- Подлинная история. В каждой фамилии (или
- имени) автор заменил по одной букве. Поскольку
- речь идет о поступках и любви реальных людей.
Море стало их судьбой.
Его имя Бэр – Исраэль, об этом не многие знают, и называют Борей. Бабка была сильно разочаровавшаяся еврейская большевичка. Имя выбрала она. Мать не перечила, вынужденная оставить ей мальчика на несколько лет. Так всплыло имя, непопулярное первые двадцать шесть лет его жизни. С детства он стеснялся имени. Стеснительность стала частью эмоционального мира.
В любой комнате Боря вначале идет к окну, что – то там видно? За окном редакции «Новостей Латвии» пыльные деревья. У городских лип к концу лета коричневатые клейкие листья.
Рижское лето. В комнате обсуждается свежий Борин очерк: женщина из старообрядческой семьи, искренне верует. Серая кофта, черная юбка, нитяные чулки. Сейчас не то чтоб разуверилась, но строгие от старости церковные сестры покарали ее целомудренные встречи с разведенным регентом хора. Рядом с Ниной женщины на молебен не встают. Она написала в редакцию «…сестра Мария сказала, а сестра Ираида говорит… радиоприемник так и забрали». Газетный репортер Боря трижды толковал с Ниной на улице, в свою девичью квартирку она не пригласила.
– Хорошо ты изобразил, старик, – говорит Юрис Межулис. Борю полоснул жаргон,
« старик» напрашивается на душевное приятельство.
– Чего стоило этой женщине мне приоткрыться, – думал Боря. Пытаясь ее понять, он ходил в старообрядческий монастырь Гребенщиковской общины на улице Краста. Золоченый купол. Из окна виден пустынный заросший берег реки. Он два дня листал тяжело и сладко пахнущие ладаном тома с резными деревянными крышками. Вслух сказал:
– Рад, тебе понравилось, старикан.
Боря занимал в редакции «Новостей Латвии» перспективный стол у окна и расстался с ним по очень серьезной политической интриге, о которой тогда и понятия не имел. Раздавили в минуту как муравья солдатским сапогом, со всем Бориным любованием собственным Я. Лишили радости идти утром на работу, обдумывая день. По набережной мимо памятника жертвам революции 1905 года и дальше к мостам и старому Замку. Где блистала когда-то незабвенная А.П. Керн, воспетая Пушкиным. Рижская губернаторша.
Утром жухлое балтийское солнце не разогнало туман за окном. Не увидишь петуха на шпиле Петровского собора. После полудня Рижская киностудия пригласила на просмотр фильма «Я помню». Он снимался укромно, журналисты не знали содержания. Режиссер и директор, осветители и костюмеры безмолвствовали. Слухи: сценарист Виктор Лор видел войну с другой, не нашей стороны.
Фильм пронзил Борю с первой минуты – эсесовцы говорили по –латышски, Легион на русском фронте. Русские вытесняют вермахт в Прибалтику. Легионеры на родной земле, за правоту которой, как им видится, сражаются. Внятный диалог об этом. Пьянствуют на хуторе и старая латышка, облив дом и подворье самогоном, поджигает, «чтоб русским не досталось». Фатальные судьбы солдат после войны. Фильм – бомба для Прибалтики. Боря не остался на аплодисменты, сообразив, что завтрашний номер газеты еще не подписан в печать. В такси набросал первую строку «Сегодня на экраны Латвии выходит фильм, впервые правдиво отразивший судьбы обманутых солдат Легиона».
На столе зам. редактора Юриса Межулиса чернели маркие пробные оттиски набора. Горьковатый запах типографии Бориса всегда бодрил. Успею, судьба благосклонна. Сел за машинку и на одном нерве настучал полторы страницы на бланке »в номер». «Посмотри, бога ради, новый материал» – написал он Юрису.
