П Р О Л О Г

Привет, ребята! Самое главное – это начать, как говаривал мой Батюшка. Кстати, о Батюшке. Не так давно (а точнее, в прошлую пятницу, а сегодня среда – вот и считайте) на 63-м году жизни ему отхватили три четверти желудка, т.е. вырезали язву 12-перстной кишки. Надо же! Сорок пять лет она его грызла, приступы продолжались с завидной периодичностью каждый год, весной и осенью (кстати, эту болезнь он «подарил» мне в наследство, но меня обострения мучили в 17-20 лет, не такие сильные и в основном ле-том, а потом потихоньку сошли на нет – и язва зарубцевалась, тьфу-тьфу!), а в последнее время все сильней и продолжительней; но по совету своего младшего брата-медика с операцией он не спешил, тянул до последнего, ибо каждому овощу свой черед. И вот три недели назад его так круто прихватило, что пришлось вызывать «скорую», везти бе-долагу в больницу и т.д. Такие дела.
Однако я отвлекся. При чем тут Батюшка, я ведь собрался писать повесть не о нем, а о своем детстве, если вы еще не поняли. И как я уже упоминал, главное – это начать. Задумка у меня возникла еще месяца два назад (после того, как сам не знаю, почему пе-речитал «Детство» Горького), да никак не мог приступить: то бесконечно исправлял вкладыши для своих магнитоальбомов, то подоснову для жены раскрашивал, то из-бранные песни печатал, то еще что-нибудь… К тому же я стараюсь сидеть за компьюте-ром не более четырех часов в день – глаза надо беречь. Наконец, в одно не очень пре-красное (потому что небывало холодное для середины мая) утро я решился, открыл но-вый файл и… напечатал «Привет, ребята!». О чем писать дальше, я понятия не имел, од-нако… собрался с мыслями, почесал в затылке – и начал! Потому что это – главное (см. выше).
Так, опять я отвлекся. Впрочем, таков мой стиль (если в данном случае вообще можно говорить о существовании какого-то стиля, ибо писатель из меня как из дыря-вого сапога – дуршлаг), я никогда не продумываю текст заранее, а пишу все, что в го-лову взбредет, постоянно уклоняясь от основной темы. Да это и не важно, ведь я пишу эту повесть только для себя, совершенно не рассчитывая на то, что когда-нибудь кто-нибудь рискнет ее издать. В самом деле, кому это интересно? Читать воспоминания о розовом детстве какого-то никому не известного «Васи», человека не выдающегося и ничем не примечательного, обыкновенного обывателя, прожившего обычную серую жизнь – кому это надо? Хотя, если подумать, моя судьба была достаточно неординарна, было много яркого и интересного, а уж детство было просто «сказочным». Потому я и взялся за перо (в данном случае, сел за клавиатуру), что с годами воспоминания туск-неют и стираются из памяти – а мне так не хочется забывать те золотые времена. Э-эх, годы, годы…
И какой же вывод следует из всей этой бодяги, может спросить докучливый чи-татель? Э-э, по-о-дождите, не-е спешите! Это все преамбула, а вот когда начнется ам-була (изящный плагиат, не правда ли?) – тогда все вопросы выскочат из ваших бес-толковых голов как пробка из бутылки Шампуня!
Ладно, действительно пора заканчивать это Вступление, и так уже второй день сижу, мозги напрягаю (аж голова заболела – правда, вчера вечерком жена пивком по-баловала – нет, постойте, пиво мы пили еще в понедельник /суббота не в счет, само со-бой, тут без баллона «Медового» не обойтись/ – а вчера я днем разливного хлебнул кру-жечку /вспомнил молодость/, а вечером… впрочем, неважно); а дело продвигается очень медленно. Но раз уж взялся за гуж – куда деваться? И хоть я не перестаю повторять, что писатель я липовый – давно пора начинать (ведь это главное, верно?) мою правдивую Повесть о безоблачном Детстве…
17-18 мая 2000 г.
И хрюкотали зелюки…

1

Итак, начать придется все же с моего Батюшки. Уж не знаю, как так случилось, но родился он в городе Рыбинске, где до войны жили его родители. Моя бабушка, Ирина Антониновна (в дальнейшем я буду называть ее Баба Ира) вскоре развелась с мужем и вновь вышла замуж за человека, которого по странному (и такое бывает) стечению об-стоятельств, звали Иван Антонинович (далее – Дед). После войны они переехали в Баш-кирию, в город Октябрьский – один из многочисленных только что построенных цен-тров добычи нефти и газа. А так как оба они были геодезистами, то их с удовольствием взяли на преподавательскую работу в Нефтяной Техникум – самое «крутое» учебное за-ведение города. Там они и проработали до пенсии. В конце 40-х у них родились дети: сначала Антон, потом Маша; и Батюшка оказался в положении ненужного для Деда па-сынка.
Надо отметить, что Дед обладал весьма ехидным и желчным характером, любил недобро пошутить и попрекнуть куском хлеба, но и Батюшка тоже за словом в карман не лез – короче, подробностей я не знаю, но, по словам Батюшки к концу 10-го класса Дед его настолько «достал», что после выпускных экзаменов он «вылетел из роди-тельского гнезда как пробка». Ему было все равно куда ехать – лишь бы уехать. И за-несло его аж в Питер, в Мореходное училище, что кажется теперь просто невероятным, учитывая свободолюбивый характер моего родителя. Понятное дело, не прошло и года, как батяня осознал, что занесло его явно не туда, и он начал предпринимать ге-роические попытки «соскочить». Недолго думая, он решил закосить на язву, разыг-рывал прилюдно острые приступы, добился обследования; а перед рентгеном прогло-тил кусок сырого мяса на ниточке, привязанной к зубу – а поскольку гастроскопию то-гда еще не применяли, то врачи просто встали на уши! Впрочем, язва-то у него оказа-лась самая настоящая, и комиссовали папаню вчистую без всяких там волчьих билетов и прочих «прелестей». Батюшка вздохнул свободно, однако ребром встал вопрос: а что же дальше? И тут он отколол еще более невероятный фортель.
А именно: собрал он пожитки да и рванул в Москву. И прямиком в МГУ. А по-скольку уже заканчивался август, и вступительные экзамены были позади, то он пошел прямо к ректору и так запудрил ему мозги, что тот совершенно обалдел и разрешил сдать Батюшке экзамены «экстерном» – и Батюшка так лихо это сделал, что его приняли сразу аж на второй курс!!! Во как! Кому расскажешь – не поверит. Однако, так оно и было (кто не поверил – спросите у Батюшки).
Ну, и началась учеба и веселая студенческая жизнь. Время было хорошее, конец 50-х, «оттепель», фестиваль молодежи, дешевые пивные на каждом углу и т.д., но по-скольку подробностей я не знаю – то буду краток. Вскоре Батюшка познакомился с моей будущей матушкой (что было не так уж сложно, ибо она как уроженка Чебоксар тоже жила в общаге), через некоторое время они поженились – а тут и я родился! Все по пра-вилам! И свои первые четыре месяца я провел в Доме Студента, как официально назы-вается здание со шпилем на Воробьевых горах. А потом, недолго думая меня сплавили в Октябрьский – надо было заканчивать учебу, куда деваться. С этого, собственно, и на-чинается мое Розовое Детство, отдельные эпизоды которого я вспоминаю лет с пяти или чуть пораньше. Хотя самое первое воспоминание у меня связано с Москвой: будто бы мы с Батюшкой гуляем по территории МГУ, и он высоко подкидывает небольшой мя-чик, тот падает и катится вниз по зеленому склону – эпизод буквально секундный, ведь было мне тогда всего…
Но вернемся в Октябрьский. Дед с Бабой Ирой получили огромную трехкомнат-ную квартиру в пятиэтажном «сталинском» доме в центре города. Впрочем, огромной она мне казалась тогда, когда я сам был маленьким, а позже я осознал, что это обычная «распашонка». Две комнаты средних размеров, третья – смежно-проходная – поменьше, длинный и не особо широкий коридор буквой «Г», упирающийся в небольшую кухню, раздельный санузел – все достаточно просто, но что ценно: толстые кирпичные стены и перегородки (слышимость почти нулевая, не то, что в нынешних коробках), высокие потолки (тот пятиэтажный дом по высоте равен современной девятиэтажке), кладовка, два встроенных шкафа вдоль коридора и наличие стенного кухонного «морозильника». Что это такое, спросите вы? Поясняю. Стена под окном от пола до подоконника – полая, оставлена лишь стенка в один кирпич со стороны улицы и в ней просверлено отверстие, а из кухни – дверцы и полки внутри. Вот тебе и морозильник! Естественно зимой, когда мороз. Да и летом там спокойно можно держать всякие соленья-варенья. Но хватало и недостатков.
Во-первых, стены были просто оштукатурены и до середины высоты покрашены масляной краской (а кто и когда изобрел обои, вы не знаете?); во-вторых, пол был не паркетный и не линолеумный, а обычный дощатый и местами скрипел; в-третьих, не было горячей воды, а громоздкая газовая колонка висела над ванной, поэтому помыться проблем не было, а вот для мытья посуды воду приходилось греть в чайнике. И, в-чет-вертых, в доме не было лифта. Зато был полуподвал, состоящий из системы коридоров и кладовых – по одной на каждую квартиру. По-моему, идея замечательная! Ну, где еще можно квасить капусту, солить огурцы, хранить картошку и т.п.? Нет, подвал – это вещь незаменимая (конечно, если не живешь в деревенском доме с погребом). Ну и поскольку крыша была не плоская, а двускатная, то и чердак имелся в наличии, где некоторые хо-зяйки сушили белье. Но и во дворе это можно было делать совершенно спокойно, ибо в те времена никому и в голову не могло бы придти, что кто-нибудь попытается это белье украсть.
Семья у нас была довольно большая: Дед, Антон, Маша, Баба Ира, ее матушка Ба-ба Лида и бабушка Баба Аня, которая мне приходилась аж прапрабабушкой. Ей уже пе-ревалило за 90, и целыми днями она сидела в кресле, одетая в старинный халат и капор, изредка вставая и мелкими-мелкими шажками, опираясь на палку да держась за стенку, доходила до туалета и обратно. Мне было года 3-4, когда она умерла, но я ее помню. Мы с бабой Лидой жили вместе с ней в дальней комнате, выходящей окнами во двор, большую часть которой занимали две огромные старинные кровати, садиться на кото-рые днем не разрешалось никому кроме меня (но я в основном прыгал на них как на ба-туте); Дед и баба Ира обитали в проходной комнате (там кроме кроватей стояли стол и книжный шкаф); а Антон с Машей жили в гостиной (хотя возможно кто-то из них ноче-вал в нашей комнате, ибо в гостиной стоял только один раскладной диван, кроме двух столов и второго шкафа).
Так мы и жили, а когда мне исполнилось два года, Батюшка с Матушкой благо-получно закончили МГУ и на три года умотали в Африку – учить негров грамоте. Как им так подфартило, не знаю до сих пор, ведь для этого надо было изучить французский язык почти в совершенстве. Впрочем, они и английским владели достаточно хорошо (а я не могу выучить до сих пор). Воспитывала меня в основном баба Лида (поскольку бы-ла на пенсии), кормила-поила, одевала-обувала и водила гулять, а иногда и порола рем-нем за какие-нибудь провинности. Впрочем, гулять ей помогали все обитатели нашего двора и делали они это с большим удовольствием. Надо отметить, что в те времена лю-ди были совсем другими и жили по-иному, особенно в провинции. Это сейчас мы едва ли знаем ближайших соседей по лестничной площадке, да и то в лицо, а не по имени; а уж кто живет на других этажах или в других подъездах (я уж не говорю про соседние дома) – понятия не имеем, а самое главное, что и не хотим никого знать. А в маленьком Октябрьском с населением в 100 тысяч обитатели одного двора хорошо знали друг дру-га, и не только знали, но дружили и общались, и ходили в гости, по делу и просто так, за солью и за хлебом; предварительно звонить было не принято (впрочем, телефонов тогда было очень мало, в нашем доме они стояли, может быть, в двух-трех квартирах, вклю-чая нашу); многие днем даже не закрывали на замок входные двери, подвалы и чердаки никогда не запирались, потому что ни жуликов, ни бомжей просто не было. Нет, жули-ки и воры существовали, конечно, во все времена, но ни одной квартирной кражи в на-шем районе я не припомню. А убийства и драки были, но об этом – позже.
Естественно, народ кучковался по группам: автолюбители, пенсионеры, домо-хозяйки, молодежь и т.д., но все равно существовала какая-то незримая единая суб-станция, которую можно было назвать «наш двор». И каждый квартал или группа квар-талов имели свое неофициальное название, но прежних вражды и соперничества как в 40-50-х между ними уже не существовало, и такие фразы как «ты в наш двор не ходи» или «по нашей улице не проходи» мне пришлось услышать лишь пару-тройку раз, да и то гораздо позже. А пока я был маленьким, дальше нашего двора меня и не выпускали; а когда я подрос и мог гулять самостоятельно, то бдительная баба Лида сидела у окна и внимательно следила за тем, чтобы я никуда не убежал; а я периодически подбегал под окно и кричал: «Бабуля! Кинь мячик!» или «Вынеси велосипед!»; а она звала меня до-мой, высовываясь в форточку.
Воспоминание. Мне – лет пять, а Батюшка, только что вернувшийся из Африки, привез мне в подарок такую игру: три попугая сидят на жердочке, и их можно сбивать, стреляя из игрушечного пистолета короткой стрелкой с липучкой. Помню, вся семья со-бралась за большим столом в гостиной, Батюшка достал попугаев и поставил их на край стола (а напротив меня сидели Дед и Маша), и я уж зарядил пистолет, но тут Маша как бы в шутку сказала: «Ты только Деду в глаз не засвети!», все посмеялись, но Баба Ира вдруг спохватилась: «А вдруг и правда засветит? Иди-ка ты в другую комнату!» И меня вместе с попугаями переплавили в соседнюю комнату, где я и начал тренироваться в стрельбе. Тогда я еще не соображал, как правильно надо целиться, держал пистолет на уровне живота, согнув руку в локте, и никак не мог понять, почему стрела летит гораздо выше. Позднее я приноровился и стрелял без промаха, но попугаи мне постепенно на-скучили, и со временем куда-то растерялись, и я с удовольствием стрелял куда попало: в стены, двери, кота Борьку и т.п. – естественно, когда никто не видел.

