Константин Комаровских. Душегуб, или беспутная жизнь Евсейки Кукушкина (роман, часть 19)

Дед вырубил ножом из прибрежного куста толстую палку.

– Давай, Найда, принеси! – бросил он палку в сторону утки. Палка упала почти рядом с ней. Найда закрутила хвостом, засуетилась, забегала по берегу. В это время сменился ветер. До собаки, видимо, донёсся запах утки, так как она бросилась в воду и, с трудом раздвигая телом кувшинки, медленно стала продвигаться в нужную сторону.

Владимир Ильич не скрывал своего волнения:

– Давай, давай, собачка, немного уже осталось!

Собака пробиралась через водные заросли очень медленно, видимо, уже из последних сил. Но вот она схватила утку и поплыла к берегу. Теперь ей было немного легче, так как путь был уже проложен.

– Хорош селезень, – наперебой хвалили утку охотники. Владимир Ильич был явно горд удачной добычей и всеобщим вниманием, но будучи человеком воспитанным, старался не выставлять своих чувств напоказ. Он только очень скромно сказал:

– Ну, что вы, что вы, товарищи! Ничего особенного, утка как утка.

Чуть было не сказал – приходилось добывать и покрупнее, но тут же его феноменальная память подсказала, что большего размера настоящих уток просто не бывает. Он постарался сменить тему разговора:

– А что, Евсей, прочитали мою книжку?

Евсейка опустил глаза и тихо ответил:

– Посмотрел я её, почитал немного. И почти ничего не понял – не для нас это писано, видно.

– Всё, конечно, понять трудно. Я и сам пока ещё не всё понимаю в этом архисложном деле. Но основное Вы, надеюсь, уяснили себе – есть эксплуататоры, то есть помещики и капиталисты, а есть эксплуатируемые, то есть рабочие и крестьяне. Такие вот, как и вы все, здесь присутствующие. Между ними существуют антагонистические противоречия, которые приведут в конце концов к революции и свержению самодержавия.

– Значит, Вы тоже хотите убить царя и организовать парламент, – блеснул Евсейка интересным, необычным, но теперь для него уже немного понятным словом.

– О, да Вы уже и про парламент знаете. Откуда? В моей книжке о нём ничего не написано.

– А я на каторге жил вместе с одним политическим. Артист он был. Хороший человек, добрый и умный. Много мне всего интересного рассказал о жизни, книжки всякие давал читать. Там книжки из библиотеки давали читать только политическим, таким, как я, не давали.

– А вот это совершенно неправильно – книги помогают человеку сделаться лучше, исправиться, – перебил его Владимир Ильич. – Но, простите, продолжайте. Интересно, интересно. И кто был этот политический, как Вы его назвали?

– Я уже сказал – артист. Из Москвы он. Небольшой такой, лысый.

– Ну, я тоже по сравнению с Вами небольшой. И скоро буду совсем лысый. Из какой он был организации, знаете?

– Из «Народной воли». Какое – то террористическое крыло там было, оттуда он. Царя они хотели убить. А он бомбы изготавливал для этого. А Вы ведь тоже царя хотите убить?

– А фамилия его как? – спросил Владимир Ильич, не ответив на вопрос.

Читайте журнал «Новая Литература»

– Орехов его фамилия. Степан Михалыч. Или знаете такого?

– Лично не знаком, но по рассказам знаю. С братом моим они были вместе.

– Так, Александр Ульянов – Ваш брат? А я всё хотел спросить, когда прочитал книгу.

– Да, это был мой родной брат, старший. Ошибочным они пошли путём, за это и поплатились, не достигнув цели. Мы пойдём другим путём. Я об этом сразу сказал, едва узнав о казни брата.

– Так вы не будете убивать царя?

– В таком примитивном терроре нет никакого смысла – на место одного убитого царя придёт другой, может быть, ещё хуже. А что делать с царём – мы уж решим, когда придём к власти.

– А зачем Вам приходить к власти? Чтобы отобрать у богатых богатство и поделить между бедными? Так ведь всё равно всем не хватит. Хотите, чтобы не было богатых, и все были бедными?

– Не всё, конечно, так просто, как Вам представляется, но в принципе верно.

– А вот, если я не хочу быть бедным, а хочу быть богатым, тогда что?

