Сергей Наймушин. Carthago est delenda (Сборник стихотворений)

Орфей

Родная кровь своих сестёр,
Над замершим царящих морем,
Позволь усталою спиною
К тебе, сосна, я прислонюсь.
И опустившись на ковёр
Из игл и жёлтых и зелёных,
Усну глубоко и спокойно,
Чтоб истребилась моя грусть.
Во сне не ярче летний полдень,
Чем наяву, но мир господень
Отображён во сне нежней
И бескорыстней – как природа
От сотворенья до прихода
В её владения людей.
И всё же сладко пробуждаться
И видеть, будто в первый раз,
Необозримые пространства,
Где есть местечко и для нас;
И не искать ни в чём свидетельств
Существованью своему,
А просто жить, глядеть вокруг
И счастливым быть только этим.

День отдохнул теперь от зноя.
Полуночный покой прибоя
Дорожкой лунною блестит.
И море, лёгшее ладонью
В глубокую ладонь земли,
Хранит в себе воспоминанья
О всех входивших в него ранее
Влюблённых, молодых телах.
Близки были, пока плескались,
А выходили – расставались,
По меньшей мере, навсегда.
Благодарю тебя, Господь,
За то, что дал мне приобщиться
К собранью знающих любовь.
Я с ним знаком. Ведь если лица
У знающих любовь различны,
То у любви одно лицо.
Тому свидетельницы – музы.
Они одни лишь проникают
Законотворческим лучом
В души таинственные сутки.
И если мне когда-нибудь
Ещё придётся лечь на ложе
Свинцового, слепого сна,
Я верую, ты мне поможешь!
Придёшь, поднимешь, растревожишь,
Прогонишь тягостную муть,
Ты, Муза, лёгкая богиня,
Ты, будящая сына мать!
И я проснусь с неистребимой
И страстной жаждою дышать.

Примечание к Орфею

Когда не стало Эвридики,
Певца Родопы тоже мигом
Не стало. Да, он был и видел
Всё: как несли, как хоронили.
И после долго у могилы
Ещё стоял, ведь в его жизни
Не оставалось ничего,
К чему бы мог он возвратиться.
Петь? Но все песни были спеты.
Других же дел Орфей не ведал.
Да и о чём мог ведать он?!
Что было далее – известно.
Но это миф. И хоть прелестный,
А всё же это только миф.
А вот, пожалуйста, дневник,
Верстаемый ежевечерне:
Нет, ни из сердца, ни из жизни,
Как получилось с Эвридикой,
Любовь, конечно не ушла –
Живём вне общего пространства,
Объединявшего когда-то
Почти что против воли нас.
Того, что не было Орфею
(Доверия! Доверия!)
Дано, у нас с тобой в избытке.
Ты знаешь, я не обернусь.
Даст Бог, продлятся наши жизни,
Продлятся песни, миф продлится,
Продлится и любви искус.

*****

Подумай, сосчитай, пойми:
Сердец, исполненных любви,
До нас на свете было сколько
И сколько будет после нас!
Немыслимо все перечесть!
Зачем же выделять себя?
К чему такой ажиотаж?
И чем особенней наш случай?
Обыкновеннейшая вещь.
Я часто вольно и невольно
В таком примерно вот ключе
Об этом думаю и мне
На ум приходит ещё вот что:
Не здесь ли корень равнодушья –
Не в осознании ль тщеты
Всего, включая и любви
Орфоэпическое чувство?!
Куда удачливее те,
Кто подвизался в малых формах,
Лирически смотрел на жизнь.
Им было, верно, не так грустно,
Хотя, быть может, и больней.
Что ж нам с тобою остаётся?
А нам – нам жизнь переносить
С неброским мужеством, спокойно,
Чтобы нетрудно и безбольно
И смерть перенести суметь.