Утром фатальный, краткий и негромкий скандал. Главный редактор, сдерживаясь, говорил тихо и четко: апологетика Легиона. Юрис совсем не вальяжно сидел на краешке стула. Боре сесть не предложили.
– ЦК компартии Латвии категорически против этого фильма, вещал Главный. –
Принято решение: одна неделя проката, в основном днем. И в печати, на радио никаких упоминаний. У нас же на странице – рекламное явление мальчика в наборном цехе.
– В стенгазету дать можно? – спросил обреченно Боря.
– Не выплыл бы этот фильм на западные фестивали – сказал Юрис.
– Это по другим ведомствам – обратился к нему Главный. Бори в комнате как бы уже не было.
– Есть мнение уволить товарища Бэр – Исраэля Веденевича.
Борю выгнали из латвийской журналистики.
Тянуло снова увидеть фильм, он обошел кварталы центра. В «Айне», «Форуме» и «Дайле» билетов не было, народ терпеливо ждал. На киностудии сценарист Виктор Лор долго жал руку. Сразу дали просмотровый зал. Женщины в коридоре на него оборачивались.
Ночью он сказал женщине – она делила с ним постель:
– Я последняя жертва дивизии ваффен – СС «Леттланд». Та засмеялась. Вскоре исчезла.
Двумя месяцами позже позвонил Юрис Межулис.
– Не понижай самооценки, Боб. У тебя легкое перо. На фоне газетных специалистов по проблемам осеменения колхозного стада ты непобедим. Но конечно под псевдонимом. Боря выбрал «О. Генрин» и стал вольным нештатником. В глазах журналистской общественности второй сорт, околоредакционный мальчик. Он чувствовал себя слоном, живущим в клетке мыши.
Очерк о старообрядцах напечатали, сняв абзац о вековой духовной культуре. Автор ничто не порицал. Веру и неверие.
Он ждал Нину в кафе. Вошла полная зрелой прелести женщина. Боря понял, она впервые в кафе и в первый раз в жизни на летней улице без чулок. Об очерке они не говорили. Потом пошли в кино, и в такси он, замирая, положил ладонь на ее круглое и теплое колено. Нина жила на острове Луцавсала, вышла за квартал от дома. Боря догнал и сказал – приду вечером. Нина перешла улицу.
Вечером он стоял у жиденькой двери ее квартиры. Слушал покойный голос Нины и восклицания регента хора. Потом что – то механическое включилось, может быть кофемолка или чайник закипел. Под утро Боре пришло на ум: старообрядка, лет двадцати шести, замужем не была, значит неизбежно девица, у них это фанатично. Впрочем, ночью всё может и решилось с регентом. Не ломиться же мне было в ту проклятую дверь.
Боря изредка писал дневник. Там долги, телефонные номера, памятки на неделю. Скромно о девушках. И признания и клятвы самому себе начать с понедельника новую жизнь: «превращаюсь постепенно в асоциальную личность, выпадаю из ряда. Призрачная работа, сумрачное общение с тремя – четырьмя людьми, которым я не должен ничего. Свободен от любви(?) и очень зависим от денег. Но злобным неудачником не стану«.
Он любит море, корабли, порт и моряков тоже. Это его истинная тема. Увидя отходящее судно, Боря замирал в ожидании, когда мощное течение Даугавы развернет корабль в сторону моря и на мостике, а потом в машине дадут « малый вперед». Он много знает о торговом флоте, маяках, рыбаках, портовых нравах, и кто такие портовые шипшандлеры. О прокладке курса относительно кривизны Земли, о биографиях кораблей и даже о мелкой контрабанде джинсов, гипюра и складных зонтиков. Был в рейсах на Калининград и Ленинград, и однажды на морских маневрах. Написал о тупой мощи эскадры в походном строю. Как бешено ревели, захлебываясь, турбины эсминцев, атакующих косым строем. Море разверзлось и таинственно всплыла подводная лодка. Флотские кегебисты «не рекомендовали к печати». Вовлечь их в обсуждение текста и, жертвуя деталями, спасти тему, не удалось.