– Если Вы будете на нашей стороне, у Вас изменится сознание, Вы будете мыслить по – другому. Вас уже не будет интересовать Ваше личное благополучие, а только общественное благо будет Вашей целью.

Евсейка был абсолютно не согласен, но спорить не стал, так как понимал, хотя и довольно смутно, разницу между своим пока ещё совершенно непросвещённым умом и блестящим умом этого небольшого, как он в шутку сам себя охарактеризовал, человека.

Возвращались в деревню они разными путями. И знал бы тогда Евсейка, какими разными будут их жизненные пути, и каких высот достигнет этот невысокий лысеющий молодой человек, и какой власти – станет правителем всей огромной империи, занимающей шестую часть земли!

Последний разговор с Ульяновым никак не выходил у него из головы. Никак он не мог понять и согласиться с тем, что не должны быть люди богатыми, а все подряд – только бедными. Представления о бедноте и богатстве были у него весьма простыми, основанными на его небольшом жизненном опыте. Вспоминался разговор с отцом, который считал Сеньку Волобуева богатым, потому что у того было пять лошадей и три коровы. А Евсейке не нужны были эти коровы и лошади. Ему хотелось стать по – настоящему богатым. А это, настоящее, богатство олицетворял только один человек – барин, полковник Суходолов. И как – то сам собой возникал ответ на вопрос, который поставила перед ним жизнь, и на который он никак не мог ответить – что дальше, как жить, для чего жить. Надо сделать всё, чтобы стать таким, как Суходолов. Но что надо сделать конкретно, он пока ещё не знал. А вот бедность олицетворял для него Петруха, да и подлость тоже. Полностью восстановившаяся сейчас память ясно рисовала ему те давние уже события. Он не оправдывал себя, свою глупость, в результате которой, как он считал, всё это и случилось, но главным виновником всех своих неприятностей считал предателя Петруху. И желание отомстить за предательство всё крепло и крепло в его душе.

Периодическая работа в кузнице приносила кое – какой доход. Кормёжка и квартира, считай, бесплатные. Да ещё и удовольствие, ранее ему неизвестное, которое он испытывал теперь по ночам с Катериной – жить можно. И не важно, что ты в звании ссыльнопоселенца – плевать на звание! А чем звание крестьянина лучше? Вот, если бы дворянское звание или, на худой конец, купеческое – тогда да! Но не видать ему здесь, в Шушенском, такого звания никогда. Он посчитал деньги, которые у него постепенно скопились – около ста рублей. Да шесть маленьких золотых самородков, цену которым он не знал. Продавать самородки здесь нельзя – это сразу раскроется. Могут быть неприятности. Грустные мысли начали его посещать всё чаще и чаще. Вот кончится его срок – ну, и что, жениться на Катерине и заниматься её хозяйством? Какое это, к чёрту, богатство! Чистить в стайке навоз из – под скотины?! А на что ты ещё годен? – спрашивал у него как бы другой внутренний голос. Ответить первый, гордый такой голос, внятно не мог. Не знал он этого ответа. Однако где – то в подсознании уже складывался в общих чертах план его будущей жизни. В Шушенском он не останется, а вот куда и когда – это пока не ясно. Податься в Красноярск или Енисейск – но куда без путных документов?
Встречаться с Ульяновым Евсейке больше не хотелось. Уж очень по – разному они понимали жизнь. Ульянов не стал Евсейке врагом, но не стал и другом, как артист. Часто вспоминалась ему каторга со всеми её ужасами, но как ни странно, вспоминал он её без ненависти, а даже с какой – то вроде теплотой. Ведь там были друзья – артист, Сослан. А здесь вроде и все относятся к нему хорошо – а вот друзей нет. И даже Катерина, с которой он уже достаточно давно был в близких отношениях, не стала его другом. У ней одно на уме – вот отелится корова, сколько она будет давать молока, оставить телёнка или нет… И муторно ему становилось от своей теперешней такой вроде сытой жизни. Как он теперь стал понимать Сослана! А впереди ещё больше двух лет ссылки. И если раньше они казались ему короткими, то теперь стали казаться неимоверно длинными.

Первая его зима в Шушенском оказалась не такой холодной, как были зимы в Забайкалье. Прав был начальник тюрьмы, когда говорил, что здесь потеплее. Евсейка иногда ходил на охоту на зайцев, приносил одного, двух, редко трёх. Катерина была довольна. Она уже всерьёз считала его мужем, хотя никакой свадьбы не было. На её неоднократные предложения обвенчаться Евсейка неизменно отвечал:

– Вот стану совсем вольным, тогда посмотрим.

