У В Е Р Т Ю Р А

Все последние годы я занимался тем, что шлифовал свой стиль. Но оказалось, что шлифовать-то нечего, писать я все равно не умею, и такие рассказы как «Ленин на рояле» и «Дети Могилы» можно смело выбросить на помойку. Но материала для большой повести у меня скопилось достаточно, но я долгое время не решался приступить к этому глобальному произведению, так как решал для себя вопрос, сумею ли я его напечатать. Наконец, я решил, что не сумею, и мне сразу полегчало: отпала необходимость подстраиваться под нашу конъюнктуру, избегать острых углов, менять фамилии, следить за «литературностью» и прочее. Теперь всю Повесть я построю не в хронологической последовательности, а на ассоциативных связях, постараюсь избежать диалогов, сравнений, гипербол, ненужных описаний и всего того, что делает литературу литературой. Скорее всего, это будет сухой отчет о прожитых годах, записанный рукой дилетанта. Поэтому не надо бранить меня за корявость мыслей и убогость образов – еще раз повторяю: я не писатель.

20 октября 1986 г.

У В Е Р Т Ю Р А  2

 

Странного вида молодые люди шли поздним осенним вечером вниз по Второму Неглинному переулку. Молодых людей было трое. Первый из них был одет в коричневую финскую куртку, вельветовые джинсы и кроссовки; длинные черные волосы он небрежным жестом откидывал назад, борода а-ля Педро Зурита очень шла к его белому худому лицу и темно-карим глазам. В зубах его дымилась сигарета.

Второй в этой компании была маленькая миловидная девушка с прической рас-трепанного воробья. Сумочка на длинном ремне хлопала ее по полам пальто-балахона в крупную клетку, губы ее были решительно сжаты, и между ними тоже была воткнута сигарета. Их третьего спутника выделяла борода а-ля Дзержинский, под воротником черного пальто был повязан зеленый женский шарфик, а ноги он ставил как какой-нибудь балерун: пятки вместе – носки врозь (над чем длинноволосый постоянно смеялся). Он немилосердно дымил своим бычком и хитро щурился.

Переулок был пуст. Компания постепенно спускалась вниз к Неглинке. Куда они шли? Спокойнее, читатель, сейчас все прояснится. Они шли… впрочем, нет, я не раскрою цели их путешествия, а просто давайте вместе проследим за их маршрутом.

Трио бандуристов вывалились на Неглинку и первым делом заглянули в фирменный магазин Три Ступеньки. Оттуда они вышли через 5 минут с двумя бутылками водки. Затем по Неглинному Бульвару они вышли на Трубную Площадь, и заглянув в Кулинарию, купили 200 г. какой-то отвратительной жареной рыбы. После этого у них осталось денег только на 2 пачки Дымка.

Потом троица двинулась по Цветному, на Самотеке влезла в троллейбус и исчезла вместе с ним где-то по направлению к ЦДСА. Стоял холодный ноябрь 1982 г., начинался Репрессивный Период…

серия первая

Черные

Вороны

 

 

 

 

 

КУРС ПЕРВЫЙ

 

МАЛЫЕ АРХИТЕКТУРНЫЕ ФОРМЫ

 

 

ЭПИЗОД  1

 

Ясным сентябрьским деньком 1979 г. мы всей группой сидели на Трубной Площади и делали вид, что рисуем. Задание было предельно простым: изобразить малые архитектурные формы, то есть колонны, вазы и прочие изваяния, стоящие в начале Цветного, но не просто изобразить, а еще и скомпоновать всю эту дребедень на листе.

Уже вторую неделю мы учились на первом курсе Московского Архитектурного Института, и как говорится, еще осматривались. Только через полгода я узнал, что старшекурсники называют нашу контору Школой, лекции – Уроками, а фонтан перед главным входом – большой урной или пепельницей. А пока мы исправно посещали все лекции и семинары, пытались понять, что собой представляет проектирование и объемно-пространственная композиция, но не забывали и про пиво.

Лично для меня институт был новой формацией, принципиально отличающейся от школы и тем более проектной Конторы, где я два года бил баклуши перед поступлением. Поэтому в августе я как примерный ученик закупил десяток тетрадей, тушь, линейки, достал ватман и за первый месяц не прогулял почти ни одного урока, и даже пытался конспектировать. Но потом я взялся за ум, и в октябре на свет появилась поэма «In To Goga!”, написанная на лекциях, а затем я вплотную занялся стихами, позднее составившими Квадрофонию.

Первый урок я прогулял (как ни странно, это была История КПСС) в конце сентября. В то день погодка разгулялась и, как обычно, мы направились на Неглинный Бульвар через Сандуны. Затарившись несколькими пузырями пивка, мы сели на мою любимую лавочку (вторая с правой стороны, если двигаться к Трубе) и приступили к нашим играм. Со мною были Толстяк и Джеггер. Выпив по третьей бутылке, мы отлепили свои задницы от лавочки и рысцой рванули вверх по 1-му Неглинному, так как перерыв уже закончился. Но около Церкви мы встретили Федюшку, и он, похлопав своими выпуклыми глазами, сообщил, что Урок уже идет, и Никитина никого не пускает.

– Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! – радостно закричал я, и мы двинулись обратно, не забыв заглянуть в Сандуны за свежим пивом. Федюшка, отнюдь не входивший в группу Отличников, поддержал нашу компанию. Так мы осваивали новые для нас архитектурные формы…

А сейчас мы сидели на Трубе и пытались их изобразить. На складных стульчиках сидеть было неудобно, ветер вырывал ватман из рук вместе с папкой, некоторые по незнанию принесли с собой целые подрамники. Фонари и вазы вызывали отвращение. Рисовать не хотелось.

Я подошел к Рыжей и начал легко флиртовать. Тут же подскочил Рубенка, зау-лыбался во все свои 42 зуба и спровоцировал Рыжую на неприличный анекдот, рас-сказав который, она страшно смутилась. Рубенка в то время был еще зеленым юнцом, он поступил в Институт сразу после школы, следовательно, как конкурент, не представлял для меня особой опасности. Даже Рыжая была старше его на год, а Мафиози Первого Созыва (группировка молодых чемоданов, прошедших через Армию) вообще его не замечали.

Прошел еще час. Кое-что нацарапав на листе, я решил, что на сегодня хватит, и давно пора идти пить пиво. Одному идти не хотелось, и я стал внимательно приглядываться к своим соученикам. Кролика и Рубенку я отбросил сразу как молодых, к Мафии я относился тогда весьма настороженно, Джеггер себя еще ничем не проявил, и я остановил свой выбор на Толстяке. Я подошел к нему, улыбнулся, ткнул кулаком в его толстый живот и проскрипел:

– Пиво пьешь?

– Пью! – живо отреагировал Толстяк, и мы двинулись к Сандунам (или нет, вру,    по-моему в тот день мы направились в Кружку, решив внедрить пивка как следует). Так началось наше знакомство.

Надо сказать, что до этого эпизода мы не перекинулись с Толстяком и парой     слов, но я сразу выделил его из общей массы нашей Двенадцатой Группы. Толстяк, собственно говоря, не был толстяком, но живот имел солидный, а также низкий лоб,   крючкообразный нос и прическу, напоминающую воронье гнездо. Он любил пиво, говорил без умолку и вечно плевался и сморкался во все стороны. Так образовался костяк Черных Воронов Первого Созыва, а позднее к нам присоединился Джеггер.

Джеггер ничем не выделялся из общей массы, и поначалу его я просто не замечал. Но однажды я вышел из Школы и начал осматриваться в поисках попутчика по Маршруту №1, и заметил его, скромно курящего у Фонтана.

– Пойдем по пиву, – предложил я ему, и он моментально согласился. Джеггер действительно был очень скромным, даже робким человеком, и только с нами он немного раскрепощался. Еще одно достоинство Джеггера: он замечательно умел молчать, почти как Александр Блок на Средах у Вячеслава Иванова. Но в житейских делах он не преуспевал: например, не мог купить без очереди десяток пирожков на закуску в нашей Пирожковой.

Что же объединяло нас вместе, таких вроде бы разных?

Прежде всего – любовь к пиву. Мы могли пить пиво где угодно, когда угодно и сколько угодно. Да и не только пиво – порой в ход шли водка, портвейн, вино и даже одеколон. Во-вторых, мы были ровесниками, все трое работали до поступления, счастливо избежали армии и сумели «вползти в Школу» (как тогда говорили) только с третьего раза. В-третьих, мы очень уважали музыку, в частности, тяжелый рок; мы с Толстяком умели играть на различных инструментах и в тот период лабали в разных командах: я в «Лицом к лицу», он – в «Образе действия». В-четвертых, мы в своей группе поначалу никого не знали (в отличии, скажем, от Мафии или Камчатки) и оказались в одиночестве, а ситуация требовала быстрого освоения. И наконец мы очень не любили учиться.

ЭПИЗОД 2

 

Лично я всегда испытывал к учебе патологическое отвращение. Начиная с первого класса для меня было мукой вставать ни свет, ни заря, кое-как завтракать, спешить в эту проклятую школу и сидеть до третьего урока в сомнамбулическом состоянии, мучительно пытаясь «проснуться». И хоть до десятого класса я был почти отличником, и мои уроки никто не проверял, каждое утро я начинал с проклятий по адресу школы, учителей и всего среднего и высшего образования. Несмотря ни на что, свободного времени у меня хватало, я развлекался как мог, и наверное это помогло мне выдержать эту десятилетнюю пытку.

Приехав в августе 75-го в Москву (я хоть и коренной москвич, но по ряду причин пару лет был вынужден прожить в другом городе) и перейдя в 9-й класс, я почувствовал себя темным и неотесанным. Действительно, чему я мог научиться в маленьком провинциальном городке? Из поэтов я знал только Жуковского (кроме школьной программы, естественно), в живописи когда-то слышал имя Ван Гога, а уж в музыке… Ну, что касается Совка, тут все было просто: такие исполнители и ВИА как Лещенко, Магомаев, Кобзон, Ободзинский, Буячич, Гуляев, Хиль, Пьеха, Зыкина, Воронец, «Песняры», «Самоцветы», «Орера», «Добры молодцы» и «Поющие гитары» звучали в каждом телеящике, радиоприемнике и радиоле. Ну и само собой песни Высоцкого на каждом магнитофоне. А из западной… Опять же, на слуху были Азнавур, Адамо, Греко, Матье, Моранди, Рафаэль, Хампердинк, Джонс, Готт, Родович – а рок был под запретом. Единственное, что я знал, что где-то, скорее всего в Англии, существует такая группа – «Beatles»,  и одну единственную песню в ее исполнении «Girl» я слышал, так как она каким-то непостижимым образом попала на сборник «Мелодии зарубежной эстрады». И все.

А тут меня окружали вполне взрослые современные мальчики, патлатые, джинсовые, с сигаретами в зубах, с кассетниками в руках, с легкостью обсуждающие последний диск «Uriah Heep»; имеющие стереосистемы и свободные деньги, постоянно что-то продающие и покупающие. Они рассуждали о женщинах, о сексе, ходили по кабакам, а я до этого водку пил один раз в жизни и не знал женщин даже на ощупь.

Естественно, выйдя на финишную прямую и увидев, как сильно я отстал, я нажал на все педали. Я отрастил патлы, влез в джинсы и начал заполнять пробелы в своем музыкальном образовании. К концу 9-го класса я знал все диски «Deep Purple», мог  отличить Дэна Маккаферти от Брайана Конноли, с грехом пополам играл на гитаре и стучал по барабанам, и даже пытался сочинять мелодии на чужие стихи. В начале октября 75-го мы вместе с Маэстро и Нарциссом образовали рок-группу «Голоса Планеты» и в течение многих лет записывали так называемые «диски» (точнее, магнитоальбомы) – ну, подробности в «Истории Группы».

Но с женщинами было намного хуже. Хотя за год в моих объятиях перебывала не одна девчонка, но на вкус я их так и не попробовал. Мешала природная робость и отсутствие практических навыков. Я начал резко форсировать темп, вступив в тесный контакт со Стариком, но летом 76-го на мою бедную голову свалилась Великая Любовь (как теперь это с иронией я называю), и еще на полгода я погряз в бесцельных свиданиях, ссорах, упреках, обидах и прочей маеты, и только в феврале 77-го схватил, наконец, судьбу за рога.

 

САНДУНЫ: МАРШРУТ №1

 

Вы знаете, что такое Сандуны? Обижаешь, ответите вы, любой школьник знает,  что Сандуны – это Сандуновские Бани. Но дело не в банях. Только узкий круг людей ведает о том, что в Сандунах можно всегда достать свежее пиво. То, что пиво есть в самих Банях, знает каждый, но вот об истинном назначении небольшого Ларька, притулившегося на перекрестке 1-го Неглинного и Сандуновского прохода, догадывается далеко не всякий. В этом Ларьке работала пухлая блондинка – тетя Валя, и у нее всегда было бутылочное пиво: с девяти утра и до шести вечера. Пиво было свежее и холодное в любую жару, а официально Ларек торговал мочалками, мылом, всякой банной мелочью и сигаретами. Продавала Валя бутылек по 40 копеек (при магазинной цене 37), а пустую тару брала по 10 (цена в пунктах приема – 12). С каждой бутылки навар 5 копеек. Неплохо по тем временам, верно?

Пиво пили прямо около Ларька или в предбанниках Мужского и Женского разрядов, или в Закутке около Поликлиники во внутреннем Дворике тех же Сандунов, или во втором верхнем Дворике между Складом и ларьком тети Маши (тот же вариант); а если позволяло время и баловала погодка, то дружно вываливались на Бульвар и занимали лавочки. Я познакомился с Валей в первую же неделю учебы, так как знал о существовании Ресторана Зеленый Веник еще до поступления в Школу, и с началом учебы начал усердно посещать это место. Позднее ко мне присоединились Джеггер и Толстяк. Мы бегали туда почти каждую перемену, а после уроков фланировали на Бульвар. В течение первого курса не припоминаю ни одного дня, чтобы я хоть раз не посетил Валю. Толстяк с Джеггером в зимние месяцы позорно ретировались (предпочитая бегать в Кантин, как мы называли столовую), но с наступлением теплых деньков весь Баннер (так мы обычно называли Школу) опять кайфовал на Бульваре.

Все-таки, какое злачное было  место! В любое время суток в Сандунах «толкалась пьянь, какую-то хлебала дрянь» (как поется в песне), благо любимый винный магазин Три Ступеньки находился под боком, и Валя иногда была вынуждена припрятывать пару ящиков пива «для своих», как она выражалась. Я тоже входил в число своих и умело этим пользовался. А какие колоритные личности там собирались! Заслуженный Банщик, Эпилептик, Борода и многие другие. Но об этом – подробнее.

Однажды где-то в октябре 79-го мы с Толстяком заглянули в Сандуны. Купив несколько пузырей пива, мы уютно расположились в предбаннике Женского разряда. Тогда Подоконник еще не был отгорожен Железным Углом, и вот на этом широченном подоконнике сидел маленький лохматый человек и что-то бормотал себе под нос. Он выглядел настоящим оборванцем, а над глазом у него повисла шишка гигантских размеров, налившаяся черной кровью. Толстяк сочувственно поглядывал на него и наконец не выдержал.

– Батя, как это тебя угораздило?

Человек дернул давно не бритой щекой.

– Эпилептик я, – тяжело вздохнул он, – во время припадка и долбанулся.

Толстяк понимающе закивал и протянул ему недопитую бутылку.

– Да это что, – воодушевился алкаш, глотая пиво. – Я тут раз на Подоконнике пьяный уснул, нога к батарее прислонилась, а я сплю, не чувствую… Так ногу и сжег.

И завернув штанину, он показал нам ногу, до колена покрытую жуткими красно-синими шрамами.

Так мы познакомились с Эпилептиком. Мы так и не узнали, где он жил, чем за- рабатывал, откуда он взялся и куда подевался. В тот день наша встреча закончилась тем, что он выклянчил у нас 20 копеек (Хоть супа поем, – пробурчал он) и быстро ретировался вверх по 1-му Неглинному. Толстяк потом долго недоумевал, где это можно на 20 копеек съесть тарелку супа. А я подозреваю, что пошел он вовсе не за супом, ибо в те благословенные времена примерно на середине 1-го Неглинного переулка находилась закусочная под кодовым названием Полгоры, где торговали портвейном в разлив. Затем мы не видели его около года, и лишь осенью 80-го, зайдя в Сандуны, мы встретились вновь. В тот период Валя закрыла Ларек на замок и перешла работать на Склад. На Складе пиво было всегда, располагался он во внутреннем Дворике, и мы приходили прямо туда и цедили холодное пиво.

И вот в один прекрасный день мы зашли во Дворик и увидели такую милую картину: чуть левее Ларька тети Маши, прислонясь спиной к мусорному баку сидел Эпилептик. Он сидел прямо на асфальте, оборванный и грязный, лохматая голова безвольно свешивалась на грудь, и по-видимому он был изрядно пьян. Мы не успели даже удивиться, как со стороны 1-го Неглинного подъехала Канарейка, и два мента, подхватив Эпилептика под руки, потащили его в машину. Он, бедняга, и не сопротивлялся.

– Да-а-а, – глубокомысленно протянул Джеггер, откупоривая бутылку…

В следующий раз мы увидели Эпилептика опять через год в винном магазине на Цветном (кодовое название Инструменты). Магазин этот тогда только открылся, и мы заглянули туда просто для интереса. Эпилептик сидел на подоконнике, еще более оборванный и небритый, и держал на поводке симпатичного пса, который радостно повизгивал. Мы хотели к нему подойти, но он нас явно не узнавал; и тогда мы вышли из магазина, Толстяк плюнул на тротуар, обозвав всех Козлами и Баранами, Джеггер закурил, а я повторил свою крылатую фразу: Спеши жить – ты еще успеешь стать красивым трупом! И больше мы Эпилептика не видели.

 

ЭПИЗОД 3

 

Совершенно отчетливо помню тот день и час, когда я впервые увидел Джоконду. Не Леонардовскую Мону Лизу, а обыкновенную живую девочку, которую звали, конечно, совсем не так, но прозвище Джоконда ей очень шло, хотя больше всего она походила на Дельфийскую Севиллу.

Летом 78-го я во второй раз пытался пролезть в Баннер, но попытка не удалась, и в противнейшем настроении я заехал в Контору, чтобы взять очередной отпуск. Но отпуск мне не дали, так как выяснилось, что некому ехать в Колхоз, я метал громы и молнии, но поделать ничего не мог и с горя решил ЗАБУРИТЬСЯ В ЗЕРНО аж на целый месяц – отдыхать так отдыхать.

В середине августа наша Контора переезжала в новое здание около Дома Кино, и я помог перетащить несколько столов, пока оформлялись Колхозные документы. Тут-то я и увидел стройную девочку, робко приткнувшуюся у стены. Как я выяснил позже, это и было Джоконда. Подойти к ней в тот день я не решился, так как был в телогрейке, небрит и наверняка пьян; тем более что она мне показалась очень молодой и застенчивой.

Джоконде в ту пору было 16 лет. Она закончила школу и попыталась вползти в Баннер, но… как вы понимаете, пришлось ей устраиваться в Контору. Она мне сразу понравилась (я всегда любил черные глаза и темные волосы), но после возвращения из Колхоза так и не установил с ней контакта, хотя работали мы в соседних отделах на одном этаже. И виновата в этом была, конечно же, Атомная Леда.

Стоп. Впервые это имя появилось в моей Правдивой Повести, и следует на нем остановиться поподробнее, так как Леда занимает особое место в моей жизни.

На пустынных горизонтах Конторы, где я вкалывал уже несколько дней, она появилась в сентябре 77-го. Точнее, вернулась из того же Колхоза. Эта девочка не была ни красавицей, ни дурнушкой, а как бы сказал Маэстро «сэм-восэм»; короче, женщина на любителя. Судя по ее рассказам, таких «любителей» у нее было полным-полно, но я как-то сразу решил, что у меня с ней быть ничего не может, и вел себя соответственно. Но постепенно в процессе работы мы потянулись друг к другу как две нестандартные личности. Несмотря на колоссальную разницу в характерах, нас объединило то, что вся наша «внешняя» жизнь, деятельность, работа была лишь Маской, которой мы прикрывали свои ранимые, измученные души. Я в тот период удачно косил под Инфантильного Дурачка, и ручаюсь, что за два года работы ни один человек в Конторе так и не понял, что я из себя представляю.

Но и я Леду раскусил далеко не сразу. Понадобилось больше года, чтобы она открылась мне полностью и нашла в моем лице верного друга и союзника. А до этого было много разговоров о смысле жизни, о любви, о поэзии (в частности, о Блоке), я давал ей читать свои стихи, мы ходили курить «не в затяжку» на нашу любимую лавочку и т.д. и т.п. Еще больше мы сблизились в начале второго года работы после того, как Блондин, работавший в отделе у Крюшона, со второго захода пролез в Баннер и исчез из поля моего зрения. Тогда же была предпринята первая попытка постельного общения (как говаривал Заслуженный Бабник Блондин, некрасивая – но пусть будет!), но из этого ни черта не вышло. Позднее я спрашивал у Леды, почему она не доверилась мне полностью, на что она ответила, что думала, будто я такой же как все. И еще год ей понадобился, чтобы наконец понять, что я совсем не такой.

Леда невзлюбила Джоконду с первого взгляда, и та платила ей тем же. По крайней мере, они друг друга «не замечали», и Леда постоянно говорила мне о Джоконде всякие гадости (типа, какая на ней ужасная юбка и т.п.), а я почему-то ей усердно поддакивал. Джоконда же все свое свободное время одиноко курила у подоконника или проводила в обществе Пампушки.

Но вот в начале зимы мы поссорились с Ледой. А в то время я уже играл в группе «Лицом к Лицу», и наш Лидер, которого мы называли Фараон, работал на четвертом этаже в нашем здании. И каждый божий день по миллион раз я поднимался со второго на четвертый по правой лестнице, чтобы обсудить с ним насущные проблемы. И вот, поднимаясь в очередной раз, на нашем любимом подоконнике между третьим и четвертым этажом я увидел Джоконду с Ледой, которые сидели чуть ли не в обнимку и – о, чудо! – оживленно беседовали и даже хихикали. Они что-то крикнули мне, но я прошел мимо в недоумении. Но на обратном пути я к ним подошел и наконец-то познакомился с Джокондой и заодно выяснил, что они успели выпить бутылку вина, и на  этой почве у них завязалась дружба, ну просто не разлей вода.

И тут я узнал, что Джоконда – это маленький алкоголик, пьет по поводу и без повода, а Леда, оказывается, просто жить без этого не может; ну а мне просто сам дьявол велел, потому что я уже вовсю внедрял вместе с Фараоном и Бобом, нашим барабанщиком. И мы решил объединиться.

Что тут началось! Последние полгода моей работы вспоминаются мне как одна сплошная пьянка. Мы пили каждый день, в основном, в обеденный перерыв, и где мы только не пили! На чердаках и крышах ближайших домов, на любимом подоконнике, на лавочках и в скверах; целый месяц балдели в библиотеке, где работала Пампушка, пока болела ее начальница; и под конец, совсем обнаглев, даже в нашем отделе. Костяк группировки составляли я, Леда и Джоконда, они же финансировали «проект» и   осуществляли доставку горючего (конечно, не водки или гнусного портвейна, а хорошего марочного вина), частенько к нам присоединялись Фараон, Боб или Иов. Троицу Лена, Джоконда и Пампушка я гордо именовал Гаремом, но Пампушка не выдержала моих откровенных намеков, быстро слиняла и откололась, и вскоре ее место заняла Редиска.

А мои отношения с Джокондой складывались совсем не так, как мне хотелось. Четвертого мая 79-го на Дне Рождения у Леды мы с ней вдруг оказались в постели, но  она оказалась девочкой, и особо разгуляться мне не удалось. Дальше начались полные непонятки. Мы с этой маленькой злючкой (однажды Иов так ей и сказал: Ты красивая, но злая, – после чего с Джокондой случилась истерика) часто встречались, обнимались и целовались, но все это было как бы в шутку, а намекнуть ей на что-нибудь посерьезнее я не решался. Возможно, у меня был реальный шанс осенью 79-го, когда наша компания распалась, и Джоконда только-только начинала половую жизнь. Но я этот шанс прозевал, но все же весной 81-го предпринял последнюю попытку и опять промахнулся; а когда мы встречали Новый 82-ой Год в Новом Редискино, и Джоконда все менее походила на прежнюю милую девочку, постепенно пускаясь во все тяжкие; я вдруг понял, что она ведет себя так СО ВСЕМИ, а следовательно, я для нее – пустое место. Не передать, как мне тогда стало грустно и тоскливо.

Позднее Джоконда совсем отделилась от нас, ушла в глухое подполье, переехала в новый район, и слухи о ней, иногда доходившие до моих ушей, были все хуже. То она спала с какими-то стариками, то с зелеными юнцами, то жила на содержании; а я все мучительно думал: ну почему же не со мной? И до сих пор я не могу найти ответа на этот вопрос.

КРУЖКА: НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО!

В ноябре 79-го мы сидели на рисунке в Церкви и рисовали. Вдруг пронесся слух, что после этого урока мы все поедем куда-то под Москву на Школьную Базу то ли на экскурсию, то ли собирать опавшие листья.

Мы всполошились: нужно срочно чем-то затариваться. Денег как всегда не было, но мы быстро скооперировались с Дружищами (две подружки из нашей группы) и Оскером, резко пробежались в Сороковой и закупили три пузыря Имбирной. Когда основное дело было сделано, обнаружилось, что поездка отменяется. Мы хотели отдать Оскеру часть выпивки, но он отказался и быстро уехал. Но надо знать мой характер, чтобы понять, что я никогда не отказываюсь от задуманного. Как же так – купить и не выпить? И вопрос решился сам собой: мы двинулись в Кружку.

Спешу уточнить: Кружка – это обыкновенная пивная-автомат (такие в народе называли тошниловками), находившаяся в Печатниковом переулке ближе к Сретенке.  Она располагалась к Школе ближе остальных, и осенью и зимой 79-го мы посещали ее особенно часто. Кружка манила нас как магнитом, хотя там было тесно, грязно, да и пиво оставляло желать лучшего. Зато цена одной кружки – 20 копеек или просто «двушка», что для нищих студентов имело большое значение. Но если в Сандуны мы забегали на несколько минут, а на Бульваре сидели только в теплые дни, то в Кружку мы ходили для того чтобы выпить основательно. Обычно мы покупали рыбку или другую закусь, бросали подрамники в угол (почему-то мы всегда оказывались там с подрамниками) и начинали вливать в себя кружки одну за другой до самого закрытия. Почему нам это нравилось – ума не приложу.

Наша обычная доза в тот период – 8-9 кружек на нос. И этого нам вполне хватало. Самое поразительное, что после этого я приезжал домой, ужинал, садился за стол и читал (или делал вид), а Батюшка ничего не замечал.

Чаще всего мы ходили в Кружку по субботам, после семинара по гнусной Истории КПСС – видно, так на нас действовала Никитина. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что когда я говорю «мы», я имею ввиду группировку Черные Вороны Первого Созыва: я, Джеггер и Толстяк. О том, когда и при каких обстоятельствах наш состав поменялся, я сообщу позднее. Так вот, все основные наши вылазки в течение первых двух лет учебы мы совершали втроем, оставаясь верными нашему девизу: Ученостью ты нас не обморочишь! Тогда мы еще не контактировали с Мафией, не были знакомы с Обросовцами, Юниосовцами, Панками и прочими группировками, процветавшими в Школе. Один раз, помню, с нами был Кролик (староста группы), да и то проходом из Гамбурга. Гамбург – это старый район Москвы около Кировской, там у нас находилась кафедра строительных материалов, и раз в неделю мы фланировали по Рождественскому бульвару – естественно, через Кружку. Пройти мимо Кружки было совершенно невозможно!

В тот день, с которого я начал эту главу, мы с Джеггером (Толстяка почему-то не было), решили раздавить Имбирную именно в Кружке. В этом плане там было не особенно строго, алкаши постоянно приносили и распивали бормотуху, да еще все дымили как паровозы, и Джеггер от них не отставал (я в ту пору еще не курил, а Толстяк дымил только тогда, когда напивался ПОПОЛАМ). В общем, атмосфера была теплая и дружественная.

Мы с Джеггером прислонились в уголочке, взяли по кружке пива и одну пустую, и начали разливать проклятую жидкость. Имбирная, сами понимаете, гадость, но не пропадать же добру! Тем более, как говаривал один мой приятель из Москонцерта: На шару и уксус сладкий! Выпили мы один пузырек, запили пивком, а остальные решили оставить на Черный день. Но я как главарь группировки потом распорядился ими по своему усмотрению. В тот раз, кстати, Батюшка заметил мое состояние и начал было ДЫШАТЬ БУРОМ, но когда узнал, что мы будто бы ездили в Подмосковье, резко переменил мнение, подтвердив, что «согреться» было необходимо.

Так мы активно посещали Кружку почти полгода, пока окончательно не переметнулись на Покрова. И в течение последующих лет мы совсем позабыли про нашу дорогую Кружку, лишь изредка удостаивая ее своим посещением.

Помню, в начале августа 80-го мы заглянули в Кружку вчетвером: я, Толстяк, Редиска и Марина-1. Три дня назад я прилетел с Сахалина, где гонялся за Длинным Рублем. Заработал я порядочно, но после месяца ударного вкалывания ударился в запой так стремительно, что удивился даже мой Гарем. На третий день ко мне заехали Толстяк с Мариной, но вдруг кончилось пиво (а было всего 1,5 ящика), и так как мне все равно надо было ехать на вокзал, мы зашли в Кружку. Редиска тогда познакомилась с Толстяком и его невестой, и они ей понравились.

Потом, помнится, осенью 80-го мне что-то захотелось пивка, и я уломал Графа в большой перерыв сгонять в Кружку. Не помню уж, почему я не пошел к Вале, и где были Толстяк с Джеггером, но факт тот, что мы рысцой взбежали вверх по Печатникову, и в поисках свободных кружек первым делом наткнулись на лохматого фраера с подрамником.

– Кружка не освобождается? – ошалело спросил Граф, еще не отдышавшись.

Фраер глянул на него пристально.

– Граф? – наконец выдавил он.

– Откуда ты меня знаешь? – удивился Граф, забыв про кружки.

– Наших тут много, – туманно ответил наш коллега, не спеша потягивая пиво. А пока длился этот диалог, я быстро нашел две кружки, мы глотнули пивка и так же резво побежали обратно.

И последний раз, если мне не изменяет память, я посетил Кружку в феврале 82-го. Тогда в Москву приезжала Натали-2, и два дня я жил в гостях, проводя весьма бурные ночи. На третье утро я вскочил ни свет, ни заря, чтобы не опоздать на уроки, голова гудела как колокол, холод стоял страшный; и я не поленился проехать лишнюю остановку до Кировской, чтобы выпить пару кружек. Но мне стало еще хуже, и в тот момент я про себя решил, что с Натали больше встречаться не буду. Так значит, Кружке надо сказать спасибо?

 

ЭПИЗОД 4

 

Мои отношения с Ледой продолжали развиваться своим чередом. К весне 79-го мы с ней свободно беседовали на любые темы: начиная от проблемы цвета в творчестве Сальвадора Дали и кончая спором о наиболее удобной позе для занятия сексом. Я знал все ее эрогенные зоны, невинно поглаживал ее по коленкам и постоянно твердил, что неплохо бы было переспать с Джокондой.

И вот однажды Леда подошла ко мне, посмотрела в глаза долгим взглядом и произнесла простую фразу:

– Я хочу стать женщиной.

Я удивился. За последние полгода Леда убедила меня в том, что она рискнет сделать этот шаг только в том случае, если выйдет замуж, хотя бы на три месяца. Короче, она хотела соблюсти внешние приличия. И вдруг такое заявление!

– А причем тут я? – спросил я, немного придя в себя.

– Я хочу, чтобы это сделал ты.

– Я?

– Ты.

«Ну и ну, – подумал я. – Вот попал!»

– Ну что же, – ответ сложился сам собой, – в свободное время милости прошу.

И с конца апреля начались мои мучения. В те благословенные времена мои       предки по субботам уезжали на дачу, и квартира оставалась в моем распоряжении. Я использовал это время для того, чтобы основательно напиться.

Но Леда взялась за дело круто. Каждый раз, когда я оставался дома один, она покупала несколько пузырей вина, помидоров, огурцов и прочей зелени, готовила мне обед; и в конце концов мы падали на мой широкий диван-сексодром. Не помню точно, сколько было таких встреч, но продолжалось это почти все лето. Первая попытка кончилась полным провалом, так же как и вторая, третья, четвертая и все остальные. Не буду детально описывать, почему это происходило, эти подробности слишком интимны, а я пишу правдивую, но отнюдь не эротическую повесть.

В следующий раз мы встретились на Дне Рождения Леды в начале мая. Тогда-то я окончательно расстался с Пампушкой и впервые столкнулся с Джокондой. Но ее, как вы помните, мне пришлось отпустить, тем более что в разгар нашей любовной игры в комнату ворвалась Леда и стала не столько помогать Джоконде, сколько мешать мне. Вконец обозлившись, я набросился на Леду, чему она была несказанно рада, и даю голосу на отсечение, в тот раз у нас бы все получилось, так как я был распален Джокондой и настроен весьма решительно, если бы родители Леды не вернулись домой в самый, что называется, пикантный момент.

Совершенно расстроившись от всех этих передряг, я на прощанье выпил кофейник кофе и уехал домой.

Из последующих встреч я отчетливо помню только 20 мая – День Рождения Боба. Этот фраер повез нас куда-то под Москву, уверяя, что знает отличное местечко, где нам никто не помешает. До сих пор я не понимаю, чем это местечко отличается от других точно таких же мест – разве что наличием озера с ледяной водой и обилием комаров? Но тащились мы туда около двух часов, проклиная и Боба и все на свете. Нас было пятеро: я, Леда, Редиска, Боб и его кузен Игорь, и горючего у нас было более чем достаточно. Поначалу от комаров я просто ошизел, и спасаясь от них, залез чуть ли не в костер, но алкоголь делал свое дело, и через час, махнув на все рукой, я подхватил Леду под руку, и мы направились в ближайшую рощу. Но до рощи мы не дошли, а упали в какую-то густую рожь, доходящую нам до пояса, и тут комары принялись нас обрабатывать. Сам-то я плотно запаковался в джинсы и куртку, но Леда щеголяла в одних плавках, и львиная доля укусов досталась ей. Лежа в высокой пшенице (или овсе, черт его знает!), она уже не пыталась от них отмахиваться, а только тихо стонала сквозь зубы. Наконец, не выдержав этой пытки, я предложил все-таки дойти до рощи, надеясь, что там этих кровопийц будет меньше. Но мои надежды не оправдались – казалось, комары со всего света слетелись именно в ту точку, где расположились мы с Ледой. Решив прекратить рискованный эксперимент, мы почти бегом двинулись обратно, и с горя я хватанул гигантскую кружку противнейшего портвейна.

Потом мы сдуру полезли в озеро и выползли из него едва живые и синие от холода. С Редиской как обычно случилась истерика, и Боб повел ее утешать, согревать и сушить в ближайшие кусты, а я начал жарить мясо, но в результате съел один 4 кг практически в сыром виде. Короче, все это кончилось тем, что в тот день я впервые напился до такого состояния, что напрочь забыл все, что было позже. Но, впрочем, как  мы добирались до станции и как ехали на электричке, лучше не вспоминать, потому что так плохо мне еще никогда не было. Мы оказались на вокзале в два часа ночи, ехать домой никому не хотелось, и всей толпой мы рванули в Старое Редискино. Очутившись в квартире, я обнаружил гигантскую ванну и недолго думая затащил в нее Леду и пустил теплую воду. Позже Редиска мне рассказывала, что ее очень удивило то, что она обнаружила нас в ванной в весьма обнаженном виде, весело плещущихся и смеющихся. Конечно, она ведь не знала о наших истинных отношениях и была в нашей компании человеком новым и несведущим.

Нет смысла подробно рассказывать о наших встречах с Ледой, так как из этого так ничего и не получилось. Правда, виновата в этом гораздо больше Леда, чем я; но в принципе я жалею, что не воспользовался моментом и предоставил решать эту про-блему Фараону. И по-настоящему переспать с моей самой верной подругой мне удалось только через два года.

ПОКРОВА: ВАКХИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

 

Зимой 79-80-го  мы открыли для себя Покрова. Правда, об этой легендарной пивной я был наслышан еще в конце 10-го класса от Сленькова и Осипа (мы вместе занимались рисунком у частного препа, позднее Осип ретировался, а Сленьков вполз), и свою первую кружку пива, ведомый своими более опытными соучениками, я выпил именно там; но точный адрес не запомнил и с тех пор никак не мог узнать местонахождение этого бара. Тем более, что окончив учебу, очень полюбил наведываться в Яму (открытую с подачи того же знаменитого пивососа Сленькова), а потом были Якорь, Кружка и Пл.Ногина. Самое смешное, что пивная под кодовым названием Пл.Ногина находилась всего в каких-нибудь 50-ти метрах от Покровов по ул. Чернышевского, а мы, постоянно навещая Пл.Ногина, ничего об этом не знали. В то время нам изрядно надоела Кружка, где было всегда полно народу, и все чаще мы стали заходить на Ногина, хотя идти до нее нам было несколько дальше. Этот бар впервые мне показал Моррисон, большой любитель пива, потом я привел туда Джеггера, а затем там побывал и Толстяк. Пл.Ногина была единственной пивной, где пиво продавали в разлив, и это создавало, конечно, свои неудобства, но зато там бывала сушеная картошка и стояли столы, а не жалкие карнизики по стенам.

Наведываясь на Ногина, мы постепенно начали увеличивать наши дозы. Обычно Толстяк выпивал 13 кружек, я – 11, а Джеггер – 9, и эта пропорция нарушалась очень редко. Надо сказать, что мы всегда считали каждую кружку, так как каждый раз собирались идти на Рекорды, но в последний момент силы нам отказывали. Но все-таки Рекорды были установлены, но уже не на Пл.Ногина, а на Покровах.

Покрова обнаружил я совершенно случайно. Представьте себе: м. Кировская, за памятником Грибоедову начинается Чистопрудный бульвар, затем стоит индийский ресторан, названия которого я так и не запомнил; потом – грязный Чистый пруд с одной-единственной уткой, и замыкает все это квадратное здание на пересечении с ул. Чернышевского, рядом с которым находится остановка трамвая «Покровские ворота». И прямо в этом здании находилась пивная, которую я так и называл – Остановка, куда я частенько заходил весной 79-го, возвращаясь с занятий по математике, но втроем мы там ни разу не бывали (уж очень она была маленькой). И вот однажды мне взбрело в голову свернуть направо на Чернышевского, и не пройдя и 30 метров, я наткнулся на железные Ворота с надписью «Пиво». Я чуть не упал в лужу от смеха! Так вот какие они, знаменитые Покрова!

Врезав три кружки пива, я поспешил сообщить радостную новость своим Воронам, и Пл.Ногина и Кружка были забыты надолго.

Обычно мы ездили на Покрова по субботам. В то время на Покровах было уютно: просторное помещение, большое количество автоматов, невысокие прямоугольные столики, а главное, всяческая закуска: от сырков до вареных яиц включительно. Изредка мы приносили с собой соленую рыбку и черный хлеб.

В холодном феврале 80-го на Покровах были придуманы наши знаменитые Вакхические Песни. Придумывал, конечно, я, а Джеггер подсказывал отдельные строчки и одобрительно кивал головой, куря сигарету за сигаретой. Толстяка в тот день с нами не было, и вообще мы забрели туда случайно, финансы наши кончались, и нам удалось наскрести лишь на шесть кружек, выудив из карманов последнюю мелочь и отказав себе в элементарной закуске. Но Песни удались на славу, вы сможете прочитать их, если достанете IX том моих произведений.

Через неделю мы снова были на Покровах и напились до такой степени, что вывалившись из Ворот в девятом часу ночи, недолго думая, выскочили на лед Чистого пруда и начали кататься, крича и размахивая руками. Конечно, мы не столько катались, сколько падали, и в результате Джеггер разбил свой горбатый нос, а я вывихнул плечо, да так, что две недели после этого правая рука у меня висела плетью, а спать я мог только на левом боку.

Но это нас не отрезвило. Как только перестала болеть моя рука, мы рысцой побежали на Покрова в надежде продолжить наши УПРАЖНЕНИЯ. Но этот знаменательный день – День Рекордов, и поэтому о нем стоит рассказать подробно.

В ту субботу мы подготовились основательно. В большой перерыв я смотался в Сороковой и купил шесть копченых ставрид гигантского размера. Затем мы с Джеггером сбежали с английского, договорившись с Толстяком (он учился в другой английской группе и сбежать испугался), что он подойдет через полтора часа. Приехав на Покрова, мы поразились ХАОСУ, царившему там. Народу было – не протолкнуться, к автоматам и в размен денег – очередь, о свободных кружках и тем более столе и мечтать не приходилось. Пол до щиколоток был покрыт грязно-снежной жижей, все пили портвейн, курили и матерились, в углу валялся хмырь пьяный ПОПОЛАМ (скоро его унесли менты), шум стоял невообразимый. Но не отказываться же от своей затеи?

Пристроив Бородатого Друга на краю стола, я набрался наглости и начал тол-каться в толпе в поисках кружек. Минут через 20, вымокнув до нитки и едва не сойдя с ума, я нашел одну, и налив пивом, отдал Джеггеру; а через 10 минут еще одна Пивная Емкость была в наших руках. Мы начали вливать в себя пиво, постепенно все большая часть стола отходила в наше распоряжение, соседи уходили, оставляя кружки; и к тому времени, когда появился взмыленный и плюющийся во все стороны Толстяк, мы уже стояли прочно, манипулируя пятью кружками. Наш Патлатый Друг добровольно взвалили на себя роль ОФИЦИАНТА и так стремительно набросился на пиво, что через 10 минут допил седьмую кружку, догнав тем самым нас. И тут он бросил клич:

– Идем на Рекорды!

И мы набросились на пиво с новыми силами. Я достал блокнот, который прихватил с собой специально для продолжения Вакхических Песен, но все имеет свой предел. Песни получились настолько «вакхическими», что я храню этот блокнот лишь ради хохмы, потому что ни один черт не разберет, что в нем накарябано. Остальные подробности уже начинают стираться в моей памяти. Помню, вдруг куда-то исчез вошедший в раж Толстяк (а пошел он в Гогу). Наконец я двинул на его поиски и обнаружил его в противоположном углу в обнимку с каким-то Ветераном. Ветеран мотал сизым носом и что-то рассказывал про войну, а Толстяк кивал лохматой головой, поддакивал и бормотал что-то типа: «Да, батя… я понимаю… ты воевал… выпей пивка, батя…». Я совсем забыл упомянуть, что Толстяк очень любил Ветеранов. Я напомнил Толстяку, что мы еще не умерли, и вернулся к Джеггеру. В общем, подвожу итоги нашего вечера: Толстяк – 17 кружек, я – 13, Джеггер – 11. Это был Рекорд, до сих пор не превзойденный никем! Правда, после семнадцатой кружки Толстяк просто-напросто упал, и нам пришлось волочить его до Кировской и сажать в метро. После этого он поехал к Марине, где влез в пьяную драку, и в понедельник пришел в Школу с перебитым носом, двумя фингалами и злой как черт. Вот так иногда кончались наши пивные эпопеи. В тот день мы торжественно поклялись больше никогда не ходить на Покрова и скрепили нашу клятву рукопожатием. И как бы завершая Покровский Период, я все же не удержался и поставил в конце свою точку.

Через неделю или две мы с Толстяком заглянули на Покрова, и я установил свой личный Рекорд – 15 кружек. До Толстяка я правда не дотянул, но зато домой доехал нормально. Толстяку в тот день пиво что-то не пошло, он с трудом дотянул до десятой, что не помешало ему прихватить полную кружку с собой (У метро выпьем, – сказал он), но не пройдя и двух метров, он поскользнулся, замахал руками, уцепился за меня, и мы дружно покатились по утоптанному снегу, не только разлив пиво, но и потеряв саму кружку.

С тех пор мы лишь два раза нарушили нашу клятву и зашли на Покрова, и оба раза, как вы увидите позже, кончились для нас весьма печально.

ЭПИЗОД 5

27-го сентября 75-го образовалась бит-группа «Голоса Планеты». В ее состав    входили, как принято говорить, три молодых музыканта: я, Маэстро и Нарцисс. Мы вместе учились в девятом классе ** школы, с Маэстро мы сидели за одной партой, а    Нарцисс сидел за нами. Маэстро тогда еще не был маэстро и играл на гитаре так, как я сейчас играю левой ногой; я же знал только три аккорда, да и то на семиструнке, поэтому спешно начал переквалифицироваться на барабанщика. Но я не буду подробно описывать нашу музыкальную эпопею, так как Историю Группы вы можете прочитать… в Истории Группы, если меня хорошенько попросите.

Окончив школу, мы практически перестали репетировать, Маэстро вполз в потогонный МВТУ, я пошел работать в Контору, Сквам (наш пианист и продюсер) поступил в Текстильный, а через год и Нарцисс проник в Керосинку, и связь с ним почти оборвалась.

Последний наш «диск», который мы записали в полном составе, по счету был одиннадцатым, а все последующие вплоть до 18-го были записаны мною и Маэстро примерно за два года. И вдруг – резкая смена декораций. Остальные альбомы напеты тоже дуэтом, но совсем в ином составе: я и Нарцисс. Так в чем же дело, может спросить нетерпеливый читатель? Объясняю.

Я начал пить зимой 76-77-го, пытаясь залить вином рану, которую нанесла мне моя Великая Любовь. Моими постоянными собутыльниками были сначала Гриф, а потом Позднячок. Но все это было отдельно от репетиций Голосов Планеты.  Но… менялось время, менялись люди. Нарцисс пропал из поля зрения надолго, но осенью 79-го я внезапно обнаружил, что он пьет как сапожник. Сначала мы собрались на Ноябрьские праздники. Мы умудрились пропьянствовать пять дней подряд, причем пили и у Нарцисса, и у одной нашей бывшей одноклассницы, и у Капы (в то время я как раз крутил с ней любовь), а остатки вина я допивал в подъезде. Вся эта Вакханалия подробно описана мной в поэме «In To Goga!».

С этого эпизода я открыл для себя Нарцисса как удобного собутыльника, и за-цепился за него крепко, тем более, что в это время он купил кинокамеру, и всей компанией мы снимали фильм из жизни шпионов; так что виделись мы с ним часто. И вот – три события подряд: День Рождения Нарциссовой подруги Светки, на следующий день – День Рождения Нарцисса, куда мы с Грифом принесли три бутылки водки; и через две недели – День Рождения самого Грифа. За это время было выпито колоссальное количество спиртного, и мы с Нарциссом окончательно объединились. Мы пили у меня, а чаще у него дома, и так стали появляться на свет новые альбомы Голосов Планеты. Так я РАЗНООБРАЖИВАЛ свое существование: в Баннере пил с Воронами, а в районе – с Нарциссом, не забывая регулярно наведываться в Контору на репетиции группы «Лицом к Лицу», где мы больше пили, чем репетировали.

Нарциссовый Тандем длился долго. Как только стаял последний снег и немного потеплело, мы начали делать вылазки в Наш Лесок. Обычно мы брали пузырь портвейна, четыре бутылки пива, баночку консервированных голубцов и батон хлеба. Как это ни странно, нам этого тогда вполне хватало. Я постоянно носил с собой ДЖЕНТЕЛЬМЕНСКИЙ НАБОР: консервный нож, нож обычный, чайную ложку и стакан. Мы изучили Лес вдоль и поперек, знали каждую дорожку и тропинку, наметили для себя любимые лавочки, и Лес всегда принимал нас как родных. Тема для разговоров у нас была неисчерпаема: о любви и женщинах.

Летом мы на время прекратили наши сборища, но в октябре 80-го я вернулся из Колхоза, а там мы настолько разгулялись, что я никак не мог остановиться, и мы набросились на портвейн с новыми силами. В ноябре к нам присоединился Старик, вернувшийся из Армии, и влил в наше болото свежую струю. О степени нашей деградации можно судить по последнему «диску», на котором песен… нет совсем! Сначала слышны дикие крики и автоматные очереди, потом минут 20 я стучал по двум барабанам, затем долгое время бил по тарелке, символизируя колокол, а Нарцисс извлекал скрежещущие звуки из каких-то тисков, и при этом мы на разные лады повторяли: Работа! Работа! Работа!

Но всему приходит конец, и настал тот день, когда наши встречи вынуждены были прекратиться. За прошедший год Нарциссовая Матушка стала меня считать дьяволом-искусителем, спаивающем ее сына. Заходить к Нарциссу в гости я уже опасался, а на улице становилось все холоднее. И вот однажды Батюшка ушел на какую-то вечеринку, я тут же  позвонил своему компаньону, и мы побежали в магазин. Так как время было позднее, а день воскресный, нам удалось купить только флакон рома Гавана Клаб, который я уже пробовал в Колхозе, и в сочетании с Пепси-колой он мне понравился. Но Пепси-кола нам не попалась, и решив заменить ее пивом, мы засели в моей комнате, ограничившись минимальной закуской. Все шло очень весело, пока мы вдруг не обнаружили, что пьяны в стельку. Не помню, как ушел Нарцисс, не помню, как вернулся Батюшка и застал меня в весьма плачевном состоянии, но в  тот же вечер ему позвонила матушка Нарцисса и сказала все, что она обо мне думала. На следующий день я имел долгий и неприятный разговор с Батюшкой, который уже начинал замечать мои АНОМАЛИИ, но молчал до поры до времени. С этого дня начались мои разногласия с Батюшкой. Конечно, он не стал запрещать мне видеться с Нарциссом, но  я уже стал бояться пьянствовать открыто, и со временем наши встречи прекратились сами собой. Но это не означало то, что я бросил пить, тем более, что еще оставались Старик, Поручик и Редиска. Но ром я с тех пор не пью.

ЯКОРЬ: ПЕРЕРЫВ НА ОБЕД

 

Хотя Якорь не имеет непосредственного отношения к моей учебе в Баннере, он заслуживает того, чтобы я упомянул о нем в своей правдивой повести. Якорь располагался на ул. Горького в задней части дома, в котором находится ресторан Якорь, откуда и пошло это название. Старая Контора стояла на ул. Фучика, и я каждый день проходил мимо Якоря, но зайти туда как-то стеснялся. Но летом 78-го, как я уже упоминал, Контора переехала на 2-ю Брестскую, то есть ближе к Якорю, а предварительно произошло одно событие, круто изменившее течение моей жизни.

Но прежде я познакомлю вас со Зверем. С этим фраером я встретился осенью 77-го на курсах по рисунку. Он как и я поступал в Баннер, но тоже пролетел и устроился на подготовительные курсы. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), все эти курсы были бесплатны, но и занудны до озверения. А работал Зверь в самом Баннере на Кафедре советской архитектуры лаборантом. Мы сошлись с ним на удивление быстро, и через некоторое время решили, что физика, математика и черчение никуда не убегут, а вот портвейн может остыть. Правда, портвейн я тогда не любил, пили мы что-то другое, но факт тот, что три раза в неделю я уходил с работы на полчаса раньше, приезжал в Школу, и ЗАГНЕЗДИВШИСЬ у Зверя на кафедре, мы устраивали веселые попойки. Помнится, на 8 марта я набрался так, что Батюшка, взглянув на меня, когда я добрался до дома, сказал только одно слово: Упился!

Еще со Зверем мы очень любили ходить в Сандуны, но не за пивом, без чего конечно не обходилось, а в сами Бани. Правда, там мы не столько мылись, сколько пили пиво, но все равно впечатление оставалось приятное.  Иногда мы посещали и Яму. И вот, в июле 78-го после долгой беготни у нас приняли вступительные документы (Зверя никак не хотели увольнять с Кафедры, работать-то было некому), и обрадовавшись, что мы попали в первую сотню (удобное расписание экзаменов), мы решили зайти в Яму и отметить это событие. В Яме мы как водится, напились, и вот тут-то случилось то, о чем я собираюсь рассказать.

В тот день я поставил своеобразный Рекорд: впервые за раз выпил 9 кружек (а тогда для меня это было солидно), побив свое прежнее достижение – семерку, установленное мною в той же Яме год назад. К тому же я обкурился КАК СОБАКА, ибо в те времена курил только тогда, когда напивался, да и то не в затяжку. И со всего этого мне так поплохело, что я резко рванул домой и лег спать. Проснувшись утром, я неожиданно обнаружил, что одно воспоминание о табаке и пиве вызывают у меня отвращение. Забегая вперед, отмечу, что за последующие два года я не выкурил ни одной (!) сигареты и с трудом выносил запах табачного дыма. Но вернемся к пиву.

Почувствовав, что пить пиво больше не могу, я страшно расстроился. Пришлось резко взяться за другие напитки, и только через два месяца в Колхозе я рискнул попробовать пивка. В тот день местные кореша пригласили меня в соседнее село на опохмелку, а как известно, лучшего напитка чем пиво для этого дела не сыщешь. Мы взяли по две кружки, я с некоторой опаской сделал первый глоток, и пиво пошло, хотя и показалось мне немного горьковатым.

Вернувшись из Колхоза, я решил повторить эксперимент и прежде чем выйти на работу, зашел в Якорь и  – о чудо! – почувствовал, что пивная аллергия меня отпустила. Я так обрадовался этому, что начал бегать в Якорь каждый день, и постепенно эта пагубная привычка привела меня к тому состоянию, в котором я нахожусь сейчас.

Обычно я приходил в Контору к десяти (с опозданием на полчаса), а в одиннадцать моя Начальница уходила на обед, и не успевала она выйти из здания, как я стре-мглав мчался в Якорь и высасывал две кружечки пива. Потом до половины первого я слонялся без дела, а как только возвращалась Начальница, брал с собою Фараона или Боба, и мы шли опять же в Якорь и обедали по-настоящему, то есть жевали какую-нибудь лажу, запивая пивом. Таким образом, мой обеденный перерыв длился до двух часов, но часа в четыре, если очень хотелось, я вновь заскакивал в любимую пивную и посылал ВДОГОНКУ еще одну кружку. И так продолжалось почти год, и хотя зимой сложился мой Гарем, и мы начали пьянствовать более основательно, я никогда не забывал про Якорь. Я приучил к нему Боба, Фараона и Иова, и если иногда мы репетировали по воскресеньям, то не зайти в Якорь было бы кощунством. Но со временем, как водится, народу туда стало набиваться все больше и больше, пиво становилось все хуже и хуже; и однажды, зайдя туда после работы, я потолкался в гигантской толпе минут 20, и так и не найдя кружки, плюнул и ушел. Уволившись из Конторы, я перестал посещать Якорь, но он сделал свое черное дело – приучил меня к пиву, и именно поэтому в моей памяти стоят такие зловещие символы как Кружка, Покрова, Квадрат, Жестянка; и поэтому теперь я не могу выпить больше двух кружек. Но теперь незабвенный Якорь – покойник, а о покойниках, как известно, или хорошо, или ничего.

ЭПИЗОД 6

 

Джеггер не любил разговоров. Точнее говоря, он постоянно молчал, но молчал с таким умным видом, что окружающие смотрели на него с уважением. И мне это нравилось, так как с детства я не переносил болтовню, беготню, суету и вообще толпу. Москва с ее многомиллионным населением нагоняла на меня тоску, я терпеть не мог ездить в метро и на автобусах-троллейбусах; любая очередь вызывала во мне отвращение, а так как мне приходилось постоянно с этим сталкиваться, то я озлоблялся все больше и пытался оглушить себя пивом. Так мало того, что в обществе молчаливого Джеггера я просто отдыхал душой от всего этого, так еще и выяснилось, что он полностью разделяет мое мнение. К весне 80-го мы окончательно убедились, что наши взгляды во многом совпадают, и начали мечтать о том, как когда-нибудь мы уедем на Гавайские или Маркизские острова, построим себе виллу и будем жить как отшельники, отгородившись от всего мира, плюя на все политические интриги, войны и катаклизмы, попивая пивко, поглаживая по попкам мулаток и пописывая мемуары. К началу второго курса мы понимали друг друга не то что с полуслова, но даже с полувзгляда и полужеста. Так что общались мы в основном жестами и междометиями.

С Толстяком было сложнее. Он весьма любил порассуждать на разные темы, постоянно двигался, напевал, говорил, что-то кричал насчет Сисястых Телок, ругался, плевался во все стороны, сморкался на прохожих, обзывал всех Козлами и Баранами и подталкивал нас локтями, если мы его не слушали. И совал собеседнику в нос большим пальцем с криком «ВО!», что могло означать восхищение после прослушивания нового альбома «Purple» или просмотра какого-нибудь фильма. К концу второго курса это нас настолько утомило, что мы с Джеггером тайно решили перевестись на Ландшафт и подали заявление в Деканат. Но в конце первого курса мы еще пили втроем, тем более, что в ту пору я начал барабанить в Толстяковской группе «Образ Действия», и виделись мы с ним постоянно, не забывая и про пивко.

В марте я решил отметить свое двадцатилетие. Дата была круглая, и готовился я к ней основательно. 15 марта, в пятницу, мы с Джеггером дошли до Сорокпервого, купили пузырь Наливки, два флакона Салюта и несколько бутылок пива (разумеется, на Джеггеровские деньги, потому что он получал стипендию и содержал нас) и поехали ко мне домой. Загнездились в моей комнате, я принес скудную закуску, поставил на мафон «Тормато», и мы начали наше пиршество. И Батюшка не сказал мне ни одного слова – все-таки, Золотые были времена!

В субботу я пригласил к себе Нарцисса и Маэстро, мы сдали гору пустых бутылок и закупили ящик пива и пару пузырей портвейна на всякий случай. Но в тот вечер портвейн не пригодился, нам вполне хватило пива, чтобы записать миньон под названием «Ода Разводному Ключу» и разбить мою гитару в щепы. И вдруг Нарикий предложил мне поехать в Суздаль. Оказывается, его институт устраивал бесплатные экскурсии, да только никто не хотел ехать, и я подумал и согласился. Главное, не забыть взять с собой портвейн! И в воскресенье в шесть утра мы уже садились в спецавтобус, предварительно допив последнюю бутылку пива.

В Суздале мы выпили один пузырь в тихом дворике, закусили в ресторане, а вечером, вернувшись в Москву, зашли в Скваму и под звуки «Queen» прикончили второй. Повод был железный – День Рождения. В понедельник мы как водится побежали похмеляться в Сандуны – короче, я праздновал чуть ли не неделю. В результате всего этого я сочинил такие мрачные строчки: А двадцать лет, поверь, не радость, а непосильный груз… Но разве тогда мы могли остановиться?

Болото засасывало нас все больше, тем более что приближалась Сессия, и мы заранее начинали копить деньги. У нас существовал не писаный закон: после каждого экзамена нужно было напиться, чтобы отпустило нервное напряжение. Из той сессии я отчетливо помню только три экзамена, остальные стерлись из моей памяти. В первый раз мы с Джеггером купили в Сандунах ящик пивка, сели на жердочку во внутреннем Дворике около Поликлиники, и просидели там весь вечер, обсуждая насущные про-блемы. Мимо пробегал Толстяк, он выхватил из рук Джеггера бутылку, и буркнув: Пи-во – это хорошо! – в один глоток высосал полпузыря, плюнул, сморкнулся и побежал дальше. Во второй раз мы ездили к Леде и напились как собаки. Именно в тот вечер мы с Джокондой дотанцевались до того, что упали под стол и не могли вылезти оттуда в течение получаса. А в третий раз получилось еще интересней.

В тот день мы решили зайти в Контору (где продолжали работать все Наши) и спокойно попьянствовать. Так и сделали, предварительно затарившись гнуснейшим портвейном. Присутствовали: я, Джеггер, Леда и Редиска. Мы не хило ВНЕДРИЛИ, но часов в девять ушла Леда, за ней подалась и Редиска, а мы остались. Сначала мы допивали кофе, потом пиво, время перевалило за полночь, и Джеггер начал дергать меня за рукав, предлагая сматываться, ибо боялся не успеть на метро. Не знаю, что на меня нашло, но уходить я решительно не хотел, и у нас произошел диалог типа как у  Фомы с Еремой.

– Пойдем, – через каждые пять минут повторял Джеггер.

– Подождем, – тянул я, не двигаясь с места.

Наконец мы стали собираться, но тут я обнаружил, что портвейн мы тоже не допили, и я начал цедить из стакана мелкими глоточками. На это ушло еще полчаса. В результате, выскочив из окна Гоги на первом этаже, мы рысцой побежали к Белорусской, упросили пропустить нас в ВЫХОД (потому что ВХОД уже был закрыт) и запрыгали вниз по стоящему эскалатору. Джеггер мог ехать без пересадки, и я упросил его сначала добраться до Кузнецкого Моста, чтобы в случае чего не остаться в одиночестве. Но как водится последний поезд ушел из-под нашего носа, и в полвторого ночи мы оказались выкинутыми на Пл. Дзержинского без малейшей надежды возвращения домой.