Плеск розовой волны. Боря вхож в сумрачную и жарко топленную мастерскую старейшины латышской маринистики Эдвина Каулиня. Он щурится из-под бровей, поэтому кажется недовольным всем и вся. Со временем между Борей и стариком установилась игра: первый изображает любопытствующего ученика (так оно и есть), художник – устало поучающего мэтра…рассказывает о морских походах в Африку. Там красная земля, черные портовые красотки необъятных грудей, и растут таинственные покрытые жесткими волосами цветы. Мужчины жуют бетель и к вечеру роняют покрасневшую слюну. Женщины красивы в национальных одеждах, но хотят походить на европеек.
Художник очень стар, молчит о чем – то далеком.
– Грузчики – негры явно голодны и ворвались на камбуз. Повариха била их медным половником. Дала по миске супа. Из общего котла, не все мареманы с этим согласились. Потом боцман выставил охрану.
В Африке матрос Эдвин рисовал синие длинные лодки на золотом песке. И закат в тропиках. С заходом солнца на минуты зеленеет небо на западе, и падает тьма.
– Корифей, на некоторых ваших картинах красный отблеск лежит на воде, как вы это делаете. Меланхоличный ответ:
– С натуры. Бросаю в воду пачку от «Примы» и беру на глаз. Плеск тихой волны о берег ещё никто не написал…Говорят, ты и в море ходил?
Боря: – Унижаете, мэтр.
Подвинул Борису два небольших полотна, в тонких некрашеных рейках вместо рам:
– Держи вот, в комиссионку не сбагри! Светлые ветреные этюды к старым, когда-то прославившим мастера картинам, красные блики на воде. Шуба с академического плеча. Единственные ценности в комнате Бори.
Он мечтает об Океане, и признался в этом могущественному флотскому начальнику Ивану Шикареву. Боря прижился в порту, надоел всем и все его знают. Фанат, не в Сочи, не в Ялту, не в Анапу командировку выбивает: на промыслы, работа восемь часов через восемь.
– Если рейс без захода в иностранный порт, то пробить можно – сказал недавний еще адмирал Шикарев. – Стажером штурмана, например. Но вы верно хотите «в загранку»?
Мираж.
Вечером накануне океанского рейса позвонил Нине. Она узнала почти сразу, была мила. Но ничего личного. Боря постеснялся спросить, вышла ли она за регента хора. Звонил же ради этого. Вяло, с кашей во рту мямлил, хотел бы встретиться месяца через четыре, после моря.
Дневник Бори. «Северное море у Фризских островов. К полудню масса судов спешит в Ла Манш, видны белые меловые cкалы Дувра. Многолюдно, как в трамвае. Прохладно и появились новые птицы, бакланы? «Неман» тащится угрюмо, непреклонно день и ночь на рыбные промыслы к Северной Америке. Везет пресную воду, топливо, тралы, провизию для сотни траулеров и нескольких больших плавбаз. Ничего на «Немане» не происходит. Собственно, морская профессия тому и служит, чтобы ничего не приключилось, крутила бы вал машина и подрагивали ей в такт тонкие переборки кают. К чему же романтика моря, размышлял Боря. – Ее придумали советские писатели для красоты слога.
Тихий скандал. Мне предлагают одну из женщин экипажа, до жути просто. Позвал к себе старший помощник Юра Коломиец и говорит – познакомься, это Т Н, кастелянша. Она будет за тобой присматривать, что пришить, постирать и вообще. Выпили рюмку, Т Н вышла. Я к Юре – делишь?
– Конечно, чтоб свары не раздуть, рейс длинный. А не захочет то и не надо. Но это редко. Мне стыдно смотреть Т Н в глаза. Старательно ее избегаю».
«Неман» спускается на юг вдоль побережья США, раздать груз, и домой. Траулеры подходят днем и чаще ночью, одни по работе, другие только за почтой.
