Неожиданное выяснение подробностей её судьбы крутилось  в голове, и Долов  вышел в коридор. У соседнего окна женщина в халате, видимо бабушка, поддерживала  вскарабшегося  на пандус мальчугана, объясняя проплывавший за окном ландшафт. Район сплошной вырубки соседствовал  с посадками молодняка и побегами.

-Почему мне всегда мерещится подвох? Такой сценарий моей судьбы существовал. Илья Муромец мог выбрать дорогу у развилки, у камня, но там описаны последствия, меня же нёс поток, да и был я по развитию школьником. Что я мог реально изменить, да и какой отец в 18 лет. Чтобы мы делали бы с ребёнком на руках, сами ещё дети. Сейчас ей было бы уже 25 лет, на шесть лет старше Наташки. Это была бы другая девушка, с другими чертами и характером. Помню, была передача про телегонию, мужская клетка обновляется, вносит поправку в гином каждые два года, женская клетка не меняется, поэтому младший брат не копия старшего. Опыт, получаемый мужчиной в течении жизни, его хромосома вносит в свою цепочку. Тогда же показывали сюжет: девочку-подростка изнасиловал негр, потом, уже взрослая, она выходит замуж, ребёнок рождается с негроидными чертами и кожей. Почему раньше женились на девственницах, берегли чистоту крови. У брюнетки рождается рыжий сын, весь в отца, так стальная деталь в магнитном поле приобретает намагниченность. Ген первого партнёра облучает женский гином, оставляя след в её структуре, и сводные дети не похожи и не дружат. Наташка рисует, у меня единственная тройка в школе, по рисованию. Ольга не слишком откровенна, если исподволь пытаешься выяснить, кто это её рисовал без одежд. Долов вспомнил недавний эпизод с мойкой “Магма”, из корпусной мебели на кухне, приобретенной в годы перестройки и до недавнего времени нравящейся и хозяйке и гостям. Сделанная из нержавейки с серой эмалью она имела рифлёный поднос для сполоснутой посуда. Но дочь, у подруги, заприметила мойку из двух раковин, входившую в моду. Она с жаром доказывала матери, что и нам нужна такая, пока не уговорила её съездить в магазин на Ленинский проспект, где была запись. Долов возражал, убеждая, что “Магда” имеется у них одних, для новой мойки нужно переделать трубы на слив другого диаметра, Ничего не помогло, она с дочерью попеременно  ездила отмечаться, а Наташка, как бы нечаянно, а видимо нарочно, разбила тарелку, оправдываясь, что она соскользнула с подноса. На замечание, что много работы и давайте подождём, до замены плитки у раковины, жена язвительно отреагировала, что вызовет сантехника. В этой настойчивости дочери было что- то чужое, а не просто упрямство и зависть.

Очевидно здесь, на покатой открытой местности, временами было ветрено и разбухшие купола кустарника даже в сумерках не выглядели сплошными. Порывы ветра увлекали за собой тянущиеся вверх ростки и скрюченные ветки у оголенья ствола. Но когда напор ослабевал, сучья возвращали листву обратно, прикрываясь ими от наготы. Казалось ветер, словно опытный любовник, наслаждался игрой, дожидаясь темноты.

Рыхлый слой сажи расплющило по стеклу и он стекал, оставляя грязный подтёк. Пассажир у соседнего окна покрутил ручку и из репродуктора, сквозь потрескивания, зазвучал женский голос:

“Неужели это я сижу, мне хочется прыгать, размахивать руками. Видит бог я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, всё  плакала. Смейтесь надо мной, я глупая..

Вслушавшись, Долов узнал голос  Саввиной в радиопостановке “Вишневый сад”. Слушая реплики, он силился вспомнить эпизоды, в которых они звучали в телеспектакле, виденном несколько лет назад.