– Но ведь дали разрешение жениться Владимиру Ильичу.

– Он политический, ему можно, – говорил Евсейка, правда, толком не зная, так ли это. Жениться на Катерине ему не хотелось. Хотя в кровать он с ней ложился каждый день…

Весной снова началась рыбалка. Он привозил на челноке осетров, причём иногда так много, что Катерина их даже продавала своему хозяину Ульянову. Сам Владимир Ильич рыбалкой не занимался. В основном он сидел и что – то писал. Изредка к нему приезжали гости, такие же политические, из других деревень. Тогда они долго сидели за столом, разговаривали, спорили, пили много чая. Катерина в такие дни приходила домой позже, чем обычно, так как работы по уборке было значительно больше. Она слышала иногда обрывки их разговоров, совершенно для неё непонятных. Однако она относилась к гостям с таким же уважением, как и к хозяину. Люди все они были вежливые, обходительные, вина почти не пили. Особенно запомнился один из гостей. Может, и не запомнился бы, но уж больно необычная у него была фамилия, которую и выговорить – то было трудно – Крыржановский, то ли Крыжановский. Да и звали его по – чудному – Глеб Максимильянович. После чая гости пели тоже чудные какие – то песни, иногда не на русском языке. Обо всём этом она рассказывала Евсейке, вернувшись домой. Но у того её рассказы не вызывали интереса. Знакомиться с этими людьми у него желания не возникало. Впрочем, как и у них. Владимир Ильич тоже потерял к нему интерес, убедившись, что думают о жизни они очень по – разному.

Енисей, и так огромный и страшный в своей силе, в конце апреля превратился в настоящее бушующее море. Противоположный берег был виден только в ясную погоду. Все острова, на которых летом мужики косили сено, а бабы собирали ягоду и грибы, оказались теперь под водой. Управлять челноком было трудно. Он всё норовил перевернуться. Однако Евсейка научился уже грести веслом по одной стороне лодки, чтобы при этом она шла прямо, не болтаясь из стороны в сторону. Но в большую волну он старался на воду не выходить – опасно. А мысли о побеге и другой жизни всё сильнее и сильнее грызли его душу. Масла в огонь подлил Евлампий, который рассказал, что на севере, внизу по Енисею, строится канал, соединяющий две великие реки – Обь и Енисей. Из Енисея надо будет плыть по левому притоку – Касу, а вот потом надо в большую канаву, которая и есть тот канал. Канаву эту сейчас там копает много разных людей, которым вроде бы хорошо платят, при этом не сильно интересуясь их документами. Евлампий рассказал всё это со слов вернувшегося из тех мест Акентия Маслова, тоже бывшего каторжника.

– А где этот Акентий, потолковать бы с ним самим.

– Так он ещё по зиме вроде бы туда уехал. Не собрался ли ты туда махнуть?

– Ну, мне ещё два года здесь быть, а потом – потом видно будет. А далеко отсюда этот канал?

– Далеко. Вёрст с тыщу, не меньше, наверно.

– И как же туда добираются?

– До Енисейска ходит пароход «Святитель Николай». Помнишь, летом он и к нам заходил. А дальше – не знаю, как. На лодках, наверно, раз всё это на воде стоит.

рр    Оставшись один, Евсейка стал рассчитывать, сколько ему плыть на челноке до этого канала, где можно будет раствориться в незнакомой толпе, и, поработав там сколько – то, может, и получить какие – нибудь документы.

– Скорость течения Енисея, как говорил Владимир Ильич, примерно семь вёрст в час. Плыть можно часов пятнадцать – шестнадцать в сутки. Это где – то сто вёрст. Получается не так уж и много – меньше, чем две недели, даже, учитывая, что там ещё сколько – то подниматься по Касу. На питание поймаем рыбки, а хлеба – купим. Ведь на пути есть какие – то деревни, да и город Красноярск, – такой расчёт ещё больше укрепил в нём мысль о побеге. – Взять или не взять с собой ружьё? Оно может и пригодиться – утчонку какую на суп добыть, а, может, и для более серьёзного дела. Но, с другой стороны – ружьё не его. Не хочется, чтобы Катерина вспоминала о нём как о воре. Посвящать же её в эти планы нельзя. Да и вдруг поймают – откуда ружьё? Так – то можно сказать – на рыбалку поехал, течением унесло, не смог с ним справиться. Это, конечно, на дурака рассказ, но, может, и поверят.