«Неман» меняет кино. В столовой команды значительно обсуждают уже виденные фильмы, новых на промысле нет. Обмен доверяют опытному спорщику, уж постоит за коллектив. Снаряжают шлюпку на плавбазу, и Боря напросился «увидеть жизнь в подробностях».
– На плавбазе, что крутите? – «Подвиг разведчика», «Ошибка резидента», «Брильянтовая рука». И 66 минут поцелуев.
– Мы вам за Поцелуи десять серий Штирлица, не подряд, дадим. Поцелуи советские, новые.
– Идет.
Той же ночью Боря увидел час «только поцелуев» – искусно смонтированные куски фильмов с Кларой Лучко, Викой Федоровой, Ириной Купченко, Валентиной Теличкиной. Безвестный режиссер пытался придать актрисам некоторую эротичность (под реплики «не стесняйся, лифчик сними»), но на материале советского кино не удалось.
Дневник Бори. «Ночью была прекрасная видимость, далекий смутный свет. Штурман сказал – Нью Йорк. Но мы вне береговой зоны. Сегодня пасмурно, волна и думается туго. Трудности плаванья вообще, и океанского промысла не преувеличены. Для спокойствия духа положено здесь вино. Дают «Совиньен». Маленький праздник, одни вальяжно пьют в кают – кампании, другие гонят из вина брагу. Мысль не идет дальше таких мелочей. Ах, это приключение лет бы пять назад.
Жил бедный по неустроенности и жажде признания мальчик. Не очень – то он был еврей, в детстве слышал идиш: Knabе, kum a her, мальчик, иди сюда. Пять лет он доказывал право легально жить своим пером. Мальчик был наивный. А теперь хана. Что – то во мне затвердело, напишу о промыслах и пойду машины красить. На Нине женюсь«.
Ночью вдоль американского берега огни волшебного города в океане: советский промысел на отмели Джорджес Банк. Выбирают трал. Когда трал подтягивают вверх, раздается звук, будто кричит рыба: тысячи разинутых рыбьих ртов и выпученных глаз. На самом деле она мертва, убита давлением стянутого канатами трала. На сети повисли бесформенной гроздью кальмары. Корабельный кот трогает кальмара лапой и глядит с отвращением. Повар нарежет их свежими кубиками и зажарит в масле. Падает из трала акула, мощно и опасно бьет хвостом. Тралмастер убивает ее двумя ударами обуха по голове и свежует, отделяя твердую синюю кожу. Можно кошельки шить. Чехол для перочинного ножа.
Письмо Бори другу – морскому геологу. «Привет, рыжий. Если бы ты знал, как тебя люблю и надеюсь на встречу. Я писал о возможной поездке на океан. Выпала Банка Джорджес. Я здесь и даже иду на Галифакс. Америку надо повидать, а то девки засмеют. «Неман» отработал свое и снимался на Ригу. Вчера вечером подошла транзитом на Канаду «Нора». Я же неделю слушал служебное радио и был готов: кто и куда подходит и зайдет?
С «Норы» начались дни величия, живу в двухкомнатной каюте. Мебель под старый дуб. Хорошие гравюры. Спальня под мореный орех с разводами. Ванная: зеркальные стены. Поясню, судно строилось в ФРГ. Потом База купила. Но наши мареманы недовольны техникой и называют эту серию « реванш за Сталинград».
Пожар в бане!!! Первый помощник, комиссар, ко мне проникся. Предлагает подать в КПСС и всячески содействовать под девизом «таланты нам нужны». Знаешь, как я отношусь к этой лавочке, но может быть пойду, печататься легче. Ты меня осудишь?
Времен в море три: корабельное, по Гринвичу и по Москве. Не меня первого это привело к относительности времени вообще и нашей жизни в частности. Океан абсолютно, космически пустынен и каждый ищет в нем своё. Я пока не понял, что ищу и прошу у него. Свободы от комплекса непризнанности?
