Константин Комаровских. Душегуб, или беспутная жизнь Евсейки Кукушкина (роман, часть 35)

Устроившись после бани на чистой постели, Тихону вспомнились вдруг их с татарином злоключения в Стрелке.                                                                                                                      – А что, ведь и перерезали бы глотку, серьёзные были у них задумки. Может, зря мы тогда их не наказали строже? Вот, и Петруху не наказал я как следует. А как следует? Меня вот наказали каторгой. А я так не могу, нет у меня каторги. Никишку бедного из рода своего выгнали. Так, я и из рода никого не могу выгнать – нет у меня ни с кем из них общего рода. Да и слава богу, что нет. Убивать? Много и так такого греха на мне. Хоть и не пожеланию своему я его совершил, всё равно, это грех. А как по – другому можно было сделать тогда? Не знаю.

Не найдя ответа на эти не впервые возникшие вопросы, Тихон налил в стакан немного водки.

– За ещё одно чудесное спасение! – мысленно чокнулся он с татарином. И выпив, вдруг подумал:

– А чудесное ли? Может, просто, везёт мне? А, может, научился предусматривать всякие жизненные пакости? Не знаю.

Проснулся он рано утром, ещё затемно. Хотелось ещё поваляться в тёплой постели, понежиться, как иногда он позволял себе дома, но нельзя – путь впереди ещё длинный. Надо за день добраться до Тамбова.

– С добрым утречком, Тихон Фомич! Не снились Вам волки?

– И тебе утра доброго, Феропонт! Волки не снились, что снилось, и не помню – спал как убитый.

– Так Вы, надо полагать, по делам ездили в такую даль?

– По делам. Хотелось разузнать, как обстоят там дела с пшеницей. У нас – то в губернии неурожай в этом году.

– И у кого Вы были? Поди, у Краюшкина?

– У него самого. Дороговато он запросил. Да ведь ещё перевоз чего стоит. Как говорят – за морем телушка полушка, да перевоз рубль.

– А что к Гундяеву не заглянули? Краюшкин – то – известный жмот. Почуял, видно, что нужен Вам хлеб позарез, вот и вздул цену.

– Кто такой Гундяев? Не слышал я про такого.

– Ну, что вы! Он три года назад купил имение у барина Суходолова. Теперь пол – деревни у него в работниках. Ба – а – льшие доходы у него, поболе даже, чем у Краюшкина. Может, поэтому он и не жмётся так в ценах.

– Что ж ты не сказал мне об этом?

– Так, откуда я знал, зачем Вы туда едете? Неудобственно ведь спрашивать.

– А барин, что, уехал или умер?

– Уехал он в Москву вместе со своим управляющим Шульцем. Здоровье стало у него пошаливать. Вот и уехал к брату. Именье, говорят люди, продал за большие деньги, так что с голоду не умрёт, – хохотнул Феропонт.

– А ты откуда всё это знаешь?

– Как же мне не знать! Я ведь сам оттуда родом. Сестра у меня там живёт. Замужем она за Краюшкиным. Он – то и пустил меня почти по миру. Обманом забрал у меня часть наследства после смерти отца с матерью. Волобуев моя фамилия. А сестра моя старшая Аксинья, жена Петра Петровича. Я – то совсем ещё мальцом был, когда умерли отец с матерью, царство им небесное, не соображал ничего в этих делах. Вот и оставил он меня почти без штанов. Теперь, слава богу, встал мало – мало на ноги. Вот, уже три года держу этот постоялый двор. Барыш не шибко большой, но жить можно. Женился вот даже недавно.

Читайте журнал «Новая Литература»

– Как же я тебя сразу не узнал! Имя – то такое у тебя редкое. А, впрочем, как бы и узнал – ведь когда увезли меня из Степановки, было тебе лет девять – десять. А теперь взрослый мужик уже, – подумал Тихон. А вслух сказал:

– Жаль, жаль, что не знал я про другого торговца хлебом. Может, и договорились бы. Но не возвращаться же обратно после всего такого. Ладно, попытаю счастья в других местах. Да и приказчики мои поехали в другие деревни, авось, там получится выгоднее.

– Так, Вы хлебом что ли торгуете?

– А всем торгуем, что приносит выгоду. Но соловья баснями не кормят. Надо ехать мне, дорога – то не близкая. Позавтракаю, да и поеду. Коня накормил моего?