– А как же челнок? Ведь тоже как – будто украл? А, подумают, что утонул, а челнок водой унесло, – успокоил себя Евсейка.

Вечером он выложил перед Катериной десять рублей, чему та безмерно удивилась:

– Это ты чего вдруг? Платить мне что ли вздумал? Так ведь мы с тобой теперь вроде как муж и жена…

– Что ты, какая плата, просто скопилось немного деньжонок. Может, ты чего себе купишь, мануфактуры какой на платье или ещё чего.

– Спасибо, конечно. Многовато это для платья – то. Но пригодятся деньжонки. Лошадёнку бы нам купить. Был у нас жеребец, так он с Николаем уехал на восток, а там куда делся – не знаю. Положено было казаку являться на войну со своим конём…

– Ну, ладно, ладно, Катя. Может, и лошадёнку купим, – обнял он её, впервые назвав Катей. Раньше он звал её только Катериной, как звали её все в деревне. И вдруг грустно ему сделалось, и на какой – то момент сомнение закралось в его голове, как было когда –то, когда шёл он к барской конюшне за жеребцом. Но, как и тогда, он постарался изгнать все сомнения. Так надо, так я решил, так будет.

– Завтра пораньше поеду проверять самоловы. Они у меня сейчас в другом месте поставлены, подальше. Там, где показал Евлампий, что – то плохо стало ловиться. Хлеба мне собери, да соли побольше положи – сразу на месте рыбу буду пороть, да икру засолю, ежели будет. Серянок также приготовь – может, костёр разведу, коли намокну. Холодно ведь теперя.

– Ты смотри, такой вал сейчас на Енисее – то. Перевернёшься ещё… А плавать ты хоть умеешь?

– Умею маленько, в деревне на пруду плавал. Да ты не переживай, не впервой ведь.

С первыми лучами солнца Евсейка спустил челнок на воду и положил в него мешок с хлебом и солью. Спички он упрятал в табачный кожаный кисет, доставшийся ему в наследство от мужа Катерины Николая. Сам Евсейка не курил, но кисет вот и пригодился.

– С богом, – перекрестила и поцеловала его Катерина.

– Не скучай, Катенька. Так уж, видно, надо.

– Что надо? – не поняла Катерина.

– Ехать надо, говорю.

– Знамо, надо. А то пропадёт рыба, ежели попалась,- опять не поняла она.

– Не скучай, – ещё раз сказал он и оттолкнул челнок от берега.

Шушенка, в которой летом воды по колено, сейчас бурным потоком несла свои весенние воды в Енисей. В самом устье образовался водоворот, который пытался закрутить челнок, как юлу. Но Евсейка уже хорошо управлял лодкой, и она, крутнувшись один только раз, выправилась. Енисей равнодушно принял её на свою могучую грудь, как принимал всякий плавучий мусор. До самоловов было не более трёх вёрст. Они пролетели незаметно. Евсейка причалил челнок к наполовину затопленным половодьем кустам талины. Привязал верёвкой нос челнока к нескольким веткам, и веслом стал искать бичеву самолова. Бичевы не было.                                                                                                             – Ошибся я что ли, не туда причалил? – он положил весло на дно челнока и стал осматриваться.

– Да нет, всё правильно. Вот осокорь, напротив него я и привязывал бичеву.

Он сел на сиденье и теперь уже внимательно стал разглядывать кусты около лодки. Бурное течение норовило стащить челнок. Толстые ветки, к которым он был привязан, скрылись из – за этого под водой. И до Евсейки дошло:

– А ведь рыбина – как челнок, тоже тащит ветки под воду.

И тут он увидел, что вдруг забурлила, пошла волнами вода в аршинах двух от лодки.

– Ага, вот ты где.

Осётр весил не меньше пуда. Он никак не мог смириться с неволей, отчаянно бился, норовя перевернуть утлое судёнышко. Евсейка несколько раз ударил его по шее обушком ножа, рыбина вроде притихла, но через некоторое время вновь стала биться с прежней силой. Тогда Евсейка сломал ей лён, после чего осётр пару раз уже вяло двинул хвостом и затих. Ещё на одном самолове попался кострюк, весом с полпуда. Остальные самоловы были пустыми. Евсейка снял все самоловы, отвязал челнок, и течение снова подхватило его, как щепку, пытаясь иногда перевернуть, закрутить в водовороте.