В море без выходных, да на промысле чуть что аврал на двенадцать часов. И меня привлекают. Все же почитываю «Записки из кругосветного плаванья корвета «Абрек » в 1865 году». Знаешь ли, парусные мастера зашивали в гроты платки своих женщин.
Такие мои новости. К родному и дальнему берегу – без любого интереса. Беспредельность Океана рождает чувство отрешенности от земных забот, ты узнаешь это. Напиши, как дела и когда идешь в первый рейс. Письмо это брошу тебе уже в Галифаксе».
Радиообмен. Боря дружит с радистами, собственниками политических и морских новостей. Наконец, они властители мощного радио. Но частные переговоры запрещены, а по милости радиста – возможны только ночью.
– С женщиной будешь говорить – сказал радист утвердительно. Все звонят – им. Можешь обратиться к президенту США, только не матери его скверно. Две минуты. Я выйду.
В Риге не сразу ответил мужской голос. Борис, ожидавший услышать Нину, растерянно спросил:
– Извините, который час?
– У нас два часа ночи, а у вас?
– У нас еще вчерашний день, перешли, знаете ли, границу перемены дат. ( Бред и мираж).
Наконец Нина: – Борис, вы нелепый человек, вторгаетесь в мою жизнь. Совсем посторонний.
– Ты замужем, Нина?
– Не знаю. Кажется, да.
– Помнишь ли, мы шли к твоему дому. Искра между нами пробежала, доверие душ. Не исчезай. Я с тобой каждую ночь.
– Помню. Не звони мне никогда.
В эфире английская речь, потом по – русски:
– Служба Рош Уэлер, США. Частные переговоры через спутник Ай Джи запрещены! Хелло бой, ты моряк? Не унывай, она твоя.
Магда. Южнее катил ураган, и на северо – западном курсе море раскачалось. К обеду Боря шел держась за стены и мысль о еде вызывала ужас живота. Дверь каюты буфетчицы распахнуто билась о косяк. Заглянул. Магда держала двумя руками утюг. Гладильная доска опрокинулась.
– Сколько на дворе? – спросила.
– С утра семь баллов, прогноз восемь.
Магда латышка чуть средних лет, хозяйка кают – кампании, образец сдержанности крахмальных манжет, и прозвище Лили Марлен. (В том году низкий и ровный, словно бы плоский голос Марлен Дитрих зазвучал на востоке Европы. Её старый шлягер называется «Лили Марлен». Девушка и солдат в свете фонаря у казармы. Завтра на войну, встретимся ли). Магда явно диктует настроение в кают – кампании. Сегодня по шторму к обеду придут все, потому что она уже сервировала стол. Сама же будет свежа, юбка миди, прическа. Держи спину, Магда. Она захлопнула дверь, сняла халат и быстро оделась. Такого нижнего белья Боря в жизни не подозревал.
– Выйди ты, потом я.
Ей почти не с кем говорить по латышски, кроме Бори. Как – то сказала:
– Твой старый народ столько страдал, а ты с … советскими.
– Я ни с кем, наблюдатель и написатель окружающей жизни. И счастлив ее лицезреть.
Утром в пустой кают-кампании Магда долго молчит…
– Врач написал мне пресные теплые купанья. В твоей каюте ведь есть ванна? – Приду. – Сегодня пресной воды не дадут, не понимая, ответил Боря. Идиотизм и мираж.
Магда прошла в ванную. Он услышал шум воды, приоткрыл дверь. За иллюминатором лилось солнце. Магда сидела в золотой на солнце и голубой морской воде.
– Ты в ванну в шортах пойдешь? – спросила язвительно.
Дневник Бори. «Все было замечательно, немного истерично. Но страшит будущее, в пароходной деревеньке ничего не скроешь, страстное чувство станет бытовой аморалкой в надуманных подробностях «он ее любил, а она …так ». Магда замужем.
Для чего я, сука, пишу это. Я Человек Письма. Веду пером по бумаге, находя слова, пожираю их и живу».