– Не только накормил, но и пол – мешка овса положил Вам в коляску.

– Вот это правильно. Молодец. Заплачу хорошо, в обиде не будешь. Двух рублей достаточно будет?

– Премного благодарны. Больше, чем достаточно.

– Доброму человеку не жалко. На том свете воздастся мне сторицей.

 

 

 

Вернулся домой Тихон уже в начале настоящей зимы. Первые морозы, хоть ещё и не очень лютые, сковали речку прочным льдом, по которому можно было, не опасаясь, ездить на санях. И от Перевозного переулка к Первой пристани образовалась торная дорога, по которой каждый день туда – сюда по делам ехали люди. Кто – то в город на базар, а кто – то и в дальние края, на восток. Хотя на коне очень далеко уже редко кто теперь ездил – чугунка заменила лошадь. На поезде было и удобнее, и быстрее. Только что Абдул привёз с охоты Никишку. Добыча в этот сезон была не очень богатой – снегу выпало сразу много, собаки буквально плыли по нему, как по воде. Путной работы не выходило. В кулёмки соболь тоже не попадался. Глухари же добытые ушли на еду. Так что, впервые Никишка вернулся с охоты почти пустым, чем был очень обескуражен.

– Да ты не переживай! Это ведь не как тогда, на Чачамге, когда с голодухи могли и помереть. А теперь, слава богу, есть у нас что покушать и без твоей добычи, – успокаивал расстроенного неудачей тунгуса Тихон.

– Ты ведь, хозяин, давно хотел поохотиться на медведя. Я это помню. Но не было подходящего случая. А вот теперь нашёл я берлогу. Даже и не я нашёл, а Рыжик. Шёл я по соболиному следу. Соболь кружил, кружил – то в болото заведёт след, то в страшный пихтовый лапник. Я уж даже и устал. Дело к вечеру было. Хотел бросить этот след. Но вдруг слышу – Рыжик залаял. И не как на соболя залаял. Я ведь знаю, как на что он лает. Так зло он лает или на крупного зверя, или на человека. Человека быть здесь не должно. Значит, зверь. Может, шатун, думаю. Но следов медвежьих я не видел. Вставил я пули в стволы и пошёл на лай. А Рыжик бегает около кедра и редко лает. Лает – то не на дерево, не грызёт его, как если бы соболь в корнях был. Подошёл поближе и увидел вход в берлогу. Постоял долго – вдруг выскочит медведь. Но не выскочил, спит, значит, крепко. Не стал я его будить. Для тебя оставил.

– Спасибо, что оставил. А не боишься снова, как тогда, что выгоним мы тебя? – засмеялся Тихон.

– Так я теперь не в своём роду живу. Тут Исус меня охраняет, вроде как русский я, хоть и тунгус. А русских из рода не выгоняют.

– Тут ты прав – не выгоняют из рода. Отправляют только в тюрьму или на каторгу. А могут и петельку на шею накинуть. Ну, за медведя до каторги дело не дойдёт. Это так я, в шутку. Ты говоришь, Рыжик нашёл берлогу ту. А что Найда?

– Найда по крупному зверю не идёт – боится. А вот белку и соболя хорошо ищет.

– Так, что, у каждой собаки своя специальность?

– Вроде этого. Рыжик вот по соболю плохо, зато лося держит хорошо.

– Надо же, не знал я этого. Думал, раз собака, значит, на всё должна охотиться.

Тунгус начал пространно объяснять тонкости собачьей работы в тайге. Но Тихон слушал его уже в пол уха. Мысли его уже переключились на дела более серьёзные.

– Вот поедем в тайгу, ты мне и покажешь, как работают собаки, а сейчас расскажи, Абдул, о делах наших.

– Дела идут неплохо. Люди с приисков уже почти все выехали. Золото всё вывезли. Со всеми рассчитались честно. Гуляет народ.

– Анисим тоже ушёл в загул?

– О, его и не узнать! Жилу он нашёл богатую на ручье, что впадает толи в Кожух, толи в Кию. Далеко это в горах белых. Есть там такая гора, Чемодан почему – то называется, вот там где – то. Точно не говорит, но там, как я понял. Нашёл уже поздней осенью. Разрабатывать было поздно. Рассказал мне по секрету, больше никому не рассказывал. И почти не пьёт. С внучонком нянчится! Думает, вроде, отделиться от нас, самому стать хозяином.