*****

Судьба, как говориться, нас…
Судьба же нас и развела.
Взаимопониманья, верно,
Во имя, чтобы лучше, значит,
В душе дуг друга мы читали.
Ну, значит, развела – да так,
Что мы друг друга потеряли
Из вида. И назад – никак.
Немножечко перестаралась.
А впрочем, я уж и не знаю.
Единственное, в чём уверен –
Что до сих пор люблю тебя.
Как говорил один учёный,
Мышление людей и речь
Различные имеют корни.
Но знал ли он, что лишь с любовью
Рождается такая вещь,
Как их единство? Может, знал,
А, может, и не знал. Не помню.
Я лишь хочу тебе сказать:
Любовь к тебе – мои слова,
Любовь к тебе – моё мышленье,
И между ними расхожденья
Нет и не будет никогда.
Я о делах не говорю.
В строку, ведь, быта не уложишь.
Они могли бы мне присниться.
Итог, наверно, был бы тот же.
Хочу сказать, что своей жизни
Я лучшие часы провёл
У муз, в их милостивом мире.
Ко времени ли? Иногда
Я чувствую себя артистом,
Проспавшим начисто свой выход.
Выпрыгивает такой красавец
Из-за кулис – и что же видит?
Он видит зрительские спины.
Всё кончено или антракт?!
Дай Бог, что б было лишь второе!
Давно затеялось недело,
Чреватое большою кровью,
И, кажется, теперь созрело…
Поэзии не нужно миру.
Поэзия как Авраам
Пусть удаляется в пустыню,
Пред Господа, что б приступить
К святому торгу о невинных,
О праведных его молить,
О сохранении им жизни.
Авось, удастся сохранить.

*****

В прохладе, утречком, до солнца,
В полях, каналами, с отцом я
Шёл, малолеток, удить рыбу.
Две удочки, рюкзак, подсак,
Садок – ну чем вам не рыбак!
Носатые давали жару:
Кусали, жалили без жало-
сти – понятно – такой случай!
Сказать по совести, весь путь я
Промаялся – махал руками.
Пришли на место; стали; снасти
Наладили; и вот – мы удим.
Прохлада, тишина, безлюдье,
День образуется: восток
Давно уж не спокоен – алый
Вздымается всё круче бок.
И льётся краска на каналы.
От бликов жмурясь, точно кот,
Я, будто рыболов бывалый,
Стоял, спокойненько удил,
Сазанчиков таскал, а батя –
Вот беспокойная душа! –
Соскучившись на одном месте,
Метался по каналам. Зря.
Не ловится и всё, хоть тресни!
Так ничего и не поймал.
Затеялся к обеду дождик.
Укрылись мы тогда, как помню,
В развалинах какой-то риги
Иль что там было… Я глядел,
Как с запада ещё заходит.
«Попали мы», – сказал отец.
А у меня, я помню, было
Тогда так тихо на душе,
Спокойно, как потом уж в жизни
И не было…

*****

Кого задабриваешь, ветер?
Уж коли небесам понежить
Пришла охота нашу землю,
Уважь, пожалуйста – кого б?..
Хотя бы эту вот черешню.
Как некий негритянский бог
Ты заберись к ней тихо в ухо,
Чтоб ей родить в грядущий год.
А то неплодна как старуха,
Хотя и молода ещё.
Жарою выжженной травы
Кой-где желтеют островки.
Но держатся кусты сирени.
А хулиганы воробьи
Повадились клевать осенний,
Ещё незрелый виноград.
Его и так уж точат осы.
И пчёлы на него глядят
С соседской пасеки. Хоть брось всё
И сам точи… Когда закат
Смешает все цвета и краски
И ночь начнёт тихонько красться
Среди садов, дворов и хат –
Под старенькую абрикосу,
В прибежище вечерних дум,
Растянутым в шезлонге телом
Лежать приходишь ты, мой друг.
И я сажусь на травку возле.
И нам в лицо горячий ветер.
А мы другого и не просим –
Недаром же вокруг нас юг.

*****

Младое, терпкое вино
Не старых, варварских мехов
Истребовало во время оно,
Но, по написанному Слову,
Таких же новых, как оно.
И таково было Христово
Свершение, что до сих пор
Оно и трепетно и ново –
Свершение святое то.
Христов незамутнённый дар –
Тому, кто сам на дар способен.
Так дерево стоит года
Неплодное, и вдруг приносит
С лихвою плода, и пред ним
Склоняется идущий некто,
Благословляя его ветви,
А с ними и широкий, крепкий
Ствол, бывший некогда гнилым.