2

Октябрьский – город уникальный по своей планировке. Он и расположен весьма оригинально, на правом берегу речки Ик (небось, и не слыхивали о такой?), которая впадает в Каму, и по которой проходит граница между Башкирией и Татарией. То есть город-то башкирский, но татар в нем живет гораздо больше, как мне кажется. По край-ней мере, в нашем классе татары составляли процентов 70-80, я это узнал совершенно случайно, когда мне в руки попал классный журнал. Для русского человека что татары, что башкиры – все едино, и имена и рожи у них совершенно одинаковые; а я никогда не интересовался, кто есть кто из моих друзей-приятелей. Да это и не важно было, в те вре-мена все жили мирно и дружно, не было никаких разногласий на национальной почве, никакого землячества, никаких косых взглядов и намеков; и даже в драке ни один из соперников не позволили бы себе обозвать другого «татарской мордой» или «гребаным русским».
Еще одна особенность реки Ик – то, что она служит границей так называемых ча-совых поясов. То есть в Татарстане время московское, а в Башкирии – местное, два часа прибавляется. Из-за этой разницы мост через Ик – сооружение длиной едва ли 30 метров – в шутку называют «самым длинным мостом в Мире», ибо если входишь на него с та-тарской стороны, к примеру, в пять часов, перешел на ту сторону – уже семь! Два часа идешь, получается – вот какой мост! А на самом деле это было выгодно и удобно только для алкашей, которые после семи часов (если вы помните, водку тогда продавали до се-ми) имели возможность смотаться на ту сторону и приобрести желаемую влагу в бли-жайшем населенном пункте. Таких личностей называли «антисемитами», но существо-вала ли такая практика на самом деле, или это всего лишь хохма – я не знаю. Но то, что дорога в Татарии сразу за мостом становилась уже и хуже – это факт, известный всем автомобилистам.
Если быть точным, то город моего детства нельзя назвать речным городом, живо-писно раскинувшемся на крутом зеленом берегу (как, к примеру, Ярославль), и сам Ик – речка мелкая и узкая; и до первых домов от моста нужно идти минут десять, мимо де-ревни (ее жителей называли «иковские»), мимо рощи и мимо небольшого, но чистого озера под названием Котлован, куда все ходили загорать и купаться. Тут и начинается город, сначала новый микрорайон с Дворцом пионеров, построенным в начале 60-х; по-том квартал детсадов и яслей, расположенных по обе стороны длинного узкого парка (по-моему, он называется Парк Победы, но мы в нем никогда не гуляли). Парк упирает-ся в задницу самого большого и монументального здания в городе – Горсовета, фасад которого выходит на главную городскую площадь, в центре которой зимой ставили ог-ромную искусственную елку и строили ледяные крепости. Но центральным ядром Ок-тябрьского все же считается не площадь, а проспект Ленина, начинающийся от площади и спланированный в виде широкого бульвара, завершаемого другой площадью по-меньше. В начале проспекта, напротив Горсовета и лицом к нему стоит внушительный гранитный памятник дорогому Ильичу, естественно в кепке и с протянутой рукой. С левой стороны площади (если встать лицом к Ленину) здания стоят полукругом, в них расположены почта, телеграф, еще что-то, а дальше длинная улица идет на север, пере-секая еще одну площадь, на которой стоит спортивный центр с бассейном (за которым, в свою очередь, начинается Центральный Парк с качелями-каруселями и чертовым коле-сом), выходя к заводам и фабрикам, которые почти вплотную примыкают к предгорьям южного Урала. И где-то в этом районе находится стадион, но т.к. на нем я был всего один раз и очень давно, то точнее его расположение указать не могу.
Справа от площади разбит небольшой сквер, ведущий к еще одному солидному сооружению с колоннами в стиле сталинского ампира – так называемому Дому Техни-ки. Почему он так называется, я не знаю до сих пор, но его ядро составлял концертный зал (помнится, я был там всего на одном концерте местной самодеятельности, хотя во-круг здания ходил миллион раз). А за Домом начинается еще один парк, наш любимый, который мы почему-то называли просто «Поляной» и ходили в него с удовольствием. Угловые дома по обеим сторонам площади завершаются красивыми башенками, а в том, что ближе к Дому Техники, расположен самый крупный городской ресторан «Де-вон», размером с небольшую московскую забегаловку.
На проспекте стоят самые высокие пятиэтажки, длиной чуть ли не с квартал, при-мерно посередине его пересекает ул. Лермонтова, южная часть которой выходит к глав-ному входу на Поляну, а северная упирается в рыночные ворота; вторая небольшая площадь образуется на перекрестке с ул. Губкина, свернув по которой налево, прихо-дишь к Автовокзалу. На площади угловые дома не полукруглые, но украшены такими же башенками, в них находятся ателье мод, хозяйственный и большой спортивный ма-газины; а дальше проспект становится обычной улицей, но не утрачивает своего цен-трального значения, ибо следующая пересекающая его улица спланирована в виде большого полукруга, дуги которого начинается от ул. Губкина (одна от Автовокзала, другая – от ворот моего детсада); а еще через квартал его дублирует второй, еще более широкий полукруг, хвосты которого выходят уже на окраины города. И этот перекре-сток образует еще одну площадь, на которой расположен ЗАГС.
Далее по проспекту этажность домов уменьшается, только по левую сторону в на-чале 70-х выстроили новый микрорайон №50 из нескольких девятиэтажек, а направо и наискосок улица ведет к 25-му микрорайону, тоже более современному. Ну а если про-должать идти по проспекту Ленина, то через 2 или 3 квартала с левой стороны и будет стоять знаменитый Нефтяной техникум. И это уже считалось западной окраиной горо-да, дальше расположен только комплекс больницы с санэпидемстанцией, а за ним – по-ворот направо к кладбищу. Это казалось так далеко – на автобусе надо было ехать, что ты! Кстати, на автобусе я не ездил никогда и поэтому не могу точно вспомнить, сколько маршрутов мог тогда позволить себе наш городской бюджет: определенно был один, хо-дящий по проспекту от центральной площади до кладбища (по-моему, и сам автобус-то был «одна штука», ибо ездил он с интервалом не меньше часа), но возможность наличия еще одного, доезжающего по Губкина до Вахтовой, я не исключаю. Сам же Автовокзал вполне оправдывал свое назначение: довольно много маршрутов возили людей в окре-стные деревни, поселки и на заводы, включая такие важные «центры» как Туймазы и Уруссу, где находились железнодорожные станции. И конечно же, более комфортабель-ные «Икарусы» регулярно отправлялись в столицу автономии Уфу (200 км. – 4 часа ез-ды, не хухры-мухры) и в Аэропорт, расположенный, как ни странно, совсем недалеко от города, так что летать из Москвы на самолете было гораздо быстрее и удобнее, чем на поезде – и не намного дороже по тем временам (самолет-то АН-24, «этажерка»).
Кстати, в Уфе проживали две родные сестры Деда, тетя Лида и тетя Вера (для про-стоты их все называли Тетушками), и один или пару раз я у них бывал (почему-то очень яркое воспоминание: мы сидим на кухне и наворачиваем обалденно вкусные малюсень-кие сосисочки – больше таких я не пробовал нигде), но ездили мы туда скорее всего на батюшкиной машине, ибо путешествие на автобусе я бы запомнил. А на самолете ле-тать приходилось, но об этом позже.
Сразу за Поляной, на противоположной от центрального входа стороне (а значит, в черте города), расположен так называемый Зеленый поселок с обычной одноэтажной деревянной застройкой; такие же деревянные дома стоят по улице, идущей от ворот моего детского сада к 18-му микрорайону, застроенному «хрущевками»; далее опять по-селок – и дорога упирается в ворота колхозного Сада. Этот Сад представляет собой об-ширную территорию, разбитую на участки по шесть соток, но никаких дач или домиков на них строить не разрешалось. Только огород. Но небольшая будка для инвентаря и мелких хозяйственных нужд, конечно, имела место быть. Кстати, на нашем участке, как впрочем и на других, вызревали отличные сладкие помидоры без всяких там парников (что значит – континентальный климат!), но меня в то время мало волновали грядки с овощами (хотя всю зиму мы ели свою картошку с квашеной капустой), потому что я с удовольствием играл в «саранчу», с завидным аппетитом наворачивая клубнику, мали-ну, вишню и многочисленные сорта смородины. Но самое ценное наше приобретение – это гигантская развесистая «ранетка», растущая напротив будки в центре участка. Яб-лочки на ней вырастали небольшие, продолговатой формы (как сливы) и темно-крас-ного цвета – но такие вкусные, что ум отъешь! Терпкие, кисло-сладкие, сочные, с непо-вторимым ароматом – я просто балдел! И каждый год их было так много, что, бывало, смотришь на яблоню и не поймешь – красная она или зеленая, чего на ней больше: яб-лок или листьев. Я уплетал эти ранетки за обе щеки, а Дед чего только из них не делал: и варенье, и сок, и домашнее вино – и все равно казалось, что конца им не будет. К кон-цу лета я их уже не ел, а просто заталкивал в рот целиком, жевал, пил сок, а потом вы-плевывал мякоть с косточками. Ох, и вкуснотища была! И что примечательно: таких яблочек я не видел больше нигде, ни в садах, ни на рынках, и до сих пор я жалею, что несколько лет назад нашу уникальную «ранетку» спилили – то ли она засохла, то ли просто отжила свой век. Кроме нее на нашем огороде росла пара яблонь с обычными яблоками (я их и не ел почти) да еще одна белая «ранетка», почти такая же вкусная, но плодоносила она очень мало и редко (к тому же и сама яблонька была с гулькин нос); и только один раз за много лет все получилось наоборот: на красной яблоне плодов почти не уродилось, а белая вдруг выдала по полной программе – и уж тогда я наелся от пуза.

3

Наш дом стоит в самом центре проспекта Ленина, с правой стороны, если идти от памятника. Как я уже упоминал, он представляет собой длинную кирпичную пятиэтаж-ку, метра на три от земли облицованную рустом, но есть в нем одна особенность: посе-редине в него встроен кинотеатр «Фонтан». Именно встроен, а не пристроен, он занима-ет три первых этажа, огромное фойе и два зала по бокам тянутся поперек здания и вы-носятся в наш двор в виде двадцатиметровой полукруглой пристройки. Вернее, стены плоские, а торец полукруглый. А так как в этих стенах есть только полуподвальные окна из художественной мастерской да пара окон под крышей из кинобудки, то «свою» стену мы использовали как могли: то пинали в нее мячик, то ходили по узкому карнизу, тя-нущемуся по всему периметру на полутораметровой высоте, а то швыряли шурупом с навинченной гайкой, начиненной серой от спичек – при удачном попадании эта «бом-ба» оглушительно взрывалась, а гайка с шурупами со свистом разлетались в разные сто-роны. А Батюшка с удовольствием ставил в углу свою машину, когда приезжал домой. Вход в «Фонтан», естественно, со стороны бульвара. И всех жителей нашего дома (и меня в том числе) называли «фонтановскими». Вот мне была лафа: вышел из подъезда, обошел дом – и в кино! Ну, ближе просто некуда. И билет стоил 20 копеек. Правда, на Губкина (по дороге к Вахтовой) находится детский к/т «Пионер», где билеты стоили 10 копеек, но и крутили там только мультики или детские фильмы. Я и туда ходил, но в самом раннем детстве, еще вместе с бабой Лидой. И еще «восьмое чудо света»: в фойе «Фонтана» стоял огромный телевизор с диагональю – боюсь соврать – ну, метра два (правда, черно-белый), крутили по нему всякие «Новости дня» и т. п. Такого я больше не видел нигде. Кстати, напротив входа в к/т, в середине сквера находится настоящий фонтан, и в летнюю жару детишки в нем с удовольствием плескались.
На пересечении Проспекта и первого уличного полукруга стоит массивный ДК Строителей с киноконцертным залом, но туда мы почти не ходили – что ты, далеко! Еще один кинотеатр «Комсомольский» расположен с левой стороны забора, окружаю-щего «Поляну», недалеко от входа, и туда мы иногда захаживали; а в ДК Нефтяников, стоящим аж за рынком и даже ближе к комплексу гаражей (а за ним уже начинаются предгорья) я не ходил никогда. Хотя в гараж ходил с удовольствием.
Воспоминание. Мне – лет семь, я сижу в комнате, вдруг входит Антон и с хитрым видом манит меня пальцем. Я иду за ним, мы выходим на улицу, он таинственно мол-чит, но я соображаю, что мы идем в гараж. А надо сказать, что Батюшка в это время на-ходился в Москве, а машину оставлял в Октябрьском, но Антону ездить не разрешал, поскольку прав у него не было, хотя водить он умел кое-как. Но Антон – не пай-маль-чик, нашел ключи от машины и гаража – и решил прокатиться, и меня прихватить. Ну, мы сели и поехали куда-то в горы, подальше от ментов. Петляли там, петляли, Антоша разогнался на пустой дороге – да и чуть не скувырнулся в пропасть, его развернуло – еле успел ручником тормознуть! Самое интересное, что никакого страха я в тот миг не испытал, и только гораздо позже до меня дошло, что мы могли элементарно разбиться – и не читал бы тогда ты, мой читатель, эти воспоминания о Золотом Детстве, ибо все детство на этом бы и закончилось. Позже, когда мы с Батюшкой переехали в Москву, он свой старенький «Москвич» оставил Антону в полное распоряжение, и тот рассекал на нем еще много-много лет.