Осмотревшись и поняв, что терять нам нечего, мы вынули две спички и стали тянуть, куда идти: налево или направо. Вышло направо, и мы погрузились в путаницу старых московских переулков. Чтобы немного развлечься, я дал Джеггеру карандаш, нацепил на него тарелку от Хэта (в тот день я здорово обчистил Контору, стащив «тарелки», маракас, бубен, рулон ватмана, кальку, кучу карандашей, перьев, баночек с тушью и многое другое) и стал бить по ней метровой линейкой. При этом я во все горло кричал: Спите, жители Багдада, все спокойно! К тому же у Джеггера кончались сигареты и спички, и завидев освещенное окно, я тут же начинал вопить: Эй, наверху, киньте сигарету! – И спички! – вторил Джеггер, но почему-то никто не реагировал.

Так мы ходили-бродили часов до четырех. И тут я вдруг увидел дом, чем-то мне знакомый, сосредоточился, сопоставил факты и понял, что это дом Джоконды. А жила она на Кировской, в роскошном старинном здании, в отличной квартире, где мы иногда проводили наши оргии. Смешно! Оказалось, что за три часа мы прошли лишь одну станцию метро: от Дзержинской до Кировской.

– А не зайти ли нам к Джоконде? – подал я интересную мысль, тем более, что мы проголодались КАК СОБАКИ. И мы вошли в подъезд.

Но сам звонить в дверь я испугался, и как всегда подставил вперед Джеггера, научив его, что нужно говорить, и спрятался за выступ стены.

Джеггер позвонил. Дверь открыла маленькая Джокондина сестра и услышала ус-ловленную фразу: Я от Леды. Почему-то упоминание имени Леды действовало на всех домашних Джоконды магически, и через несколько секунд она сама появилась в дверях. Не знаю, что почувствовала Джоконда при виде незнакомого, весьма помятого и пьяного бородача, но не успела она и рта раскрыть, как я выскочил из своего укрытия и крепко сжал ее в объятиях.

Джоконда, милая девочка, не смогла пустить нас в гости, но вынесла нам по кусочку хлеба и вышла прогуляться вместе с нами. Мы оказались на любимом Чистом Пруду. Тут, чтобы хоть как-то немного согреться, я залез на скамейку и стал что-то петь, а Джоконда с Джеггером мне подпевали, хлопали в ладоши и приплясывали. Через некоторое время какой-то придурок-спортсмен выскочил из ближайшего подъезда и начал наматывать круги вокруг пруда. Это нас развеселило.

– Давай, жми, батя! – кричали мы ему всякий раз, когда он пробегал мимо, а он косил на нас сердитым взглядом и молча работал рычагами. Когда он пошел на восьмой круг, я вспомнил, что в сумке у меня лежит томик стихов Апполинера, на время презентованный мне Ледой. Обрадовавшись, я достал книгу и начал читать все подряд, а Джеггер с Джокондой изображали благодарных слушателей.

– Ты от старого мира устал, наконец! – кричал я на весь Бульвар. – Пастушка, о  башня Эйфеля! Мосты в это утро блеют как стадо овец!

И так я дочитал весь сборник до конца. В шесть часов Джоконда не выдержала и ретировалась домой. Джеггер двинулся к метро. Я уговаривал его дождаться восьми часов и зайти на Остановку выпить пивка, но он уже был чуть жив, и мы разъехались по домам. А после Сессии Джеггер уехал в Херсонес на практику, и мы не виделись долгих три месяца. Эх, Джеггер, Джеггер, друг неизменный…

ЭПИЗОД 7

Мы познакомились с Заслуженным Банщиком в сентябре 79-го. Как-то мы заскочили выпить по бутылочке пива, и дабы не терять времени, примостились прямо у Валиного Ларька, благо погода благоприятствовала. Потом подошел еще кто-то из Наших, и вдруг мы заметили, что они СТОЛПИЛИСЬ одной кучей и громко смеются.  Мы протолкались  вперед и увидели невысокого растрепанного человека, держащего в одной руке бутылку пива, а другой отчаянно жестикулирующего. Это и был Заслуженный Банщик. Он с упоением читал стихи, в основном Есенина. Отсюда и пошло его прозвище – Есенин или просто Сережа. Мы же прозвали его Банщиком после того как он сам себя так назвал в разговоре с нами. Через пару дней мы, проходя мимо Сандунов, увидели, как он, разувшись (а было уже холодно) и засучив штаны до колен, с азартом мыл чью-то машину. И тогда мы поняли, какой он «банщик», но продолжали его так называть с такой же серьезностью, с какой он называл нас Заслуженными Архитекторами.

Внешность Банщика была весьма примечательна. Ростом он доходил мне до плеча, сам был круглым и рыхлым, а лицо его напоминало вареную морковку, причем подбородок у него двигался как бы отдельно, он постоянно дергал нижней губой, отчего рот его проваливался, а подбородок почти касался носа. В общем, впечатление было такое, как будто сжимался кулак, только роль кисти руки выполняло лицо. Говорил Банщик еще интереснее. Во всей его речи самым слышимым было раскатистое «р-р-р-р-р», иногда он рычал просто без слов, а уж что он говорил, понять было практически невозможно. Попробуй разбери что-нибудь, когда до тебя доносятся обрывки фраз, отдельные бессвязные слова и рычание. Однажды Толстяк обидел Банщика, зарычав на него в ответ, после чего мы долго укоряли Толстяка.

Банщик был вечно пьян. Я ни разу не видел его трезвым, причем, пил он не только пиво. Однажды, уже на втором курсе, мы стояли с ним в Предбаннике Женского разряда, с нами была Маша (одна из Дружищ), и по этому поводу Банщик читал что-то про девичью грудь, вгоняя Машу в  краску. В самый разгар нашей беседы открылась дверь Железного Угла (перегородка, весной 80-го отделившая Подоконник, на котором когда-то спал Эпилептик), и к Банщику подошел Борода и протянул ему полстакана водки. Банщик ЗАГЛОТНУЛ и закурил Беломор.

Чем больше Банщик пьянел, тем больше он заговаривался. Из его несвязного бо-рмотанья можно было понять, что лучший друг его юности – заслуженный художник Моор, после того как он добавлял градусов, вдруг оказывалось, что его другом был сам Серега Есенин, а потом он говорил, что он сам не то Моор, не то Есенин. Но стихи читать он умел.

– А где луна? – однажды спросил он нас с Джеггером, столкнувшись с нами в дверях Мужского разряда.

– Где? Какая луна? – удивились мы.

– Ее, наверно, слопали собаки! – уверенно закончил Банщик и только после этого пожал нам руки, опять назвав нас Заслуженными Архитекторами.

Иногда, подходя к Ларьку, издалека можно было услышать пропитый голос Банщика, читающего свое любимое стихотворение.

– Стая воробышков к югу промчалась. Знать, надоело говно им клевать. Где-то на ветке ворона усралась… Ну и погодка, ебит твою мать! – в экстазе выкрикивал Серега, стоя посередине Сандуновского Прохода и ожесточенно жестикулируя. Вокруг стояла толпа пивососов, смеялась и жадно внимала.

Где и кем работал Банщик, работал ли он вообще, был ли он когда-то действительно банщиком, где он жил, почему он все время крутился в Сандунах, как его звали на самом деле – так и осталось для меня тайной. Лишь однажды он пригласил нас в гости, объяснив, что живет где-то рядом и что у него есть огромный сиамский кот, который очень не любит, когда он возвращается пьяным. Мы, конечно, не пошли, хотя Джеггеру почему-то очень понравилась эта идея, и он меня долго уговаривал. Но  я не рискнул связываться с Сережей.

А в Сандунах он ошивался постоянно, его знали все, а мы его встречали почти каждый день.

Еще одна колоритная личность из Сандуновского района – Артист Цирка. Впервые мы увидели его в октябре 79-го на Неглинном Бульваре. Мы сидели на моей любимой лавочке и пили пиво, и в один прекрасный момент с нами поравнялся человек в шляпе с тросточкой. Он попросил у нас пустую посуду, и мы сразу определили, что он относится к породе Мешочников. Но уже прошли те времена, когда, сморенные солнцем и пивом, мы с безудержной удалью выставляли пустые бутылки на середину Бульвара, а Мешочники только шныряли туда-сюда. Деньги подходили к концу, и нам было не лень после каждой Бульварной вылазки относить тару обратно к Вале.

Но человек сказал: Да я же артист цирка! – и пристал к нам так навязчиво, что мы плюнули и отдали ему пару пузырей. Но после этого мы долго не видели Артиста Цирка, пока не встретили его в Сандуновском Проходе. Он стоял у Валиного Ларька, пьяный в стельку, и опираясь на трость выкрикивал: Звезда! И добавлял соответствующую рифму. Народ вокруг хохотал, а Валя подбоченившись стояла в дверях Ларька и смеялась больше всех.

– Где это с утра ты так нализался? – спрашивала она Артиста, но он ее не слышал. Мы посмеявшись прошли мимо, и с тех пор мы ни разу не видели Артиста, и в конце концов Джеггер решил, что он умер.

Еще одна фигура из породы Мешочников – Нищий. Нищий, по-моему, не пил,   но наверняка только потому, что пить ему было не на что – ведь он был Нищим. Одет он был в совершенные лохмотья, зимой и летом носил одно и то же потертое пальто и калоши, вечно был небрит и собирал посуду. Нищий был самым старым из всей  Сандуновской компании, он передвигался очень медленно, шаркая ногами и согнувшись в три погибели; а подойдя к вам в поисках бутылки, шамкал что-то маловразумительное и смотрел на вас глазами побитой собаки. Мы всегда отдавали Нищему посуду – уж очень его было жалко. Иногда мы видели его в Закутке за Поликлиникой, где он шарил по мусорным бакам, а последний раз, уже курсе на третьем мы встретили его на  перекрестке Жданова и Рождественского бульвара. Нищий стоял у угла дома и в буквальном смысле слова просил подаяние. Увидев нас, он замычал еще жалобней.  Мое сердце мучительно сжалось. Но что я мог сделать? Дать ему двадцать копеек? Но двадцать копеек не могут спасти человеческую жизнь, а 20 тысяч я предложить ему не мог. И мы прошли мимо.

– Да-а-а-а, – задумчиво выдохнул Джеггер. – Наша жизнь как этот серый тротуар, все топчут и плюются…

И еще одна личность, о которой стоит упомянуть – это Борода. Борода работал в Сандунах грузчиком, и как водится, был всегда пьян. Глаза у него открывались только наполовину, а в бороде вечно застревали какие-то крошки. Не знаю почему, но Борода мне запомнился больше других, возможно потому, что он чаще других таскал ящики с пивом к Вале и обратно.

Припоминаю такой случай. Весной 81-го мы с Джеггером стояли во внутреннем Дворике, пили пиво, и вдруг из дверей Склада вышла Валя, улыбаясь КАК САРДЕЛКА, и вынесла на руках свою любимую кошку. Она вертела ее и так и эдак, дергала за хвост и за лапы, а мы стояли рядом, потягивали пиво и улыбались. Вдруг, откуда ни возьмись, появился пьяный Борода, подскочив к Вале и пытаясь погладить кошку, протянул: Му-у-у-у-рка! Валю это мгновенно вывело из себя. Улыбка сошла с ее лица, и она треснула Бороду по голове и заголосила: Ах ты, пьянчуга проклятый! Иди работай, лодырь несчастный! Никаких нервов на вас не хватит!

Борода ошеломленно отступил, и на его красной роже проступила такая обида, что Джеггер согнулся в приступе смеха. А надо вам сказать, что рассмешить индифферентного Любителя Пива было очень нелегко, и он никогда не смеялся в полный голос. Мы еще долго вспоминали эту историю, и с тех пор каждую кошку называем ласково: Му-у-у-у-у-р-р-р-р-ка!

И наконец последний персонаж Сандуновского сброда – сам Мешочник. Это тип появился на нашем горизонте весной 80-го, когда мы пили пиво в Закутке за Поликлиникой. Мешочник появился со стороны Бульвара, подошел к мусорному ящику и что-то долго в нем высматривал, а потом вдруг резко нырнул вовнутрь, чуть не опрокинув ящик и едва не свалившись в него целиком. Грохот стоял страшный, Мешочник дрыгал на весу ногами, а Джеггер чуть не поперхнулся пивом от смеха. Через некоторое время Мешочник подошел к нам и спросил:

– Мужики, мешки есть?

Мы не поняли.

– Ну, бутылки, – пояснил он.

Мы так удивились, что отдали ему пустые пузыри. Еще никто не называл бутылки мешками. Отсюда и пошло его прозвище – Мешочник.

Однажды, уже в 81-ом, мы снова стояли в Закутке, и опять мимо нас пробежал Мешочник, и на этот раз он подарил нам учебник по Философии, сказав, что книга ценная и нам пригодится. А мы как раз изучали Философию (за третий семестр я получил четыре двойки), учебники у нас были, и мы с величайшим удовольствием сожгли этот учебник, представляя, что мы вместе с ним сжигаем нашего учителя – украинского антагониста Герасименко. С таким же кайфом мы сжигали наши рисунки на площадке перед Церковью в конце каждого семестра. И до сих пор я благодарен Мешочнику за несколько счастливых минут.

Мешочник не пропадал из виду в течение всех лет нашей учебы, а однажды осенью 82-го я целых полчаса просидел с ним на Бульваре в ожидании Люси (ждал, конечно, я, а он проходил мимо), и он рассказал мне всю свою жизнь за последний год, как он 11 раз был в вытрезвителе и т.д. и т.п. В заключении я отдал ему пустой мешок, и он исчез по направлению к Сандунам. И больше я его не видел.

ЭПИЗОД 8

Вернувшись в ноябре 78-го из Питера, где я отгуливал свой очередной отпуск, я обнаружил у себя на столе повестку. На тебе, – стукнуло в моей голове, и я отправился в Военкомат, где Врач-терапевт в звании капитана, злой КАК СОБАКА, обследовал меня и заявив, что мне давно плачет Трибунал, выписал мне направление на медобследование. Так во второй раз я попал в больницу.

Больница №31 находится прямо напротив моего дома на ул. Лобачевского, стоит лишь перейти овраг. Через день я собрал вещички и подошел к боковому входу. Я уже лежал в этой больнице полгода назад, и впечатление у меня сложилось весьма хорошее. Я целыми днями валялся на кровати, щупал за попу хорошеньких медсестер, читал книги, смотрел Телеящик, почти каждый день приходил домой и нормально обедал (там ведь я сидел на диете), ну иногда приходилось ходить по процедурам, но об этом я старался не думать. Но я никак не мог предположить, что этот месяц больничного кайфа я буду вспоминать как ярчайшее впечатление моей жизни.

В первый же день я обнаружил, что со мной в палате лежит мой бывший одноклассник Сура, а в конце коридора обосновался сын известной певицы Леня Нашев, барабанщик группы «Земное Притяжение», базировавшейся в соседней школе. Через день мы познакомились еще с тремя молодыми чемоданами, сходными с нами по возрасту, духу и степени заболевания. Вот их имена: Дёма, Окунь и Котик. Мы объединились в одну теплую компанию и начали разноображивать серую жизнь.

Прежде всего, выяснилось, что все мы – люди пьющие, и Леня сразу же откололся, так как своими выпивками нажил себе такую язву, что врачи только хватались за голову. Таким образом, нас осталось пятеро. Господи, как хорошо лежать в больнице здоровому человеку! Знай, попивай водочку или пивко. И мы попивали, да так, что только дым стоял. Недалеко от здания Больницы располагались два винных магазина, деньги у нас водились, так что проблем не было. Обычно мы вдвоем с Дёмой выходили через любую дверь в нашем корпусе (а их было много, и они днем не запирались), спокойно проходили через боковые ворота и направлялись к магазину. Мы ходили прямо в тапочках и больничных пижамах, а в магазине снимали куртки, оставаясь в майках, а наших ног продавщицы за прилавком не видели, и поэтому продавали все, что мы хотели. В Больнице можно было выпить в любом закутке, но мы почему-то  очень любили пить в душе. Но попасть в душ было непросто, банные дни выпадали раз в 10 дней, ключ находился у сестры-хозяйки, но женщина она была добрая, и мы каждый день посылали к ней нового человека. Сначала ключ просил я, потом Дёма и т.д., и даже Леня, который в душ не ходил и с нами не пил. Сура ходил к ней раза три, мотивируя свое желание тем, что ему надо помыться перед операцией. Его действительно скоро прооперировали, и он выбыл из нашей компании.

Ближе к вечеру, уже находясь под кайфом, мы дружно топали в Первый корпус и садились на лестницу,  где постоянно собирались больные из Травмы и Терапии, в основном, девочки. Я присмотрел там себе двадцатидевятилетнюю молдаванку, болевшую полиомиелитом с девяти лет, и вовсю за ней ухаживал. У одного парня со слома-нной ногой была гитара, и каждый вечер мы давали концерты вдвоем с Окунем. Пару раз ко мне заходил Маэстро и присоединялся к нашим сборищам. Мы засиживались и после Отбоя, и сестры нас постоянно гоняли. После этого мы ходили по этажам в поисках работающего телеящика, а потом играли в карты где-нибудь в перевязочной.

Пробалдев так почти две недели, мы залетели, причем, случайно и по-глупому. Напившись в очередной вечер, мы пошли было в Травму, но вдруг у лифта заметили кресло-тележку для тяжелобольных. Недолго думая, я сел в это кресло, а Дёма с Котиком повезли меня в лифте на первый этаж. Но нас заметила дежурная сестра и попыталась остановить, а мы ее послали; а так как она была на меня обижена на недостаток внимания и за постоянные нарушения режима, то капнула дежурному врачу, и он нагнал нас уже в Первом корпусе и заставил ехать обратно. Мы про себя посмеялись над этой историей, но наутро Главный врач сказал нам: Собирайте вещички, разгильдяи! – и нас троих выписали за нарушение больничного режима. Причем знал ведь, СОБАКА, что обследование мы не закончили, и что через день нас пришлют обратно, а все равно выписал, да еще накатал в Военкомат ТЕЛЕГУ, что мы распивали спиртные напитки, хотя с этим нас ни разу не ловили.

Выгнали нас в пятницу, и мы двинулись в Военкомат, где Терапевт нас чуть не убил, но выписал новое направление. Лично я на все это плевал, и очень удачно погуляв в субботу на Дне Рождения Маэстро, в понедельник вернулся в больницу. И все началось по новой, только личный состав немного поредел. Сура отходил после операции, Леню выписали как безнадежно больного, Окунь вылез сухим из воды, закончил обследование и благополучно испарился. А Котик испугался последствий и пить перестал, и остались мы вдвоем с Дёмой как самые стойкие. Дёма болтался по больницам и убегал от Армии уже года три и прошел, как говориться, и огонь и воду, а мне просто все было до лампочки.

Мы пьянствовали и распускались все больше. Однажды, например, мы пили в душе совсем без закуски, и дождавшись обеденного времени, открыли дверь, Дёма натянул на мокрое тело штаны и куртку, и в два захода принес два полных обеда, благо столовая находилась напротив душа, и на его странный вид никто не обратил внимания. А мы закрылись и стали закусывать. Постепенно у нас кончались деньги, и мы стали ходить по палатам и собирать пустую посуду. Несколько раз мы забегали ко мне домой и пили там, ибо магазин находится у меня под окнами.

Короче, кончилось все это тем, что нас поймали с полной сумкой пива (остатки прежней роскоши) и на следующий день выписали, но уж зато это пиво мы с наслаждением выпили прямо в столовой, назло Главному врачу. И хотя обследование мы пройти успели, в медзаключении было особо подчеркнуто, что мы употребляли спиртные напитки, за что, понятное дело, военкоматовский Терапевт опять пугал нас трибуналом. Такая вот история.

Да, спешу оговориться. В начале эпизода я написал, что лежал в больнице, вернувшись из отпуска, но вспомнив про Д.Р. Маэстро (конец сентября), заметил, что не-много ошибся. На самом деле, я обследовался, вернувшись из Колхоза, а после выписки со спокойной совестью уехал отдыхать в Питер.

 

 

ЭПИЗОД 9

С Рыжей я познакомился в первый же день учебы. Эта стройная девочка сразу мне приглянулась, и в течение года я вынашивал против нее самые черные планы. Как бы снять противную девчонку? – думал я, украдкой поглядывая на ее красивую грудь и кусая губы. Я постоянно подбивал под нее клинья, обхаживал и оглаживал, но на что-то серьезное решиться никак не мог, а почему, до сих пор понять не могу. То ли мне казалось, что она еще маленькая девочка, то ли еще что-нибудь. К тому же она знала, что я пью, и судя по всему, относилась к этому отрицательно. Когда я заговаривал с Рыжей, меня мучил какой-то комплекс, я кривлялся и вертелся как уж на сковородке, стараясь не дышать на нее пивом.

А моментов для решительной АТАКИ у меня было несколько. В конце сентября у одной из наших девиц по-прозвищу Хостел зародилась мысль собраться всей группой и выпить за знакомство. Я с удовольствием поддержал эту идею и взял на себя роль организатора, собирая деньги и попутно знакомясь с Одногруппниками. Костяк нашей Группы составляли Мафиози Первого Созыва: Главарь Мафии, Димыч, Сэр, Федюшка и Кирилл – ребята солидные, прошедшие Армию и ПО, активно внедряющие пиво и прочие напитки. К ним примыкали наш первый староста Копытин и комсорг Чесноков – но только примыкали, ибо познакомились на Подготовительном Отделении, но не пили. Внизу ютились два щегла, только окончившие школу: Кролик и Рубенка, а посередине как прослойка выступали Черные Вороны. Биксы наши делились на три категории: Отличницы, Дружища и Камчатка во главе с Хостелом. Особняком держались Рина и Любовь.

Собраться мы решили дома у Каминки (класс Отличниц), на меня как на казначея взвалили обязанность покупки ДРИНКА. В Сороковой мы двинули как обычно с Джеггером и примкнувшим к нам Сэром, который нас очень выручил, добавив пятерку, которую мы уже успели пропить из общественных денег. Да еще и пивом угостил. На женскую половину выпала доля выбора закусок. Очутившись в пустой трехкомнатной квартире, все хорошо приняли и стали резвиться как могли. Толстяк в этот день репетировал и обещал подъехать попозже, попросив меня припрятать пару пузырей до его прихода. Мне удалось заховать одну бутылочку вина, но, оказалось, наши девицы, боясь всеобщего перепоя, тоже кое-что припрятали, что, впрочем, не помешало нам повеселиться.

Я рассчитывал в этот вечер атаковать Рыжую, но прежде чем сказал ей два слова, успел так напиться, что потерял всякую ориентацию. Когда примчался взмыленный Толстяк, я сидел себе в ванной и кайфовал, а бас-гитарист группы «Образ Действия» бегал по всей квартире и кричал: Леон! Леон! Но никто не мог ему сказать, куда я делся. Наконец я вылез из ванной довольный КАК САРДЕЛКА и достал спрятанный бутылек, по поводу чего Толстяк обозвал меня Козлом и Бараном, так как он рассчитывал не на вино, а на водку.

Но мы выпили и вина и водки, и еще добавили – и в конце концов я махнул рукой и на Рыжую и на все проблемы и горести. Тут уже все пошли в разнос. Что делал Джеггер, я не помню совершенно, он просто выпал из поля моего зрения; только помню, как грустная Каминка робко пыталась нас выгнать, а Главарь в обнимку с Хостелом стояли на лестничной клетке и ругались с соседом, грозившим милицией. Главарь все пытался отклеиться от Хостела, обвиняя ее в том, будто бы она изменяла ему с Сэром, и просил Толстяка подтвердить его слова; и Толстяк, хоть ничего не понимал, упорно кивал головой. Наконец, с грехом пополам все разъехались, но этот эпизод никак не повлиял на сплочение нашего коллектива.

Второй шанс мне выпал в декабре, когда в Школу приехала группа «Цитадель». Это был первый и последний танцевальный вечер на моей памяти – больше руковод-ство Баннера не баловало нас такими подарками.

Приехали мы тогда вдвоем с Маэстро, предварительно засосав три литра разливного пива у него дома. Толстяк тоже был с каким-то школьным другом и основательно пьян. Джеггера не было, так как он никогда не танцевал, не умел и не любил это дело. Я сразу пристроился к группе, в которой находилась Рыжая, надеясь в течение вечера пригласить ее на медленный танец и форсировать наши отношения. Но мне определенно не везло. Подумать только – за весь вечер эти лажисты не сыграли ни одной медленной вещи, наверное, считая это непозволительной роскошью, не думая о том, что некоторые длинноволосые алкоголики хотят снять некоторых рыжих девочек. Короче, я опять пролетел, а только протрезвел, обозлился и устал КАК СОБАКА, и совершенно разочаровался в «Цитадели».

А о третьем разе я расскажу более подробно. Собственно говоря, этот случай никакого отношения в Рыжей не имеет, так как в тот вечер ее просто не было, а мне уже больше нравилась Жанна-2 из соседней группы.

В феврале 80-го я все больше начинал контактировать с Риной, но совсем не думал, что из этого может получиться. Началось с того, что Толстяк вдруг обнаружил, что Рина разбирается в роке, любит «Deep Purple» и «Uriah Heep», и как заядлый меломан шибко ее зауважал. Мы с Джеггером тоже больше стали обращать внимание на эту худенькую девочку, ничем особо не выделявшуюся среди своих сверстниц. Но постепенно мы обнаружили в Рине такие положительные качества как острый ум, широта взглядов и интересов, раскованность, отсутствие комплексов и многое другое. Она совершенно свободно могла рассуждать на любые, даже постельные темы, рассказывала неприличные анекдоты и вела себя так как будто была знакома с вами сто лет. Рина никогда не отказывалась от бутылочки пива, все чаще посиживала с нами на Бульваре, иногда покуривала за компанию и не считала нас алкоголиками.

И вот, сдружившись с Риной, мы начали подбивать ее на черное дело: собраться у нее и выпить как следует (пиво к тому времени уже изрядно надоело). Рина в принципе была согласна, но ее смущало то обстоятельство, что в семь часов приходит ее матушка, а следовательно, к этому часу надо закруглиться и навести порядок. Наконец она рискнула, только решила сделать это официально, пригласив всю Группу якобы на День Рождения. Я был недоволен таким раскладом, распоряжаться казной доверил Сэру и Главарю, а сам начал настраиваться на крупную пьянку.

В тот апрельский вечер мы погуляли славно. Пришли почти все, кроме Рыжей и еще кого-то, да еще Толстяк как всегда репетировал и просил припрятать бутылочку. Мы сели за стол, и распорядитель бала и тамада Главарь смешал в сифоне сухое и водку, и все это загазировал. Представляете себе эту адскую смесь? В башку в момент вдарило! Повторяю, в тот вечер я не пытался никого снимать, так как о Рине как о женщине еще не думал, а все остальные одногруппницы за полгода были ощупаны и отброшены. Но этот вечер интересен другим.

Достаточно выпив, мы принялись танцевать, и Дружища все приставали ко мне, чтобы я сплясал с ними рок-н-ролл; а так как координация моя уже хромала, то, в конце концов, я с размаху уронил Машу на пол и убежал на кухню, даже не сообразив, что ее нужно поднять. И вообще я постоянно бегал из комнаты на кухню и обратно, отталкивая Кролика, который почему-то вертелся на моем пути в коридоре, а зачем я это делал – ума не приложу.

Вскоре я почувствовал себя лажево и выскочил на лестничную площадку, а от-    туда на балкон подышать свежим воздухом. Вернувшись в квартиру, я нашел Джеггера, и вдруг нам страшно захотелось пива! Стрельнув у Каминки рубль, мы рванули в ближайшую пивную и удобно расположились с кружками на тротуаре, но тут же напоролись на ментов, которые заявили, что выносить кружки из зала запрещено. Но это не помешало нам выпить пивка, мы вернулись в квартиру, и тут Джеггер куда-то пропал. После долгих поисков я обнаружил его на балконе. Накинув на плечи чужую куртку, он стоял, облокотившись на перила, и мучительно пытался придти в себя, так как был пьян как сапожник. В это время прилетел запыхавшийся Толстяк, и обозвав меня Бараном и Козлом за то, что я ничего не спрятал, умудрился напиться за 10 минут, и закурив сигарету, выскочил на балкон. Там он дохнул на Джеггера дымом, и бедолага Джеггер чуть не упал вниз, так ему стало худо. Так он и стоял на балконе все оставшееся время, а мы тем временем зарядили сифон по второму разу и продолжили наши игры. Все напились как скоты, кто-то заснул на диване, а Джеггер под занавес отколол такую штуку. Оторвавшись наконец от балконных перил, он решил заглянуть в Гогу, и вот проходит 10 минут, 20 – а Джеггера все нет! Уже все собираются уходить, уже злая как черт Рина гонит всех в шею, а этот прикольщик застрял себе в Гоге и неизвестно что там делает.

Роль изгонителя БЕСОВ взял на себя храбрый Федюшка. Он начал колотить в дверь Гоги кулаками и каблуками, громко крича: Джеггер, открой! Но тишина ему была ответом, и все-таки через несколько минут дверь открылась, и оттуда вывалился наш алкаш, довольный КАК САРДЕЛКА. Позднее на мой вопрос, что он делал в Гоге, он ответил просто: Спал!

Мы кое-как стащили с Джеггера чужую куртку (он почему-то активно сопротивлялся и звал меня на помощь), нашли его пальто и вывалились на улицу. В вагоне метро я ехал вместе с Дружищами (мы жили почти рядом), и они, недолго думая, растянулись на сиденьях, положив головы мне на колени. Редкие пассажиры взирали на нас с изумлением.

После того вечера Рина злилась на нас страшно (хотя сама виновата, не надо бы-ло приглашать всю Группу), со мной почти не разговаривала, но постепенно отошла, размякла, и как пригрело солнышко, мы все чаще стали выползать вместе с ней на Бульвар. Тут-то мы вдруг и оказались в одной постели. Но эти подробности уже неинтересны моему читателю, скажу только, что вся эта история с Риной вылилась во вторую Великую Любовь, которая в начале второго курса трахнула меня по голове так, что до Нового 81-го Года я ходил как пришибленный и пил как лошадь, пытаясь залить свою боль. Но об этом – особо.

ЭПИЗОД 10

Я думаю, нет никакого смысла утомлять читателя интимными подробностями моей жизни и скрупулезно обрисовывать каждую женщину, имевшую счастье проверить мою сексапильность. Но не могу отказать себе в удовольствии остановиться на некоторых ключевых моментах.

Посматривать на девочек я начал еще в седьмом классе, но лишь в девятом решился на робкие заигрывания с одноклассницами.  Выглядел я при этом, наверное, дурак дураком. Ведь тогда я еще был чист и непорочен, постоянно искал какую-то Великую Любовь, и переспать с женщиной ПРОСТО ТАК для меня казалось кощунством. Глупые мечты, конечно, но что поделаешь – я был слишком робким и застенчивым,  и не мог тогда РАССЕКАТЬ направо и налево, как, скажем, это делал Старик.

На этой почве мы со Стариком и познакомились. Мы учились в одном классе, но я мало обращал на него внимания, пока однажды на большой перемене он не подошел ко мне и не спросил:

– Хочешь переспать с герлой?

Я опешил.

– С какой?

Тут он начал мне ее подробно обрисовывать, и как ее зовут, и сколько ей лет, и все ее параметры, начиная с цвета волос и кончая размером бюста. В конце концов я понял, что это обыкновенная шлюха, которой безразлично, с кем спать; а на такое я, естественно, согласиться не мог. Отвергнув предложение Старика, я понял, что он занимается этим давно и постоянно и не брезгует ничем. Уже тогда по району о нем ходили слава великого Бабника, которая со временем только росла и ширилась.

Тогда контакта у нас не получилось, и еще полгода я продолжал свои невинные игры, пока немного не повзрослел, и вот в конце 9-го класса мы вдруг сошлись со Стариком, ибо я решил, что пора мне завязывать со своей «холостяцкой» жизнью. Старик быстро понял мои проблемы и с тех пор стал моим верным наставником и союзником.

В мае 76-го мы влипли в историю, познакомившись с тремя восьмиклассницами и начав приплясывать перед ними, как гусь перед тараканом. Треугольник у нас получился явно не равнобедренный. Одой девочке по-прозвищу Уайт, безусловно, нравился я и не нравился Старик; мне больше всех нравилась Джин (Маэстро до сих пор не может забыть ее стройные ножки), и немного нравилась Марфа. Старику же нравились и Марфа и Джин, но он не прочь был переспать и с Уайт. А к кому из нас благоволили Джин и Марфа, мы так и не поняли, и постоянно об этом спорили. Кончилось это тем, что Уайт я послал подальше, Джин откололась, а с Марфой мы устроили тройную любовь на лужайке средь бела дня, впрочем, весьма легко и невинно. После этого мы расстались, так как начались каникулы, я пошел отрабатывать практику на Мосфильм и серьезно начал ухаживать за  Дианой. Всю эту историю вы могли бы прочитать в рассказе «20 дней или 5 ударов по фэйсу», написанным совместно со Стариком по горячим следам, если бы в последствие Диана не уничтожила мой экземпляр, а Наша Дура в припадке ревности не сожгла бы экземпляр Старика.

Летом меня скрутила Великая Любовь, о которой я так мечтал, я закрутился с Дианой и почти на полгода забыл и про Старика и про Маэстро и про учебу. Осенью 76-го я познакомился с Грифом, который ухаживал за Дианиной подругой Конфеткой, и мы образовали «любовную четверку». К новому, 77-му году я совершенно ошизел от такой жизни и был готов на все, чтобы отвлечься от мыслей об этой правильной и невинной девочке. Гриф же никогда не отличался постоянством, и мы пустились в загулы. Начали мы с того, что стали ходить в Могилу.

Эх, Могила, Могила… Какой был шикарный бар! Вход в него был бесплатный, народу никогда много не было, коктейль стоил 1.90, и не было дебильной диско-му-зыки. Зато были свободные девочки, которые легко снимались и долго не ломались. А главное, там собирались только свои: Леня Нашев с неразлучным спутником Гитаристом (они играли в знаменитой тогда на весь район группе «Земное Притяжение»), Леннон, Найн, Дуремар, Тэн, Мозга, Мидий и т.д. Мы ходили туда с Грифом всю зиму и весну и веселились вовсю. Учился я кое-как, Диана отходила все дальше, и характер мой неудержимо менялся. Под влиянием алкогольных паров я постепенно превращался в наглого циничного гаера, которому все было нипочем, и начитавшись Блока, я постоянно повторял его крылатую фразу: Все – все равно, а над диваном написал: Profani, procol ite, his amoris locus sacer est! (Перевод ищите у Блока). Захаживали мы в Могилу и со Стариком, дружба с которым возобновилась после долгого перерыва. Одновременно я сошелся с Позднячком, учеником нашего же класса и ближайшим соседом, тоже активно пьющим и рассекающим девок. Мы собирались у него дома или на чужих хатах, или ездили к нему на дачу, выписывая каких-то красоток, которых ни до, ни после я ни разу не видел.

Сейчас я даже не помню, как звали ту, которая была у меня первой, но зато я очень хорошо помню Нашу Дуру, которую мне сосватал Старик. Уже тогда я начал разочаровываться в женщинах, так как все то, что казалось мне сладостным и таинственным, на деле оказалось банальным, пошлым и неинтересным. Как писала еще Ахматова: Губы к губам – и навек утрачено предощущение этого мига. Да еще и Старик постоянно уверял меня, что женщина не человек и существует лишь для того, чтобы с ней спать. И история с Нашей Дурой послужила тому подтверждением.

Я встречался с ней недели две, в течение которых Старикан рассказывал мне о ней всякие гадости, в конце концов, я махнул на нее рукой, но не успел оглянуться, как хитрый друган оказался в ее постели. После этого я решил, что никакая баба не заменит доброго стакана вина, и к концу 10-го класса окончательно порвал с Дианой, с удовлетворением отметив, что любовь прошла, а аттестат у меня – 3,5 балла. Летом, вместо подготовки к вступительным экзаменам, я продолжал пьянствовать, и наконец все это кончилось тем, чем и должно было кончится.

В июле Старик со всей семьей уехал в Сибирь (как он уверял, почти на год) и оставил мне ключи от квартиры для того, чтобы я мог приводить туда девочек. Я ликовал! Еще бы: трехкомнатная квартира оказалась в моем полном распоряжении. Я каждый день ходил в Могилу, но по Закону Вредности нужных девчонок что-то не попадалось, да и экзамены все-таки надо было сдавать, и я уж решил пока передохнуть, но тут и произошла та история, о которой я собираюсь рассказать.

Сдав последний экзамен и поняв, что Института мне не видать, я решил хорошенько кутнуть. И мы с Позднячком отправились в Яму. Кстати, в тот день был поставлен мой первый Рекорд – 7 кружек. Яма – пивная известная, находится она в Столешниковом переулке и официально называется Ладья.

Так вот, в тот раз мы умудрились снять четырех девочек, о моральном облике которых можно судить по тому, что пиво они запивали портвейном (или наоборот). Мы их прихватили и поехали на квартиру. Ну, тут уж мы оттянулись по полной! Через полчаса после нашего ЗАГНЕЗДЕНИЯ бардак на хате царил жуткий: по полу кухни были разбросаны вареные макароны, бычки, грязные кастрюли, сковородки, тарелки и вся еда, найденная в холодильнике; дымились винные лужи, кровати были переставлены в другую комнату, девицы валялись на большом диване в весьма обнаженном виде, и шум стоял невообразимый. В какой-то момент я помчался в Могилу за добавкой (благо наш любимый бар располагался в доме Старика), встретил там бывших одноклассников Мидия и Большого и сдуру пригласил их принять участие в нашей оргии. Тут такое началось! Короче, все напились так, что в конце СЭЙШЕНА Мидий ухитрился сломать кухонный стол задницей одной из девиц. В полночь я кое-как выгнал всех, и мы с Позднячком еще часа два драили и скребли всю хату, пытаясь навести порядок, там и заночевали.

На следующий день я встретился со «своей пассией» уже тет-а-тет, и мы поехали на квартиру. Ну а утром в самый, как говорится, пикантный момент мы услышали скрежет ключа в замке. Решив, что это зашла соседка полить цветочки (о чем предупреждал Старик), мы вместе с простынями залезли в стенной шкаф. Но не прошло и полминуты, как мы поняли, что вернулись хозяева.

И вот представьте себе такую картину: вся семья Старика (матушка, батюшка, младшие брат и сестра) ходят по комнатам и восторженно причитают: Здравствуй, наш дом! О, наш милый дом! – и прочую чепуху, а мы дрожим в шкафу, покрытые липким потом. Через некоторое время батюшка обнаружил что-то неладное, и радость их поубавилась. Когда же они нашли мои джинсы, женское белье и сломанный стол, им вовсе стало нехорошо, и в конечном итоге апофеозом этого радостного возвращения стал момент, когда батюшка сподобился открыть дверь стенного шкафа. Сами понимаете, картина была потрясающая!

Что было после, рассказывать я не буду. Естественно, я не выдал своих подельников, все взял на себя, но отделался весьма легко: крупным разговором со своим Батюшкой и покупкой нового стола. Но дело не в этом. Главное, что после той истории на женщин я просто смотреть не мог (надо ли упоминать, что «виновницу торжества» я сразу послал со свистом), и если тремя месяцами раньше разочаровался в Великой Любви, то теперь всех женщин просто возненавидел и перестал обращать на них внимание. Может быть, поэтому они начали липнуть ко мне как мухи.

Потом, конечно, я вспоминал все это со смехом, но по району поползли слухи, и долгое время, встречая бывших одноклассников, я слышал: А-а-а, Леон! А ну-ка расскажи, как ты голышом в шкафу стоял! И я с удовольствием рассказывал.

Двери квартиры Старика с тех пор были для меня закрыты, а сам Старик сказал мне, что я полностью рассчитался с ним за Нашу Дуру, и пропал на долгих три года.

КУРС ВТОРОЙ

 

ЗОЛОТЫЕ КУПОЛА

 

 

УВЕРТЮРА 3

 

Теплым весенним деньком 80-го мы с Джеггером шли вниз по Печатникову пе-реулку. Мы возвращались из Кружки, где изрядно оглушили себя пивом, и настроение у нас было мрачнее некуда: деньги подходили к концу. И вдруг этот Очкарик остановился, резко схватил меня за локоть, и поперхнувшись табачным дымом, прохрипел:

– Смотри, Леон, золотые купола!

– Ты что, ошизел? Протри очки, Джеггер! Откуда здесь могут взяться купола, да еще золотые?

– Да нет, ты посмотри!

Я посмотрел и действительно увидел далеко за домами золотые купола. Узкий просвет переулка ограничивал нашу видимость, но купола было хорошо видно, они сверкали на солнце так, что резало глаза.

– Фантастика! – восхищенно прошептал я, и мы, застыв как два тополя на Плющихе минут десять стояли с раскрытыми ртами и любовались открывшейся нам картиной. Наконец мы пошли дальше. Откуда там купола? – в очередной раз спрашивал я, сворачивая на Жданова. Не знаю, – бурчал Джеггер, раскуривая очередную сигарету.

Через несколько дней мы снова пошли в Печатников, чтобы полюбоваться куполами, но… Не знаю, как это объяснить, но никаких золотых куполов мы не увидели, только один маленький купол сиротливо торчал над домами, да и тот был гнусно-зеленого цвета. Мы не могли придти в себя от изумления.

– Где же они? Джеггер, ты точно помнишь, может, их и не было?

– Да нет, я же не слепой!

Нам осталось только развести руками. Ну, началась мистика, усмехнется скептический читатель. Но клянусь душой (которой нет), что купола были – и самые настоящие! Я не поленился сходить в тот район и выяснил, что зеленый купол принадлежит церкви Петровского Монастыря, и остальные его купола тоже зеленые. Я специально залезал на крышу самого высокого дома и осматривал окрестности, но ближайшие золотые купола принадлежали Успенскому Собору, и понятное дело, с той точки из Печатникова мы никак не могли их видеть. И понять это явление мы не можем до сих пор. Что это было: галлюцинация, больная фантазия, мираж? Не знаю, не знаю… С тех пор золотые купола превратились для нас в Символ, но не такой зловещий, как Черные Вороны, и не такой фиглярский, как Летающие Лошади, а как олицетворение чего-то непонятного, недостижимого, куда-то зовущего, что вызывает ноющую боль в сердце и ощущение ненужности, неприкаянности, безысходности. Как будто что-то прекрасное пролетело мимо, прошуршало, поманило, но стоило только протянуть руку – и исчезло, растаяло в синей дымке, отзвенело серебряным колокольчиком. И ты снова один в серой обыденной реальности, в потоке машин, в толпе ничтожных людей, смешных в своей беготне и суете; один среди безликих домов ненавистного Города, и хочется выть от обиды и бежать, куда глаза глядят, но сил хватает только до ближайшей пивной, и все начинается сначала. Но вновь увидеть Золотые Купола нам довелось лишь через полгода при еще более загадочных обстоятельствах.

МАРШРУТ №1: ЗАСТЕНЧИВЫЕ ХАМЫ

В октябре 80-го, вернувшись из Колхоза, мы продолжали осваивать Маршрут №1. В Колхозе мы так разгулялись, что вошли в раж и по инерции никак не могли остановиться. К этому времени Первый Неглинный совсем перерыли и перекрыли, так что Маршрут мы перенесли на Второй Неглинный. Но дело осложнилось еще и тем, что Валя перешла работать на Склад, закрыв Ларек на огромный замок, а у Маши пиво бывало все реже и реже. И приходилось нам ходить прямо на Склад, а продавать пиво со Склада по правилам было запрещено, и Валя ругала нас страшно, но все-таки потихоньку выносила бутылки по старой дружбе. Каждый раз, направляясь в Сандуны, мы испытывали некоторую неловкость, я подталкивал вперед Джеггера, Джеггер -меня, но желание выпить всегда пересиливало, и целыми днями мы торчали на моей любимой Лавке, пока не похолодало окончательно. За год мы надоели Вале хуже горькой редьки, пока она не вернулась в Ларек.

Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что Толстяк ходил с нами все реже и реже, но объяснить это явление я не берусь. Мы все более сближались с Джеггером, а главное, наконец-то нами была разрешена финансовая проблема: Джеггер стал получать Зряплату (то есть стипендию), а я привез с Сахалина несколько заработанных сотен, и гуляли мы вовсю. К тому же наши пьянки с Нарциссом все еще продолжались, а с ноября к нам примкнул Старик, а также еще один человек прочно вошел в мою жизнь, о чем я хочу рассказать подробней.

Познакомился я с Редиской еще весной 79-го после первого концерта группы «Лицом к Лицу». Она работала в Конторе после техникума, но мы практически не пересекались. Но вот она сошлась с Ледой и Джокондой, образовав Гарем, и мы начали пьянствовать вместе. Я было положил на нее глаз, но мне популярно объяснили, что она ждет из Армии жениха, что у них Любовь, и я автоматически исключил ее из числа кандидаток, тем более, что зимой я крутил с Крошкой, а летом сошелся с Капой.  К тому же в то время за ней усердно ухлестывал Боб, но ему не помог даже послеармейский голод, и я Редиску зауважал, решив, что Любовь – дело святое.

Через год, в конце первого курса я, отчаявшись от бесполезных Атак на Рыжую и Жанну-2, крепко завязался с Риной и в предчувствии новой Великой Любви ходил как в дурмане. И вот тут-то мы и собрались на очередном Дне Рождения Леды.

Присутствовали: я, Леда, Редиска и ее брат по прозвищу Сейф. Наверняка еще была Джоконда, а может быть и Фараон, но точно сказать не могу.

Как только я переступил порог Лединой квартиры, она отвела меня в сторонку и тихо спросила:

– Послушай, как ты относишься к Редиске?

– Как, как, да никак, а что?

– А ты не хочешь попробовать ее снять?

– Вот те раз! – удивился я. – Она же кого-то там ждет!

– Да никого она не ждет, слушай больше, – отмахнулась Леда, – ты все-таки попробуй, она – такой ПЕРСИК… Не пожалеешь.

Я задумался. А почему бы и не попробовать, в конце концов, решил я, под лежачий камень как известно вода не течет. Я смело шагнул в комнату и начал пробовать, а Леда создавала мне условия, обхаживая Сейфа. В конце вечере сложилась такая ситуация: я и Редиска лежали на кровати, а Леда с Сейфом на соседнем диване в весьма пьяном состоянии. Дальше поцелуев, конечно, дело не пошло, мешала Леда, да и Сейф катил на меня ТЕЛЕГУ, так как он, оказывается, дал слово Редискиному жениху, что будет за ней следить и отваживать ухажеров. Глупость, конечно, но с Сейфом спорить было трудно, на то он и Сейф, и поэтому спать мы легли раздельно. Но буквально через два дня мы собрались снова, уже без строгого брата-цербера, и случилось то, что и должно было случиться. Сейчас уже трудно сообразить, кто кого снял, Редиска в последствие утверждала, что в роли инициатора выступила она… впрочем, теперь это уже неважно. Так мы завязались с Редиской больше чем на год.

В начале лета, сдав сессию, я ЗАГНЕЗДИЛСЯ в Старом Редискино, благо ее матушка отсутствовала, а Редиска была в отпуске. Чтобы не было скучно, я прихватил с собой Нарцисса, также к нам заезжали Леда с Джокондой, и мы веселились, как могли, пропивая Редискины отпускные. Так продолжалось больше недели, а после обмерной практики в конце июня  я улетел на Сахалин за Длинным Рублем.

Как сейчас помню: вернулся я 1-го августа, не успев на похороны Высоцкого, и тут же позвонил Рине, надеясь пригласить ее в гости, благо мои предки где-то отдыхали. За этот месяц я сообразил, что влюбился в Рину до безобразия, и не дозвонившись, впал в транс. Чтобы хоть как-то отвлечься, я спустился в магазин и закупил гигантский рюкзак спиртного, затем позвонил Фараону и Гарему, и началось пьянство. Захаживал ко мне и Маэстро, приезжал Толстяк с Мариной-1, а Редиска просто жила у меня все 4 дня, пока я не сорвался на Волгу. Я спал с Редиской, тосковал по Рине, да и язва мучила меня как никогда, и утешался я тем, что пил как сволочь и пересчитывал Длинные Рубли, заработанные на проклятом острове.

Вернувшись из Чебоксар, я наконец-то встретился с Риной. Увы – встреча получилась совсем не такой, как я рассчитывал. За лето ее любовь куда-то испарилась (если вообще была), моя же возросла до гигантских размеров. Короче, не буду утомлять читателей – мы расстались, в сущности, не успев даже сойтись. Я уехал в Колхоз в отвратительном настроении, забыв и про Редиску и про все на свете, сознавая лишь то, что в кармане у меня лежит 150 р. и водка еще не подорожала.

Но наши отношения с Редиской только начинались. Сейчас, после того, как я перекопал всю свою жизнь, я испытываю к Редиске только чувство вины, так как вел себя с ней совершенно по-хамски. Я тряс ее как ГРУШУ, но только вниз падали не листья, а червонцы. Когда она звонила, я задавал один и тот же вопрос:

– Деньги есть?

– Есть.

– Купишь?

– Куплю.

И только тогда я ехал или приглашал ее к себе. Любовью мы занимались в са-     мых неподходящих местах: на Крыше, на чердаках, на столах в Конторе и на различных Флэтах. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что Редиска пила не меньше чем я, и когда мы собирались компанией, она не могла не напиться. Обычно наш вечер кончался тем, что она принималась рыдать и биться головой о стенку, а потом отрубалась. Однажды я этим воспользовался.

Весной 81-го мы всей толпой собрались у Джоконды с целью погулять по случаю Пасхи. Кроме постоянного состава, присутствовал Фараон, но почему-то опять не было Джеггера. Я решил провести последнюю Атаку на Джокондино сердце и начал ее обхаживать, не обращая на Редиску никакого внимания. Редиска же, видя такое хамство, к семи часам уже билась головой о стенку, а позднее умудрился напиться и Фараон, а Леда играла роль сестры милосердия; и таким образом, как говорится, был устранен последний конкурент. Но это не помогло, так как Джоконда опять не поняла меня как нужно, а только пила как лошадь и пыталась споить меня. На мое счастье в тот период я пытался ЗАВЯЗАТЬ, поэтому внедрял только вино и не напился. Утром Джоконда всех нас выгнала, и с горя мы с Редиской пошли на Остановку, где всадили по две кружки, а потом я вдруг вспомнил, что до вечера у меня пустая хата, и мы поехали ко мне и напились до потери пульса. И так продолжалось до сентября 81-го, пока в моей жизни не появилась Марина-2.

 

 

ЭПИЗОД 11

 

В нашей Школе существует традиция: каждый год студенты второго курса едут в Колхоз. Мы поехали в свою очередь 3 сентября 80-го. Приключения начались с первого же дня. Во-первых, накануне Толстяк умудрился сильно растянуть лодыжку, ловко спрыгнув с крыльца, и остался в Городе. Мы с Джеггером сначала приуныли, но потом поняли, что это даже и к лучшему, потому что если бы поехал еще и Толстяк, то добром бы это дело не кончилось.

Во-вторых, в день отъезда, будучи с сильного похмелья, мы первым делом за-   шли к Вале, в результате, все автобусы уехали, а мы остались как два тополя на Плющихе посреди двора. Особо не расстроившись, мы решили добираться своим ходом. Ехать надо было до Рузы, а потом еще километров 30, и от станции мы рванули на Моторе, прикупив по дороге несколько пузырей. К счастью, в первой же комнате отыскались две свободные койки, и мы с устатку рухнули на них как подкошенные, потому что добирались почти целый день.

Официально мы числились за совхозом Прогресс и жили на территории пионерлагеря в двухэтажном корпусе. С комнатой нам повезло: кроме нас в ней жили Главарь с Димычем, Кролик с Рубенкой и Обросовцы. Обросовцы – одна из мощнейших сионистских группировок в Школе. Возглавлял ее, как вы догадываетесь, Обросов, человек, которого знали все и который знал всех, активный алкоголик и двоечник, совершенно неконтролируемый и подверженный заскокам. Костяк группировки составляли Оскер, Фока и Юджин, а сбоку прилепились три девицы: Сачкова, экстравагантная баба с замашками диктатора, и еще две, имен которых я не помню. Все они говорили только матом, не стесняясь присутствующих, и пили как верблюды.

В первый вечер мы ничего не ели, но много пили, а утром выяснилось, что Главарь с Димычем и мужская половина Обросовцев ухитрились устроиться на кухню. Мы с Джеггером только усмехнулись, так как встали они в четыре утра. Но вечером к нам подошел Главарь и предложил нам поработать вместо них, и мы, конечно же, согласились. До сих пор не понимаю, почему Главарь отдал такое хлебное место, наверное, у него были свои соображения. Факт тот, что мы с Джеггером начали кайфовать.

Наша работа заключалась в том, что с утра до полудня мы чистили картошку, капусту и прочие овощи, затем отдыхали, после обеда мыли кастрюли и противни, опять отдыхали, после ужина еще немного мыли и опять отдыхали. Работа была клевая, спали мы до девяти, спокойно готовили себе еду, попивали сметану, молоко и чифирь, а вечером жарили картошку и пили Слезу. Тепло, спокойно, тихо, еды навалом, никто не дергает – чем не лафа.

В тот сентябрь мы поставили своеобразный Рекорд: в течение месяца не было      ни одного дня, чтобы мы не пили, кроме трех вечеров, о которых я расскажу особо.

Место наших пьянок мы меняли периодически. Два первых вечера мы пили прямо в комнате, но там все-таки было стремно, да и желающих упасть на хвост хватало; и мы переместились на железную лестницу, ведущую в кинобудку наглухо закрытого клуба. Клуб стоял на отшибе, лестница просматривалась только с дороги, но вечерами было темно как в одном месте, и мы спокойно восседали на площадке, болтая ногами и стараясь лишь не уронить стакан сквозь решетку. Это место мы называли «на жердочке».

Но со временем становилось все холоднее, и мы решили попробовать дзен-буддизм, точнее, даосизм, то есть слиться с природой. Однажды мы забрались в самую чащу, легли на одеяло, выпили по стакану, закусили сосновой иголкой и начали сливаться. Слияние получилось полное – мы чуть не растворились в природе навсегда. Только под утро мы с трудом вырвались из сомнамбулического состояния, но вдруг обнаружилось, что местонахождение нашего Лагеря нам неизвестно; и мы побрели, ведомые наитием, и как ни странно примерно через полчаса вышли-таки на дорогу прямо напротив дыры в заборе. При этом я совершил сногсшибательный перелет через корягу, а Джеггер пересчитал лбом все деревья.

После такого слияния мы решили перебраться на кухню. На ночь столовая не запиралась, а дверь в кухонное царство закрывалась лишь на крючок, и мы спокойно ее открывали и садились за любой стол. Правда, свет включать было нельзя, так как светящееся окно хорошо заметно из любой точки Лагеря, к тому же наши командиры Лом и Белая Борода постоянно совершали ночные обходы.

А первую неделю на кухне сидели Обросовцы, и конечно же их поймали. К  тому же Оскер обругал нашу Физкультурницу, и всю компанию повезли в Москву на комсомольское собрание. Они вернулись с выговором и с водкой, и мы собрались вместе. Вернее, нас было четверо: я, Джеггер, Фока и Сачкова. В тот вечер мы допились до того, что вышли в зал и стали бить посуду о стену: нам очень нравилось, как летали тарелки. На следующий вечер к нам прибавились Юджин и Обросов, и нас опять повязали. В самый разгар пиршества в варочный зал, где мы сидели, вошли Лом, Физкультурник и «старший по личному составу» Игнат. Оказывается, заднюю дверь запереть забыли. Нам с Джеггером удалось ускользнуть из кухни незамеченными через мойку, хотя Игнат нас видел, но так как он был свой, из студентов, то промолчал. На следующее утро по дороге на кухню я встретил Медсестру, и она спросили игриво: Признайся, вы ведь там тоже были вчера? – Ну, были, конечно, – ответил я. – Ах, ты!… И она погрозила мне кулачком. Я знал, что она нас не выдаст, ибо молодые девчонки Медсестра с Физкультурницей меня почему-то очень полюбили, и каждый день я находил время, чтобы заглянуть к ним в комнату и развлечь их своими песнями (Командиры-то мерзли в полях, наблюдая за процессом сборки урожая, а дамы скучали) После этой истории Обросовцев отправили в Москву, и в последствие их выгнали из Школы всех, кроме Юджина и девиц, но кого за Колхоз, а кого просто за неуспеваемость, я не помню.

А мы продолжали наши игры. Одно время нам очень нравилось пьянствовать в душе. Душ находился за картофелечисткой, был очень грязным и тесным, но нас это не смущало. Мы ставили два стула друг напротив друга, Джеггера я сажал под струю, а сам открывал бутылку и готовил закуску. Скоро нам это надоело, и мы переместились в Каморку, что располагалась напротив картофелечистки. По идее там должны были храниться швабры, ведра и прочее, но вместо этого лежало два матраца с подушками. Обычно мы плюхались на эти матрацы и пили лежа как аристократы. Единственным недостатком Каморки был спертый воздух, так как ни окна, ни вентиляции в ней не было, что очень не нравилось Джеггеру, и каждый раз он упирался, а я его уговаривал. Однажды мы решили там заночевать, но утром наши кости болели так, как будто мы спали на рельсах, и мы больше не повторяли рискованного эксперимента.  Последние дни мы внедряли прямо в комнате, тем более что остались почти вдвоем, не считая Главаря и Димыча, которые постоянно где-то тусовались.

Кстати говоря, купить Слезу было не так-то просто. Ближайший магазин находился в селе на расстоянии пяти километров от Лагеря. Машины там проезжали раз в неделю, и нам с Джеггером приходилось периодически совершать длительные пешие прогулки. Но зато покупали мы целый рюкзак, не забывая про вино и портвейн для ра-знообразия. Хорошо, что мы прижились на кухне, и свободного времени у нас было предостаточно. Но когда нас оттуда выгнали, положение наше усложнилось. А про-изошло это так. Часов в 10 утра, в разгар чистки картошки, к нам вбежала Медсестра и пропищала, что по корпусу ходит какая-то комиссия и у кого-то нашла рюкзак, полный водки. Я не придал этому сообщению особого значения, но через часик все же решил сходить в корпус и проверить. Войдя в комнату, я увидел такую картину: на моей кровати лежали рядком семь бутылок Слезы и два пузыря портвейна, а рядом валялся пустой рюкзак. Больше всего меня поразило, что бутылки были разложены так аккуратно, и что я никого не встретил, а спокойно сложил все обратно и бросил под кровать; и вообще нам никто не сказал об этом ни полслова. Видно, махнули рукой, но с кухни пришлось уйти, и мы в отместку два дня в поле не ездили, а лежали в Каморке, за что нас чуть не выслали из Колхоза и не выгнали из Баннера.

САХАЛИН: ОСТРОВ НЕВЕЖД

Летом 80-го, как вы помните, в Москве проводилась Олимпиада, и сессию нам передвинули почти на месяц, так что с 1-го июня у нас началась обмерная практика, в течение которой мы обмеряли нашу Церковь (были Граф, Буч, Фока и Обросов, а Рина, Джеггер и Моррисон уматали в Херсонес) и пили пиво; а в середине июля я улетел на Сахалин за Длинным Рублем. Эту поездку устроил мне Батюшка и поехал сам, но в последний раз. Это был не стройотряд, а обыкновенная шабашка по блату для заколачивания денег.

Летел я тремя самолетами чуть ли не сутки со страшного похмелья и недосыпу и поэтому очень притомился. Сахалин встретил меня совсем неприветливо: из Москвы я улетал – стояла жара, а тут плюс семь да моросящий дождь. Я плюнул на все, достал из рюкзака телогрейку и пошел на автобусную остановку.

Климат на острове весьма специфический: днем – жара, но ветер холодный, ночью тепло, а под утро такой холод, что зуб на зуб не попадает. Природа тоже оригинальна: одни сопки да елки. Работали мы на территории Целлюлозно-бумажного комбината в г. Углегорске, построенном еще в 39-м году японцами и напоминающем замок Кощея Бессмертного. Атмосферу он отравлял настолько, что на 10 км в округе не было ни мух, ни комаров, а около завода текла речка с отходами, которую аборигены называли не то Вонючка, не то Гнилушка.

В бригаде нас было 12 человек, но половина вскоре уехала на халтуру в сосед-    нее село, и нам приходилось вкалывать за всех. Работали мы, следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), как Папы Карло, по 11-12 часов в сутки и почти без выходных. Через две недели пальцы у меня просто не сгибались, и когда наконец я достал гитару, обнаружилось, что играть я не могу. А так как в основном я работал на бетономешалке, то выше пояса моя кожа покрылась белым цементным налетом, который не смывался ничем. К тому же мы ради лишних рублей устроились подрабатывать в местную Пожарку, а так как народу было мало, то мы с Тимохой спали в этой проклятой Пожарке КАК СОБАКИ чуть ли не через ночь.

Тимоха – это мой новый друг, с которым я познакомился на месте. Он перешел на четвертый курс МИМО, был здоров как бык и пил как лошадь. При этом контролировать себя он совершенно не умел и никакой ответственности за свои поступки не чувствовал. Мы быстро нашли общий язык и начали пьянствовать. Однажды во время дежурства мы побежали за вином (а магазины там работали до 10 часов), а вернувшись в Пожарку, обнаружили, что одна машина отсутствует, и пожарников тоже нет. Посидев и никого не дождавшись, мы сдуру рванули пешком на другой конец города в поисках одной кореянки, что мы сняли накануне. А надо сказать, что Углегорск – город небольшой, но длинный, и мы плутали больше двух часов, никого не нашли и вернулись назад вконец измученные. Пожарники уже приехали с пожара, они накинулись на нас с упреками, но мы поставили им пузырь, и инцидент тут же был исчерпан. Так мне и не удалось побывать на пожаре.