1000-й год

«Послушайте, я сегодня утром прочёл…»
«Да-да, всё правильно, скоро будет»
«Чепуха! Король ещё не выдал замуж младшую свою дочь,
И к тому же олимпиада…» «Но как надоели будни!
Хочется чего-нибудь этакого – сверх меры…»
«Бабка, куда керосин несёшь?» «Так ведь, родименький, после смерти
тоннель, говорят, а в тоннеле темно…» «Это в твоём тоннеле
огни не горят, а в том – святое сияние!» «Ахти!…»
«А ты чего не дрожишь?» «А мне что! Я православие принял.
У них сейчас 6508 год от сотворения мира. Шабаш!»
«Слушай, где этот поп? Мы хотим тоже. А то знаешь, такой мандраж!»
(Входит поп) «Отче, окрести в свою веру!
Не хотим быть католиками!» «Как можно! Я сам католик!»
«А как же тот сукин сын давеча говорил…»
«Врёт, супостат окаянный!.. Хотя, сказать по секрету – да, был!
Да только всё это в прошлом. Горю узреть горние сферы.
На востоке конец всё как-то оттягивают, на западе – приближают»
«Господа, где тут очередь занимают? Здесь?
Кто последний?» «Не господа, а товарищи»
«Не последний, а крайний» «И очереди никакой здесь нет»
«Анархист!» «Сами вы анархист» «Граждане, не толкайтесь!»
«Хочу сказать, я хочу сказать, да дайте же мне сказать!»
«Говори» «…Ребята, день-то какой! Айда на речку!
Возьмём удочки!..» «Да он безбожник, афей!»
«Ещё хуже, чем анархист» «В печку его, в печку!»
«О-хо-хо…» «Ты чего вздыхаешь?» «Скорбно»
«Скорбишь, значит? О ком?» «О тебе, человек!»
«Ещё один уголовник! Повылазили!»
«Головой в ту же печку!» «Пусть горит головнёй!»
«Дружище, а ты зачем здесь? Ведь ты ж отрицал…» «Тише!
Я, видишь ли, костюм себе новый сшил – дорогой, вельветовый, и вот –
прогуляться вышел. Ты не знаешь, что говорит прогноз?»
«Какой там прогноз! Скоро всем будет общий минус!»
«Знаете, как-то не верилось, что вот так – ни с того,
ни с сего и – на тебе!» «Конец света не вирус,
прививочкой не отделаешься» «А скоростью света?
Представьте…в просторах галактики…»
«…на лодочке под парусами… Дудки!»
«Кажется, начинается! Смотрите, разверзлось небо!
Ангел Господень сходит с мечом и трубою!
Господи, пощади!..» «Не верьте визионеру!
Я знаю этого человека, он всегда был того»
«О Боже, кому же верить?!» «Верьте вчерашнему дню.
Эта вера не сломит шеи – ни вам, никому.
Разве только историку» «Скоро ли?! Я устал!
У меня отец болен и мама моя хворает.
С вашего позволения, нельзя ль отложить финал?
Воскресение – до воскресенья? Представьте, какая у рая…»
«Или ада!» «…будет…» «Господи, опять эти греки!»
«Сударыня, вы не поняли!» «Прекрасно я всё поняла!..»
(Тут к многоусто спорящим медленно ночь подошла, и день закрывает веки)
«Люди! Эй, люди! Кто-нибудь, дайте огня!
Темень такая, что глаз не нужно!
Где та бабушка, которая с керосином? Бабуля, скорей сюда!
Зажигай свою лампу!» (Бабушка зажигает лампу)
«Господи, что за лица! Весь город собрался у ратуши.
Стоят истуканами с острова Пасхи и ждут»
(К толпе) «Конец света откладывается! Пять минут
первого! Ничего не произошло! Спокойно домой ступайте!
И бабушку прославляйте! Когда б ни её керосин,
мы подавили б друг друга, как стадо баранов,
и если не целому свету, то половине города конец был бы точно.
Вот тебе, бабушка, твой керосин!
Иди себе с Богом, родимая!» «Ахти!…»