Двор наш тоже в своем роде уникален. Сама площадка с беседкой, песочницей, бревном, столбами для бельевых веревок и т.п. с одной стороны ограничивается стеной «Фонтана», с другой – П-образным угловым домом, а с третьей к ней примыкает школь-ный двор, состоящий из огромного футбольного поля. А школа № 2 стоит в глубине, фасадом выходя на улицу, идущую мимо ворот «Поляны» к центральной площади и ресторану «Девон» (см. рисунок). В эту школу ходили и Антон и Маша после восьмого класса, а до этого они посещали школу № 15 – восьмилетку. Я до сих помню, как Тошка бегал по утрам в лютый мороз без шапки и без пальто, в одном пиджаке через двор на-прямик – так это было близко. Зимой на поле ставили хоккейную коробку, заливали во-дой, и мы катались по льду еще на старинных коньках, нацепленных на валенки. Но по-чему-то никто никогда не играл на этом поле ни в футбол ни в хоккей. Школьный двор был отгорожен железобетонным забором, который потихоньку ломался, и к 80-м годам от него не осталось ничего. А баскетбольные щиты стоят до сих пор, ничего им не дела-ется.

Соседний двор (с другой стороны «Фонтана») абсолютно симметричен нашему, в угловом доме находится аптека, а торцом к нему стоит дом, в котором позже жили пере-ехавшие из Уфы Тетушки. Тоже близко. Пройдя между этими двумя домами на ул. Губкина и перейдя ее, можно попасть во двор, граничащий с моим детским садом – та-ким путем я в него и ходил. В этом же доме расположен знаменитый магазин под на-званием «Мясо–молоко», но все его называли просто «Молочный», потому что мяса там не было никогда. Как сейчас помню: заходишь, справа – молочный отдел, где есть все: молоко (всегда разливное по 24 копейки за литр), сметана, творог, сыр, масло, маргарин и т.п., а слева, где должны быть мясо и рыба – пустой прилавок без продавца. Все равно продавать-то нечего! Так что мясо и птицу можно было купить только на рынке, но то-гда это дорого стоило. Зато молоко мы покупали через день по три литра (в бидончик!), и с шести лет мне была доверена эта почетная обязанность. А основной продуктовый магазин «Урал» находится на Проспекте почти напротив кинотеатра, а хлебный – на Лермонтова около входа на рынок. А если в нем не было хлеба, приходилось топать на Чапаева аж за Горсовет.
Ну, что ж, приблизительное представление о нашем городке вы получили, теперь пришло время рассказать о моей дворовой компании. Следует с удовлетворением отме-тить, что мы действительно кучковались в нашем дворе, а по соседнему только про-ходили: в магазин, детсад, школу, на огород и т. д. Во дворы на другой стороне про-спекта мы даже и не совались, а уж зайти на территорию «зеленовских» или «ико-вских» было равносильно самоубийству. Хотя, как я уже упоминал, особой территори-альной вражды у нас не существовало. Зато активно процветало попрошайничество, или уж не знаю, как это называлось. Но стоило лишь выйти на улицу, как обязательно подваливала компания и начинала «стрелять» мелочь. То ли денег на мороженое не хватало, то ли в этом был какой-то особый понт – не знаю. Но лично я, со своим дет-ским щекастым лицом, маленьким ростом и толстеньким тельцем, постоянно становил-ся объектом подобных нападок. Денег я, конечно, никогда не давал, рискуя нарваться на затрещину – но это было дело принципа, тем более что сам я не «стрелял».
Жил я в первом подъезде на третьем этаже, а на первом в первой квартире жил мой лучший друг и одногодок Колька Костенко. На три года был младше его брат Сережка, но он всегда тусовался с нами, тот еще хулиган. И я, когда шел гулять, обязательно за-ходил за ними, зная, что они дома – ведь если бы они вышли раньше, то обязательно не поленились бы подняться за мной – так уж у нас было принято. Также вместе с нами проводили время Ильдус, Димон и Сырчик, за которыми специально мы не заходили. Хотя из моего дошкольного периода я отчетливо помню только Кольку с Сережкой, ос-тальные проявились гораздо позже. Кроме них, у меня появились как бы «отдельные друзья детства», т.е. они общались со мной, а между собой – нет, хоть и знали друг дру-га. Первый – Рустик Мухаммедшин, который жил на четвертом этаже и ходил со мной в одну садовскую группу. Позднее он переехал в дом, где находится «Молочный», и он был первый, к кому я ходил не с целью вытащить на улицу, а просто в гости – посидеть, погутарить. Вторым, принимающим меня как гостя, был Серега Герасимов, живший в соседнем дворе. Его матушка дружила с бабой Ирой, ну и мы познакомились и подру-жились. Но вместе мы почти никогда не гуляли. Третий – Борис Ширяев, тоже одно-группник, а позднее одноклассник. К слову сказать, и Колька с Сережкой, и Рустик, и Серега учились во второй школе, а я – в пятнадцатой. Видимо, это стало семейной тра-дицией: отдавать детей в 15-ю, ибо директор школы жил в соседнем доме и был хоро-шим другом всей нашей семьи, да и со всеми учителями баба Ира была знакома. Итак, в саду была своя компания, в школе – другая, а во дворе – третья. Все свободное время мы проводили во дворе, играли в обычные детские игры, зимой с бабой Ирой мы ходи-ли «на поляну» кататься на лыжах, но подробностей я не помню, да, собственно, тот пе-риод моей жизни еще не считается тем Золотым Детством, о котором я собираюсь рас-сказать в своей правдивой повести.
Воспоминание. Батюшка, каждое лето приезжавший из Мали в отпуск, рассказы-вал много интересного о своей тамошней жизни, но мне больше всего запал в душу рас-сказ об обезьянке Люлю, жившей у них на вилле. И так мне захотелось эту обезьянку, так я упрашивал Батюшку привезти ее с собой! Он и пообещал, чтоб я отвязался. И вот я, захлебываясь от восторга, прожужжал всем уши в детском саду о том, что скоро вер-нутся мои родители и привезут живую обезьяну. И все мне завидовали черной зави-стью, а я ходил и гордился. И вот предки возвратились – и, конечно же, никого не при-везли. Батюшка объяснил это тем, что в нашем климате Люлю просто не выживет. Мо-ему горю не было предела! Однако я быстро утешился после того, как Батюшка решил придти к нам в сад и показать любительский фильм об Африке, который он снял на ки-нокамеру – и у меня опять появился повод задрать нос перед одногруппниками. Но без приколов не обошлось. Как сейчас помню тот день, я всем раззвонил, что вечером при-дет Батюшка с проектором и пленкой, а днем меня потянуло на подвиги – возбудился, видимо. К фасаду нашего детсада примыкал довольно высокий стилобат с площадкой, обнесенной перилами, и в эти перила в углу была вмурована труба для стока дождевой воды. И вот мне что-то стукнуло в голову, я забрался на площадку – и решил пописать в трубу! За коим занятием меня и засекла воспиталка – а тут как раз Батюшка идет! Вот это был кадр! Понятное дело, меня наказали, и в то время, когда весь детсад смотрел кино, я стоял в углу. Ну и домашний нагоняй от Батюшки мне был обеспечен. Вот такая фенька приключилась.

3

Как я уже упоминал, мне было пять лет, когда мои родители вернулись домой – и сразу же подали документы на развод, ибо жить с таким человеком как мой Батюшка – пытка та еще; я в полной мере испытал это на своей собственной шкуре, но об этом позже. Не буду вдаваться в подробности, я все это помню крайне смутно: нервотрепки, слезы, ссоры, бесконечные уговоры со стороны Матушки, увещевания со стороны бабу-шек, жесткие выпады Батюшки – все это тянулось бесконечно; Матушка успела выйти замуж, Батюшка поступил в аспирантуру и писал диссертацию, живя то в Москве, то в Геленджике, периодически наезжая в Октябрьский; я уже пошел в первый класс, когда наконец суд вынес постановление в пользу Матушки. Но… закон требовал для галочки спросить мнение ребенка, т.е. мое. И вот в один отнюдь не прекрасный день в нашей квартире собрались все: Матушка с мужем, Батюшка, Баба Ира и Баба Лида, моя учи-тельница и представители суда. И меня спросили: «С кем ты хочешь жить?». А что я мог ответить? Я ведь своих родителей толком и не знал, семь лет прожил с бабушками, при-вык к ним, к своим друзьям, своему двору, и никуда уезжать мне не хотелось – и естест-венно, что я с трудом выдавил из себя: «Хочу жить с Бабой Ирой». А значит – не с Ма-тушкой, и ушла она в слезах несолоно хлебавши. И хоть мне ее было очень жалко, и у нее в гостях я чувствовал себя очень хорошо – пересилить себя я не смог. И это была моя фатальная ошибка, как вы поймете позднее.
А теперь я хочу рассказать о человеке, сыгравшем в моей судьбе роль не меньшую, чем бабушки и Батюшка. Как вы уже догадались, речь пойдет о новом матушкином муже, которого звали Миша, но я его всегда называл Главным, потому что он действи-тельно был главным во всем, и мы с Матушкой всегда говорили: Как Главный скажет, так и будет. Человеком он был замечательным, полная противоположность Батюшке, живущий по принципу «Все отдал – богаче стал», отлично общался и ладил с детьми, постоянно шутил и разыгрывал кого-нибудь и никогда никому не навязывал свою во-лю. Родился он в Минске, там же окончил школу и физкультурный институт, был мас-тером спорта по плаванию и «надеждой Белоруссии» в этом виде спорта; но после ар-мии (а служил он в десанте) у него появилась мечта-идея: объехать всю страну от Мин-ска до Сахалина. И он двинулся на восток, добрался до Октябрьского (его пригласил туда его армейский друг Борташевич) – да там и зацепился. Еще бы: его сразу взяли тре-нером юношеской сборной, нападающим в местную ватерпольную команду и выделили двухкомнатную квартиру, правда, на окраине, почти возле Котлована. Самое смешное, что Батюшка сразу же познакомился с Мишей и почти подружился (Батюшка вообще знал всех и вся, постоянно плавал в Бассейне, а главный акробат города дядя Саша Громов был его лучшим приятелем), и именно он, судя по его рассказам, помог выбить эту квартиру, потому что главная архитекторша Октябрьского была, естественно, с ним в прекрасных отношениях.
Возможно, впоследствии Главный двинулся бы дальше, но… встретил Матушку, и не успел я оглянуться, как они поженились – и именно в ту квартиру я ходил к ним в гости на Уикенд. Кстати, Миша был младше Матушки на шесть лет, но разница в воз-расте им нисколько не мешала, а еще он хорошо пел под гитару, и в будущем он стал моим первым музыкально-вокальным учителем. И плавать он меня научил, хотя первые уроки мне преподал Батюшка.
Воспоминание. Мы вместе с Матушкой пришли в Бассейн смотреть матч между местной и приезжей командами, и сидим не на трибуне, а как «свои люди» внизу, у са-мого бортика, на скамеечке. Ватерполисты, как положено, выстроились в линию у во-рот, справа от нас Миша – в самом центре, судья свистит и бросает мяч в воду, пловцы срываются с места и плывут что есть силы – но Главный всегда на какую-то долю се-кунды опережает соперников, первый забирает мяч и отдает пас своим. И никто нико-гда не мог его опередить. И вот в очередной раз он забирает мяч – и сразу бросает его в ворота через полбассейна! И забивает гол – растерявшийся вратарь даже рот не успел открыть! Вот это был финт! Я так восхитился, что заорал и забил в ладоши, подпрыгнул на скамейке и со всего размаху саданулся затылком о кафельную плитку, покрывавшую стену. Ох, и больно же было, слезы навернулись на глаза – но я сжал зубы и терпел, а игра продолжалась, и наши как всегда выигрывали.