Народ на Сахалине, прямо скажем, темный. Пили они по черному, и ни за что    не хотели верить, что моему Батюшке 42 года, а мне – 20 (говорили, небось, 18!). Когда я упоминал, что перешел на второй курс, они твердили: Брось заливать, небось сам сантехником работаешь! А когда наш Командир сказал, что у него высшее образование (а он – кандидат наук), то они зловеще прорычали: Ты, парень, с нами лучше не шути! И Командиру пришлось «сознаться», что он простой плотник. Так говорили те, с кем нам приходилось общаться. Короче – простые люди.

Все-таки что за возраст – 20 лет! Представьте себе такое чудесное расписание: в 8.00 – подъем, с девяти начинаем пахать как негры с перерывом на обед и ужин, работу кончаем в девять вечера, затем – душ; и все идут в общагу спать, а мы с Тимохой – в магазин, а потом или в Пожарку, или в гараж к одному местному корешу, подрабатывавшему у нас шофером. Ложились спать мы часа в 2-3 изрядно накачавшись, а утром все начиналось по новой. И организм спокойно выдерживал такую нагрузку, правда, усталость постепенно наваливалась, и недели через три мы все-таки начали отдыхать по воскресеньям. Сейчас я не выдержал бы такого и трех дней, а тогда продержался почти полтора месяца. Но овчинка стоили выделки – свой Длинный Рубль я заработал.

25-го июля мы официально закончили работу, больше половины наших уехало, а мы остались вчетвером (я, Тимоха, Командир и Дед), так как самолетов не было раньше тридцатого. Но на объект выходил один  Командир и делал вид, что что-то доделывает, он же должен был получить остатки денег. У нас с Тимохой было пять свободных дней, мы выпросили у Командира авансом по 50 рублей и начали гулять.

Первым делом мы двинулись в центральный ресторан и наелись до отвала, а потом рванули на пляж, по пути заходя во все пивные и винные точки. Если вы не знаете, Углегорск стоит на берегу Татарского пролива, вода в нем хоть и соленая, но жутко холодная, так что за все пребывание на острове лично я искупался в море всего один раз. Обычно мы приходили на пляж с трехлитровым жбаном Гымзы (гадость, но дешево и сердито) и разнообразной закуской, и устраивались неподалеку от каких-нибудь девиц. Чтобы вы имели представление о сахалинских женщинах, расскажу вам один эпизод.

В тот день неподалеку от нас загорали три или четыре корейки, и Тимоха пред-ложил их снять. Я присмотрелся к ним, и меня аж передернуло: маленькие, страшные, какие-то скукоженные, и я отказался, напомнив Тимохе, что днем мы уже зацепили двух белых девочек и договорились встретиться с ними вечером у кинотеатра. Но Тимохе – хоть кол на голове теши, и он направился к корейкам. Не прошло и двадцати минут, как из кустов прямо на меня вывалилась толпа мужиков и баб, пьяных в стельку. Но я заметил среди них двух молодых и симпатичных и быстро подсел к ним, помог открыть коньяк и помог, соответственно, выпить. Вскоре корейки ушли, и Тимоха присоединился к нам, синий от холода, ибо зачем-то залез в море и плескался там полчаса. Девчонок мы, конечно же, сняли, но договорились на завтра, так как выяснилось, что неугомонный Тимоха собрался идти ночевать к корейкам, и я должен идти с ним.

Расставшись с теплой компанией, мы резко двинулись к дому, где жили одна из кореек. Дом был деревянный, там и приличной Гоги-то не было, дверь запиралась то-лько снаружи и все в том же духе. Портрет хозяйки дома: 27 лет, ростом мне по пояс, замужем и страшна как черт. Ее подруга: 15 лет, ростом чуть повыше и посимпатичней, но вся в наколках. Обе говорили только матом. Подруга предназначалась для меня, и в то время, когда Тимоха со своей поехали за вином, мы устроили генеральную репетицию. Но перед сном эта дурочка вылезла в форточку, чтобы закрыть дверь, дверь закрыла и исчезла. Но я не особо расстраивался и с кайфом провел ночь на мягком широком диване.

В следующий вечер мы поехали к тем, другим в медобщежитие и начали активно форсировать события. Но Тимоха чем-то не угодил своей пассии, и дело застопорилось, уехали ни с чем. А на другой день он моментально сменил партнершу, и мы встретились на пляже все с той же бутылью Гымзы и начали пьянствовать и оглаживать женщин. Тут мой друг совершил просто подвиг Геракла, изловчившись алюминиевой чайной ложкой открыть банку килек в томате! А я совершил непростительную ошибку, ухитрившись напоить Раю до потери пульса. Ни на какую любовь она уже была неспособна, я с трудом довел ее до общежития, а Тимоха со своей толстушкой отправился ночевать на сопку, прихватив два одеяла. В результате я вернулся «домой» в два часа на Скорой Помощи.

На следующее утро мы опять собрались на пляже в том же составе, но тут Рая отколола такую штуку: выпив стакан, она пробормотала, что ей плохо и что ей надо сходить сделать промывание желудка к какой-то подруге, живущей неподалеку. Она ушла, пошатываясь, и больше мы ее не видели.

Этим же вечером мы устраивали Отвальную, так как утром улетали. Тимоха,     конечно же, напился как бегемот, и на следующий день я, сам со страшного похмелья, должен был тащить на себе два гигантских рюкзака и Тимоху. До сих пор удивляюсь, как мы тогда не опоздали на самолет.

После долгих мытарств (полдня пролежали на пляже Комсомольска-на-Амуре, похмеляясь Шампунем – никогда я не плавал в такой теплой воде), отнявших у нас чуть ли не сутки, мы прилетели в Москву ранним утром, и тут уж я не пожалел двадцати рублей на Мотор-универсал, приехал в родную хату и заснул как убитый. А на следующий день началось повальное пьянство.

ЭПИЗОД 12

Осенью 80-го мы продолжали пьянствовать с Нарциссом. В конце сентября мы собрались на очередной День Рождения Маэстро. Перед этим я встретился с Нарциссом, и он мне поведал, что питья, как обычно, будет мало, и надо бы нам объединиться и… Тут я все понял, и мы рысцой побежали в магазин, благо он находился прямо в Нарциссовском доме. Раздавив пару бутылок сухого, мы явились к Маэстро навеселе и с опозданием. Действительно, выпивки было мало и девочек тоже, и поэтому я весь вечер не вылезал из-за стола, доедая всяческие салаты. В то время по району ходили легенды о моем обжорстве, и я действительно ел как Фарлаф. К концу вечера пуговицы на моей рубашке держались с трудом, а я сам едва держался на ногах. Маэстро потом меня долго ругал, так как ему самому пришлось развлекать гостей, играть на гитаре, танцевать и прочее.

Но вообще-то Нарциссовские посиделки уже дышали на ладан. На улице все холодало, родители Нарцисса косились на меня все подозрительней, все чаще я конфликтовал с Батюшкой, и наконец это кончилось гигантской пьянкой, о которой я уже писал. Но сразу расстаться с Нарциссом я не мог. И тут, во время вынужденного застоя, вернулся из Афганистана Старик. Он появился очень удачно, повзрослевший, обозленный на все человечество и с пулей в ноге. Он смотрел на окружающих с плохо скрываемым презрением, бормоча сквозь зубы что-то вроде: я за них кровь проливал, а они тут по кабакам ходили, и все в том же духе. И еще одна черта, появившаяся в нем: он начал пить и курить. Это меня удивило, но не поразило, и с тех пор мы начали ВНЕДРЯТЬ втроем, а так как двери Нарциссовской квартиры были для нас закрыть, и на улице выпал снег, то мы решили перенести место наших встреч в шашлычную Ингури. На первом этаже этого неказистого здания, расположенного на Ленинском, находилась маленькая чебуречная, куда можно было зайти прямо в одежде, взять несколько чебуреков по дешевке и распить из-под полы принесенную с собой бутылочку. И курить там разрешалось. И мы частенько вечерами собирались, закупали гнуснейший портвейн и пиво, и отложив рубль на чебуреки шли в Ингури. Это называется: дешево, удобно и сердито.

Мы сидели, покуривали, попивали вино, вспоминали прошлые годы и рассуждали на философские темы. Старик, надо сказать, всегда шокировал окружающую публику. То он громко ругался, не обращая ни на кого внимания, то провозглашал тосты типа: За Россию! Или: За гений Гитлера! Или: За третью мировую войну! И все в том же духе. Его любимыми героями были Македонский, Цезарь, Нерон, Чингизхан, Наполеон; он постоянно рассказывал страшные истории про Афган и ругал всех на чем свет стоит. Нарцисс с ним не соглашался, я занимал нейтральную позицию, и мы спорили до хрипоты, сидя в прокуренном зале и оглушая себя портвейном. После закрытия чебуречной мы совершали длительный променад по нашему Лесу.

Но скоро Ингури изжил себя. Однажды мы столкнулись там с ментом, который посоветовал нам спрятать свои бутылки, и мы поспешно ретировались, и пришлось нам пить в лесу на лавочке. Холод стоял собачий, и вот тогда я произнес знаменитую Блоковскую фразу, определившую нашу жизнь на долгие годы: Сын человеческий не знает, Где преклонить ему главу. После этого случая Ингури мы больше не посещали, да и Нарцисс все чаще стал откалываться. А со Стариком мы продолжали видеться регулярно. Я подначил его написать рассказ об афганских впечатлениях, и он написал, и получилось неплохо (а надо заметить, что Старик всегда был мастером короткого рассказа); также по моему совету он начал писать стихи, и опять же получилось, ибо истинный поэт тот, у кого болит душа. До сих пор в ящике моего стола лежит тетрадка с его стихами.

Последний раз втроем мы собрались у Нарцисса на Новый-81-Год. Нарцисс собирал всю нашу компанию, а я намыливался праздновать с Редиской у Джоконды, но Джоконда как всегда подвела, Редиска не позвонила, и с горя я рванул к одноклассникам, не забыв прихватить бутылку Слезы. Старик тоже принес водочку, и веселье началось. Под утро мы были пьяные как ФРАНЦУЗСКИЕ МЫШКИ, а Нарцисс тщетно пытался выгнать меня из дому, потому что я проливал на ковер уже пятую чашку чая. Наконец я ушел, захватив нетронутую бутылку. С  той бутылкой, как жид с тортом, я ходил по гостям еще три дня, пока не встретил Тэна, и мы с ним не рванули в Коралл. Там-то между пивными кружками мы и бухнули этот пузырь. Кстати, о Коралле. Эта пивная находилась на Броду недалеко от м. Пр.Вернадского, там можно было хорошо посидеть, поговорить, покурить и закусить, и хоть ходили мы туда редко, все же она сыграла в моей жизни свою роковую роль.

А Старик входил в раж. Как-то он решил, что питье надо сочетать с любовью, и в очередное воскресенье, когда мои уехали на дачу, он притащил ко мне двух симпатичных девочек, но шепнул, что их еще нужно снять. Мы активно к этому приступили, но концерт «Queen» этим дурочкам не понравился, и мне пришлось ставить на вертак всякую чепуху типа «Лейся, Пейся». При этом мы пили красный Кавказ – самое мерзкое пойло после Чашмы, а Старик почему-то не закусывал, утверждая, что он пьет вино как воду; и в результате напился как тунгус, и пришлось ему делать промывание желудка. Девушки после этого стали посматривать на нас с опаской, активного съема уже не получалось, и в конце вечера нас повязали мои предки.

В следующий раз Старикан подложил мне свинью на мой День Рождения. На этот раз я решил отметить его очень МОДНО – собрать сугубо мужскую компанию в составе: я, Нарцисс, Маэстро и Старик. Все было обговорено заранее, я закупил килограмм сосисок, два кило соленых помидоров, буханку черного хлеба и четыре флакона Кавказа, а остальные обещали принести ящик пива. Представляете, на Дне Рождения пить Кавказ? Все-таки, уму непостижимо, до чего человека может довести алкоголь.

Я сварил картошку и сосиски и нервничал в ожидании – этих чудаков все не было. Наконец, долгожданный звонок в дверь. Облегченно вздохнув, в полуголом виде открываю и вижу такую картину: стоит Нарцисс, за его спиной три девицы, а за углом прячется Старик. Скрипнув зубами, я пропустил теплую компанию в квартиру, оделся и начал разливать.

– Ты что, опух? – прошипел я, отведя Старика на кухню. – Ведь был же уговор: никаких баб!

– Да я вдруг подумал, что так веселее, – с простодушием Ленина ответил Старик, разводя руками. Стекла его фирменных очков хитро поблескивали.

Плюнув, я пошлепал обратно в комнату – настроение было безнадежно испорчено. Я ведь даже Джеггера не пригласил, ибо в малознакомой компании он чувствовал себя неуютно и молчал, как рыба.

Нарцисс со Стариком принесли пятилитровую канистру с пивом, а Маэстро по-дошел позже с бутылкой Токая (на радость девочкам). С одной из девиц я был знаком, и вспомнив, что один раз крутанулся с ней полтора года назад, с горя утащил ее в другую комнату и немного утешился.

Вечером я их выгнал, но с утра опять Старик завалился, я позвонил Джеггеру, Джеггер приехал с червонцем, и они побежали в магазин. Весь день мы пьянствовали, причем я так и провалялся на диване до вечера, а Старик все это время смолил одну сигару. А Редиску так и не пригласил, собака.

Потом Старик тоже стал пропадать. У него начались конфликты с предками, до меня доходили слухи, что его выгнали из дому; затем я узнал, что он женился, переехал к черту на кулички и пропал совсем. Пару раз он мне прозвонился (домашнего телефона у него не было), сообщил, что устроился на Мосфильм, и связь наша прервалась на долгие годы.

И с Нарциссом я совсем перестал встречаться, он зажил своей жизнью, а у нас приближалась Сессия, я лелеял мечту о реорганизации Черных Воронов, втайне от всех подавая заявление о переводе на Реставрацию, надеясь отделаться от Рины и думая о том, как бы покультурней расстаться с Редиской. И заодно со мной был только верный соратник Джеггер.

ЭПИЗОД 13

 

Маэстро, который считается моим лучшим другом, был скромным и робким малым. К девятому классу он ничего не знал о женщинах, и поэтому весьма активно помогал мне рассматривать журналы типа Lui и Playboy, которые привез из-за Кордона Батюшка. Но пустая бутылка из-под водки, как известно, только травит душу, а мне вовсе не хотелось выступать в роли Великого Мастурбатора, и я начал атаковать наших девчонок, а Маэстро все никак не мог излечиться от своей робости.

1 сентября 76-го я встретил в депрессии – накануне произошла первая ссора с Дианой. О моей Великой Любви знала вся школа, так как нас постоянно видели вместе: меня, Диану, Конфетку и Грифа. Но самое интересное было не в этом. Плутая по бурелому, который какой-то кретин назвал любовью, я совсем забыл о своих друзьях и не следил за их личной жизнью. Ну, со Сквамом все было ясно: он всем бабам предпочитал музыку и автомобили, Нарцисс постоянно выяснял отношение с Зорькиной, а Старик продолжал рассекать всех подряд направо и налево. Но самую интересную штуку отколол Маэстро. Оказывается, все это время он был влюблен в одну девочку из нашего класса (назовем ее Шатенкой), но тщательно скрывал это от всех. Никто не знал о его Великой Любви, ни я, ни Нарцисс, ни сама Шатенка. Кое о чем догадываться я начал лишь в конце 10-го класса, так как уже не общался с Дианой и усердно посещал Могилу. Я начал замечать, что Маэстро постоянно говорит о Шатенке, вертится вокруг нее, приглашает танцевать на вечеринках, а в мае 77-го мы все вдруг оказались у нее на Дне Рождения.

После выпускного вечера Маэстро продолжал ей звонить, встречался с ней, и    тут уж ему пришлось приоткрыть свою тайну. Я со своей стороны доказывал ему, что дело это гиблое, приводил в пример Диану, предлагал ему заняться свободным поиском, а не тратить время на бесполезные встречи, но дело было глухо. Он вроде бы со мной соглашался, но выкинуть свою Шатенку из сердца никак не мог, и продолжал попытки ее соблазнить, несмотря на то, что уже учился на первом курсе МВТУ. И тут случилось нечто.

В начале мая 78-го в моей квартире раздался звонок. Я снял трубку.

– На трубе!

– Привет, – я узнал игривый голос Шатенки.

– Привет, – удивился я.

– Послушай, что ты делаешь в следующую субботу? – продолжала она.

– Ничего. Иду на рисунок.

– Ну, ты на рисунок не ходи, а приходи ко мне на День Рождения, ладно?

– Ладно, – после секундного замешательства просипел я, – я подумаю и позвоню.

– Ну звони, если надумаешь, а если не надумаешь, тоже звони – я тебя уговаривать буду. Только Маэстро ничего не говори, хорошо? – она засмеялась и бросила трубку.

– Дела-а-а-а, – думал я, лежа на диване и осмысливая ситуацию. Про себя я уже     решил, что на такое более чем двусмысленное предложение нельзя не откликнуться, тем более что Шатенка была весьма симпатичной девочкой и всегда мне нравилась. О лучшем страдающем друге я старался не думать.

И вот в субботу я отправился к ней в гости, послав все рисунки ко всем чертям. Когда же я увидел, что нас собралось всего четверо: я, Шатенка, Нарцисс и подруга Шатенки (которую позже мы прозвали Зеленая), то мне ничего не оставалось, как оценить ситуацию в свою пользу и приступить к Острой Сердечной Атаке. В скобках замечу, что ничего серьезного у меня с Шатенкой не было, мы встречались около месяца, бродили по нашему лесу, целовались-обжимались, но вскоре мне надоели эти детские игры; тем более, что Нарцисс с Зеленой развлекались вовсю (как он рассказывал мне позже), и я это дело прекратил.

Об этом незначительном эпизоде я упомянул лишь потому, чтобы лишний раз упрекнуть Маэстро. Как мог он встречаться с такой глупой, ограниченной девочкой, игравшей с ним как кошка с мышкой и тешившей свое самолюбие? Ведь огни общались еще целых три года, и все это время у него больше никого не было. Я пытался вправить ему мозги, но рассказать о наших встречах, понятное дело, не мог, и лишь после встречи Нового 79-го Года он начал кое-что понимать.

В тот раз мы решили собраться вчетвером – я, Маэстро, Шатенка и ее очередная подруга – на квартире, принадлежавшей каким-то родственникам Шатенки. Сами род-ственники праздновали где-то в другом месте, а квартиру отдали в наше распоряжение. Идея, конечно же, принадлежала Маэстро, а Шатенка согласилась на это, не моргнув глазом.

Наверное, Маэстро никогда не забудет ту ночь. Шатенка, желая его поддразнить, начала опять заигрывать со мной, а я тоже разошелся, так как мне надоело смотреть на Маэстро, который приплясывал перед какой-то дурочкой как гусь перед тараканом; начал хватать Шатенку за разные части тела, тем более что подруга мне совсем не понравилась, да и спиртного я влил в себя достаточно. Кончилось все это тем, что под утро Маэстро пришлось провожать подругу (я наотрез отказался это делать), и мы остались вдвоем.

После этого бедолага Маэстро так расстроился, что не звонил мне месяца два, но потом отошел, подобрел, и я рассказал ему все. Он меня слегка пожурил, покачал головой, но встречи с Шатенкой не прекратил. Правда, в последние полгода их романа, он вдруг резко начал атаковать Нарциссовскую кузину. Я это отметил с удовлетворением и пристал к нему с расспросами, но Маэстро напустил на себя страшно таинственный вид и поведал мне полушепотом, что любовь – дело тонкое, и что «плоть и дух – счастье двух» (процитировав одно из моих ранних стихотворений), и большего я от него не добился. Вокруг этой истории он напустил столько туману, что лишь года через три я узнал всю правду.

ЭПИЗОД 14

Теплым сентябрьским деньком 80-го я вышел из кухни в обеденный зал в грязно-белом халате, надетом на майку-безрукавку, лохматый и бородатый.

– Джеггер! – крикнул я в проем двери, оглядев зал оценивающим оком.- Народец уже схлынул, тащи наш чифирь!

Кончался обеденный перерыв, и наши коллеги готовились продолжать валять     дурака на поле, делая вид, что собирают картошку.

И вдруг за угловым столиком я заметил одинокую фигурку. Приглядевшись, я узнал Рину. У меня что-то екнуло в груди, и ноги сами понесли меня вглубь зала. Рина сидела грустная и потерянная над нетронутым стаканом чая. Я подсел к ней, обнял, заговорил, и вдруг она прильнула ко мне и тут же согласилась сходить с нами магазин. А мы как раз собирались совершить первый вояж в село за водочкой. Мы прихватили с собой Рину и Чернявую, которая тоже «болела» и не ездила на поле, и двинули по дороге. В тот раз нам повезло и не повезло. Сначала добрый человек довез нас на грузовике прямо до магазина, тоже затарился и повез было обратно, но тут лапоть Джеггер, которому доверили держать рюкзак с горючим, разбил бутылку водки, и пришлось нам вылезти из машины, сесть на ближайшей лужайке и залить свое горе. Мы с Джеггером пили Слезу, а женщины – вино, но закусывать было нечем, и поэтому мы курили как пираты. Вскоре Джеггер сел в позу Лотоса и начал медитировать, Чернявая упала лицом в траву, а я, повинуясь наитию свыше, схватил повеселевшую Рину в охапку, и она – о чудо! – не оттолкнула меня, а скорее наоборот. Мы скатились в канаву и предались любви так судорожно, словно после пяти лет воздержания. Короче, вернулись в Лагерь мы только к ужину. Я ликовал, думая, что вернул себе Рину, и все  теперь будет по-новому. Ан нет. Эта вспышка страсти оказалась последней, на следующий день Рина еще больше отдалилась от меня, перестала со мной не только здороваться, но и замечать. Сердце мое заныло так, что в глазах потемнело, и в тот же вечер я напился в стельку, превысив свою дозу в два раза. У меня начался маниакально-депрессивный синдром или Синдром Летающей Лошади.

Надо пояснить, что Летающая Лошадь в нашем понимании – это не Пегас, а любая летающая тварь: комары, мухи, птицы, собаки, коровы… простите, я забыл, что коровы не летают. Но в моих стихах того периода залетали и коровы, и лошади, и они постоянно смеялись над моей глупой жизнью – короче, это был обыкновенный сдвиг по фазе на почве алкоголизма.

Тем временем в Колхозе нам оставалось прожить еще три недели, и мы продолжали развлекаться. Джеггер к женщинам был более чем равнодушен, а я метался как тигр в клетке. Рыжая и Жанна-2 с нами почему-то не поехали, с Риной у меня обломилось, и поначалу я направил острие Атаки на Марину (одну из Дружищ), но ее нерешительность мне надоела, и я в один темный вечер затащил Чернявую в столовую и чуть не изнасиловал ее на бильярдном столе, стоящем в углу. Конечно, это сильно сказано, она была готова ко всему, но я вовремя сообразил, что дверь в столовую не запирается, и любой идиот может зайти в самую неподходящую минуту. Чуть позже я приглашал ее в нашу Каморку, но она сказала, что пьет исключительно сухое вино, и пришлось нам в следующий поход в магазин купить несколько пузырей сухого, но один мы выпили на обратном пути, а два других – в ближайшие дни.

Тут я махнул рукой и на вино, и на Чернявую и начал приставать к Лоре. К тому времени Обросовцы из кухни были изгнаны, и на их место пригнали четырех девочек, одну из которых и звали Лора. Она была самой симпатичной из всех, но оказалась дура дурой, и я позорно дезертировал.

Теперь я опишу пресловутые три дня трезвости. Так получилось, что дней через двадцать у нас не осталось денег даже на сигареты. И вот – первый трезвый вечер. Состояние, доложу вам, жуткое. Что делать? Ехать в Москву подпольно мы уже боялись, так как один раз Джеггер проделал эту операцию, и хотя на кухне в это время его заменял «больной» Граф, дело это вскрылось, наши Командиры устроили комсомольское собрание, и Джеггер чуть не загремел из Колхоза и из Школы.

На второй день мы сбежали с поля (а мы уже работали как все) в ближайшую деревню, и Джеггер прозвонился домой, слезно прося выслать ему десятку. Потекли долгие часы в ожидании письма. Второй трезвый вечер – мы начали потихоньку завывать. Третий день опять не принес желаемого результата – вечером мы уже лезли на стенку. Но на четвертый день мы, наконец, получили долгожданное послание, но лишь пять рублей, но нас это уже не волновало. Часов в пять вечера мы опять сбежали с поля и рванули в магазин, но – увы – там была водка только по 6.20. Ругаясь как три Толстяка, мы вышли на шоссе в надежде поймать попутку. Глупцы! Пришлось три километра топать пешком до следующего села. Время поджимало, и к концу пути мы уже почти бежали. Ворвавшись в магазин, мы во все горло закричали: Водки!!!, – но крик застрял в наших глотках – на прилавке красовалась бутылка с ярлыком: 5.30! Мы прокляли все на свете, упали на колени перед продавщицей и рассказали все как есть. Она сжалилась и сказала, что если мы принесем две пустых бутылки, то сделка состоится. До закрытия оставалось 15 минут. Видели бы вы, как мы бежали! Потеряв и стыд, и совесть,  мы перерыли всю деревенскую свалку, обшарили все помойки, и нашли-таки два пузыря из-под какого-то мазута. Кое-как отмыв их в луже, мы стремглав бросились обратно, и вовремя – продавщица уже закрывала дверь. Но надо же: одна бутылка была семисотграммовая, а такие она не принимала.. Мы сделали попытку снова бухнуться на колени, но добрая женщина все же оценила ситуацию и отдала нам злосчастное зелье. У меня просто гора с плеч упала!

Передохнув, мы двинули в Лагерь и через час были на месте (нас подвез какой-то автобус). С каким смаком мы залудили эту бутылку! Хоть у нас абсолютно не было закуски, и третий день мы курили «бычки», но водочка пошла отлично, и по-моему, в тот вечер даже Джеггер умудрился что-то станцевать на дискотеке.

Проблема дальнейшего безденежья нас не волновала, так как следующий день был выходной (по просьбам трудящихся), и мы на перекладных рванули в Москву за деньгами. Не буду утомлять читателей подробным описанием наших мытарств, но факт тот, что на станции мы оказались в 10 часов вечера, и ни одного Мотора не было поблизости. И все же нам удалось поймать одного шофера автобуса и уговорить его довезти нас хотя бы до поворота, но за пятерку он подкатил прямо к воротам, вернее, к дыре в заборе – нам вовсе не улыбалось нарваться на Командиров. И вот в двенадцатом часу ночи, среди потных полуголых тел, разгоряченных музыкой, в самый разгар дискотеки, я шел, раздвигая всех грудью, даже не сняв телогрейки, злой как чума и трезвый как стекло. Джеггер успел купить в Городе флакон рома, и мы высосали его, смешивая с пепси-колой. Ром – гадость.

В общем итоге мы пропили за месяц 240 рублей, причем 180 принадлежали мне, а 60 – Джеггеру. Все-таки Сахалин меня тогда здорово выручил.

И напоследок о том, как мы еще раз увидели Золотые Купола. В тот день нас послали собирать не картошку, а свеклу, и совсем в другое место, километров за 10 от Лагеря. Плэнер там был неплохой: справа лес, слева лес, а посередине – небольшое поле, плавно спускающееся к речке. И первое, что нам бросилось в глаза – это маленькая белая церквушка на том берегу, увенчанная несколькими золотыми куполами.

– Вот это да-а, – восхищенно прошептал Джеггер. – Смотри, Леон!

– Так вот они, Золотые Купола! – прослезился я.

Купола сверкали на солнце как новенькие (хотя погода была на редкость пас-     мурная), свекла валилась у нас из рук, мы целый день не могли отвести взгляда от этой церквушки. Джеггер выдвинул предположение, не эти ли купола мы наблюдали из Печатникова, но я засомневался – слишком далеко.

На следующий день нас снова повезли на то же место, мы выскочили из автобуса, предвкушая, но – о ужас! – никакой церкви не было и в помине! Лес был, поле, было, речка была – а церкви не было, и тем более золотых куполов!

– Где же она? Я же сам видел! – простонал Джеггер и схватился за мое плечо, чтобы не упасть в обморок. Но я и сам едва устоял на ногах.

Да-а-а-а, ребята, до сих пор я не могу найти объяснение этому феномену. Что    это было? Галлюцинация, Видение, Мираж? А может, Знамение Свыше? Не знаю. Но  с тех пор Золотые Купола остаются для нас вечным символом, олицетворяющем все прекрасное и возвышенное, но проходящее мимо, ускользающее из рук, исчезающее в синеве. И никогда не вернуть нам прожитые годы – Золотые годы юности…

ЭПИЗОД 15

 

Мы с вами ранее договорились, что если я все-таки на страницах этой повести буду упоминать о своих отношениях с женщинами (хотя никому, кроме меня, это не-интересно), то я напишу лишь о тех, кто действительно заслуживает внимания и тем или иным способом воздействовал на мою психику. К таким индивидуалкам относятся Крошка и Капа.

Крошка в конце 70-х считалась лучшей подругой Леды, обе жили в Солнцево в соседних домах и вместе шатались по кабакам, динамя доверчивых мальчиков. Зимой 77-78-го Крошка пару раз заходила к нам в Контору, и я имел возможность наблюдать ее высокую грудь, туго стянутую лифчиком под прозрачной водолазкой, но не перекинулся с ней и парой слов. И официально мы были представлены друг другу лишь через год.

К тому времени у Крошки появился официальный жених, и вроде бы она начала заниматься с ним любовью по настоящему, а Леда уже тогда вынашивала в отношении меня свои черные планы, и у нас появился повод для очередной пьянки.

Мы решили собраться у Крошки на даче, благо она располагалась недалеко от Солнцева, но как оказалось впоследствии, это сыграло свою роковую роль. И вот мы встретились, но жених почему-то не пришел, и пришлось нам ехать втроем через магазин. В результате мы оказались на даче вшестером: я, Леда, Крошка и три бутылки Арбатского. Я понемногу приглядывался к Крошке и с удивлением отмечал, что она мне нравится все больше и больше. Вообще-то она была женщиной, что называется, моего типа: невысокого роста, стройная, подтянутая, ни капли лишнего жира, проста в общении, компанейская – короче, своя девчонка.  К тому же она умела подать себя, одежду себе шила сама со вкусом и с таким расчетом, чтобы подчеркнуть свои аппетитные формы, к тому же заигрывала, кокетничала напропалую и строила глазки. Казалось, стоит нажать на нее посильнее, как секс брызнет из нее, как сок из-под кожи спелой вишни. Так оно и оказалось впоследствии.

Чем дольше длился наш вечер, чем больше мы пили, тем труднее мне становилось сдерживать свои эмоции. Крошка все откровеннее заигрывала со мной, я постепенно терял голову, Леда вроде бы поддерживала нашу игру, но что она думала при этом, ведает один дьявол.

Веселье достигло кульминации, когда эти прикольщицы начали вертеть перед моей рожей своими задницами, делая вид, что танцуют, а я валялся на диване в аффекте. Вдруг Крошка взвизгнула: Сейчас я его поцелую! – и подпрыгнув, бросилась на меня как тигрица после пяти лет воздержания. Что тут началось! Впрочем, ничего особенного, конечно, не началось, дальше страстных объятий и поцелуев дело не пошло, и вы догадываетесь, почему; но я пишу об этом так подробно потому, что в тот миг полностью сорвался с катушек и не отвечал за свои поступки. Все дело в  том, что тогда ВТОРОЙ раз в жизни я испытывал такое наслаждение от обыкновенного поцелуя. Впервые я словил подобный кайф летом 76-го, но ведь это же было с Дианой, первая любовь, первый поцелуй – о чем тут говорить. А в тот вечер я просто блаженствовал. Ни до, ни после такого со мной не случалось, если не считать одну встречу с Мариной-1, о чем я расскажу особо.

Мы валялись с Крошкой сначала на диване, потом прямо на полу, а Леда все     время пыталась нам помочь, но я ее отпихивал, и в конце концов с ней чуть не случилась истерика, и я страшно на нее разозлился.

Лишь спустя несколько лет я осознал всю бестактность нашего поведения, но извиняться перед Ледой уже не было смысла, тем более, были у нас размолвки и покруче, особенно во времена Редиски, но она – единственный человек, который меня понимает.

Но за свое легкомыслие я поплатился в ту же ночь. Лелея надежду переспать с Крошкой, я уговорил подружек остаться на ночь, да и время уже было позднее, транспорт не ходил, и в душе я ликовал, но тут выяснилось, что Леда до этого ни разу не ночевала вне дома, и пришлось звонить ей домой, обрисовывать ситуацию, но отчим Леды (она звала его Шеф) перепугался до смерти и обломал весь кайф. Выслушав путаные объяснения Леды, он не придумал ничего лучшего, как поймать Мотор и примчаться к нам. Тут я свалял дурака. Вместо того чтобы упасть на диван и заявить, что с места меня не сдвинет и трактор, я покорно поплелся за этим очкариком и девицами, которые вознамерились дойти до Солнцева пешком, так как Мотор поехал своим путем. А надо сказать, что дело происходило в конце декабря, стоял жуткий мороз, завывал ветер, и в Солнцево мы пришли совсем окоченевшие. Но им-то что: разошлись по своим квартирам, бросив меня на произвол судьбы. Что мне оставалось делать? Вокруг ночь, зима, ветер, ни машин, ни денег, один на всем белом свете – тоска. Плюнув, я развернулся и пошел по дороге, ведущей в Город, хотя помнил ее весьма приблизительно. Ох, и повеселился же я! К довершению всех несчастий я забыл на даче шарф, и всю дорогу мне приходилось сжимать воротник у горла, поэтому я чуть не отморозил пальцы, а ветер, как назло, дул прямо в лицо.

До МКАД я добрался полуживой, но тут меня выловили Гаишники в погоне за елкорубами, но когда я им все объяснил, они сжалились и угостили меня пивком, посудачив о женском коварстве. В будке я немного отогрелся и собрался было топать дальше, хотя рисковал совсем заблудиться, но тут менты остановили какую-то хлебовозку, и до метро меня довезли. Но все равно я до того промерз, что никак не мог узнать свою станцию и целую минуту соображал, в какую сторону мне идти. Часов в пять утра я все же добрался до теплой постели и заснул как убитый.

Но история с Крошкой так просто не закончилась. Новый Год мы собирались       встречать вчетвером на той же даче, но мне вовсе не хотелось наблюдать, как жених милуется с Крошкой, да и на Леду я был зол; и пришлось встречать праздник с Маэстро и Шатенкой – в результате, это был самый неудачный Новый Год в моей жизни. И в довершении всего, второго января я свалился с температурой.

На следующий день я не вышел на работу, только лежал и смотрел в потолок, и вдруг ближе к вечеру раздался звонок, и ко мне в гости заявились обе подружки якобы проведать. Ну, слово за слово, я схватил Крошку в охапку, положил рядом с собой, и мы занялись легкой любовью. Леда тактично сидела спиной к нам и делала вид, что читает книгу. Втайне от нее я договорился с Крошкой, что она приедет ко мне завтра с утра, но одна.

Да, забыл упомянуть, что эта девятнадцатилетняя красотка была русоволосой, и это единственное, с чем я мирился, так как в принципе всю жизнь предпочитал брюнеток. Но так уж получалось, что мне постоянно попадались русые, блондинки, рыжие, шатенки, крашенные и даже какие-то пегие, но настоящих брюнеток без всяких оттенков я знавал только двух: Диану и Жанну-1, и то Диана была наполовину еврейкой, а Жанна – наполовину татаркой.

Но это – лирическое отступление, а пока что 3-го января 79-го я дожидался Кро-шку, сгорая от нетерпения. Я маялся целый день, но как вы можете догадаться, она так и не пришла, и в отчаянии я к вечеру закончил небольшую поэму и посвятил ее Крошке.

Почему мы не встречались в течение последующих 2,5 месяцев, я объяснить затрудняюсь, но в середине марта я решил поставить все точки над Ё. Повод для сбора был более чем солидный: мне исполнялось 19 лет. Не пожалев ни денег ни времени, я съездил в Елисеевский и купил 6 пузырей хорошего марочного вина и пригласил Крошку, Леду и Маэстро. Хата на два дня была свободна, и внутренне я ликовал, надеясь на…

Началось все очень весело. Леда только-только познакомилась с Маэстро, но активно с ним заигрывала (точнее, через 20 минут они вовсю целовались), Крошка смеялась и через каждые три минуты предлагала ВЫЖРАТЬ, у меня от вина и от ее губ кружилась голова, однако развязка приближалась.

Вскоре Маэстро утащил Леду в дальнюю комнату, и я хотел было схватить Кро-шку в охапку – и на диван, но вдруг почувствовал, что ноги меня не слушаются, а голова отлетает как минимум на Марс. Да-да, вы правы, за какой-то час я умудрился напиться как кашалот, да и Крошка явно переборщила, и мы, обнявшись и спотыкаясь на каждом шагу, доползли до моего Сексодрома и плюхнулись на него без сил. Ни о какой любви не могло быть и речи, и всех моих сил хватило только на то, чтобы расстегнуть на Крошке рубашку, после чего мы заснули как убитые. Смешно? А мне потом хотелось плакать. Наверное, впервые мне тогда приснились Золотые Купола, а проснулся я в 12 часов ночи в жестоком реальном мире со страшной головной болью и с таким привкусом во рту, как будто все это время сосал медную дверную ручку.

Маэстро и Леды уже не было, я проглотил полфужера вина, умылся и решил было взять реванш, но Крошка стала собираться домой, крича, что не успеет на последний автобус. Я встал в дверях как памятник, но она упала на колени и взмолилась, чтобы я ее отпустил, так как она обязательно должна быть дома. Мое каменное сердце дрогнуло, и птичка упорхнула. Правда, она клятвенно пообещала, что придет ко мне в воскресенье, но я никогда не верил женщинам, и естественно, Крошка не пришла ни в воскресенье, ни в понедельник – она не пришла больше никогда.

И лишь еще один раз мне удалось увидеться с Крошкой, когда она заезжала в Контору на несколько минут. В тот апрельский день рок-группа «Лицом к Лицу» давала свой первый концерт, народ, как ни странно, танцевал; я перед выступлением хлопнул два стакана портвейна, и мне все стало до лампочки. В нашем отделе сидели Леда, Джоконда и Редиска и пили как рыбаки на зимней рыбалке – им, в свою очередь, была до лампочки наша музыка. И в самый разгар веселья в зал вошла Крошка, говорят, она махала мне рукой, но я настолько был увлечен танцами с бас-гитарой, что ничего не замечал, и очнулся лишь тогда, когда у меня на шее повисла Джоконда и стала уговаривать меня пойти выпить. Потом Леда передала мне записку, которая кончалась словами: Целую, Крошка. Это все, что осталось у меня от встреч с Крошкой, так как осенью, вернувшись с Волги, я узнал, что летом она вышла замуж и переехала куда-то в Тмутаракань, и я понял, что эта дверь для меня закрыта, и перенес направление своих Атак на Капу.

КВАДРАТ: МАРШРУТ №2

 

С февраля 81-го для нас началась эра Квадрата. Не этап, не период, а именно     Эра, потому что именно Квадрат прочно вошел в нашу жизнь на полтора года, и в его адрес я посылаю самые горячие молитвы и проклятья. Если Кружка и Покрова – лишь вехи на долгом пути, а Сандуны выступают под лозунгом «Удивительное – рядом», то Квадрат – это гигантский промежуток времени, съевший наши лучшие годы и забивший последний гвоздь в крышку нашего гроба.

Для нас Квадрат начался так. Однажды мы с Джеггером стояли на Школьном    дворе у фонтана и покуривали, как вдруг к нам подошел Юниосов и сказал:

– Леон, ты знаешь, что позавчера недалеко от нас открылась новая тошниловка?

– Где? – встрепенулся я.

– Второй переулок после Печатникова. Головин.

– Да ну? – удивился я.

– Точно. Наши уже были, говорят: чисто, культурно и народу нет.

– Ну что ж, проверим!

Я плотоядно потер руки, Джеггер очнулся от самосозерцания, мы подхватили    проходившего мимо Толстяка и поскакали в Головин. Пришли и глазам своим не поверили: действительно чисто, уютно, никто не курит, не распивает, а народу – человек 10, и то половина – наши. И касса работает исправно, и соленые сушки есть, и пиво свежее – ну, просто, чудеса. Там, правда, не было таких удобных столов как на Покровах, и само помещение было поменьше, но зато столы стояли на просторном внутреннем дворике, что имеет большое преимущество для пивной. Мы сразу поняли, что здесь мы будем проводить все свое свободное время.

– Толстяк, как назовем новую точку? – обратился я к патлатому другу после пер-    вой кружки.

Соавтор поэмы «In To Goga!» оглянулся вокруг, шлепая губами.

– Квадрат! – изрек он и опрокинул в себя полкружки.

– Почему?

– Смотри, – он взмахнул рукой. – Зал почти квадратный, и двор квадратный. Ну, точно Квадрат.

– Ну, Квадрат так Квадрат, – я отсыпал Джеггеру «двушек», и он поплелся за новой порцией пива.

– Смешно, – усмехнулся Толстяк. – Квадрат – полтора человека! – и плюнул на свежевымытый пол.

Так Квадрат стал Квадратом. Потребность в такой точке давно назрела, так как на Покровах после последнего Рекорда мы не появлялись, Кружка надоела, Пл.Ногина закрыли, а Остановку мы не любили. Конечно, мы посещали Сандуны, но зимой в Сандунах долго не выстоишь, к тому же Валя закрывала Склад часов в 5-6, да и вообще…

А Квадрат – это была сила! Отсидишь, бывало, какой-нибудь семинар (напри-   мер, ненавистную философию), мозги встанут набекрень, выйдешь из Баннера и сразу бежишь в Квадрат, чтобы немного развеяться. Там всегда можно было встретить наших коллег, в основном тех, кто впоследствии вошел в Мафию, да и просто случайных алкашей. Один раз я в Квадрате даже назначил свидание.

Дело в том, что Редиска тоже собиралась поступать в Школу, но все никак не могла подать документы. Впервые она попыталась это сделать летом 80-го, все документы и характеристики уже были готовы, но накануне они с Ледой зарулили в какой-то кабак, сняли мужиков и напились так, что Редиска потеряла свою сумочку, в которой лежало все. Собственно говоря, эта прикольщица все делала спустя рукава, и я до сих пор удивляюсь, что с третьего захода она все же поступила. Но после первого провала она пристала ко мне с ножом к горлу, чтобы я продал ей гипсовую голову Антиноя, для того чтобы она могла набить руку. Я долго отказывался, мотивируя это тем, что неудобно что-либо продавать своей любовнице, у которой и так живешь на содержании, а подарить просто так мне было жалко – все-таки червонец эта голова стоила. Но Редиска меня уговорила, и я условился встретиться с ней около Квадрата. Будущая студентка еще не знала, где находится эта точка, я объяснял ей долго и нудно, и все же на полчаса она опоздала. А я стоял там с двух часов, и со мной были пьяный Толстяк, Марина-1 и ее подруга, накрашенная как индеец. Я успел изрядно накачаться пивком, и встретив Редиску, тут же потащил ее в Уголок (так мы называли винный магазин на Цветном), мы закупили несколько бутылок красного вина и рванули ко мне. Воспользовавшись отсутствием Батюшки (он катался на лыжах на Кавказе), мы напились как черти и занялись любовью, наплевав на все. Это длилось довольно долго, и в результате Редиска уехала от меня около часу ночи и до дому, естественно, не добралась (а жила она тогда еще в Старом Редискино, то бишь в Лианозово), и пришлось ей заночевать у Джоконды, к счастью, еще не успевшей переехать с Кировской.

Ближе к весне я пропил последнюю копейку, заработанную на Сахалине, Джеггер в тот семестр Зряплату не получал, что касается Толстяка, то он всю стипендию пропивал в два дня, и я решил бросить пить. Это была первая попытка. Но почему-то именно в этот период все мои друзья решили, что меня нужно усиленно угощать, и я болтался в Квадрате до самой Сессии.

Теперь я поясню, как Квадрат повлиял на наши традиции. Рядышком с пивной находился магазин под кодовым названием Морковка. Официально он назывался Ви-но-фрукты, и действительно, в одном его отделе продавали овощи, а в другом – вино, то есть все кроме водки, включая Кавказ и Иверию. А так как Квадрат посещали в основном будущие Мафиози, то они постоянно заходили в Морковку и разбавляли пиво красненьким. И от них пошла эта новая традиция, впоследствии названная мною «В характерной манере». Правда, Черные Вороны своей традиции пока не изменяли и в Морковку не захаживали, но я бывал в Квадрате чаще остальных и постепенно начал попадать под влияние Мафии.

Однажды меня напоил мой Тезка. С ним мы познакомились только в Колхозе, и то через Джеггера и Моррисона, вместе с которыми он пьянствовал в Херсонесе во время обмерной практики. Я тогда сразу заметил, что Тезка не дурак выпить, его и из Колхоза за пьянку выгнали со строгим выговором, но пить вместе нам как-то не приходилось. А в тот день у меня была тренировка, но, несмотря на это я все-таки пошел в Квадрат и напился с Тезкой до потери пульса. До дома я добрался с трудом, поспал часок и все-таки поехал на тренировку с чугунной головой. Слава богу, Сэнсей ничего не заметил. Зато Спарринг-Партнер просто шизел от моего амбре.

В другой раз я встретился в Квадрате с Юниосовцами, которые пили не меньше чем Мафиози, и мы напились сообща. Закусывать, как всегда, было нечем, и Юниосов побежал в Морковку, хотя денег на еду не было. Но Юниосов – малый не промах, и он умудрился стащить в магазине банку соленых помидоров. Мы встретили его криком «Ура!». И хоть ни ножа ни открывалки у нас не было, всем скопом мы накинулись на банку, почти повторив аналогичную ситуацию у Джерома Джерома с той лишь разницей, что через полчаса мы эту банку все же открыли, и урча опустошили ее за пять секунд. Как-то так получалось, что в Квадрате денег на закуску не хватало, мы не покупали ни плавленых сырков (как на Покровах), ни рыбку (как в Кружке), и обычно, возвращаясь домой после Квадрата, я первым делом наедался как слон. Правда, иногда там продавали сушки, но они бывали не всегда, а уж соленые – раз в год по обещанию.

Однажды я зашел в Квадрат и первым делом наткнулся на Рябого (будущего Мафиози), стоявшего в углу и в гордом одиночестве распивавшего бутылку портвейна. Я удивился, так как Рябой жил в Хостеле, а следовательно, мог пить в открытую, но он объяснил, что в Хостеле хоть пить и не мешают, но зато активно помогают, и поэтому он убежал в Квадрат. Согласившись, я помог ему допить портвейн, мы взяли еще пива, а вскоре подошел Сэр и кто-то еще, и мы начали раскручивать их. В конце концов, я почувствовал, что просто умираю от голода и рысцой побежал в Морковку. И хоть воровать я умею не хуже чем Юниосов или Толстяк, мне не повезло: кроме лука и картошки в магазине ничего не было. Ругаясь последними словами, я свистнул луковицу, вернулся в Квадрат, и мы с Сэром сжевали ее на двоих без хлеба и соли. Вот до чего доводил нас иногда проклятый Квадрат! Но в конце мая мы резко прекратили наши Квадратные походы, так как открыли для себя Крышу.

ЭПИЗОД 16

 

Никак не могу вспомнить, где и когда я увидел Марину-1. Наверное, это произошло в конце первого курса, и познакомил нас, естественно, Толстяк, так как Марина была его постоянной любовницей. Толстяк называл ее гордо «моя телка», давал ей всяческие нежные прозвища, всех уверял, что она его очень любит и что он у нее был первым. Он постоянно таскал ее с собой в кино, на концерты или в гости, был знаком с ее родителями – короче, изображал Великую Любовь. Мы с Джеггером смеялись над ним до колик, но конечно, про себя, так как Толстяк был неперевоспитуем. А Марине было всего 16 лет, училась она в Противотанковом Училище (сокращенно ПТУ) на какую-то швею, и интеллектом обладала соответствующим. В общем, из тех девчонок, что говорят между собой только матом и пьют портвейн в подъездах. Я раскусил ее с первой встречи и не мог отказать себе в удовольствии пообщаться с таким чудом, да и внешностью она обладала весьма привлекательной (если кто не верит, спросите у Толстяка).

Но пересекались мы весьма редко. Отчетливо вспоминается только лето 80-го, после моего возвращения с Сахалина (в тот раз Марина познакомилась с Редиской), а потом – опять провал. Мы с Джеггером тогда все меньше общались с Толстяком, хоть я и играл с ним в группе «Атака». И только Квадрат нас немного объединил, я стал иногда ездить к Толстяку домой и чаще видеться с Мариной. Но к ней нельзя было подступиться так сразу, потому что и она играла в Великую Любовь и бегала за Толстяком как собачонка. В такой ситуации надо было выжидать, и я ждал.

Помню, весной 81-го, в начале Квадратного разгула мы с Толстяком стояли в Квадрате и пили пиво. И вдруг лучший гитарист Москвы пробурчал:

– Слушай, Леон, я же сегодня Зряплату получил, что мы тут пиво сосем?

– А что? – спросил я.

– Так поехали ко мне, у меня сегодня ФЛЭТ до одиннадцати свободный, возьмем красненького…

Я думал недолго, и через полчаса мы уже входили в Универсам, что расположен прямо перед окнами квартиры Толстяка. Да, я забыл упомянуть, что наш патлатый друг летом подрабатывал в этом Универсаме грузчиком и за два месяца выколотил из него около 900 рублей. Я ведь уже говорил вам, что Толстяк страдал клептоманией в острой форме, попросту говоря, тащил все, что плохо лежало; и в тот день, благодаря его старым связям мы вынесли из магазина полтора ящика пива (сколько могли унести без сумки) и купили пару пузырей портвейна.  К вечеру мы славно напились, и кончилось все тем, что пришла его матушка и ахнула, увидев, в каком мы состоянии. Она уложил Толстяка спать, а я поехал домой.

В другой раз ситуация почти повторилась, но с нами уже была Марина, и мы успели ретироваться до прихода матушки. Тот эпизод запомнился мне тем, что я допился до того, что по дороге к метро на полном серьезе попытался угнать каток, а после, когда мы шли по подземному переходу, я вдруг заметил оставленную дворником метлу, схватил ее и стал подметать. Толстяк долго еще мне это припоминал и смеялся своим специфическим смехом, способным рассмешить и мертвого. В тот вечер я улучил момент и попристальней вгляделся в глаза Марины и понял: надо ждать. И я ждал. И дождался.

В третий раз мы, как обычно, собрались у Толстяка и начали активно ВНЕДРЯТЬ, но тут вдруг Марина с Толстяком начали ссориться  в Характерной Манере, то есть орать друг на друга матом, обвиняя в самых немыслимых грехах, а я, умудренный прошлым опытом (мне пришлось однажды наблюдать, как они чуть ли не дрались), сидел в соседней комнате и тихо-мирно слушал «Expect No Mercy». Это продолжалось более часа и изрядно мне надоело, но постепенно Толстяк остыл и вспомнил, что он должен забрать у какого-то кореша диск «Deep Purple». А как только он переключился на музыку, то забыл про все на свете и тут же уехал, наказав мне строго следить за Мариной и не выпускать ее из дому. Я заверил Толстяка, что все будет нормально, но как только он сел в троллейбус, мы молниеносно выскочили из квартиры и поехали в противоположную сторону. А так как делать нам было нечего, и в канистре, подаренной мне Стариком, еще оставалось пиво, то мы сошли через остановку и углубились в лес. Присев на первую попавшуюся лавочку, мы допили пиво, выкурили по сигаретке, и тут я, заметив, что она дрожит, левой рукой привлек ее к себе и, как обычно пишут в романах, губами нашел ее влажные ненасытные губы, и дело пошло. К сожалению, погода не благоприятствовала любви, было прохладно и сыро, и мне не удалось… ну, не буду утомлять читателей ненужными подробностями, я ведь не Старик; но начало было положено. Поздно ночью я проводил Марину до дому, и в подъезде мы встретили злого Толстяка, который тут же вылил на Марину поток брани, и мне ничего не оставалось, как сделать вид, что я тут ни при чем, и тихонько ретироваться.

Следующая наша встреча произошла в конце июня (о двух предыдущих я не    упоминаю, так как в те разы Толстяк не отходил от Марины ни на минуту). Сессия была позади, и это была моя самая худшая Сессия, ибо в зачетке у меня красовалось семь троек, у Джеггера положение было чуть получше – вот до чего довели нас Квадрат и Крыша! Но мы особо не расстраивались, а в предвкушении поездки в Ярославль и в надежде заработать денег устроились работать на Хладокомбинат, где целыми днями перекладывали мороженое.

И вдруг мне позвонил Толстяк и пригласил на День Рождения. Ну, праздник у нас прошел на уровне Противотанкового, все напились до колик, два раза пришлось бегать в ресторан за портвейном, но я соображения не потерял, и дождавшись нужного момента, под шумок ухитрился умыкнуть Марину из этого вертепа, и потащил ее в сторону метро.

Но до метро мы добирались удивительно долго, так как занимались любовью  буквально на ходу. Я слетел с катушек, как в истории с Крошкой, Марина же была сама страсть и само желание, и мы пробирались по каким-то темным дворикам, сидели на лавочках, качелях и черт знает на чем, а редкие прохожие, глядя на нас, просто шизели. Но я упорно преследовал одну цель: довести Марину до метро и привезти ее домой, так как мои предки были на даче. Я предвкушал совершенно СКАЗОЧНУЮ ночь, тем более что в заначке у меня было пара пузырей, а Марина просто горела.

Но – увы – не все подчас сбывается, что мы задумываем. Когда мы, наконец, добрались до станции, Марина вдруг взмолилась, что ей надо домой, что она обещала и ее ждут, что Толстяк заметил ее исчезновение, обо всем догадается, и крику тогда не оберешься и прочее в том же духе. Я растерялся и держался из последних сил, но Марина уже чуть не плакала, и я, скрепя сердце, посадил ее на автобус. Она клятвенно пообещала, что приедет ко мне завтра, но как вы понимаете, она не приехала уже никогда. Я же вернулся домой в сквернейшем настроении, и не мог ей даже позвонить, так как не знал ее номер. На этом наши встречи закончились.

Осенью 81-го я был поглощен распутыванием отношений с Мариной-2, а Марину-1 видел один лишь раз, и то мельком. Но весной, когда от Марины-2 остались одни лишь воспоминания, я вдруг решил провернуть такую штуку: пригласит Марину-1 на свой Д.Р, чтобы не остаться в одиночестве, так как Редиска тогда уже была с Джеггером. С помощью хитроумнейшего выверта я узнал у Толстяка Маринин телефон, и она приехала, но было уже поздно, слишком много воды утекло. Прежняя страсть не возобновилась, и вечером я отпустил ее домой без сожаления, и втроем мы напились до озверения.

Не знаю, догадывался ли о чем-нибудь Толстяк, но по тому, как он ее ревниво оберегал, можно было заключить, что он подозревал о том, что в принципе она способна на измену. Но Марина выше противотанкового уровня так и не поднялась, потому что мне при случае она постоянно жаловалась, что Толстяк ей ужасно надоел, что она его посылает, а он не идет; а через некоторое время опять вешалась к нему на шею, мало того, не хотела его отпускать, когда позже Толстяк ее сам посылал и открыто изменял (это я знаю уже со слов Толстяка). Но я вспоминаю ее до сих пор, потому что никогда больше я не ловил такого кайфа, как в ту июньскую ночь, и никто больше меня не целовал так как Марина. Вот так в последний раз перед моим мутным взором промелькнули и исчезли Золотые Купола…

ЭПИЗОД 17

Вы, наверное, заметили, что на страницах моей Правдивой Повести я иногда    упоминаю то ли имя, то ли прозвище Поручик. Ну, что же, пришло время и о нем рас-сказать подробнее.

Когда я впервые увидел Поручика, точно сказать не могу, но скорее всего, он   присутствовал на Д.Р. Нарцисса в 79-м, как раз тогда, когда Нарцисс напился и свалил все на меня. Я думаю, именно в тот вечер Нарцисс нас всех познакомил с Поручиком. Мое предположение основано на том, что в декабре 79-го мы снимали любительский фильмец из жизни шпионов, а Поручик исполнял роль самого коварного агента. Так кто же такой Поручик? Он жил в Нарциссовском подъезде, только двумя этажами выше, но почему мы его не видели раньше, я не знаю. Его прадед проливал кровь где-то в Штатах, и Поручик считал себя потомственным дворянином, а с тех пор, как узнал, что я внучатый племянник Натальи Ш., которая, в свою очередь, является потомком известного графа; то стал величать меня графом и Корнетом. Не помню, как часто мы общались на первом курсе, но постепенно наша связь крепла, так как никто из Нашей Компании не мог вынести авантюрный характер Поручика, и лишь я сумел наладить с ним постоянный контакт. Еще Поручику очень нравились мои песни, и в его лице я всегда находил самого восторженного слушателя. В то время у Поручика была гитара и хороший кассетник, и в период расцвета группы «Голоса Планеты», когда ее представляли лишь два музыканта, я и Нарцисс, мы частенько собирались у Поручика и записывали магнитоальбомы. Естественно, все это сопровождалось обильными возлияниями, что, конечно, не радовало Поручиковых предков, но Поручик обращался с ними довольно круто; и хоть меня они ненавидели лютой ненавистью, я продолжал ходить к Поручику и пьянствовать. На втором курсе, когда «Голоса Планеты» изжили себя, я начал записывать у Поручика свои песни. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что у Поручика было весьма своеобразное хобби: он страстно увлекался оружием. Все стены его комнаты были увешаны ружьями, пистолетами, шпагами, саблями, кинжалами; старинными и современными, самодельными и настоящими, и частенько он с восторгом рассказывал, как вызвал на дуэль Нарцисса и чуть не проткнул его шпагой, а на меня он иногда кидался с ножом, предлагая мне обороняться голыми руками. Поручик был специалистом по металлу, и сделать нож или пистолет для него было парой пустяков.

Еще одно достоинство Поручика: он работал и постоянно имел деньги, которые мы пропивали сообща. Вот за что мне всегда нравился Поручик – он презирал материальные блага. Он не считал рубли как Позднячок, не кидал все в семейную кассу как Маэстро, а поступал просто: надо выпить – пожалуйста! Слава богу, что ни Нарцисс, ни Джеггер, ни Толстяк никогда не были жмотами, да и я швырял деньги налево и на-право (когда они были), но в принципе, я всю жизнь жил у кого-нибудь на содержании.

Но больше всего мне нравилось то, что мы пили не просто так, а по поводу. Повод был более чем солидный: запись очередной кассеты. И пусть в иной день я не мог спеть больше четырех песен, пусть через месяц или через год Поручик стирал эти записи, но настоящий музыкант не может работать без допинга. В конце концов, нужно же промочить горло, чтобы согреть голосовые связки! За всю свою глупую жизнь я выступал на публике не так уж много раз: пара выходов группы «Голоса Планеты», несколько дансингов с группой «Лицом к Лицу», несколько халтур группы «Атака», несколько концертов группы «Разница Во Времени», один-единственный концерт группы «Конус-67», и ни разу я не выходил на сцену трезвым, а к концу вечера обычно напивался КАК СОБАКА. Что ж, таков удел артиста.

Правда, частенько я пел свои и чужие песни на всяческих Д.Р. и прочих сборищах, в своем районе и на чужих далеких квартирах и дачах, когда нужно было соблазнить какую-нибудь дурочку; постоянно пел в своем Ватерхолле на Волге, а в Питере устраивал целые концерты; мои записи есть у Грифа, Нарцисса, Маэстро, Сквама; множество кассет было записано у Поручика, и только у меня самого нет ни одной.

Однажды я записывал у Поручика новую программу в присутствии какой-то десятиклассницы, очередной Поручиковой девицы, которую он потихоньку охмурял. Я пришел мрачный и трезвый, с девицей не то что не поздоровался, но даже не взглянул в ее сторону, молча сел перед мафоном, врубил чистую кассету, хрястнул рюмку водки и заорал во всю глотку «Тростинку Над Водой». Через две песни я пропустил еще одну рюмочку, потом еще, допел кассету до конца, перевернул ее и начал по новой, не забыв заглотнуть рюмашку. По мере того, как мой голос садился все больше, у юной школьницы все шире открывались глаза, а к концу кассеты просто отвисла челюсть – так ей понравилась моя музыка.

Зимой 81-го, когда с Нарциссом мы практически перестали встречаться, я начал приходить к Поручику со Стариком. Хочу отметить, что хоть Старик и не умеет играть ни на каких инструментах, но обладает хорошим слухом, оригинальным тембром голоса и умеет петь. Совместные музыкальные опыты у нас уже имели место быть, например, в конце девятого класса он принимал деятельное участие в записи второго диска «Голосов Планеты».