Евсейка правил челноком так, чтобы не отходить далеко от берега. Высматривал место, где можно удобно причалить – рыбу надо распотрошить и посолить, иначе пропадёт. Наконец, показался берег, свободный от кустов. С большим трудом он сумел причалить лодку к песчаному в этом месте берегу. Пока отцеплял самоловы, искал подходящее для высадки место, потрошил и солил рыбу, солнце поднялось очень высоко, стало даже жарко. Евсейка почувствовал, что устал и проголодался. Он отрезал ломоть хлеба, пожевал. Когда – то хлеб этот показался бы ему вкуснее всего на свете, но теперь ему, избалованному вкусной едой в доме Катерины, хотелось чего – то ещё. И тут он вспомнил рассказ Евлампия, что на Севере люди едят строганину – сырую рыбу, настроганную ножом, как щепки. Он попробовал строгать – ничего не получилось. Мягкая рыба не строгалась. Он решил развести костёр, чтобы поджарить осетрину. Собрал сухую траву, выброшенные водой щепки и запалил костёр.

– Вот это другое дело, – сказал сам себе Евсейка, довольный собой. Наполовину жареная осетрина показалась ему совсем даже неплохой пищей.

– А дня через три – четыре просолится, можно будет и не жарить.

И снова бурные воды великой реки понесли скорлупку его челнока в новую, неизвестную и пока совершенно непонятную жизнь, которую на сей раз выбрал он сам.

 

В Минусинске тот день был базарным. Бойко шла торговля разным товаром. Базар разноязычно гудел с самого утра. Татары, якуты, хакасы, тунгусы – были представлены все народы средней и южной Сибири. Множество шкурок разных пушных зверей наперебой предлагали эти люди. Однако покупателей было не так уж и много.

Молодой крупный человек, явно купеческого звания, приценялся то там, то там. Встряхивал пушнину, рассматривал волос, мял мездру, разговаривая при этом с сопровождавшей его миловидной дамой, видимо, женой.

– Не очень мне что – то нравится этот товар, Шурочка. Может, и зря ехали в такую даль. Очень уж Крашенинников нахваливал этот Минусинск, там, мол, со всей Сибири продавцы собираются. Похоже, это так. Но пушнина не очень хорошая, да и дорогая. У нас в Тобольске, может, и поменьше её, но качество не хуже, думаю. Жалко, конечно, что Петрович наш приболел, не во – время это. Он – то в пушнине разбирается лучше меня. А то деньги потратишь, а потом и своего не выручишь.

– Смотри, Тихон, смотри. По мне, так все шкурки одинаковы. Красивые, видишь, как переливается мех. А приказчика нашего жалко. Толковый он мужик на самом деле и честный, вроде.

– А барин правильно говорит – плохие это шкурки, – вмешался в разговор хакас в лисьей шапке.

– Так ты, может, знаешь, где хорошие?

– Знаю. Не здесь. В Хакасию надо ехать, в горы, в тайгу. Там настоящий соболь.

– Мы и так заехали, чёрт знает, куда, а ты предлагаешь ещё дальше?

– Не больно это и далеко. Хорошие лошади у барина?

– Неплохие вроде.

– Дня за два и доедем. Есть там ручей знаменитый. Кигирлик называется. Вот там, около гольцов самый хороший соболь.

– Ты что, предлагаешь мне за этим соболем охотиться?

– Зачем охотиться? Там уже шкурки готовые сложены у моего отца. И дешевле будет в два раза.

– Ну, что, Шурочка, скажешь? Заманчивое предложение, а?

– С тобой я согласна хоть на край света!

– Ну, что ж, поехали в Хакасию. Мы – то с женой на повозке. Видел, возок там стоит, запряжённый парой? А ты как?

– А мы с другом верхом. Так нам привычнее. Звать меня Маганах, а друга Олчай, – указал хакас на как бы выросшего вдруг из земли другого хакаса. – Наши кони привязаны рядом с твоими.