Конечно, были у Главного и свои недостатки. Например, он с трудом сходился с незнакомыми людьми, а уж если кто нравился – то сразу и на всю жизнь. Поэтому и друзей у него было немного, да и те почти все со временем порастерялись. На работе он ни с кем близких отношений не поддерживал, и сколько общительная Матушка не при-водила в гости своих подруг и не таскала его к ним на Дни Рождения – так они и оста-лись «за бортом». И если кто-то из бывших знакомых звонил, то Матушка брала трубку, а Миша заявлял: «Я таких не знаю!» и сам никогда не звонил. Еще он периодически обижался на Матушку из-за всяких пустяков (как она считала), и при этом замыкался в себе на три-четыре дня, а иногда и на неделю, приходил с работы, ложился на диван, открывал книгу – и молчал. Просто молчал, не говорил ни слова, а Матушка суетилась вокруг него, хлопотала, подносила еду и т.д. Меня нет – так он сам это называл. Если в этот момент я к ним приезжал, то его поведение не менялось (хоть я, понятное дело, ни-чем не мог его обидеть), но если приходили гости – с ними он вел себя как обычно. И это, конечно, были весьма неприятные эпизоды. А в остальное время общаться с Мишей было одно удовольствие, и я в нем просто души не чаял. Он постоянно меня разыгры-вал, шутил, придумывал разные игры; мы с ним рисовали, загадывали друг другу ребу-сы и писали стихи (как вам, к примеру, такие опусы: «Наш прославленный ковбой дро-жит от щели за шкафой» или «А у Миши за щекой таракан нашел покой» или «Миша лопал колбасу, ковыряяся в носу»?), иногда я ездил с ним на рыбалку (он был заядлым рыболовом), в бассейн я приходил (в Октябрьском) и приезжал (позже, в Питере) почти каждый день – короче, веселились как могли.
А что же твой Батюшка, спросите вы, был, наверное, страшным монстром? Да нет, конечно, в любой компании он был лидером, своим в доску, балагурил и пел песни под гитару; легко шел на контакт, заводил новые (в основном, нужные) знакомства, упорно добивался поставленной цели; умел охмурить, повлиять, пустить пыль в глаза, доказать свою правоту (а он всегда считал себя правым) – но это только на людях, а в семье его подлинная натура периодически вылезала наружу.
Воспоминание Матушки. Мне было, наверное, лет 10-12, когда она рассказала мне эту историю. Как вы помните, поженившись, они продолжали учиться в МГУ и жили там же, и есть ходили в так называемую Студенческую столовую, что расположе-на на первом этаже в зоне Б (где они обитали). А напротив расположена еще одна не-большая столовая, которую все называли «закусочной», ибо первых блюд в ней не по-давали, а на второе предлагалось «фирменное блюдо» – пельмени (со сметаной или с маслом по цене 34 и 31 коп. соответственно). А поскольку в Студенческой днем всегда выстраивались огромные очереди, то мои предки как-то зашли в Закусочную, взяли пельмени, то-се, а Батюшка, как язвенник, прихватил полстакана сметаны (была такая фишка, если вы помните). Сели они за столик, и Матушка, простая душа, взяла стакан со сметаной, да и плеснула немного в тарелку с пельменями (в те времена в пельмени сметану добавляли одну чайную ложечку) – ну чтобы вкуснее было. Пустяки, как гово-рится, дело житейское. Но надо было видеть реакцию Батюшки.
Он весь окаменел, позеленел, почернел, покраснел, побелел – и не слова ни говоря, взял стакан и вылил остатки сметаны Матушке в тарелку! После чего встал и ушел. Не-мая сцена, как у Гоголя. Вместе с ними за столиком сидела какая-то студентка, немного придя в себя, она сказала Матушке: Девушка, ради бога, только не выходите за него за-муж! На что маманя обреченно ответила: Да я уже вышла.
Второе воспоминание Матушки. Эту историю ей поведала Баба Ира, с которой она и после развода продолжала общаться. Случился какой-то праздник, гости и вся се-мья собрались за столом, ну, сидят, едят, то-се – вдруг телефонный звонок. Баба Ира подходит к трубе, говорит, и по ее разговору понятно, что звонит какая-то ее подруга из другого города, и что завтра она приезжает и просит встретить на ж/д вокзале в Туйма-зах. На что бабушка отвечает, что это само собой, Батюшка подъедет и встретит, нет проблем. Кладет трубку и возвращается за стол. Ну и начинает говорить, что завтра – короче, пересказывает разговор – но тут мой папаня каменеет и металлическим голосом заявляет, что он «не такси» и никого встречать даже и не подумает. Народ немного при-балдел, повисла немая пауза, и тут в тишине раздается спокойный голос Бабы Иры: И вот поэтому, товарищи, от него ушла жена… Батюшка вновь позеленел, покраснел и побелел, молча встал, отшвырнув стул, и ушел, хлопнув дверью.
Кстати, насчет частного извоза у него всегда была принципиальная позиция, хотя после Африки он всю жизнь ездит на машине. Я сам был свидетелем того, как какой-то мужичонка просто умолял его подбросить на вокзал (это было в Москве, он опаздывал на поезд, а мы остановились в центре), но Батюшка металлическим голосом повторял как попугай: Я не такси, я не такси. Так и не взял. А чего бы, спрашивается, не помочь человеку, если по пути? Да и лишняя «трешка» не помешала бы. Нет – принцип. Одна-ко, во времена гайдаровских реформ, когда деньги начали таять в воздухе, принципами пришлось поступиться: некоторое время он катался во Внуково, встречая и провожая людей. Вот такая фишка.

4

Ладно, о своих родителях, родственниках и друзьях я вкратце рассказал, можно возвращаться непосредственно к теме. А о чем я пишу? Правильно: о Розовом Детстве. Итак, в 67-м году я пошел в первый класс в 15-ю школу, а все мои друзья – во 2-ю. И только детсадовский друган Борис Ширяев попал в мой класс, но я как-то особо с ним не общался, как впрочем и с другими одноклассниками. Ибо все свободное время я про-водил с нашей дворовой компанией. Хотя, повторюсь, кроме Кольки с Сережкой, из то-го периода я помню только Рустика да Колю Вершинина со второго этажа. Я думаю, наши игры не отличались оригинальностью: мы играли в мини-футбол в беседке, гоня-ли на великах, прыгали по каркасам баскетбольных щитов, частенько ходили на Поля-ну, на Котлован, в кино на все фильмы подряд и т.д. и т.п. Пару раз я бил стекла в своем и соседнем доме, за что был нещадно порот; один раз разбил Кольке бровь камнем (опять попало), один раз меня цапнула собака – короче, воспоминания смутные и не за-нимающие центрального места в моем повествовании. Батюшка в это время писал дис-сертацию, живя то в Москве, то в Геленджике, временами наезжая к нам, Матушка жи-ла с Мишей в его квартире, куда я ходил каждый Уикенд – все шло своим чередом.
Летом 68-го Батюшка отколол такую феньку: посадил в старый Москвич Бабу Иру, Антона, Машу и меня – и повез нас в Геленджик! Первую ночь провели в Казани у ба-тюшкиного друга Ломоносова, вторую – в Москве (полагаю, что у тетки Натальи), а по-том уже почти сутки пилили до места. А место Батюшка нарыл – обалдеешь. В те вре-мена весь Геленджик располагался на Тонком Мысу, а на Толстом находилась закрытая взлетная полоса и… больше ничего! Кроме дома батюшкиных друзей, в котором мы жили. Ну, прямо хуторок в степи! И больше никакого жилья и ни одного человека во-круг. До моря – 10 минут пешком. Правда, и берег там не подарок: скалы, острые камни и водоросли, пока в воду зайдешь – купаться расхочется. Зато никаких туристов и дика-рей – красота! Так что лето я пробалдел. На обратном пути мы заезжали в Евпаторию и в Ростов-на-Дону, но это я уже смутно помню.
Прошел год. И снова мы совершили такое же путешествие, только в меньшем со-ставе. Накупались, едем назад, останавливаемся а Москве, Баба Ира уезжает на поезде домой, а мы поселяемся в Университете в батюшкиной комнате. Проходит день, два, август кончается, и тут я, наконец, спрашиваю: А когда же мы домой поедем? А Ба-тюшка мне отвечает: А мы никуда не поедем, теперь ты будешь жить здесь, со мной. Вот это был удар!!! И это вполне в стиле Батюшки: ничего не сказал, не предупредил, не обсудил, все сам решил – и поставил перед фактом. И попробуй возразить! А что тут возразишь? То, что моя безоблачная жизнь, мои друзья и мои интересы остались там, в Октябрьском; что эта гнусная пыльная Москва меня нисколько не интересует и на фиг не нужна? Так это он и сам прекрасно знал. И знал также, что я и слова не скажу, ибо с самого раннего детства он действовал на меня как удав на кролика. Что ж, такой харак-тер и такое воспитание. Ведь позже он сам не раз с удовольствием рассказывал в ком-паниях, как приехал в отпуск из Мали и обнаружил, что я в свои 2 с чем-то года не же-лаю ходить, а только быстро ползаю – и тогда он озверел и, как он выразился, «пинка-ми» за неделю научил меня ходить. А лет в 5 он точно так же пинками посадил меня на двухколесный велосипед – это я уже сам помню. Видимо, те и многие другие пинки и затрещины глубоко засели в моем подсознании.
Одного не могу понять до сих пор: почему Батюшка забрал меня именно после вто-рого класса, когда еще сам не обустроился в Москве, а не через год, через два, через пять? И ведь что примечательно: Матушка позже мне не раз рассказывала, что в тече-ние муторного бракоразводного процесса, он постоянно ей твердил: Да забирай ты его, он мне абсолютно не нужен. Однако после решения суда он что-то не предлагал мне пе-реехать к Матушке и Мише. И Баба Ира, которая в какой-то момент в его отсутствие да-ла слабину и поклялась Матушке, что отдаст меня ей после смерти Бабы Лиды, так и не отдала, просто из квартиры не выпустила – и все.
Вот так я оказался в ненавистной Москве, и начался совсем другой период моего Детства, далеко не розовый. Жили мы так.
Для тех, кто никогда не бывал в здании на Воробьевых горах, хочу пояснить его устройство. Оно состоит из нескольких зон: в центре зона А, где расположены аудито-рии, кафедры, ректораты, библиотеки, «профессорская» столовая, холлы, лифты, лест-ницы, зоологический музей с 25 по 30-й этаж (выше – уже шпиль, куда доступ закрыт) и т.п.; а по бокам – зоны Б, В, Г, Д, Ж, З , Е и К, которые, собственно, и являются обща-гой. Четыре основные зоны представляют собой два длиннющих коридора в виде буквы Т, по бокам которых расположены блоки. Каждый блок имеет две комнаты с общей прихожей, душем и гардеробом. В конце коридоров кухни и выход на лестницу, на сты-ке – холл с лифтами, место вахтерши и небольшой зал высотой в два этажа, в котором стоит телеящик, несколько рядов кресел и пианино. Что ценно: на стойке у вахтерши стоял телефон, по которому не только ты, но и тебе могли позвонить: достаточно было набрать номер, сказать номер блока и количество звонков – и вахтерша добросовестно звонила, пока вызываемый абонент не приходил. К нам, например, был «один звонок», а к соседу Ломоносову – два. Удобно, верно?
Жили мы в Зоне Б на седьмом этаже в блоке 707 с видом на парк со стадионом и теннисными кортами, м. «Университет», строящийся новый цирк и расположенный по обе стороны Ломоносовского проспекта квартал так называемых «домов преподавате-ля». В нашей восьмиметровой комнате помещались только полуторная тахта (поперек под окном) и секретер с откидным бюро вдоль одной стены. А вдоль другой вечером Батюшка раскладывал толстые подушки с той же тахты, и на них я спал. Вот такая на-чалась веселая жизнь. К тому же, оказавшись вырванным из-под плотной опеки бабу-шек – клушек, мне пришлось привыкать к самостоятельности. Ведь моя новая школа на-ходилась в глубине квартала домов преподавателя, и мне приходилось проезжать на ав-тобусе три остановки до метро, а потом еще пешком топать. В том же районе приютился детский клуб, куда я ездил заниматься музыкой и живописью – только на одну останов-ку дальше. По странному совпадению, этим же летом Матушка и Миша решили уехать из Октябрьского, и после долгих ухищрений они сумели обменять свою двухкомнатную квартиру на комнату в коммуналке. Но в Питере. Куда и переехали в сентябре. И в пер-вые же каникулы Батюшка показал мне, где вокзал, где кассы, где перрон, посадил в вагон – и вперед! Дальше я сам покупал билеты и ездил, и в Питер и в Октябрьский. Матушка с Мишей поначалу меня встречали – провожали, а потом перестали. Так я стал самостоятельным.
Мой день проходил примерно так. В 7-30 Батюшка просыпался (я будильника в упор не слышал), расталкивал меня и снова укладывался. Я вставал, умывался, одевал-ся, спускался на первый этаж, заходил в буфет при студенческой столовой (там народу было меньше), легко и быстро завтракал, садился на бас и ехал в школу. После уроков – обратно, и если папаня был дома, то мы вместе шли обедать, а если его не было, то я это делал один. Затем я гулял, а ровно в четыре садился за уроки. Ну а потом опять ехал на занятия. Вечером играл с друзьями, читал, учил устные уроки – а ровно в девять Ба-тюшка меня укладывал спать. Ну и по каким-то дням я играл на пианино, а в бассейн ходил по субботам, благо он находился в подвале самого здания. И это – единственное, что я делал с удовольствием.
Тут внимательный читатель, вероятно, должен спросить: а что означают фразы «ровно в четыре» и «ровно в девять»? Ты что, в интернате жил? Э-э-э-э-э, в этом то все и дело, это как раз начинаются те нюансы под названием «прелести жизни с Батюшкой». Дело в том, что батяня мой всю жизнь считал, что главное – это режим. Хотя сам ника-кого режима не соблюдал, ложился под утро, вставал в полдень, ибо был «совой». Но ведь и я именно с третьего класса почувствовал, что я тоже «сова», но Батюшку это аб-солютно не волновало. И с поразительным упорством он укладывал меня спать в девять часов (а попробовал бы я придти домой хоть на пять минут позже – был бы жуткий скандал), а сам продолжал работать – и страшно злился, если замечал, что я долго засы-паю. А как я мог заснуть сразу, да еще при свете? К счастью, вскоре ему самому это на-доело, и он стал уходить и гасить свет, и я мог спокойно полежать и подумать о смысле жизни.
Еще одна дурацкая теория Батюшки: «отдых мозгов после уроков». Это объясняет мои прогулки после обеда. А с кем гулять-то? Мои друзья, как все нормальные ученики, в это время делали уроки, а потом выходили. А мне к четырем надо было идти домой! Как штык! Один раз я, помнится, заигрался и задержался примерно минут на двадцать – так Батюшка так озверел, что я еще три дня ходил в ступоре.
Далее. Едва мы обосновались в Москве, как неугомонный папаня тут же запихнул меня в два кружка: на музыку и живопись. Опять же не спрашивая моего согласия. Не могу отрицать, что музыкой я интересовался, слушал современные песни, с удовольст-вием сам что-то пел, бренчал на гитаре, шлепал по клавишам пианино, заходя к соседке на втором этаже, но научиться играть профессионально – такого желания не возникало никогда. Конечно, я не возражал, в детстве все попробовать хочется, и поначалу это ка-залось интересной игрой, через полгода стало надоедать, а через год я полез на стенку! Но сказать об этом Батюшке? Пойти против его воли? Ну, сами понимаете… И все-таки, забегая вперед, скажу, что «борьбу с пианино» в итоге я выиграл, единственный раз в жизни пойдя против Батюшки. Дело в том, что на третьем году обучения нас на-чали мучить гаммами и ввели дополнительные занятия по сольфеджио – и тут я на-столько ошизел, что гигантским усилием воли переборол свою кроличью трусость и вы-ложил все карты на стол. Как ни странно, Батюшка меня понял и не стал особо возра-жать, и с пианино было покончено. Но сколько нервов и крови было попорчено за эти три года – знает только моя язва.
С живописью дело обстояло немного иначе. Рисовать я действительно умею (то-чнее, срисовывать чужие картинки, что мне особо нравилось), занимался этим с раннего детства – но рисовать карандашом, а не красками. А краски я всегда ненавидел. Но раз-ве объяснишь это Батюшке? Любишь рисовать? Умеешь? В кружок – вперед, учись! И целый год меня колбасило от бесконечных натюрмортов, пока не пришли новые учени-ки, а мы – нас было всего двое: я и Надя Столповская – не попали в привилегирован-ную старшую группу. Тут наша учительница предоставила нам полную свободу дейст-вий, сама занималась с «младшими», а мы вдвоем сидели в отдельной комнате и зани-мались всем, чем угодно, но только не живописью: то лепили папье-маше, то делали коллаж, то плакаты, то просто болтали, а то читали на два голоса пьесы Шварца. Коро-че, за последние три года ни одного гнусного натюрморта я не написал, что радует. И когда мне пришлось не по своей воле прекратить эти занятия (почему, я объясню позже) – это было единственное, о чем я пожалел.
С бассейном было проще. По гороскопу я – крыса и рыба, люблю воду, люблю пла-вать, в Октябрьском ходил в бассейн постоянно, в Питере почти каждый день плавал в Мишином бассейне (он устроился тренером), поэтому на занятия я ходил с удовольст-вием. Но… не напрягался, за рекордами не рвался, и когда года через два ребром встал вопрос: либо переходить в спортивную секцию (а это шесть тренировок в неделю), либо бросать, то ответ я выбрал однозначный. И с легкостью бросил. И об этом ничуть не жалею.