Так. Небольшая пауза. Только что минут десять сидел с умным видом и вспоминал, когда же мы сталкивались со Стариком на музыкальной почве. И надо же, вспомнил. Весной 78-го, в конце первого года работы, мы опять сошлись со Стариком после долгого перерыва. Если вы помните, ранее я упоминал, что он исчез из поля моего зрения летом 77-го после скандальной истории с его квартирой, и что встретились мы с ним лишь после того, как он вернулся из СА. Так вот, это не совсем верно. Что делать, память все чаще подводит меня, многие детали стерлись, сместились во времени, и именно поэтому, прежде чем взяться за «Неглинный Мост», я исписал три тетрадки набросков и черновиков, пытаясь восстановить события в хронологическом порядке.

Итак, весной 78-го Старик начал частенько захаживать ко мне в гости, и мы занялись сочинительством. Записывали мы на мой Грюндиг, я играл на гитаре и пел, а Старик пел и подстукивал на там-таме. Сколько композиций мы тогда напридумывали! Во-первых, была написана колоссальная рок-опера «Песнь о Гайавате» на стихи Лонгфелло; во-вторых, я аранжировал несколько опер поменьше, такие как «Скифы» и «Двенадцать» Блока, и «Баллада о 36-ти» Есенина; и плюс ко всему мы записали несколько композиций на стихи современных поэтов, а так же энное количество популярных, но весьма забытых песен.

И вот ближе к весне 81-го мы стали собираться у Поручика и записывать кассеты. Я уже упоминал, что Старик, вернувшись из армии, стал писать стихи, и добился в этом значительных успехов, и свои музыкальные эксцессы мы начали с того, что я подобрал мелодии к некоторым его творениям, и мы их пели на два голоса. При этом мы не забывали смягчать голосовые связки различными крепкими напитками. Так что Старика Поручиковы предки тоже возненавидели и при виде его становились зелеными. Потом Старик стал все чаще пропадать из поля зрения, но наша связь с Поручиком не прерывалась.

Вспоминаю день, когда Поручик познакомился с Редиской. У меня была сво-   бодная суббота, Редиска приехала ко мне, и мы начали активно пьянствовать. И тут вдруг позвонил любитель оружия и сообщил, что у него имеется в наличии пузырь портвейна. Через десять минут он уже сидел на кухне и разговаривал с Редиской, а я открывал упомянутый пузырь. Все шло хорошо, но в полночь мы вдруг поняли, что все уже выпито, а мы ни в одном глазу (по крайней мере, нам так казалось), и мы с Редиской приуныли. Но не таков был Поручик, чтобы сдаваться перед трудностями. Он вскочил и прокричал:

– А спорим, через 20 минут я принесу бутылку водки?

– Да ты что, – протянул я, – откуда?..

– А вот увидишь.

Он вынул из внутреннего кармана червонец, и зажав его в кулаке, умчался. И через полчаса действительно вернулся с бутылкой. Мы встретили его громом аплодисментов, для нас это было подвигом. С радости я схватил гитару и спел для Поручика его любимую песню «Маризибиль».

И еще одно, о чем я не успел упомянуть. Я все время повторяю «пили», «выпи-ли», «напились», но на самом-то деле Поручик пил очень мало, и чаще всего его участие ограничивалось одной-двумя рюмками, а все остальное приходилось на мою долю. Случалось, конечно, что он соскакивал с рельсов и напивался, но бывало это весьма редко, наверное, ему очень нравилось смотреть, как пью я. Сам Поручик считал пьянство занятием пустым и ненужным, предпочитая женщин всем напиткам, а я за рюмку портвейна был готов послать всех баб подальше, и в пьяном угаре забывал про все на свете. Это было темой постоянных наших споров, и в конце концов прав оказался… нет, не надейтесь, это я сообщу вам в конце книги, чтобы не ослаблять интерес читателей. А с Поручиком мы продолжали встречаться вплоть до конца четвертого курса.

КРЫША: МАТРОССКИЕ НОЧИ

Крышу мы открыли совершенно случайно. Раньше по Первому Неглинному      стояли старые дома вплоть до самих Бань, и вот весной 81-го их собрались реставрировать и выселили жильцов, но у нас все делается через пень-колоду, и еще долгое время дома стояли словно вымершие. Кое-где еще ютилось несколько семей, но тот дом, о котором я поведу речь, был опустошен.

Однажды кто-то из Юниосовцев поведал нам о том, что накануне они славно посидели на Крыше, попивая водочку и греясь на солнышке. Я вцепился в него как клещ, и он объяснил, в какой подъезд надо входить, чтобы никто не заподозрил; как подниматься и т.д. Мы с Джеггером тут же пошли на Первый Неглинный и все разведали, ведь проблема места для питья по-прежнему оставалась для нас важной. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что к концу второго курса нам изрядно надоело накачивать себя пивом, хотелось чего-то более существенного, более крепкого, как незрелому юнцу, бегающему по шлюхам, хочется настоящей любви. Джеггер постоянно бурчал, что пора пить водку, но для этого нужно было место, а его у нас не было. Поэтому мы так уцепились за Крышу.

Дом, которому принадлежала Крыша, был по счету вторым от улицы Жданова, имел в наличии четыре этажа и внутренний дворик, выходящий на Второй Неглинный. Через него мы и проходили в нужный подъезд, поднимались на четвертый этаж, где и находилась дверь, ведущая на Крышу. С Крыши открывался вид на Церковь, построенную Карлом Бланком, в которой находится наша Кафедра рисунка. Место было уютное и закрытое от любопытных взглядов, и не мудрено, что весь май и июнь мы проторчали на Крыше.

Кстати, в первое же наше посещение в составе: я, Джеггер и Редиска, Крыша       сыграла с нами злую шутку, но это нас не образумило. Вот как это было.

До того злополучного дня (вернее, до ночи, которую впоследствии мы назвали Матросской), мы бывали на Крыше всего несколько раз, да и то вдвоем с Джеггером. Что касается Толстяка, то он так и не побывал на Крыше, да мы тогда с ним почти не пили, бросив его в объятиях Марины. Пару раз я залезал на крышу вместе с Редиской, и она, не будь дурой, запомнила это теплое местечко.

В тот день мы много пить не хотели, так как назавтра нам нужно было в проклятый Баннер к десяти часам на контрольную клаузуру. Это новшество придумал какой-то идиот, а заключалось оно в том, что в течение трех часов бедные ученики должны были спроектировать и вычертить на подрамнике незнакомый им объект. Короче, геморройней не придумаешь.

Ну, как я уже отмечал, пить мы особенно не хотели, купили пару пузырей портвейна да несколько флаконов пива и полезли на Крышу, к вечеру собираясь закруглиться. Но, выйдя на Крышу, мы обнаружили там… Редиску с бутылкой портвейна! Конечно, сочетание Редиски с бутылкой не было для меня неожиданностью, но такое совпадение… Надо же было такому случиться, что именно в этот день Редиске захотелось выпить, и лучшего места, чем Крыша она не нашла. Мы приветствовали ее веселыми криками, я познакомил Редиску с Джеггером, и мы начали пьянствовать. Не помню уж, ходили ли мы за добавкой, но наверняка это имело место быть, так как пить с Редиской и не напиться было невозможно.

Расположившись со всеми удобствами, разложив на грязной газете плавленые сырки и единственный стакан, мы потирали руки в ожидании гигантского кайфа. И он не заставил себя долго ждать. Постепенно солнце и портвейн делали свое дело, мозги наши тупели, тела тяжелели, а пальцы начинали дрожать. Но настроение наше поднималось, постепенно мы разделись до пояса, начали кричать, спорить, размахивать руками и курить сигарету за сигаретой в Характерной Манере.

В самый кульминационный момент распахнулась дверь, и на Крышу вывали-     лась еще одна компания в таком же составе. Их рожи показались нам знакомыми, я подошел к ним и узнал, что они тоже из Школы, но с третьего курса. У них с собой было несколько бутылок красного вина, а так как Редиска спряталась за выступом стены, потому что была голая, а Джеггер, по природе стеснительный, только молча дымил в бороду, то я выпил стаканчик вина, не поделившись с коллегами.

Вскоре товарищи по несчастью ушли, а меня разобрал такой кайф, что я начал прыгать и носиться по крышам как угорелый, что-то крича и размахивая руками. Крыш было множество, одна выше другой, пологие и покатые, и с одной из них я чуть не сорвался, хорошо, что успел зацепиться за конек. Джеггер с Редиской поскакали вслед за мной, и тут я крикнул:

– Толстяки, а слабо спуститься вниз и купить бутылочку пива?

– Слабо, слабо! – заорали эти собаки, стоя где-то под облаками.

– А ну, кидайте сюда мелочь!

Они бросили мне сорок копеек (по-моему, последние), и я запрыгал вниз. Сле-      дует отметить, что вся система крыш с одной стороны огибала Банный Дворик, где стоял второй пивной Ларек, в котором хозяйничала тетя Маша. Прыгая по шиферу как Тарзан, издавая страшный грохот, зажав в потном кулаке 40 копеек, босой и полуголый, я представлял собой, наверное, эффектное зрелище. После каждого приземления я задирал голову и смотрел на своих собутыльников, а они, стоя на самом высоком коньке, махали мне руками, подбадривая; и с каждым прыжком их фигуры все уменьшались, а земля все приближалась. Наконец, мои ноги коснулись пятками асфальта, и переведя дух, я направился к Ларьку.

– Пива! – прохрипел я, вытирая мокрый лоб.

Маша, привыкшая ко всему, и бровью не повела при виде полуголого пьяного фраера с красными глазами и взлохмаченной бородой, и выдала мне пузырь. Лезть по крышам вверх у меня уже не было сил, да с флаконом в руках это было не очень-то удобно, и я обежал дом по Второму Неглинному и поднялся наверх знакомым путем. Позднее Редиска мне сказала, что если бы тогда я сорвался, то она бы прыгнула вслед за мной. Не знаю, не знаю, насколько это соответствует истине.

Ну, пиво мы, естественно, выпили, потом побалдели еще немного, но вдруг нас потянуло в сон, и мы решили немного отдохнуть. Зайдя в старую заброшенную квартиру, в одной из комнат мы обнаружили два дивана в неплохом состоянии и обрадовались. Сметя с них штукатурку и прочий мусор, мы устроились очень удобно: Джеггер лег на один, а мы с Редиской на другой, и собрались было смачно покурить, но тут – о ужас! – обнаружилось, что у нас не осталось ни одной сигареты и ни копейки денег.

Что делать в таком положении? Курить-то хочется!

– Ну, ладно, – сказал я Джеггеру. – Одевайся, толстяк, обувайся, толстяк, пойдешь, толстяк, сигареты стрелять, толстяк… А потом я пойду.

Джеггер молча влез в свои любимые зеленые штаны, почесал бороду и пошел на промысел. Не успел он выйти за дверь, как мы с Редиской… ну, не буду утомлять читателей. Примерно через час Джеггер вернулся и принес около десятка сигарет различного сорта и достоинства, и мы выкурили их молниеносно, так как Джеггер в пьяном виде курил как паровоз, да и Редиска от него не отставала.

Через некоторое время пришлось и мне отправляться на поиски. Тем временем уже стемнело, людей на улицах стало меньше, я прошелся туда-сюда по Бульвару и с большим трудом настрелял восемь штук. Почему-то я ходил не в своих джинсах, а в зеленых штанах Джеггера. Но на этом наши приключения не кончились.

Часов в 12 мы вдруг услышали шаги, шум голосов, мелькнул луч фонарика, и хриплый голос неприветливо осведомился, какого лешего мы тут разлеглись. У меня душа ушла в пятки, но через пять минут выяснилось, что это – всего лишь сторожа, наши же студенты с третьего курса, которые получают деньги за то, что ночами сидят в  специальной квартирке на первом этаже, чертят проекты и пьют водочку. Они пригласили нас к себе, и это пришлось очень кстати, так как мы уже умирали от голода, да и бутылочка водки совсем не помешала.

После того как все было выпито, один из сторожей вынул из тумбочки какой-то флакон и сказал, что лучше зубного эликсира ничего быть не может, но окружающие выслушали эту новость с недоверием. Тогда он налил себе полстакана и выпил не поморщившись. И я клюнул на эту удочку. И тоже выпил.

Трудно передать мое состояние после этой акции. Одеколон, ацетон, керосин,   денатурат – все что угодно, только не зубной эликсир! Большей гадости в своей жизни я не пробовал. С вытаращенными глазами я выскочил во двор и стал глотать воздух как рыба, выброшенная на берег. За мной вышли Редиска с Джеггером, и мы решили немного прогуляться, тем более, что сигареты у нас опять кончились, а компаньоны нам попались некурящие.

Выйдя на Бульвар (а время было три часа ночи), мы откололи такую штуку: стали останавливать редкие машины и Моторы и стрелять у водителей сигареты. Чаще нас просто посылали, но иногда давали, но вот беда – машин было очень мало, и в отчаянии Джеггер полез под мою любимую Лавку и насобирал кучу бычков. Хорошо, что не догадался перевернуть урну. Трудно себе представить, до какой степени мы могли опуститься. А ведь это было только начало, нам предстояло еще пережить и переварить третий курс – о, третий курс, это сказка, это дни и ночи, пропитанные парами алкоголя, это Дикие субботы и Похмельные воскресенья, это Кавказ, Иверия и Молдавский, это… а впрочем, вы скоро все узнаете, если не поленитесь прочитать Вторую Серию этой печальной Повести.

А теперь вернемся к танцам на Крыше. В пятом часу утра мы, наконец, угомонились, и отправились спать на наши излюбленные диваны, так как места в сторожке больше не было. Спали мы неплохо, но под утро страшно замерзли, и я побежал в сторожку, стащил там телогрейку, накрылся ей и снова заснул как убитый, а о Редиске и не позаботился.

Часов в 10 мы разлепили опухшие веки и первым делом чуть не умерли со смеху, потому что прямо перед нами лежал Джеггер, скрюченный как выжатый лимон и укрытый – чем бы вы думали? – Редискиной юбкой! Растолкав это дзен-буддиста, мы двинули в Баннер узнать насчет клаузуры. Она, конечно, уже началась, да у нас с собой и подрамников не было, и пришлось мне стрельнуть рублик и отправиться в Сандуны – что делать, похмелье – не тетка.

Вот в этом-то и заключалась злая шутка, которую сыграла с нами Крыша. Клаузуру мы не сдали, получили по двоечке, и соответственно, по троечке в зачетку. Это было тем более обидно, потому что к третьему курсу я более-менее научился чертить, и за последний проект получил четверку с плюсом. После этой тройки я махнул на все рукой и сдавал экзамены через пень-колоду, лишь бы спихнуть, и в результате установил личный Рекорд: семь троек за четвертый семестр. Если вы помните, я об этом уже упоминал. Помимо этого, у меня был «хвост», правда, в первый и последний раз, и то не по моей вине, но все-таки само по себе это о чем-то говорит.

Несмотря на все невзгоды, Крыша всегда оставалась для нас желанным местом. На какое-то время мы даже забыли про Квадрат, мы даже умудрились загореть на этой Крыше, и один раз затащили туда Леду, и она оценила Крышу по достоинству. И что самое интересное: впервые мы начали собираться втроем только на Крыше, совсем забыв про Толстяка, тем самым образовывалась база для создания новой Группировки, которую впоследствии я назвал Черные Вороны Второго Созыва. Но об этом в свое время.

Однажды с Джеггером случился припадок. В тот день мы устали от яркого сол-нца и спокойно покуривали на диванах, как вдруг Джеггер почувствовал себя так, как будто выпил ведро бензина. До сих пор никто из нас не знает, что же это было, так как мы с Редиской пили и ели то же самое в тех же пропорциях, но ощущали себя не более пьяными, чем обычно. Отходил бедолага Джеггер аж до полуночи, а потом нам пришлось вести его к метро как раненого комиссара и сажать на поезд. Да-а-а, иногда бывало и такое.

Не успели мы оглянуться, как навалилась Сессия, нужно было сдавать кучу зачетов, каких-то гнусных работ, короче, Прогибаться и Пукать, как говаривал Джеггер. Но и про Крышу мы не забывали. Один раз, не помню точно, когда и почему, я очутился в Баннере в полном одиночестве, и с горя пошел в Квадрат, и напился там до того, что прямиком двинул на Крышу, лег на свой диван и заснул КАК СОБАКА. Просыпаюсь: голова трещит, все болит, за окном темно, сколько времени – неизвестно, и спросить не у кого. Тут следует, пожалуй, пояснить, но вообще-то часы у меня были, но той же весной мы умудрились их продать в Сандунах за червонец, а деньги пропить на той же Крыше. В результате, с тех пор я «времени не наблюдаю», так как та пара часов, которые я в свое время украл у Джоконды и у Редиски (проклятая клептомания, наследие Толстяка!), приблизительно в это же время вышла из строя.

Так вот, я высунулся в окно, но в перекопанном Первом Неглинном движения   не наблюдалось, в Школе окна не светились, и я, превознемогая слабость, бегом побежал вниз. Решив сэкономить время, я вылез на Первый Неглинный через дыру в заколоченной двери (потратив на это 10 минут и чуть не свернув себе шею) и помчался к метро. К счастью, время оказалось 12 часов, я благополучно сел на поезд и поехал навстречу бессонной ночи.

Когда наступила пора экзаменов, для нас не было вопроса, куда идти отмечать сдачу или неудачу – конечно же, на Крышу. Обычно, спихнув очередной предмет, мы выходили на улицу, вдыхали воздух полной грудью с стремглав бежали в Ступеньки, чтобы успеть до перерыва. Покупали мы портвейн или водку, в Сандунах брали пивка на запивку, а на закуску – либо два плавленых сырка, либо банку килек в томате, ну и буханку хлеба. Кильки мы покупали потому, что из всех подобных консервов она стоила дешево при относительно большей величине. На Крыше у нас уже все было: и ящик, используемый вместо стула, и вилки, и ложки, и стакан, и даже газета. Мы с Джеггером поднимались на Крышу, где нас уже ждала Редиска (или приходила чуть позже), и начиналось повальное пьянство. Программа не изобиловала новшествами: напившись и обкурившись, мы прятались от солнца в комнатке, удобно устроившись на диванах среди невообразимой кучи мусора.

И так прошли наши лучшие годы. Больно и жутко вспоминать об этом, но что поделаешь – что было, то было. На что мы могли надеяться при такой жизни? На Второе Пришествие? На Страшный Суд? Но… всему свое время; а пока что ненадолго я хочу попрощаться с вами, упомянув на прощанье лишь о том, что осенью на Крышу мы уже не ходили, что вскоре тот дом совсем сломали, и осталось от Крыши одно воспоминание, но ее существование подтверждено в Марше Черных Воронов:

Где же твои двадцать лет? На Втором Неглинном!

Где же твои двадцать бед? На Втором Неглинном!

Где твой постоянный флэт? На Втором Неглинном!

Где тебя сегодня нет? На Втором Неглинном!

И т.д. Но с тех пор я терпеть не могу плавленых сырков и кильку в томате.

20 октября -16 декабря 1986 года. Москва.

 

 

ПОСТСКРИПТУМ-1. Ну вот, еще и Постскриптумы какие-то пошли, начнет ворчать недовольный Читатель, и так своей галиматьей все мозги прополоскал! Объясняю. Дело в том, что сейчас, печатая эту галиматью на Компе, я стараюсь максимально сохранить стиль, орфографию и прочее двадцатитрехлетней давности, дабы донести до вас информацию в том виде, в каком она мне тогда вспоминалась. Конечно, кое-какие явные ляпы, шероховатости и повторы я немного подкорректировал, убрал малозначительные эпизоды, кое-что добавил, но в процессе перепечатки обнаружил, что кое-что я упустил. Ну и добавь это в контекст, буркнет сердитый читатель – и дело с концом, нам-то по барабану! Э-э-э-э, нет, объясняю еще раз для тугодумов. Если вы обратили внимание, все главы Повести (кроме Эпизода 2) содержат примерно одинаковое количество страниц. Я к этому не стремился, но так уж получилось, а когда я это заметил, то уже старался не выходить за Формат. И поэтому я не хочу добавлять что-то в контексте (а на самостоятельную главу объема не хватит), дабы сохранить устаканившуюся структуру. Лучше добавлю отдельным дополнением, так даже интересней будет.

Итак, я хотел написать вот о чем. Напротив Баннера стоит красивое старинное здание, в котором располагается много контор. В том числе на углу Жданова (теперь Рождественка) и Варсонофьевского переулка была знаменитая на весь район Пирожковая. Наши студенты и «старички» ее хорошо помнят, но почти никто не знал, что рядом с входом в Пирожковую находилась неприметная дверь без вывески, которая вела в недра конторы под названием Гипрохолод. И по удивительному стечению обстоятельств, там работал мой постоянный Спарринг-Партнер, с которым в первые полгода тренировок мы так скорешились и притерлись друг к другу, что постоянно вставали в паре и работали вместе. Поступив в Школу, я периодически к нему забегал, а так как Гипрохолод – контора проектная, то я на протяжении всей учебы разживался у него ватманом, калькой, кнопками и т.п.  Очень удобно и экономно, блин.

А во внутреннем дворике того же Гипрохолода (со стороны переулка) находился склад подрамников нашего Института, и Спарринг-Партнер хорошо знал Кладовщиков (двух ребят с третьего курса) и помог мне бесплатно получить сначала маленький, а потом и большой подрамник (их продавал нам за три рубля не кто иной как Сленьков, который в то время  работал в нашей Мастерской, уйдя в Академку). А я сэкономил. Эх, жаба, жаба, ну почему ты так нас душишь?

ПОСТСКРИПТУМ-2. Раз уж я упомянул о Пирожковой, не могу удержаться от того, чтобы подробней описать это заведение. Нынешняя молодежь наверняка не знает, что кроме обычных печеных пирожков существуют еще и жареные, отличающиеся от обычных вкусом, цветом и внешним видом. В домашних условиях вряд ли кто рискнет их приготовить, а вот в Московских пирожковых это было фирменным блюдом.  Стоили они 10 копеек в отличие от обычных пятикопеечных и были удивительно вкусны. Правда, посетители иронизировали, что жарили их «на машинном масле», а в качестве начинки запихивали бродячих кошек (действительно, мяса там было маловато), но ели с удовольствием, запивая кофе или бульоном. А студенты брали их пакетами на вынос. Мы этими пирожками закусывали еще в то время, когда по вечерам пили пиво со Зверем, а уж когда я начал учебу, то наш Маршрут №1 редко проходили мимо Пирожковой. Но существовала одна хитрость. Молодежь, опять же, не помнит, что в Совдеповские времена очереди были везде: в магазинах, прачечных, сберкассах, пунктах приема стеклопосуды, столовых, в том числе и в пирожковых. И непосвященные стояли. А я поступал так: подходил к прилавку с другой стороны, давал рубль продавщице (она меня уже знала, да и всех наших), и она совала мне пакет, куда клала 13-15 пирожков. Они же неучтенные, кто их считать будет. А денежки в карман. И ей навар, и мне удобно, быстро и выгодно. И такой способ покупки казался мне естественным. Но не каждый мог на это решиться.

Однажды мы с Джеггером отправились в Зеленый Веник, я отправил кореша в Пирожок, объяснив ему теорию, а сам двинул на Бульвар. Сижу, пью пиво, проходит 10 минут, 15 – Толстого все нет. Наконец, появляется, слава богу, с пирожками.

– Ты где был? – удивляюсь я.

– Пирожки покупал!

– А почему так долго?

– Очередь…

– Но я же тебе все объяснил!

– Ну… я…  как-то… неудобно… – и мой застенчивый друг скромно потупился.

Вот в этом был весь Джеггер. А сейчас таких пирожков уже нет. Грустно.

ПОСТСКРИПТУМ-3. Совсем забыл упомянуть об одном смешном Эпизоде.      Кроме основных Уроков у нас ведь еще была и Физкультура, и тут студентам предлагали на выбор две секции: Баскетбольную и Легкой Атлетики. Я тут же заявил, что хочу заниматься плаванием (ибо в детстве ходил на занятия три года, да и вообще, очень люблю воду), но мне объяснили, что секция теоретически существует, но находится в подвешенном состоянии, ибо для плавания нужен Бассейн, а его нужно арендовать, но этот вопрос пока не решен. И пришлось мне идти в Баскетбол. Ты что, и в баскет играл, спросит недоуменный читатель? Ну… играл, не играл… Поясняю.

Дело в том, что для тренировок наш Сэнсей арендовал спортзал в обычной школе (это только Штурмин сидел на настоящей Базе), мы переодевались в общей раздевалке, а Сэнсей в комнате тренеров, где хранился спортинвентарь. Обычно, все приезжали за 30-40 минут до начала тренировки с целью разогреться и размяться. И вот как-то Сэнсей вышел в зал с баскетбольным мячом в руках и предложил поиграть. Ну, мы и начали бегать с мячом по залу, не соблюдая, естественно, никаких правил, зато с большим удовольствием. Конечно, с точки зрения постижения Карате это было не совсем правильно. Например, Леня Нашев, тоже Заслуженный Каратист, рассказывал мне в Больнице, что они перед тренировкой разминаются традиционно, то есть бегают, кувыркаются, отжимаются на кулаках, делают силовые упражнения и растяжку. Ну, а у нас стало традицией играть в баскет, и уж для разогрева мышц это было идеально. Кстати, из всей нашей команды только Сэнсей и Спарринг-Партнер играли профессионально, но и я не ощущал себя в последних рядах, поэтому и решил, что сумею справиться и в Баннере. Но не было тут-то! Среди ребят, которые явно занимались этим спортом раньше, я почувствовал себя полным профаном, правила нарушал каждые пять минут. Впрочем, это меня не расстраивало (ведь мы не готовились к Чемпионату Мира), и я просто как бы отбывал повинность, немного завидуя Джеггеру, который на своей Атлетике валял дурака и играл в футбол. А в конце первого курса я отколол такую штуку. По Школе прошел слух, что в Городе состоится межинститутские соревнования по плаванию, и от нас тоже нужна команда. Я тут же побежал к Главному Физкультурнику, напомнил, что я изначально просился на Плавание, что я Заслуженный Пловец и т.п. – короче, в команду я попал. Проплыл я, конечно, средне, но тут был главным сам факт участия, и пришлось им записать меня в секцию. Но пока я еще числился в Баскетболе, и надо было сдавать зачет, туды его в качель!

В тот теплый майский день погода шептала, и мы с Джеггером и Риной договорились пойти на Бульвар попить пивка. Спокуха, ребята, – сказал я, – ждите меня у фонтана, я сдам зачет и приду через 15 минут. Но опять не было тут-то, зар-р-раза! Зачет, в принципе, был простеньким: надо было всего лишь пять раз подряд забросить мяч в кольцо со штрафной отметки. Просто? Но только не для меня! Мои коллеги «отстрелялись» минут через 15-20, а я все стоял и кидал эти проклятые мячи. Не то, что подряд, я вообще не мог попасть в это проклятое кольцо. Рина с Джеггером прибегали уже по третьему разу, махали руками и смеялись, я кричал: Щас, щас! – и продолжал промахиваться. Баскетболист тоже ошизел и засел с Физкультурницей в каморке гонять чаи, а когда я наконец выполнил норму, он заявил, что этого не видел, собака, и мне пришлось кидать по новой. И только через полчаса мне удалось добиться результата. Вывалившись из раздевалки в полуобморочном состоянии и ругаясь как Толстяк, я повис на плечах Рины и Джеггера, и мы рысью понеслись в Ларек. Зато уж с каким кайфом пошло холодненькое пиво – просто не передать!

Но на втором курсе я их всех объехал на кривой кобыле. Официально я числился в Плавании, но вопрос с арендой Бассейна все решался, решался, решался… но так и не решился. В результате весь третий семестр я ВООБЩЕ на Физкультуру не ходил. После Н.Г. стало ясно, что этот вопрос не решится никогда, и я с чистой совестью пошел в Атлетику, где валял дурака и играл в футбол до лета. Правда, в мае нам пришлось бежать общегородской Кросс, но мы с Джеггером пробежали его очень МОДНО. После выстрела стартового пистолета все участники сорвались с места и побежали так, что только пятки засверкали, и через полминуты скрылись за деревьями (мы по парку бежали), а мы с бородатым «спортсменом» потрусили мелкой рысью, никуда не торопясь, переговариваясь, периодически делая привалы и заходя в Гогу под кустик (только что не перекуривали) – короче, на финиш мы прибыли чуть ли не через час, когда все тренеры и прибежавшие ранее участники валялись на траве от смеха. После чего мы получили зачет Автоматом и спокойно приступили к сдаче Сессии.

ПОСТСКРИПТУМ-4. Вы знаете, где находится Театр На Юго-Западе? Обижаешь, – прогнусит обидчивый читатель, – кто же не знает, что знаменитый на всю Москву Театр ютится в небольшой Пристройке к дому номер 125 по Проспекту Вернадского. Верно. Но не каждый знает, что именно около этого дома снимались некоторые сцены из фильма «Ирония Судьбы». Помните эпизод, когда Яковлев и Мягков выходят из подъезда? Так вот, это первый подъезд, и если бы камера сместилась чуть правее, то можно было бы увидеть крышу той самой Пристройки. В этом подъезде жил мой одноклассник Мозга, с которым во время учебы я особо не общался (но был немного «с приветом»), но весной 79-го вдруг ненадолго скорешился. Тот период был для меня исключительно напряженным, я ходил на курсы и на неделе и по субботам (именно тогда я по дороге домой пропускал пару кружек в Остановке), во второй половине дня рисовал голову (домашнее задание), а в воскресенье с утра ехал к Мастеру на Рисунок. После этого я чувствовал себя таким ухайдаканным, что снять стресс просто было необходимо. Но как и с кем? Ну, как – это понятно, а вот с кем… Маэстро, Сквам и Боксер почти не пили, Позднячок, Старик и Гриф топтали рожь кирзовыми сапогами на Зоне, а мне нужен был компаньон, чтобы купить (выпить-то я мог и один без проблем) Дринк, ибо с моей молодой рожей соваться в Винный было бесполезно. Тут-то я и наткнулся на Мозгу, которому тоже был нужен собутыльник. Поэтому после Рисунка я сразу ехал к нему, он бежал в магазин, а потом мы запирались в его комнате (где его предки нас совсем не беспокоили), спокойно внедряли и слушали музыку. Но это я так, к слову.

Интересно то, что я понятия не имел о том, что в Пристройке обосновался Театр, и только тогда, когда в Баннере начали распространять билеты, я туда попал. Попал на знаменитого «Дракона», где Авилов меня просто потряс, хотя играл еще не Ланселота, а Генриха. Но это я опять к слову, у меня с Пристройкой связаны совсем другие воспоминания. Я уже упоминал о том, что в соседней школе существовала весьма известная группа «Земное Притяжение». Ее первоначальный состав: Гитарист, Маргарин на басу, Сус на клавишах и Коллега на барабанах. Об этом я узнал от самого Коллеги, с которым я постоянно общался, ибо мы вместе учились в Профцентре на художников-декорато-ров. Я потому и называл его Коллегой, что он преподал мне азы, если можно так выразиться, «барабанного искусства», он же служил для меня главным поставщиком пленок с западным роком. В конце восьмого класса группа развалилась, Коллега и Сус перешли в нашу, только что открывшуюся школу в параллельный класс, но я все-таки успел оценить ее музон, когда на Вечере 6 ноября в перерыве они вышли на сцену и сыграли пару песен. Для 15-тилетних пацанов качество исполнения было невероятное, это вам не какие-нибудь «Ранетки». Но в конце девятого класса группа возродилась в новом составе: Гитарист, Петер из нашего класса на басу и Леня Нашев на барабанах. А Сус играл то-лько на «выездах», на наших Вечерах брезговал. Но ребята и так лабали капитально, причем, не пели, а только давили импровиз, особенно выделялся Гитарист, который мог «пилить» полчаса без перерыва, ну прямо, Джими Хендрикс. Я не знаю, где они репетировали, но в конце 10-го класса они каким-то образом исхитрились выбить для себя эту самую Пристройку! Раньше, видимо, там занималась какая-то спортивная секция, так как в углу лежали сложенные маты, а вдоль стен стояли различные спортивные снаряды. Помнится, Гитарист, прибегая почти каждый день в нашу школу на большой перемене, постоянно напрягал Старика, предлагая ему привести на репетицию каких-нибудь шлюшек. А Старик все менжевался, мотивируя это тем, что девки-то есть, но вот заниматься Этим на матах им НЕ В КИПЕЖ, нужен комфорт, интим, то да се. Короче, гнал пургу. Зато мне подфартило в июне 77-го поприсутствовать на репетиции «Земного Притяжения». Репетиция, ну и что тут такого, спросит недогадливый читатель? Да все дело в том, что именно в тот день к ним приехал довольно известный в Москве гитарист по прозвищу Гарик Косой. Как я к ним примазался, не помню, возможно, просто на улице встретил, но самое смешное, что влезали они в Пристройку через окно с того самого крыльца, правда, ключ от каморки, где хранился Аппарат, у них был. Тут и Гарик появился. Для начала он снял рубашку, затем показал Петеру и Лене ритм, тональность и основную тему, потом в один глоток высосал полбутылки портвейна, и воскликнув: Вот теперь можно играть! – вдарил по струнам. Это надо было видеть и слышать! Уж на что Гитарист был виртуозом, но Гарик затмил и Гитариста, и Хендрикса, и самого Пейджа. Играя, он прижимал левым плечом к щеке полупустую бутылку, периодически к ней прикладывался, продолжая «пилить» одной левой, а затем водил этой бутылкой по струнам как смычком – и так он лабал около часу. Петер и Леня уже взмокли, и только оставшийся не у дел Гитарист исполнял роль звукооператора, записывая этот «концерт» на кассетник. А потом допили портвейн. Вот так мы веселились.

Ладно, хватит Постскриптумов, читайте Вторую Серию.

серия вторая

Квадратные

и Скверные

КУРС ТРЕТИЙ

 

НЕ ПИВОМ ЕДИНЫМ!

 

 

УВЕРТЮРА 4

Если вы помните, я уже упоминал о том, что, будучи студентом первого курса,   завел специальную тетрадку для записи интересных мыслей, приходящих мне в голову во время лекций или семинаров. Дело пошло и приняло нешуточный размах, так как безделье на уроках доводило меня до кондрашки, я писал много и плодотворно, и в основном, мои мысли сами собой получались рифмованными.

Вскоре пришлось завести еще одну тетрадку, и к концу второго курса на свет была произведена серия так называемых «несерьёзных стихов» под названием Квадрофония: Бунт-Агония-Нирвана-Интоксикация.

К началу третьего курса я обнаружил, что углубившись в «несерьезное» творчество, я совсем забыл о серьезном, и решил, что с этим пора кончать. Тем более что на третьем курсе я сильно налег на прозу.

Но как-то так получилось, что желание творить взяло свое, а может, мне не захотелось прерывать Традицию, но факт тот, что все-таки я завел еще одну тетрадь, которую так и назвал – Интересные Мысли. В ней, кроме стихов (кстати, весьма маразматических), я действительно записывал мысли, афоризмы, наблюдения и прочее, но так как в тот период мы ходили на уроки весьма редко, то эта тетрадь была закончена лишь к кон-цу четвертого курса.

Так, к чему это я? Дело в том, что начиная этот Эпизод, я был уверен, что девиз Не Пивом Единым! был провозглашен мною именно в этой тетради, но просмотрев ее минуту назад, обнаружил, что ошибся. Удивившись, я взялся за Квадрофонию и в разделе Нирвана нашел то, что искал. Стих «Не Пивом Единым!» был рожден мною 17 марта 81-го, то есть в тот день, когда мне исполнилось 21.

Значит, уже тогда нас воротило от пива, хотя мы не забывали про Сандуны и    про Квадрат, но мечтали о чем-то большем. И вскоре мы стали посещать незабвенную Крышу, где, как вы помните, пили далеко не пиво.

Все это я веду к тому, что девиз Не Пивом Единым! можно смело поставить заголовком ко всему третьему курсу, так как именно тогда мы начали переходить на более крепкие напитки, вернее, все реже мы пили пиво в чистом виде. Ну что ж, читайте и запоминайте…

ЯРОСЛАВЛЬ: ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Вы бывали в стольном городе Ярославле? Если нет, то советую вам там побывать, только не забудьте заранее купить обратный билет, иначе вы рискуете не вернуться в Москву. Но… начну по порядку.

Следуя традициям нашей Школы, все ученики, окончившие второй курс, должны были пройти Практику по рисунку и живописи. Зачем и кому это было нужно, я не знаю до сих пор, по-моему, это делалось просто для того чтобы не дать бедным студентам расслабиться на целое лето. Правда, в нашем случае, результат получился об-ратный, так как в Ярославле мы расслабились до такой степени, что не могли сосредоточиться до конца третьего курса.

Так вот, обычно эту практику проходят в разных местах, кому как повезет, и то, что в Ярославль поехали именно мы, было чистой случайностью. Но я думаю, в любом другом месте мы повеселились бы не хуже. Состав нашей экспедиции: я, Джеггер, Толстяк, Юниосов, Кролик, Воронок, Главарь, Сэр и Дудочник; а из женщин присутствовали несколько девочек из нашей группы и штуки три-четыре из другой.

Как я уже упоминал, до отъезда мы с Джеггером успели поработать на Хладокомбинате, где нахалтурили по 50 рублей. Но самое интересное, что работали мы «на Ярославль», а деньги получить не смогли, потому что на этом дурацком комбинате Зряплату выдавали только в определенные дни раз в неделю. И пришлось мне брать с собой тот последний полтинник, который остался у меня от Сахалинской эпопеи, и за который я заработал «хвост» на осень. Джеггер с Толстяком, по странному стечению обстоятельств, тоже наскребли по полсотни, и таким образом у нас оказалась 150 р. на 20 дней. Это меня немного угнетало, я еще хорошо помнил те 240 рублей, за месяц пропитые в Колхозе (это на казенных харчах!), а тут нас было трое, а сдерживать себя мы не умели; и я боялся, что к концу практики мы останемся на нулях, и вы понимаете, как это было бы неприятно. Но, к счастью, нам хватило, но только в силу сложившихся обстоятельств, о которых позднее.

К поездке мы готовились обстоятельно. В день отъезда (это была суббота, Батюшка отдыхал на даче) Джеггер приехал ко мне с утра с вещами, я уже тоже упаковался, и мы пошли в магазин. Купив штук 5-6 бутылок красного вина, мы удобно расположились на кухне и стали пьянствовать, предвкушая веселый отдых и радуясь теплой погоде.

И вдруг резкий звонок прервал нашу идиллию. Открываю дверь и вижу: на по-роге стоит Хирург собственной персоной, давний друг Батюшки, живущий в далекой Башкирии.

– Ну, ты как снег на голову! – облегченно выдыхаю я, пропуская его в прихожую.

– Вот, приехал на курсы повышения квалификации, – бормочет он, снимая ботинки. – А где отец?

Я завожу его на кухню, объясняя, что к чему, знакомлю с Джеггером, а так же   довожу до его сведения, что вскоре мы уезжаем.

– Слушай, – говорит он. – Сходи, купи вина, а то очень жарко, пить хочется.

И дает мне трешку.

Долго упрашивать меня не приходится, и мы с Джеггером летим в магазин, где покупаем еще несколько бутылок для себя.

Солидно внедрив, мы, наконец, начинаем собираться, упаковываем оставшиеся пузыри и кое-что из закуски и покидаем мой гостеприимный дом, оставив Хирурга дожидаться Батюшку.

Выйдя на перрон Ярославского вокзала, мы первым делом видим Толстяка, нагруженного как верблюд. Вся беда в том, что нам нужно было брать с собой кучу громоздких вещей: подрамник, ватман, карандаши и прочую мелочь, да и о одежде тоже нельзя было забывать. Поэтому мы нагружены не хуже Толстяка, и всей гурьбой идем искать свой вагон. С нами ехал лишь один преп с Кафедры – назовем его Борода.

Удобно расположившись в сидячем вагоне, мы поехали. Надо полагать, ехали    мы очень весело, Главарь с Сэром попеременно играли на гитаре, Дудочник, само собой, свистел на дудке, а мы с Юниосовцами совершили обмен: махнули один флакон вина на стакан самогона. Словом, по прибытию в Ярославль мы с трудом держались на ногах.

Поначалу этот город встретил нас неприветливо. Приехали мы уже поздней ночью, никто нас не встречал, и Борода сбил все каблуки, пока не нашел для нас какой-то автобус. Ехали мы, как нам показалось, очень долго, куда ехали – никто не знал, за окнами стояла плотная тьма, и наконец, приехали – в какое-то здание посреди леса. Не обратив внимания на природные особенности, мы завалились в стеклянную дверь, надеясь только на то, что спать можно и на полу. Внутри нас встретили также весьма холодно, Борода долго с кем-то препирался, в конце концов, нам поставили раскладушки в каком-то обширном помещении, и мы стали укладываться.

Но прежде чем лечь спать мы с Джеггером откололи такую штуку: сели на пол в узеньком коридоре и начали пить последний пузырь прямо из горлышка, закусывая гигантской палкой копченой колбасы. Мимо нас ходили люди, они перешагивали через наши ноги, но молчали. Когда нам надоели эти посиделки, в моем мозгу что-то щелкнуло, и я вдруг сообразил, что Ярославль стоит на Волге, следовательно, имеет смысл пойти и искупаться.

– Волга! – орал я, размахивая руками. – Здесь должна быть Волга! Пойдем, Джеггер!

Было уже два часа ночи, все остальные компаньоны давно спали, а я все угова-ривал Джеггера, но он упорно отказывался и пытался удержать меня, но я с криком: Приехать на Волгу – и не искупаться?! – выскользнул из его рук и выпрыгнул в окошко. Хорошо, что нас поселили на первом этаже.

Я понятия не имел, где находится Волга, но двинулся вперед прямо через лес в полной уверенности, что не ошибусь. Но я ошибся. Пройдя метров сто, я провалился в болото, но меня это не остановило, и я брел до тех пор, пока не завяз по пояс. Тут я подумал-подумал и повернул обратно. На следующий день выяснилось, что шел я вдоль реки. Так вот действует вино на умственные способности.

Утром мы с трудом разлепили веки, а разбудил нас шум голосов и шарканье ног. Оглядевшись вокруг, мы с удивлением обнаружили, что на временный ночлег нас расположили в столовой, а местные аборигены с утра пораньше собрались позавтракать и наткнулись на нас. Они глядели на наше лежбище во все глаза, а тут еще проснулся Толстяк и без церемоний начал расхаживать по холлу в одних трусах, плюясь и сморкаясь во все стороны. Джеггер тоже проснулся, но увидев мои штаны, покрытые засохшей тиной, чуть не упал с раскладушки от смеха. Короче, с самого начала аборигены были настроены к нам не очень доброжелательно, не говоря уж об администрации. Забыл упомянуть, что здание, в котором нас так нелюбезно приняли, на трезвую голову оказалось общагой местного университета, стоящее, действительно, в лесу.

Нас начали расселять. Мест, конечно же, не хватило, и только наши девочки загнездились в нормальных комнатах, а представителей сильного пола впихнули по трое в так называемые Комнаты Быта, предварительно вынеся оттуда гладильные доски. Хотя мы спали на раскладушках и были лишены других элементарных удобств, я был даже рад такому раскладу, потому что в Номерах  (как мы их называли) не обязательно было следить за чистотой, к тому же окнами они выходили на торец здания и имели балконы, на которые можно было выйти и из коридора, которые соединялись между собой пожарной лестницей. Так что мы имели возможность ходить друг другу в гости напрямую.

Жили мы так. На третьем этаже – Черные Вороны, на пятом – Юниосовцы, на    шестом – наши девчонки, а на восьмом ютились Главарь, Сэр и Дудочник. Бывало, выйдешь на балкон, наберешь в легкие побольше воздуху и гаркнешь: Главарь! – и тут же сверху свешивается несколько голов. Очень удобно. Да и вид с балкона открывался весьма симпатичный, весь Ярославль лежал как на ладони.

Надо сказать, что здание общаги стоит на одном берегу реки, а сам город – на другом, а мост находится не так уж близко, что очень неудобно в транспортном отношении. Я не завидую Ярославским студентам! Мало того, что от общаги до ближайшей остановки ходьбы 15 минут, так еще и автобусы ходят раз в полчаса, и вечно перепол-ненные, так что большинство из них просто проезжает мимо – некуда садиться. Ну, ладно, летом все-таки тепло, а зимой? А если это тянется 5-6 лет? Лично нам с Джеггером надоело это за два дня, и в дальнейшем мы старались ездить в город только в случае крайней необходимости. А ездить, по идее, было нужно, ибо за двадцать дней мы должны были выполнить девять работ по рисунку и семь по живописи, и рисовать мы собирались памятники старины (в основном, церкви), расположенные в самом городе.

Но мы, сами понимаете, вовсе не собирались утруждать себя работой, тем более, погода этому не благоприятствовала. В первый день нашего пребывания никто никуда не ездил, и мы рисковали остаться без выпивки, так как винных магазинов поблизости не было, но на наше счастье, именно в этот день в столовую завезли пиво (что бывало очень редко, как утверждали аборигены), сразу же образовалась очередь, но мы, не моргнув глазом, пролезли без очереди и закупили полтора ящика, да еще при этом сдали около двадцати молочных бутылок, которые мы насобирали по всем этажам.

На следующий день мы поехали в город и всем скопом двинули в Кремль. Нас долго не пускали и смотрели весьма подозрительно, гоняли с газонов, хотя вместо травы там валялся какой-то хлам; короче, всячески мешали рисовать, а потом выгнали Джеггера за ворота только за то, что он снял ботинки и носки. Я демонстративно ушел вместе с ним, не успев толком ничего нарисовать, и поклялся, что ездить в этот негостеприимный город буду как можно реже. А природа там была отличная. В первый же день мы посетили пляж у края небольшой деревеньки, что соседствовала с общагой. Ходьбы от общаги до пляжа – пять минут, но по дороге мы не забывали обрывать вишни, пышно растущие за заборами деревенских домиков. Нет смысла объяснять, что такое Волга в разгаре лета. Само собой разумеется, что на пляже мы проводили большую часть нашего времени – я имею в виду себя и Джеггера, остальные все-таки пытались что-то изобразить на листках ватмана.

В наше первое купание мы с Толстяком переплыли реку (Джеггер испугался) и походили по городу в одних плавках (впоследствии выяснилось, что мы дошли почти до центра), на городском пляже поглазели на «сисястых телок» и поплыли обратно. Выражение «сисястые телки» я позаимствовал из лексикона Толстяка, который как-то, во время очередной прогулки по городу вдруг заорал на всю улицу:

– Ха! А здесь все телки – сисястые!

Но в тот день, когда нас с Джеггером выгнали из Кремля, нам было не до телок. И мы отправились на поиски винных точек.

ЭПИЗОД 18

 

В начале третьего курса мне предстояло решить одну важную проблему: как избавиться от Редиски. Вообще-то, эта проблема не так уж сложна, всегда можно просто послать, но я человек деликатный и не люблю обижать людей просто так, тем более устраивать скандалы и трепать нервы себе и другим. К тому же Редиске я был обязан многим, она содержала меня в течение целого года, но продолжать наши отношения я просто не мог. Я по природе не однолюб и всегда менял женщин как перчатки, поэтому они и не занимают много места в моей жизни. Некоторые ханжи могут не согласиться с такой позицией и лепетать какой-нибудь вздор о Великой Любви, привязанности, постоянстве, долге и прочей чепухе; но лично я не люблю связывать себя какими-либо обязательствами и подставлять свою голову под каблук, даже если это каблук золотой туфельки.

Правда, Редиска в этом плане была очень тактична, она не требовала ничего кроме физической любви и сама любили меня вполне бескорыстно. Но год для меня – огромный срок, да еще так вышло, что кроме нее в тот период я ни с кем не встречался, не считая нескольких пьянок у Толстяка и в других местах, где иногда присутствовали легкодоступные бляди; так же я не принимаю в расчет всю эту авантюру с Мариной-1.

Весной 81-го, во время одной из последних встреч, я попытался бросить первый камень. Мы сидели с Редиской в нашем Лесу, едва успев убежать из-под носа вернувшегося Батюшки, и допивали последнюю бутылку. И тут я предложил Редиске родить, на что она с радостью согласилась, и тут же добавил, что хочу найти себе новую любовницу. Она долго молчала, а потом попросила этого не делать. Короче, говорить на эту тему я больше не стал, и мы расстались, твердо договорившись, что в следующий раз займемся вопросом деторождения вплотную. Но в том то и беда, что наша встреча действительно оказалась последней.

Вернувшись в конце августа из Самарканда, я решил поставить все точки над Ё. И у меня был мощный стимул: тогда я был увлечен Мариной-2, и встречаться с Редиской после Марины казалось просто дикостью. Но все-таки мне было неудобно просто так взять и сказать:

– Ты знаешь, Редиска, я нашел себе новую любовницу, нам нужно расстаться.

И поэтому, после долгих раздумий, я решил воспользоваться помощью Джеггера. То, что он нравился Редиске, я заметил еще во время встреч на Крыше, и я начал обрабатывать этого меланхолика. Прежде всего, я разъяснил ему ситуацию, и он согласился со мной по всем пунктам, а также признался мне, что Редиска ему тоже понравилась. Вырвав из него согласие на эту авантюру, я позвонил Леде и предложил собраться у нее дома. Она согласилась, и в начале сентября мы поехали в Солнцево. Не помню, кто еще из наших присутствовал на этом вечере, но Редиску я увидел впервые после трехмесячной разлуки и сразу повел себя так, чтобы она поняла мои крутые намерения. И надо же – мой план полностью удался. Джеггер, конечно же, сидел как истукан, но Редиска сама пригласили его на танец после того, как я танцевать не пошел и сообщил ей, что нашел себе Марину. В общем, она все прекрасно поняла и стала усиленно соблазнять Джеггера, уж не знаю, почему: то ли для того чтобы мне досадить, то ли боялась остаться в одиночестве, то ли бородатый сюрреалист Джеггер ей действительно понравился.

Короче, через неделю я узнал от Джеггера, что она уже затащила его в постель, и я, облегченно вздохнув, переключил все свое внимание на Марину-2. Но я никак не мог предположить, что Редиска с Джеггером завяжутся так прочно, что не смогут расстаться до сегодняшнего дня. Наши дальнейшие отношения складывались весьма своеобразно. Поначалу то, что Джеггер постоянно общается с Редиской, мне нравилось, но потом это стало надоедать. И причина этого была в том, что мне показалось, будто бы Редиска покушается на моего друга. Нет, конечно, не в прямом смысле, просто я думал, что она стала занимать в жизни Джеггера слишком большое место и слишком воздействовать на его воображение. И я начал накручивать Очкарика против этой вертихвостки. Так началась наша незримая Великая Битва, которую впоследствии по аналогии «битвы за Москву» я назвал «Битва за Джеггера». Самое смешное, что то чувство, которое я испытывал к Редиске, вернее всего можно было назвать ревностью А выразить его можно было так: Нас на бабу променял. Дело в том, что за два года я очень привык к Джеггеру, и не представлял себе, как бы я учился в проклятой Школе, если бы не видел рядом с собой его бороду. Если этот фраер иногда прогуливал какой-нибудь урок, я чувствовал себя не в своей тарелке и не знал, чем заняться в течение полутора часов. Даже курить одному мне было неинтересно, не говоря уже о пиве и других развлечениях. Я забыл упомянуть, что в начале третьего курса от нас ушел Толстяк – он перевелся в десятую группу вслед за Главарем, став членом Мафии. Так Черные Вороны лишились одной составной части, но не распались, а сплотились еще крепче. И вот мне показалось, что по нашей броне, отгородившей нас от всего остального мира, Редиска готовится нанести сильнейший удар. Интересно, что в предыдущие годы никакие любовницы не могли повлиять на наш союз. У Джеггера были свои девочки, о которых я знал лишь понаслышке, он знал некоторых моих, но никогда у нас не было ситуаций типа таких. Например, выходим мы из Школы после трудного и нудного урока, и я выдыхаю:

– Ну, Толстый, теперь пойдем в Квадрат!

Кстати, пользуясь случаем, хочу пояснить, что Джеггера я иногда называл Толстым (как и он меня), в отличие от Толстяка, которого Мафиози называли Пэтю.

Итак, я радостно потираю руки в предчувствии Квадратного дебоша, как вдруг Джеггер заявляет:

– Нет, я сегодня не могу, я договорился встретиться с Редиской.

– Вот те раз! – я даже останавливаюсь от изумления. – Мы же вчера договорились!

– Ну… так получилось…- тянет Джеггер, пожимая плечами. И никакие уговоры больше на него не действуют, он уходит в сторону метро, а я, злой КАК СОБАКА иду пить пиво в полном одиночестве. И такие штуки повторялись раз за разом. И я никак не мог понять, как это можно договариваться о чем-то, обещать, но в последний момент, услышав по телефону голос обыкновенной бабы, бросить все и бежать к ней, поджав хвост. Естественно, меня это выводило из себя, и я начал капать Джеггеру на мозги.

Я уговаривал его очень красиво, я говорил о святой мужской дружбе и Великой Любви, я приводил исторические примеры, я доказывал, что все женщины одинаковы, и что для мужчин унизительно сидеть под каблуком, я убеждал его, что Редиска спит и видит, как бы нас поссорить, я попрекал его тем, что он изменяет нашим Идеалам, но все было без толку. Джеггер во всем соглашался со мной, кивал головой, но упорно продолжал с ней встречаться. И тогда я переменил тактику. Чтобы вырвать бедного Джеггера из цепких лап этой хищницы и лишить ее преимуществ, которыми в избытке наделена каждая женщина в виде многочисленных уловок и прелестей, я решил встречаться втроем. Так образовалась Группировка Черный Воронов Второго Созыва, и Редиска вполне заменила нам Толстяка. Наши встречи продолжались еще долгих два года, постепенно я становился более лоялен по отношению к Редиске, и в конце концов наша Битва закончилась вничью, а в результате я сумел извлечь немало выгоды из их связи. Интересно, что в самом начале нашего тройственного союза Редиска, видимо, еще не сумела изжить остатки любви ко мне, и несколько раз мы занимались любовью втроем; но потом, почувствовал мое противодействие, вдруг как-то отгородилась, стала стесняться; но затем наши отношения уровнялись, и она вновь могла при мне свободно переодеваться.

В общем, с начала третьего курса, то есть с осени 81-го Черные Вороны начали свое триумфальное восхождение на Олимп, оставив далеко позади остальные Группировки, и разве только Мафия наступала нам на пятки.

ЯРОСЛАВЛЬ-2: СИСЯСТЫЕ ТЕЛКИ

 

Да-а-а, в Ярославле телок хватало. Но на первых порах мы на них не обращали внимания, так всецело были поглощены вливанием в свои животы различных отнюдь не безалкогольных напитков. На второй вечер нашего пребывания в общаге произошла драка, которую затеял Дудочник. Собственно говоря, дрался один Дудочник с местным аборигеном, перепив сказочного напитка Ярославского производства под названием Яблочко. В это время мы тихо-мирно пили тот же напиток у себя в Номере, а Главарь и Сэр вышли подышать свежим воздухом со своими девочками. После этой истории к нам стали относиться еще хуже и предупредили, что живем мы в общаге до первого замечания.

Следует с удовлетворением отметить (как тогда начал говаривать Сэр), что винных точек в Ярославле было гораздо больше, чем церквей, и этим мы умело пользовались. Пили мы в основном Яблочко, чередуя его с Вермутом, но не брезговали и водочкой с пивом. Прежде всего, мы пересчитали наши финансы, прослезились, вспомнили Колхоз и решили, что лучше недоесть, чем перепить. Вследствие этого решения мы уделяли нашему питанию на удивление мало внимания, ограничиваясь самым необходимым, варили супы из пакетиков по 12 копеек, закусывали килькой в томате, стараясь есть побольше хлеба и курили как паровозы, опираясь на крылатую фразу Главаря: Чем больше куришь, тем меньше хочется есть. А курили мы самые дешевые сигареты, Дымок или Астру, не считая первых трех дней, когда Джеггер обнаружил в магазине богатый набор фирменных сигарет, которых тогда еще не было в Москве, и закупил несколько пачек Кента и Ронхила, но на этом рискованный эксперимент закончился. Словом, мы экономили на всем, кроме выпивки.

А пили мы славно. Второй наш девиз звучал так: Ни дня без градуса! – и мы следовали ему неукоснительно. Основным поставщиком горючего у нас стал Толстяк, так как вскоре мы с Джеггером совсем обленились и перестали ездить в город. Толстяк же рисовал прилежно, каждый день он привозил по готовому эскизу, а мы с Джеггером успешно копировали его работы через стекло. Когда пришла пора переходить на живопись, мы снова копировали эти же рисунки и раскрашивали их на глаз. Но все равно Толстяк успел сделать почти все работы, что же касается нас с Джеггером, то дай бог, если мы сумели выполнить наш план работ на 30%. Это и немудрено: мы целыми днями валялись на пляже, купались, воровали вишни, пили пиво в деревенском ларьке, а вечером приезжал Толстяк, и мы начинали пьянствовать, а затем шли в гости к девочкам, где я пел песни под гитару.

Так пролетали наши дни. Иногда мы с Джеггером брали на себя обязанности поставщика, особенно после того случая, когда Толстяк в течение двух дней подряд не привез ни грамма (говорил, ничего не было, и плевался во все стороны), и мне пришлось пить одеколон, так как я еще хорошо помнил те три трезвых дня в Колхозе, когда мы лезли на стенку. Одеколон я пил впервые и, доложу вам, ощущение не из приятных. А точнее, гадость несусветная. Правда, зубной эликсир еще хуже. Ни Толстяк, ни Джеггер не рискнули последовать моему примеру, и поэтому на следующий день мы с Очкариком решили отправиться на изучение местных нравов, не доверяя больше Толстяку.

Ранним солнечным утром (то есть где-то в два часа дня) мы сели на тот же единственный автобус, но поехали в обратном направлении. Через две остановки мы въехали в какой-то захудалый поселок и направились прямиком в местную Баню, где находился буфет.

Взяв пару кружек пивка, мы вышли во двор и, удобно устроившись на подоконнике, стали наблюдать жизнь и нравы местного населения. Эх, весело же люди живут! За какие-нибудь полчаса на наших глазах случилось три драки, несколько ссор и примирений, все были пьяные и ругались матом. Сначала к нам пристал один щербатый хмырь и выпросил полную кружку (через 10 минут вернул две), потом к Джеггеру приклеилась татуированная бабка и выпила у него полкружки в один глоток, а один гаер, находясь в мрачном настроении, постоянно швырялся недопитыми кружками. Набравшись острых ощущений, мы с Джеггером купили несколько пузырей и поспешили ретироваться, а вечером Толстяк долго ругался, обзывая нас Козлами и Баранами, так как количество пузырей уже уполовинилось. А однажды мы еще раз съездили в этот поселок (попали в обеденный перерыв и приуныли, но один из местных хмырей, увидев мою майку с изображением заключенных – спасибо Батюшке, он привез из-за Бугра – проникся ко мне великой симпатией – еще бы, только откинулся с Зоны после 11-ти лет отсидки – и вынес нам сумку Дринка с черного хода), но в тот день ухитрились выпить все до приезда Толстяка. Не буду приводить здесь те выражения, которые он обрушил на наши головы, но на следующий день за выпивкой он поехал сам.

Обычно наше утро начиналось так. Забыл упомянуть, что я вытащил свою раскладушку на балкон и спал там принципиально – закалялся. Правда, мои компаньоны тоже закалялись поневоле, потому что стекла в нашем окне были преимущественно выбиты, а осколки покрывали балконную плиту толстым слоем. А так как по общаге и на пляж я ходил только босиком, то заодно я еще упражнялся в йоге, и только через неделю сообразил, что осколки можно убрать, и смел их в угол. Чтоб сильнее почувствовать свободу, мы весь мусор кидали на пол, трясли пепел, сорили бычками, а пустые бутылки ставили под стол. Иногда, правда, Джеггер не выдерживал и кое-как подметал, сгребая мусор в угол. Все, кто заходил к нам в комнату, просто шизели, но мы и в ус не дули. Одевались мы тоже весьма легкомысленно. Я свою майку без рукавов с изображением заключенных заправлял в широкие, но весьма короткие штаны, на босу ногу натягивал старые кеды без шнурков (если выходил в город), а на шее у меня болтались женские бусы. Жаль, что у меня не было моих фирменных черных очков, которые я свистнул чуть позже в Самарканде. Борода и всклокоченные волосы живописно добавляли мой облик.

Джеггеру я дал поносить другую безрукавку, и он щеголял по городу в своих    знаменитых зеленых штанах, помахивая бородой а-ля Некрасов. А Толстяк ходил в мешковатых тренировочных штанах, а клетчатую рубашку завязывал узлом на толстом животе. А воронье гнездо у него на голове всегда выглядело восхитительно.

Ну так вот, наше утро начиналось с того, что часов в 12 дня на балкон выходил заспанный Толстяк в одних трусах, с торчащими во все стороны волосами, и шумно сморкался на головы проходящих мимо студенток (вернее, абитуриенток). Бедные девочки поднимали головы и, увидев голого Толстяка в сочетании с моими фиолетовыми пятками, торчащими из кучи грязных простыней, испуганно шарахались; а Толстяк кричал им что-то вроде: Девочки, идите к нам, иностранцам! – и хихикал своим специфическим смехом. Затем до меня доносился голос умирающего лебедя – тьфу, ты, Джеггера! – Дай сигарету, Толстяк, – и наш патлатый друг, предварительно обозвав Джеггера как последнюю собаку, кидал ему сигарету.