Галифакс. В первый день в Канаде «Нору» посетила королевская конная полиция. Трое сочных парней в шляпах – стетсонах, несмотря на жару. Они пограничники и эмиграционная служба. По поводу выяснения своей должности на судне Боря впервые общался с приветливыми западными людьми. Крикнуть ли, я не штурманский стажер! Заберите меня отсюда! Поразился своим мыслям.
На берег пошли «тройками». Не угадаешь, кто и что настиучит комиссару. Моряк без приличного английского и долларов, скованный в тройку, знает не лучшие городские кварталы. В одиночку гулять по капиталистической загранице нельзя. Это унижает и возмущает Борю и вскоре станет причиной конфликта. Он увидел особнячки с двумя непременными колоннами при входе. Большие стада автомобилей. Что входило в его киношные представления о Западе, но выглядело бедней и проще. Голливуд показывает американцев не теми, как они есть, но какими они хотели бы стать.
На «Норе» что – то сверлили и впаивали, было шумно и грязно. Предоставив самому себе свободу, Боря брел по гигантскому высокому мосту между восточными и западными кварталами. Внизу серые на зеленой воде корабли под канадским военным флагом. Он был единственным на мосту пешеходом. Еще до въезда мужчины и женщины подымали от руля руку: подвезу через мост, иностранец. На въезде укреплены металлические корзины и водители, притормозив, бросали центы за проезд. Шли сотни машин и равномерный непрерывный звук падающих монет нарастал. Мощь и свобода перекинутых над заливом мостовых ферм, отраженных в воде, и бесконечный упругий медлительный поток автомобилей казались Боре декорацией в пути к пока еще не осознанной цели.
Он заглядывал в окна первых этажей и одиноко сидел днем в салуне. За витриной остановилась Магда, вошла и села рядом. Хозяин в кожаном фартуке до пят и с лицом, будто ему сделали бурую косметическую маску и забыли смыть, сказал:
– При моем отце и деде порядочные женщины без мужчин сюда не входили.
– Я же не порядочная.
Он посыпал опилки и подмел пол. Принес по пинте коричневого, щедро пахнущего ячменем, эля. Пошел кайф:
Шумит морской Марсель//В таверне «Трех бродяг».//Мужчин пьют там эль//Женщины курят табак.//Там жизнь не дорога//Опасна там любовь.//Недаром же негр – слуга//Так часто по утрам//Стирает с пола кровь.
Коллекционный морской фольклор, начало девятнадцатого, еще парусного века.
На окраине большого порта надо знать русскую лавку – обменять приемник ВЭФ и фотоаппарат «Зенит» на рулон гипюра, двадцатидолларовые джинсы и не новый журнал «Плейбой». Борю привели на Бобрич – стрит радист и механик. Потом Боря пришел один, взрывая дисциплинарные каноны. Он приходил к мистеру Саше, вывезенному подростком из Ростова в былинные времена. Саша сохранил причудливый, но ясный русский язык. Они пили чай, покупатели были редки.
– Ты еврей? – спросил Саша.
– Меня зовут Бэр Исраэль.
– А меня Соломон.
– Ты обрезан?
– Нет… мама была большевичка.
– Знаешь праздники Рош га Шана, Пурим, Йом Кипур?
– Смутно догадываюсь.
– Приходи в мой дом в пятничный вечер.
– Вечером моя вахта.
– Ты не моряк, я за прилавком много видел. Как звали твою мать?
– Её звали Ривка.
– Тогда я жду.
Боря вернулся около полуночи. Добро бы пьяный, понятно и даже в меру простительно. Но он был медноголово трезв. Утром капитан советовался с комиссаром. Вольностей Бори они не понимали, рыть себе яму, становясь навек невыездным. У корреспондента особые полномочия?
– Ребята думают, ты важный кегебист, подполковник, например, говорит Магда.
– Не запрут же меня в канатном ящике?