– А потянет он один это дело? Ведь жила – это не промывать песок в речке. Народ нужен, чтобы гору копать. А ты, Никишка, что, пойдёшь к нему, если он отделится? Ведь он теперь твой тесть! Но ты – то в горном деле не мастак. Тебе тайгу надо да охоту.

– Не пойду я от тебя, хозяин, хоть он и тесть мне. А ты правильно говоришь – одному это дело не поднять. Думаю, лучше ему от тебя не отделяться. Я поговорю с ним.

– Я тоже поговорю. Мужик он умный, поймёт, что с нами вместе ему выгоднее будет.

– И всё – таки, сколько золота получилось за сезон?

– Около трёх пудов.

– Это то, что вывезли? А рабочие много украли, как думаешь?

– Думаю, не очень много. Я серьёзно предупредил всех скупщиков и в Берикуле, и в Казанке. Пригрозил, что будут у них неприятности большие, если узнаем мы, что берут они краденое. Сказал, что Самохвалов приедет с ними разбираться. Пошутил, конечно. Это не совсем по его части. Да и не поедет он никогда этим делом заниматься. Но его знают и боятся – слишком уж грозный у него вид. Да и пистолет его чего стоит!

– Ну, это ты, считай, на самом деле пошутил. Этих ворюг – скупщиков никаким пистолетом не запугаешь. Да и как докажешь! Ладно, чёрт с ним, сколько украли, столько и украли – без этого не бывает. Про запас – то много оставили?

– Пол – пуда. Туда же, куда всегда, спрятали.

– А здорово мы придумали тогда – под собачью конуру! Ха – ха – ха!

– А может, зря мы и прячем? Ведь наше это золото, честное.

– Нет, не зря. Кто знает, что будет впереди. Революциями вон всякими грозятся люди. Слышал, как на Ленских приисках волновались люди? Чуть ли на самом деле революцию не устроили. А в революцию лопаются все банки. Нашими ассигнациями можно будет, не дай, конечно, Бог, печку растапливать. Так было во Франции, когда у них революция произошла. А золото всегда в цене, при любой власти. Всё – то не спрячешь – жить надо. Не будешь же рассчитываться золотым песком за муку – крупу!

– У нас люди не волнуются. На Лене, в газете писали, обнаглели хозяева – денег толком не платили, рабочие жили в каких – то землянках. А ведь это Север, там холоднее ещё, чем у нас в Сибири. Наши – то рабочие живут в тёплых домах. Кормим их хорошо. Да и рассчитали в конце сезона честно – по двадцать пять рублей в месяц получилось на нос. А ведь кормили их бесплатно весь сезон, да и одёжу давали.

– Ладно, про дела ещё потом поговорим. Завтра в конторе всё проверю сам. Так, ты принял ещё троих конторщиков, говоришь?

– А как без этого? Ни мне, ни счетоводу нашему не осилить всех этих расчетов – подсчётов. Люди вроде честные. Александр сейчас ими командует. А в честности Александра, думаю, ты не сомневаешься.

– Сомневаться надо всегда. Но проверить всё самому невозможно, ты тут прав. А к Александру я отношусь хорошо, ты же знаешь. Да и платим ему мы, дай Бог каждому столько получать. Воровать ему нет смысла. Но, давай про охоту окончательно договоримся. Завтра явно не получится. Поедем послезавтра. Да и подготовиться надо. Этим ты займёшься, Никишка. И чтоб всё было по высшему разряду!

– Не волнуйся, всё сделаем как надо. Оружие какое будем брать? Моё ружьё, ясно. Пулей оно хорошо бьёт. А ты, хозяин, что возьмёшь? Штуцер?

– Есть у меня теперь оружие не хуже штуцера.

Тихон вытащил из баула Смит Вессон.

– Такой же, как у Самохвалова?

– Такой точно.

– Нет, штуцер лучше. Да и как – то не с руки вроде идти на охоту с пистолетом. Надо, чтоб и красиво всё получилось.

– А как, Абдул, мы из маленьких пистолетиков завалили и лося, и медведя, не говоря уж про оленя?

– Тогда не до красоты было. А сейчас надо, чтоб всё было по правилам.