После этого я тоже просил его об этом же, и получив свою порцию Козлов и Баранов, жадно затягивался. Затем в течение получаса мы вяло переругивались по поводу того, кто сегодня ставит чайник, а потом спорили, кто же все-таки принесет его с кухни, и за это время чайник наполовину выкипал. Затем мы начинали «шарить по сусекам» в поисках сахара и хлеба, так как ничего другого на завтрак не предполагалось. Чаще всего нам (вернее, мне) приходилось бегать за этим добром к девочкам.

Однажды у нас не оказалось не то что хлеба, но даже заварки, я побежал по девочкам, но было уже поздно, все уехали в город, и пришлось нам хлебать сладкий кипяток пополам с сигаретой.

Так все тянулось довольно однообразно, и лишь несколько знаменательных со-    бытий немного выбили нас из колеи. Начать с того, что недели через полторы, чувствуя приближение финансового кризиса, мы с Джеггером решили смотаться в Столицу, чтобы получить причитающиеся нам деньги на Хладокомбинате. В тот день Толстяк с утра поехал в город, сказав на прощанье знаменательную фразу:

– Никуда вы не уедете!

И он оказался прав. Мы полдня болтались по городу, с вокзала на вокзал, изучали расписание, даже планировали добраться до Москвы автостопом, но все было на-прасно. Не было ни поездов, ни автобусов, ни пароходов, ни билетов – и не было никакой надежды на успех нашего мероприятия. Часов в пять вечера мы махнули на все рукой и с горя поехали домой, не забыв прикупить литровый флакон водочки. Позже подъехал Толстяк и долго над нами смеялся, обзывая нас Козлами, что не помешало ему помочь нам выпить наш пузырь.

Однако, через пару дней Толстяк, в свою очередь, тоже собрался в Москву на    свадьбу к какому-то корешу. Но перед этим произошло еще одно событие. В тот день Сэра выгнали из общаги за очередную пьянку (или он кого-то обругал), а он как раз собрался отметить свой Д.Р. И мы решили ему помочь. С утра мы объединились с Мафиози и поехали по окрестным селам в поисках горючего. Закупив целый чемодан, мы вернулись, и немного передохнув, пошли провожать Сэра. Демонстративно пройдя через вестибюль с чемоданом и рюкзаком, с криками: Прощай, Сэр! Не поминай лихом!, мы свернули за угол и закинули вещи Сэра к нам на балкон. Затем мы отошли в ближайшую рощицу, и удобно расположившись на травке, раздавили один бутылек водочки и трехлитровую банку пива.

После чего мы вернулись домой, причем, Сэр залезал в общагу через наш балкон.

Вечером, после долгих приготовлений, мы наконец собрались в комнате Главаря и приступили к празднованию. Нас было шестеро: я, Толстяк, Джеггер, Сэр, Главарь и Невеста Сэра. Нам нужно было выпить: 3 бутылки водки, 6 бутылок портвейна, 8 бутылок Яблочка и две трехлитровых банки пива. Лично я думал, что этого количества нам хватит надолго, но за один вечер мы умудрились выпить все, и естественно, напились КАК СОБАКИ. Второй раз в жизни я дошел до такого состояния, что забыл почти все, что происходило со мной в тот вечер. На следующий день мне пришлось собирать события как мозаику по стеклышкам, расспрашивая различных действующих лиц.

В шесть часов утра прибежал ночевавший на пляже  Толстяк, перебудил всех, плюнул, сморкнулся, быстро собрался и уехал в Москву. Вернулся он на следующий день под вечер, но водки не привез, зато привез магнитофон, который и сыграл свою роковую роль в Ярославской эпопее.

ЭПИЗОД 19

 

Пришло время немного рассказать о Мафии и о прочих Группировках, царивших в нашей Школе.

Что касается нас, то есть Черных Воронов, то вы уже поняли, что я был глав-     ным распорядителем этой коалиции, вернее, я воплощал в себе Идею, казначей Джеггер оказывал материальную поддержку, а Толстяк создавал массовость.

Наша двенадцатая Группа не представляла собой единое целое, а состояла из     различных кланов и объединений. Сэр тогда общался с Главарем и его верным соратником Димычем, к ним примыкали Федюшка и Кирилл. Мы, как я уже отмечал, были Воронами, а наши первогодки-отличники Кролик и Рубенка были каждый сам по себе. Девчонки наши делились на Отличниц, Камчатку и различных отщепенок. Так что жили мы весело, у каждого были свои интересы, каждый исповедовал свою религию.

Весной 80-го на Проме появились Панки и постепенно стали собирать вокруг себя все больше народу. Их идейным организатором стал Штерн, первый побривший виски и надевший темные очки и кроссовки. Панки противостояли себя старейшей Школьной Группировке – Пацифистам, возглавляемой Гаррисом, Пуделем, Купером и другими ребятами с третьего курса. И надо же – Панки сохранились до сих пор, а Пацифисты не выдержали конкуренции и развалились, обкорнали длинные патлы и изменили своим идеалам.

Осенью 80-го, после Колхозной эпопеи, различные Группировки полезли как     грибы. Я уже упоминал об Обросовцах, группе крепкой и сильной, но просуществовали они недолго, потому что Обросов, Фока и Оскер вскоре «полетели» из Баннера, а Юджин, оставшись в одиночестве, отрекся от Обросовских девиц и переметнулся к Панкам.

В это же время возникли и Игнатовцы. Они составляли музыкальный стержень нашего курса, и к ним примыкали, в основном, те ребята, которые умели играть на каких-либо инструментах. Возглавлял Группу Игнат, Рыжая Борода, как мы его называли, яркий музыкант-виртуоз, певец, композитор и фанат; его правой и левой рукой были Дудочник и Гундарь. Эта Группировка существует до сих пор, вы могли ее видеть в недавней передаче «Веселые Ребята».

Но самой многочисленной кликой того периода (до возникновения Мафии) считались Юниосовцы. Возглавлял ее, понятное дело, Юниосов, щуплый человек невысокого роста, в больших очках, но, несомненно, имевший влияние на своих коллег. Программу и цели Юниосовцев я не знал и не знаю до сих пор, но пили они весьма не хило, хотя и не так как мы.

И вот в начале третьего курса начала складываться Мафия как кубик Рубика.      Началось все с того, что в сентябре Главарь покинул нашу группу и перевелся на Пром. За ним переметнулись его верные соратники Сэр и Димыч, а вслед за ними и Толстяк, к немалому нашему удивлению. Я уже упоминал о том, что в конце второго курса мы с Джеггером тайно от всех подали заявление о переводе на Ландшафт, но свободных мест не оказалось, и мы, было, приуныли, так как Рина за прошедший год нас совсем доконала. Но ситуация сложилась в нашу пользу: Толстяк ушел, Федюшка и Кирилл, не сдав сессию, вернулись на курс назад, а Рина летом вышла замуж и притащила в Группу своего муженька Хоттабыча. Также к нам пришло пополнение: Фосин, Николаша, Мотыгин, два азербайджанца и две немки. Да, я забыл упомянуть, что Рыжая тоже перевелась, и на этом наш односторонний роман закончился.

А Толстяк перевелся не по идейным соображениям, а вслед за Главарем, в которого он во время пребывания в Ярославле просто влюбился. Так начала складываться Мафия. Со временем в нее вошло огромное количество народу: почти вся мужская половина двух соседних Групп, за исключением нескольких непьющих активистов.

Возглавлял Мафию Главарь, он стоял мощно как столп, и казалось, никакая сила в мире не могла сдвинуть его с места. От основного Центра ответвлялись правые уклонисты под руководством Мака, бывшего Панка (к ним примыкал и Толстяк), и левые уклонисты, заботу о которых взял на себя Синица. У них были свои места сбора для пьянок, свои способы выкачивания денег, одни ходили по Маршруту №1, другие по Маршруту №2, но девиз у них был один: После нас хоть потоп!

При встрече Мафиози обменивались ритуальным приветствием:

– Привет, как дела?

– Нормально. Пойдем по Красному?

– Пойдем, а деньги есть?

– Ты что, очумел?

После этого начинались поиски денег.

Кончалось все это однозначно: все напивались вдрызг и вляпывались в какие-    нибудь истории. Про Мака рассказывали такую. Однажды Мафиози не хило выпили на Бульваре, и Мак в пьяном угаре побрел к Узбекистану и ухитрился подцепить какую-то девочку. Не знаю уж, чем он ее охмурил, но она повезла его к себе домой, несмотря на его полубесчувственное состояние. Жила она с родителями и хотела тихонько провести Мака в свою комнату, но этот тунгус пошел на кухню, и найдя в холодильнике бутылку Вермута, выпил ее из горлышка, и пробираясь на ощупь через прихожую, зацепился ногой за телефонный шнур и с грохотом растянулся на полу, опрокинув телефон. После чего бедный алкаш оказался выкинутым на улицу в два часа ночи в совершенно незнакомом районе.

Надо сказать, что наши Группировки никогда не враждовали между собой и никогда не упускали случая объединиться. Так, например, мы с Джеггером частенько пьянствовали с Юниосовцами или Панками, а уж на Мафиози мы натыкались в каждой пивной точке. Одну из таких попоек я запомнил особенно хорошо.

В тот день мы столкнулись с Толстяком, быстро договорились, посчитали ресурсы и двинули в Марфино. Марфино – это резиденция Кореша, где постоянно собирались правые уклонисты.

Приехав на флэт, мы застали там пьяных Мака и Кореша с двумя девочками, которых они подцепили день назад в ближайшем баре. Да еще ухитрились раскрутить их на 40 рублей, и это было очень кстати, так как выяснилось, что Мак пьет третий день подряд и немного поиздержался. Мы внесли в это сборище свежую струю – и понеслось! К вечеру мы изловчились в пыль разнести всю Светомузыку, а Толстяк мощным ударом кулака разбил стеклянную дверь в коридоре. Одна из девиц меня чуть не изнасиловала, но я стойко держался, а Кореш разделал «под мрамор» весь балкон.

На следующий день у нас кончилась еда, и мы с Толстяком побежали в универсам и вынесли с черного хода кучу еды в общей сложности на 13 рублей. Потом у нас кончились выпивка и деньги, но и тут Толстяк не растерялся, схватил какой-то пакет, пошел к универсаму и тут же его продал, а потом купил еще два пузыря. Тем временем Мак успел съездить в тот же бар, где его уже знали и чуть не убили. Но, в общем, все кончилось благополучно, я заявился домой опухший и помятый, и только спустя несколько дней узнал, что Мак бросил Школу и собирается на Зону. Мы так потом это и прозвали – Прощальные Гастроли Мака…

А весной 82-го мы, проходя по Бульвару, наткнулись на Толстяка, который уютно спал на лавочке. Оказывается, Мафиози напоили его и бросили в бессознательном состоянии. Мы его подобрали и двинули в Квадрат, предварительно заглянув в Уголок, где купили несколько флаконов портвейна, а Толстяк, изловчившись в Характерной Манере, стащил прямо с прилавка несколько копченых рыбин. Но в Квадрате к нам прицепились менты и Толстяка, как самого пьяного, забрали в вытрезвитель. Потом он целый месяц бегал, платил бешеные деньги, только бы не сообщали в Школу. В результате, эта пьянка обошлась ему в 75 рублей.

Еще рассказывали такую историю: как-то раз основная часть Мафии поехала на дачу к Главарю, где они основательно хлебнули и сдуру решили покататься на машине Главаря. Ну и естественно, врезались в столб, разбили машину и чудом уцелели сами.

Но самый знаменательный эпизод произошел в сентябре 83-го, когда Мафиози только-только перешли на пятый курс, но не прекратили своих похождений. Я при этом не присутствовал, но эту историю поведал мне лично Главарь за кружечкой Ква-дратного пива.

В тот день они поехала за город, то ли на свадьбу, то ли еще куда. Конечно же, напились и потеряли друг друга, а Сэр с Главарем умудрились ввязаться в драку. Но хитрый Сэр убежал, и Главарю одному пришлось отбиваться от пятерых мужиков. В результате, ему сломали нос, и этот сломанный нос я видел сам. Так веселилась Мафия.

А еще через полгода один из активнейших левых уклонистов Кеша попал под электричку. Причем у него была похищена крупная сумма денег, которую он вез с собой (он подхалтуривал печником). Короче, дело темное. Но Мафиози не извлекли из этого урока никакой пользы и продолжали пьянствовать, и продолжают до сих пор, несмотря на то, что давно окончили Баннер и разлетелись в разные стороны.

ЯРОСЛАВЛЬ-3: ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ АККОРД

В Ярославле я познакомился с Мариной-2. Она училась в Первой группе, и я, помнится, обратил на нее внимание еще в Колхозе, но тогда она крутила любовь с Максом, и я не стал им мешать. А потом так и не собрался узнать ее поближе. И вот счастливый (а может, роковой) случай свел нас в одной общаге. Надо сказать, что она была самой симпатичной девочкой из тех, кто поехал вместе с нами, и я про себя сразу решил, что буду атаковать именно ее. Но сначала все было не так просто.

Я уже говорил, что каждый вечер мы, основательно нагрузившись, ходили в го-   сти к девочкам (благо, почти все они жили в одной комнате) и начинали усиленно закусывать и петь песни. Но пел, практически, один я, так как Толстяк ничего путного спеть не мог, Сэр тянул какие-то Антоновские шлягеры (да все одни и те же), а Дудочник играл только на дудке. Поэтому мне приходилось орать до трех часов ночи, и только Марина выдерживала это до конца. Я счел это хорошим признаком, но никак не мог сообразить, как ей намекнуть, что я выделил ее из общей массы.

На третий день я предпринял первую попытку. Нам нужно было зарисовать храм в Коровниках, и слава богу, что он стоит на самом берегу Волги, прямо напротив общаги, иначе дело бы не пошло. Мы искали эти проклятые Коровники часа два, а когда нашли, я первым делом обнаружил на пляже Марину. Мы искупались, а потом я попытался ее обнять, после чего между нами произошел такой диалог:

– Не надо, – шепнула она.

– Почему?

– А зачем?

– Что – зачем?

– Зачем все это нужно? Все равно ни к чему это не приведет…

– Волков бояться… – чуть не брякнул я, но вовремя прикусил язык. Марина выглядела очень усталой и грустной. Собака Макс, подумал я про себя и начал одеваться, решив, что рисовать сегодня уже не буду, лучше поищу винные точки.

– Ты все-таки подумай, – бросил я ей на прощанье, и мы с Джеггером удалились.

Не знаю уж, о чем она думала, только в следующий вечер мы уже вовсю занимались любовью на зеленой лужайке. Совершенно не помню, как я все-таки ее соблазнил, но факт есть факт.

К сожалению, Ярославская природа не очень-то располагала к любви. Ночи,      правда, стояли теплые, и мы не мерзли, но пристроиться нам было негде. Только мы находили удобную полянку в глубине леса и устраивались с комфортом, как тут же налетала целая туча комаров, и терпеть их не было никакой возможности. Тогда мы уходили на берег и бродили по холодному песку, но на песок – увы – не приляжешь, да и с реки веяло прохладой. Я думаю, этих проблем не существовало бы, если бы Марина отдалась мне полностью, но я пока боялся форсировать события, чувствуя в ней какую-то скованность. Но впрочем, мне вполне хватало ее свежих пышных грудей, а она терпела, даже когда я дышал на нее одеколоном.

Так мы прогуливались каждую ночь часов до трех, и вахтерша каждый раз ворчала на нас, но дверь все-таки открывала. Марина уже не донимала меня глупым вопросом «зачем?», и однажды я решил попытаться форсировать события. Воспользовавшись отъездом Толстяка, я постелили в Номере два матраса прямо на пол и попросил Джеггера вечерком куда-нибудь слинять. Он обещал, и я пригласил Марину в гости и начал ее обхаживать. Но эта собака Джеггер решил, видимо, что далеко ходить не надо, и просто вылез на балкон, закрыв за собой дверь. Понятно, что в таких условиях Марина мне ничего не позволила и даже слегка обиделась за то, что я слишком тороплюсь, по ее мнению.

Вскоре я проводил ее «домой», и вернувшись в Номер в расстроенных чувствах, обругал Джеггера, а потом сел и написал стих, посвященный не Марине, а ему.

На следующий день вернулся Толстяк и привез магнитофон и кучу бобин.

– Леон! – кричал он возбужденно, плюясь во все стороны. – Теперь у нас есть му-     зыка! А музыка – это во! – и тыкал мне в нос большим пальцем.

В тот же вечер у нас произошел инцидент с местным Опером. К одиннадцати часам ночи мы напились КАК СОБАКИ и включили маг на всю мощность, слушая наш любимый диск «Sweet Fanny Adams». Тут прибежал Опер и потребовал, чтобы мы выключили музыку. Но не успел он выйти за дверь, как Толстяк опять врубил мафон. Опер прибежал снова, ругаясь как пират, но Толстяк опять-таки включил музон после его ухода, а сам побежал в Гогу.

В тот момент в комнату ворвался разъяренный Опер и унес маг вместе с боби-    ной. Минутой спустя вернулся Толстяк, обнаружил пропажу, и обругав нас Козлами, убежал возвращать свою собственность. Но вернулся он с пустыми руками и с фингалом под глазом. А на следующий день нас всех выкинули из общаги.

А нас пятерых – меня, Сэра, Главаря, Толстяка и Джеггера – выслали из Ярославля как зачинщиков беспорядков. Но мы, конечно, особо не расстраивались, а поехали на вокзал, нагруженные как верблюды, и начали предпринимать героические попытки купить билеты или уехать просто так. Самое поразительное, что около вокзала мы наткнулись на родителей Главаря, которые именно в этот вечер приехали навестить сына на машине. Понятное дело, что Главарь, Сэр и его Невеста, уехавшая с ним из солидарности и в знак протеста (драку-то затеял Дудочник, а мы отдувались), с кучей вещей с трудом ЗАГНЕЗДИЛИСЬ в автотранспорте и отвалили, а мы остались как три тополя на Плющихе, оседлав рюкзаки прямо на перроне в ожидании проходящих поездов (билетов так и так не было) с бутылкой портвейна, купленной у проводников аж за 6 рублей. Как говаривал Главарь, мы в ту ночь ничего не ели, зато сколько курили (три пачки сигарет нам оставили его сердобольные родители). Не буду подробно описывать, как долго и муторно это тянулось, но в результате всех треволнений мы оказались в Москве только в девять часов утра и разъехались по домам, хмурые и невыспавшиеся. Работы по рисунку и живописи нам нужно было сдать через три дня, и хоть у меня не было и трети сделанных работ, лично меня это устраивало. В день отъезда я получил перевод от Батюшки на 30 рублей и не успел еще потратить ни рубля, а в день возвращения мы с Джеггером сгоняли на Хладокомбинат и получили свою Зряплату. Итого, у меня оказалось 70 рублей плюс пустая квартира, ибо моя семейка в это время отдыхала где-то в Прибалтике.

Через четыре дня я должен был улетать в Самарканд за Длинным Рублем, и по-этому решил пропить всю наличность. С этой целью я закупил пол ящика хорошего марочного вина и начал методически переливать его в свой желудок. Мой день проходил так: я вставал часов в двенадцать, выпивал 200 грамм, что-нибудь съедал и садился за домашний мольберт и начинал рисовать. Я сложил на стуле все книги по искусству, которые обнаружил в доме, и добросовестно перерисовывал оттуда картинки. Для работ по живописи я сводил те же рисунки через стекло и раскрашивал. В результате, Ярославлем там и не пахло, но это всем было до лампочки, за три дня я нарисовал все, что было нужно, кроме двух живописных работ – кончились силы, и я махнул рукой. За это время я два раза был у Марины (все наши вернулись через пару дней) и один раз она была у меня. И тут я выяснил одну потрясную вещь. Эта красавица оказалась девочкой! Представляете? Это в двадцать-то лет! Когда я это узнал, то просто выпал в осадок, и уж хотел было ретироваться, помятуя свое правило никогда не встречаться с девочками, но не хотелось терять такую красотулю, да и Марина мне ясно намекнула, что она мне уступит, если я буду настойчив, но только не надо с этим спешить. И я решил рискнуть и довести дело до конца. Как выяснилось немного позже, я ошибся и на этот раз.

Ну, а пока я лежал с Мариной на диване, занимаясь легкой любовью, но вдруг она взглянула на часы, побелела и начала быстро одеваться. Оказалось, что в два часа ночи она должна уезжать на Юга, где ее ждали родители. Мы быстро собрались и полетели на вокзал как бешеные, но метро уже закрылось, и пришлось ловить Мотор. Интересно, что денег ни у меня, ни у нее не было, но нас выручила бутыль из-под Шампуня, до половины заполненная десятикопеечными монетами. Я не считая выгреб кучу мелочи в карман перед уходом, но за Мотор Марина заплатила последней трешкой, так что все деньги остались у меня.

Мы успели вовремя, я посадил эту девочку в вагон, поезд ушел, а я сел на лавочку и стал подсчитывать свои финансы. Получилось ровно восемь рублей мелочью. В это время к перрону подвалил очередной поезд, оттуда повалил народ, и какой-то мужик спросил, усмехаясь:

– Что, на паперти стоял?

– Именно. А что, разменять слабо?

– Давай! – и к моему немалому удивлению, он сгреб всю мелочь в карман, не считая, а мне сунул пятерку и трешку, и растворился в толпе. Мне ничего не оставалось делать, как попытаться уехать домой, где меня дожидалось вино.

Выйдя на привокзальную площадь, я стал оценивать обстановку. Очередь на Мотор стояла гигантская, перспектива идти пешком с Павелецкого вокзала мне не улыбалась.

Я подошел к поручням, отделявшим тротуар от проезжей части, и минут через пять ко мне подошел Шеф и спросил, куда надо ехать. Короче, через полчаса, оставив в кармане таксиста чужие восемь рублей, я сидел на кухне и попивал вино.

А история с Мариной закончилась весьма прозаически. В сентябре мы начали учиться, и на меня напала такая тоска, что я на все махнул рукой. Кончилось Золотое Ярославское Лето, отсветило солнце, отшумела вода, отзвенели песни, и кончилась моя любовь. Наступили скучные серые будни, начались дожди, слякоть, грязь, а вместе с ними ненавистная учеба. Встречаться нам с Мариной было негде, иногда днем я заезжал к ней, но это случалось все реже и реже, она становилась все холоднее, и наконец, мне все это надоело, и я дал ей понять, что больше встречаться нет смысла. И мы расстались. Случилось это в ноябре 81-го.

 

ЭПИЗОД 20

В начале третьего курса мы усиленно продолжали разрабатывать Маршрут№1. В сентябре-октябре, пока светило и грело солнце, мы как обычно посиживали на Бульваре, чаще всего вдвоем с Джеггером. По-прежнему, пиво текло рекою, мы ни о чем не хотели думать, ничего не хотели делать, все наши заботы были направлены на то, где бы найти хорошее место для пьянок. Валя вернулась в Ларек и все так же мило улыбаясь, продавала нам пиво, Заслуженный Банщик попадался на каждом шагу, мелькали Борода и Мешочник, Бульвар встречал нас как родных, мы с Джеггером отращивали бороды – все шло отлично.

Но все чаще к нам начала присоединяться Редиска, а потом и Леда. Обычно они подъезжали к Школе к концу наших Уроков, мы хватали их под руки и бежали в Сандуны. С наступлением холодов мы перестали выходить на Бульвар, а облюбовали себе лавочку в мужском разряде, где и проводили целые дни, попивая пиво. Нас уже знали гардеробщики и прочие работники, директор Бань нас при случае гонял, но мы возвращались обратно. Но вдруг, в какой-то момент, я осознал, до чего скучную и однообразную жизнь мы ведем, убиваем лучшие годы, отравляем себя, и так мне опротивели эти Сандуны, что я бросил клич: Не Пивом Единым! Мои компаньоны согласились с этим удивительно легко, видно, и у них накипело; и мы резко перестали ходить по Маршруту №1. И в течение следующего года мы заходили в Сандуны только в крайнем случае, а с приходом к власти Андропова начался Репрессивный Период, людей стали хватать на улицах и в магазинах, и Сандуны (конечно, не сами Бани, а походы в Ларек) прекратили свое существование.

Но отказ от Сандунов вовсе не означал, что мы совсем бросили пить. Правда, именно в этот период я предпринял еще одну героическую попытку действительно завязать с пьянством, и для начала исключил из нашего рациона крепкие напитки типа водки и портвейна (а впоследствии, и пиво), ограничившись сухим вином и понизив дозу. Но мы не продержались и месяца, почувствовав, что не можем остановиться, и тогда мы махнули на все рукой и понеслись дальше на золотой карете, запряженной трехголовым зеленым змием, выкрикивая что-то типа: Спеши жить! Живем лишь раз! Дыши, покуда дышится! Пропадать – так с музыкой! Гори все синим пламенем! Горбатого могила исправит! – и все прочее в том же духе – понеслись в никуда.

Тут со мной стали происходить странные вещи: я начал спотыкаться на ровном месте и бить бутылки. Первый флакон я разбил, когда мы вчетвером сидели в развалинах нашего дома, которому когда-то принадлежала Крыша. Что нас туда занесло? Уже не помню. Но у нас было несколько бутылок портвейна и пива, погода не баловала, и мы рискнули поискать заброшенную квартиру с целыми стеклами. Это нам удалось, мы долго сидели на старых стульях, пили, курили, спорили, декламировали стихи (в основном, Блока), а на обратном пути я в темноте сковырнулся с кучи кирпичей и разбил последний флакон пива. Такого количества ругани я еще никогда не слышал – мои компаньоны просто озверели. Да я и сам был расстроен, но меня больше беспокоило то, что я залил пивом внутренность моего фирменного желтого чемоданчика (я называл его Акушерский Сексвояж), а главное, промочил очень хорошую книгу.

Скрыть это не было никакой возможности, я имел неприятный разговор с Батюшкой, и с тех пор стал заворачивать книги в целлофановый пакет, избегая новых эксцессов.

Осень  81-го еще памятна мне тем, что мы, как я уже упоминал, пытались бросить пить и одновременно найти новые места для пьянок. Мы пошарили по району, понюхали, и для начала решили зайти в Зеленую Гадину.

Не пугайтесь. Название звучит не очень приятно, но место это было весьма интересное. Гадина – это небольшое полуподвальное кафе-бар, располагавшееся на Рождественском Бульваре почти сразу за Монастырем. Это место было известно еще с давних времен среди наших студентов, и про него ходили легенды.

Помнится, еще Мотыгин рассказывал мне о том, как несколько лет назад в Гадину ходило большинство наших Учеников, причем там по дешевке можно было купить любой портвейн или принести с собой и распивать без страха; закуска там была дешевая, официантки покладистые, все курили как индейцы; а иногда, если кончались деньги, закладывали за флакон студенческий или зачетку, а через несколько дней выкупали. Словом, Сказочное было место, в наше время такое и представить нельзя.

Но когда мы начали туда ходить, там уже было не так Сказочно. Выбор напитков был невелик, закуска подорожала, и приходилось приносить с собой, но официантки смотрели на это косо, делали замечания, и нам ничего не оставалось делать, как тихонько разливать под столом. В общем, было не очень уютно. Но это не помешало нам в первое же посещение напиться так, что мы вывалились на улицу в полубессознательном состоянии и сдуру начали играть в снежки и валяться в снегу. Потом с Редиской случилась истерика, она стала срывать с себя шапку и бросать ее в снег, затем полезла на какой-то забор, и нам с Джеггером пришлось ее ловить и успокаивать. В результате мы промокли до нитки и замерзли КАК СОБАКИ, а метро тем временем благополучно закрылось, и пришлось нам идти в гости к какой-то Редискиной подруге, живущей неподалеку в гордом одиночестве.

Мы завалили к ней часа в два ночи, уставшие и голодные, и немедленно принялись сушиться у плиты и жевать все подряд. К счастью, у нее были гости, поэтому она еще не спала, и особо мы ей не помешали. Немного отогревшись, мы завалились спать на одном диване, ширина которого едва ли достигала одного метра. Я никогда не забуду ту Сказочную ночь, да и мои собутыльники тоже. Мы лежали, сложившись КАК ЛОЖКИ, и не знали, как и куда повернуться, и переругивались сквозь зубы.

К утру я с одного бока застыл как ледышка, а у Джеггера отнялась правая половина тела, так как он всю ночь пролежал на правом боку, притиснутый к стене. Но самое неприятное в этой истории было то, что в результате валяния в снегу я промочил насквозь свой Сексвояж, а вместе с ним и книгу, несмотря на то, что она была завернута в целлофановый пакет. Я очень разозлился, потому что книга была хорошая, и скрыть ее от Батюшки не было никакой возможности. Пришлось резко поговорить.

Утром мы направились в Квадрат на опохмелку и простояли там весь день. С тех пор мы заходили в Гадину два или три раза, но нам там не нравилось все больше, и в поисках нового места мы дошли до Шашлычной на Сретенке, пару раз были в двух шашлычных на Белорусской, бывали в различных забегаловках, но все это нам не нравилось. В конце концов, мы это дело бросили и прочно остановились на Чебуречной Фараона и многочисленных чердаках, расположенных в нашем районе. Наш любимый Чердак находился тоже недалеко от дома Фараона, по нему проходил толстая теплая труба, на которой удобно было сидеть (особенно зимой), и неярко горела лампочка. Помнится, мы бывали там и с Ледой и с Джокондой, но вскоре их там поймали менты без нас с Джеггером, и более ходить туда мы не рискнули.

Однажды Джоконда пригласили нас к себе, а жила она тогда у бабки где-то у черта на куличках. Мы приехали, как всегда, вчетвером, но позвонив Джоконде, обнаружили, что ее нет дома В Характерной Манере. Что делать? Пришлось нам заваливаться в ближайший подъезд и устраиваться где-то на чердачной площадке. Мы долго пили, потом Леда все-таки дозвонилась до Джоконды, но к ней идти было уже нельзя, и поэтому она сама пришла к нам. Так мы веселились до полуночи, а потом все-таки решили, что пора уносить ноги.

Но не успели мы пройти и десяти метров, как я поскользнулся, и уцепившись за Джеггера, завалил и его и Редиску. Мой Сексвояж отлетел метров на пять, а в нем лежала непочатая бутылка мадеры, и конечно же, она разбилась. И опять шквал проклятий обрушился на меня, хоть никто из нас не смог бы уже выпить ни грамма, но самое печальное, что опять пострадал мой чемодан, а вместе с ним и третья по счету книга. И опять целлофановый пакет не помог. К счастью, книга была не особо ценной, так, детективчик, и я подарил ее Джеггеру с дарственной надписью, а Батюшка ничего не заметил.

Но на этом наши злоключения не кончились. В один из дней мы решили отметить Д.Р. Осинки. Осинка – это наша общая подруга, окончившая Баннер и работающая в Конторе вместе с Редиской (вернее, после нее, так как Редиска последний год работала где-то в другом месте).

Осинка была старше нас всех лет на пять, но обладала красивой фигурой, оригинальным лицом и длинными желтыми волосами. И вот мы решили отметить ее праздник и выбрали для этого небольшое кафе-мороженое на Пешков-Стрит, проходящее у нас под кодовым названием По Техническим Причинам. Позднее, через несколько лет Боб мне сказал, что он хорошо знает это заведение и частенько туда захаживал выпить стаканчик портвейна, и называется оно Штуцерная или Гадючник. И вот мы направились туда, предварительно закупив колоссальное количество выпивки.

Изрядно напившись, мы решили поехать к Редиске. Но ехали мы очень странно. Редиска сказала, что очень удобно ехать на троллейбусе, и я, подхватив Осинку под руку, рванул на остановку, Но остановку мы не нашли (тем более, я не знал номер трол-лейбуса и в какую сторону ехать) и решили вернуться к метро. Но тут мы обнаружили, что остальные наши спутники куда-то потерялись, и пришлось нам ехать вдвоем, но соображал я плохо, и мы ездили туда-сюда, пока на одном из переходов нас чуть не сбил с ног Джеггер. Обрадовавшись его появлению, мы сосредоточились и доехали до Редискино. Причем, Джеггер всю дорогу плакал, что где-то потерял свой кейс (куда подевались Леда с Редиской, он тоже не мог вспомнить).

Вывалившись из метро, мы только-только успели закурить, как прямо на нас тол-па вынесла Леду с Редиской, и в руке у Леды был Джеггеровский кейс. Удивившись такому совпадению, мы двинулись к Редиске, где нам пришлось ночевать в еще более стесненных условиях. Леда, Редиска и Осинка спали на диване, а мы с Джеггером на узкой диван-кровати, сложившись КАК ЛОЖКИ. Потом мы еще долго вспоминали тот вечер.

Еще эпизод. В конце второго курса Джеггер устроился в Троллейбусный парк мойщиком троллейбусов для укрепления финансового положения. Работа была ночная и не легкая, и вскоре Джеггер уволился. И вдруг через полгода его вызвали в отдел кадров. Удивившись, мы поехали на место и обнаружили, что он не успел получить какую-то премию, и в результате ему выдали на руки 50 рублей ни за что ни про что. Обрадовавшись, мы рванули в Контору к Редиске, чтобы разделить с ней радость. Мы застали эту прикольщицу в весьма подпитом состоянии, и с трудом оторвав ее от Осинки, двинулись в Охотник – еще одно место наших пьянок. И 50 рублей приказали долго жить. Я вспомнил про Охотник потому, что однажды мы где-то пьянствовали, а потом решили допить в Охотнике, но доехав до Белорусской, обнаружили, что лапоть Джеггер разбил один из флаконов. Хорошо, что у него откололось лишь горлышко, и нам пришлось выпить этот пузырь прямо у метро из завалявшегося у нас стакана. И только после этого мы двинули в Охотник. И так все и тянулось в течение года.

САМАРКАНД: ЗА ДЛИННЫМ РУБЛЕМ

Летом 81-го я решил немного подзаработать. Но на этот раз Батюшка устроил меня в другой стройотряд, более официальный, чем Сахалинский, но почти такой же денежный. Билет он мне купил заранее, а сам укатил отпуск, что и дало мне возможность отдохнуть недельку после Ярославля. Помятую о том, что я еду за Длинным Рублем, я ухитрился пропить все деньги, лишь немного оставив на непредвиденные расходы.

До Самарканда я долетел вполне нормально, но потом начались приключения.  Дорогу я не знал совсем, только знал, что автобусом мне нужно доехать до Китаба, а там каким-то образом подняться на гору Майданак.

Из Москвы я вылетел часов в одиннадцать утра, не выспавшись и с похмелья, а на место назначения прибыл тоже утром, в семь часов, а летел чуть ли не сутки – сказывалась временная разница поясов. В результате, я страшно хотел спать, да и солнце припекало по азиатски, хорошо, что автовокзал находился рядом с аэропортом.

Я купил билет до Китаба, сел в старое корыто, которое почему-то называлось автобусом, и тут выяснилось, что ехать мне три часа. Проклиная все на свете, я трясся в допотопном рыдване, несколько раз засыпал и падал с сиденья, страшно хотелось в Гогу, а чучмеки смотрели на меня с изумлением.

Наконец я доехал, кое-как отыскал Базу, но Бугра на месте не оказалось, и мне пришлось ждать, то есть сидеть во дворе за столом, уронив голову на руки, пытаясь заснуть на этой адской жаре. Вскоре появился Бугор и сообщил мне, что машина на гору уже ушла, и нужно ждать до завтра. Я покорно согласился и лег спать в отдельной комнатке. А так как кондиционер я включить не сообразил, то это был не сон, а кошмарный бред и война с мухами.

На следующее утро я сел на грузовик, везущий почту, но на подъем ушло еще три часа, да и гайморит мой что-то разболелся, так что по прибытии на место я вывалился из кабины в полубессознательном состоянии. Но на Майданаке солнце пекло гораздо слабее, ветерок обдувал, и я немного отошел, познакомился с ребятами и Командиром, пообедал, а потом направился в баню. Так началась моя работа на чучмеков, то бишь узбеков.

Сначала все шло хорошо, и работа была достаточно тяжелая, и еды было навалом, и никто не пил, но вскоре все пошло наперекосяк. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что среди нас находились муж моей тети по имени Петя, попавший туда по протекции Батюшки, и мой коллега по Баннеру Трифон, окончивший первый курс. С ним мы быстро скорешились и через неделю устроили первую хорошую пьянку.

Как я уже отмечал, жили мы на горе в полной изоляции, и ближайший магазин находился километрах в двадцати вниз по склону. Еду нам привозили, и пятеро девочек только тем и занимались, что готовили нам жратву в больших котлах. Но пить было нечего, и поначалу я ЗА ЭТО очень переживал, но потихоньку начал привыкать, и вот тут-то Трифон и шепнул мне, что знает одного из шоферов, и тот кое-чего может привезти. Тут и пригодились денежки, оставленные на черный день. Шофер не подвел, привез пару пузырей Слезы – и понеслось!

Через пару дней Командир решил, что бойцам нужен отдых, и решил устроить импровизированный вечер с шашлыком и выпивкой. Для этого были доставлены два барашка и гигантская бутыль портвейна под названием Чашма. Никогда в жизни я не пробовал такой гадости, и вам не советую. Но после длительного воздержания это было все же лучше, чем ничего.

Вечер и полночи мы пьянствовали, на следующий день самые стойкие опохмелялись, а на третьи сутки, по-моему, один только я мог употреблять эту гадость. Но я еще долго приходил в себя, да и работы становилось все меньше, энтузиазм масс падал, мы все чаще простаивали или занимались ерундой, а у меня совсем опустились руки, и из этого полудремотного состояния я не мог уже выбраться до окончания кампании.

Кончилось все это тем, что меня отправили в Китаб в помощь трем ребятам, ус-пешно подхалтуривающим на стороне. Для местного бая по имени Иргаш мы лепили из кирпича какую-то пристройку над воротами, там же и спали, и ели домашнюю азиатскую пищу. Но долго поработать нам не удалось, потому что кончился кирпич, а Иргаш все говорил: Завтра, завтра, – и в конце концов Командир решил перебросить нас на другой объект. Этим объектом был Шахрисабский Винный Завод, и я потирал руки, предвкушая; но в ожидании машины решил выпить вина, а выпив, умудрился заснуть в сторожке у Иргаша (он подрабатывал, охраняя нашу Базу), и мои компаньоны уехали без меня. Мне ничего не оставалось, как вернуться в дом Иргаша и ждать у моря погоды. Целую неделю я был предоставлен самому себе, мягко спал, сладко ел и славно пил. Местные чучмеки привыкли ко мне, прозвали меня Карасакалом, что значит «черная борода»; я даже немного стал понимать по-чучмекски; днем я слонялся без дела, а вечером после сытного ужина возлежал на хан-тахте, срывая свисающий сверху виноград и посматривая телевизор.

Тут произошло одно интересное событие, на котором я не могу не остановиться.  Для завершения кайфа я ухитрился попасть на национальный праздник, который назывался то ли Туй, то ли Ураза, а может, это была просто свадьба, я так и не понял. Но впечатление он на меня произвел колоссальное – никогда я еще не видел подобного размаха. На большом дворе стояли длиннющие столы в три ряда, на столах стояло море водки и закуски, за столами сидело человек триста – не меньше, все пили, ели, веселились, что-то кричали; играл местный бэнд и танцевала очень симпатичная бабенка. На этот праздник приехали Командир с Доктором, я умудрился напиться как африканец, а утром все уехали, а я опять остался. Ничего не попишешь – пришлось опохмеляться.

Вообще-то, чучмеки у себя в Азии очень гостеприимны, добродушны, русских любят и с удовольствием угощают. Мне довелось пару раз побывать в богом забытых аулах, где господствовало натуральное хозяйство, о тракторах и прочей технике слыхом не слыхивали, где иногда не было даже электричества, но у всех была водка, плов и зеленый чай. И я пил и то и другое, ел плов и свежие помидоры, и всяческие затейливые азиатские блюда, ел да похваливал, просил добавки, закусывал сорванным с лозы виноградом, арбузами, дынями и ни в чем не встречал отказа.

Никогда не забуду нашу вылазку в Самарканд. С детства я благоговел пред этим городом. Помните, у Эдгара По? «Взгляни на Самарканд – ведь он царь всей земли, он вознесен над городами, как солому, в руках он держит судьбы их. Что было славой дней былых, он разметал подобно грому…» Да-а-а, город действительно Сказочный. Уж я никогда не был поклонником архитектуры, вернее, я ее вообще не переваривал и терпеть не мог всякие готики, ампиры, барокко и прочую туфту, а тем более – старинное русское зодчество; но Восток – это вещь. Там даже обыкновенный пост ГАИ впечатляет, хотя это всего лишь стилизация. А от Регистана и прочих минаретов я просто балдел.

Ну, остается только добавить, что в результате моей командировочки  я не заработал почти ничего, все, что получил, ушло на оплату еды и авиабилетов. В октябре был произведен окончательный расчет, и Батюшка торжественно вручил мне 27 рублей 53 копейки, а также гигантскую фотографию рубля, сказав с усмешкой:

– Ты ездил за Длинным Рублем? Вот тебе Длинный Рубль!

ЭПИЗОД 21

Вы знаете, что такое ЦДСА? Конечно, ответит любой уважающий себя читатель, это Дом Советской Армии. Верно. А бывали ли вы в Парке, прилегающем к этому До-му? Кто-то был, кто-то не был, а что касается нас… Но – начну по порядку.

Начиная с середины первого курса, то есть с того времени, когда Джеггер перестал получать Зряплату, меня очень волновал финансовый вопрос. И я все время пытался устроить моего друга на какую-либо левую работу, чтобы обеспечить минимальную сумму на пропой. Не то чтобы я толкал его на это насильно, он и сам не раз высказывал такое желание, но только относился к этому пассивно, не искал, не бегал; а я его постоянно подзуживал и подталкивал. Но работу ночного сторожа в наше время найти не так уж легко, и иногда Джеггеру приходилось элементарно подхалтуривать, рисуя праздничные газеты для магазинов. Наконец, в конце второго курса я нашел ему хлебную работу мойщика троллейбусов, но продержался он там недолго.

И все-таки в сентябре 81-го сбылась Мечта Идиота. И спасибо за это следует сказать Сэру. Сэр был специалистом по Халтуре такого рода, он постоянно где-то подрабатывал – то вахтером, то дежурным, то сторожем; но постоянно «залетал», и последним местом его работы был Парк ЦДСА. Но его опять выгнали за пьянку, он сказал об этом нам, и Джеггер тут же побежал в ЦДСА, и его взяли на работу почти без скрипа. Правда, наша Школа не внушала кадровикам доверия после художеств Сэра, но место пустовало, и им пришлось смириться с судьбой. К тому же Джеггер своим молчаливо-скром-ным видом всегда производил хорошее впечатление, да и мы дали ему время освоиться и доработать до первой Зряплаты.

Работая сторожем, Джеггер убивал сразу двух зайцев: он приобретал и деньги и место, где эти деньги можно реализовать. И делать ничего не надо: хочешь – спи, а хочешь – песни пой.

Через некоторое время к Очкарику начали наведываться гости. Один раз у него ночевала его прежняя любовница, несколько раз – Редиска, пару раз были Леда с Джокондой, а затем наступило мое время. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал великий халтурщик Сэр), что в тот период мы в очередной раз пытались бросить пить, и дабы отвыкать постепенно, перешли на сухое вино, и в те разы, когда я ночевал у Джеггера, я привозил с собой лишь пару пузырей сухого; но вскоре мы почувствовали, что этого нам не хватает, и все вернулось на круги своя, а точнее, мы запили еще круче.

И вот начались наши знаменитые Матросские Ночи в ЦДСА в полном составе: я, Джеггер и Редиска. Обычно мы покупали два флакона водки, минимум закуски и пару пачек сигарет. Первый Неглинный к тому времени совсем перерыли и перекрыли, и мы спускались по Второму, заходили в Ступеньки, затем по Бульвару доходили до Трубы, где заглядывали в Кулинарию в поисках чего-нибудь съестного (обычно мы брали жареную рыбу и самые дешевые пирожки, ну и хлеба побольше), а потом по Цветному выходили на Самотеку, там садились на троллейбус и ехали до ЦДСА. Немного неудобно было то, что каждый раз Джеггеру приходилось дежурить в разных местах: то в Планетарии, то в Мастерской, то еще где-нибудь, но не на всех объектах было одинаково уютно. Лучше всего было, конечно, в Мастерской, и именно там мы собирались чаще всего.

Мастерская представляла собой большой барак, состоящий из нескольких помещений, в том числе и Сторожки, где стояли стол и стулья. Мы спокойно садились за стол, раскладывали нехитрую закуску и усердно начинали пьянствовать. Перед этим мы заходили в Столовую ЦДСА, где вкусно и недорого кормили. Еще бы: Столовая-то была для привилегированных. Мы с Джеггером заходили туда, как ни в чем не бывало и направлялись к прилавку, делая вид, что мы дети полковников. Наш джинсово-патлато-бородатый вид, конечно, не внушал доверия, но мы, ничуть не смущаясь, пробивали чеки и садились ужинать. К тому же мы грели руки на существовавшей там системе: сначала выбивался чек, а потом бралась еда. Пользуясь этим, я выбивал мало, а брал много, помятуя поговорку Толстяка: Тащи все, что плохо лежит. Видимо, Столовая была рассчитана на честных людей, но разве могут быть честными «дети полковников»? И вообще, я всегда считал, что должны страдать те, кто глупей.

Когда мы допивали последние капли, то делали такую вещь. На клочках газеты я царапал одну и ту же фразу: Люди, берегите ваши души! – ставил дату и подпись, затем засовывал эти послания в пустые бутылки и крепко затыкал их пробками. После этого мы накидывали на себя старые телогрейки и бушлаты, в изобилии висевшие в прихожей, и выходили подышать свежим воздухом. Дойдя до озера, я, сильно размахнувшись, кидал бутылки в холодную черную воду, после чего мы глубоко задумывались.

– Вот, – говорил я грустно, – пройдет несколько лет, мы окончим Баннер, изменится жизнь, замучает нас Ностальгия по прожитым годам, и тогда придем мы на это озеро, выловим хоть одну бутылку, прочитаем записку и со слезами умиления вспомним эти дивные времена…

– Не думаю, что они проплавают столько лет, – ворчала скептически настроенная Редиска, потирая красные с перепою глаза. – Да и вряд ли нам захочется их отлавливать… И отходила в Гогу за ближайшие кусты.

– А ты что думаешь, Очкарик? – толкал я в бок своего компаньона.

Но Джеггер как всегда молчал и только кивал головой, многозначительно дымя в бороду, и непонятно было, о чем он думал в этот момент.

Этот  Ритуал мы совершали постоянно. После этого мы возвращались в Мастерскую и занимались любовью втроем, ибо были пьяны как ФРАНЦУЗСКИЕ МЫШКИ.

Еще один недостаток пьянок в Парке заключался в том, что нам приходилось вскакивать около семи часов, чтобы не нарваться на неприятности, и быстро уходить, стараясь не попасться на глаза Главному Сторожу. Обычно мы шли берегом озера, солнце только-только золотило верхушки деревьев, спросонья да с похмелья мы дрожали под пронизывающим ветром, а над нашими головами кружили вороны. Уж не знаю, откуда они брались, и почему их было так много, но буквально все небо между просветами деревьев пестрело черными точками, которые метались взад-вперед и каркали как полоумные. Почему-то это карканье нагоняло на нас особую тоску – нам казалось, что вороны смеются над нашей никчемной жизнью.

Из Парка мы прямиком направлялись в Школу, дожидались открытия Сандунов или Квадрата и опохмелялись. После таких бурных ночей трудно было сидеть на Уроках, особенно на Рисунке, но некоторые предметы прогуливать было нельзя, и приходилось терпеть. Однажды, после очередной гулянки мы даже умудрились сдать кровь, чтобы скосить несколько прогулянных часов, так как Лысобородый (зам. Декана) грозил исключением. После этой процедуры мы почувствовали себя как шарики, из которых выпустили воздух, и собрав последние силы, ретировались по домам.

Но наш кайф длился недолго. Вскоре Джеггера поймали – то ли с Редиской, то ли еще с кем-то – факт тот, что не со мной – и конечно же, уволили, обругав на прощанье. Так мы вновь остались баз крыши над головой и без денег.

Весной 82-го Джеггер исхитрился устроиться сторожем на какую-то стройку, ко-торой ведало СМУ, находящееся на Втором Неглинном. Работа Очкарика заключалась в том, что через трое суток он просиживал ночь в вагончике, охраняя стройплощадку. Но мы так и не успели там собраться ни разу – то ли гнусная Сессия поджимала, то ли еще что – а вскоре Джеггера вышибли и оттуда, потому что он «проспал» рацию, стоимостью в две тысячи, которую благополучно утащили из соседнего вагончика (самое прикольное, что воры после кражи постучали в его вагон, разбудили его и попросили закурить). А летом он пытался устроиться мойщиком газированных автоматов, но, как поет Юра Шевчук, ехал он, ехал, да так и не доехал.

МАРШРУТ №2: В ХАРАКТЕРНОЙ МАНЕРЕ

 

Оставшись баз крыши над головой, мы потеряли всякую надежду бросит пить и пустились во все тяжкие. Думать о будущем нам не хотелось, учеба шла через пень-колоду, деньги водились, уж не помню, откуда: то ли Джеггер вновь получал Зряплату, то ли Редиска нас поддерживала.

Болото Зеленого Змия засасывало нас все глубже и глубже. Мы честно пытались выбраться на свежий воздух, бросив ходить в Сандуны, отвергнув заведения типа Зеленой Гадины и прекратив пьянки в ЦДСА, но в последний момент мужество покинуло нас, и мы вернулись в Старый Добрый Квадрат. Это было последней ступенью, ниже пасть уже было невозможно. До сих пор при воспоминании о Квадратном Периоде у меня по спине пробегает дрожь, и холодеют пальцы.

Дело в том, что со временем Квадрат из первоклассной пивной превратился в самую захудалую Тошниловку, где собиралась всякая пьянь и рвань в неограниченном количестве. Если раньше Квадрат блестел чистотой и порядком, и заведующий Кацо важно прохаживался по залу, следя за тем, чтобы никто не распивал и не курил; а в буфете были соленые сушки, и очереди не ТОЛПИЛИСЬ у автоматов – то теперь трудно описать словами, что там творилось.

Во-первых, грязь стояла по колено, не хуже чем на Покровах в Покровский Период, грязь была жидкая и противно хлюпала под ногами. Во-вторых, народу скапливалось – не протолкнуться, все в пальто, куртках, шапках, и от этого еще более толстые; все они с мороза дышали как паровозы (чаще всего перегаром), куртки их прели, снег таял, зловонные испарения заполняли собой и без того маленькое пространство пивной. И как следствие этого, свободную кружку нужно было искать, проявляя немалое упорство, а потом проталкиваться к моечным автоматам и стоять в очереди к разливочным автоматам, и стоять в очереди в размен монет, а потом вновь протискиваться в зал, ища место, куда приткнуться. В-третьих, около 80-ти процентов этого сброда обязательно распивали какую-нибудь гадость. В ход шла водка или портвейн, пили из стаканов или из кружек, а то и прямо из горла, воровато оглядываясь по сторонам, закусывая чем бог послал или запивая пивом. Пустые бутылки ставили у стен или в урны, где их подбирала уборщица. В-четвертых, все дымили как химические концерны, тоже тайком, в рукав или за воротник – иногда Кацо все же появлялся в зале, да и менты не брезговали раз-другой заглянуть в столь злачное место. Конечно, странно, что в пивбарах не разрешают курить (ведь курят в обычных барах и ресторанах), ибо, как говаривал еще Обросов, выпить пива и не покурить – все равно, что трахнуть бабу и не кончить; но с другой стороны, в таком тесном помещении люди дышат черт знает чем, и никакие вентиляторы не помогают. Я долго думал над этой проблемой и пришел к выводу, что курить надо разрешить, но количество пивных увеличить раза в три, да и строить их попросторней, и тогда все будет отлично. Кстати, в сидячих барах  – Ракушке, Коралле, Жигулях раньше курить было можно.

Ну и в-пятых, все пивные, к сожалению, закрывались весьма рано, в семь часов, за исключением Покровов, работающих до восьми. Само собой, это нас не устраивало, так как возвращаться домой в восемь-девять вечера, еле держась на ногах, нам не хотелось, да и делать дома было нечего.

Но, несмотря на все эти неудобства, мы с упорством идиотов продолжали ходить в Квадрат и напивались там до полного бесчувствия. Еще Эра Квадрата знаменательна для нас тем, что лишь тогда мы пришли к выводу, что напиваться одним пивом неинтересно. Тут-то и сыграл с нами роковую шутку наш девиз: Не пивом единым!

Обычно наш день проходил так. Еле продрав глаза к полудню, мы ехали в Школу к третьему Уроку, кое-как отсиживали его, затем у Фонтана встречались с Редиской, выкуривали по сигарете и двигались в сторону Квадрата, если были финансы. По дороге мы заходили в Уголок или в Кулинарию, где покупали самую дешевую закусь, затем в Морковке запасались двумя флаконами портвейна или вермута, и добравшись до пивной, начинали толкаться в толпе, искать кружки, место и прочее. Через некоторое время все устраивалось, кто-то уходил, оставлял кружки, мы забивались в угол, наполняли несколько кружек, раскладывали закуску и… начинали пить портвейн. А пивом мы только, что называется, догонялись.

Постепенно мы привыкали к грязи, шуму и гаму, портвейн растекался по нашим жилам, мы курили в рукав по очереди (один курил, двое других внимательно следили за стремом), вскоре Редиска начинала бегать в Гогу, и Джеггеру приходилось выгонять всех мужиков и караулить у дверей, пока она сделает свое дело. Эх, не завидую я женщинам! И краситься нужно, и одеваться модно, и постоянно следить за тем, чтобы что-нибудь не отстегнулось, и на каблуках ходить неудобно, и грудь болтается, и ветер юбку задирает, и в метро или автобусе в толкучке со всех сторон обжимают, а взглядами раздевают; и пристают всякие нахалы, и волосы в глаза лезут, и поздно вечером ходить опасно – любой дурак изнасилует; и даже пива нельзя выпить – в Гогу не сходить по-человечески. Однако, Редиска все эти неудобства терпела, хотя неоднократно повторяла, что всю жизнь жалеет о том, что не родилась мужчиной.

Но вернемся в Квадрат. К семи часам, опившиеся и обкурившиеся, мы вываливались на мороз, проклиная все на свете. Для начала мы втискивались в нашу любимую Телефонную Будку и обсуждали дальнейшие планы. Собственно говоря, мы решали лишь одно: идти или не идти в Квадратный Подъезд. Но так как идти больше было некуда, мы вываливались из Будки и направлялись в ближайший переулок, где стоял дом, в котором находился нужный нам подъезд. Собственно говоря, он ничем не отличался от остальных, но мы его обнаружили с наступлением первых заморозков, и он нам понравился широкими подоконниками и горячими батареями. Хотя в остальном он был весьма неудобен: междуэтажная площадка просматривалась со всех сторон, лифта не было, и все жители ходили мимо нас. Но может именно потому, что мы не собирались прятаться, никто не подозревал нас в каких-то злонамерениях и не говорил нам ни слова. Мы, правда, вели себя тихо, но в Гогу приходилось ходить под лестницей на первом этаже. К тому же, мы постоянно приносили с собой остатки портвейна, а то и полную кружку пива, унесенную из Квадрата – короче, до сих пор не понимаю, как это нас ни разу не повязали. Обычно мы сидели между четвертым и пятым этажом, а на четвертом жила женщина, работавшая в КГБ, и мы постоянно с ней сталкивались. Она нас уже знала, но не гнала, лишь журила для проформы и советовала не шуметь. И так было после каждого посещения Квадрата. А посещали мы любимую пивную в течение всего третьего курса, пока не открыли для себя Жестянку.

ЭПИЗОД 22

 

Я, кажется, уже упоминал про Капу? Так вот, читайте.

Капа училась вместе с нами с девятого класса. За два года я, возможно, не перекинулся бы с ней и парой слов, потому что из Нашей Компании никто с ней не общался, а Старик так откровенно презирал (он порой бывал жесток к некрасивым девчонкам), но к концу первого учебного года она неожиданно сблизилась с Дианой и Конфеткой. И я, начав ухаживать за Дианой, волей-неволей подружился и с Конфеткой и Капой. К тому же в Профцентре мы вместе учились на художников-декораторов, а в начале лета 76-го добросовестно отрабатывали практику на Мосфильме. Именно в это время я окончательно укрепился в своей симпатии к Диане, да и после острых приключений в компании со Стариком хотелось чего-то спокойного и постоянного.

Ну и как-то так вышло, что Капа оказалась «поверенной в моих сердечных тайнах», как выразилась Диана спустя два месяца. И это доказало, что тактику я выбрал правильную: рассказывая Капе о своей симпатии, я рассчитывал, что она передаст это Диане как подруга, но более романтично и мягко. И она действительно передавала, с ее помощью я назначал свидания, пока не сошелся с Дианой настолько, что перестал нуждаться в посторонней помощи.

Все это может показаться глупым и наивным, но не следует забывать, что в те годы я еще был робким и застенчивым, ничего не понимал в любви, несмотря на уроки Старика, и даже еще ни разу не целовался, хотя уже легко флиртовал с некоторыми девочками.

Ну, как складывались отношения с Дианой, вы можете прочитать в романе «Конец Язона дин’Альта», а с Капой пока не было ничего. По-моему, вся школа знала, что она была безнадежно влюблена в Коллегу, не знал об этом только сам Коллега и обращал на нее внимание не больше чем на плинтус. Капа очень страдала и переживала, а мы ее утешали, как могли. Так прошел еще год, я ссорился и мирился с Дианой, зимой мы с Грифом начали посещать Могилу, и один раз с нами были Капа и Конфетка. Но ни разу я не подумал о Капе как о женщине, ну а если бы меня вдруг настигла такая мысль, я бы, наверное, выскочил из окна! Представьте себе хилую неказистую девчонку, костлявую, с неразвитыми формами, с некрасивым прыщавым лицом, стягивающую волосы в дурацкий хвостик – короче, ни кожи, ни рожи. К тому же она не блистала умом и имела довольно неприятный тембр голоса. Ко всему прочему она была армянкой. Представили? Тогда вы меня поймете. Но как же тогда ты мог… – можете начать вы… Минуточку. Сейчас все объясню.

После окончания школы я не видел Капу почти год, да и совсем забыл о ней. Но вот весной 78-го мы собрались у Конфетки на Плющихе (к тому времени уже вышедшей замуж за Грифа). Вернее, я приехал к ним в гости, а потом вдруг появилась Капа. И я обалдел. Никогда я не видел, чтобы время и образ жизни так меняли человека в лучшую сторону. Передо мной в позе манекенщицы стояла красивая, вполне сформировавшаяся женщина, с высокой грудью и покатыми бедрами и загадочно улыбалась. Лицо у нее как-то похорошело, вытянулось, исчезли прыщики, волосы она постригла и красиво уложила, в походке появилась истома и грация, в речах – смелость и острота суждений. Оказалось, что после школы она куда-то поступала (чуть ли не во ВГИК), но не поступила, и пошла работать на Мосфильм художником.

Видимо, Мосфильмовская жизнь сделала свое дело: Капа стала женщиной, а главное, почувствовала себя таковой, и следовательно, почувствовали и окружающие, в том числе и я.

Охмурить Капу оказалось делом несложным, достаточно было одной игры в «кис-мяу». В тот вечер мои губы болели от поцелуев (а целовать она умела), Гриф с Конфеткой хихикали и подмигивали, но встретиться с ней еще раз мне удалось лишь летом накануне отъезда в колхоз. Именно в тот день, когда я впервые увидел Джоконду, расстроенный до предела, я купил флакон вина, выпил его и поехал в гости к Грифу (на этот раз на его хату). Там уже сидела Капа, и мы начали пьянствовать. Потом нам вдруг пришло в голову идея позаниматься групповым сексом. Мы разделись и расположились на ковре в большой комнате. Но разделись мы весьма специфично. Гриф снял с себя все, Конфетка на голое тело надела ночную рубашку, Капа осталась в одних трусах, а я в плавках. Но секса не получилось. Гриф успешно трахался с Конфеткой, а я лежал в обнимку с Капой, ласкал ее и гладил, и чувствовал, что желания у меня не возникает. Капа меня уговаривала, но вела себя не очень-то активно, а я мрачнел все больше. Может быть, дело было в том, что это была не настоящая групповщина, где партнеры должны меняться, а Конфеткино замужество исключало такой вариант.

Наконец, плюнув, я ушел в маленькую комнату и лег на диван, намереваясь поспать, но через минуту прибежала Капа, разделась полностью и легла рядом. Мы начали заниматься любовью, но… Я потому и пишу про Капу, что она была первой женщиной, с которой у меня ничего не получилось чисто физически. Трудно сказать, отчего это произошло – возможно, сказались последствия моего постельного приключения на квартире у Старика, после которого я довольно долго испытывал отвращение к женскому полу. Первые тревожные симптомы я почувствовал осенью 77-го, во время встреч с Олей из МИСИ, но это было так – детские игры, когда дело доходило до постели, у меня сердце сбивалось с ритма, и я просто-напросто задыхался. И хотя весной 78-го я имел дело с Жанной-1 и другими, но продолжительных связей не поддерживал. И вот – осечка с Капой.