Carthago est delenda

Ригорист Катон умер две тыщи сто лет назад.
И сенат, где Марк Порций портил сенаторам нервы,
Тоже умер и ныне легенда. Думаю, что навряд
ли стоило бы ворошить Катона, если бы мощный
провиденциальный заряд самого тона его речей, его лексикона
не понуждал к тому. Или приходит время
заговорить как Катон? И послушать – не будет ли эха?
Какое бывает среди колоннад, обмытых дождём?
В весеннем аттическом портике? Духовное эхо над мрамором!
Грудное «до» воздуха в кристаллах Эгейской соли!
Но время нынче глухое, неудержимое в мыслях, в жестах
безудержное. Вместо колонн – клоны. Всё это не культура.
Культура – в ладонях чающих и сподобившихся материнства,
в сосцах их, в их лоне, в мозолях уставшего работяги,
в мальчике, защищающем девочку – только не в человеке,
видящем в слове «честь» часть, которую можно легко отсечь,
благо, не будет больно. Как хороши эти древние
с их любовью к традиции! Твёрдость родит культуру!
Теперь, когда даже Пушкин – глубокая древность,
древние – единственные современники (Александр Сергеевич
улыбается). Возрождение – в крови этого века.
Ни в мыслях, ни в желчи. В крови! Всё дело лишь в том –
свою кровь отдать или забрать чужую. Как говорил Катон:
«Carthago delenda est». Это значит – Рим судья мира.
Пусть. Только бы не судьба. Ибо в масштабах мира
Рим, Карфаген – одно.
Лишь истерию духа можно писать сообща.
История духа пишется в одиночку.
Благословен человек, в ком сердце, какое надо.
Дважды благословен имеющий восприемника.
Но горе тому, кто без сердца. Тому же, кто не без таланта,
а нет современников видеть – горе тому вдвойне.
Воды не сожмёшь в кулаке, не повторит всех извивов
духа материя, плотью не обуздать души.
Отсюда – ваяние, зодчество, живопись, нежная женственность скрипки,
поэзия, наконец. Добро, красота и правда
вот уж три тысячи лет иначе не выражались.
Нет других форм. Поэтому – вечны книги, вечно перо.
В обезъязыченном мире без них что бы было? Ничто.
Осталось бы, как сказал Свифт,
издохнуть в подполье отравленной, бешеной крысой.
Но полно брови казнить изломом!
Фолианты всегда на что-нибудь да годны.
А звезда не должна стоять долго в небе.
Любовь к миру жива лишь силой самой любви.
Ибо мир любить не за что. Как алчущему о хлебе,
Как забудется сном, всё мерещатся хлебные сны,
Так бросившему все требы
Отзывается дух его эхом святых высот
В час, когда ангел прекрасную песню поёт
О немеркнущем небе.

Реплика Ильи Ильича

Читайте журнал «Новая Литература»

Сплю до девяти, просыпаюсь до десяти, встаю до одиннадцати.
Мысли меняют своё направление, как влажные луга под ветром, как плотва в море.
Кровь переполняет жилы, бросается в виски прибоем.
И у земли, я слыхал, есть тоже свои приливы.
Чем старше я становлюсь, тем явственней их ощущаю.
В земле тонут так же, как в море. Никакой разницы, кроме межи и вехи.
Читал вчера одного поэта. Прекрасно про землю пишет.
Море описывать трудно. Говорить хорошо про землю –
не идеализм, просто язык поэта – язык отошедших душ, которым
не делить уже землю, не спорить о меже и вехе.
Здесь, конечно, уместно всяческое славословье.
Так из лирических зёрен растёт поэма.
За окном птица хлопает крыльями, сидя на тонкой лозине.
Я лежу на диване, человек с железной фамилией
колесит по земле. В чём, собственно, ажиотаж?
Избяное байбачество, масонская суета –
Только две стороны одного и того же –
неумения жить, неумения умирать, мысли,
а вернее, чувства, что лучше всё-таки тут, чем там.
Все мы не христиане. Все – загостившиеся в утробах,
живущие выкидышами, невиновные в своих судьбах – все мы,
подобно барышне, одной рукою отпихиваем кавалера-смерть,
а другой держим зеркало, в которое, отвернувшись от кавалера,
смотрим – не то на себя, не то наблюдаем за тем, что сей кавалер будет делать.
А потом наша жизнь, как птица, вспархивает с куста.

Ахилл к своей матери Фетиде

1

Когда больные твои дни
Подобно высохшему древу
По-старчески обнажены –
Увы! Что остаётся делать?!
Лишь следовать примеру древних,
Их мудрости. Как и они,
Полбденно, в чаянии ночи
Ты дни проводишь. Ты так хочешь
Уснуть, забыться, наконец,
Чтоб этого всего не знать,
Чтоб этого всего не видеть.
Но ночь приходит как мучитель –
Не принося с собою сна,
А принося с собою думы,
Ужасно много дум, и все
Они тлетворны и угрюмы.
И сердце начинает есть
Само себя – оно это любит!
Единственное, что спасает –
Неиссякаемый запас
Какой-то нежной силы в нас,
Для нас с тобою непонятной.
Да, я наследую тебе.
О если б знала ты, как горд я
Причастностью к твоей судьбе!
Как яблоневый отводок,
Я тоже, видишь, не бесплоден.
За лучшую из матерей
Я непрестанно буду Богу
Молиться до скончанья дней!