“Может как раз в этих местах или где-нибудь под Орлом или Вяткой, жили  Раневская и Гаев, или их двойники, вели схожие разговоры, так же мучились  нехваткой денег и отстраненно следили, как затягивается петля  долгов, как-то,  по-русски, полагаясь на чудо, не ища  приемлемых вариантов избежать разорения, они непонятно для себя лишились всего, что принадлежало им от рождения. Среда воспитала их, что эта жизнь и есть их удел, в этом большом доме, по заведенному распорядку дня: обеды, музыка, прогулки с гостями своего круга. Дом разительно отличался от скопившихся невдалеке избушек и жизнь в них была другой:”Им все учиться, да болтать, да услаждать себя мечтами, но им навеки не понять, тех с обреченными глазами. Другая стать, другая кровь, иная, жалкая любовь..”

На земле замелькала вереница рельс, снизу звучал вызывавший мурашки визг колёс, въезжавших на смежный путь. Вокзальные строения ещё не показались, но отцепленный товарный вагон и   сторожка  обходчиков служили приметой территории станции.

-Пойду  пройдусь,- заторопился Долов, неудобно, не спросил про одноклассников, они же наверняка переписываются и по сказанному вскользь встречаются на даты. Вместе с попутчиками, также спешившими размяться, он спрыгнул на перрон. Пройдясь туда-сюда под окнами её вагона, он увидел, как она, подсев к раме, спросила мимикой “ко мне” и поманила ладонью. Долов поднялся в тамбур и направился по коридору, она выглянула из купе.

-Когда ещё свидимся,- начал он, хотел узнать  про наших..

Мы съезжались на двадцать лет, твоих координат никто не знал, было одиннадцать, знаешь, Плетнёв умер недавно, он в группе переводчиков ездил в свите Горбачева, был в Белом Доме. Немного сорок разменял.

-Он вроде на здоровье не жаловался и отец у него был врач, причем не простым, зав. отделением..

-Сердце, оно изнашивается быстрее всего, особенно мужское..

-У тебя такие штучные часы, ромбом, ”Заря’ такие не выпускает, надпись, такие ни разу не встречал.

-Это подарок Норы, она вернулась на родину, в Каунас, преподаёт  в университете,  моя подруга по общежитию в Куйбышеве.

-Так ты вроде у тётки жила..

-Это сначала, но у меня было и общежитие, свое место. У Норы были проблемы с гражданством, муж у неё из Куйбышева и они семьёй жили там до выхода из СССР, Когда я недавно защищалась, она прислала отзыв, учёный совет был удивлен, наш зам. по науке теперь с ними подружился.        –Я  слышал про хирургов в Прибалтике, а насчёт гомеопатии..

-Наши врачи любому фору дадут, может кроме немцев и Израиля. Четвертое Управление лечило контингент, который редко выбывал раньше семидесяти пяти, хотя средний возраст наших обычных- 58лет. Ей эти часы как участнице, вручили на конгрессе в ЮАР. Они теперь много ездят по симпозиумам. Приглашала нас с Машей погостить, прислала визу.

-Так дочь Машей зовут?

Она вскинула голову:”Да, а почему ты удивлён? Ой, поехали.., мы встречались после защиты в Киеве, проездом. Показала ей и Ялакасу  Машины рисунки, они в два голоса советуют поступать в Суриковский, я, надеялась, пойдет в  медицинский, я бы подмогла, но нет, трусиха. Была ещё в пятом, в форточку залетел воробей, ткнулся  в стекло, пока на подоконнике не успел очухаться, Мурка его схватила, вмиг задушила, так с Машкой истерика, заснуть не могла, а Мурку на лестницу выгнала, всю ночь под дверью промяукала.

-Значит Мурка- преемница Пушка..

-А ты помнишь?

Долов отметил то секундное замешательство, которое вызвало у Ирины его сомнение в имени дочери. Действительно, поскольку они не общались с того февральского вечера, ожидаемый возраст Маши должен был быть в промежутке 23-22 года, а никак не 17лет, как получалось из штемпеля.