Она была первой в шеренге тех, с которыми я ничего не мог сделать (особенно я это почувствовал в колхозе), и лишь Крошка вывела меня из этого состояния и вдохнула новые силы.

А Капа после той ночи, естественно, обиделась, тем более, что утром я уехал сортировать зерно и пьянствовать, и мы не виделись с ней целый год. Но следующим летом, в 79-м мы вновь собрались и устроили повтор рискованного эксперимента.

Началось все с того, что мне позвонил Маэстро и сообщил, что Гриф приглашает нас в гости для очередной записи. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал… ну, вы знаете, кто), что к тому времени молодые супруги приобрели крутой Вертак Радиотехника-001, а так как записей у них было немного, они с удовольствием записывали песни в авторском исполнении. Пели, в основном, Маэстро и я, но все как-то поодиночке, и вот, наконец, решили собраться вместе.

И тут опять нагрянула Капа, еще более красивая и развратная. Уж не знаю, было ли это случайностью или нарочно подстроено, но все прошлогодние обиды были забыты, на стол были выставлены бутылки вина, и началась запись. Собственно говоря, мы изрядно помучились и за весь вечер записали лишь одну песню, да и то потом она нам разонравилась. Маэстро заставлял переигрывать ее еще и еще раз, утешая меня тем, что Элтон Джон работает над каждой песней около месяца; я злился, Гриф все подливал, Капа постоянно вешалась мне на шею, и в конце концов я сгреб ее в охапку, отнес в маленькую комнату и устроил ей показательный сеанс. А так как за последние месяцы я весьма поднаторел в любовной игре, то Капа просто стонала, называя меня то Демоном, то Дьяволом.

В результате, она осталась на ночь, и эту ночь мы провели весьма бурно. А на следующий день я опять уехал, на этот раз на Волгу. Если вы помните, с Волги я возвращался с твердым намерением разобраться с Крошкой и Капой, но Крошка канула в Вечность, и пришлось мне довольствоваться «прекрасной лебедью». Но наши отношения развивались весьма странно.

Осенью 79-го я несколько раз встречался с ней, но как-то оригинально. В част-ности, отмечая Ноябрьские Праздники, я два вечера подряд приезжал к Капе без предупреждения, причем, привозил с собой тех, кто в это время оказывался под рукой. В первый раз это были Нарцисс и Боксер, во второй – Нарцисс и Гриф (а может, был и Маэстро). Она ничему не удивлялась, молча выставляла на стол напитки и закуски, но как только дело доходило до секса, возвращался ее батюшка, и мы оказывались то в запертой ванной, то на лестничной клетке, где заниматься любовью было не очень-то удобно и сподручно.

Но в это же время я стал как-то охладевать к ней, до меня вдруг дошло, что она глупа и вульгарна, кроме меня она встречалась с половиной работников Мосфильма, и я начал над ней издеваться – сначала намеками, потом в открытую. Она это, конечно, понимала, но пока молчала.

И хотя в любительском фильме, который снимал Нарцисс, она играла мою любовницу, наши отношения все более портились; когда она тянула меня в постель, я отказывался; и наконец, она не выдержала и устроила мне безобразную сцену, где кричала, что я ей совсем не нужен, что у нее есть официальный жених, за которого она выйдет замуж, причем тыкала мне в нос какой-то фотографией. Я посмеялся над ней и ушел, предварительно допив все, что было в баре.

В тот раз она мне заявила, чтобы моей ноги больше в ее доме не было, но я еще пару раз приезжал к ней назло вместе с Нарциссом. И как она нас не гнала (дело чуть не доходило до слез), мы сидели на кухне с упорством идиотов, пили, ели все подряд и выметались лишь за полночь, съев все, что можно, да еще прихватив с собой остатки. И больше Капу я не видел ни разу. Знаю лишь, что через пару лет она вышла замуж, родила, а чем занимается сейчас – ума не приложу.

ЭПИЗОД 23

 

Впервые я увидел Осинку в конце мая 81-го, то есть еще на втором курсе. Эта красивая стройная блондинка закончила Баннер и работала в Конторе в Редискином отделе. Редиска сразу же влюбилась в нее, разрекламировала и в конце концов втянула в нашу Компанию. Осинка была очень флегматичной и скромной, и хотя с нами она веселилась и пила не меньше, у меня всегда создавалось впечатление, что она под нас подстраивается, и что ей это не нужно.

В том мае мы по традиции отмечали Д.Р. Леды и собрались обычным составом, а Редиска притащила с собой Осинку, и таким образом мы познакомились. Я сразу положил на нее глаз, но в ту пору я еще не расстался с Редиской, и не мог себе позволить выйти из рамок.

Мы сидели в леске, жарили шашлык, пили вино, я играл на гитаре, читал стихи и потихоньку щупал Осинку, а она АКТИВНО НЕ СОПРОТИВЛЯЛАСЬ. На том тогда мы и расстались. А потом наступило лето, мы сдали Сессию, съездили в Ярославль, и закрутившись с Мариной-2, я совсем забыл про Осинку. И вспомнил о ней лишь тогда, когда развязался с Мариной. Но вспомнил не только я, ибо настали холода, и для нас опять  в полный рост встала проблема места для пьянок. И иногда, если нам не хотелось идти в Квадрат, мы ехали в Контору как будто бы в гости к Осинке.

Обычно мы располагались на нашем любимом подоконнике между третьим и че-твертым этажом на дальней от входа лестнице. Со стороны все выглядело очень безобидно: сидят себе на подоконнике какие-то ребята и девчата, разговаривают с Осинкой, курят – ну и что такого? Но никто не знал, что в ногах у нас стояла сумка с бесконечными бутылками, а стакан Джеггер прятал под полой. Удобное было место!

Так мы просиживали до конца рабочего дня, а когда все уходили, перебирались в Осинкин отдел. Вахтеры нас не выгоняли часов до десяти, потому что официально мы играли в теннис: около Осинкиной двери стоял стол, и никого не удивляло, что некоторые сослуживцы остаются после рабочего дня, чтобы немного размяться. Но мы, в основном, «разминались» Красненьким, «тренировались» водочкой, а закусывали гнусными пирожками с рыбой. Эти вылазки мы строго называли «игрой в пенис».

Постепенно я все более приваживал Осинку (по крайней мере, мне так казалось), но события развивались медленно. И вот я вплотную подошел к знаменательнейшему событию моей жизни – пьянке, которую мы устроили по поводу моего Д.Р. в теплом ма-рте 82-го. Но сначала была «генеральная репетиция», начавшаяся седьмого марта и продолжавшаяся три дня.

О размерах нашей попойки вы можете судить хотя бы по тому, что только я один купил 4 пузыря Слезы, не считая того, что привезли с собой Джеггер, Редиска, Осинка и Маэстро. Мы пьянствовали весь день, вечером отрубились, а утром вскочили и начали опохмеляться. Эх, как же я тогда любил похмелье! Утром выпил – и целый день свободен! Под вечер мы опять валялись на диване в весьма пьяном состоянии (естественно, вчетвером, Маэстро уже ушел) и смотрели порножурналы. А я все пытался соблазнить Осинку, и все время чего-то не хватало. Она позволяла мне многое, но сама была холодна как лед и не реагировала на мои ласки. И тем самым ломала кайф.

Может быть, поэтому, собравшись через неделю, я не очень нажимал на нее и отпустил домой в первый же вечер. Маэстро тоже слинял, и мы продолжали веселиться втроем В Характерной Манере, но тут мне что-то стукнуло в голову, и я поставил на Вертак диск Вертинского. Мы с Джеггером слушали и балдели, а Редиска вдруг зарыдала и стала биться головой о стенку. Но мы особо не волновались, привыкнув к ее истерикам, и часа в три ночи она затихла.

Утром мы снова опохмелялись, и к вечеру едва держались на ногах. Но держаться было надо, так как предки должны были вернуться к семи часам.

И тогда я кинул клич:

– Вперед! В Коралл!

– Ур-р-а-а-а-а-а! – заорали мои собутыльники и, быстро одевшись, мы выскочили из дома.

Теперь немного о Коралле. Впервые в эту пивную я попал 3 января 81-го, после того как встретился с Тэном около своего магазина. Я никак не мог отойти после Нового Года, да и он тоже, и мы решили подкрепить себя пивом. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр, ясен перец), что Тэн учился в нашей школе, но на класс младше, и мы с ним почти не общались, только знали, что он – завсегдатай Ракушки – пивного кабака, что стоит почти напротив школы.

По дороге в Коралл он мне рассказал, что теперь он ходит туда, так все его знакомые из Ракушки перевелись в эту новую тошниловку, открывшуюся на Броду.

В тот раз Коралл произвел на меня благоприятное впечатление: сидячие места, народу немного, обслуживание, горячие закуски, и курить было можно. К тому же я прихватил с собой флакон водочки, оставшийся с Нового Года, и мы благополучно распили его, почти не таясь. С тех пор я заходил в Коралл не более двух раз, хоть он располагался совсем недалеко от моего дома.

И вот в нужный момент я вспомнил про это заведение, так как деньги еще оставались, а есть хотелось страшно. Завалившись в кабак, мы заняли крайний столик и заказали кучу еды, и соответственно пива. Еду мы съели, а пиво еще оставалось, но уже не лезло в наши животы. Тем временем, народ потихоньку рассасывался, и к закрытию во всем зале остались только мы. Нас начали выгонять, но мы никак не могли допить пиво, тупо повторяли «сейчас, сейчас», и в конце концов мне стукнула в голову единственная «разумная» мысль: А не унести ли нам кувшин с собой? Эх, знал бы я, чем это кончится! Но, верный своей привычке, я мигнул Толстому, и он спрятал кувшин в сумку. Самое смешное, что пива-то оставалось не более кружки, но мы никак не могли его оставить.

Но не успели мы вылезти из-за стола, как тунгус Джеггер споткнулся, уронил сумку, и пиво потекло по полу. Тут, понятное дело, сбежались официанты, кувшин был извлечен на свет, и на нас обрушился гнев обслуживающего персонала. На нас кричали все: администраторша, уборщица, кассирша, а официанты размахивали кулаками. Мы попытались с ними договориться, но с озверевшим БЫДЛОМ договориться невозможно, и в результате произошла гигантская драка, в начале которой Джеггер сразу упал на пол после удара в живот, а я оказался один против дюжих молодцов в количестве шести человек. И все это кончилось рассеченной губой. Моей губой. Но, может быть, это было и к лучшему, так как вид крови, хлынувшей на мою рубашку, их немного отрезвил, и мы поспешили убраться. Да-а-а, вот так мне довелось применить свое карате. Конечно, меня сдерживало то, что их было многовато, а у дверей стояла «Канарейка» (связываться с милицией не хотелось, так как правда, все-таки, была на их стороне), а самое главное я был пьян как сапожник и ослабший после продолжительных возлияний.

Мы вышли на улицу, злые КАК СОБАКИ.

– Ну что, получили? – пробурчал Джеггер, закуривая.

Редиска шмыгала носом, рассказывая леденящую кровь историю, как ее чуть не изнасиловали, пока она мыла тряпку на кухне (ее заставили вытирать пол). Я прикладывал снег к губе, пытаясь остановить кровь, и чувствовал, как под глазом у меня набухает гигантский синяк. Так я отметил свое двадцатидвухлетие.

Моря губа затянулась только через месяц, и мне повезло лишь в одном: как раз в это время меня вызвали в Военкомат и направили в Поликлинику на амбулаторное обследование. И пользуясь этим, я не ходил в Баннер, а потихоньку проходил все стадии врачебных процедур. К тому моменту, когда губа почти срослась, мне официально объявили, что Военкомат признал меня годным к строевой службе, мой военный билет был отобран, и я был отпущен на свободу. Но, сами понимаете, перспектива того, что после защиты Диплома мне придется идти в Армию и трубить там полтора года, меня не радовала. Но я махнул рукой – пока до этого еще дойдет дело.

Но настроение мое от этого не улучшилось, да и с Осинкой дело никак не двигалось с мертвой точки. Я продолжал изредка с ней встречаться, и даже считал ее своей официальной любовницей, несмотря на то, что в это же время начались встречи с Натали-1. Но все это мне не нравилось.

Вернувшись с Волги в начале сентября 82-го, я решил поставить все точки над Ё и пригласил Осинку на Д.Р. Маэстро. И точки были расставлены. А именно: я пожал Осинке руку и сказал: Прощай! Конечно, мысленно. Но факт тот, что я понял про нее одну вещь: она была фригидной. Да-да, обыкновенной фригидной женщиной, не знающей, что такое настоящая страсть. Действительно, разве может женщина двадцати пяти лет позволять целовать и обнимать себя, но при этом оставаться бесчувственной как бревно? Оказывается, может, но только это – не для меня.

ЭПИЗОД 24

В октябре 81-го правый уклонист Мак отколол такую штуку: не сдав весеннюю сессию, забрал документы из Баннера. Стоп. У меня что-то с памятью? Ведь про Прощальную Гастроль Мака я уже писал. Ладно, этот эпизод вычеркнем, вспомним что-нибудь еще интересное. А-а-а-а, вот, Д.Р. Николаши примерно в это же время. Николашу помните? Так вот, он решил отметить свой юбилей с размахом и пригласил всю Группу. Правда, я подозреваю, что сделал он с целью приударить за Галиной (из группы Отличниц), но это не суть важно. По странному стечению обстоятельств, Николаша жил на той же станции метро, что и Толстяк, только поближе. Помня о том, что наш новый одногруппник практически не пьет, мы решили прихватить с собой Редиску. Встречу назначили на Трубе, она опоздала на два часа В Характерной Манере, затем мы рванули в Уголок, хорошенько затарились и двинули к Николаше. Ясен перец, что приехали мы уже к самому разгару танцев. Но нам танцы – по барабану, мы уселись за стол, подгребли всю закуску, выставили пузыри и начали внедрять. И вот что удивительно: через некоторое время наши коллеги начали потихоньку расползаться по домам как тараканы! Видимо, они решили: ну, пришли алкаши, сейчас дебош начнется, пора сваливать. Смешно, ей-богу! Не успели мы поймать первый кайф, как остались наедине с Николашей. Пришлось его спаивать. И нам это удалось, честное слово.

Мы ухитрились довести непьющего отличника до такого состояния, что он позабыл и про время и про все на свете, что-то орал и дебоширил громче, чем мы, пил портвейн прямо из горла и т. п. Кончилось все это тем, что далеко за полночь мы все вывалились на улицу в состоянии нестояния и двинули к метро. Но шли мы удивительно долго, допивая последний пузырь, Николаша с Редиской устроили стриптиз, мы с Джеггером курили как слоны – короче, к нашему приходу станция благополучно закрылась. Вот это была фишка! Пришлось топать обратно, к счастью, вернувшиеся к тому времени Николашины предки вошли в наше положение и оставили ночевать. И спали мы вповалку прямо на полу КАК СОБАКИ, а утром побежали похмеляться в ближайшую пивную, уже без Николаши, который потом отходил еще неделю. Больше в гости он нас не приглашал, но на наши отношения это никак не повлияло.

Кстати, мой докучливый читатель, наверное, постоянно удивляется, натыкаясь на выражение КАК СОБАКИ в моей Повести. Объясняю. Я забыл упомянуть, что Главной Поварихой на Колхозной Кухне у нас была добрейшая тетка по имени Поля, тихая алкашка, настроение которой менялось в зависимости от степени недопития. Но нас она любила, очень переживала по поводу исключения Обросовцев, а так как работала в Школьном Кантине, то еще год она кормила меня и Джеггера бесплатно и без очереди, пока не уволилась.

Весной 82-го,  как только немного потеплело, мы перенесли место наших постоянных попоек – куда бы вы думали? На кладбище! Да-да, не удивляйтесь и не падайте в обморок. Кладбище – самое спокойное место в нашей Столице. Один раз мы были даже на Ваганьковском, пили чуть ли не на могиле Есенина и Бениславской, но обычно мы ходили на Редискино Кладбище. Оно, конечно, называлось по-другому, но я окрестил его так потому, что оно расположено недалеко от Редискиного дома. Обычно, направляясь туда, мы заходили на Редискин Рынок, покупали редиски, помидоров или яблок и удобно устраивались на какой-нибудь заброшенной могилке, скрытых от посторонних глаз густыми деревьями. Благодать! Но почти всегда после обильных кладбищенских возлияний у нас с Джеггером не было ни сил ни желания возвращаться по домам, и мы всей толпой шли к Редиске, при этом двигались на цыпочках как воры, боясь разбудить Бармалеиху – Редискину матушку. Надо сказать, что Бармалеиха с трудом терпела Джег-гера, а меня так просто не выносила, считала меня главной разлагающей пружиной и врагом номер один.

Но несколько раз мы все же нарывались, причем, это случалось по утрам, поднимался скандал, а один раз она разбила последнюю бутылку портвейна. Бедная Редиска! Сколько ей пришлось натерпеться из-за нас, проклятых алкоголиков!

Вспоминаю еще один интересный эпизод. В тот день мы сидели в Редискино, но вдруг обнаружили, что Горючее кончилось, а финансы поют романсы. Но для Редиски это не имело значения, так как во второй половине дня ей нужно было ехать на очередной урок по Рисунку – она не теряла надежды поступить в Школу и усиленно занималась. А учил ее не кто иной, как Мастер – тот самый преподаватель, у которого в свое время учился и я, и с которым было выпито немалое количество вина и пива. Он хорошо меня помнил, и я решил тряхнуть стариной и навестить старого Учителя, втайне надеясь раскрутить его на угощение.

Но так наши мозги были затуманены парами алкоголя, мы решили выпендриться. Я нацепил одну из Редискиных безрукавок, накрасил ресницы, веки и губы, сделал маникюр; а Джеггера мы нарядили в матроску на голое тело, и он стал похож на спившегося капитана из рассказа Бунина «Сны Чанга». С Редиски же мы сняли все вплоть до трусов и втиснули ее в сверх сексуальную майку, высоко поднимающую ее грудь и выделявшую соски, а на бедра она нацепила полупрозрачную юбку, не забыв намазаться как сто чертей. Видок у нас, прямо скажу, получился шикарный – пассажиры в троллейбусе только глазами хлопали.

Надо ли говорить, что Мастер, который в Конторе слыл заштатным Гаером и Ловеласом и всегда был слаб по части прекрасного пола, от вида нашей красавицы просто ошалел и безропотно выдал мне шесть рублей, на которые я молниеносно приобрел два флакона портвейна.

Видели бы вы, какие пассы выделывал подвыпивший Мастер вокруг Редиски, как он ее охаживал и оглаживал, мурлыча что-то про женщин, которые должны быть больше одеты, чем раздеты; а мы с Джеггером под шумок опрокидывали стакан за стаканом. В результате, мы очень не хило попьянствовали, а поздно ночью Мастер подбросил нас на Моторе почти до Редискиного дома, но все же последние 200 метров нам пришлось идти пешком. Как назло, в этот момент разразилась такая гроза, что не было смысла ни пережидать, ни бежать, и мы махнули на все рукой. Наша процессия выглядела так: впереди шел я в обнимку с Редиской, размахивая руками, вопя во всю глотку и громко смеясь, а сзади топал угрюмый Джеггер, втянув голову в плечи, засунув руки в карманы и сосредоточенно молчал – наверное, думал о Достоевском. До Редискино мы добрались насквозь промокшие и как всегда завалились спать на диван.

Но самое интересное приключение ожидало нас в мае 82-го, когда мы начали ездить на Этюды. До этого нам как-то не приходило в голову, что лучше всего отдыхать на природе. Не подумайте, что наши поездки назывались Этюдами просто для прикрытия. Редиска действительно брала с собой этюдник, ватман, краски и кисти – правда, тащить все это приходилось Толстому, а я нес сумку с выпивкой и закуской.

В первую поездку мы взяли с собой Осинку, сели на электричку с Белорусского вокзала и поехали до первой же приглянувшейся нам станции. Это были какие-нибудь Жаворонки или Петушки, мы углубились в лес, нашли безлюдную полянку и приступили к активному отдыху. Мы с Джеггером разожгли костер, Редиска установили этюдник, и они с Осинкой принялись рисовать ближайший кустарник, потом я начал жарить на костре то, что мы захватили с собой.

За всеми этими делами время пролетело незаметно, и не успели мы оглянуться, как наступила ночь, да такая – хоть глаз выколи. Плохо представляя себе, в какую сторону нам двигаться, мы все же начали собираться, но тут с Редиской случился очередной припадок, и она побежала в лес, что-то крича и размахивая руками. Джеггер побежал за ней и тоже пропал, затем Осинка отправилась на их поиски и, конечно же, потерялась, а я остался один одинешенек у догорающего костра, клацая зубами от холода.

Через некоторое время я начал ходить все расширяющимися кругами вокруг светящихся углей, стараясь не терять из виду мерцающий огонек, и все-таки отыскал их всех поодиночке. И мы побрели в сторону станции, ориентируясь по слуху. Как ни странно, мы вышли в нужное место и успели на последнюю электричку. Но второе наше путешествие окончилось совсем по-другому.

Проходило оно почти так же как и предыдущее с той лишь разницей, что с нами не было Осинки, и мы опоздали на электричку. Что делать? Время – два часа ночи, холод собачий и пустая платформа. Ночевать на жестких лавках? Неудобно и холодно, долго не продержишься. Стучаться в дома? Бесполезно. Идти в Город пешком? Тяжело. И мы не придумали ничего лучшего, чем ЗАГНЕЗДИТЬСЯ в ближайшей телефонной Будке. Вы можете себе представить, как можно втроем уместиться в телефонной Будке? Лично я – нет. Но это было, но как – ума не приложу. Помню лишь, что я сидел на полу, поджав ноги, Джеггер сидел немного на мне и немного висел в воздухе, а Редиска уж совсем как-то немыслимо скособочилась где-то под потолком. При этом мы пытались закутаться в одно одеяло, каждый тянул на себя, со всех сторон дуло, и никто не мог понять, где чья рука или нога. Одновременно мы поносили друг друга самыми последними словами – короче, зрелище, я думаю, было эффектное.

И вот тут я подхожу к описанию момента, которого я не забуду до конца своей жизни. Пытаясь устроиться поудобнее, я вдруг почувствовал, что дверь Будки открылась, и мне под зад ударила мощная холодная струя.

– Собака Джеггер! – заорал я. – Закрой дверь, так твою так!

Но наверху вдруг подозрительно затихли, я поднял глаза и обмер: широко распахнув дверь, над нами возвышались два силуэта в милицейской форме.

Ладно, подробности я опущу. Хорошо хоть то, что менты попались не вредные, вошли в наше положение и даже пригрели в каком-то сарае до первой электрички. Но это приключение не охладило нашего пыла, и выезды на Этюды продолжались вплоть до конца четвертого курса, о чем рассказ пойдет впереди.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

КУРС ЧЕТВЕРТЫЙ

 

ФЕРЗЕВОЙ ГАМБИТ

 

 

УВЕРТЮРА 5

 

Как ни странно, события, происходившие во время нашей учебы на четвертом курсе, запомнились мне гораздо хуже, чем в предыдущие годы. Не знаю, как это объяснить – возможно, к этому времени я бесконечными пьянками заработал себе Синдром Корсакова (то есть склероз), а может, нам все уже осточертело, и никакие приключения не могли поразить или удивить нас. Поэтому эта Увертюра получилось такой короткой.

ЭПИЗОД 25

 

Почему я поступил именно в Баннер? Ответ прост. Как это обычно бывает, начиная с десятого класса, все мои родственники стали мучить меня вопросом, что я собираюсь делать после окончания 10-го класса. О том, чтобы я шел к станку или пахать землю, и речи быть не могло, так как любой здравомыслящий человек понимает, что Диплом в наше время – это все. Поэтому вопрос о выборе института встал ребром. Честно говоря, мне об этом думать не хотелось, мне казалось, что гораздо важнее решить проблемы с Дианой. Но как показало время, и те и другие проблемы не стоили выеденного яйца. К сожалению, возможность реального взгляда на вещи мы приобретаем лишь с годами, с жизненным опытом, но изменить уже ничего не можем. Если бы у меня был шанс вернуться в те далекие годы и все переиначить – разве я сделал бы себе Аттестат на 3,5 балла, торчал бы два года в ненавистной Конторе, поступил бы в этот Колледж? Но – увы – прошлое вернуть невозможно.

Весной 77-го, под давлением «доброжелателей», мне все же пришлось всерьез задуматься о будущей профессии. Я действовал Методом Тыка. Для начала я отбросил все технические ВУЗы – пусть другие ломают себе мозги над Сопроматом и Деталями Машин, а потом прозябают весь век рядовыми инженерами. Остались гуманитарные, а их у нас не так уж много. Потом я отбросил такие блатные мазы как МИМО, ИНЯЗ, ВГИК, ГИТИС, Литературный, Гнесинку и подобные им, где для того чтобы поступить, нужно заниматься как проклятому, или быть гением. Затем я вычеркнул МГУ, как оплот чистой (и ужасно скучной) науки, и в конце концов мой выбор сузился до художественных колледжей, так как единственное, что я умел – это рисовать и увлекался этим с детства. Ну, в Суриковское или в Строгановку я бы «не потянул», и немного поколебавшись, я выбрал Полиграфический.

Возможно, я бы поступил  в этот ВУЗ, но тут моя тетя и ее подруга, окончившая нашу Школу, в два голоса начали меня уговаривать и перестраивать на Баннер. Они уверяли меня, что архитектура – это редкая и интересная профессия, что архитекторов везде не хватает, что Баннер – очень престижный институт, что диплом архитектора дает мне право работать в любой отрасли, хоть чем-то связанной с рисунком или живописью; а главное – поступить туда гораздо легче, чем в Полиграф. Как выяснилось позже, все это было неправдой, за исключением последнего – экзамены там действительно были проще (по крайней мере, не было натюрморта и портрета). И я согласился. По правде говоря, мне было абсолютно все равно, куда поступать – я был уверен, что в этом году я не смогу поступить даже в техникум.

Так и вышло – и я очутился в Конторе на должности лаборанта с окладом 70 рублей. И первое, с чего я начал свое ничегонеделание была поездка в колхоз. База нашей Конторы располагалась в селе Каменское, и поехал я туда вместе с Блондином, с которым познакомился в первые дни работы. А уже в колхозе в нашу компанию влился Кудрявый, работавший а филиале Конторы.

Поначалу ничего необычного не происходило, если не считать небольшой драки в первый же вечер нашего пребывания – мы исправно работали на зернотоку, ухаживали за девочками и в меру пьянствовали. Но через неделю кое-что все же случилось.

В ту субботу местные Аборигены устраивали Осенний Бал – так гордо они это назвали. Большая часть молодого населения собралась в единственном сарае, который в селе почему-то назывался Клубом, и устроили обыкновенные танцы под патефон. Но сначала – для торжественности – выступал местный ВИА, кто-то читал стихи, пел песни, а потом ведущий объявил:

– А сейчас мы выберем Королеву Бала!

Всем раздали какие-то бумажки с фамилиями, потом подсчитали голоса и выбрали – молодую симпатичную девчонку из соседнего села. А надо сказать, что мы на этот вечер пришли в грязных сапогах и телогрейках, так как фраков захватить с собой не догадались, и забились в самый дальний угол, чтобы не выделяться на фоне строгих костюмов и цветастых платьев, в которые вырядились Аборигены по случаю Бала.

Но тут ведущий закричал:

– А теперь Королева должна выбрать своего Короля!

И надо же – эта вертихвостка углядела меня, и пробившись сквозь толпу, вытащила мою небритую особу из темного угла. Не зная, радоваться мне или огорчаться, я сбросил рваную телогрейку, и оставшись в не менее рваной и грязной майке, начал с Королевой первый танец. Королева на прелюдии времени не теряла, и уже через пять минут мы оказались в коридоре, где я прижал ее к оконной раме и… «стал целовать ее жарко», как пел Вертинский.

Но тут выяснилось, что кое-кому из местных не понравилась моя коронация, пару раз мне ненавязчиво предложили выйти поговорить, но Королева меня не отпускала из страстных объятий, я всех послал, и последствия не заставили себя ждать. В самый разгар наших любовных упражнений сзади послышались шаги, а потом Королева взвизгнула, и в двух сантиметрах от моей головы о косяк рамы с грохотом разбилась сильно брошенная пустая бутылка. Ощущение СКАЗОЧНОЕ! Я обернулся, готовый ко всему, но… Королева меня удержала, а пьяного в дым дебошира затолкала в зал. И мы быстро сбежали в ближайшие кусты. Немного позже, когда мы втроем с Кудрявым  прогуливались по центральной улице, мы все-таки нарвались на троих недовольных, но не успел главный претендент как следует размахнуться, как между нами влез Кудрявый. Началась потасовка, но тут из Клуба выскочил четвертый, более взрослый и трезвый и скинул всех троих в овраг, дав нам возможность ретироваться. Право проводить Королеву до хаты я предоставил Блондину как лицу непричастному, и он зря времени не терял – по крайней мере, Королевская грудь ему понравилась.

На следующий вечер вся троица явилась прямо к нам в общагу и стала вызывать нас на разборку, но ничего не получилось. Дело в том, что наши коллеги – мужики лет 30-40-ка – не захотели наживать себе из-за нас неприятностей, испугались, что в случае чего сюда прибежит вся деревня, и посоветовали нам не связываться. И мы молча скрипели зубами, слушая пьяный базар желающих помахаться. А на следующий день мы уехали, и на этом закончилась моя первая колхозная поездка.

Но через год все повторилось снова, но уже в более Характерной Манере. Я уже упоминал, что летом 78-го я во второй раз не пролез в Баннер и был лишен очередного отпуска, и решил рвануть в колхоз на месяц, чтобы немного отдохнуть и успокоить нервы. Лучшим способом для этого я выбрал беспробудное пьянство. О-о-о, за год многое изменилось, я уже не был тем застенчивым мальчиком, стеснявшимся зайти в винный магазин (как вы помните, по магазинам ходили либо мой Гарем, либо Боб с Фараоном), хотя в Столице мне еще ничего не продавали, но в глубинке всем все по барабану, раз приехал работать – значит, совершеннолетний.

В первый же день пребывания в Каменском я познакомился с местными друзьями, вернувшимися из Армии (мои прошлогодние недруги поменялись с ними местами), а поскольку я тогда тесно общался с их корешами Моряком, Угольком и Мамонтом (которые относились к нам весьма лояльно и все вечера напролет торчали в общаге, наяривая песни под гитару), то они меня шибко зауважали. Мы хорошенько врезали за знакомство и за встречу, мило посиживая в яблоневом саду за нашей общагой, а вечером подались в тот же самый сарай, именуемый Клубом.

Не успел я появиться на пороге «танцзала» в сапогах и телогрейке, как ко мне подскочила весьма бойкая шалашовка лет пятнадцати и пригласила на танец. Но танец наш длился не более минуты – она сразу взяла быка за рога и предложили мне сходить на колодец попить водички. Я сразу догадался, что подразумевалось под словом «водичка», долго себя упрашивать не заставил, и через пять минут мы сидели на уединенной лавочке и вовсю занимались любовью. Вскоре мы насытились друг другом и вернулись в Клуб немного встряхнуться, но не успел я войти во второй раз, как ко мне подбежала Королева, весьма нагло оттерла мою партнершу и утащила меня в комнатку за сценой. А бедная девочка ни слова не посмела ей сказать – я даже не узнал, как ее зовут, вот незадача.

Но и Королеве не обломилось. Только я припал к Королевскому телу, как в комнату вбежала девица, которая в прошлом году была ведущей Бала. Сначала она пригласила меня на танец, а потом просто украла, то есть мы пошли «пить водичку».

С Воровкой я проболтался полночи, а затем отправился спать. Впоследствии я встречался с ней несколько раз, пару раз заходил днем к ней домой в надежде пообедать и еще кое за чем, но дома не заставал, а потом она мне что-то разонравилась, тем более, я все глубже запутывался в сетях Ольги-1.

А что за Ольга, спросит любознательный читатель? Поясняю. Эта двадцатидвухлетняя женщина работала в нашей Конторе (но в новом здании, поэтому я ее раньше не видел) и была явно сексуально озабочена. Не знаю, почему, но именно меня она выбрала в качестве объекта своих Атак. Но уже на четвертые сутки работы я скорешился с одной мужской компанией, и мы начали активно пьянствовать после первой Зряплаты. Ольга никак не могла меня подловить, но однажды все мои сокамерники ушли в Ночную, и Ольга пришла ко мне. Друзья, мой вам совет: никогда не занимайтесь любовью на железной солдатской койке! Это очень неудобно!

Утром пришли наши и увидели пикантную картину, но реакция была однозначной: Вот это правильно! Но самое смешное, что из-за Ольги я потерял еще одну кандидатку на мою любовь – Любу. Они из-за меня чуть не подрались, и в конце концов поставили меня перед выбором: или-или. Я долго колебался, но все-таки 22 года имеют преимущество перед 18-ю, да и Ольга была настойчивей и опытней, и я выбрал ее, хотя Люба была, пожалуй, посимпатичней. Жалко, но всех не ухватишь.

Через две недели все, кто работал в Первую Смену, но сразу же приехала Вторая, и тут уж пошла такая пьянка, что ручка выпадает из моих пальцев!

Будучи по природе человеком контактным, общительным, легко сходящимся с людьми, рубахой-парнем с гитарой и обладающим Высоким Стимулом Адаптации (как это я называю) в любых условиях, я моментально собрал вокруг себя весьма оригинальную компанию: Леша и три девочки. Одной из них было лет тридцать, другая была рыжая, конопатая и страшненькая, а третью звали Ольга-2. Улавливаете? Почему-то мы пили только в таком составе и ни разу не изменяли своим традициям, и только я на правах «старожила», успевал еще перехватить стакан-другой с местными друзьями, не считая нескольких бутылок бормотухи, выпиваемых мной за день в гордом одиночестве.

Наше послерабочевечернее времяпровождение заключалось в том, что мы рассаживались в холле перед телевизором, уставляли стол бутылками и закуской, и через пару стаканов начинали травить совершенно неприличные анекдоты. Не забывали мы и о музыке. Я так просто не расставался с гитарой, и это особенно сблизило меня с Ольгой-2, которая сама неплохо играла и пела. Ольга – симпатичная восемнадцатилетняя блондинка – действительно была душою общества – и не только нашего. Слушать ее песни собиралась вся колхозная братия, почти все мужики до сорока лет добивались ее расположения, но она оказывала предпочтение мне, я же поддерживал с ней отношения чисто дружеские. Впоследствии я узнал, что окружающие считали нас любовниками и страшно мне завидовали. А завидовать было нечему – до конца Второй Смены я с ней так и не переспал и поступил абсолютно правильно – она оказалась девочкой.

Постепенно работа начала меня утомлять, я для начала я отказался выходить в Ночную, а потом забил на все Болт и пьянствовал несколько дней напропалую, пока Бугор не отправил меня в Москву – за два дня до окончания срока. Немало не расстроив-шись, я быстренько оформил отпуск и укатил в Питер – тьфу ты, опять забыл, что месяц перед этим «поправлял здоровье» в Больнице, о чем вы уже читали.

А с Ольгой мы все же оказались в одной постели через неделю. Она заехала ко мне в гости по старой памяти, я сбежал из Больницы, Батюшка свалил на Уикэнд, и я оставил Ольгу у себя (ей-богу, без задних мыслей, но не спать же на полу!) – тут и обнаружилось, что она еще невинна. Но не думайте, что я взял грех на душу и совершил акт экзекуции – нет, я не изменил своим Принципам. Но удовлетворил я ее полностью, и она едва нашла в себе силы выползти из моей квартиры в семь часов утра после бессонной ночи. Наградой мне были ее прощальные слова:

– Ты – настоящий мужчина!

И больше мы не виделись никогда.

А с Ольгой-1 я встречался еще несколько раз, но вскоре она мне надоела, а тут я познакомился с Крошкой, и на этом приключении я тоже поставил крест.

ЖЕСТЯНКА: ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ

 

Да-а-а-а, много пива было выпито за шесть лет моей «сознательной» жизни. И куда только влезало? Яма-Якорь-Сандуны-Остановка-Кружка-Покрова-Пл.Ногина-Квадрат-Коралл – цепочка длинная. Но, как пел Высоцкий, как веревочка не вейся… И наша веревочка – а вернее, цепочка, подошла к концу. И конец ее пришел в виде Жестянки.

Жестянка располагалась недалеко от Редискино: за площадью перед Белорусским вокзалом. Точнее, на Лесной улице. Старые алкаши ее, конечно, знали, так как на этой улице до сих пор существует винный магазин – теперь единственный на весь район.

Жестянка была названа мною Жестянкой потому, что ее остов состоял из металлических каркасов, перекрытых то ли шифером, то ли еще чем-то – факт тот, что она напоминала большую консервную банку, набитую людьми как селедкой. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал наш великий Ловелас), размеры ее действительно были огромны, она вмещала в себя кучу народу, и сравнение с селедкой несколько неточно – мы потому и полюбили эту пивную, что в ней можно было стоять свободно, без толкотни. И чистые кружки всегда были, и не нужно было стоять в очередях к автоматам, а главное – там постоянно продавали сушеную картошку, а после рыбы – это самая лучшая закусь к пиву.

Я уже не помню, когда мы открыли для себя Жестянку, скорее всего, в конце третьего курса, а начали ходить туда постоянно летом 82-го, когда отрабатывали очередную Практику. Суть ее заключалась в том, что мы в составе небольшой бригады оформляли площадку перед детским садом. Детсад принадлежал заводу Водоприбор, что на Щербаковке, а почему мы оказались именно там, я не знаю. Из нашей Группы присутствовали: я, Джеггер, Наум, Хоттабыч и Рина; из других – Тимофей, Маленький Брюнет, Бумбараш и Рыжая (та самая!). Организовали это строительство ребята, окончившие четвертый курс, и они тоже работали с нами. Это – наш Командир, Комиссар, Чижик, Никодим и Морковка. Еще должен был присутствовать Кудрявый, но он забил на все Болт и уматал на Юга, а Командир усердно отмечал ему трудодни, а также еще трем-четырем «мертвы душам». Это создавало массовость, а деньги мы потом делили между собой.

Работа у нас была – не бей лежачего. Особенно отличался Джеггер: за два дня он ухитрился продолбить ломом канавку для кабеля – глубиной в 20 см. и длиной в 10 м. И это в земле – не в бетоне! Я сразу же встал за бетономешалку, помятуя Сахалинский опыт, Командир с Комиссаром выкладывали фигурную кирпичную стенку, Тимофей с Брюнетом лепили какие-то арки, а остальные болтались туда-сюда. Рина, беременная на четвертом месяце, понятное дело, не делала ничего, только анекдоты травила в Характерной Манере; Рыжая всем пыталась помогать, но только смущала нас своей пышной грудью, просвечивающей через майку, а Морковка вообще приходила через два дня на третий.

В здании детсада работало еще двое наших с пятого курса: Короткий и Длинный. Они подрядились изобразить на внутренних стенах какую-то Суперграфику. Не знаю уж, чем они там занимались – в основном, по-моему, пили – но только за 40 дней они не нарисовали ничего, а только перевернули все вверх дном, пол залили краской и устроили жуткий бардак.

Когда шел дождь, мы все заходили к ним в гости, и удобно устроившись в спортзале, слушали, как Никодим насилует рояль. Нашим гимном на этот период стала песня Гребенщикова «Широко трепещет туманная нива», и частенько мы исполняли ее хором. В обеденный перерыв мы обычно покупали пиво, хлеб и плавленые сырки; Наум, провожаемый заботливой женой, привозил из Электростали свежее сало и помидоры; мы делили это по-братски и съедали. По вечерам все разъезжались по домам, а Джеггер – в Редискино, но через две недели нам выделили комнатку в заводском общежитии, как и было обещано ранее. Но почему-то никто не изъявил желания ночевать в моей Времянке (так я ее назвал), и только первую ночь я провел вдвоем с Лекарем, естественно, мы не хило ВНЕДРИЛИ. Забыл упомянуть, что Лекарем мы называли студента Мединститута, прикрепленного к нам в виде медицинской помощи. Это тоже считалось ему за практику. Делать ему было абсолютно нечего, и он целыми днями покуривал в беседке, развлекая нас рассказами из историй болезней. Лишь один-единственный раз пригодились его навыки – когда Рыжая порезала ногу. Видели бы вы, с каким удовольствием он перевязывал ее пятку – чуть только не приплясывал. Да, один раз он перевязал ногу и мне – я умудрился натереть себе мозоль.

Так вот, в моей Времянке ночевать никто не пожелал, и я устроился с комфортом: в один угол я сгреб весь мусор, в другой ставил пустые бутылки, а в центре пристроил кровать и четыре матраса. Как классно я тогда отдохнул! Как вы сами понимаете, Времянка была мне нужна с единственной целью: чтобы пить, и я этим умело пользовался. Сразу же мой рабочий день увеличился на два часа, что позволило мне больше заработать, вечер я проводил однозначно, а утром меня будил тот, кто приходил первым.

А при чем же тут Жестянка, спросит нетерпеливый читатель? А вот при чем.

Обычно мой рабочий день заканчивался в девять часов, а к этому времени магазины уже закрывались, но я нашел очень простой выход из положения. Умывшись и переодевшись, я выходил к метро, садился на трамвай и катил прямиком в Редискино. Двадцать минут – и я у цели. Если вы помните, я уже упоминал о том, что на Пешков-Стрит около Белорусского вокзала находился «дежурный» магазин, работающий до десяти. И вот что поразительно: там всегда был дешевый портвейн, а народу не было. В этом же маге всегда затаривался Джеггер, когда собирался в Редискино. Я покупал пару флаконов и шел опять же к Редиске, где уже сидел Толстый, и мы пьянствовали. Иногда я уезжал ночевать во Времянку, а когда оставался, то по утрам мы ходили именно в Жестянку с целью опохмелиться. Это было очень удобно: 10 минут ходьбы от Редискиного дома – и получай кружку пива! Правда, Джеггер из-за этих похмелок частенько опаздывал на работу, а то и вовсе не приезжал. Когда распределяли деньги, это ему здорово аукнулось. Я потом подсчитал: он наопохмелялся ровно на сто рублей. Но он особо не расстраивался и с помощью Редиски лихо прокутил все 260 заработанных рублей за оставшиеся 20 дней каникул и первого сентября прибыл в Школу нищий как Паниковский. Я же пропивал свои 360 в течение всего четвертого курса.

Тем же летом произошел тот самый эпизод, о котором я уже рассказывал, когда я пешком шел по трамвайным путям из Редискино во Времянку, докуривая последнюю сигарету. До сих пор не могу вспомнить, где же я был в тот вечер и почему оказался в Редискино, в то время как эти Толстяки спали без задних ног, одурманенные парами алкоголя. И ведь я точно знал, что они дома, хотя Сосед горячо убеждал меня в обратном – просто не смог их разбудить. Да-а-а, это последствия Маниакально-Депрессивного Синдрома, что навалился на нас еще на втором курсе. И как следствие этого – Синдром Корсакова, то есть склероз, и некоторые факты моей биографии так и останутся тайной, и Толстяки мне ничем не помогут – они сами ничего не помнят.

Кстати, помню такой эпизод. Однажды на работу почти никто не вышел (перепились, что ли?) кроме Командира, Комиссара и Наума, и мы откололи такую штуку. Зайдя в магазин в поисках пива для обеда, мы обнаружили новый сорт вина: Херес ценой 2.50. Удивившись, мы решили взять на пробу пару пузырей и успешно внедрили их вдвоем с Наумом. Закусывали, как всегда, салом. После чего мы решили немного поработать, но когда пришли на площадку, вдруг выглянуло солнце, припекло мне темечко, и мне стало так плохо, что я на дрожащих ногах добрел до своей койки и рухнул на нее, заснув еще в воздухе. Проснувшись вечером, я почувствовал себя еще хуже, и пришлось срочно бежать в Гогу и делать промывание желудка. Всю ночь меня потом мучила сально-хересная отрыжка (да простит меня читатель за такие грубые подробности), и с тех пор я не пью Херес и не ем сало. Такие дела.

Ну что ж, на Жестянке, наверное, можно закончить наши пивные похождения. Бывали мы там, в сущности, не так уж часто, но у меня сложилось впечатление, что мы проторчали в ней все лето. Позже мы изредка заглядывали туда по старой памяти (если ночевали в Редискино), но в принципе к тому времени к пиву мы совсем охладели. В течение года я в гордом одиночестве пару раз заходил в Квадрат, но мне там жутко не понравилось. Итак, к четвертому курсу мы уже практически перестали быть Квадратными. Но мы еще оставались Скверными (надеюсь, вы догадались, что в данном контексте Сквер – это производное от слова Сквер, как мы иногда называли наш любимый Бульвар).

ЭПИЗОД 26

 

Система преподавания в нашей Школе не лезла ни в какие ворота. Справедливости ради нужно отметить, что когда-то Архитектурный Институт считался весьма престижным ВУЗом. Если вы еще помните историю, вы знаете, что в начале 20-х в нашем здании расположился ВХУТЕМАС, переехав туда с ул. Кирова, где за несколько лет до этого учились Маяковский и Бурлюк. В конце 20-х он был переименован во ВХУТЕИН, а затем – в Архитектурную Академию. Многие выдающиеся архитекторы вышли из наших стен, да и другие незаурядные личности более позднего поколения: Вонесенский, Данелия и т. д. Да и после Войны Баннер еще держал свою марку, поступить в него было сложно, и в основном там учились мажоры из архитектурных династий. Пример тому: клан Макаревичей. Ни для кого не секрет, что старший из этой семьи занимает пост заместителя Главного Архитектора Москвы, средний преподает у нас на одной из кафедр; всем известные Леша и Андрей защитили дипломы в середине 70-х, а Ира Макаревич училась на нашем курсе. Институт действительно давал знания, и преподавательский состав, соответственно, был на высоте.

Но за последние 20 лет Баннер обнищал, разбазарил старые традиции, с возникновением типизации и унификации строительства, а также поточно-скоростного метода отпала необходимость в индивидуальном проектировании, а следовательно, нечему ста-ло учить. Соответственно, и преподавательский состав постепенно менялся, старые кадры редели – кто умирал, кто уходил – а новые совсем не заботились о том, чтобы кого-то чему-нибудь научить. И к началу 80-х знаменитый когда-то ВУЗ превратился в заурядную калабашку, гонящую халтуру. А бардак, который царит там и по сей день, стал поистине притчей во языцах.

Вспоминая годы учебы, я могу назвать лишь двух-трех преподавателей, которые хотели нас чему-то научить – возможно, у них не получалось, но они все-таки старались! Остальные… не педагоги, а жалкие пародии.

С первых же месяцев учебы мы их разбили на несколько групп. Первая и самая интересная – группа Мудрил. Мудрилой-1 у нас стал учитель по Термеху, такое прозвище придумал наш комсорг Чесноков. Оно поразительно подходило к его внешности и методе ведения урока. Он говорил так бессвязно, что едва ли кто-нибудь что-то понимал, а семинары по Термеху превращались в какой-то балаган. На контрольных все свободно ходили по классу, списывая у Отличниц, любой студент или даже случайный прохожий мог спокойно зайти, рассказать пару анекдотов и снова уйти. Мудрила был полуслепым и полуглухим, он никого не знал ни по фамилии, ни в лицо, но свято верил, что Термех – это самая необходимая наука.

Позднее других учителей, чем-либо смахивающим на него, мы по аналогии стали называть Мудрилами. Не помню уж, сколько их было, но в одном из стихотворений четвертого курса я упоминаю о Мудриле-5, который якобы заставлял рисовать меня какую-то балку – видимо, речь шла о Конструкциях.

Следующая, не менее интересная и самая многочисленная группа – это Пономари. Пономарь-1 вошел в нашу жизнь в начале  третьего курса – он преподавал Вычтех. Ну, это вообще был феномен! Помните О’Генри? «Я не знаю, какие звуки издавало бы кислое молоко, падая с высоты четырех миль на дно жестяной кастрюльки, но ручаюсь, это было бы небесной музыкой по сравнению с теми звуками, которые»… издавал Пономарь. Он не говорил, а что-то бурчал себе под нас, и даже сидящие на первых партах ничего не могли понять из той каши, что была у него во рту. К тому же он понятия не имел о том, что рисуя на доске, надо хоть чуть-чуть нажимать на мел, и поэтому его схемы так и оставались для нас загадками. Однажды я проделал опыт: специально сев поближе к доске, максимально сосредоточился, и приготовив тетрадь, честно попытался что-либо понять; но через несколько минут убежал в задние ряды с сильнейшей головной болью. В принципе, нам все это было на руку, так как мы и не хотели ничему учиться, и хоть Пономарь мог усыпить кого угодно, гораздо труднее было высидеть лекцию, скажем, по Начерталке или по Сопромату, где препы действительно знали свой предмет и честно стремились его вбить в наши тупые головы. К тому же Пономарю я даже должен сказать спасибо – ведь именно на его лекциях была написана моя серия рассказов «Ленин на рояле».

С Пономаря-1 берет свое начало целая плеяда Пономарей – я точно не помню, но кажется, к концу четвертого курса их число достигло восемнадцати.

Остальным учителям мы давали прозвища, выделяя их по внешним признакам или по созвучию фамилий. Так появились Афанасьев-1 и 2, Поль Мориа-1 и 2, Плюшкин-1 и 2; так возникли Страус и Таракан, Рейсшина и Дюймовочка, Креветка и Чудо. Самое оригинальное прозвище досталось преподавательнице по Канализации – 0,5. Иных учителей мы не знали не то что по имени, но и по фамилии, но зато уж без прозвища они у нас не оставались. Нашего замдекана мы называли ласково – Лысобородый, а препа по скульптуре – Портвейнщик.

Отношения с ними у меня складывались по-разному. Я привык воевать с учителями еще со школы и никогда не изменял своей привычке, помятуя о том, что самый любимый ученик – это тот, кто доставляет больше всего хлопот. Конечно, воевать со всяческими Пономарями и Мудрилами не было никакого смысла, но с некоторыми мне пришлось повозиться. Например, Поль Мориа-1. Этот человек вел у нас Сопромат, он был суров и непреклонен и умел заставить себя слушать. Между нами возник конфликт на первой же лекции, когда он понял, что я записываю отнюдь не то, что он говорит, и чуть не отобрал у меня тетрадку со стихами. После чего я начал ему доказывать, что в Сопромате важна не теория, а умение решать задачи. Он меня внимательно выслушал и сказал:

– Выбирай одно из двух: либо ты ходишь на лекции и записываешь, либо нет. А я постараюсь тебе доказать, что прав все-таки я. Но я думаю, что мы с тобой договоримся по-хорошему.

Но по-хорошему я не захотел и ходить на лекции перестал. Так началась наша война, и первый раунд выиграл он. Хоть я и умел решать задачи, но во время зимней сессии он меня на чем-то подловил и все-таки поставил тройку, сказав на прощанье: Вот видишь, теорию надо знать.

Но надо было знать меня. Я нисколько не расстроился, справедливо полагая, что наш спор еще не закончен. И второй раунд выиграл я, когда весной Мориа собственноручно поставил мне «автоматом» пятерочку, хоть я и не был ни на одной лекции. При этом он избегал смотреть мне в глаза.

Бывали сражения и более неприятные. Например, в течение первого курса все Трио Черных Воронов пыталась доказать одной старушке, что мы очень интересуемся Историей КПСС. Старушка была из старых большевиков и кроме своей Партии знать ничего не хотела. С первых же уроков она поняла, что эта наука интересует меня не больше, чем лед в Антарктиде, и это постоянно выводила ее из себя. Я стойко держался первый семестр, каким-то чудом умудрившись получить на экзамене «четверку вот с таким минусом» (так и поставила в зачетку!), но потом мне все это надоело, пришлось получить свою троечку весной и ретироваться, облегченно вздохнув.

Сейчас не хочу даже вспоминать об Украинском Антагонисте, который мучил нас Философией на втором курсе. До чего же геморройная наука! Антагонист – наверное, единственный преподаватель, которого я тогда почти ненавидел. Что-либо доказывать ему было бессмысленно, и я просто объявил ему бойкот – ничего не учил и ничего не отвечал, когда он меня вызывал. Кончилось это тем, что поставив мне четыре двойки подряд, он махнул на меня рукой и оставил в покое. Естественно, что больше чем на тройку на экзамене я не рассчитывал. И до сих пор я не могу понять, что же такое Философия и зачем она нужна.

С некоторыми учителями отношения были нормальными, но они считали меня лентяем и неизменно ставили мне тройки. Такая ситуация сложилась, например, по Рисунку, Скульптуре и Живописи. Но все, как говорится, прошло и быльем поросло.

И все-таки я частенько задаю себе один и тот же вопрос: ну откуда берутся такие учителя; люди, настолько не уважающие себя, так халатно относящиеся к своей профессии, равнодушные к своему делу? Что ж, их видимо выпускают такие же институты как наш.

 

ЭПИЗОД 27

 

В октябре 82-го мой Батюшка улетел в Нигерию. Я ликовал! Еще бы: он так мне надоел своими нравоучениями и сентенциями, что я не знал, куда деваться. К тому же, в начале второго курса он стал замечать, что я пью, и это ему, естественно, не понравилось. Сейчас трудно себе представить, что в течение года я приходил домой «под кайфом», а этого никто не замечал. Что значит самовнушение! Ведь если один человек не знает про другого, что он пьет, то он может долго этого не замечать, ему это просто в голову не приходит.

Вспомним девятый класс, когда я жил вдвоем с Тетей. Она знала, что я не пью и даже не интересуюсь этим; она знала всех моих друзей и была уверена, что и их интересы лежат совсем в другой плоскости. Ведь мы собирались на репетиции 2-3 раза в неделю – чем не повод для выпивки? Но мы об этом совершенно не думали, и Тетя это знала. И когда зимой 76-77-го я начал регулярно посещать Могилу, связавшись с Грифом, она и предположить не могла, что я начал употреблять. Действительно, с чего бы вдруг? И когда я приходил домой пьяным, она ничего не замечала. Но это, конечно, зависело и от меня.

Дело в том, что сам я испытываю отвращение к пьяницам. Когда на улице я вижу алкаша, бредущего зигзагами, мне становится противно. И поэтому я дал себе слово, что сам никогда не буду напиваться до такого состояния. Просто мне было бы очень неприятно, если кто-нибудь увидел бы, как я, образно говоря, «валяюсь под забором» – не то что знакомый, а даже любой прохожий. До такого, правда, не доходило, но вообще-то пить я начал довольно активно, и частенько допивался до «мраморной стадии», как я это называю. Но и в таких случаях я шел прямо, следил за своими словами и жестами, и ничем старался не выдать, что сам едва держусь на ногах. В этом было мое преимущество – я умел держать себя в руках. В 17-20 лет я даже бравировал этим: то пил водку не закусывая, то маленькими глотками из чашки, то стаканами; непременно сообщал всем, что мой личный Рекорд – 15 кружек пива, короче, пил много, но держался стойко. Потом, конечно, здоровье стало сдавать, я все более терял над собой контроль, а потом мне стало на все наплевать. Что делать, алкоголизм – это болезнь, а болезнь всегда прогрессирует. Если, конечно, ее не лечить.

Но вернемся в 77-й год. Летом Батюшка вернулся из-за Кордона, и наверняка расспрашивал Тетю о моем отношении к Этому делу, и надо полагать, Тетя дала мне положительную характеристику. Интересно отметить, что на первую же нашу встречу я заявился от Позднячка основательно под градусом (я просто не знал, что он уже приехал), но он, ясное дело, ничего не заподозрил. Видимо, он решил, что тут все в порядке, и на этой почве мы с ним не бодались несколько лет. Самое интересное, что своим знакомым и друзьям он говорил, что я не пью (по-моему, даже с удивлением), но мы иногда пили вместе – ну, там, по праздникам, в гостях, на Днях Рождения – и это считалось обычным делом. Если я приходил домой навеселе, то держался как обычно, к тому же всегда заедал чем-то сладким, и Батюшке даже не могло придти в голову, что его сын весьма туго соображает.

Ну, а когда я работал в Конторе… тут мне просто повезло. Я уже упоминал о том, что в первый год работы я еще не пил регулярно, и если приезжал домой из Баннера, где мы по вечерам пьянствовали со Зверем, то лишь в легкой степени опьянения. А то, что я пил после каждого вступительного экзамена, а позже во время Сессий, считалось естественным, и Батюшка на это внимания не обращал. А на втором году работы, когда я уже запил как лошадь, мне опять же повезло, так как пили мы днем, а вечером я ехал к репетиторам и возвращался домой как стеклышко. Правда, иногда мы поддавали на репетициях группы «Лицом К Лицу», но это было так, чисто символически.

И вот что удивительно: никто из наших сослуживцев не поймал нас за руку, не учуял по запаху и ничего не заподозрил. А ведь в последние месяцы мы совсем обнаглели, разливали чуть ли не под носом у начальства за тонкой перегородкой. Правда, некоторые, те, что помоложе, кое о чем догадывались, но в глаза нам этого никогда не говорили. А те, что были не прочь опрокинуть рюмочку, знали, но молчали, ибо у самих было рыльце в пушку. Я представляю, как бы ошизел Батюшка, если бы тогда все это узнал.

А вот еще один пример самовнушения. В ранней юности я был твердо убежден в том, что от пива запаха не бывает, и никогда не «заедал», если пил только пиво. В те времена, когда мы днями просиживали на Бульваре, я возвращался домой часов в пять-шесть, и Батюшка почти всегда был дома; я с ним спокойно разговаривал, обедал, делал свои дела, и он ничего не замечал. Я был уверен, что от меня не пахнет, он был уверен, что я не пью – так все и пролетало «на шару». Позднее, когда до меня дошло, что пиво пахнет ничуть не меньше, чем портвейн, я стал бояться, закусывать, старался возвращаться домой позже, но Батюшка начал чуять запах за версту. Я думаю, что к концу первого курса у него возникли кое-какие подозрения, кое-что он замечал, но молчал: во время Сахалинской поездки он укрепился в своих подозрениях (сам-то он пьяным меня там не видел, но нашлись добрые люди, рассказали), а после Колхозной эпопеи он получил и доказательства. Вот его подлинные слова:

– Ведь ты, зараза, последние две недели приходил пьяным, а я все видел, но молчал! А теперь я скажу…

Ну и так далее. С тех пор началась наша незримая Война. Тут уж пришлось мне покрутиться как ершу на сковородке. Все чаще я старался не ночевать дома, а если ехал домой, то как можно позже, дожидаясь, пока Батюшка ляжет. Вдвоем со Стариком мы даже придумали свой «эзоповский язык», чтобы свободно разговаривать по телефону. Деньги мы называли Плакатами, пьянки Репетициями, магазины – Репетиционными Залами: водка у нас котировалась как Хард Рок, портвейн – Авангард и Психоделика, пиво – Дискота. Представьте себе такой диалог. Звонит мне Старик:

– Феофан, что ты думаешь по-поводу небольшой Репетиции?

– Я всегда «за». А Плакаты есть?

– Кое-что есть. Ты что предпочитаешь: «Slade», «Black Sabbath»?

– Нет, что-нибудь полегче, «Bony M», например.

– А если немного «Pink Floyd»?

– Ну, может быть.

– Так что ж ты сидишь? Бежим скорей, а то все Репетиционные Залы закроются!

И мы бежали, а догадывался о чем-либо Батюшка, я не знаю.

Но даже тогда, когда я не ночевал дома, он был твердо уверен, что я пьянствую, но тут уж он ничего не мог поделать, не пойман – не вор. А ведь раньше он думал, что я развлекаюсь с какой-нибудь шлюхой, но это ему было до лампочки. Кстати, частенько я успешно сочетал и то и другое, и Батюшка тоже об этом догадывался. Соответственно, у него сложилось впечатление, что все мои бабы – это последние потаскухи самого низшего сорта, которые всегда рады хлопнуть со мной по рюмке. А то и по стакану. Хотя он их никогда не видел.

Так мой Батюшка расплачивался за то, что когда-то он силой и хитростью отобрал меня у Матушки и увез в Москву. И теперь я понимаю, почему Матушка не прожила с ним и пяти лет – разве можно иметь дело с таким человеком? В самый ответственный период моей жизни, в 9-10 классах, когда я «ломался», он кайфовал на своей вилле в ЦАИ, ел бананы, пил мартини, загорал на солнышке; а потом оказывается, что он положил на меня лучшие годы и здоровье, потратил кучу нервов и денег, воспитывал меня, воспитывал – а вырос эгоист, лентяй и циник, который умеет только потреблять да лежать на диване; а жизнь свою как следует наладить не может, добиться ничего не может, а может только пить как лошадь – и никакой благодарности.

Так мы воевали около двух лет, причем методы борьбы становились все изощреннее, а я все более замыкался в себе. Всего два года, а мне кажется, что вся моя жизнь состояла в том, чтобы суметь половчее обмануть, попозже придти домой, вовремя сходить в магазин или пропылесосить ковер – и все время приходилось хитрить, изворачиваться, втирать очки и делать вид, что все идет так, как и должно идти. И все-таки я дождался своего часа: Батюшка отправился в очередную Африканскую экспедицию, и я вздохнул свободно.