5

Мои новые друзья: мексиканец Бенито, Серега Тропин и араб Алик. Вообще-то у Бенито, как у всякого мексиканца, было штук 15 имен, но мы называли его просто, а он скромно представлялся как Веня. Жил он в соседнем 709-м номере и был на год меня младше. Серега был старше на год и жил в другой зоне на 17-м этаже вместе с младшим братом Лехой, там же на 14-м жил Алик. По-моему, он тоже был помладше на год-два. Но учились они не в моей школе. Вот и вся наша компания. Естественно, в классе поя-вились свои приятели, но не более того, вне школы мы не общались, что и понятно. Ну а мы проводили время как обычно: футбол, хоккей, прятки, салки, беганье по лестницам, катание на лифте, посиделки на балконе 30-го этажа в Зоне А (вот это был вид), ну и мелкие шалости. Однако, один раз мы так «пошалили», что мало не показалось. Идея принадлежала Сереге. Дело в том, что на всех дверях нашей общаги, ведущих на лест-ницы и в залы с телевизором, были ручки с навинчивающимся металлическим набал-дашником. И Серега предложил эти ручки «навинтить». В смысле, открутить. Я вооду-шевился, Беню мы привлекать не стали, и в течение недели отвертели все ручки в двух зонах. Добычу мы складывали в картонную коробку и прятали у Сереги на этаже в ма-ленькой каморке для швабр и ведер, таких было несколько на каждом этаже, и они не запирались. Но вдруг Серега сказал, что у него хранить стало опасно, и мы перетащили коробку на мой этаж, стали ее прятать – а тут Батюшка из блока выходит! Это что такое, спрашивает. Ну, нам признаться боязно, мы и давай заливать, дескать, это не наше, это мы тут нашли и т.д. Батюшка хмыкнул, пробурчал: Ну-ну, и ушел. Нам бы, дуракам, тут же все перепрятать, но мы решили, что пронесло. Ан нет. Буквально на следующее утро вошедшая уборщица разбудила нас сообщением, что нашла наше сокровище, с твердым убеждением, что это моих рук дело. Верно, а кому еще? И тут Батюшка разозлился по настоящему (впрочем, он всегда злился всерьез, в том то и была его беда), и получил я такую затрещину, что чуть не сковырнулся с подушек. Как тут же выяснилось, злился он не потому, что я ручки отвинтил (подумаешь, дело житейское), а потому, что я его об-манул. Ибо он всегда говорил: Главное в отношениях – это доверие. А там, где обман – там доверия нет. А нет доверия – хорошего отношения не жди. Эх, Батюшка, знал бы он, сколько раз в жизни я его обманывал или говорил полуправду, или часть правды, или что-то утаивал и умалчивал! И я был вынужден это делать, даже преодолевая страх перед случайным разоблачением, учитывая его предсказуемую реакцию на некоторые вещи и не желая превращать свою жизнь в постоянный кошмар. Правда, позже он ут-верждал, что он все всегда про меня знал, а не знал, так догадывался, но молчал – но я-то лучше знаю. Кое о чем он безусловно догадывался, но не знал наверняка, так как за руку не ловил, а если в чем-то ловил, то уж не молчал, этого он не умеет.
Серега, пришедший в этот же день ко мне, тоже получил свой пинок под зад, и по-брели мы со скорбным видом эти ручки привинчивать на место. Это уже было не так весело. А один раз Алик пострадал за то же самое: за вранье. Зашел я как-то к нему, а тут его батюшка и говорит: Сходите в магазин и купите 100 г масла. И дает мелочь, только-только. А магазин был на первом этаже в зоне В. Ну, идем. Тут Алик и выдал «гениальную» идею: А давай, говорит, купим не 100, а 50 г масла, а на сдачу лимонада тяпнем! А надо отметить, что в те времена лимонад стоил недешево, и разрешалось нам его пить только по праздникам и Дням Рождения, в остальные дни перебивались гази-ровкой за три копеечки. Ну, мне-то что, отвечать не мне, лимонаду принять я всегда го-тов, давай, говорю. Так и сделали. Возвращаемся, Алик отдает масло, но батюшка-то не лопух, он сразу видит, что его в два раза меньше, и он начинает Алика пытать. Но Алик уперся: 100 да 100, после чего его папаша нахмурился, загнал его в комнату видимо для экзекуции, а меня выпроводил. Так что, ребята, нужно четко представлять себе ситуа-цию, в которой можно соврать, а в которой нельзя.
Кино у нас крутили по уикендам в огромнейшей аудитории 01 на первом этаже в секции Дома Культуры. Народу всегда хватало на любой фильм – а что еще делать по вечерам? Ну и мы не пропускали ни одного сеанса, тем более что по дороге в централь-ном холле стоял ларек с мороженым, и можно было попросить у родителей денег не только на кино. А мороженое нам тогда казалось просто сказочным, хотя это был обыч-ный пломбир в вафельном стаканчике за 19 копеек, украшенный кремовой розочкой. Но два раза на моей памяти на сеансе был просто лом. В первый раз крутили «Белое солнце пустыни», во второй – диснеевские мультики. Народ стоял во всех проходах, чуть ли не на головах друг у друга, и каким-то чудом Батюшка ввинтился в эту толпу, а меня пере-кинул через спинки кресел какому-то знакомому на колени. После сеанса выяснилось, что несколько рядов кресел вырваны из пола «с мясом».
Так мы и жили. Ели мы обычно или в Студенческой, или в Закусочной, но иногда «шиковали» и ходили в Профессорскую, где нас обслуживала знакомая официантка, которая хорошо знала Батюшку и почему-то очень любила меня. А я любил хорошо и много поесть, этого не отнимешь.
Воспоминание Батюшки. Сколько мне было лет, точно не знаю, но это было еще до отъезда родичей в Мали. Мы все вместе приходим в Закусочную, меня сажают за столик, а сами становятся в очередь. Через некоторое время ко мне подсаживается негр с полным подносом еды. Вскоре подходят родители и наблюдают такую картину: я со-средоточенно уплетаю чужую еду, а бедный негр стоит рядом и не знает, что делать! И я уже доедаю все, что было, целый обед. Ну, понятно, тут суматоха, они извиняются, пы-таются заплатить, но негр говорит, что вы, что вы, пусть ест, денег не взял и ушел – а я потом и свою порцию слупарил! Так что прокормить меня было сложно.

За год университетской жизни Батюшка ухитрился найти себе невесту, студентку того же МГУ, на 12 лет моложе и дочь весьма обеспеченных родителей. Как ему это удалось – одна из серий фильма «Таланты моего Батюшки». Представьте себе такую картину: ваша 20-тилетняя дочь, студентка-отличница, воспитанная в строгости и скромности, приводит в дом взрослого мужчину из общаги, прописанного в каком-то Октябрьском, пусть кандидата наук и младшего научного сотрудника со средней зар-платой – но еще и с довеском в виде 10-тилетнего оболтуса! Однако факт есть факт: они поженились, и мы переехали в роскошную четырехкомнатную квартиру в ЦКовском доме недалеко от метро «Кунцевская».
Не буду перечислять всех достоинств Оли – так звали новую жену, которую в роли «злобной мачехи» я даже представить себе не мог – ибо она обладала самым главным достоинством: уживаться с Батюшкой (они вместе по сей день) и ухитряться гасить его нервно-гневные вспышки. Чем не раз и меня уводила из-под удара.
Однако, квартира квартирой, а семья у нас была не маленькая. Мы трое, Олины ро-дители Дядя Боря и Тетя Юля, Олина бабушка (далее – Бабка) и ее брат Володя. Но это только до поры. Обосновались мы так. В большой комнате – молодожены, в спальне – родители, в одной маленькой – Бабка, в другой – мы с Володей. Все бы хорошо, да где-то через год Володя не придумал ничего лучшего, как жениться и привел в дом жену Людмилу, обладавшую весьма ехидным характером и жесткой бытовой хваткой, и по-этому у них с Батюшкой сразу началась скрытая вражда. Естественно, меня перемести-ли в гостиную на раскладной диван, через некоторое время родилась моя сестрица Аль-ка (этот ор по ночам я никогда не забуду!), а еще чуть позже – кузен Димка. Вот такая семейка получилась. Несмотря ни на что, Дядя Боря и Тетя Юля продолжали нести свой крест, напряженно работали, юные мамы сидели с детьми, Батюшка возвращался с ра-боты как можно позже (чему я несказанно радовался), а Бабка продолжала всех терро-ризировать.
Ох, уж эта Бабка! Ей уже тогда было лет под 90, но она была удивительно энергич-на, живуча и вредна. Она весь дом держала в ежовых рукавицах – просто Генералисси-мус какой-то! Самой главной фишкой ее была такая: раз в полчаса она проходила по квартире и заглядывала во все комнаты, просто так, с проверкой. И попробуй запереть дверь – сразу скандал. И все это терпели. Поскольку днем она сидела дома и кормила меня обедом по возвращении из школы, то больше всех с ней цапался я. Чуть что не так – и она норовила треснуть меня по башке своей костлявой рукой. Один раз в руке оказа-лась мясорубка, я чудом увернулся. Ну и Батюшка ее терпеть не мог и ругался периоди-чески.
Но бывали в нашей жизни и маленькие праздники. Это случалось в каждое воскре-сенье, традиция была такая. Дядя Боря и Тетя Юля вскакивали в 6 (!!) часов, шли на кухню и начинали активную готовку, у них было два фирменных блюда: блины и пиро-ги, пекли по очереди. Часов в 11 устраивался общий подъем, вся семья усаживалась за большим кухонным столом, ставился электросамовар, блюда с едой, и начиналась тра-пеза. Ох уж я оттягивался, однажды слопал 15 блинов, специально подсчитал. Иногда случались такие же совместные ужины, тогда на всех варилась одна большая курица, которая делилась так: детям – ножки, женам – крылышки и т.п., а Батюшке всегда дос-тавалась шея. Он радостно потирал ладони, широко улыбался и причитал: О как я люб-лю шею, как я обожаю шею! Позже, когда мы уже жили отдельно, если нам случалось готовить куренка, он брал себе самый большой кусок грудки и ворчал: Как я ненавижу эту шею! Но в целом мы жили неплохо, дефицитные продукты приносились из ЦКов-ского распределителя и министерского буфета, в холле стояли полки с кучей книг, и я читал запоем, стол для уроков у меня был свой, и уроки я учил уже по своему методу, сразу после обеда, благо Батюшка не мог проследить.
Только суббота была для меня иногда, как бы сказать, немного омрачена. Во-пер-вых, дома был Батюшка. Если в школе все было нормально, то я особо не переживал, но если я получал очередную «глупую» двойку (а я получал только глупые двойки – за невнимательность, за выкрики с места, за разговоры и т.п.), то брел домой как на Гол-гофу, а приходя, сразу прятался туалете и сидел там до опупения, зная непредсказуе-мость реакции Батюшки. Он мог и посмеяться, а мог и садануть креслом об пол в поры-ве злости. Во-вторых, сразу после обеда Тетя Юля вручала мне огромный список и я шел в магазин покупать продукты, в основном, овощи. А так как касс тогда не было, и продавцы сами продавали и получали деньги, а магазин был один на весь район, и была суббота – то очереди были гигантские, и я от этого просто шизел. Правда, потом я мог идти гулять с чистой совестью.