– Нет, конечно. Выхватят домой с первым же пароходом. Если ты решился, беги от них. Со спазмом в горле перешла на латышский.
– Беги ради себя и меня. Мы не гальюнщики по сто долларов за рейс. Буду знать, в другом мире кто-то помнит обо мне. Я существую! Всегдашний сарказм бориного Я молчал в эту минуту.
–Не плачь, милая Лили Марлен. Я буду осторожен.
Радист «Норы» слушал эфир промыслов и Боря узнал, в Галифакс и потом на Союз идет «Остров Беринга». Двое суток до Канады и четыре дня стоянки.
Они меня на «Беринг» под руки поволокут. Боря вздрогнул от отвращения, годы он стыдился потерять лицо.
Боря не пошел на Бобрич – стрит. Он понуро шляется по пирсу на виду « Норы» – я здесь. Думает о Нине. О ее тонких породистых запястьях. Откинула волосы, они пахли церковью и недорогим шампунем. Как стеснялась она в кафе, перешла улицу и улыбнулась. Чем бы это кончилось, не начавшись.
Следующим днем довольно лихо вошел в гавань красавец белый фруктовоз из Эйлата. Боря услышал команды на иврите и, зная их очередность, казалось, понимал. Спустили трап, сошли, гортанно гомоня, арабы – матросы. Потом щеголеватые в белой форме офицеры. Их ждали, рассадили по автомобилям и увезли: встретили гостей. Боря представил – он взбегает по выскому трапу. «Меня зовут Бэр Исраэль» – и остается навсегда. Рок занес над ним руку. Он пошел на Бобрич – стрит. Саша пил мартини со льдом в комнате за магазином.
– Имеете вы паспорт? – Саша иногда строил фразы на английский лад. Предстояло нечто.
– Отобрал комиссар. Но в первый день в порту джентльмены в стетсонах сняли копию.
– Он съест его вместо шляпы! Удача, удача, канадская полиция копирует паспорт. (Изъятие паспорта означало на канадский взгляд гражданский или политический конфликт).
– Я везу на канадско – американскую границу и Бэр – Исраэль просит политического убежища в США!
Мираж и голова кругом. Сегодня решиться, завтра пустота. Момент стал важнее будущего. Еще не понял, чего хочу. Виденья комнаты, где Человек письма искал слова, галереи Домского собора, где он был безпрчинно счастлив, и заброшеного дома на окраине, где он подростком отдался женщине, посетили Борю.
– Напиши имя, страну рождения и все другое. Причины … надо прессу.
– Ни в коем случае. Вам радость в дерьмо окунаться?
– Я сверху на тебя взглянул, т а м не жить. Измучишься и женщину свою погубишь.
– Моя женщина с другим.
Старик почувствовал излишний пафос в разговоре. Сказал без нажима:
– Не Мафусаил, скоро я умру. Бог мне зачтет… я двоих ваших в Штаты вывез.
Боря, с ломотой в висках:
– Обдумаем без шума, могу я в Галифаксе сдаться?
– Нет, подальше от моря. Здесь мои покупатели, бизнес.
Решение у ж е к а к бы п р и н я т о , только детали. Легче стало. Запаникуют после десяти вечера, в посольство раньше полудня не позвонят. Смутное беспокойство посетило Борю.
– Мистер Саша, имя Магда вам что – то говорит?
– Взяла рулон гипюра, хорошие мужские ботинки, дорогое белье.
-Контрабандистка?
– Нет, в пределах. Повадка не та.
– Ах, Саша, добряк и светлый дурак вы старый, «двоих наших» она привела? Через ванну пропустила. Я третий.
– Это ваши русские игры.
– Едем, пока кураж.
Решилось. Не больно теперь.
В дороге к границе Борю мучил поздний страх. Он учил по английски наизусть неожиданную речь для пограничного офицера.
Боря не мог знать, лишь догадывался в белый миг судьбы: каждый ушедший моряк был личной и тайной победой Магды над советской властью.