– Ты их знаешь? Я вот не знаю. Никишка, а ты знаешь?

– Никишка знает. Я на месте всё расскажу. А правильно говорит Абдул – ружьё большое надо брать. Да и что оно у тебя без дела валяется. Деньги ведь за него платил хорошие.

– Платил. Это меня Самохвалов подбил купить этот чёртов штуцер – медведей, мол, будем с тобой добывать. Тоже мне, охотник. Сам – то не то что на медведя – на утку не охотился ни разу, наверно. Да и сам я, правда, так всё и не соберусь поохотиться. А ведь когда – то, в Шушенском, охотился на уток. Да и с вами во время странствий наших, охотой промышляли. Не для удовольствия, правда, а чтобы с голоду не помереть. Теперь, слава богу, не грозит нам голодная смерть. Как, Никишка? Или грозит?

– Дай Бог всем такого голода, как у нас, – рассмеялся татарин. – А всё – таки возьми штуцер.

– Ладно. Уговорили, штуцер так штуцер. Только я и не помню, как из него стрелять. Да и патроны, наверно, старые.

– Не беда. Завтра Никишка купит у еврея новые. Много брать не надо – десятка хватит вполне. Это ведь не на утку охотиться, когда патронов сгорает много, часто и без толку.

Но ты так и не рассказал, как съездил. Побывал в театре?

– Побывал. И со старым другом своим, дай бог ему долгих лет, встретился. Поговорили о том, о сём.

– Ну, и что он рассказывает о жизни в столице? Правда, что бунтует народ?

– Да, вроде, побунтовал – побунтовал, да и перестал. Хотя сам он отошёл от этих дел.

– А что так?

– Не знаю точно. Говорит, что надоело ему – жизнь – то одна, пожить хочется приятно, а не на каторге хвосты подчищать. А для него самое приятное в жизни – на театре играть.

– А тебе театр понравился?

– Понравился. Эх, пожалел я очень тогда и постыдился своей необразованности. Люди, правда, ходят в театр разные – и купцы, судя по обличью, и господа настоящие, но и простых мужиков там видел. А вот у нас театра не будет никогда. Потому что маленький у нас городишко.

– Уж не собрался ли ты в столицу нашу древнюю махнуть?

– Не – е – т, ребята. Никто нас с вами там не ждёт. Это мы здесь – господа вроде. А там…

– А что там – золото не в цене что – ли?

– Золото везде в цене. Но ведь его добывать надо. Да и магазины наши туда не перевезёшь. В общем, никому из нас туда соваться резону нет. А теперь хоть выпьем помаленьку за встречу. Да и на боковую. Завтра весь день буду проверять бумаги. С тобой, Абдул, вместе и с Александром. И бухгалтера нового подключим. Дел – то много, не запутаться бы.

– На то ты и хозяин, чтобы проверять.

– Ладно, не обижайся. Одинаково мы с тобой хозяева – ведь у нас товарищество.

– Но ты всё – таки главный из товарищей, – засмеялся татарин.

– Спасибо за такую оценку. Хитёр ты, однако, правоверный мусульманин! В мечеть – то ходишь?

– Примерно, как и ты в собор – на курбан – байрам. Да ещё раза два – три в год.

– И не осуждает тебя мулла за такое пренебрежение к вере?

– Мулла ведь тоже любит вкусно покушать!

– Как и настоятель нашего собора отец Николай. Все они одинаковы. Только вот вера вроде разная. Ну, да об этом мы уже не раз толковали.

 

Бумаг оказалось так много, что Тихон буквально схватился за голову – не осилить ему всей этой проверки. И в очередной раз стыдно и обидно стало ему, что грамотёшка его явно маловата для таких вот уже больших дел, что закрутились в последнее время. Приходилось в основном только делать вид, что он проверяет. На самом – то деле он слепо доверял Абдулу, надеясь на его ум и честность. Умный татарин так успешно вёл дела, что доход их товарищества за сезон увеличился почти на половину, и теперь – то точно стали они богаче еврея, не говоря уж про Ваньку Федулова. Да и контора теперь не сравнить с той, что была при покойном Алексее Силыче. Теперь под контору была отдана вся просторная квартира так некстати и не вовремя ушедшего из жизни тестя. Как бы он сейчас пригодился! И только одна большая комната не была занята конторой. В этой комнате жила тёща его Прасковья Андреевна, постоянная головная боль и позор всей семьи. Тёща пила запоями. Запои эти продолжались иногда до месяца. Вела в это время себя она совершенно необычно – то вдруг бурное веселье, то впадала в страшное уныние. Обильные слёзы и стенания, придуманные обиды выливались у неё в битьё посуды и даже в попытки самоубийства. Говорить, переубеждать её было совершенно бесполезно. Подпускала тогда к себе одну только Лушку, бывшую у неё в услужении. Бобылка Лушка, Лукерья, как звал её Тихон, по – своему даже любила барыню и всегда вставала на её защиту, когда дочь Фаина пыталась в очередной раз пристыдить, урезонить мать.