6

Новая школа и новые друзья. Следует с удовлетворением отметить, что к 70-му го-ду в нашем районе были построены только 3 или 4 башни и детский сад, остальные про-должали строиться. «Своей» школы не было, и нам приходилось ходить в обыкновен-ную рабоче-крестьянскую школу почти к метро «Пионерская» через стройку и вечную грязь, что составляло минут 15. В отдельно стоящей башни жил я один, остальные дру-зья и одноклассники обитали в центральной сдвоенной башне. А именно: Костя Нови-ков, Сергей Мушкатеров, Сергей Сербучев (мой класс), Миша Дмитриев, Жека Калин-кин, Андрей Эвераус, Миша Кулышев (параллельный класс) и Витя Краснов (на класс младше). И только Марфа (это прозвище такое, а имени не помню) жил в третьей баш-не, но мы и общались с ним меньше. Я как-то сразу сдружился с Костей, мы сели за од-ну парту, в школу и обратно ходили вместе (обычно я поджидал его у подъезда, а если он выходил немного раньше, то заходил за мной, хотя мне было по пути, а ему – нет); перед тем как идти гулять, всегда созванивались и регулярно ходили друг к другу в гос-ти. Чуть позже к нам примкнул Мушкатер (или просто Муха), который, кстати, жил пря-мо над Костей, что создавало им дополнительный повод для общения. Обычно мы так втроем и кучковались, близок по духу был и часто примыкал к нам Дмитриев, осталь-ные присоединялись только при массовых играх в футбол или снежки. Самым люби-мым для нас развлечением было прыганье с качелей. Качели на нашей площадке были классные: высокие, широкие, без спинки и без ступора (т.е. на них можно было крутить «солнышко»), а площадка была песчаная. Вот мы и соревновались часами, кто дальше прыгнет. Великов не было ни у кого, зато были самострелы, и мы с удовольствием стре-ляли по воробьям. Так и шло время.
Учился я всегда хорошо. Два первых класса, под плотной опекой бабушек, я вооб-ще был круглым отличником, и до сих пор я храню две грамоты «за отличную учебу и примерное поведение». Потом контроль ослаб, и дневник мой запестрел различными отметками. Но самое интересное, что третий класс я закончил с одними четвертками, Батюшка даже расстроился, что ж, говорит, ты «середняк» какой-то, пусть лучше бы тройки с пятерками были. Но дальше так и было.
Одно из немногих достоинств Батюшки: он никогда не проверял мои уроки. Ибо он знал, что я всегда их делаю, такое уж у меня было воспитание. Но однажды…
Воспоминание. Пятый класс. Только начали изучать английский. С ним у меня проблем не было, ибо все пересказы я давал корректировать Оле, которая знала язык не хуже Батюшки, поэтому всегда получал только пятерки. Я, как всегда, с легкостью сде-лал домашнее задание, а тут дома случился Батюшка и вроде как в шутку говорит: Сде-лал урок? А дай-ка я проверю. Я спокойно даю ему учебник и называю номер страницы. Но надо знать моего Батюшку. Видя учебник в первый раз, он раскрывает его на первой странице и весело так читает первую же строчку: Сосчитайте от одного до десяти (на английском, естественно). И тут меня бросает в пот, потому что этого мы не проходили! Вернее, счет и цифры я знал, но учительница никогда не произносила такую фразу и упражнения этого не задавала, поэтому я хоть и слышу знакомые слова «from one to ten», но смысла понять не могу! Нормальный сын просто бы пожал плечами и попросил перевести, а нормальный родитель пожурил бы за бестолковость и перевел, но я начи-наю впадать в ступор, а Батюшка каменеть. В принципе, можно было догадаться по смыслу, но в том то все и дело, что как только я вхожу в стадию кролика перед удавом, мозги превращаются в жидкую кашу, и я напрочь перестаю соображать. Итак, Батюшка повторяет злополучную фразу раз, другой, десятый, все больше зверея, а я молчу и все больше ступорею – в конце концов он бросает учебник, обзывает меня тупицей, дает затрещину и выходит, хлопнув дверью! Вот такая проверочка уроков получилась. Боль-ше попыток не было.

К моим школьным успехам Батюшка относился по-разному. Над такими записями в дневнике как «Пришел в конце третьего урока, почему?» (это мы вместе проспали, а учитель думал, что я прогулял – кстати, уроки я никогда не прогуливал), «Разбил сво-ему другу зубы о парту» (это случайно получилось, мы играли), «Поддал по руке девоч-ке так, что груша полетела во взрослого папу» (это вообще перл для Нарочно не приду-маешь!), «разговаривал на уроке», «не слушал учителя», «поведение – кол», «поведение – два», он просто хохотал. За тройки ругал тупицей и посредственностью, а вот когда я приносил глупую двойку за то, что болтал и не смог повторить сказанное учителем – тогда он просто выходил из себя. Зато на общественную работу он точно так же как и я клал с прибором.
Что еще омрачало мое существование, так это батюшкин режим. Как вы помните, в те времена Ящик показывал только четыре программы, да и смотреть там было совер-шенно нечего. И только по первой после программы «Время – все о Нем и немного о погоде» заряжали какой-нибудь фильм. И именно в 9-30, когда вся семья усаживалась в холле перед Ящиком, Батюшка укладывал меня спать! Я лежал, слышал звук телевизо-ра, видел его свет на матовом стекле в двери, клял Батюшку и не мог заснуть. На сле-дующий день все одноклассники со смаком обсуждали какие-нибудь эпизоды из про-шедшего фильма (никто так рано не ложился), а я стоял, кивал головой и завидовал. Точнее, мне было просто обидно. Так что по Ящику я смотрел только классические сов-деповские сериалы: «Тени исчезают в полдень», «Майор Вихрь», «Сердце Бонивура», «Адъютант Его Превосходительства», «Капитан Тэнкиш», «Четыре танкиста», «Нас много на каждом километре» и т.п., которые шли до «Времени». Ну и знаменитый хок-кейный поединок СССР – Канада, конечно, не пропустили. Ну и всякие там утренние почты, а ну–ка парни, делай как мы, кабачок 13 стульев, вокруг смеха и т.д. Мультика-ми нас тогда не баловали, только по воскресеньям и в дни каникул, да и то все крутили бесконечного «Незнайку», а на такие сериалы как «Ну, погоди!» или японские мульты типа «Кот в сапогах» или «Без семьи» мы ходили в кинотеатры. И лимонад давали только на Дни Рождения.
Зато в Питере я отдыхал по полной. Это естественно, что встречаясь со мной 4 раза в году, Матушка баловала меня как могла, и я этим пользовался. Мне разрешалось: смотреть в любое время любую передачу по Ящику (в Москве – только вместе и по рас-писанию), крутить пластинки на вертаке (в Москве – даже не подходи), есть все что за-хочу в любых количествах (в Москве – то что дают), ложиться спать и вставать в любой час, пить лимонад, есть мороженое, ходить в кино и в бассейн – хоть каждый день. Ла-фа! Но была и ложка дегтя. Ибо Матушка постоянно уговаривала меня переехать к ней, и доводила меня этим до кондрашки. И главное, я с ней соглашался, но сообщить о та-ком решении Батюшке? Нет, тут кролик перед удавом просто падал замертво. И все-таки один раз я поддался на уговоры, переборол свой страх, выложил карты на стол, и даже часть вещей летом Матушка увезла (правда, тайком, пока Батюшки в городе не было) – но осенью я опять смалодушничал и так и не уехал. После чего уговоры со сто-роны Матушки прекратились. Так и не знаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы я переехал в Питер, и об этом я часто жалею.
После четвертого класса я совершил такой же вояж по маршруту Москва – Питер – Москва – Октябрьский – Москва, а после пятого традиция нарушилась. В Питер-то я съездил, а в июле-августе Мишу отправили в спортивный лагерь в Туапсе. Упускать ха-лявную поездку на море было глупо, и мы с Матушкой (которая работала учительни-цей математики и всегда имела отпуск летом) тут же присоседились. Эх, хорошо на мо-ре! Правда, Миша спуску не давал и загружал по полной программе наравне с другими учениками, но это не было проблемой. Отдохнули хорошо.
На следующий год я опять рванул в Питер, а на июль-август – в Чебоксары вместе с Матушкой и Мишей (а они туда и раньше постоянно ездили). Почему же не в люби-мый Октябрьский, может спросить докучливый читатель? Объясняю. Дело в том, что железнопробивной Батюшка ухитрился выбить для себя вторую длительную команди-ровку в Африку, на этот раз в ЦАР, хотя, по его словам, ему это стоило бо-о-ольших нервов. Олю с двухлетней Алькой он брал с собой, а для меня места не нашлось, рус-ской школы там не было. Ребром встал вопрос: а куда меня девать? Но Батюшка думал недолго и… сплавил меня обратно в Октябрьский! А поехать в Питер даже не предло-жил! Но меня и такой вариант вполне устраивал. Но прежде чем я перенесусь в город моего Детства, хочу немного рассказать о матушкиной родне.
Бабушка моя умерла, когда Матушке было лет 10, и ее взяла на воспитание сестра, то есть мамане она была тетей. Я ее называл Бабулей. Так вот, у Бабули было своих чет-веро детей: Миша, Вася, Ванюшка и Нюрка. Жили они в маленьком однокомнатном домике, который один каким-то чудом сохранился в центре Чебоксар. Я там бывал в глубоком детстве, но помню очень смутно. Со временем дети выросли, разъехались кто куда, домик снесли, а Бабуля с Нюркой получили однокомнатную квартиру в пятиэтаж-ке на втором этаже (без горячей воды, но с балконом) недалеко от железнодорожного вокзала. Очень удобно было: сходишь с поезда, 5 минут дворами – и дома! Судьба рас-порядилась так: Миша дослужился до генерала, долго работал в Польше, а потом обос-новался в Москве в трехкомнатной квартире на «Бауманской» (жена умерла, двое детей, живут отдельно, оба военные); Вася стал инженером и уехал в Ижевск (двое детей), Ва-нюшка выучился на дамского парикмахера, говорят, пользовался жутким успехом и всю жизнь прожил в родном городе (насчет детей не знаю, не видел, но жена была); а Нюр-ка… Нюрка – это особая статья. Образование у нее было – 4 класса, и она всю жизнь больше нигде не училась и не работала! Так и сидела при матери. Как ей это удалось при совдеповском тотальном трудоустройстве – ума не приложу. И еще она была таким уникальным крохобором и скопидомом – Плюшкину и не снилось. Сама она была квашня квашней, ходила в каких-то обносках, в старушечьих кофтах, хотя старинный сундук (я в детстве на нем спал) был набит хорошими вещами, насквозь пронафтали-ненными. Я сам однажды наблюдал, как она торговалась на рынке за каждую копейку. Хорошую колбасу, которую ей привозила Матушка, она никогда не подавала на стол, даже если приходили Ванюшка и ее муж Герман, живший отдельно, зато ночью ти-хонько кралась к холодильнику и лопала ее без хлеба и воды, сидя на кровати. В 80-х, когда мы уже жили на Волге не в Доме охотника, а снимали дом, она постоянно шепта-ла Матушке: Ты ночью-то, когда все спят, проберись в огород да нарви овощей-фруктов – а днем поспишь! Бывало, с поезда рано утром придешь в квартиру: Бабуля уже наго-товит, стол ломится. А Бабули не стало: на столе яичница из одного яйца, хлеб, два хи-лых огурца да три помидорки. А Нюрка все причитает: Хлеб ешьте, соль ешьте, яичницу ешьте и т.п., как будто разносолов немеряно. Заедешь с Волги в город на день-два, а Нюрка: Я вся больная, я вас не ждала, не готовила. А мы, говорим, сегодня в гости к друзьям идем. – Ну и слава Богу! Короче, мы про нее уже анекдоты рассказывали. По-нятное дело, никаких детей у нее не было.
Еще одна отличительная черта этой семейки: они все очень любили хорошо поси-деть и славно выпить, кроме женщин, конечно. Да ведь не просто выпьют, а еще силком заставят выпить любого зашедшего гостя, даже непьющего. А надо вам напомнить, что в те годы с водкой в провинции были проблемы, но у Нюрки знакомая работала на спиртзаводе и проносила водку в грелке, привязывая ее под одеждой к животу, и прода-вала ее по три рубля. Та водка называлась «резиновой», ибо пахла ужасно. Я помню, когда приходил Ванюшка, Нюрка доставала из недр гардероба какой-то занюханный флакончик, наливала ему стакан, он его жахал в один присест и продолжал сидеть как ни в чем не бывало.
Воспоминание Батюшки. Привезла его Матушкам в Чебоксары в качестве жениха с родней познакомить. Это еще в домике было. Ну, понятное дело, накрыли стол, на столе – четверть, сели – и давай внедрять. А Батюшка тогда практически не пил, из-за язвы и просто по жизни. Может, одну рюмку он и пригубил, а потом – как отрезал. Как же так? Сесть за стол да не выпить за такое знаменательное событие: младшая сестра, сиротка, замуж выходит! И стали они в него эту водку «вливать». Но вы-то уже поняли характер моего Батюшки. Кончилось это тем, что он озверел, встал и выкинул рюмку в окно вместе с содержимым! Немая сцена. Как они выкрутились из этой ситуации, я не знаю, но Батюшка с тех пор в Чебоксары – ни ногой.
Воспоминание. Мне – лет 20, мы с Матушкой сидим у Нюрки (почему-то не было Миши), в гости приходят Ванюшка и Герман, садимся за стол и – понятное дело. Ну, мне-то по барабану, я тогда цистерну мог выпить, а Матушке уже и третья не идет. И тут начинается двойной прессинг, пей – и все! Делать нечего, Матушка продолжает пить и запивать квасом, пьет – и запивает, пьет – и запивает. Я понять не могу, как она еще за столом сидит, а ей хоть бы что. Когда гости ушли, я ее спрашиваю, как ей это удалось. А она говорит: А я и не пила. Как так? Да так, набирала водку в рот, а потом, делая вид, что запиваю, выплевывала ее в квас! Вот до чего доходило.
Из всех описанных мною персонажей в живых остался только Генерал, в том году мы славно отметили его 80-тилетие. Такие дела.

