В. Абрамсон, лето 2010

В аэропорту Шереметьево им  предложили оставить теплые вещи, уложить в пластиковые мешки: летели далеко на юг. Тащить из чемоданов гавайские рубашки и снимать зимнее нижнее бельё в зале, в  отгороженном  углу, на людях, неудобно.

– Ах, пусть смотрят, сказала Тина и попросила мужа расстегнуть на спине тугой лифчик. У трапа образовалась минутная толкотня, пропускали вперед западников, видимо, англичан. – В своей стране они не подымаются в самолет впереди иностранцев, подумал Вадим.  Тина и Вадим летят в Индию и далее на Андаманские острова. Непроходимая глухомань.

В эту минуту прошли трое в гражданском. Двое на одно лицо, третий с зловещей заячьей губой. Глядели буднично и отчужденно. Тина поняла нечто, впилась в мою руку ногтями. Больно.

– Следуйте.

– Чемоданы без нас улетят? – Тина.

Подумалось никчемно: они всю ночь работали.  О ф о р м я т  нас, пойдут домой подогретый кофе пить и  лениво разговаривать с женами. Завалятся в дневной сон и в полусознании этого последнего задержания не увидят.

Тягач вывел самолет на припорошенную утренним снегом полосу и отпряг. Взвыли турбины, крылья самолета заметно подрагивали перед рывком. Стало теплей.

– Следуйте.

 

ВАДИМ. В старших классах московской школы он подрабатывал трупом, в Театре советской армии. Шла военная пьеса. Расходится занавес ко второму действию, сцена черна.  Постепенно светает, видны трупы бойцов. (Из кулис тянет понизу могильным холодом). Чтоб не шелохнуться, не моргнуть, думай о приятном: недалеко девушка кокетливо лежит, в  солдатских сапожках…Когда слышна канонада и  актеры говорят в зал громко, можно шептать, не повернув головы. Так однажды познакомился Вадя с Романом Ромодиным, лежавшим напротив.

Потом Вадя лабал джаз. Дул в трубу корнет – а – пистон. Знал, обойден природой музыкальностью. На людях не звучит труба мягко, тоскливо и сладко, не разливается просторным речитативом безнадежной грусти о прошлом. Дома вечером, выпив немного коньяка, Вадим гладит всегда теплую медь корнета. Вспоминает, как в армии трубил «зарю» и «спать, спать по палаткам». Вложив сурдину, наигрывает из Rhapsody in blue и Star dust. «Голубая рапсодия» и «Звездная пыль». Спокойные, безупречные мелодии. Тихое звучание. Шепот трубы:

Под мостом Мирабо тихо Сена течет

И уносит наши мечты.

Минуют воды Сены и дни любви.

Он играл с влажными глазами о любви, которой не знал. Сосед стучал в стену.

В оркестрике смешные заработки, так – на джинсы «Лее». Клево лабать жмуриков. На кладбище Вадим проникался общим безысходным чувством. Его  тихо приглашали в автобус с черной полосой, ехать на поминки. Вадим отказывался:  не длить сумрак слабой души.

Играли на танцах, пока не рухнул Главрепертком. Умирают в России страхи, открылись вольные поля. Группа назвалась «Воздушный шар». Для провинции это первый бойз – бенд, мужской оркестр, жесткий.  На афише заветное – Москва. На гастролях зажигали, созвучно времени, тяжелый рок. Иногда Вадим опускал трубу и  резко вскрикивал. Не он это придумал. Не зная английского, ребята на сцене громко обменивались путаными фразами.  Много пили и веселились с девицами. Вадим сторонился и музыкантов, и девушек – нахальных и опасных фанаток. Автограф даст, в гостиничный номер не впускает.

В Североуральске стучат неуемные фанатки в двери клуба, кричат: « Мальчики, на автографы выйдите, не будьте жлобами!». Одна крикнула: «Не выйдете – не встану» и плюхнулась лицом в снег, мороз за двадцать. Ждем десять минут – лежит, пятнадцать – лежит. Замерзнет, до больницы. Вышли. Девочки  закоченели на ветру. В клуб всех отвели. Катя, которая вниз лицом лежала, потом вышла замуж за осветителя.

Той же зимой в Златоусте, стук в балконную дверь. Фанатка по виду. Лет шестнадцати, но в теле, пиджачок фирменный маловат. Взяла ли у подруги надеть. Поверх зимних джинсов короткая  юбка. Тяжелый рок задает и обещает ритм новой жизни.

– Ты как сюда попала.

– Соседний номер пустой, перелезла. Дай автограф.

Расписался на афише, она мнется, не уходит.

– Вадик, можно я  подругам скажу, что мы с тобой напились и …трахались.

– Спрашиваешь зачем?

– Приметы нужны, не поверят. У тебя  нет ли шрамов, родинки ниже спины?

– Поперек живота два шрама за русско-японскую войну.

Ушла победительно.

В Москву вернулись к весне. Ехали поездом и видели серые, готовые вскрыться реки.