Хакасы заговорили между собой по – своему. Видно было, что второй хакас был не согласен с первым, и видно было, что первый хакас главный в этом дуэте. Наконец, второй хакас, видимо, подчинился, так как первый сказал, обращаясь к Тихону:

– Мы сейчас поедем вперёд, а вы за нами. А когда выедем на дорогу, можно и наоборот. Сильно лошадей гнать не будем.

Хакас подошёл к привязанному у коновязи осёдланному и занузданному пегому жеребцу, вскочил в седло. Второй хакас услужливо отвязал от коновязи повод и подал своему начальнику. Потом и сам уселся в седло на гнедую худощавую кобылу. Тихон заметил, что к седлу пегого жеребца приторочена берданка и волосяной аркан.

– Ну, что ж, охотники ведь.

– Поехали! – скомандовал первый хакас, и довольно странный отряд из двух всадников и одного возка, запряжённого парой крепких сивых лошадей, направился через город Минусинск на юг, в Койбальскую степь. Лошади бежали размеренной рысью. Однако к вечеру стало заметно, что лошади устали. Спины их потемнели от пота, и шли они в основном уже только шагом.

– А что, далеко ещё до того Кигирлика? – спросил Тихон у хакаса, остановив повозку. – Устали лошади – то, да и нам не худо бы передохнуть.

– Я же сказал – дня два надо ехать. А передохнуть надо, правильно ты говоришь, барин. Вот скоро подъедем близко к Енисею, там и отдохнём, да и переночуем.

Тихону вдруг стало как – то тревожно. Он уже пожалел, что пустился в такую авантюру. Невольно правая рука его нащупала во внутреннем кармане редингота браунинг. Но пока хакасы не проявляли никакой агрессии, вели себя так же спокойно, как и сначала.

– Мы сейчас поедем вперёд, скоро должна быть дорога к Енисею. А ты, барин, поезжай за нами.

Место для ночного отдыха хакасы выбрали удачное – большая поляна, окружённая кустами и берёзами, на самом берегу Енисея, холодные воды которого мелкими волнами выносились на затопленный паводком берег.

Тихон распряг лошадей и, взяв из повозки ведро, подошёл к воде. Стоял какой – то гул, прерываемый периодически воем – это гудел разлившийся на огромном пространстве Енисей, а ветер, хотя и не очень сильный, своим воем как – бы предупреждал: будь на чеку, человек, и не вздумай вторгнуться в эту холодную водную пучину.

– А вы не будете что ли поить своих коней?

– Будем. Но ты тоже подожди мало – мало, пусть они остынут.

– А ведь и правда – нельзя сразу поить, – вспомнил Тихон. Он развернул на прошлогодней траве, рыжей и сухой, попону. Шурочка принялась выкладывать на неё всякую снедь. Хакасы тем временем разожгли небольшой костёр, поставили на огонь котелок и бросили в кипящую воду несколько каких – то тёмных кусочков.

– Что это вы варите? – заинтересовался Тихон.

– О, барин, ты не знаешь такой еды. Это сушёный марал. Хочешь попробовать?

Тихон, преодолевая брезгливость, взял маленький кусочек разбухшего в кипятке мяса, пожевал и с трудом проглотил. Мясо было безвкусным и, как ему показалось, пахло конским потом.

– Давайте к нашему шалашу, – пригласил он хакасов. Те, немного для приличия поломавшись, присели у края попоны. Тихон налил три шкалика водки:

– Выпьем за удачу, мужики!

Хакасы выпили и заговорили по – своему меж собой. Широкоскулые восточные лица их, покрытые почти коричневой задубелой кожей, были непроницаемы. Однако по разговору, слова которого были неизвестны Тихону, он понял, что они снова спорят. И снова в споре победил старший хакас. Они на какое – то время замолчали, закусывая тем, что предложила им Шурочка.

– Мне как – то непонятно – едем мы всё время степью, а ведь соболя – то водятся в тайге? – нарушил молчание Тихон.

– Будет скоро и тайга. А денег у тебя на соболей хватит? Там ведь их много.

– А мне и надо много. Ведь не из – за двух же шкурок забрался я в такую даль.

– Значит, и денег у тебя много?

– Хватит, не волнуйтесь.

– А ты бы отдал нам сейчас эти деньги, зачем тебе далеко ехать, устанешь ведь?