– Тебе что, Ляксевна, водочки что ли жалко для родной матери – то? Она вот примет маненечко да и успокоится.

Постепенно эти попытки предпринимались всё реже, а потом и совсем прекратились. Фаина смирилась с этим семейным позором и только следила, чтобы мать во время запоя не покидала своей комнаты. Лушка была для этого дела абсолютно бесценным человеком. Она мужественно переносила даже побои вдруг приходившей в остервенение барыни. И только она одна могла хоть немного успокоить буйную хозяйку. Были разбиты два шикарных чайных сервиза Кузнецовской мануфактуры, поэтому теперь вся посуда в тёщиной комнате была либо серебряная, либо оловянная. Запой кончался иногда совершенно внезапно. Прасковья Андреевна отмывалась в бане, сутки отсыпалась и превращалась в миловидную не очень ещё старую женщину. Она тихим приятным голосом напевала романсы, аккомпанируя себе на пианино или на гитаре. Делами в это время не интересовалась абсолютно. Проходил месяц – полтора, и у ней вдруг просыпался интерес к финансам. Она призывала к себе то дочь, то зятя. С дрожью в голосе напоминала им, что она – законная наследница мужа и имеет полное право распоряжаться этим наследством. И Фаина, и Тихон знали, что вот – вот начнётся запой. Говорить с ней о вреде пьянства они уже давно перестали, убедившись в бесполезности этих разговоров. И никакой бром, прописанный доктором по психическим болезням Кругликовским, не действовал. Она или отказывалась его принимать, выливая в цветочный горшок, или, когда все горшки были ею разбиты, горько рыдала, упрекая своих родных в бессердечии. И всё равно не пила никаких микстур. Помаявшись так два года, Тихон плюнул на все свои попытки что – то изменить. Тем более, что Илларион Федотович Кругликовский с большим сожалением поведал им, что женский алкоголизм не излечим.

– Вот что я скажу вам, господа. Не хочу вас обманывать и зря брать с вас деньги. Ничего у нас не получится. Если у пьяницы – мужика есть какая – то надежда на полное просветление и отказ от беспробудного пития, то у женщины такой надежды нет. К большому моему сожалению, медицина здесь бессильна.

И тёща оставалась на полном попечении Лукерьи. Та как – то умела в ней ладить. выдавала ей строго по три шкалика водки три раза в день. Разговаривала с ней ласково, как с малым дитём:

– Потерпи, Андревна, маненечко. Куда – то запропастилась бутылка – то. Может, воры украли.

Андревна в воров, конечно, не верила, знала, что охраняют контору два дюжих мужика – сторожа, да и собаку страшную на ночь выпускают во двор. Но, как ребёнок, успокаивалась и даже засыпала под нехитрую Лушкину песенку. Однако сон её бывал недолгим. Просыпаясь, она вновь свирепо требовала выпивку. Очередные три шкалика её умиротворяли. Она веселела, плела всякую чепуху о муже, дочери. Подчас даже переходила на похабщину. Лушка снова её успокаивала. И так каждый день, иногда целый месяц.

Вот и сейчас из тёщиной комнаты можно было услышать какие – то неясные вопли, приглушенные закрытыми ставнями.

– Устраивать её надо в другое место. Так мы отвадим всех клиентов своих.

– Выдели ей комнату во флигеле. Или дом купи отдельный, всё – таки тёща она тебе.

– Во флигеле не дело – слышно будет в моём доме, да и Никишка там живёт. А вот дом придётся купить. Это будет по справедливости – ведь она наследница такая же, как и Федосья.