ЭПИЗОД 28

 

Итак, Батюшка уехал, и я вздохнул с облегчением. Правда, оставались Оля и Алька, но я с ними особо не контактировал, они жили своей жизнью, своими заботами и в мою жизнь не вмешивались. Моя помощь заключалась лишь в одном: иногда я бегал в магазин, выносил мусорное ведро да раз в неделю пылесосил квартиру. Ели мы отдельно, я никому не докладывал, куда и как надолго я ухожу. Лично меня это устраивало, и я загулял вовсю. Правда, сейчас мне кажется, что тогда мы пили все-таки реже – может, здоровье уже пошаливало, а может, надоело. Возможна еще одна причина: в тот год я усиленно налег на карате. Дело в том, что любимый Сэнпай нашего Сэнсея Саша-Саму-рай заслужил коричневый пояс (я к тому времени получил красный) и открыл свою школу для начинающих. Ну и некоторые «старички», в том числе и я, туда ходили как бы по знакомству, то есть бесплатно. Уж там мы со Спарринг-Партнером оттягивались по полной. Получалось, что тренировался я четыре раза в неделю – тут уж не попьянствуешь. Хотя выпить после тренировки бутылочку холодненького пивка – это обязательно.

И все же я чувствовал себя гораздо свободней. Например, я мог позволить себе такую роскошь: купить несколько бутылок пива, спрятать их в своей комнате, а по ночам, когда все уже спали, не торопясь потягивать пивко с бутербродами, и даже выкуривать полсигаретки, вынося помойное ведро. Разве рискнул бы я на такое при Батю-шке? К тому же, я свободно мог являться домой в любом состоянии – Оля все равно молчала.

Это было хорошее время. Да еще в Школе какой-то благодетель так удачно составил расписание уроков, что по пятницам у нас было всего лишь две лекции, на которые никакой уважающий себя студент не пойдет. Я и не ходил. И поэтому в течение целого семестра у меня были так называемые Выходные Пятницы, которые я проводил однозначно. Хорошенько выспавшись, я звонил Поручику, затем шел к нему, потом в магазин, где мы основательно затаривались – естественно, на его деньги. Поручик в то время то ли работал дома, то ли нигде не работал, но деньги у него водились, и его комната всегда была в моем распоряжении. Так мы проводили каждый пятый день недели: я пил, закусывал, курил и пел песни, а он балдел. Вечером приходили его родичи, и начинался скандал, но Поручик в крайнем случае всегда хватался за револьвер, и этот веский аргумент все расставлял по местам. Зимой мы несколько раз ездили к нему на дачу, где было весьма холодно, и мне приходилось «согреваться» до потери памяти. А еще один добрый человек поставил на углу моего магазина пивной ларек, и каждое мое утро начиналось с кружечки свежего пивка, и уж потом я двигался к метро. Так все продолжалось до весны, пока мы опять не начали выходить на наш любимый Бульвар – увы, в последний раз.

Тут в моей правдивой Повести появляется еще один персонаж: Натали-1. Я может быть и не упомянул бы об этой девочке, но с ней связано одно приключение, в котором был замешан и Маэстро. Собственно, он нас и познакомил, а точнее, дело было так.

Маэстро, доучившись в МВТУ до четвертого курса, наконец-то выяснил свои отношения с Шатенкой, расстался с ней окончательно и начал активно наверстывать упущенное, то есть искать новых знакомств. Активно, правда, у него не получалось, так как он был сильно загружен учебой и всего боялся; но надежды он не терял, и промучившись полгода с Нарциссовской кузиной и ничего не добившись, все-таки нашел себе подходящую женщину. Тут ему наконец повезло: она сама его нашла, соблазнили и уложила в постель. Самое смешное, что жили она в пяти минутах ходьбы от моего дома, и мы все ее знали, так как она была – кем бы вы думали? – младшей сестрой Позднячка! Да-да, того самого Позднячка, с которым я пил еще в 10-м классе. А его сестру мы так и называли – Позднячкова. И естественно, никто не заметил, как она повзрослела, выросла и превратилась в стройную симпатичную женщину со всеми вытекающими отсюда последствиями. К тому же, училась она в Мединституте, и мне не нужно вам объяснять, как веселятся медсестрички.

Честно говоря, в те времена мы редко встречались с Маэстро, и я почти ничего не знал о его личной жизни. И вдруг я узнаю, что он вовсю спит с Позднячковой, а его лучший друг пребывает в полнейшем неведении. Я был срочно приглашен в гости к Позднячку и увидел все воочию. Хорошенько внедрив и поздравив своего скрытного друга, я сразу же закинул удочку насчет подруги. Подруга, знамо дело, нашлась, но только не сразу, и лишь весной 82-го я познакомился с Натали-1. Но как следует завязать знакомство мы не успели, так как началась Сессия, потом Практика, потом все куда-то уехали, потом я уехал – короче, возобновились наши встречи лишь осенью.

Не буду кривить душой, Натали мне не очень нравилась. Лицо у нее было еще туда-сюда (сэм-восэм, как говаривал Маэстро), а все остальное «дали на сдачу» – ни груди, ни прочего. Но зато ей нравились мои песни, а «Рутиной» она меня просто извела, прося исполнять по несколько раз за вечер. Бросать ее сразу, вроде бы, было неудобно, тем более, что встречались мы всегда вчетвером. Иногда мы собирались у Позднячка, иногда просто бродили по нашему району, слушая кассетник (Побудем немного УРЛОЙ, – смеялся Маэстро), и я решил: Пусть будет (как говаривал любвеобильный Блондин). А трахнуть я ее всегда успею.

И вот я вплотную подхожу к тому приключению, которое мне так хорошо запомнилось, а почему, вы поймете позднее. Это была одна из наших встреч, но протекала она несколько необычно. Дело в том, что мы решили выпить. Не надо улыбаться, дорогой читатель! Конечно, мы пили и раньше, либо у Позднячка, либо перед прогулкой, но все это было так, мимоходом. А тут мы решили внедрить основательно, причем, предложение поступило от Маэстро. Тут я удивился в первый раз. И он же предложил расположиться ни где-нибудь, а на лавочке в нашем Лесу. Тут я удивился во второй раз. Для недогадливых поясняю: дело в том, что Маэстро всегда относился к выпивке резко отрицательно, сам пил очень мало даже в компаниях, а если и пил, то только сухое вино, и постоянно ел меня поедом за то, что я увлекаюсь этим делом. Собственно говоря, в последние годы я уже ничего ему не рассказывал о похождениях  Черных Воронов – достаточно было того, что он видел собственными глазами.

И вдруг этот активный трезвенник предлагает такое! То ли Позднячкова так на него подействовала, то ли еще что-то, но я пока промолчал.

Итак, поздно вечером, когда стемнело, мы нашли весьма удобный столик с лавочками на окраине леса и приступили к нашей трапезе. Предварительно мы закупили два «огнетушителя», зашли за гитарой и встретились с девочками. Я разложил на столе плавленые сырки, откупорил пузырь и протянул его Маэстро. И удивился в третий раз. Да что там удивился! У меня просто глаза на лоб полезли, когда я увидел, как он лихо запрокинул бутылку и стал тянуть мерзкое пойло прямо из горлышка! Нет, это надо было видеть! Даже я не смог бы выцедить почти полфлакона этой гадости, как это сделал Маэстро. А он как ни в чем не бывало бросил в рот кусок хлеба, схватил гитару и заорал на весь Лес. Мало того, он и мне не дал выпить, как следует, все время вырывал бутылку из моих рук и кричал: Мне-то оставь! Тут я уж и удивлять перестал. И получилось так, что мы оглушили эти два пузыря (девчонки, конечно, лишь пригубили по чуть-чуть) едва ли не за 15 минут. Но на этом наше приключение только начиналось.

Через некоторое время к нам подсел какой-то хмырь с девицей, привлеченный звуками гитары. У них тоже с собой БЫЛО, и мы еще добавили газу. Затем еще один гуляющий присоединился к нашей компании (хмырь с девицей уже отвалили), послушал нас, послушал, а потом… пригласил всех к себе в гости! Мы, порядком продрогшие, сразу же согласились.

Наш гостеприимный хозяин жил один неподалеку, по званию был майором и служил где-то в Органах. Недолго думая, он извлек из холодильника бутылку водки, и мы продолжили наши Игры. Правда, Натали почти сразу ушла домой, я проводил ее, и крепко поцеловав на прощанье, вернулся назад. Там уже гудели вовсю. Позднячкова почти не пила, и мы опрокинули этот пузырь на троих, ограничившись минимальной закуской. И тут вдруг Маэстро выронил из рук гитару и заплетающимся языком пробубнил, что лучше он пойдет домой. И ушел, шатаясь как пьяный дворник. Вот это было зрелище! Первый и последний раз я видел Маэстро в таком состоянии, и именно это мне так хорошо запомнилось. Даже петь не мог – до чего допился! Позднее он рассказывал, что до дома добрался с великим трудом, а на следующий день просто умирал, бегая в Гогу через каждые полчаса.

– Ну, что? – не раз говорил я ему потом. – Понял, что значит  много пить без подготовки?

А он только сокрушенно качал головой.

А через некоторое время мы снова собрались на это раз у подруги Натали, которая, кстати, нравилась мне гораздо больше, но была, к сожалению, замужем. В тот вечер я решил поставить все точки над Ё и бросить Натали в постель, но постепенно настроение что-то пропало, я впал в транс и решил послать ее куда подальше. И наши встречи прекратились. А пришло время – и Маэстро расстался с Позднячковой, о чем жалеет до сих пор.

 

ЭПИЗОД 29

 

Теперь поговорим о музыке. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр, чтоб ему сто раз икнулось!), что еще в далеком детстве я любил слушать разную музыку и пробовал петь, а в шестилетнем возрасте криком и нытьем уломал Матушку купить мне скрипку, но понятное дело играть на ней так и не научился.

С третьего класса, после переезда в Москву, Батюшка насильно впихнул меня в клуб Орленок, где я занимался живописью и игрой на фортепиано. Через три года проклятый инструмент осточертел мне до того, что я пошел даже против воли Батюшки и на некоторое время расстался с музицированием. Учась в восьмом классе, я начал проявлять интерес к гитаре, потому что некоторые из моих одноклассников уже немного бренчали, и я страшно им завидовал. Тогда, как вы помните, было время «подворотных бардов», и вся страна заслушивалась подпольными записями песен Высоцкого и Галича.

Летом 75-го, отдыхая на Волге, я выучил три аккорда на семиструнке и осенью, перейдя в девятый класс и вернувшись в ненавистную Москву, продолжал свои упражнения до тех пор, пока не познакомился с Маэстро, который сразу же выбил из меня эту дурь, заявив, что сейчас весь мир играет на шестиструнке. Сам Маэстро тогда еще не был маэстро, на гитаре играл как Джими Хендрикс левой ногой, а пел так, что разбегались крысы из всех подвалов. Однако в моих глазах он был мэтром, и на многие годы он стал моим учителем.

27 сентября была организована рок-группа «Голоса Планеты» в составе: я, Маэстро и Нарцисс. Начали мы с чужих популярных тогда песен типа «Крюково», «Карлсон», «Воскресенье», «Нет тебя прекрасней» и т. д. Ну, не буду утомлять читателей рассказом о нашем творчестве, так все это достаточно подробно описано в «Истории Рок-группы», к которой я и отсылаю любопытных.

А сейчас я хочу рассказать о группе «Лицом К Лицу». Началось все с того, что однажды на дверях нашей Конторы я увидел объявление о том, что нужны музыканты для создания ВИА. Я, горя желанием играть на «настоящем аппарате», подъехал в наш филиал на Киевскую, где и встретился с такими же желающими. Кстати, там были и Кудрявый и Органист, которые вскоре поступили в Баннер. Но из нашей затеи ничего не вышло, ибо аппаратура в плачевном состоянии валялась в основном здании ГлавАПУ, а репетировать нам было негде. Мы долго решали этот вопрос, бегали по инстанциям, но дело застопорилось, и я махнул рукой.

Летом 78-го, как вы помните, Контора переехала в новое более просторное здание, но пока я отдыхал в колхозе, потом в больнице, а потом в Питере, как-то упустил этот факт из виду и совсем забыл о возможности создания группы. Но мне напомнили. И на-помнил ни кто иной, как Фараон.

Отчетливо помню тот день. Я сидел в своем отделе и беседовал с Ледой, как вдруг на пороге вырос худой незнакомый субъект и робко спросил:

– Говорят, ты ударник?

– Ударник, – ответил я.

– Так может, поиграем?

– Где?

– Да здесь, у нас, в актовом зале. Кстати, я гитарист, меня зовут…

Честно говоря, я был готов расцеловать Фараона за такое приятное известие. Оказалось, что вся аппаратура уже была перевезена к нам, заперта в трех железных шкафах, и отвечал за нее лично Фараон. И он, как ярый музыкант, учившийся на одном курсе с Лешей Макаревичем, начал сколачивать свою группу. Но играть пока было некому.

Первую неделю мы репетировали втроем: я, Фараон и Авдей. Я на барабанах, Фараон на лидер-гитаре, Авдей на басу. Но басист из него был липовый, и мы начали искать выход из положения. И тут я обнаружил Боба. Просто случайно встретил в коридоре, вижу: идет незнакомый фраер, останавливаю его и говорю:

– Ты, случайно, не ударник?

– Ударник, – отвечает.

– Ур-р-ра! – кричу я  и тащу его к Фараону.

Ну как после этого не поверить в мистику. Надо же было такому случиться, что именно в тот год в Контору пришли сразу два музыканта, один после Баннера, другой после Армии. На следующей же репетиции мы посадили Авдея за клавиши, Боб сел за барабаны, а я взял в руки бас. Честно говоря, на басу я играл как Сквам левой пяткой, но я всех уверил, что это дело наживное.

И вот начались долгие и изнурительные репетиции. Ох, и намучился я с этим басом! Обычно мы делали так: вечером я приезжал в гости к Фараону, мы прослушивали ту вещь, которую собирались играть, и подбирали ее один к одному на двух гитарах. Дело это, скажу я вам, нелегкое, учитывая то, что мы готовили программу для танцев и замахнулись на такие солидные группы как «Breakout», «Cream», «Kristy» и даже «Deep Purple». Тогда, кстати, это было модным: играть на танцах «запад», причем, не дискоту, а тяжеляк.

Хорошенько выучив песню, мы собирались на репетицию, прокручивали ее Бобу и Авдею, а потом начинали ее оттачивать. Да еще и Авдей прибавлял нам хлопот – он и на клавишах играл хуже, чем я левой рукой, и каждую партию нам приходилось ему записывать буквенными обозначениями как первокласснику. Но он все равно постоянно путался. К счастью для нас, он отказался играть на первом же танцевальном вечере – испугался нас подвести – а потом он окончательно отошел. Труднее всего, конечно, приходилось Фараону, которому надо было играть довольно сложные партии, импровизировать, петь, да еще и учить все тексты. Но мы не сдавались.

Лично меня очень вдохновляло то, что у нас своя аппаратура (в первый же месяц мы прикупили Аппарата еще на 1,5 тысячи), что мы имеем возможность петь, что нам хочется, и никто не наступает на пятки – играй, не хочу! Хочешь устроить вечер – пожалуйста, в любой день! Хочешь выпить на репетиции – пожалуйста, только не попадайся. Именно о таком я мечтал с самого начала моей музыкальной карьеры.

Группа просуществовала в общей сложности два года, и за это время мы дали шесть концертов. Самыми удачными из них можно назвать первый и последний – по крайней мере, был кое-какой народ, и даже танцевал, а мы не забывали промочить горло портвейном. Но это же нас и погубило. На последнюю репетицию осенью 80-го я привел с собой свой Гарем, и мы напились до такого состояния, что поздно вечером я потащил Редиску в свой бывший отдел, чтобы без помех заняться там любовью – и нас, естественно, повязали. После чего дирекция Конторы выразилось насчет меня однозначно: Чтобы ноги его здесь больше не было! Ключи от шкафов у нас отобрали, аппарат переписали на Боба, как на самого смирного; а вскоре Фараон уволился, и история группы на этом закончилась.

Но я особо не унывал, потому что к этому времени активно играл в группе «Атака» – и опять на барабанах. Туда меня привел Толстяк после того, как сам решил переквалифицироваться из ударника в басиста. Следует с удовлетворением отметить (я убью этого Сэра!), что Пэтю одинаково хорошо играл на всех инструментах, кроме рояля, и со временем он стал настоящим Лидером команды. Тут уж мы делали вещи покруче: «Sweet», «Nazareth», «Uriah Heep», «Deep Purple» и прочее. К сожалению, мне приходилось играть с большими перерывами, так как сначала они перевезли Аппарат в какое-то ПТУ, где второй лидер Антип работал мастером, и там же нашелся и ударник, а отказать ему они не могли. К счастью, он был алкоголиком, но все-таки мне пришлось подождать, пока он окончательно спился. Потом они взяли еще кого-то, уж не помню, почему, но вскоре он ушел в Армию, а по возвращении тоже спился. Но все-таки мы сумели отыграть несколько вечеров и пару свадеб, но все заработанные деньги ушли на новый Аппарат – с оголтелым фанатом Толстяком не поспоришь. После этого пути наши разошлись по независящим от меня причинам.

 

ВАТЕРХОЛЛ: ЛЮБОВЬ НАВСЕГДА!

 

Читая эти мемуары, вы не раз наталкивались на слово «Волга». Пришло время объяснить, что я имел ввиду. Дело в том, что моя Матушка родилась в Чебоксарах, и до поступления в МГУ воспитывалась у своей Тети. А Тетя жила в этом городе до самой смерти в 80-м, а ее дочь Нюрка проживает там до сих пор.

Матушка со своим вторым мужем Мишей переехали в Питер в 69-м. Но первые два года я у них не был, так два лета подряд мы вместе с Батюшкой ездили на Юга, где он тогда работал над диссертацией. После окончательного переезда в Москву я пошел по неверному пути лягушки-путешественницы, то есть каждое лето ездил в любимый Октябрьский и в Питер. Но в 72-м мы всей компанией двинули в Чувашию. Встал вопрос: где и как отдыхать? Нашлись добрые люди, они посоветовали нам подняться вверх по Волге на 20 км, где располагался Дом Рыбака и Охотника (ДРО). И мы поехали, почти не надеясь на удачу, но нам повезло: свободные койки были, прокат лодки стоил 50 копеек в день, Дом окружали леса, полные грибов, а природа была – просто чудо. Должен пояснить, что Миша – заядлый рыболов и не мыслит себе отпуска без рыбалки, а снастей он привез с собой в два раза больше, чем остальных вещей. Короче, ДРО устраивал нас во всех отношениях: Миша ловил рыбу, Матушка собирала грибы и наслаждалась природой, а я просто загорал, купался и балдел от ничегонеделания. Так и образовался наш Ватерхолл, который служил нам пристанищем долгие годы.

В первое же лето мы настолько сдружились с Егерем – хозяином ДРО, что на следующий год он пригласил нас к себе, благо он собирался уходить на пенсию. А жил он в полукилометре от ДРО в собственном доме. Мы приглашение приняли и лето 73-го провели у него, пользуясь его гостеприимством, кухней и лодкой. Правда, он не ожидал, что к нему понаедет так много родственников, и нам пришлось поставить рядом с домом палатку, но нас это не огорчило. Наоборот, чем больше народу, тем веселее, да и для меня нашлась компания.

В дальнейшем мы продолжали останавливаться в ДРО, ибо стеснять Егеря уже было неудобно, после восьмого класса мне выбраться не удалось (приезд Батюшки, переезд в Москву, отдых на Югах), после девятого, с трудом оторвавшись от Дианы, я сумел добраться до Волги только в августе, где познакомился с сыном Матушкиных друзей из Питера по прозвищу Джексон; и мы с ним, конечно же, не скучали.

Затем на пару лет я был лишен возможности посещать Ватерхолл по независящим от меня причинам. Лето 77-го – окончание школы, неудачная попытка поступления в Баннер, походы в Яму, скандальная история с квартирой Старика, возвращение Батюшки, ремонт в квартире, поиски работы – тут уж не до отдыха. Следующее лето – вторич-ный провал на экзаменах и в результате колхоз вместо Волги. Но уж в 79-м, успешно сдав экзамены, я плюнул на все, и удрав с послеэкзаменационной практики (черт знает что такое!) все-таки уехал. К тому времени в Чувашии начали строить это убожество – Чебоксарскую ГЭС, ДРО был снесен и леса вокруг него залиты водой. Кретин тот, кто это придумал! Пришлось Матушке и Мише обосноваться в другом месте, на так называемой Брандвахте. Это была обычная баржа, стоящая у берега, и в ее каютах жили отдыхающие. Хотя место было блатное, Матушке удалось договориться, и разрешение на установку палатки и аренду катера было получено. И в Чебоксары ездить было удобно: сел на трамвайчик и через час – в городе.

Я приехал туда в середине августа без предупреждения, и первым человеком, на которого я наткнулся на берегу, был Джексон. Оказалось, что родители отпустили его под Мишину ответственность немного отдохнуть перед Армией. Тут уж мы разгулялись! К тому времени мой статус изменился, и я стал равноправным Участником Концессии. Проще говоря, если раньше мне не наливали, то теперь пили вместе со мной. Днем каждый занимался тем же, чем и раньше, а вечером мы разводили гигантский костер на крутом берегу, готовили ужин и сидели до середины ночи под перезвон гитары. А какой же костер без выпивки! Природа она есть природа, требует своего, на природе пьется легко и много – это уж закон. И мы никогда не изменяли нашим Традициям. И вообще, было интересно. Например, можно вспомнить эпизод, когда мы с Джексоном, одурманенные алкоголем, попытались трахнуть одну девицу (причем, чужую любовницу) прямо в нашей палатке – а в двух шагах у костра веселилась большая компания. Лишь чистая случайность спасла нашу избранницу, а так бы… Эх, хорошие были времена, и водки было навалом!

В следующем году я честно заработал на месячный отдых – Сахалин меня просто укатал. Жили мы на Брандвахте в отдельных каютах (подружились с тамошним Командором), народу было поменьше, да и Джексон уже бегал по полю в кирзовых сапогах, но пили мы еще больше.

Однажды у нас кончилось все: и деньги, и еда, и выпивка; и Матушке пришлось ехать в город дня на три. Мы с Мишей остались вдвоем. Что делать? Ближайший магазин – на другом берегу, да и плыть километров десять. На наше счастье, знакомые ребята решили туда смотаться на катере, и я подкинул им два червонца из личных денег, наказав купить хлеба, сахара, масла и водки. Прошли часы томительного ожидания. И вот уже поздно вечером в мою каюту вошел Миша и весело спросил:

– Хлеба хочешь? Масла хочешь? Сахара хочешь?

– Хочу! – вскочил я с кровати.

– Так нет уж! – развел он руками и поставил на стол три бутылки Слезы.

Оказывается, в этом дурацком магазине не было ничего кроме водки. Ну и ну, провинция! Пришлось нам каждый вечер варить макароны с тушенкой (каждый год везли из Питера целый рюкзак) и закусывать ими водку. Главное – было что пить, и мы особо не расстраивались. А Матушка приехала и привезла еще.

Летом 81-го я до Чебоксар так и не доехал, прочно завязнув в Самарканде. Естественно, я ругался и плевался, но поделать ничего не мог, билетов не было.

А в 82-м году, расплевавшись с Водоприбором и приехав на Волгу, я обнаружил Матушку и Мишу совсем в другом месте. К этому времени проклятое Чебоксарское Море залило и Брандвахту, река превратилось в болото, рыба ушла; и опять ребром встал вопрос: где отдыхать? Матушка с Мишей, проявив недюжинную сообразительность, прошвырнулись по окрестным деревням и нашли пристанище в селе Новинское недалеко от Марпосада, что находится тоже километрах в двадцати от города, но вниз по реке. В предыдущем году они жили одни в целом доме, а на следующее лето им пришлось делить этот же дом пополам с бабкой по имени Фекла, которая купила весь участок (вообще-то они договорились с хозяином дядей Сашей, что дом он придержит для них, а в будущем продаст, но на него надавила родня). Их это устраивало, меня тоже, тем более, что каждый вечер мы сидели в беседке, примостившейся прямо на крутом склоне над Волгой, ели салат и рыбу, пили водочку и пели песни. А какой вид оттуда открывался – красота!

А на соседнем участке совестливый дядя Саша строил небольшой домик – как говорил он, специально для нас. Конечно, по мере сил мы ему помогали. Кстати, мы пользовались его лодкой и бензином. Так что, место нам понравилось, и мы решили обосноваться там окончательно. К тому же, тем летом я познакомился с Натали-2, но о ней речь впереди.

И все-таки самое Сказочное для меня лето пришлось на 83-й год. Тогда я прибыл на Великую Реку в самом начале июня, через три дня после Матушки, благо я был свободен, а почему – объясню потом. И жили мы в том самом домике на крутом берегу, и сидели вечерами на небольшой терраске, смотрящей на Волгу, и опять пили и пели. Хорошо! Правда, водка уже стоила 5.30, но мы нашли выход из положения: целыми днями «на резинку» ловили чехонь (а она шла косяком) и продавали той же Фекле по два рубля за килограмм. И мы с Мишей не уставали повторять:

– Главное, это что? Поймать два с половиной килограмма чехони – а тридцать копеек всегда найдем!

Так мы и жили почти два месяца. А сейчас я расскажу одну забавную историю под названием «Как Леон колол дрова». Дело в том, что в один прекрасный день я решил немного размяться и пошел к Фекле. Жила она одна, а дрова нужны всем, и ей приходилось колоть самой. И я не преминул предложить свои услуги, втайне надеясь на то, что она угостит меня самогоном. Так и вышло. Махал топором я часа два, сложил огромную поленницу, а потом был приглашен в дом, где меня уже ждал роскошный обед. «С устатку» я не заметил, как выпил  полторы бутылки самогона и литр домашнего пива, и это не замедлило сказаться. Выйдя на крылечко и закурив, я вдруг так обалдел, что попытался угнать стоящий неподалеку трактор. Хорошо, что мне это не удалось. А трактор этот привез тёс, и нужно было перетащить его в соседний двор. Но тут выяснилось, что я, вместо того чтобы этот тёс носить, держусь за него, чтобы не упасть, и бормочу себе под нос что-то бессвязное. Миша все понял и отправил меня домой отсыпаться. Позднее он рассказывал, что спал я с блаженной физиономией, несмотря на то, что был весь облеплен мухами. Так закончилась эта история. Но долго еще все свидетели моего подвига посмеивались надо мной и не  забывали напоминать мне об этом при встречах.

Осталось лишь добавить, что тёс мы купили для постройки собственного домика, так как в последний момент родственники дяди Саши отказались продать нам свою халупу, заявив, что участок принадлежит им, и они сами желают жить тут летом. А ведь эти жлобы имели свою квартиру в Марпосаде. А я еще старался, красил домик в зеленый цвет.

Но из нашей затеи ничего не вышло. Сначала никак не могли найти место – то болото, то слишком крутой склон, потом Фекла продлила свой участок чуть ли не до самой воды, да и строить-то было некому, дядя Саша уехал, а я был лишен возможности посещать Ватерхолл по независящим от меня причинам. Позднее выход был найден, и поездки на Волгу продолжались, но это по времени уже выходит за рамки моей Повести.

А тогда в сентябре я рванул в Питер, где меня уже ждал вернувшийся из Армии Джексон, и пользуясь тем, что он жил в двух шагах от меня в отдельной хате, мы гуляли вовсю. Тут было все: и пьянки, и ночные игры в преферанс, и встречи с девочками, и пивко под соленую чехонь (не зря ловили!) и многое другое. Погода, правда, не радовала – но что можно ждать от осеннего Питера? И на душе у меня скребли кошки, потому что от своей дальнейшей жизни я не ждал ничего хорошего. И в Москву я не рвался, хотя там меня ждала Джульетта – милая моя девочка – но также ждал и Батюшка, прилетевший в отпуск, а разговаривать с ним мне не хотелось. Мне было уже 23 года, но меня это не радовало, так как я отчетливо представлял себе, где я буду справлять свое двадцатичетырехлетие.

ЭПИЗОД 30

 

Раз уж я рассказал о Волге и упомянул о Натали-2, то придется остановиться на ней поподробнее. Короткая биографическая справка: в 82-м году Натали было 34 года, была она вдовой, имела двенадцатилетнюю дочь и жила вместе с ней в Чебоксарах в однокомнатной квартире. И что, откуда ты ее знаешь, спросит нетерпеливый читатель? Поясняю. В Москве, в Олимпийской Деревне живет семья: Люда, Витя, сын Лошарик и дочь Маша. И что, спросит еще более нетерпеливый читатель? Поясняю. Люда родом из Чебоксар, и ее родители живут в шикарной трехкомнатной квартире в центре города, а Натали – ее родная сестра. И что, ты-то тут при чем, просто уже возопит совсем нетерпеливый читатель? Поясняю. Люда с Витей каждое лето приезжали на Волгу и отдыхали на Брандвахте – там-то они и познакомились с Матушкой и Мишей в 78-м году. И подружились так крепко, что продолжали встречаться каждое лето и ездить друг к другу на Праздники. Теперь понятно? Я тоже виделся с ними не раз, но с Натали мы почему-то не пересекались. И лишь тем памятным летом мы все собрались у нее на хате на «отвальную» – попросту говоря, они провожали нас. И я познакомился с Натали. Ее квартира была идеальным местом для подобного сборища, так как мы любили сидеть до утра, а с Нюркой особо не разгуляешься. К тому же, дочь ее в это время находилась в больнице.

В тот вечер Натали весьма меня поразила. Надо сказать, что баба она симпатичная и выглядит молодо, но пила она в ту ночь едва ли не больше чем я. Я с удивлением наблюдал за тем, как Натали глотает рюмку за рюмкой, запивая рассолом, и курит одну сигарету за другой. Но это были еще цветочки.

В разгар праздника мы решили потанцевать, завели музыку и немного попрыгали. А когда зазвучала медленная мелодия, Витя пригласил Люду, Миша – Матушку, и мне ничего не оставалось делать, как пригласить Натали. Танцуем мы, значит, танцуем, и вдруг я замечаю, что она прижимается ко мне все больше, обнимает все крепче и даже нежно поглаживает мою шею. Под шумок я тихонько поцеловал ее в щеку – и она придвинулась ко мне вплотную. Честно говоря, у меня закружилась голова. Но я никак не мог понять, действительно ли я ей понравился, или это так – каприз пьяной женщины. К утру я так ни во что и не врубился, хотя сумел перехватить пару поцелуев  на кухне, но прощаясь с ней, шепнул: Я приду к тебе сегодня вечером… – Приходи, – чуть слышно ответила она (а я улетал лишь на следующее утро, не было билетов).

Но проводив Матушку с Мишей, а затем проспавшись, я подумал: «А чего это я к ней пойду? Мало ли что взбредет в голову пьяной женщине? Приду – и окажусь в дурацком положении». И никуда не пошел. И ошибся. Но понял это много позже.

Вскоре я вернулся в осточертевшую Столицу и продолжил учебу в ненавистном Баннере. И вдруг мне звонит Матушка и говорит:

– На седьмое Ноября мы приезжаем к Люде. Будешь?

– О чем разговор! – отвечаю я, радостно потирая руки.

Но накануне, пользуясь отсутствием Оли, я приглашаю к себе Маэстро с пивом, затем заваливается Нарцисс с портвейном, ближе к вечеру – Позднячкова с подругой, а потом еще один кореш с полфлаконом водки. А Матушкин поезд приходит в полночь, я это знаю и спокойно продолжаю веселиться. Все же в полпервого-ночи я выпроваживаю всю теплую компанию и на последнем автобусе лечу в Деревню. И застаю всех уже за столом: тут и Натали, и еще одна семья из Чебоксар. Ну, тут они кричат: Ура! – и мы начинаем пьянствовать с утроенной силой.

В ту ночь я допился до зеленых чертиков и в четыре часа утра рухнул на диванчик в прихожей и заснул как убитый.

На следующий день все началось по новой. Ближе к вечеру мы опять сидели за столом, пили-ели и пели песни. Натали поглядывала на меня, я – на нее, но за сутки мы не перекинулись и парой слов, а когда она приглашала меня танцевать, я отказывался.

И вот часов в двенадцать я выхожу на кухню покурить и вижу: в темноте сидит Натали и дымит сигаретой. Ну, посидели мы, покурили, и вдруг она говорит:

– Поцелуй меня.

Меня словно кто-то по голове оглоблей шибанул! Но удивляться было некогда, я подошел к ней и… как пишут в романах, наши губы слились в долгом поцелуе.

– Почему ты не танцевал со мной? – шепчет она через некоторое время.

– Я…

– Молчи, молчи… – и продолжает меня целовать. Через минуту – снова:

– Почему ты не пришел тогда? Я так ждала…

– Да я…

– Молчи… – и опять закрывает мне рот поцелуем. Через пять минут:

– Никак не пойму, чем же ты взял меня… Со мною такого уже лет пять не было…

– Да разве я…

– Ничего не говори… милый…

Таким образом мы разговариваем около часа, а платье ее уже трещит пол швам, я целую ее нежные соски, а она стонет:

– Ну зачем, зачем ты мучаешь меня…

Наконец, мы немного пришли в себя и вернулись к гостям, дабы не вызывать подозрений.

Но переспать с Натали мне удалось лишь следующей ночью, когда мы проводили Матушку с Мишей и гостей из Чебоксар. В ту ночь я спал в комнате на шикарном диване, и Натали пришла ко мне, когда все заснули. Да-а-а, ребята, женщина бальзаковского возраста – это вам не какая-нибудь двадцатилетняя шалашовка, которая лежит как бревно и даже… ну, не буду смущать читателей излишними подробностями. Главное то, что Натали являла собой живое подтверждение моей теории о женском секс-апиле. Куда там Драйзеру с его 18-тилетними девочками! Конечно, если тебе за сорок, и ты уже устал и пресытился, может и потянет на чистых и невинных, но лично я предпочитаю иметь дело с женщиной, имеющей за плечами богатую практику и тонко чувствующей, что от нее хотят. Такой и была Натали.

Мы встретились с ней еще раз через неделю опять же у Люды, и еще пару ночей я не смыкал глаз. Но после этого я так устал, что глотнув с утреца кружечку пива в незабвенной Кружке, с трудом дополз до Баннера. Затем Натали уехала, и мы начали переписываться в ожидании новой встречи.

В следующий раз она посетила Столицу весной 83-го, и я опять приехал к Люде. Тут уж я понял, что о нашей связи знали все, потому что Люда укладывала нас спать в одной комнате, но стелила отдельно, чтобы соблюсти хоть какую-то видимость приличия. Меня это угнетало все больше и больше, я чувствовал себя каким-то нахлебником, ведь я торчал у них сутками, они меня кормили  и поили, а ночами я еще и развлекался. И хоть не было никаких разговоров и намеков, я понимал, что такое положение их никак не устраивает. Правда, я говорил на эту тему с Мишей еще на Ноябрьские, и он меня осуждал и отговаривал от дальнейших шагов. Больше всего его смущала разница в возрасте, и не потому, что в этом есть что-то порочное, а потому… Впрочем, вот его подлинные слова:

– Послушай, ну сойдетесь вы с нею, ну закружишь ты ей голову, а что дальше? Для нее это, может быть, последняя любовь, а для тебя развлечение, не больше. Ведь ничего серьезного из этого не получится. Ну, пройдет какое-то время, и ты ее бросишь, это же естественно, для тебя это – тьфу, а  для нее? Обида, боль, мучения… Нельзя всю  жизнь тешить только себя, подумай немного о других…

Я выслушивал его монолог и выдвигал контрдовод:

– А что ты имеешь против Натали?

Он вздыхал, и все повторялось сначала.

А весною все произошло точно по его словам. Мне надоело надоедать Люде и Вите, да и к Натали я что-то резко охладел, к тому же после двух бурных ночей настолько вымотался, что в очередной раз просто не приехал. Натали обиделась, позвонила мне, мы поругались, и она отчалила. И переписка, и встречи – все прекратилось.

А летом 83-го я подчеркнуто не обращал на нее внимания (мы на неделю приезжали к Люде на их новую Базу), давая тем самым понять, что надеяться ей больше не на что, даже не сказал ей ни слова. Больше того, смотря на ее тело, обтянутое купальником, я специально «взвинчивал» себя, отыскивая в нем лишь недостатки. А Натали, видимо, сильно страдала, ходила как в воду опущенная, и даже Матушка имела со мной длинный разговор, умоляя сказать ей хоть слово, но я держался стойко. Конечно, это было жестоко, и я утешаю себя лишь тем, что через несколько лет мы вновь оказались в одной постели, но об этом я стыдливо умолчу, так как не люблю возвращаться к прежним любовницам.

ЭПИЗОД 31

Больше всего меня поражает, что в процессе нашей четырехлетней эпопеи мы очень редко вступали в конфликт с органами общественного порядка. А ведь возможностей было немало: пили-то мы в основном в «местах общественного пользования». Ну, в пивных, ладно – там каждый второй разливал из-под полы, и администрация просто закрывала на это глаза, а бесконечные пьянки на чердаках, крышах, кладбищах, в подъездах, просто на природе, на Бульваре, наконец? Теперь я думаю, что нам просто фатально везло, а везло потому, что мы не боялись. Тогда нам все было до лампочки, главное, выпить – а там хоть трава не расти! И все же, когда наша беспечность доходила до определенного порога, мы нарывались – тут словно бы Судьба легонько щелкала нас по носу: мол, на аллаха надейся, а верблюда привязывай, всякая наглость имеет свой предел! И на некоторое время мы уходили в подполье, а потом все начиналось сначала. Хорошо, что нам доставались лишь щелчки, а не удары – вылететь из Института за пьянку не очень-то приятно. Об этих стычках я и хочу рассказать.

Впервые мы столкнулись с милицией весной 81-го. В то вечер мы с Джеггером почему-то оказались на Покровах. Помнится, мы пошли туда только потому, что этот кабак работал до восьми, а мы где-то подзадержались и в Квадрат не успели. Чтобы хорошенько проспиртоваться, мы взяли сразу гигантское количество кружек и не спеша попивали, наблюдая за тем, как один за другим отключаются пивные автоматы. Но это нас и погубило. В начале девятого мы остались на Покровах одни с двумя недопитыми кружками, и уборщица стала нас выгонять. Мы, понятное дело, начали аккуратно спорить – попробуй-ка выпить кружку за пять минут, когда внутри бултыхается уже штук десять! Вообще-то, мы говорили с ней очень вежливо, но зато она уж разоралась вовсю. Мы оказались и хулиганами, и алкоголиками, и еще черт знает кем. Уступая ее натиску, мы вышли во внутренний дворик с кружками, но вздорная тетка тут же выскочила на порог и заверещала, чтобы мы отдавали кружки и уматывали. Тут на шум вышел директор бара и спросил, что случилось.

– Да они надо мной издеваются! – заорала ведьма и добавила несколько непечатных слов. Как раз в этот момент мы допили свое пиво, отдали кружки директору и не спеша направились к выходу. А было уже половина девятого. Все бы ничего, но мы недооценили этого проклятого пузана. Нам бы побыстрей смыться, а мы вразвалочку двинулись к Чистому Пруду, закуривая на ходу, да еще за ближайшем углом решили сходить в Гогу. Не успев вывалиться из-за угла, мы наткнулись на директора и милиционера. Оказывается, мерзкий хапуга не поленился выскочить на улицу, и надо же – тут же встретил мента! А когда нужно – не докричишься.

Ну и забрал нас этот легавый в отделение, не слушая наши возражения – директор-то, сволочь, такое ему про нас наговорил!

Приходим мы в отделение и начинаем разговаривать. Да как на грех, мент оказался каким-то абреком – что ему докажешь! Правда, видя, что мы не хулиганим и держимся на ногах, он немного подобрел, но акт все-таки составил. Мы, конечно, рассказали ему, как все было, попросили войти в положение, но под Закон не подкопаешься: «нахождение в нетрезвом виде в общественном месте».

– Но ведь пивные для того и существуют, чтобы пить, – убеждал я его, но Абрек гнул свою линию:

– Зачем пить? Выпил пару кружек – и пошел! Вот я, например, могу выпить дома бутылку водки, но я же потом никуда не иду! Ложусь спокойно спать – и все.

Короче, кончилось все это тем, что он запер акты в сейф и сказал, что ему все это до лампочки. Если начальство нажмет, то он перешлет их по месту жительства, а если нет – то нет. В любом случае, Абрек обещал ничего не сообщать в Школу.

Недели две после этого я ходил в постоянном напряжении – все ждал, чем дело кончится. Но никаких бумаг не приходило, я постепенно расслабился, Джеггер тоже, а через месяц мы и думать об этом забыли.

Но к моему большому удивлению, эта история имела продолжение. Ровно через год после нашего первого боевого крещения весенним днем 82-го я прихожу домой (трезвый) и вижу Батюшку, который с удрученным видом протягивает мне какую-то бумажку. При ближайшем рассмотрении бумажка оказывается повесткой в районный участок. В полном недоумении я иду в пункт охраны порядка и вижу капитана, который не говоря ни слова протягивает мне лист бумаги. Я смотрю и чуть не падаю – это тот самый протокол! Ну, смех! И это через год после события! Но мне, право, было не до смеха: я лихорадочно соображал, что сказать Батюшке.

Участковый, к счастью, попался стреляный, он не стал читать мне мораль, а просто спросил:

– Было?

– Было.

– В любой сберкассе заплатишь штраф, квитанцию принесешь мне – и считай, что дешево отделался.

Я вздохнул с облегчением. Дома я объяснил, что меня хотели привлечь к дежурству в ДНД, но я отбрыкался; на следующий же день заплатил восемь рублей и с капитаном больше не встречался. Но самое смешное, что Джеггер никакой бумаги так и не получил – то ли Абрек ее потерял, то ли еще что. Собака!

Во второй раз мы попали в ментовку по чистой случайности. Произошло это в начале зимы 81-го. В тот день мы напились втроем то ли в Гадине, то ли в Квадрате, а вечером шатались по Бульвару, не зная куда податься. И тут Редиска вдруг вспомнила, что какая-то ее знакомая сегодня выходит замуж и живет она на Покровском Бульваре. Точного адреса она не помнила, и мы побрели по бульвару, заглядывая во все окна.  Тут мы и нарвались на группу ментов, которые без объяснений потребовали у нас документы. И тут мы по-неопытности совершили глупость: вынули свои Студенческие, а один из легавых тут же сунул их в карман и предложил нам пройти. Волей-неволей нам пришлось тащиться за этими скотами черт знает куда. Пока мы добирались до отделения, пока они выясняли наши личности, пока бакланили о всякой ерунде – прошло, наверное, часа два. Ну а потом, конечно, отпустили, и мы убрались оттуда, злые КАК СОБАКИ.

Следующий эпизод я до сих пор вспоминаю со смехом. На третьем курсе на нас взвалили «общественную работу» – дежурство в ДНД. Понятное дело, во время дежурных прогулок мы больше пили, чем смотрели за порядком – так было и в  тот раз, весной 82-го. Купив бутылку Имбирной, мы с Толстяком помчались на Покрова, чтобы до закрытия успеть поймать кайф. Но кайф нас догнал уже на улице, когда мы в весьма приподнятом настроении вышли на Дзержинскую Площадь. И тут я смело зашагал прямо к памятнику – нужно же было нам ее пересечь! Не обходить же по подземным переходам! А на другой стороне нас уже ждали двое с машинами, взяли под белы рученьки и повезли в то же отделение, откуда мы и начали свое путешествие. Но участковый только посмеялся вместе с нами – надо же, сами дружинники нарушают порядок! – и отпустили на все четыре стороны.

Но в последний раз мы залетели уже по-крупному. Случилось это в самом конце четвертого курса. В тот период мы очень любили ездить на природу – в Коломенское, например, или на Этюды в какие-нибудь Петушки. И в тот раз мы отмечали не что иное, как Первое Мая – грех не выпить. Но вечером мы вернулись в Столицу с двумя непочатыми пузырями портвейна и решили их внедрить в тихом Московском дворике. Место нашли – обалдеешь, не видно ниоткуда, и столик как по заказу. Но не успели мы с комфортом расположиться, как из-за угла выползла старушка-бутылочница, немного поковырялась в мусорном баке и ушкандыбала, даже не взглянув на нас. И тут Редиска пробурчала:

– Смотрите, она на нас настучит.

– Да куда там! – махнул я рукой. – Пей, гуляй, не бери в голову! – мне уже было все до лампочки.

Но буквально через пять минут показались двое в форме – как поет Юрий Лоза, «сбылись твои пророчества». И опять нас повели. На этот раз отбрыкаться не удалось, распитие было налицо. Нам недвусмысленно дали понять, что все бумаги будут напра-влены по месту жительства, и Джеггер запереживал, мы же с Редиской чихали на все это с верхней полки.

И Телега пришла, но не в район, а в Баннер, и опять лишь на меня одного. Меня вызвал к себе Лысобородый и молча дал прочитать акт, и пока я изучал бумагу, он насчитал мне 104 часа прогулов.

– Что ты на это скажешь?

– Ничего.

Он внимательно посмотрел на меня, и прочитав на моем лице, что мне уже все до фонаря, только махнул рукой – иди, мол. И я ушел, радуясь тому, что не надо платить штраф. А Джеггер опять выскочил сухим из воды, и я утешал себя лишь тем, что как-то его с Редиской поймали на Трубе и оштрафовали за переход улицы в неположенном месте.

Вот так мы контактировали с милицией. Ну, о том, как Толстяка забрали в вытрезвитель, я уже рассказывал, хочу лишь дополнить, что его напоили Мафиози, а нас в тот день угощал Боб, который учился в Баннере на Вечернем, и мы иногда по субботам пересекались. Но он-то вовремя слинял, а мы пошли в Квадрат догоняться, где Пэтю и повязали.

Остальные члены Мафии тоже периодически попадали в переделки. Например, однажды Сэра забрали прямо с Бульвара, буквально сдернув его со скамейки. Но он тоже был неправ, немного перепутал бутылки – пил портвейн вместо пива. Но вообще-то, Бульвар не трогали, как и Сандуны, а уж там творилось нечто невообразимое. До сих пор жалею, что погибло такое злачное место. Когда я прохожу по Второму Неглинному, у меня тихонько посасывает под ложечкой, и волной накатывают воспоминания. Теперь, при Сухом Законе с трудом верится, что когда-то это было, но ведь это было, было, было – и никуда от этого не денешься. Что с вами теперь стало, Сандуны? Где ты, тетя Валя, пухлая блондинка, где свежее холодное пиво, где Бульварные посиделки, где Квадрат, Покрова, Кружка? Ничего, ничего не осталось от Золотых Времен, кроме воспоминаний. Где теперь искать вас, Джеггер, Толстяк, Редиска? Но еще великий Пушкин задавал безответно те же вопросы: «Где молодость? Где вы? Где я?»

ВЕСНА: ОТ РЕПРЕССИИ К ДЕПРЕССИИ

Мысль уйти из Баннера впервые пришла мне в голову весной 81-го. Это было в начале Квадратного Периода, я как раз в очередной раз пытался бросить пить, но вместо этого пил еще больше. Даже на тренировки несколько раз приходил под кайфом.

И вот как-то, выходя из ворот Школы и сворачивая к Квадрату, я сказал:

– Слушай, Джеггер, надоело все это… Надо бросать к чертовой бабушке этот дурацкий Институт и идти «в народ». Как ты думаешь?

– Да надо бы, – пробурчал мой друг, почесывая бороду.

– Ну, так что, рискнем?

– Да нет, подождем пока.

– Ну ладно…

На этом разговор и заглох.

Конечно, это была шутка, и впоследствии мы не раз говорили на эту тему, но опять же шутя, между прочим. Хотя мы прекрасно знали, что после Диплома нас ждет распределение, три года в какой-нибудь гнусной проектной конторе и мизерная Зря-плата. Но мы гнали от себя эти мысли, до Диплома казалось так далеко, мы были молоды, свободны, самодовольны, мы хотели жить сиюминутными радостями и не задумывались о завтрашнем дне. Так пролетали недели, недели складывались в месяцы и т. д. И все же мысли о неправильно выбранном жизненном пути не оставляли меня.

И вот весной 83-го произошло событие, ускорившее развязку. Мы знали о том, что после четвертого курса нам предстоит отработать самую гнусную Практику – два месяца в проектной конторе. С приближением лета это давило на меня все больше и больше. Наконец, я собрался с мыслями и решился на весьма рискованный шаг, а именно: я предложил Толстому устроиться в одну из контор на полставки, отпахать в ней два месяца, а потом попытаться отбрыкаться от Практики. Джеггер дал добро, и я позвонил одной знакомой, работавшей в Башне. Башня гордо возвышалась недалеко от моего дома и вмещала в себя пять или шесть НИИ.

Как сейчас помню, 3-го марта мы приступили к работе. До сих пор то время я вспоминаю с отвращением. Дело в том, что после Нового Года наш ректорат вдруг  решил резко поднять дисциплину (Андропов, зараза, пришел к власти, чтоб он в гробу перевернулся!) и взялся за дело весьма круто. Каждый преп завел свой журнал и любой Урок начинал с переклички. Если же лекция была рассчитано на поток или на целый курс, то он очень ревниво следил, чтобы старосты групп отмечали отсутствующих. Такого у нас еще никогда не бывало. Каждый день по Школе ходили комиссии, проверяющие посещаемость, перед деканатом вывесили приказ о том, что за тридцать часов прогулов выгоняют без предупреждения. При малейшем нарушении дисциплины учителя писали докладные – короче, наступил Репрессивный Период.

Как на грех, Кролик вылетел из старост, и на этот пост была выдвинута девица. Правда, нас она любила и по мере возможности старалась не отмечать, но сама она ходила на все лекции, и это было плохо, ибо Кролик иногда пропадал на целые дни вместе с журналом, внося в план учебы неразбериху и путаницу.

Нам с Джеггером поначалу было трудно изменить режим учебы, но схлопотав по выговору, мы смирились и стали посещать. Ну и тоска была на этих лекциях! Спасало нас лишь то, что в то время я вдруг увлекся шахматами, приучил к этому своего соратника, и целыми днями мы разыгрывали Ферзевой Гамбит на задней парте.

– Смотри, Джеггер, так мы с тобой отличниками станем, – шутил я, делая свой любимый ход «е2-е4». – Эх, давно не брал я в руки шашек!

– Знаем, как вы плохо играете, – бормотал небритый алкоголик, размахивая «лошадью». – После этого урока нужно встретиться с Редиской.

Да, я совсем забыл упомянуть, что в 82-м году Редиска, наконец, вползла в Баннер, и мы виделись с ней каждый день.

Начав работать в Башне, мы столкнулись со сложной задачей: как совместить та-кую напряженную учебу с работой. Немного поспорив с начальством, мы выбили для себя особый график: приходить в пять часов, а уходить в девять, дабы отработать свои полставки. Но в Башне рабочий день кончался в полседьмого, и начальник рассчитывал на нашу совесть. Но рассчитывал он зря: едва досидев до семи, мы исчезали. Еще бы! Видели бы вы эту работу! Сплошное комплексное проектирование (бич нашего времени), все нервничают, спорят, куда-то бегают – а в результате 80% проектов идет в архив. И тоска – зеленая в мелкую крапинку.

И вот тут-то я подумал: а на хрена все это нужно? Неужели и мне предстоит такое? Ну, нет! Ведь речь идет о всей дальнейшей жизни, о профессии, и эта профессия не должна быть в тягость. Получается дилемма: или весь век торчать перед кульманом за 120 рублей, или искать что-то другое, а Диплом спрятать в ящик стола. Но зачем тогда учиться?

И впервые я стал подумывать об уходе серьезно. Когда я осознал, что это уже не шутка, меня аж прошиб холодный пот. Не думайте, что это так легко: выкинуть из жизни четыре года и начать все сначала.

К тому же я знал, что в случае ухода меня ждет Армия, а это, сами понимаете, не прибавляло мне оптимизма.

Неделю я ходил как вареная морковка, думал, взвешивал все За и Против, и в ко-нце концов твердо решил: ухожу. И сразу словно гора с плеч свалилась, мне стало легко и спокойно. Естественно, я попытался склонить к этому Джеггера, но он, хотя и соглашался со мною во всем, уходить боялся, так как не знал, чем заниматься в дальнейшем. И в Армию ему не хотелось.

Итак, я решил забрать документы, но спешить не стал. Во-первых, я хотел дотянуть с Армией до осени, во-вторых, я хотел, чтобы об этом не узнала Оля (а она в начале лета собиралась к Батюшке); в-третьих, впервые за все годы учебы я вытянул на стипендию и мне не хотелось упускать свои денежки. И поэтому я рискнул волынить до последнего, а пока делать вид, что ничего не произошло.

Но заниматься я перестал, забросил Проект, на Рисунок ходил через раз, а за курсовые работы даже не брался. А на Уроки ходил только с тем расчетом, чтобы не вылететь раньше срока.

Как хорошо учиться, но ничего не делать! Кое-как досидев свой срок в Башне, мы вздохнули с облегчением и пустились в загулы. В мае месяце мы очень полюбили поездки на Этюды (в основном, в Коломенское), где пили как собаки и даже рисовали. Также продолжались наши вылазки на Бульвар и пьяные ночи в Редискино. В конце концов, я совсем обленился и перестал ходить на лекции – не зря же Лысобородый насчитал мне 104 часа. Но теперь вы понимаете, почему мне было все равно. И последний Проект я не сдал, чем несказанно удивил своих преподавателей. А бедняга Джеггер прогибался и пукал, сдавая многочисленные курсовые и зачеты.

Но, несмотря на вольную жизнь, моя тоска не проходила. При мысли о том, что впереди меня ждет Армия и объяснение с Батюшкой, я впадал в жесточайшую депрессию и пытался заглушить свой страх бесконечными возлияниями. А Оля до самого отъезда была уверена в том, что я благополучно сдаю Сессию. А я ничего не сдавал и ждал, чем все это кончится. После третьего экзамена мне позвонил лично Лысобородый, я открыл ему карты, и все встало на свои места. Затем я приехал в Баннер, написал заявление и поехал пьянствовать.

А документы я забрал уже в октябре, вернувшись из Питера, и стал готовиться к отбытию на Зону.

В заключение – немного о Редиске. Она выкинула фортель почище, чем я: летом 83-го она ухитрилась перевестись в Строгановку аж на второй курс! Я не буду обрисовывать, каких усилий ей это стоило, но самое смешное то, что через полгода она забрала документы и оттуда. Вот это был номер! Вот такие мы были – Черные Вороны.

Но прежде чем закончить свою Повесть, я должен рассказать еще об одном значительном событии.

ЭПИЗОД 32

Весной 83-го моя Судьба-злодейка неожиданно преподнесла мне подарок в образе Джульетты. Жюли (так я ее называл) была родной сестрой Сквама и училась с нами в одной школе. А так как она была младше нас на три года, мы до поры до времени не обращали на нее внимания. И как всегда проглядели, как из маленькой девочки она превратилась в красивую женщину. Помните историю с Позднячковой? Ситуация аналогичная, и училась Жюли тоже в Медицинском.

Но общались мы с ней крайне редко. Лишь один раз в году она присутствовала на наших сборищах – на Дне Рождения Сквама. Следует с удовлетворением отметить (этот Сэр меня уже достал!), что Сквам, начиная с 80-го года, относился к своему юбилею весьма серьезно. Единственный из нас, он приглашал к себе кучу народу, и мы имели возможность веселиться до утра. И выпадал это день на 12 апреля.

Впервые я обратил внимание на Джульетту на таком вот сборище в 81-м году. В тот вечер Сквамовский друг детства Бур притащил с собой весьма распущенную девицу, за которой все тут же начали ухаживать (сказывалось отсутствие женщин). Я тоже прижал ее в каком-то углу, но вскоре понял, что ей абсолютно все равно, с кем целоваться. Меня такое положение не устраивало, и я сделал вид, что она мне безразлична. Тут уж эта шалава, привыкшая быть в центре внимания, стала сама меня домогаться, приглашать на танец, но я держался стойко, и дабы еще полнее выразить ей свое презрение, пошел танцевать с Джульеттой. И так мы танцевали до утра, не отпуская друг друга в перерывах между мелодиями. Признаться, я удивился тому, что она не делала попыток высвободиться, и сделал зарубку на память. Но мы не сказали друг другу и двух слов, и дело не имело продолжения.

Через год мы вновь собрались у Сквама. В тот вечер я шел с твердым намерением напрямую атаковать Жюли, но немного не успел: инициативу перехватил Нарцисс, он и протанцевал с Джульеттой всю ночь. И я не стал ему мешать – друг, как-никак.

Не знаю, встречались ли они после, но Маэстро позже мне рассказывал, что Нарцисс отзывался о ней как о чистой, невинной девочке. Ну что ж, мы все считали ее таковой, а поводов думать иначе она нам не давала.

И двенадцатого апреля 83-го я пришел на праздничный вечер без определенных намерений. Честно говоря, мне было не до любовных приключений. Но вышло иначе.

Итак, представьте себе картину: идет Праздник, в большой комнате самые стойкие доедают остатки, кое-кто смотрит Видео, в Сквамовской комнате мы с Нарциссом исполняем ритуальные пляски папуасов из племени Тумба-Юмба, а кто-то уже спит в прихожей. Решив немного передохнуть, я вылетаю в прихожую и начинаю рыться в карманах куртки в поисках сигарет. И вдруг ко мне подбегает Джульетта и говорит:

– Ты идешь курить? А можно, я составлю тебе компанию?

– Разве ты куришь? – от удивления я даже охрип.

– Ну-у… только когда выпью!

И все это сопровождается улыбками и стрелянием глазками.

Мы выходим в коридор и закуриваем, попутно выясняя, как курение влияет на здоровье. Не знаю, обязательно ли нужно целоваться после сигареты, но через некоторое время я осознаю, что мы именно этим и занимаемся. Зачем? С какой стати? На эти вопросы я не могу ответить до сих пор, так как к тому моменту изрядно накачался, и все дальнейшее помню смутно.

Примерно через час я теряю над собой всякий контроль, затаскиваю Жюли в квартиру и набрасываюсь на нее с новой силой. Она лишь слабо отбивается, пытаясь сохранить остатки приличия, и что-то визжит, но я впадаю в аффект и тащу ее в пустую комнату. Там, надо полагать, мы падаем на диван и продолжаем наши Игры, но ничего конкретного в моей памяти не сохранилось.

Через некоторое время мы немного остываем и выходим к гостям, делая вид, что ничего не произошло. Зато уж и танцевали мы – как сейчас вижу ее гибкое тело, развевающиеся волосы и сияющие глаза.

Кончился этот вечер весьма оригинально: только все решили немного передохнуть, и Маэстро взял в руки гитару, как я упал на пол и заснул. Меня подняли и уложили на тот же диван, а Жюли легла с матушкой. Все это позднее мне рассказал Маэстро.

Следует с удовлетворением отметить (как говаривал… ну, вы знаете, кто), что обычно на Сквамовских сборищах я держался дольше всех, никогда не спал и уходил домой последним под самое утро. А тут сломался, однако.

Часов в 12 я продрал глаза, вспомнил вчерашнее и подумал: А не приснилось ли мне все это? Но, увидев Джульетту, понял: нет, все правда. И ушел домой, довольный.

После этого мы начали встречаться, иногда я заходил к ней в гости, изредка мы гуляли по району, болтая о всякой всячине. Но вот что странно: она позволяла мне очень мало и даже лишала прощального поцелуя. Я все время ломал голову, в чем тут причина, ведь в ту ночь мы разгулялись вовсю. В конце концов, мне это надоело, и я решил поставить все точки над Ё. В одну из суббот, когда Оля куда-то уезжала, я подумал, что лучшего случая не представится. Я хорошо помню этот день – 30 апреля.

С утра я побывал в Баннере, а затем мы втроем двинули в Яму – решили немного пошиковать. Стояли мы в Яме, пили пиво, а на душе у меня кошки скребли: как-то оно все обернется? Выпив кружек пять (дабы не потерять форму) я поехал домой и сразу же позвонил Жюли, пригласив ее в гости. К моему удивлению, она с радостью согласилась, пообещав быть через двадцать минут. Но собиралась, конечно, часа полтора, и я выкурил полпачки сигарет, бегая из угла в угол.

Но я зря волновался – все прошло как по маслу. Джульетта отдалась мне с такой легкостью и готовностью, как будто всю жизнь ждала этого момента. К тому же она призналась, что влюблена в меня  чуть ли не с седьмого класса. Ребята, я просто обалдел! Вот он, Подарок Судьбы, как говорится, «на старости лет». Учтите еще то, что девочкой она была очень красивой, и нравилась мне во всех отношениях.

Да-а-а-а…, – думал я, глядя на ее нежное тело и затягиваясь сигаретой. – Никогда бы не подумал, что такое еще будет в моей жизни… А ведь с виду – сама невинность…

Многим тоже так казалось, и когда я сообщил Маэстро, что Жюли стала моей любовницей, это его поразило даже больше, чем то, что я ухожу из Баннера.

– Ну и повезло же тебе, дураку! – только и смог пробормотать он, опомнившись после первого потрясения. И я с ним согласился.

С тех пор я встречался с Джульеттой только у себя, а вскоре Оля уехала, и я загулял вовсю. Представляете себе: пустая квартира, влюбленная девушка, море вина и свободного времени. Про себя я решил, что буду пить каждый день – средства позволяли – но на второй же вечер ко мне завалился Нарцисс с коньяком, и мы напились так, что я не мог отойти две недели. Пришлось ограничиться тремя пузырями пива в сутки, но этого мне вполне хватало. Правда, Жюли сдавала сессию и приходила ко мне не так часто, как бы мне хотелось, но тут уж я ничего не мог поделать. Эх, Джульетта, Джульетта, милая моя девочка…

О том, какое значение имела для меня эта любовь, свидетельствует хотя бы то, что за неделю я написал три песни подряд, посвященные Жюли.