К тому же она имела другое имя, а не Надя, как в детдоме. Ещё в те юношеские года, во время их сокровенных задумок о будущем Ириша загадывала, что если родится дочь, они непременно назовут её Машкой, в честь бабушки, вырастившей её, и чьей любимицей она была среди  внуков. Возможно поэтому, наперекор прежнему имени, которое дочь, уже не малютка, наверняка помнила, или чтобы сбить со следа поиски вдруг раскаявшейся  матери-отказницы, ей изменили имя. В касающихся дочери словах угадывалась затаённая обида, какую мать редко позволит к своему ребёнку, к которому термин “дурная наследственность” не предъявишь. Тогда то, что ребёнок отбился от рук, возлагают на двор и школу. Даже самая успешная в профессии женщина не может считать свою жизнь полноценной, если осталась бездетной. Особенно ей больно, если её родственники и друзья постоянно упоминают о шалостях или капризах малолетних внуков и проблемах взрослых детей. В  Кандалакше, когда он был младшим школьником, на первом этаже жила соседка, тётя  Феня. Она была одинокой, казалась ему пожилой, хотя ей было не больше 45. В войну она потеряла и мужа в сына первоклассника.  До войны они жили где-то под  Ленинградом, муж был инженером в депо, она работала на Кировском заводе, Муж сразу записался в ополчение, хотя на должность была  бронь. Через год он пропал без вести где-то в болотах под Вязьмой. Уже в брежневские времена мать рассказала Долову, что Фенин  муж, наверняка,  воевал в 5ой армии генерала Власова, потому что никаких привилегий, которые были у получавших похоронки “Пал смертью храбрых”,  ей не полагалось.

В войну тётя Феня сутками трудилась в цехе, оставлять сына было не с кем и когда проводилась эвакуация детей на большую землю, она согласилась отправить сына вместе с детдомовскими. Эту перевозку по льду Ладожского озера в грузовиках много раз показывали в хронике, талая вода достигала обода колёс. Немецкие стервятники охотились за беззащитными полуторками, хотя видели, кого везут в кузове. Одна из бомб упала невдалеке, но лёд треснул, и машина быстро ушла под воду. После войны или даже во время тётя Феня переехала в Кандалакшу, чтобы ухаживать  за матерью, которая болела, и здесь и задержалась. Жили они в коммуналке, на первом этаже, над ними квартировала семья, которую часто навещали родственники с мальчиком лет шести. Он просыпался рано, от перемены привычной обстановки носился по комнате, прыгал, стучал мячом об пол. Став взрослым, Долов представлял, как тётя Феня прислушивается к звукам на потолке. Её считали не в себе, хотя она работала в учреждении. Возможно, именно в такие утра она и выходила к сараю во дворе, громко ругалась, что в поленнице у стены не хватает нескольких поленьев, неужели бабам, живущим с мужиками не стыдно, им что, некому нарубить дров, упрекала соседку, что её куры выщипали траву у двери сарая и теперь, на пятачке, застывшая грязь. Она так и не устроила личную жизнь, в первые  годы, надеясь, вдруг найдется муж, а потом обремененная уходом за матерью и нуждой. Война прошлась и по судьбе её брата. Он был геологом, окончил Казанский университет, ездил в экспедиции. Будучи призван, хотя мог воспользоваться отсрочкой, попал в окружение и провёл в плену, в концлагере три года. Когда его освободили наступавшие союзники и отправили на родину, он, едва, не угодил в наш лагерь. Его амнистировали, но клеймо в личном деле осталось. По работе его не продвигали, в партию он заявление не подавал, пройдя допросы чекистов в 45ом. Долго не мог получить отдельное жильё, развёлся и пристрастился к рюмке, так и работал инженером в СМУ, хотя на совещаниях руководства со смежниками всегда выступал экспертом. О дальнейшей его судьбе Долов ничего не знал. Война давно кончилась, а Долов с малолетства слышал, как управдом, разозлившись, обзывал тётю