7

Итак, осенью 73-го года я вернулся в свой родной город. Для начала мы пошли по-купать школьную форму, ибо из серой убожеской униформы, в которой все тогда ходи-ли, я благополучно вырос. Заходим в магазин, подходим к нужному отделу и с удивле-нием видим, что нам предлагают несколько фасонов вполне приличных костюмов. Вы-брали, купили, и даже строгий директор за годы учебы мне ни разу не сделал замечания за то, что я одет «не по форме». Впрочем, в нашей школе все ходили в обычных костю-мах, а по теплу – просто в рубашках, а девчонки в обычных платьях или мини-юбках и майках. Вот так провинциальный Октябрьский оказался гораздо демократичнее чопор-ной, самовлюбленной, снобистской и гниющей Москвы.
Почему-то меня зачислили не в мой старый класс, а в параллельный Б, где я никого не знал, что меня немного смущало. Как сейчас помню, как в первый раз я вошел в зда-ние школы, нашел свой класс, открыл дверь – и буквально наткнулся на здоровенного лба, который с ходу закричал: Ты новенький? Отлично, б…! Заходи, в п…! Садись, на х…! Обрадовался прямо как родному брату. И посадил меня за свою парту. Позже вы-яснилось, что это был главный хулиган, двоечник и второгодник Серега Тимофеев по прозвищу Сека. Я уже упоминал о том, что все хулиганы и двоечники меня почему-то очень уважали, а уж когда узнали мою биографию и то, что я хорошо рисую и не курю – зауважали еще больше.
Кстати, о курении. Чтобы осветить этот вопрос, я ненадолго вернусь в «кунцевский период». Я совсем забыл об одной фишке. Где-то в начале шестого класса Косте Нови-кову привезли из-за кордона настоящие джинсы, и он решил, что бегать и играть в наши детские игры ему больше несолидно, он якобы «повзрослел» – поэтому он надевал эти джинсы, ботиночки, выходил на улицу и гордо гулял вокруг дома. А мне джинсы были до лампочки, я всегда гулял в тренировочном костюме и кедах, у меня еще детство си-дело в попе – и раз Костя «отошел», то я стал близко общаться с Жекой Калинкиным, ибо наши интересы совпадали. Но прыгать с качелей уже поднадоело, и с целью разно-образия мы нарыли для себя очень интересный маршрут.
Старые москвичи знают, что кунцевская линия метро идет по поверхности, в на-шем районе параллельно Малой Филевской улице отгороженная высоким забором. А за ней проложены обычные рельсы, по которым идут электрички, и без всякой ограды, а еще дальше – широкая лесополоса до Кастанаевской улицы. Так вот, мы с Жекой нашли небольшую, уютную полянку около рельсов, где нас было не видно и не слышно. Спе-реди – рельсы, за ними склон и кусты, сзади – тоже склон и кусты. Даже домов не вид-но, и не слышно шума Рублевского шоссе. Мы как будто оказались в своем собственном мирке без надзора и контроля. И там уж мы оттягивались: жгли костры, плавили свинец и отливали из него разные штуки, подкладывали гвозди под проходящие электрички и… курили! Ну, захотелось попробовать, возраст такой. Но курили не сигареты (кто бы нам их продал, времена иные были), а самокрутки из опавших сухих листьев! Естест-венно, не в затяжку. В этом был какой-то особенный кайф. И баловство, ибо никто из нашей компании по настоящему не курил, а мне это и в голову не приходило. И матом ругаться тоже было не принято.
Воспоминание. Вернемся в седьмой класс. На следующий день после моего «вли-вания в коллектив» мы пошли на урок труда. Следует с удовлетворением отметить, что трудовые мастерские находились у нас на школьном дворе за небольшим стадионом (школа тоже была небольшой, не то, что 2-я). И вот в перемену все малолетние куриль-щики – Сека, Рома, Виталя, Паша, Ринат и т.д., и я с ними за компанию – сели на ла-вочку под забором. Все дружно закурили почему-то Беломор, и тут Виталя говорит мне: А ты куришь? Я вспомнил «железнодорожный» опыт, мне захотелось выпендриться, и я гордо брякнул: Курю! О-о-о, молодец, наш человек, – затянули все, похлопали по плечу и дали папиросу. Но не успел я прикурить, как Рома отчебучил довольно-таки странную фишку. Он вдруг вырвал у меня папиросу, выдул табак (именно выдул, а не выкинул и не докурил сам) и сказал что-то вроде: Ерунда все это, не стоит и начинать. Никто ниче-го не понял, но с тех пор никто не предлагал мне закурить, а я в компании курящих не ощущал себя белой вороной. Спасибо, Рома!

Надо ли упоминать, с каким воодушевлением меня встретили бывшие однокласс-ники, которые все хорошо меня помнили, но особенно обрадовался Боря Ширяев. Одна-ко школа школой, а «вся жизнь» по-прежнему оставалась во дворе и в дворовой компа-нии. И вот тогда к ее основному костяку – я, Колька и Сережка – примкнули Ильдус, Димон и Сырчик из соседнего 14-го дома (тот, что замыкал наш двор вытянутой бук-вой П), и иногда Каплан со 2-го этажа, причем с общего молчаливого согласия всей компанией верховодил я. Не могу вспомнить, почему с нами не общался Коля Верши-нин, возможно, в то время он куда-то уезжал. К Рустику Мухаммедшину и Сереге Гера-симову я продолжал периодически заходить в гости, но не более того, а Колька и Иль-дус общались с ними в школе. Периодически к нам присоединялись две девчонки: 10-тилетняя Лиля из соседнего подъезда, младшая сестра первой красавицы двора, и наша ровесница Ирка из «ильдусовского» подъезда по прозвищу Антилопа Джейран. Конеч-но, в футбол они не играли, но в салки зимой вокруг беседки – всегда пожалуйста. С этого и начинается Голубой Период моего Детства, о котором, собственно, я и собирал-ся рассказать в этой Повести.
Но двор двором, а какая обстановка ожидала меня в квартире? Баба Ира продолжа-ла работать, Дед вышел на пенсию, Маша училась а Петрозаводске (она поступала в МГУ, но не добрала полбалла, а вернуться домой было страшно), Антон в Уфе закончил медицинский, оттуда привез жену Наталью, их старшей дочке Катьке было года три. А при мне родилась вторая, Женька, Наталья с ней посидела немного – и обратно в Уфу, доучиваться, так что пришлось Бабе Ире через год выходить на пенсию и заниматься внучками. Антон работал терапевтом в поликлинике и подрабатывал на Скорой помо-щи, денег, естественно, было в обрез. А тут еще я на голову свалился. Молодая семья обитала в моей бывшей «детской» комнате, родители по-прежнему в спальне, а я – в гостиной, где стоял диван и письменный стол. И это меня вполне устраивало. Еще бы! Во-первых, я вновь оказался в любимом городе, в знакомой обстановке, в старой ком-пании; во-вторых, со стороны домашних я не ощущал никакого контроля и давления; в-третьих, я был избавлен от каждодневного общения с Батюшкой; а в-четвертых, Детство еще сидело в попе, и взрослеть я не собирался.
Вот это было время! Ни забот, ни хлопот, обязанностей минимум: встать рано ут-ром (это было самым сложным, я просыпался минут 10), отсидеть 5-6 уроков, быстро сделать уроки (с этим у меня проблем не было), сходить в магазин за молоком, иногда помыть посуду, поиграть с кузинами, а в свободное время – гулять, гулять и гулять. О будущей профессии думать было рано, режимом никто не напрягал, после ужина сиде-ли перед Ящиком (не забывайте про разницу во времени, мы смотрели те фильмы и пе-редачи, что шли до «Времени»), после 11-ти ложились спать, но при желании я мог еще и почитать немного. На уроках я постоянно рисовал «ковбойцев и хиппачей», т.е. пат-латых ребят в клешенных джинсах с гитарой в руках, потом эти рисунки передавались с парты па парту и обсуждались. Кроме меня, только еще один ученик нашего класса умел рисовать, его прозвище было Миня, и на этой почве мы с ним одно время кореши-лись. Самое смешное, что мы понятия не имели, кто такие хиппи, но слово было на слу-ху, старшие ребята ходили с длинными волосами, в расклешенных брюках неимоверной расцветки, с приемниками в руках (кассетники тогда еще были редкостью), пели песни под гитару – и это называлось хипповать. Иногда их еще называли «битлами», потому что слово тоже было нам знакомым, но о реальном существовании группы «Beatles» я узнал только к концу 8-го класса. С музыкальным образованием в провинциальном Ок-тябрьском тогда было туго.

Я уже упоминал о том, что с детства интересовался музыкой (но не классической, к которой нас упорно пытались приучить в школе) и очень любил петь. Но что я мог слу-шать? Только те песни, что звучали по телевизору, радио и в фильмах, на магнитофонах и пластинках. Т.е. обычную советскую эстраду, где тогда царили Кобзон, Лещенко, Бу-ячич, Захаров, Гуляев, Ободзинский, Магомаев, Кикабидзе, Отс, Строк, Ротару, Пьеха, Понаровская, Зыкина и немногочисленные ВИА. Ну и бардов, конечно: Высоцкого, Га-лича, Окуджаву, Клячкина, Ножкина, Токарева, Гулько, Городницкого, Берковского, Кима и т.д., песни которых пели все, кто умел держать в руках гитару, в том числе и Батюшка. А из Запада нам предлагали только наших «друзей»: Родович, Тома Джонса, Азнавура, Биешу, Моранди и конечно же «югославского соловья» Карела Готта.
Но из Мали Батюшка привез крутой по тем временам магнитофон «Грюнгдиг» и кучу пленок с записями джазовой музыки и одного единственного исполнителя – Са-льваторе Адамо. Они все тогда на нем просто помешались, я его слушал и дома и у Ми-ши, у которого тоже был мафон. Одну песню я даже выучил наизусть и записал на пленку, и помню до сих пор. В дальнейшем Батюшка совершенно не утруждал себя мо-им музыкальным образованием, он слушал свой джаз и балдел, эстрада ему была до лампочки, а в роке он не разбирался. На всех его пленках было записано только восемь песен «Битлз», да и то я узнал об этом лишь в 9-м классе. И вертак у него был, и диски – в основном, западная эстрада – но за четыре года совместной жизни он включил его только два раза: в первый раз поставил мне мюзикл «Оливер Твист» (на английском языке, чтоб он пропал), а во второй – Вертинского по просьбе Оли, которого я тогда еще не понимал. Так что основной музыкальный ликбез я проходил в Питере.
В начале 70-х Матушка и Миша получили однокомнатную квартиру в новом доме в районе под названием Веселый поселок. Далековато от метро (семь остановок на трам-вае), 11-й этаж, минимум зелени, все продувалось – но меня это вполне устраивало: ря-дом Торговый центр (не то, что в Москве или Октябрьском, где приходилось ходить по магазинам) и по дороге два пивных ларька, что сыграло немаловажную роль в моей уже взрослой жизни. Вот где Рязанов мог бы снимать свою «Иронию судьбы»! Так вот, у них была большая Ригонда, которую я мог слушать в любое время. Правда, в основном я слушал первый диск «Песняров», от которого просто балдел, того же Адамо (уникаль-ная запись с фестиваля Золотой Орфей) и пару миньонов «Поющих Гитар» с тогдашни-ми хитами «Карлсон», «Нет Тебя Прекрасней», «Проводы», «Воскресенье», «Синяя Птица» и «Соловей». Были и западные «африканские» диски, но творчество Рафаэля, Хампердинка, Холлидея или Беко меня не интересовало.
У Антонина тоже был старенький вертак, но с пластинками – полный аут, в музыке он абсолютно не разбирался. Единственное, что можно было слушать – это первый диск «Самоцветов» и миньон Марино Марини, а остальное – сплошные сборники той же «дружественной» эстрады, на одном из которых по недоразумению затесалась битлов-ская «Girl» с подписью «народная шотландская песня». Зато летом 74-го он осуществил свою давнюю мечту, на которую долго копил деньги – купил мафон. Не смейтесь, хо-роший новый аппарат стоил тогда 200 р. Но что он мог записать на свои пленки? Толь-ко песни с Телеящика да блатной бардовский репертуар с жутким качеством. Тут уж за год я наслушался Высоцкого и К.
У друзей моих никакой музыки не было, только родители Кости Новикова имели маг, но мы никогда не собирались для того, чтобы просто посидеть и что-то послушать, хотя в гости друг к другу ходили часто – видимо хватало других, более интересных за-нятий, и музыка нас не волновала. Та же ситуация была и в Октябрьском. И только в 9-м классе, вернувшись в Москву и попав в совершенно иную среду, я начал активно ис-правлять положение и со всей одержимостью провинциала вгрызаться в тяжелый рок. Но этот период уже не относится к безоблачному Детству и выходит за рамки моего повествования, к тому же он подробно описан в повести «Неглинный Мост», к которой я и отсылаю заинтересованного читателя.
Когда у Антона выпадал свободный вечер, мы поступали так: одевались и топали к Тетушкам, которые к этому времени из Уфы перебрались в однокомнатную квартиру в соседнем дворе. И что ж вы там делали? – спросит любопытный читатель. Да в карты играли! Была у нас такая страстишка и любимая игра «белот». Она похожа на префе-ранс, но попроще, и играть в нее нужно парами. Игра игрой, но мы с дядей не лыком шиты – составили свою систему подсказок. Правую руку он клал на стол и пальцами показывал (каждый палец – определенная масть), с какой карты мне ходить. Еще он по-стоянно повторял: Айбат, айбат, что по-башкирски означает «хорошо». Но только я знал, что если он это слово повторяет два раза подряд, то я все делаю правильно, а если один раз – то дело плохо. При этом мы традиционно пили местную минеральную воду под названием «Бадамлы», которая мне очень нравилась. Благодаря нашему методу мы все время выигрывали. А когда Тетушки выбирались к нам в гости, то после ужина вся семья играла в длиннющую, но интересную игру под названием «апэнддаун» (знающий английский поймет).

8

В предыдущей главе я не случайно упомянул о Рязанове, ибо хочу сделать неболь-шое лирическое отступление и рассказать о своей «великой» кинематографической карьере. Но сначала об «Иронии судьбы». Знатоки знают, что уличные сцены этого фильма снимались на Юго-западе, где я и жил, но за пару лет до моего переезда, так что в этом шедевре я сняться не успел, ха-ха! Но вот сам дом, в котором разворачивалось действие (квартиру наверняка снимали в павильоне), я знаю очень хорошо. Это дом №125 по проспекту Вернадского, в нем жил один мой одноклассник, и от нашей 43-й школы (см. сайт Гимназии 1543) до него было 3 минуты пешком. Но самое примеча-тельное, что в торце к нему было пристроено одноэтажное здание, по видимому, быв-ший спортклуб (в аналогичных пристройках к другим домам располагались магазины, сберкассы, прачечные, детские клубы и т.п. – такая уж была фишка у нашего района), в котором на тот период находилась репетиционная база группы «Земное Притяжение» из соседней 31-й школы. На паре репетиций с двумя бутылками портвейна я лично при-сутствовал, но не пил. Через пару лет в этой пристройке обосновался и кантуется до сих пор в жуткой тесноте знаменитый Театр на Юго-западе. В 80-м я видел самого Авилова в «Драконе», но больше, к сожалению, ни на один спектакль мне попасть не удалось, аншлаг у них был жуткий.
Теперь о том, как я снимался в кино. Обладая весьма активным и нахальным ха-рактером, за довольно короткий срок я ухитрился сняться в одной телепередаче и в двух фильмах. Я уже упоминал о том, что при переезде в Кунцево я не бросил своих занятий и продолжал почти каждый день ездить в клуб «Орленок» на музыку и жопись, по суб-ботам – в бассейн, а по воскресеньям – в ДК МГУ на детские фильмы. Тогда я и общал-ся со старыми друзьями. Но Бенито вскоре отбыл на родину, Алик тоже, а с Серегой Тропиным я встречался до тех пор, пока «Кинотеатр юного зрителя» не прикрыли, а я не бросил бассейн. С тех пор дороги наши разошлись и больше не пересекались. В один знаменательный день в наш клуб приехала съемочная группа с целью снять о нем теле-передачу. Я тут же подсуетился, остался после занятий и попал в три эпизода: первый – я играю на фоно, второй – я что-то леплю (понятное дело, в кружке лепки я не занимал-ся, просто влез в класс по наглому), третий – я даю интервью и говорю что-то вроде то-го, что я живу далеко, но не ленюсь сюда ездить потому, что очень люблю свой клуб и т.д. И передача эта вышла, и мы все дружно ее посмотрели. Так я стал «телезвездой». Далее.
Когда я учился в шестом классе, в нашей школе снимали эпизоды из фильма «Точ-ка, точка, запятая». И один раз я попал в кадр при входе в школу. В фильме этот кадр есть, но себя я там не увидел, видимо, вырезали. Во второй раз я засветился в картине «Деревня Утка», в нашей 43-й школе (9-й класс, сентябрь) снимали эпизод «первый раз в первый класс», в массовке участвовали наши два класса. При монтаже эти кадры вы-резали вчистую, а главная героиня заходит в школу не с парадного, а с бокового входа. Во находки режиссера! Но зато мы вдоволь наглазелись на «живых» Ролана Быкова и Георгия Милляра, и даже взяли у них автограф. На этом моя «головокружительная ки-нокарьера» и закончилась. Здорово, да?