Тихон для приличия выслушал доклад нового бухгалтера. Бухгалтер показался ему толковым – он без запинки называл разные числа, цены. Тихон в очередной раз пожалел о своей малограмотности, не сказав, конечно, об этом вслух. Для приличия ещё раз взял итоговый отчёт за сезон, посмотрел кой – какие цифры. И вдруг его бросило в дрожь: расход на содержание прииска на Кожухе оказался больше, чем доход!

– Это как так может быть? – грозно и то же время почти беспомощно спросил он бухгалтера и Абдула.

– Дай – ка, дай – ка! Объясни, Симон Абрамыч! Ведь прииск работал весь сезон! И неплохо работал. Я сам приезжал туда два раза. Никаких пьянок, всё вроде шло ладно. Так, так… А куда делись пятнадцать тысяч? – татарин ткнул пальцем в бумагу. Бухгалтер стал белей белёной стены.

– Ошибочка, видно, в расчётах вышла. Цифр – то много, запутаться немудрено, – голос бухгалтера задрожал в беспомощности.

– Ошибочка, говоришь? Ты не юли, расскажи честно, куда делись эти пятнадцать тысяч, – Тихон наставил на бухгалтера браунинг. Бухгалтер молча дрожал.

– Недаром выгнал тебя Кацнельсон! А я – то думал, что это вдруг, оба евреи, и поругались? Евреи обычно друг за друга держатся, не то, что русские, к стыду моему. И не баба та виной, которую вы вроде как не поделили, о чём болтали люди. Какая баба! Кацнельсону поди уже давненько никакие бабы не нужны, ха – ха – ха! Нечист на руку ты оказался, а он тебя разоблачил. Не захотел, видно, с полицией связываться, разговоров лишних не захотел. Умный человек твой бывший хозяин. А вот ты дураком оказался, хоть и еврей! Думал, дело большое, большие деньги крутятся, не заметно будет. А вот мы заметили. Ну и что будем с ним делать, Абдул? В полицию обратимся или сами разберёмся? Денег, ясно, мы уже не вернём. Так что, отправим мы тебя на тот свет, к праотцам твоим еврейским. Сейчас залетит в тебя маленькая такая пулька, я нажму вот на этот рычаг, пол под тобой провалится, и будешь ты гнить в могилке под этим домом. Не знал ты, что всё у нас предусмотрено – могилки под полом этим выкопаны заранее. Две из них уже заняты, а третья свободна.

Тихону в конце этой своей речи захотелось рассмеяться – так интересно он напугал разоблаченного ворюгу. Но смяться было нельзя – испортишь всю картину.

– Не губи меня, Тихон Фомич! Нечистый попутал. Да ещё жена моя, Рива Марковна, всё ей мало, всё толкает меня на нечестные дела. А деньги эти верну я полностью, клянусь мамой покойной.

– Ну, что, Абдул, будем делать? Может, и отдаст деньги – то? Только вот как поверим мы тебе – вдруг сбежишь ты?

– Куда ж мне бежать? Ведь дети у меня малые…

– Где у тебя эти деньги?

– Так в банк я их положил под процент.

– Сейчас уже поздно, банк закрыт. Завтра с утра пойдёте с Абдулом туда, ты ему передашь все эти деньги. А чтоб не сбежал ты, останешься на ночь здесь, в конторе. Я накажу сторожам, они не выпустят тебя. А если обманешь их, так во дворе Карай с тобой разберётся. Видел Карая?

Бухгалтер, всё ещё белый, как стена, молчал, продолжая дрожать мелкой дрожью.

– У нас, ты, конечно, больше не служишь. В полицию сообщать я не буду. Не хочу, как и прежний твой хозяин, ненужных разговоров. Но, если обманешь… Думаю, ты всё понял. Понял?

– Понял, – едва слышно прошептал раздавленный такой неудачей бухгалтер.

– Охоту нашу придётся на день отодвинуть. Что ж, не всё выходит так, как задумал.

– Вот тебе и доверие! Казалось бы, кому ещё верить, как не бухгалтеру, который сам всех проверяет, в вон что вышло! – расстроено сказал Тихон Абдулу, когда они вышли из конторы.

– Дела у нас уже очень большие, проверить всё трудно. Подобных случаев, видно, не избежать.