В начале июля я уехал на Волгу, где продолжал пьянствовать и бить баклуши. Но о Жюли я помнил постоянно и даже отправил ей несколько писем. А когда она провожала меня на вокзал, у нее в глазах – вы не поверите – у нее в глазах стояли слезы. Впоследствии Маэстро меня убеждал, что мне следует восстановиться в Институт и  жениться на Джульетте. Увы – и то и другое было невозможно. И я часто себя спрашивал: случайно ли Жюли появилась именно в этот черный период моей жизни? С одной стороны, она очень помогла мне пережить крах своей жизненной позиции, с другой – предчувствие скорой разлуки еще больше угнетало меня. И до сих пор я не могу понять, чем она была для меня: наградой или расплатой?

В октябре я вернулся в Москву, выдержал разговор с Батюшкой, погулял на Д.Р. Маэстро, забрал документы из Баннера и стал ждать повестки. И дождался. За десять дней до ухода на Зону, я написал очень мрачное стихотворение, в котором были такие строчки: «Жить осталось, может быть, три дня». Да, именно так я себя тогда чувствовал. Но пришел срок, и мы расстались с Джульеттой на долгие два года, а как выяснилось позже, и навсегда. Эх, Джульетта, Джульетта…

 

 

 

УВЕРТЮРА-ФИНАЛ

На этом можно было бы закончить мою маленькую Исповедь, предоставив читателям самим делать определенные выводы и додумывать дальнейшую судьбу основных персонажей. Но на прощанье я все же хочу сказать несколько слов. Не думайте, что я собираюсь кого-либо воспитывать или предостерегать от необдуманных поступков – каждый должен жить, как ему нравится и учиться на своих собственных ошибках. Я лишь хочу заставить читателей немного задуматься.

Никто из нас, выпивая свою первую рюмку, не собирается становиться алкоголиком – факт бесспорный. Наблюдая грязных оборванных ханыг, с утра торчащих у винного магазина, каждый говорит себе: Ну, до такого я никогда не опущусь! Но ведь так же думали и те, кто лечится в ЛТП, кого не раз забирали в вытрезвитель, кто совершает преступления за лишнюю бутылку. Они ведь тоже не собирались спиваться!

А все дело в том, что у каждого человека существует свой предел, положенный ему Свыше, и всякий может этот предел приблизить или отодвинуть в зависимости от желания, силы воли и случайных обстоятельств. К тому же существует окружающая среда. «Что вы, разве я пью? Вон у меня сосед Пашка – вот это пьет!» Конечно, удобно кивать на соседа и объяснять неудачи ударами Судьбы, но ведь надо же не терять и себя самого.

Кстати, весной 84-го я узнал, что погиб один из Мафиози Кеша – попал под электричку. Поздно вечером возвращался в Москву с «халтуры», набитый деньгами и наверняка, не в трезвом состоянии. Аналогия: причина-следствие-финал, как видите налицо. А чем оправдывал свои поступки Главарь Мафии? Помнится, он говорил: «Мы, так сказать, долго запрягаем, да быстро погоняем…» Уж не знаю, когда он успел за-прячь – наверное, еще до нашего знакомства – но погонял он так, что только пух летел! А помнил ли он об этом, когда пьяного Мака вышвыривали ночью из чужой квартиры, когда всей компанией они врезались в столб на угнанной машине, когда Толстяка забирали в вытрезвитель, когда, наконец, самому Главарю сломали нос в пьяной драке, а Сэр едва унес ноги? Не так давно я узнал последнее тайное желание Главаря: хорошенько выпить и прокатиться на танке, благо его отец – военный. Не хило, правда?

Так и я: сначала пил, потому что нравилось, потом от неразделенной любви, затем потому, что жизнь казалась серой и безысходной, потом уже просто так, от нечего делать. А потом втянулся, привык – и покатилась телега! Кто же мне запряг такую лошадку? Наверное, я сам – больше некому. Не приставал же ко мне Маэстро с рюмкою в руке, не Джеггер же меня уговаривал после урока заглянуть в Квадрат. И нет, чтобы остановиться, оглядеться, подумать: А зачем все это нужно, не сам ли я виноват в том, что жизнь пуста и неинтересна, что не знаешь, как убить свободное время?

Но двадцатилетний человек не может представить себя лет в сорок или даже три-дцатилетним. Кажется: когда это еще будет! Что об этом думать – живи сегодняшним  днем, и никаких проблем. А потом хвать-похвать: полжизни прошло, а что дальше? Утешаться строчками поэта: «Впереди ничего, позади – пустота, в середине в мешке что-то вроде кота»? Утешение слабое…

Оглядываясь на свою прошлую жизнь, я с болью думаю только об одном: откуда это дикое желание пить, пить в любое время дня и ночи, с кем угодно и где угодно; пить с радости и горя, по поводу и без повода; пить до изнеможения, забывая все на свете, с похмелья выворачиваться наизнанку и снова пить, пить, пить? Ведь был же период, когда я все же осознал, что уже дошел до своего предела, и отодвигать его дальше равносильно самоубийству, но остановиться не мог – не хватало силы воли. А главное, я не видел достойной замены. А ведь были, были возможности, были силы, была молодость – куда все делось?

Все-таки я рад, что моя жизненная позиция потерпела крах. Что может совершить человек, поставивший во главу пирамиды лозунг: «Спеши жить – ты еще успеешь стать красивым трупом!» Спешить, конечно, надо, но все дело в том, что каждый волен подогнать это под себя. А вот как подогнать – это вопрос. И что лучше: смотреть на мир через розовые очки или дно стакана? Да все лучше, чем через решетку.

Но что теперь толочь воду в ступе и разводить руками. Оглядываясь на пройденный путь, я выстраиваю в своем мозгу такую аллегорическую картинку: будто бы существует некая пропасть глубиной в восемь лет, через нее перекинут мост длиной в восемь лет, и мы бредем по этому мосту, нас качает и болтает, мы стараемся удержать равновесие и не знаем, рухнет ли мост или мы доберемся до цели? И стоит ли эта цель того, чтобы к ней стремиться? Ведь именно восемь лет – два года работы, четыре года учебы и два года Армии – я вычеркнул из своей жизни. Правда, остались воспоминания – их не вычеркнешь. Но я вспоминаю это время подобно кухарке, которую изнасиловали шестеро солдат – то со слезами, то с улыбкой. С одной стороны, приятно, с другой – противно и унизительно. А с третьей – это было, и никуда от этого не денешься.

Меня всегда спасало то, что с детства я дал себе зарок никогда ни о чем не жалеть. И я не жалею, и поэтому я пишу эти строки, а не лежу в ванной с распоротыми венами. Но все-таки иногда становится просто обидно, что восемь лет выкинуто коту под хвост. И нельзя все повторить сначала.

Все это я говорю лично от себя, а что по этому поводу думают мои соратники? Вот, скажем, Джеггер – о чем он думал все эти годы? Шагая по хрупкому мосту, мы с ним вроде бы даже породнились, он стал мне почти что братом, он был мне нужен как воздух – а к чему стремился он? Как ни крути, в чужую душу не влезешь, к тому же, с ним так хорошо было молчать. А вдруг я выгляжу на его пути всего лишь камнем, у которого «налево пойдешь – убитому быть, направо пойдешь – женатому быть, а прямо пойдешь – никуда не придешь»? А Редиска? Честно говоря, я не раз ее спрашивал: Ну как можно так жить – без подруг, без увлечений, без смысла? На что она неизменно отвечала: А у меня есть вы. Но вправе ли мы были вести ее за собой? Ведь она – женщина, которой еще предстоит стать матерью, зачем же ей было нужно так отравлять себя? Кстати недавно она вышла замуж за Джеггера – может, в этом была цель ее жизни?

Я не стану рассказывать о годах, проведенных мною на Зоне: во-первых, это выходит за рамки моего Повествования, а во-вторых, это никому не интересно. Един-ственное, за что я ей благодарен, это то, что там у меня была возможность взглянуть на себя со стороны. Выломавшись из привычной рутины, изменив образ жизни, попав в экстремальные условия, я смог остановиться и посмотреть на все другими глазами. Уходя в Армию, я вовсе не собирался бросать пить, и продолжал заниматься этим по мере возможностей (а их хватало), но примерно через год я почувствовал: все, сломался. Организм не выдерживает такой нагрузки. Дело даже не в физической усталости и постоянном недосыпе (каково было мне, «сове», вскакивать каждый день в шесть часов!), а в психологическом давлении, которое я ощущал постоянно. И я понял: к прошлому возврата не будет. Переоценка ценностей – так это называется.

Напоследок хочу дать вам один маленький совет: никогда не задавайте себе вопроса «как жить?». В течение восьми лет я спрашивал об этом себя и других. Ответы были разными. Например, Маэстро: Жить для своих будущих детей. Старик: Жить, чтобы жить. Джеггер: Жить и стремиться познать самого себя. Редиска: Жить и медленно умирать. Как видите, каждый примеривает на себя. А я нашел один универсальный ответ, пригодный для всех: Жить и не задавать этот вопрос «как жить?». Интересно, что испокон веков лучшие умы человечества задавали этот вопрос и не находили ответа. И только один человек не мучил себя этим, а задавал совсем другой вопрос: «Зачем жить?». Да, один человек, да и тот – Обломов. И я тоже пришел к этому. Но не надо записывать меня в пессимисты, ведь всякий знает, что ответа на этот вопрос нет и быть не может, но и я и на него отвечу. Жить НЕЗАЧЕМ, но надо жить только потому, что тебе предоставлена эта возможность. А КАК жить – совершенно не важно. И пить при этом совершенно не обязательно. Да-да, не Обросовщина, но Обломовщина! Осознали ли это Джеггер с Редиской? Не знаю… А я осознал. Только вот другой вопрос постоянно мучает меня: Не поздно ли?

17 февраля – 26 сентября 1987 года.  Москва – Питер – Москва.

 

 

ПОСТСКРИПТУМ-5. Ну вот, закончен титанический труд (как говаривал… нет, не Сэр, а Остап Бендер), и некому оценить. Осталось только откорректировать. Ну, закончен так закончен, скажет нетерпеливый читатель, корректируй да начинай рассылать по Издательствам, чего еще бодягу разводить. Верно, так я и сделаю, но все-таки считаю своим долгом прокомментировать и дополнить кое-какие моменты с высоты прошедших 23-х лет.

Для начала хочу остановиться на периоде, который в народе называли Борьбой с Пьянством, а я называю проще – Сухой Закон. Я вернулся с Зоны в конце ноября 85-го (спасибо дуболому Командиру Полка, который лично задержал мой Дембель на две недели из-за того, что я устроил грандиозную пьянку в марте по поводу своего двадцатипятилетия – и нас повязали), в течение недели встретился с Жюли (милой моей девочкой), Ледой, Редиской и со всеми друзьями (с кем-то удалось выпить, с кем-то нет), отгулял Д.Р. Нарцисса, посмотрел Видео у Сквама; подал документы на восстановление в Баннер (я не хотел, но настоял прилетевший в отпуск Батюшка, оказав мне медвежью услугу в Характерной Манере), прошелся по всем нашим Маршрутам и укатил в Питер. Картина, увиденная там, рассмешила меня до слез. Дело в том, что примерно на середине маршрута «наш дом – Торговый Центр» прямо на аллее стояли два пивных ларька, в которых я всегда покупал пиво. А к задней стене Центра прилепился третий ларек. Так вот, добираясь с вокзала до дому, я обнаружил на месте ларьков пустое место – как корова языком слизнула – а третий остался! Ну, не смех ли? Народу в очереди, конечно, прибавилось, но жить было можно. И вообще, в Питере СЗ продвигался более медленно и демократично, магазины работали, и очереди были гораздо короче и спокойнее. А в поезде Питер-Москва (мы ехали все вместе отмечать Н.Г. у Люды с Витей) продавали бутылочное пиво, что уже тогда было редкостью.

А в Москве Горбачев продолжал закручивать гайки. Пройдясь по району Неглинного Моста, я обнаружил такую картину. Квадрат, Якорь и Остановка закрыты, в Кружке – квас, на Покровах – безалкогольное кафе; Ларек закрыт, а пиво осталось только в Коралле, который из ресторана переделали в обыкновенную тошниловку с автоматами, в Яме и Жестянке. Но народу везде было немерено. И я начал составлять список Покойников. В течение года Коралл и Жестянку перепрофилировали на квас, а из Ямы сделали кафе. Вот уроды! Все, пиво кончилось. Выстаивать за бутылочным по три часа в магазине не имело смысла. И я перешел на сухое и крепленое вино, которое покупал в Столешниках, где водку не продавали, и поэтому очереди были короткими.

В начале 90-х с развитием «ларечно-базарной экономики» пивные ларьки стали расти как грибы. Только в Гольяново, куда я переехал в 89-м, их было штук 7-8, и я периодически пропускал пару кружек, проходя мимо. Необходимость в пивных барах отпала, куда проще было при желании купить трехлитровую банку недалеко от дома и спокойно выпить ее, лежа на диване. Правда, со временем пиво становилось все противнее, и когда постепенно все ларьки закрыли и снесли, я об этом совершенно не пожалел.

К тому же, вскоре начали выпускать дешевое пиво в баллонах, и я перешел на него. А сколько сортов бутылочного я перепробовал за 18 лет в поисках оптимального вкуса! Сразу отмечу, что с Совдеповским Жигулевским, что продавали в Сандунах, ни один сорт сравниться не может. Пиво, которое может приблизиться к идеалу процентов на 80 – это Бадаевское (давно пропало), Клинское, Белый Медведь и Чебоксарское (оно же Марпосадское, 5-6 наименований), а из баллонного – Медовое Легкое (пожалуй, самое удачное по вкусу, но оно тоже пропало) и Большая Кружка. Невелик выбор, верно? Самое поразительное, что Марпосадское разливное на вкус АБСОЛЮТНО идентично бутылочному и баллонному, и стоит дешевле, как и положено разливному. И я все гадаю и не могу взять в толк: ну почему «новое» пиво никак не дотянет до «старого», ведь заводы остались те же, технология та же, хмель и солод не изменились, в чем проблема? Одно время я думал, что на вкус влияет пастеризация, но попробовав непастеризованного и «живого», понял: не влияет. Так что Ностальгия продолжает мучить меня…

ПОСТСКРИПТУМ-6. Я продолжил учебу в феврале 86-го опять на четвертом курсе. Но это было уже совсем не то, я чувствовал себя чужим на этом празднике жизни (как говаривал опять же не Сэр, а Остап). Меня окружали молодые чемоданы, живущие своей жизнью, и заводить тонну новых знакомств уже не имело смысла. Я общался только со своими сверстниками, прошедшими СА, а таких в моей Группе было всего лишь двое: Иваныч и Агафоныч, ну еще Сергеич из соседней. Кстати, я восстановился в нашу Двенадцатую, даже препы остались те же, и они относились ко мне с бо-о-о-о-о-ольшой скидкой, а Лысобородый меня так полюбил, что всегда давал мне Зряплату и зачеты автоматом.

Из старых однокурсников со мной доучивались: Вечер, Перж, Сленьков и Мотыгин, вечные студенты. А Шмель тогда уже бросил Баннер окончательно, но каждую субботу приезжал с целью найти собутыльников и напиться, алкаш проклятый. А я всю весну пил пиво в Жестянке вместе с Редиской (Джеггер-то был на Зоне, сечете фишку?), а в мае дембельнулись мои новые Армейские друзья, молодые циничные чемоданы, которые всегда могли достать выпивку и доступных девчонок в любое время дня и ночи. И так мы протусовались год-полтора, пока я не почувствовал, что здоровье уже пошаливает, а друганы расползлись как тараканы. Полгода мы вместе с Армейским клавишником Гарри играли в группе «Конус-67», возглавляемой Бобом (да-да, в той же Конторе и на том же Аппарате), но после очередной пьянки (которую устроил не я, а наш лидер Тит) нас опять разогнали. Затем через Рыжую-2 (меня с ней свел «главный Армейский кореш» Бушуев) я познакомился с ребятами из группы «Квазар», которые по странному стечению обстоятельств репетировали в общаге МВТУ, то есть недалеко от моего нового дома, но через полгода группа распалась, и на этом моя музыкальная «карьера» закончилась. В 97-м я купил синтезатор и начал записывать сольные альбомы, вы их можете послушать на сайте http://www.rockgeroy.ru/view/groups/1781.html.

Вспоминаю такой Эпизод. Как-то весной в субботу мне стало так грустно и тоскливо, что я рванул в Баннер, хотя уроков никаких не было. Я загнездился в Предбаннике (где все всегда тусовались, курили и играли на гитаре) и начал ловить Фортуну.  И Фортуна явилась мне в виде Аркаши, одного из бывших Мафиози. После жарких объятий он мне сообщил, что сегодня защитили Диплом два Штерновских Панка (Штерновские Панки учились на курс младше, Штерн как главный Панк Института их опекал и курировал, но я лично с ними знаком не был). Я моментально сел на хвост (благо денежки были, спасибо Лысобородому), мы подхватили еще кого-то и рванули на Флэт. А на Флэту уже были: естественно, герои торжества и их куратор Штерн и вечные вездесущие халявщики Обросов, Фока, Юджин, Ванька (ну как же без главного Панка!) Сэр и Буч. Мы органично влились в компанию и продолжили попойку. Ночью мы с Ванькой и какой-то развязной девицей свалили, и нам захотелось продолжения банкета. С этой целью мы пешком рванули на Цветной, где в то время обитал Перж. Видели бы вы, где он обитал! Дом предназначался на снос, и в «квартире» не было ни входной двери ни перегородок ни Гоги (вернее, был только унитаз без воды), а был только Перж со своей электрогитарой. Ну и его гость Еврей. Мы все облобызались, выставили на стол 5 бутылок сухого (что мы ухитрились прикупить по дороге), и продолжили кутеж. Девица танцевала стриптиз на единственном столе, Перж играл на гитаре (после Леши Макаревича он «держал» весь Институтский Аппарат), Ванька конфликтовал с Евреем, мы их разнимали, вспоминали прошлое и т. п. Кутили до утра, а потом я рванул к Поручику. Отсыпаться. К счастью, никаких девок в  тот день у него не было, и я спокойно выспался. И то хорошо.

ПОСТСКРИПТУМ-7. В конце четвертого курса у нас заканчивался Рисунок, и надо было сдать последнюю глобальную работу под названием Панорама. То есть надо было изобразить чуть ли не пол Москвы, туды ее в качель! Агафоныч решил эту проблему просто: залез на крышу общаги и нарисовал открывающийся вид на четырех листах. Препы ошизели. А я тоже недолго думал. За последние 4-5 лет на улице Лобачевского понастроили кучу каких-то институтов, проектных контор и т.п., и вид с проспекта Вернадского у нашей остановки открывался Сказочный. Но рисовать самому меня ломало, и я подписал на это дело Редиску. Кстати, она действительно умела хорошо рисовать (так же как и Джеггер и Толстяк, а я только мимо проходил). Я ее усадил с подрамником около остановки, а сам пошел в поисках Дринка, ибо расплатиться я был обязан. В нашем магазине народу не было, но и выпивки тоже. Тогда я двинул в Нарциссовский. Там выпивка была, но и очередь тоже гигантская. Что делать? Не ехать же в Столешники? Пришлось стоять три часа. Но нет худа без добра, как говорила лиса Алиса, за это время Редиска закончила рисунок, и мы почапали в наш Лес, сели на любимую лавочку и хорошенько внедрили. И получил я за эту работу пятерочку, и даже наш преп (по невероятному стечению обстоятельств, однофамилец Главаря) сказал, что я молодец.  А раньше только тройки мне ставил, тунгус проклятый! Так я заработал на очередную Зряплату, ибо Сессию сдал без троек.

ПОСТСКРИМТУМ-8. Итак, сессию я сдал, и передо мной, как сказал Поэт, «Вместе со страшным словом Обрез слово возникло стальное Ликбез», то есть Летняя Практика. И какой идиот ее придумал, а? То, что я отсидел два месяца в Башне в 83-м, уже не считалось, но тут мне помог дорогой Лысобородый. Он  вызвал меня в Деканат и сообщил, что есть альтернатива: поехать художником в Пионерлагерь. И я тут же согласился. А что? Работа – не бей лежачего, вокруг природа, поля, луга, озера, молодые пионервожатые и пионерки, тепло, лето – и Батюшка не зудит над ухом. Да еще и деньги платят, целых 70 рублей за смену. Я подписал на это дело Иваныча (нужны были два человека) и в начале июля мы сели на автобус с пионерами и рванули в… ну, название уже не помню.

Устроился я славно. Поначалу меня определили в корпус с вожатыми, но там было тесновато (они сказали: С пионерками будем спать по очереди?), и я перебрался в Художественную Мастерскую, стоящую на отшибе, перетащил туда кровать и матрас и зажил в свое удовольствие. Работы практически не было (так, пару стенгазет оформил, да играл на гитаре в спектакле от третьего отряда – его вожатая пришла ко мне на второй день, с понтом, познакомиться), днем я отдыхал в Мастерской, ходил на пруд, купался, то-се, вечером оттягивался на дискотеке с пионерками, а потом гонял чаи у Орнитолога или у вожатых, а ночью… ну, дело ясное. Самое смешное, что для Иваныча работы не нашлось, и его подрядили – кем бы вы думали? – пионервожатым! Это вопреки всем правилам, без спецобразования. Но он подошел к делу со всей серьезностью и ответственностью, и Директриса не могла на него нарадоваться. В первую же неделю он переспал со всеми пионервожатыми (я имею ввиду особей женского пола, а их было большинство) и нарисовал кучу портретов пионерок, а к концу смены соблазнил 16-тилетнюю девочку (эта наивняшка думала, что ему 20 лет, и он на ней женится, но я ей открыл глаза, как и своей, которой было всего 13). Да, все было хорошо, только с Дринком был напряг – спасибо коммунистам (как говаривал Невзоров в «600 секунд», прищуривая глаза).

На второй день мы с Иванычем проделали такую штуку: зарядили брагу в двадцатилитровую бутыль (он привез сахар и дрожжи) и спрятали ее в стог, стоящий на ближайшем лугу. Дураки, надо было заховать в подполе Мастерской, но мы испугались запаха брожения. Потому что на следующий день первая мелкая группа вместе с двумя вожатыми пошла гулять вокруг стога, и они нашли нашу заначку и тут же выпили. Надо же было такому случиться! А купить выпивку в ближайших селах было нереально. Так мы и постились два месяца, не считая Д.Р. одного вожатого, когда он привез из Москвы два ящика Шампуня.  Поэтому вечерами мы пили чай и базарили у Орнитолога (который и получил кличку Орнитолог из-за того, что очень любил птиц и должен был вести орнитологический кружок, но что-то не сложилось, и он вообще ничего не делал, зато смачно травил анекдоты на пару с Экспедитором).

Там же я познакомился с Павлом, который отправил свою девятилетнюю дочку в Лагерь, ну и заодно сам устроился работником кухни. Но в основном, он постоянно играл в футбол. Павел был человеком известным, два года проработал звукооператором у «Круиза» и держал свою студию на Москонцерте. Именно он записал мою первую Демозапись в 89-м  году, ибо мои песни ему очень понравились, он пытался предложить их самому Сауткину, но…

А пока мы сидели у Орнитолога, пили чай, пели песни, а ночью… ну, это детали. Один раз к нам зашла пьяная медсестра (18 лет), и мы с Орнитологом ее дружно изна… вру, сама дала (это для прокурора), а милый друг Экспедитор «смотрел Видео».

Короче, повеселились славно. С Орнитологом и Павлом мы продолжали общаться и дальше, Иваныч объяснил своей десятикласснице, что он женат, и на этом наша эпопея закончилась.

ПОСТСКРИПТУМ-9. Ребята, вы думаете, что я уже задолбал вас своими Постскриптумами? Действительно, я хотел только кое-что дополнить, а получилось, что сейчас я пишу Неглинный Мост-2. Но я просто не могу не остановиться на интересных моментах моей послеармейской жизни. Минутку терпения, скоро закончу.

Пятый курс. Пережить этот период мне помог опять же Лысобородый. Как-то он зашел к нам на Проект и сказал: Есть маза сгонять в Ставрополь и спроектировать там  реальный объект Дом Культуры. Кто хочет? И я тут же захотел. И Сергеич уже был в деле. Мы скорешились, получили «суточные и командировочные», купили билеты на самолет и огромную сумку Дринка в Морковке, и полетели.

Ставрополь встретил нас туманом и холодом. Поселили нас в общаге городского партаппарата с толстыми девками, и мы очень славно внедряли все пять дней (когда у нас кончилось, ходили в ресторан, и местные угощали), в поезде на обратном пути нас угостили спиртом, а по возвращении нам выделили комнатку на четвертом этаже нового здания для проектирования. Славное было время! У каждого был свой ключ, к нам «пристегнули» девицу по имени Млада (она вообще ничего не делала), в соседней комнате сидели ребята с четвертого курса, которые лепили какой-то макет по заданию  Деканата, и периодически мы славно внедряли, а я вообще ночевал в Комнате на стульях. Следует с удовлетворением отметить (клянусь, в последний раз!), что ни хрена мы не напроектировали, наш шеф Уллок был в шоке, орал как резаный, но поделать ничего не мог; зато Сессию, прикрываясь Ставрополем, я сдавал «на мах», даже на Проект не ходил, подсунув Препам работу, которую я взял у Фосина, и продолжал получать Зряплату.  Ставропольский Проект так ничем и не завершился, но я закончил пятый курс и перешел на Диплом. Но об этом – позже.

ПОСТСКРИПТУМ-10. Диплом. О, это Сказка! Правда, в июле пришлось две недели отсидеть в Башне на так называемой преддипломной Практике, но зато потом я с легкой душой рванул в Марпосад, а затем весь сентябрь оттягивался в Питере. Вернувшись в противную Москву, я с удовлетворением отметил, что Диплом мне делать негде – нет мест. Я ходил и к Лысобородому и к Декану и к Ректору – бесполезно. Садись в любую аудиторию, но в тех аудиториях все и так сидели как селедки в бочке. Ну все, подумал я, накрылся мой Диплом. Но тут появился вернувшийся из родного Касимова Агафоныч. Как нет мест? – закричал он и тут же развил бешеную деятельность. И через день выбил для нас огромную комнату на втором этаже Церкви, что когда-то принадлежала Рождественскому Монастырю. То есть 10 минут пешком от того же Кузнецкого Моста. Вообще-то, это свинство – перестраивать церкви под офисы и склады (это что, Миша несколько лет проработал в бассейне, который «сделали» в католическом соборе, который стоит прямо напротив Казанского), но тогда это нас здорово выручило. В соседних отсеках тоже сидели наши, в основном девчонки, но у нас была самая большая комната со своим закутком и умывальником.

Ладно, проблему помещения решили, но тут же возникла вторая, не менее важная: а что чертить-то? Агафоныч сразу определился, он «мочил» свой Касимов, а я? По идее, на Практике я должен был выбрать объект и собрать материалы, но, понятное дело, ни хрена я не сделал. И тут появился второй спаситель в виде Иваныча, вернувшегося из длительных каникул из родной Тулы. Он сразу влился в нашу теплую компанию (они с Агафонычем жили в Общаге и дружили по жизни) и предложил мне сделать совместный Диплом по центральной улице города Тулы. Что, материалы? – закричал он. – Да материалов у меня полно! И тут же укатил в Тулу за материалами. Пока он там прохлаждался, мы с Агафонычем получали подрамники, натягивали на них ватман и резались в Буру. Вернувшийся с материалами Иваныч притащил в Церковь две двадцатилитровых бутыли (и где он их доставал?), одну мы зарядили брагой, другую – соком с дрожжами, и пристроили в закутке. И процесс пошел, вино вышло славное, мы его потихоньку попивали, играя тысячную партию в Буру. Слава богу, Кулинарию на Трубе еще не прикрыли, и дешевой закуской мы были обеспечены. Я притащил кассетник, который Батюшка привез из-за Кордона, Иваныч привез  матрас, подушку и одеяло, сказав, что будет здесь спать КАК СОБАКА, но в результате не только каждый вечер уезжал в Общагу (он там все студенток соблазнял, женатый наш, да в проруби купался), но и пропадал на 3-4 дня, да в Тулу ездил периодически за дополнительными материалами (это уже на неделю): и в результате на матрасе спал я, прописавшись в Церкви на несколько месяцев. Короче, веселились мы славно, но только не чертили. Агафоныч тоже приходил не каждый день (а если приходил, то проигрывал мне в Буру рубли), но работал основательно и стабильно, и в одиночку осилил Проект на 18-ти подрамниках. А мы вдвоем с Иванычем размахнулись только на 14 – это был Антирекорд!

Осенью вернулись из Зоны Джеггер и Толстяк, пару раз приезжали к нам, мы славно кутнули, они обещали нам «порабствовать», но потом благополучно испарились. Так что 90% Диплома нам сделали «рабы»-первокурсники, которых в количестве 20-ти человек пригнал из Общаги Иваныч, за одну бессонную ночь за день до Защиты. А потом была вторая бессонная ночь, в течение которой мы с Иванычем гнали самогон. Да-да, в натуре! Надо же было угощать «рабов», для этого мы и ставили брагу. Но как же можно гнать не в домашних условиях, спросит недоверчивый читатель? Да я и сам не мог понять, но Иваныч уверил меня, что все будет тип-топ. И он притащил гигантский змеевик, гору таблеток «сухого огня», лист железа и банку. И мы начали процесс. И все бы хорошо, но через несколько минут я понял, что воды из-под крана для охлаждения не достаточно, и я побежал во двор за снегом. И так всю ночь: Иваныч следил за огнем и процессом, а я носился как чокнутый во двор и обратно (благо, у меня были ключи от входной двери), таская снег заиндевевшими руками.  Как только соседи милицию не вызвали. Но процесс прошел успешно, утром приехал Агафоныч, довольный как САРДЕЛКА (он-то уже два дня назад защитился на пятерочку, аж поседел при этом) и увез трехлитровую банку готового продукта в Общагу – настаивать на кофейных зернах. Затем мы разъехались «по домам», отоспались, помылись, побрились, и на следующий день поехали защищаться. Защита прошла успешно, мы получили свою четверочку, только Уллок (о, он еще помнил подставу со Ставрополем) прицепился к какой-то незначительной детали. И мы погнали в Общагу, где прокутили день и ночь, обжимая шалашовок-первокурсниц. Да еще с Сергеичем, у которого в процессе Диплома явно поехала крыша, помахались – в шутку, конечно, а Агафоныч «смотрел видео». Затем на полдня я заехал домой (Батюшка по такому поводу даже бутылку сухого выставил), а потом – опять в Церковь, ибо мы вместе с Зеленоглазкой, Ягой и Белым подрядились «рабствовать» на Зосима, который за полгода не сделал ни фига. За трое кошмарных бессонных суток (что делать, своих нельзя бросать) мы просто ошизели, но Зосима защитили, а он выставил рюкзак вина, и мы славно покутили. Следующие две недели мы бегали по Баннеру, подписывая Бегунок, пару раз заходили в Церковь (ее закрыли и сменили замок, но мы в окно влезли), внедрили; затем я пригласил всех на поездку в Питер, но поехала только Зеленоглазка, и месяц мы славно отдохнули. А потом начались суровые будни.

ПОСТСКРИПТУМ-11. Распределился я в ту же Башню, справедливо рассудив, что работать все равно не буду, а проехать три коротких остановки на троллейбусе бесплатно (я всю жизнь ездил «зайцем», назло коммунистам) это гораздо лучше, чем час на метро с двумя пересадками. Как сейчас помню, 3 мая 1988 года я приехал  на место работы и… понял, что можно было и не приезжать, ибо меня там никто не ждал, а Трудовая была у меня на руках. Но поезд уже ушел. Хотя, Главарь мне позже рассказывал, что его и Сэра привели на место будущей работы с милицией. Ладно. Следуя  совету мудрого Батюшки, я решил развалить эту контору «изнутри». То есть ничего не делать, критиковать начальство на каждом собрании и т.п. И я действительно почти ничего не делал, отказывался от проектирования, по сути, выполняя обязанности лаборанта: обводил чужие чертежи и трафаретил заголовки на досках. Каждый день я опаздывал на полчаса, и уходил на полчаса раньше, каждый час курил минут по 10-15, а обед растягивал на два часа. Ничего не помогало, мои выходки «не замечали». Тут весьма некстати на Город навалилась невероятная жара, я приходил в Башню чуть ли не в плавках, но все равно, сидя в закупоренной мастерской (спасибо радикулитным теткам, боящихся скво-зняков), просто шизел. Зато вечером, добредя до дома пешочком (20 минут), я влезал в шорты и бежал через наш Лес на стадион, где пару часов «качался» на турнике, а потом опять же бегом – до нашего Пруда, где смачно купался и клеил полуголых девок. Еще спасали обязательные уикэндные вылазки на дачу к Зеленоглазке, шашлычок, то-се. Но к концу июля я совсем затосковал. Тут Батюшка и К свалили в отпуск, и я решил резко форсировать события. Для начала я пошел к Начальнику Мастерской и выложил ему всю правду-матку. Он сочувственно покивал, развел руками и направил меня аж в Департамент Образования. Я туда съездил, выслушал гневную отповедь очередного чиновника (мы, мол, на твою учебу деньги тратили, а ты работать отказываешься!), выпил пива в еще «живой» Яме, и погнал обратно в Башню. И пошел прямо к Директору. И – о чудо! – он меня понял, сказал что-то вроде, насильно мил не будешь, и отпустил меня на все четыре стороны. Я подписал Бегунок за один день и полетел на вокзал, где купил билет до Чебоксар. Ура! Свобода! Правда, Батюшка, узнав о моем финте ушами, был очень недоволен (наверное, тешил себя надеждой, что стерпится-слюбится, и я буду гнить в Башне до скончания века) и решил выгнать меня из дому. Так начались мои скитания по съемным квартирам и кооперативным конторам в качестве Свободного Художника, пока через 8 месяцев я не обосновался в статусе шрифтовика в к/т «Родина». Ох, славное было время! Но это уже совсем другая история, достойная отдельной Повести, и когда-нибудь я ее напишу. А пока вернемся к нашим баранам.

ПОСТСКТИПТУМ-12. Терпение, читатель, уже заканчиваю. Просто я считаю необходимым упомянуть о том, как сложилась дальнейшая жизнь и судьба всех персонажей, упомянутых мною в этой Повести. Итак.

ОДНОКЛАССНИКИ

Не буду подробно останавливаться на том, кто на ком женился, вышел замуж, родил детей и т.п. Все через это прошли. Все, кроме Маэстро. Вот с него и начнем.

Да-да, мой лучший друг так и не женился, пополнив собой список Старых Холостяков. Закончив МВТУ, он долгое время проработал в Ящике, мечтая стать «вторым Королевым», потом, наконец, понял, что благ от нашего государства в виде квартиры, машины и т.п., он не дождется, и ушел на вольные хлеба. Одновременно он закончил вечерний МГУ и защитил Диссер. Мы продолжали регулярно встречаться, ходили друг к другу в гости, записывали песни, отправляли их на конкурсы (глухо), смотрели Видео (спасибо Батюшке), гуляли по Лесу и бакланили (два раза даже выпили бутылку сухого!), ходили в кино; я читал ему новые стихи и пел новые песни, он критиковал; иногда сидели ночами, сумев достать выпивку, и говорили «за жизнь», регулярно собирались на Д.Р. всех Наших и т.д. и т.п. Когда в 89-м я переехал в Гольяново к Зеленоглазке, встречаться стали реже к сожалению. И при каждой встрече я его спрашивал: Ну неужели вокруг тебя нет достойных кандидаток в жены? Но мнительный Маэстро к тому времени стал Супермнительным, он считал, что на работе  – низзззя, в районе – низзззя, там, где учишься – низзззя. А где ж тогда можно? В барах и на дискотеках? Так он по ним не ходил. К тому же, претензии у него были немереные: он хотел молодую, красивую, умную и обеспеченную. Разве такую найдешь? Причем, сам был далеко не Аленом Делоном (хотя шарма, обаяния, актерского мастерства и чувства юмора ему было не занимать), Зеленоглазка постоянно над ним подтрунивала, типа, а в зеркало он на себя смо-трел? Но это все фигня по сравнению с той штукой, которую он отколол шесть лет назад.

Чтобы мой недогадливый читатель просек эту фишку, я должен на минутку оставить Маэстро и кое-что пояснить. Дело в том, что Сквам и Нарцисс, закончив свои Калабашки и Аспирантуру, в начале 90-х отвалили в Штаты по приглашению каких-то институтов с подачи Сквамовского батюшки. Там они худо-бедно обосновались, сначала доучивались и перебивались случайными заработками, а сейчас приобрели статус среднего американца с нормальной Зряплатой и своим жильем. Об их «успехах» я узнавал от Маэстро, у которого тогда были и Комп и Интернет, а у меня не было.  Раз в 4-5 лет они наведывались в Москву, но меня на сборища не приглашали (со Сквамом «дороги наши разошлись» еще в 87-м, когда я расстался с Джульеттой, а Нарцисс про меня просто «забывал»), и только в 2000-м году, когда я написал окончательный вариант «Истории рок-группы Голоса Планеты» и нарисовал плакат «Голоса Планеты-78» (тогда уже и Комп был), а Маэстро переслал эти файлы Скваму – тогда Сквам ответил «Long Live Planet’s Voices!» и пригласил меня лично на очередную встречу, которая случилась в 2006-м году. Но без Маэстро. Почему? И вот тут я возвращаюсь к той штуке, что шесть лет назад отколол этот тунгус. Как-то он мне позвонил и сообщил, что он переезжает на другую квартиру, дал мне фон и сказал, чтобы никому этот номер я не давал. Короче, ушел в подполье. То есть в один момент разорвал все связи с Нашей Компанией, заблокировал Мэйл и скрылся. И продолжал общаться только со мной и Грифом. Сквам, Нар-цисс и Боксер пытались его найти, но все эти попытки натыкались на глухую стену раздражения со стороны Маэстро. И как я его не пытал, в чем же тут дело, он так ничего и не объяснил, став с годами не только Супермнительным, но и Суперскрытным. Через пару лет он и с Женой поссорился и перестал приезжать ко мне на Д.Р., а на его юбилеи мы встречались в ресторане.

После встречи у Сквама мы начали активно переписываться по Мэйлу, в том числе обсуждая поведение Маэстро, но к консенсусу так и не пришли. Боксер и Нарцисс тоже остались в недоумении, и постепенно все попытки отыскать Блудного Сына прекратились. Но главное то, что пару лет назад я тоже попал с Черный Список. Тем летом я отдыхал в пансионате, звякнул Маэстро, мы вроде бы нормально поболтали, а потом связь прервалась. И позвонил я ему только в сентябре с целью поздравить с Д.Р. –  а он трубку бросает. И на повторные звонки не отвечает. А потом просто перевел фон в режим «занято». И все. Так я потерял лучшего друга. Плохо.

Так, далее. Ну, с Нарциссом и Сквамом продолжаем переписываться по Мэйлу и на ОДН (так я называю сайт Одноклассники).

Боксер на связи (так я называю тех, с кем могу связаться по фону), он нашел себя в недвижимости, прикупил квартиру, женился достаточно поздно, но доволен.

У Дианы и Джульетты по двое детей, иногда переписываемся.

Сура работает врачом, есть на ОДН.

Позднячка я встретил у нашего винного магазина весной 86-го, он занимался тем, что покупал по знакомству водку ящиками, а потом предавал по червонцу своим работягам из конторы, в которой тогда работал. Во бизнес! Потом он надолго исчез из виду, но пару лет назад объявился и даже заезжал ко мне, предлагал бизнес, но Кризис все похоронил.

Капу я с тех пор не видел, знаю только со слов Конфетки, что она вышла замуж за Иранца, уехала в Иран, но полгода назад вернулась с сыном (муж слинял в Штаты), и я даже ей звякнул, но толком не поговорил.

Конфетка прожила с Грифом счастливо 31 год, шесть лет назад стала бабушкой, и все бы хорошо, но в сентябре 2008-го Гриф умер от прободения язвы. Такие дела. А меня даже на похороны не позвали. Как и Маэстро. Кстати, пользуясь случаем, я позвонил Маэстровской матушке (она Грифа тоже знала, жили ведь в соседних подъездах, и дачи были рядом), сообщил новость, надеясь, что Маэстро прорежется, но… бесполезно.

Старика я встретил летом 88-го, возвращаясь домой из Башни. Оказалось, что он недавно женился и переехал в дом на Броду недалеко от «Казахстана». Я тут же к нему зашел, посидели, а потом он был на связи, иногда перезванивались, год назад он ко мне заезжал, кутнули. Он работал на Мосфильме, потом в АПН, а сейчас на вольных хлебах. Но Компа у него нет принципиально.

С Мидием мы пьянствовали весной 83-го в нашем Лесу, затем зашли к Сусу, который был хмур и угрюм, ибо готовился к сессии. Больше не виделись.

Большого я встретил осенью 77-го у метро, он был бритый и готовился к Зоне.

Леню Нашева после Больницы я не встречал, но знаю от Сквама, что уже лет 13 он находится в Штатах, но связи с ним нет.

Гитариста мы со Стариком встретили у бывшей Могилы на второй день возвращения Старика из Зоны. Он очень обрадовался, рассказал, что играет в какой-то крутой группе, и пропал. Не так давно я узнал от Сквама, что он умер. Такие дела.

А еще раньше умер Мозга. Такие дела.

Тэн работал парикмахером на Броду, я у него стригся несколько раз бесплатно, а в последний раз видел его в нашей поликлинике лет 10 назад, куда приезжал с целью получить Полис. Трое девчонок, туды их в качель.

Шатенка и прочие девчонки из нашего класса есть на ОДН.

Коллега, по странному стечению обстоятельств (как много в жизни удивительных совпадений!) тоже поступил в Институт и тоже с третьего раза, так что учились мы вместе, но поскольку он не утруждал себя занятиями, то пересекались мы весьма редко. Последний раз я его встретил на Арбате в начале 90-х, он стоял в обнимку с огромным удавом и фотографировал всех желающих. Сейчас связи нет.

КОЛЛЕГИ И СОРАТНИКИ

С Ледой я встречался несколько раз осенью 85-го, а последний раз видел ее в марте 87-го на Свадьбе Редиски и Джеггера. Потом она пропала, вышла замуж и пошла по неверному пути Джоконды, то есть оборвала все старые связи и ушла в подполье.

Тем же летом 88-го в столовой Башни я встретил Блондина. Он работал в какой-то конторе, сообщил, что женился, и пропал. Неделю назад появился на ОДН, борода как у Маркса, стал дедом.

Кудрявого нет нигде.

С Дёмой есть связь, иногда перезваниваемся, но с тех пор ни разу не виделись.

Бобу иногда звоню, но после перенесенного микроинсульта он стал какой-то смурной и неразговорчивый. Тит продал все гитары и ушел из музыки. Гарри женился и про музыку тоже забыл. Бушуев умер. Такие дела.

Иова я встретил весной 86-го около Баннера, он дал мне свой фон, который потом почему-то не отвечал. И все-таки я его нашел лет 7 назад, оказалось, что он живет недалеко от меня, он приехал и мы славно внедрили, вспомнив молодость.

Фараон развелся с женой, уволился из Конторы и пропал, нет нигде.

Так же пропал Спарринг-Партнер (я заходил к нему в Гипрохолод весной 86-го за ватманом, а тут и Самурай подошел, он у него ксерил какие-то книжки по Ушу), а потом и Самурай.

Зато Сэнсея я нашел в Инете год назад, он теперь крутой спец по Айкидо, синоин, 5 дан. Списались.

Мастера я тоже нашел после долгих поисков, но на Мэйлы он не отвечает, а по фону звонить не хочу.

Орнитолог, мужик не промах, после Лагеря устроился рабочим сцены в Театр на Таганке, пару раз я к нему заходил, пару раз звонил, но вскоре общение сошло на нет.

А с Павлом мы продолжали иногда встречаться, я приезжал к нему в Студию, а когда я обосновался в Гольяново, то оказалось, что он живет в двадцати минутах ходьбы от моего нового дома. И мы ходили к нему смотреть Видео и даже пытались сосватать ему последнюю незамужнюю подругу Жены (он был разведен), но сватовство не получилось. Последний раз он мне здорово помог в 98-м, перепаяв шнур от Ревера, который здорово «фонил» (Павел был электронщик от бога), а еще через несколько лет от его дочки я узнал, что он погиб, попал под машину. Такие дела.

Поручик. О нем нужно написать особо. Дело в том, что этот жук ухитрился получить отдельную однокомнатную квартиру в Чертаново, я нашел его координаты и приехал в гости. Встреча была радостной, и  почти на полтора года я «прописался» в его хате, он дал мне ключи от входной двери, и в любое время дня и ночи я мог к нему приехать с целью подринчить и переночевать. К нам приезжали и Джеггер с Редиской, и Маэстро, и Армейские друзья, и Поручиковские шалашовки, и даже Джоконда, адрес которой я нашел в Адресном Столе на Кузнецком Мосту. И свой очередной Д.Р. я отметил у него же с небывалым размахом. И все было бы просто отлично, если бы проклятый СЗ постоянно не создавал проблемы с выпивкой. К тому же, Поручик в тот период не имел постоянной работы, перебиваясь случайными заказами, и денег у него практически не было, приходилось пропивать мою Зряплату. И еще: на его хате не было ни Те-леящика, ни Мафона, и в «сухие и холостые» вечера заняться было просто нечем. Я так и не просек, куда он подевал свой кассетник со всеми кассетами, он уверял, что отдал его в ремонт знакомому спецу, но я подозреваю, что этот тунгус его просто продал. И ни одной из моих старых записей не сохранилось. Вот тебе и преданный Фанат! Но кайф не мог длиться вечно. В начале лета 87-го я привез к нему Маэстро, которому он был должен крупную сумму за оружие, они стали выяснять отношения, поругались, Поручик разозлился, схватился за пистолет и выгнал нас обоих. А вскоре не нашел ничего лучше чем жениться. И дорога к нему мне была заказана. С тех пор мы не общались.

Джоконда вскоре опять переехала и пропала на этот раз навсегда.

А Люся вышла замуж за прибалта и уехала.

Зверя я искал очень долго по всем Фонам и все же нашел. Так, поболтали, обоюдного желания встретиться не возникло.

С Тимохой вышла дурацкая история. Я надеялся, что мы будем продолжать общаться, но его номер записал на авиабилете при расставании в аэропорту. А билет, естественно, потерял. А пытаться узнать у Батюшки через Командира, который был с Тимохой в дальнем родстве, опасался, так как Батюшка считал его запойным алкашом. В конце концов, я все же сам позвонил Командиру, он дал мне фон, но тут выяснилось, что Тимоха уже закончил МИМО и укатил в Иран. Так и не встретились.

Джексон в том же 83-м попался на наркоте и надолго сел, а квартиру конфисковали. Там на Зоне он и сгинул. Такие дела.

Натали умерла от рака в 96-м. Такие дела. Ее дочь вышла замуж за алкоголика, через некоторое время он выбросился из окна (такие дела), а еще через пару лет она вместе с пятилетним сыном сгорела в деревенском доме. Такие дела.

Люда умерла в прошлом году. Такие дела.

Ну и наконец

ОДНОКУРСНИКИ

Ну, с Джеггером и Толстяком мы, естественно, продолжали общаться и встречаться, только реже. Как я уже упоминал, Джеггер женился на Редиске в марте 87-го, позже я познакомил их с Зеленоглазкой, несколько раз в году мы собирались в Старом Редискино или у нас, а в конце 80-х «молодая семья, живущая в коммуналке» исхитрилась бесплатно получить «двушку» в Паскудниково. Далековато, но встречи наши не прекратились. Мой бородатый друг некоторое время прозябал в Реставрации, но там все заглохло, и он тоже подался в Свободные Художники. Вместе с Редиской они писали картины и пытались их продавать, но дело шло туго. Но если он пытался еще где-то подхалтурить, то Редиска продолжала жить в Характерной Манере. Я уже упоминал о том, что она бросила Строгановку и с тех пор так нигде и не работала. Затем она поступила в Академию Глазунова – и тоже бросила! А вскоре у нее совсем крыша поехала, она развелась с Толстым, забрала сына и вернулась в Редискино (благо все соседи по коммуналке к тому времени померли, такие дела). Джеггер долго переживал, но я на него нажал, и поддавшись моим уговорам, он наконец купил Копм, моментально сам освоил Автокад и почти сразу нашел неплохую денежную работу, теперь доволен как САРДЕЛКА. Но вместо благодарности он перестал приезжать ко мне на Д.Р., ссылаясь на постоянную занятость. А на свои Д.Р. он и не приглашал никогда, я всегда сам приезжал (последние лет 10 уже один, без Жены), а теперь настолько обленился, что тащиться в переполненном метро через всю Москву с пересадкой, да потом еще на электричке меня просто ломает. Последний раз я на это решился в мае 86-го на встрече Одногруппников. Получилось так. Интер я подключил в апреле, и вскоре по Мэйлу мне пришло приглашение на Большую Встречу Однокурсников в каком-то ресторане, которую организовывал Обросов. Но поскольку из нашей Группы на это мероприятие подписались только Кролик с Рубенкой, то Толстяк и Джеггер меня не поддержали, ну и я не поехал. Но в виде альтернативы предложил устроить свою, более узкую Встречу. Джеггер дал добро, пообещав закупить продукты и Дринк, мы выбрали день, а я обзвонил всех, кто был на связи. Согласились все, но приехали далеко не все. Были: Кролик, Толстяк и жена Николаши Галина. Сам Николаша не смог, сославшись на срочный аврал на работе; Рина очень кстати упала с лошади и получила сотрясение мозга; Каминка заболела, а Фосин с Надеждой то ли забыли, то ли не захотели. А Джеггер накупил на двадцатерых! Пришлось кутить в Характерной Манере. Кролик заметно заматерел и отрастил дурацкую бороденку; Толстяк еще больше потолстел и стал абсолютно седым, просто белым как Резник; Галина выглядит чудесно. Подринчили мы славно, никто, конечно же, Джеггеру денег не отдал в суматохе, я остался ночевать, а потом еще день похмелялся сухим и уехал, купив у горе-организатора (я ведь предлагал этому чукче складчину) килограмм мяса и сосисок за 500 рублей, которых никто не ел.

А в прошлом году этот не устающий меня удивлять прикольщик взял да и женился! Ну, кажется, что еще нужно человеку: нормальный почти уже взрослый сын, с которым никто не запрещает видеться каждую субботу, отдельная квартира, по которой можно ходить хоть голым, хочешь – спи, а хочешь – дринчи, так нет же – нужно засунуть голову в новое ярмо! А он все талдычил: Великая Любовь, Настоящая Любовь! А сам даже на свадьбу не позвал, все тишком, да тайком, и не спешит меня с женой знакомить. Да мне и самому теперь в лом. Если раньше я мог приехать, переодеться в домашние штаны и носки, развалиться в кресле и внедрять в свое удовольствие, остаться ночевать, а утром еще пивком опохмелиться, то в присутствии чужой незнакомой дамы это стало проблематичным. Да я особо и не жалею. За 30 лет мы с Джеггером столько собак съели, что говорить с этим молчуном уже особо не о чем. А внедрить я и дома могу при желании.

С Толстяком отношения развивались немного иначе. После Зоны он скрылся из вида, хотя связь была, жил он все там же, но звонить этому балаболу лишний раз не хотелось. Но в начале 90-х он нашел меня сам на новой квартире и предложил халтурку: отыграть вечер в школе, ибо их барабанщик опять куда-то пропал. Затем несколько раз он приглашал меня на свою Базу в качестве бас-гитариста поиграть просто для себя. В 98-м он отвез меня (он тогда начал промышлять Извозом, бросив архитектуру) на концерт своей новой группы, но после Дефолта все развалилось. Ну а потом еще несколько раз заезжал ко мне домой и брал напрокат Синтез, подрабатывая на корпоративах. Сейчас у него полная квартира Аппарата, и периодически, когда жены и сына нет дома, он берет гитару, ставит «Deep Purple» и лабает! Вот фанат хренов! После Встречи не виделись, но пару раз созванивались.

Дудочника, Гундаря, Игната, Кореша, Рину и Мака я встречал в Баннере. Все есть на ОДН, кроме Кореша и Мака, но фон Кореша я нашел не так давно, и он сообщил, что Мак бросил пить, живет где-то в Подмосковье и пишет картины. Дудочник, кстати, женился на Марине, вот это была новость!

Граф тоже женился еще в процессе учебы, я славно отгулял на свадьбе, но сейчас о нем сведений нет.

Юниосова я как-то встретил в своем районе, он шел в гости к Максу, который тоже жил на Юго-западе, но мы никогда не пересекались. Со слов Кролика я знаю, что проныра Юниосов организовал свою архитектурную фирму, и одно время Кролик у него работал. Недавно появился на ОДН.

Так же свою контору организовал и Никодим, да такую крутую, что однажды Н.Г. они всем составом встречали в Майами. Я попытался к нему устроиться, закончил курсы Автокада – а фирма-то и обанкротилась! С тех  пор дозвониться до Никодима не могу. На ОДН нет.

Рыжая вышла замуж за Командира (не стройотряда, а Водоприбора), связь есть.

Кирилл несколько лет назад умер от перепоя. Такие дела.

Галина, Каминка и Рина на связи, об остальных наших девчонках, так же как и о Федюшке и Димыче сведений нет. А Николаша теперь у нас «церетели», крутые скуль-птуры ваяет. Фосин женился на Отличнице Надежде, по странному совпадению живет в Гольяново, пару раз я встречался с ним в метро, но в гости зазвать не могу, у него аллергия на шерсть, а у меня кот. Вечер тоже живет на Первомайской, связь есть. Одну из Дружищ как-то показали по Ящику, она гламурная тусовочница-художница. Про Хоттабыча знаю только то, что он давно развелся с Риной и… ушел в монастырь! Во пукнул! Да он всегда был немного с приветом, я его встретил в 86-м около Баннера (а значит, в Армии он не служил), он в то время работал… ночным сторожем! А потом, значит, в попы подался. И зачем 6 лет в Институте корячился?

Наума я тоже встречал, но ничего о нем не знаю.

Месяц назад на Мире (там тоже наших хватает, Воронок, Соловей, Марина, Кролик,  Бумбараш и т. д.) объявился Копытин, он работает фотохудожником в Екатеринбурге, а Чесноков творит в Калуге.

Гарриса я встретил лет 10 назад на художественной выставке, он произвел на меня не очень хорошее впечатление: какой-то лысый, помятый, опухший. Толком поговорить не удалось, только новый его фон я записал, потом звонил пару раз.

Пудель выложил на ОДН кучу фоток своей группы и заодно сообщил, что Моррисон полтора года назад умер от рака легких. Такие дела.

А год назад при мутных обстоятельствах убили Сленькова. Такие дела.

А Слон (друг покойного мафиози Кеши) отписал, что Синица тоже умер. Такие дела. В общем, ряды потихоньку редеют.

Трифона я периодически встречал в коридорах  Баннера, а осенью 80-го он меня угощал в Гадине, ибо был мне должен еще с Самаркандской Эпопеи. Дело в том, что мы поспорили, смогу ли я залезть на крутую сопку за пять минут. И я смог, но чего мне это стоило! Сейчас сведений нет.

Иваныч после Защиты укатил в свою Тулу, пару раз приезжал в начале 90-х, мы славно кутнули, потом пропал надолго, но я все-таки раздобыл его мобильник и года 3-4 назад пригласил его на Д.Р. Выглядит неплохо.

Афоныч, соответственно, уехал в Касимов, один разок прозвонился и пропал.

Сергеич есть на ОДН, а Влада вышла замуж за француза и смоталась во Францию.

В 91-м мы пригласили в гости Зосима и Ягу, тяпнули, посидели, вспомнили Диплом. Связь есть.

Белый недавно виделся с Женой на встрече Выпускников, сообщил, что пишет Диссер по истории Школы, передал ретро-фото.

Ну, вроде, никого не забыл. Постой, а как же Главарь и Сэр? – возопит внимате-льный Читатель. Правильно, но только встречи с ними получились такими интересными, что эту историю я приберег на десерт. Дело было так.

Весной 86-го по какому-то Уроку нам задали весьма геморройную Курсовую: надо было обойти определенный участок жилого массива, начертить план, проставить этажность домов и т. п. К счастью мне достался наш Район: квартал между Рождественкой и Сретенкой с одной стороны и Кузнецким Мостом и Рождественским Бульваром – с другой. Делать нечего, в одну из суббот я поплелся по маршруту, проклиная все на свете. И вдруг на Мосту я встречаю Сэра! Взаимной радости не было предела! Оказалось, что Сэр приехал с одной, весьма «оригинальной» целью: найти выпивон. Я тут же бросил свои «изыскания» и составил ему компанию, мы дошли до Сорокового, поглазели на пустые прилавки и двинули в родные Ступеньки. И – о чудо! – нам повезло: там был Дринк и не очень большая очередь, но самое смешное, что за три человека до прилавка мы обнаружили – угадайте с трех раз – конечно же, Главаря! Тут уж мы просто все упали! Но быстро взяли себя в руки, сориентировались и основательно затарились. Но где же спокойно посидеть и выпить? Но я знал и повел их за собой как Данко. И привел корешей в Баннер на Кафедру Курения и Алкоголизма. Что за хиромантия, удивится Читатель? Поясняю. В новом здании Школы было две лестницы: одна центральная, а другая – боковая, выход на которую был открыт только с первого этажа, а с остальных четырех – закрыт по непонятным причинам. Сечете? На площадке между третьим и четвертым этажами стояли две табуретки, валялась куча «бычков», а на стене было написано ККА. Сами понимаете, сидеть там было весьма уютно и безопасно, покуривая и почитывая книгу. Что я и делал не раз, прогуливая лекции. А если бы не СЗ, то и пиво бы пил. Там мы всей компанией и Загнездились. Следует с удовлетворением отметить (ну, раз Сэр появился, то еще разок можно!), что нам никто не помешал, посидели мы славно, побалакали, повспоминали годы учебы, все выпили и разъехались. Это была первая встреча.

А вторая случилась в мае 89-го. В тот день я приехал в ДК на Петровских Линиях, где подрабатывал шрифтовиком. Но разве мог я потом не зайти в родной Баннер? Подхожу к воротам и сквозь решетку забора вижу две широкие спины, сидящие на приступочке – аккурат в том месте, где мы обычно встречались с Редиской и курили. Надо ли говорить, что это были Главарь и Сэр? Я явил им свой светлый лик, они ошизели – тут мы даже в Ступеньки не пошли, ибо у них уже БЫЛО. Я предложил опять двинуть на ККА, но они только рукой махнули, мы зашли в Школу и нашли пустую открытую аудиторию. Там и расположились с комфортом. Когда все было выпито, нам показалось мало, и мы поехали в мастерскую бывшего Мафиози Маркела, затарившись по дороге. Он был на месте, и у него тоже БЫЛО, мы опять славно посидели, но нам снова не хватило. Уже поздней ночью мы умудрились прикупить несколько флаконов Шампуня, поймали Мотор и рванули к какой-то девице, знакомой Главаря. По дороге любвеобильный Сэр, верный своим Традициям, сумел снять девочку и отвалил к ней домой. А мы с Главарем доехали до Флэта и просидели почти до утра, попивая Шампунь и вспоминая Золотые Времена. Вот такие были встречи.

После этого кореша пропали надолго. У Главаря в Железнодорожном фона не было, а номер Сэра не отвечал. Но я не терял надежды. Три года назад я отыскал Рину, через нее – Галину, а она через бывшую жену Сэра (которая, по невероятному стечению обстоятельств, сейчас жена Главного Архитектора Москвы), встретившись с ней в ГлавАПУ, узнала фон матушки Сэра. И уже через нее я его наконец нашел. И с удивлением узнал, что с Главарем они виделись лет 17 назад, раз в год он ему звонит, но с какого номера – непонятно. Вот тебе и кореша! Но Сэр – уже совсем не тот Сэр, что был раньше. Я неоднократно пытался заманить его в гости, но не получалось. Вот последние новости. С первой женой, как вы поняли, он развелся; вторая умерла от рака девять лет назад; он оставил архитектуру, занялся торговлей и женился на своей же молоденькой продавщице. Трое детей: старшая дочь, средний сын и малявка. Перенес два микроинсульта, неудачную операцию по удалению тромба в ноге, ослеп на один глаз, заработал аритмию, оформил инвалидность и переехал в Подмосковье. И пить ему нельзя, во как. И в довершении всех несчастий его дочь покончила с собой, выбросившись из окна на восьмом месяце беременности. Такие дела.

Что касается Главаря, то год назад он все же появился на ОДН., я ему отписал, он позвонил, поболтали; но дела у него тоже неважнецкие, поэтому на все мои предложения собраться и внедрить, он то молчит, то отнекивается. Но надежды я не теряю.

Что ж, на этом можно и закончить мою Правдивую Повесть. Конечно, можно еще порассуждать о бренности жизни, пофилософствовать, но… что-то я уже выдохся, да и глаза от Компа болят. Все, пока, пойду пиво пить.

15  июня  – 18  июля 2009 года. Москва.