Феню  выселенкой, мол, знаем, покинула Ленинград не по своей воле, а в дни блокады из города выпроваживали ненадёжных лиц. Лишь недавно, в годы перестройки, из опубликованных архивов стало известно, что тогда органы затеяли компанию по вычищению города от жителей с немецкими и финскими фамилиями, притаившимися врагами. Долов видел сюжет о враче, в блокаду работавшего в госпитале, но женатого на еврейке. Он оперировал раненых с передовой, сутками не бывал дома. В революцию, он, сын дворянина, был малолетним, выучился, самоотверженно работал, какой из него пособник. Его вызвали в ведомство, без объяснений вручили предписание до утра покинуть город, назвали место, где они могут подсесть в грузовик. Не подчиниться, такой вариант не обсуждался. Возможно, и у тёти  Фени были неудобные родственники. В послевоенных фильмах, героизировавших чекистов, боровшихся со шпионами, показывали, как они писали рапорты, просясь на фронт. Но в городе находилось несколько десятков тысяч сотрудников, обеспеченных пайками, занявших просторные квартиры разоблаченных директоров, военных, учёных. В Стрельне, где были дачи Жданова и его окружения, окрестные жители обсуждали, как вывозили выброшенные в мусор банки из-под кофе, икры, печенья. В это же время из обкома телеграфировали в ЦК урезать поставки продовольствия, мол, нужнее фронту, а мы потерпим. Позднее, при Брежневе, этот октябрьский помет ещё стоял на трибуне, a no Дворцовой, смешавшись с фронтовиками и нацепив ордена на китель, гордо проходили ветераны ведомства. Они забыли, что те, которых они выкорчевали, не имеют даже могил.

Отец, вспоминая те годы, сам удивлялся, как он чудом избежал пле­на. Война застала его в Смоленске, старшим госинспектором технад­зора. Через неделю объявили всеобщую  мобилизацию, уже бомбили Минск .Повезло, в ополчение он не попал, требовались специалисты, срочно строили заградительные укрепления. Его включили в бригаду проекти­ровать эшелонированную оборону дорог на Валдае. Немцы наступали клиньями, моторизованная пехота и танки не любили бездорожье и рас­путицу. Отступая, наши минировали дороги, нужно было не дать прор­ваться в обход. Рыли рвы, траншеи, оставляя проходы к заболоченной местности, вспоминая Ивана Сусанина, маскировали их завалами деревьев. Их разместили у посёлка Высоко Дно, в августе перебросили во вторую зону Машутина Гора на Селигере. В небе высоко  пролетали бомбарди­ровщики к столице, в первые дни они  при  налётах кидались оземь вместе с  мобилизованными  на рытьё окопов,  успевшими убрать лопаты и тачки в укрытия. Зато каждое утро, ровно в десять, их облетала  рама, осматривая местность. Хотя строительство курировал НКВД, зениток не было. Вечером  канонада зазвучала всё  громче с вос­тока. Особист и комендант молчали, приказа на эвакуацию не было. Тракт проходил в пяти километрах, стало понятно, немцы прорвали фронт и обошли зону. Войска двигались по дорогам, занимая города, окрестные деревни оказывались у них в тылу. Было известно, чекис­тов и коммунистов в плен  не берут, разбираться, что они лишь при­писаны к органам никто не будет. Ночью, они втроём, без спроса по­кинули барак. Срезали нашивки на гимнастёрках, закопали документы на опушке. Каждый имел табельный Т Т, но что это против автоматчи­ков. Вышли к шоссе, оно было пусто, но стало очевидным здесь прошли танки. Они шли по обочине, видели убитых красноармейцев, разбитые телеги, раздавленные пулемёты. Когда рассвело, решили идти полем, но, к счастью, передумали, на шоссе могли появиться мотоциклисты, а в небе штурмовики. Вдоль шоссе тянулась посадка, они передвига­лись пробежками, прятались на берегу. Стало темнеть , они пошли по обочине. Сзади послышалось тарахтенье, они бросились в камыш.  Нем­цы, очевидно ,заметили их, подъехав выпустили: несколько очередей, может не было овчарок, а если и были, в топь и полутораметровый заросли их не выпустили, хотя лай слышался. Камыш обширной полосой, протирался до берега, но они решили не удаляться от шоссе. Всю ночь шла техника, слышались гудки, лязг, выкрики на немецком.  Когда они стихли, группа решила вскипятить пахнущую  тиной воду, их мучила жаж­да. Залаяла собака, видимо учуявшая дым, это оказался местный под­росток, пасший корову. Он рассказал, что мост, ведший от шоссе к деревне, взорван, немцы в деревню не входили. Определить, где распо­ложены дома в темноте было сложно, т.к. электричество отсутствовало.