Но я сам этого хотел и свершил. Бэр из припортового квартала. И более мысли о прошлом Борю в тот день не посетили.
Эри – канал. Через год Боря глазом не дрогнув вскрыл письмо из Риги. Некто провез его до американской почты. « Старик, твою командировку на Океан пробил я, – писал Юрис Межулис. Знал, ты выберешь свободу. Твой тихий бег наделал много шума. В газете новый редактор, специалист по соцсоревнованию. Команду «Норы» разметали по другим судам. Магда на «Острове Беринга» и, возможно, будет в Галифаксе. Мы познакомились свидетелями на суде по твоему делу. Впаяли кражу из судового сейфа, это как обычно. Магда целует, обнимает невозвращенца. Обворожительна и строга. Она перекупила картины Эдгара Каулиня и надеется тебе когда-нибудь вручить. Когда наконец?
Нина держит строгий обет при церкви на улице Краста. Не уберег её ты.
Прости давний грех. 45 строчек о фильме, взорвавшие твою жизнь, я конечно мог из номера снять. Видел фильм раньше тебя, хотел, чтоб о нем знали, узнали! С «теми» погиб в сорок четвертом мой старший брат. Между прочим, московский ТАСС склевал твою информацию и распространил. Фильм шел по России, писали на Западе.
Будь счастлив и меня прости. Твой Ю.М.
Ты еще смотришь из окон?«
Письмо нашло Борю в городке Вебстерн, графство Рочестер в штате Нью – Йорк. На берегу Великого озера Онтарио, оно как море. Летом Боря трудится мотористом и всем другим на пароходике Вебстерн – канал Эри – к порогам Ниагары. Для туристов из Буффало. Берега канала живописны. Неспешно утекает жизнь под вязами. В летнем цвете тихие усадьбы начала прошлого века. Белый дом, садовые скамьи и решетки оград. Время недвижно под магическими вязами и старики, молодые женщины и дети ведут вокруг него, времени, хоровод. Под деревьями для туристов салуны и бесхитростные музейные копии хижин покорителей прерий. Боря рассказывает заученный английский текст о джентльмене, который в девятнадцатом веке построил судоходный канал между озерами Онтарио и Эри, и вскоре забытый лесной край и т. д. Иногда туристов интересуют подробности и Боря лепит туфту. Он также продает красные бейзболки с надписью «Ниагара», и когда теплоход ждет в шлюзе, включает музыку. На палубе танцуют. Автобус «Гончий пес» доставляет туристов к чаше водопада на канадской стороне. Восторг Ниагары. Далее звенят приличные деньги: Боря смело ведет туристов к небольшому кораблю, танцующему на волнах у причала. Раздает желтые непромокаемые накидки и капюшоны и шутит с домашними хозяйками. Капитан, он же рулевой, снимает кепи и красиво крестится. «Дева Ниагары» трижды проходит в опасной близости падающей воды. Статысячетонный грохот и сумерки водяной пыли. Боря сидит у двигателя. Он получает деньги за постоянный ужас ответственности, если движок собьется и заглохнет. Хочется, раскинув руки, телом прижаться к элегантной и верной машине, но металл горяч.
Зимой Великие озера леденеют, безработный Боря безропотно получает талоны на еду. С русским языком и интеллигентностью можно бы устроиться в рецепшен одного из шикарных отелей на канадской стороне, с видом на кольцо водопадов. Но как-то нет куража, да нечего одеть для первого визита. Другом у него полицейский Шарль, он называет его Участковый. Шарль честно пытается выговорить у-час – кови и смеется. По праздникам под виски Боря рассказывает о больших городах. Шарль недолго слушает. – Вы, русские, знаете много ненужного.
Он признался, что ни разу в жизни никого не преследовал, не надевал наручники и не вынимал по делу пистолет.
Дневник Боря выбросил в холодную воду Великого озера Онтарио. Оно как море.