Тихон выхватил из – за пазухи браунинг. Однако даже курок взвести не успел. В лоб его влетела пуля из берданки, непонятно как появившейся в руках хакаса. Шурочка закричала, но тут же голос её от ужаса смолк. Она, ничего ещё не понимая, смотрела расширенными от страха глазами на лежащее рядом с попоной тело мёртвого уже мужа.

– А ты баба хорошая. Пойдёшь ко мне в жёны? Будешь третьей женой, ха – ха – ха! Не пойдёшь? Тогда иди за ним, – хакас показал на убитого. Перезарядил берданку и выстрелил Шурочке в грудь.

 

 

К вечеру похолодало. Холод проникал под старенький зипун и, казалось, доставал до костей. От длительного неудобного положения всё тело ныло, ноги занемели. Евсейка искал глазами удобное для причаливания место. Оно никак не находилось – то берег высокий, то густые кусты около самой воды. Да тут ещё усилился ветер, и по Енисею пошёл вал. Наконец, показалось место, где кустов было совсем мало. Евсейка причалил челнок, вылез на берег, разминая затёкшие ноги. И только он привязал лодку, как услышал совсем рядом два выстрела. Стайка уток сорвалась с ближней заводи и полетела низко над водой почти на Евсейку.

– Охотники? – первое, что пришло ему в голову. – Но почему так далеко забрались от жилья? А, может, тут и жильё близко есть. Надо проверить, – решил он и, осторожно раздвигая кусты, направился на выстрелы. Вскоре перед ним предстала весьма необычная картина. Почти в центре большой поляны стояла двуколка, недалеко от неё на длинной привязи две распряжённые сивые лошади. Ещё две лошади под седлом коротко привязаны к деревьям. На поваленной берёзе спиной к Евсейке сидело два мужика. Около повозки что – то валялось, толком было не видно, что. Евсейка осторожно сделал несколько шагов по направлению к мужикам и остолбенел, когда рассмотрел то, что валялось рядом с повозкой.

– Вот это охота! – резанула его мысль. Что делать? Отойти – услышат, а берданка от них шагах в десяти. Он замер, прислушиваясь. Мужики явно о чём – то спорили. Слова были Евсейке хорошо слышны, но совершенно непонятны. Говорили явно не по – русски.

– Хакасы, – понял он. Хакасов видел он и раньше, они часто приезжали в Шушенское продавать то соболиные шкурки, то баранов. Но то были смирные, на первый взгляд, даже забитые люди. А эти?! Уж не тот ли это Маганах, о котором как – то рассказывал Евлампий?

– Не успеют до берданки, – решил он и молнией очутился около мужиков.

– Здорово, мужики!

Никакого ответа, никакого движения. На него из – под лисьих шапок смотрело две пары узких восточных глаз, по выражению которых пока ничего понять было невозможно. Евсейка встал между сидящими мужиками и берданкой.

– Здорово, мужики! – ещё раз поприветствовал он их. Снова молчание и непроницаемые почти чёрные от загара лица. Лишь дымок от трубок ударил ему в нос.

– Покурим, что ли? – сказал он, присев на берёзу недалеко от одного из них. Мужики продолжали молчать.

– А ведь всем живыми отсюда не уйти, – мгновенно пришло ему в голову. И тут же вспомнился разговор с цыганом, его ответ на вопрос, когда надо быстро выхватить нож. Когда надо, сказал тогда Михай. Вот и наступило это «надо».

– А вообще – то правильно – табачок врозь, – сказал спокойно Евсейка, пересев по правую руку от старшего хакаса, рассчитав, как удобнее ударить.

– Где – то и у меня был табачок, – продолжил разговор Евсейка и полез за пазуху. Хакасы сидели, как изваяния, не сказали ни слова. А правая рука Евсейки уже нащупала рукоятку ножа. Вдруг сидящий с ним рядом хакас пошевелился и, как показалось Евсейке, хотел встать. Всё, что произошло дальше, видимо, было заложено в Евсейку природой. Как много веков назад встретился в диком поле славянский воин с азиатским, и мирно разойтись им было не дано. Нож, описав короткую дугу и чуть блеснув в лучах заходящего солнца, со всей силой могучей пружины натренированного каторжной работой тела вонзился в грудь хакаса. Тот упал на спину, Евсейка на него, при этом сильно ударив правой ногой второго хакаса в голову. И мгновенно пружина эта подняла Евсейку на ноги, и нож уже был в груди второго хакаса.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.