Был я Вадя. В тусовке прохожу Вадиком еще лет десять. Скорбно. Завязывать надо, бежать. Меня зовут Вадим. Душа моя проста, мысль робка и сера. Я не разделяю ничьих взглядов и не имею своих. Дремотно ночью, спишь и помнишь, что спишь и утром должен на что – то решиться. Поехал в Химки и бросил корнет в Москву – реку. Труба скрылась мгновенно, беззвучно, и не больно мне. Поставил выпивку музыкантам, осветителям, звуковикам. Многолюдные поминки.

– Мы чудно повеселились… прощайте, и спасибо.

Далее мысли вязли, в вуз ли поступить, или менеджером по продажам. По пропажам. Все торгуют.

Мать, занятая собой, ухоженная, с претензией на гламур, свирепеет под тяжелый рокот рока. Видит  занятье Вадима недостойным. Не достойным чего? В комнате Вади падающие небоскрёбы: углем по белёной стене. Мать, узнав о гибели трубы, на радостях купила Вадику путевку в Крым.

Ах, Гаспра! //В парке Чаир распускаются розы // В парке Чаир наступила весна// Снятся твои золотистые косы  … На дорожках светлого песка встретил он Тину. Обнимались и шептали друг другу на ухо, что в голову придет. Такая была, обещавшая полную, невозможную и неизбежную близость, их игра. Но не сказаны откровения о прошлом, о тайне и величии страсти. Обессилев от любви, они уехали в Севастополь.

Билеты достались на старый и небольшой пароход, но каюты под вишневое дерево.  От Ялты  довольно сильно качало, в баре кроме них и пьяного в лоск бармена, никого не было. Бармен пытался пить боржоми из бутылки, облил лицо и грудь. Снял белую крахмальную рубашку и остался в тельняшке.

– Я вообще-то военный моряк. Прощай, оружие.

Качка усилилась, валило на борт. Бутылки в стойке бара злобно звенели.

В Севастополе ветер раскачивал суда у причалов. Скрипели якорные цепи. Ветер продувал белую аркаду Графской пристани. Он стих к полудню, купались на диком пляже в виду обломков античных колонн Херсонеса. Поднялись на Сапун – гору. Тихо, священно, пустынно. По углам площадки памятника четыре высоких каменных шара. Тина забралась на шар фотографироваться. Ветер с горы схватил ее платье, обнажив белый, не загоревший живот. Она, стоя на шаре над Вадимом, засмеялась чисто. Подобрала платье.

– Женюсь, сказал себе Вадим в пронзительной, горячей пустоте. – И Тина поняла, мой муж.

 

ЖИЗНЬ ТИНЫ случайно проста, как неожиданный тихий ручей на поляне. Она живет в московских старых Филях, где трамвайный круг номеров тридцать один и сорок два. (Девочка  забралась в трамвай, ехать во Дворец бывших пионеров. Заблудилась, конечно. Москва  верит слезам. К вечеру она дома ревела). Позже родители заметили (и очень ждали  увидеть), девушка – подросток слышит музыкальный ритм и подергивает в такт остреньким плечиком. По случаю, они жили

близко к районному Дому культуры,  записали в балетную студию. Ставили самодеятельный балет «Три апельсина». Тина танцевала плохо. Ей доверили читать предисловие Гольдони. Тина помнит мрачноватый зал. Она, одетая мальчиком, с ужасом живота, со сцены:

– Нежданных происшествий длинный ряд/ Мы развернем пред вами в пестрой смене. / Вас чудеса сегодня поразят, /Каких никто не видывал на сцене.

Из балета Тину отчислили. Мама пошла узнать.

– Девочка ваша поправилась, и в общем склонна к полноте. Как и вы сами, Лизавета Ивановна.  Мама расстроилась: зверинец, да и только.

От хитрых и завистливых балетных Тина ушла в техникум. Там дружила и целовалась с Назаром. Его все любили за  беспокойный, легкий на безобидные приключения нрав. Ночью Тина думала, выйдет ли замуж за Назара. Как  э т о  будет. Его увезли в Израиль, она закручинилась надолго. Пережила оторопь глянцевых журналов, и безумство дискотек.

После техникума Тина работает нормировщицей в цехе. Балетные при встрече гогочут, им она не интересна. Ей хорошо, не в ларьке торговать, не по кастингам бегать.

Шумит, как улей, родной завод. В цехе сплошь мужики. Слесари хватают готовые детали с автопогрузчика, чтобы сдать их же еще раз. Мастера смотрят презрительно, обзывают щипачами. Начальник смены зовет Тину в свою застекленную будку. Когда-то задернул занавески, взял молодую за зад и поцеловал вялыми старческими губами. Она жестоко ударила. Воцарился мир.

Имя Тина – Алевтина ей идет. В цехе ее берегут, замуж не выйти. Да не пойдет  за заводского.  Замкнутые и себе на уме  москвички миловидны и сероглазы.