2

Ты многого не разумеешь,
А я не в силах объяснить
Тебе не то, что сотой доли
Того, что есть такое жизнь –
Намёком даже не могу
Тебе помочь. А как хотел бы!
Ты спрашиваешь у своей боли?!
Напрасно. Боль не даст ответа.
Боль учит только замирать,
Как хамелеон пред коброй,
Пред злом людским с ему подобным
Злом собственной своей души.
И развивая ту же тему –
Боль учит умирать. Лишь в этом,
Пожалуй, есть какой-то прок.
Я знаю, мама, боль – твой бог.
Ты никогда ей не изменишь.
И на того, кто причинил
Тебе бездумно столько боли,
Ты смотришь с верой и любовью
Как раз поэтому. Нет сил,
Нет сил раздумывать над этим!
С какой бы стороны ни взять,
Ты предо мной всегда права,
Я пред тобой всегда виновен.
Бог знает, что бы я ни дал –
Унежить твои злые скорби!
Здоровье, разум, даже дар,
Когда б то было в моей власти.
Но – к сожалению иль к счастью –
Не знаю – это дело Божьей
Руки – вершить жизнь жеребьёвкой,
Начать и указать финал.

3

Ты несказанно хороша.
Моя прабабушка не зря
Тебе нет-нет да говорила:
«Не нашей ты породы, внучка».
И точно: ты была средь тучной,
Копчёной, грубой, заскорузлой,
И жилистой людской породы,
Прекрасным полевым цветком.
И всё лихое бабье племя
Тебе завидовало, кроме
Твоих подруг. Хотя те тоже
Тебе завидовали. Кроме,
Как бабке, не было кому
Тебя любить. Лишь ветер в поле,
Да солнце на небе, да горе
Не думали таить корысть,
А истинно тебя любили.
И всяк, чем мог, тебя дарил:
Лучистыми глазами – солнце,
Свободною душою – ветер,
А горе – ох уж это горе! –
Студёной, чистою водою
Поило сердце. Чем не жизнь?!
Ан нет! У времени нет правых,
Как нет и виноватых. Есть
Лишь сонмы уже лёгших в яму
И тех, кому придётся лечь.
Но за тебя, Господь свидетель,
Почти спокоен я. Тебя,
Не выбиравшую, где лучше,
А жившую, где выпал случай,
Так, что то место было лучшим,
Где ты на тот момент жила;
Тебя, пред всеми и за всех
Считавшую себя виновной,
Я знаю, призовёт Господь
Как можно позже. Благосклонно,
Любовно примет тебя небо,
Подобно как во время оно
И я, едва покинул чрево,
Любовно принят был тобой.

4

Сподвижница людской судьбы,
На незаслуженное счастье
Смотрящая, как волк на зайца,
Вскрывающая жилы лжи,
О Немесида, пощади,
Прошу, не тронь мою ты матерь!
Она невинна: нет ей счастья
И незаслуженного, и
Заслуженного… Бог с ним, с счастьем!
Есть женщины – сплошной соблазн
И преступление, а есть
Нам посланные благодатью.
И моя мама из таких.
Поэтому и нет ей счастья.
Но это только полбеды.
Гораздо большая беда –
К невинному стремиться счастью.
Случается довольно часто,
Что это пошлая задумка
Нам удаётся, и тогда
Жизнь выглядит не так уж гадко.
Но это до тех пор, пока
Не резануло. А придавит –
И вся эстетика пространства
И времени летит к чертям.
И руки в гору иль горе.
Являются тиран Фаларис
И медный бок его быка.
И утром, накануне казни,
Стул жутко жидкий. То-то праздник
Народным массам, палачам!
Слог боли – самый откровенный.
И потому невыносим
Для грубой, незлобивой черни.
Лишь слух тирана, его нервы
Так счастливо утончены,
Что в муках, в воплях им казнимых
Для них звучат хор херувимов
И трубы райской стороны.

5

Ты вытерпишь любую пытку.
Так женщины Средневековья,
Попав в застенок инквизиции,
Выдерживали такое,
Что было даже не под силу
И самым крепким из мужчин.
Я слышал, дело тут в особой
Анестезии. Также – в злобе
Бернара Ко, Бернара Ги,
Бодена, Шпренгера, Дель Рио,
Г. Инститориса… А зло
Всегда исходит из того,
Что есть свои и есть чужие.
Вообще – чужое. Этак легче
Кружиться смертоносным смерчем,
Нестись по миру чёрным вихрем.
И там, где пошлым обобщеньем
Разводят женщин и мужчин
По разным клетям, и ищи
Зло в его первом, грубом виде,
Простейший, примитивный выплеск
Желанья властвовать под вывес-
кой любви, заботы о других.
Такое, мама, нынче время
(Да и всегда оно такое),
Что зло настолько обнаглело,
Уверовало в свой смрадный срам,
Что не берёт уже в расчёт
И не считает за врага
Ему не давшееся племя.
А племя-то, гляди, растёт!
А племя-то, гляди, твердеет!
Однажды оно станет камнем,
Законотворческой скрижалью,
И кто-нибудь его прочтёт.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.