– Но каков подлец – сразу такую сумму! Малое воровство я и не заметил бы. Хотелось мне пустить в него пульку, но нельзя, испортишь всё. Хорошо, что сдержался.

– Это я виноват – не успел всё проверить.

– Надо было поговорить с Кацнельсоном, прежде чем принимать его на службу. Да и чего ты его взял без моего ведома!

– Ты же сам говорил, что товарищи мы с тобой равные. Значит, я сам могу решать, кого брать, кого не брать, – обиделся татарин.

– Ладно, ладно, хорошо, хоть разоблачили мы его. – Тихон немного помолчал, потом спросил, – А что, если не отдаст деньги?

– Отдаст. С полицией ему знакомиться ни к чему. Он ведь понимает, что за это по головке не погладят. А в тюрьму ему навряд ли сильно хочется, тем более на каторгу. Хорошо там, помню по твоим рассказам. Слава Аллаху, сам туда не попал…

Деньги бухгалтер вернул. А вскоре куда – то срочно вместе с семьёй уехал. Видимо, всё – таки испугался, что о делишках его неприглядных могут узнать в городе. И тогда не видать ему никакого места!

На охоту в тайгу за устье реки Тяжин решили ехать через Корики – небольшую деревушку на берегу Кии. Там на речушке Антибес у членов товарищества имелась водяная мельница, что служила в основном для собственных нужд. Тихон приобрёл её по случаю три года назад в основном как память о своей молодости. Пруда здесь, правда, такого большого, как в Степановке, не было, но сама мельница была очень похожа на ту, степановскую. Так же тихонько струилась вода на мельничное колесо, приводя в действие жернова. Так же мельник, дед Лука, весь был белый от мучной пыли, как когда – то степановский мельник Степан, беззлобно ругался на мужиков, приехавших на помол. Только, в отличие от Степана, Лука был не богат, и домишко имел совсем неприглядный. Был он когда – то хозяином этой мельницы, но не сумел поставить толком дело и прогорел. Мельница стала рушиться, совсем плохо молоть. И к нему перестали ездить на помол окрестные мужики. Вот тогда – то за бесценок и купил мельницу Тихон. Вложив некоторое количество денег, он привёл всё в надлежащий порядок, а Лука остался по – прежнему мельником, но уже не хозяином. Однако он об этом и не пожалел ни разу, так как все заботы по ремонту, клиентам взяли на себя люди Тихона. А Лука получал свои твёрдые двадцать рублей в месяц круглый год, хотя работала мельница всего чуть больше полугода – зимой речка перемерзала почти полностью.

Выехали затемно на двух лошадях с красивыми сбруями. Тихону очень нравились эти сбруи – ремённые, украшенные латунными бляхами. И дуги красивые – гладкие, крашенные в красный цвет. А на спинах лошадей попоны из толстого синего сукна. И колокольчик под каждой дугой. Все трое охотников в тёплых белых тулупах с огромными поднятыми от ветра воротниками. В санях чуть ли не воз сена, большой мешок овса и три пары широких кисовых лыж, а также ружья для всей компании. А на всём этом добре возлежал тунгус. Тихон же с Абдулом ехали в кошёвке чуть впереди саней. В кошёвке сидели и две собаки – Рыжик и Карамба – чтоб не набили в дороге лапы и не устали зря. Сытые лошади неспешной рысью бежали по засыпанной прошедшим ночью снежком Береговой улице. Настроение у всех охотников было радостное. У тунгуса – он ехал в своё родное, в тайгу. И хоть не учуг вёз его на своих плечах, а серая в яблоках кобыла Галета, всё равно он был счастлив. Ведь только в тайге он чувствовал себя свободно. К городу он, конечно, уже дано привык, но всё равно этот даже совсем небольшой городок давил его свободную лесную душу, не давая, казалось, даже свободно дышать. У Тихона – он был очень доволен разоблачением вора – бухгалтера и особенно тем, как напугал его. Вспоминая эту недавнюю историю, всякий раз не мог удержаться от смеха от своей придумки с могилками в подполье. Татарин тоже был в хорошем настроении – теперь они с Тихоном в самом деле на равных. Ведь хоть давным – давно он не испытывал никаких материальных затруднений, его самолюбивый татарский дух вроде как был немного ущемлён первенством Тихона. А ведь дела – то основные делал он, Абдул!

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.