 

Вадим второй год корпит в туристской фирме «Мария». Дело было так. Друг неизбывных школьных лет Рома Ромодин пригласил и запряг. От его бурной активности Вадим уставал. Рома видный парень, продавщицы и кондукторши ему улыбаются. В Советии трудился в профсоюзах и вышел на международный туризм. Ему льстили, задаривали мужчины. На их деньги он водил в рестораны женщин. Те были иногда снисходительны. Милан и Брюссель, Париж и Лондон стоили мессы в холостяцкой комнате, на два – три часа. Вадим ничего не просил и ездил один раз в Мадрид. Видел памятник Колумбу, огражденный мощными струями падающей сверху воды.  День вырвал на музей Прадо. Не слушал гида: живопись ясна, или загадочна, без слов. Он  н е  ч у ж д,  как говорят.

Фирма прижилась в двух невзрачных, с лампами дневного света под потолками, комнатках на  Арбате. Вадим отправляет молодых матерей с детьми  к морю в Анапу и Евпаторию. В следующую неделю холодноглазые девицы стандартного размера отбудут в Сочи и Дагомыс. Самые дорогие и длинноногие, отважно жесткие, ринутся в бесснежную летом, но обещающую возможности горную Красную Поляну.

Настоящий бизнес «Марии» черен: операции с заграничными турами, оплаченными чужим черным налом от фирмы «Дженераль Идиотик». Липовые московские регистрации. Банковские счета и деловые связи унес в новую жизнь Роман. Мелкий, скучный бизнес.

»Позвоните нам сейчас, пакуйте вещи через час» – наш слоган.

Так мы жили года три. Вышли на уровень: принимаем туры в Москве. Нервозно. Пенсионерка с жалобой – украли вставные челюсти. Без них не может дышать. Потеряла, конечно.  Валерьянка, скорая помощь. Казанские фаны, едучи на матч  со «Спартаком», режут сиденья в автобусе. После матча, на аэропорт даю им тот же автобус. Водитель сворачивает на грунтовку и останавливает в лесу.

– С вас сто тысяч за ремонт.

Блокирует двери и курит под сосной. Поорали, собрали сумму. Самолет давно в небе.

Ни дня без горького смеха. Держим постоянные номера в отеле и когда туристов нет, пускаем на сутки серьезных, не шумных и сравнительно дорогих проституток, работающих «от себя». Соблазн вкусить эротики. Роман не упускал случая.  Я же не мог. Допустим, постучался в номер, открыла на знакомый голос.  – Привет, Валя (Нина, Фрида, Ксюша). Надо дальше бодрячка строить, что говорить? – По знакомству по…… пришел? Случайно, под коньяк, обмолвился Тине. Загорелась.

– Как интересно. Поведи меня ночью поглядеть. О н а  всю ночь голая лежит?

– Извращенка.

Торговали виагрой. Бывает, мужик в возрасте, не уверен. Хочет больше, чем может. Или провинциал не знает, что и в аптеке можно купить. Тогда Рома дерет с него непомерно.

Пошли деньги, до черного мерседеса еще далеко. Увеличили штат на оператора Асю. Приятная женщина, полновата. Русской стати. Обходительна, что же пошла за мизерные деньги. Рома, конечно, клинья подбивал. Поизносился он, те же анекдоты с намеком, невзначай рука на женском колене. Асе он равнодушно – скучен.

Месяца через два случайно вытянул из архива нездешнюю папку. Не случайно, пожалуй: в шкафу пыли на три пальца, никто не заглядывает. Одна же папка чистая среди других. С копиями наших документов и счетов.

– Ася, зачем бумажки плодить.

Она вздрогнула и не обратив на меня лица вышла. Следующим утром ни Аси, ни папки. Месяц нас в прокуратуру тягали – миллион налогов, кража из бывших профсоюзных фондов. Проститутка, наконец. Мы их не сдали. Рома спасается сам по себе. Поняв, заказал с чужого компьютера билеты на Андаманы. Зубрил английский по вечерам. Тина рада экзотической поездке, не знает, что билеты в один конец. (Наказан за скупость. Дальние билеты в один конец кого – то насторожили?).

 

Вот я в тюрьме. Играю на трубе и тем спасаюсь. Судили Рому, и меня как подельника. Ему дали значительно, мне оптимистично. Но есть время подумать, как мы живем. На суд Тина не пришла, родного лица в зале не видел. Перед этапом в колонию положено свидание. Она его не просила. Забыла Сапун-гору и купание в Херсонесе. Ничто ни к чему и никого отнюдь не обязывает. Хорошо, ребенка нет. Рома, на сцене рядом трупами лежали. Отнюдь не надо об этом напоминать. На суде все на меня валил. Но судья отнюдь не дурак.

Здесь я стал мудрей. Следуйте за мной:

Переходите улицу на зеленый свет

Платите налоги. Они украшают жизнь

Спите с разведенными  женами. Это украшает их жизнь

Не шутите при начальнике конвоя. Получить по почкам – две недели писать тонкой прерывистой струйкой, с кровью

Если в камере есть шнур на бельевом мешке, не вешайтесь на нем

Не расчленяйте трупы. Не смотрите попсу на телевиде

Цой – отнюдь не герой. О чем бы ни спросили, отвечайте – «отнюдь»

Дружите с детьми, но это отнюдь не значит, что они ничего не напишут гвоздем по вашей машине.

Когда умрете, всё забудьте.

Пишите мне в колонию: п/я № 506204. Отнюдь.