Вернемся в Октябрьский. С бытом и условиями жизни я вас ознакомил, теперь можно приступить к описанию наших игр. На первом месте, безусловно, стоят гонки на велосипедах. С незапамятных времен у нас было два взрослых велосипеда типа «Камы», они стояли в коридоре, благо ширина позволяла. Мужской мне был великоват, а вот на дамском я рассекал весьма уверенно. Высший пилотаж был в том, чтобы без рук (то есть, не держа руль) намотать вокруг двора наибольшее количество кругов. У остальных были велики типа «Орленок», и мы с удовольствием гоняли по всему городу, ездили на Котлован, на Поляну и в предгорья, где развлекались тем, что разгонялись с горы и прыгали с больших кочек (как бы с трамплина). Один раз Сережка так навернулся, что чуть шею не свернул, но лисапед остался цел. Следует с удовлетворением отметить, что в те давние года в городе было всего два автомобиля: у Антона батюшкин Москвич да Жигули Саши Громова. Это, конечно, шутка, но действительно: машины ездили так редко, что можно было без опаски гонять по бульвару даже против одностороннего движения. И переходить центральную площадь в любом направлении. Как то у моего «коня» сломались тормоза, так я некоторое время и без тормозов катался без проблем. Правда, после того, как чуть не воткнулся в стоящий за воротами грузовик, тормоза пришлось починить. Вот так мы и гоняли весной и осенью.
Второе развлечение: мини-футбол. Беседка наша была построена в виде шести-гранника, внутри стояли лавочки, напоминавшие низкие ворота. Каждый из игроков садился на свою лавочку и пытался забить гол противникам, защищая свои ворота только ногами. Вокруг этой же беседки мы устраивали салки-догонялки, причем можно было бегать только по скамейкам, перилам и крыше. Зимой это было особенно увлека-тельно, ибо было очень весело съезжать с крыши и плюхаться в сугроб. Частенько мы ходил по узкому карнизу вокруг дома, кидали в «фонтановскую» стену гайки с серой, лазали по деревьям, играли в войну на Поляне, а в восьмом классе вдруг увлеклись стрельбой из рогаток. Мы ходили по всему городу, стреляли в голубей (но ни одного не подбили, мазилы), и частенько залезали на наш чердак, устроив там себе тир. Для нача-ла мы выбили все стекла в чердачных окнах, а потом подвесили к балке железную та-релку и стреляли в нее. Однажды наш топот услышал Расим (парень старше нас года на три), живший на последнем этаже в соседнем подъезде, поднялся к нам, но не только не стал ругаться, а даже помог нам в поимке голубей. Их мы ловили просто так, для инте-реса, а потом выпускали с крыши.
Зимой любимым занятием была игра «царь горы». Я уже упоминал о том, что в зимние месяцы на нашем школьном поле ставили хоккейную коробку, но для начала сгребали весь снег к забору, где образовывались огромные кучи, скрепленные морозом. На них мы и катались и валялись в свое удовольствие. Один склон самой высокой горки мы поливали водой (носили ведрами из Колькиной квартиры), получалась ледяная до-рожка, с которой мы и съезжали, втыкаясь в растущие за дорогой кусты. Через неделю этих кустов уже не было. Еще один ритуал: поход по магазинам в поисках денег. Как это, спросите вы? Да просто. У нас не было привычки «стрелять» мелочь у таких же па-цанов как мы, но «красиво жить» хотелось, и мы просто заходили в магазин и топтались у прилавков или у касс в надежде, что кто-то что-то обронит. Как ни странно, нам все-гда везло, находилась какая-то мелочь (один раз шустрый Сережка стащил 20 копеек прямо с прилавка), которой нам хватало на бутылку кваса, что мы покупали в «Урале», и тут же выпивали на троих. Вот это был кайф! А квас был какой вкусный, не то что сейчас! И – домой к 9-ти часам, как было уговорено.
После таких игр я приходил мокрым насквозь. Октябрьский – это вам не тухлая Москва, законы и каноны там были гораздо проще и демократичнее. К примеру, даже самые «модные хиппари» зимой ходили в валенках, только голенища заворачивали как манжеты. Конечно, носили и пальто, и плащи, и куртки, и шубы, но все это было «мест-ного разлива», а пожилые и работяги ходили просто в телогрейках да в кирзовых сапо-гах. А какая мода была у 13-15-тилетних! В этом возрасте размер ноги небольшой, 38-40-ой, так что они придумали? Покупали женские замшевые боты из серии «прощай, молодость» нужного размера и их носили! Причем, полагалось молнию спереди не за-стегивать, брюки заправлять за «голенище», а переднюю «клешину» выпускать наружу. Вот это был понт! Весной и осенью все ходили в резиновых сапогах, а так как сменной обуви у нас никто не знал (до этого только в Москве додумались, уроды!), то перед школьными ступеньками уборщица ставила корыто с водой, где эти сапоги и полоска-лись. Особым шиком считалось застегивать куртку до середины груди, а шарф выпус-кать наружу, завязанный «галстучным» узлом, и поднимать воротник.
А для улицы мы одевались просто: телогрейка, шерстяные шаровары и кирзовые сапоги на портянки. Под низ – тренировочный костюм. И все это оказывалось мокрым, ночью сушил на батарее. Вот так мы веселились. Особо ярких воспоминаний не сохра-нилось. Один раз я разбил Сережке голову булыжником (я кидал через него, а он побе-жал и сам подставился), один раз он распсиховался и со всей дури швырнул в меня под-вернувшимся под руку кирпичом с расстояния метра (!), но не попал (!!??); один раз Ильдус подрался с Димоном, один раз – Димон с Сережкой, один раз у Котлована мы сцепились с «иковскими», но пронесло; один раз помахались на Поляне с «зеленовски-ми» – так, пустяки. Ага, вспомнил!
Следует с удовлетворением отметить, что любимым занятием нашей городской шпаны было «стрельба» мелочи. Я сам наблюдал такую картину: на перекрестке Про-спекта и ул. Лермонтова стояли трое чуваков, патлатых, в ярких брюках, все как поло-жено, мимо проходил такой же, те его тормознули, что-то спросили, он вынул из карма-на мелочь, отдал им – и пошел дальше. И это взрослые лбы, уже не школьники! Что уж говорить о подростках. Я со своим небольшим ростом и детским лицом постоянно по-падал под обстрел, стоило мне одному выйти за ворота, в магазин или в кино. Но я всех посылал, и никаких эксцессов не возникало. И только один раз был эпизод, о котором я вспомнил. Мы втроем шли домой от рынка по улице Лермонтова (можно было срезать угол, пройдя через двор, но мы знали: в чужой двор соваться опасно), зашли в булоч-ную, выходим: на ступеньках стоит компания. И сразу ко мне: Дай 10 копеек! Да таким тоном, что я послал их просто со свистом. Да ты с кем разговариваешь? – последовал ответ, после чего «вожак» попытался незаметно лягнуть меня ногой, но дело происхо-дило днем, место было людное, я оттолкнул его и пошел дальше. И вижу: меня догоняет и идет слева как приклеенный какой-то амбал, я дохожу до арки по правую руку, веду-щую во двор, и тут одновременно происходят три вещи: Сережка из-за спины кричит «Атас!», амбал резко прыгает вправо, пытаясь затолкать меня в ворота, а я еще резче прыгаю вперед, увертываясь из-под его плеча. Обозленный амбал достает пинком про-бегавшего мимо Сережку, но на этом приключение и заканчивается, мы спокойно ухо-дим. Вот такой «криминал» процветал в нашем городе. Но случались истории и посерь-езнее.
В нашем подъезде на втором этаже жила семья немцев по фамилии Масон. Родите-ли были глухонемые, а дети нормальные: дочь Алла нашего возраста и сын Шурка старше лет на 5-7. Он не «хипповал», не контачил с дворовыми хулиганами старшего возраста, которые только тем и занимались, что пили как лошади, гуляли по ночам с приемниками, орали песни да тискали блядей по подъездам, а следовательно, в любой момент могли ввязаться в какую-нибудь пьяную драку. Поэтому все очень удивились, когда в один далеко не прекрасный день по двору разнеслась новость: Шурку убили! Тут же мы узнали подробности. Он гулял со своей пассией и ночью пошел ее провожать куда-то в район ДК Строителей. Там к нему пристала местная шпана, а поскольку Шур-ка не курил и не был трусом, то завязалась драка, которая закончилась тем, что его пыр-нули ножом. Самое обидное, что рана была не смертельна, ему перерезали артерию, а поскольку «Скорую» вызвать было некому, то он умер просто от потери крови. Не знаю, нашли ли тех кретинов, но Шурку в городе уважали, и на похороны пришли ребята да-же с других районов, я сам шел в толпе, выносящей гроб из подъезда. И еще две исто-рии произошли в период моего пребывания в Октябрьском, о которых нам рассказала учительница: в одном случае какой-то маньяк изнасиловал пятилетнюю (!!!) девочку, в другом – толпа подростков штакетником забила насмерть прохожего, не давшего им закурить. А о разных курьезных и серьезных бытовых разборках мне рассказывал Ан-тон, дежуривший на «Скорой».

9

Раз уж я затронул тему моды и одежды, думаю, надо развить ее подробнее. Лично мне всегда было по барабану, что носить и как носить, лишь бы мне самому было удоб-но и комфортно. Но в школе нас заставляли носить дебильную школьную форму, кото-рую я ненавидел, и я наблюдал, как одевались люди вокруг: мешковатые брюки с «мот-ней» до колен, рубашки балахоном и дурацкие пиджаки. В качестве нижнего белья предлагались черные сатиновые «семейные» трусы до колен и майки-безрукавки гнус-ного голубого цвета. Надо ли говорить, что такую «моду» я тоже ненавидел. Частично выход был найден, вместо трусов я одевал плавки, а майки вообще не носил, новый «школьный» костюм сидел более-менее, пиджак по возможности я старался не надевать, только от «парашютных» рубашек было некуда деться. До сих пор удивляюсь: ну неу-жели трудно было шить нормальные брюки и батники в обтяжку? Весь Запад уже давно так ходил, Батюшка носил импортные шмотки и слипы – а мы все по старинке, в сати-новых трусах! А зимой – в кальсонах!!!
Но мне повезло: с середины 7-го класса я начал ходить в джинсах. В каких таких джинсах, может спросить недоверчивый читатель? Объясняю. Как вы, наверное, пом-ните, в начале 70-х начался джинсовый бум. Все мы в детстве смотрели фильмы про ковбоев и индейцев, знали, что такое джинсы, и достать их было пределом мечтаний. Мое знакомство с настоящими джинсами произошло так (кстати, Батюшка их почему-то не носил). В 72-м году вышел указ: все сертификаты (то есть «инвалютные рубли», ко-торыми раньше платили за работу «за бугром», и на которые можно было отовариться в «Березках») аннулируются, и в качестве валюты вводятся чеки. Все, у кого остались сертификаты, резко кинулись в «Березки». У Матушки тоже был полтинник еще с афри-канских заработков, летом по дороге из Питера в Чебоксары мы заехали в Москву и рванули в «Березку». И купили Мише настоящие фирменные джинсы «Супер Райфл». Все чин чинарем: обтяжка, накладные задние карманы на «молнии», прошивка по швам, заклепки, зипер и кармашек для часов. Ох, как они мне нравились! Миша ходил и постоянно напевал: А я все гляжу, глаз не отвожу. Только длиной они были чуть ли не полтора метра, поэтому Бабуля их обрезала и подшила. Причем, я балдел вовсе не от того, что они были сшиты из фирменной материи (это мне было до лампочки), а именно от внешнего вида: обтяжка, карманы, молнии, заклепки и т.п. Забегая вперед, отмечу, что они мне достались «по наследству» только в 78-м году, Матушка пришила снизу «манжеты» из джинсовой ткани, и я их таскал еще долго, пока они не расползлись по швам.
Летом 74-го Батюшка отколол такую штуку: привез мне из Африки белый джинсо-вый костюм и обтягивающие черные брюки «под кожу». Это, конечно, было здорово, но куда я мог пойти в таком прикиде в Октябрьском? Антону он тоже презентовал такие же, только коричневого цвета, и мы нарядились в них всего один раз, когда в ДК Неф-тяников проходил конкурс типа «А ну-ка, парни!» среди медицинских работников, мой дядя в нем участвовал, а я «болел». Кстати, он занял второе место, потому что не тяпнул 100 грамм перед началом, как другие.
Воспоминание. Антон вообще не пил и не курил, не «хипповал», коротко стригся, ходил в простецкой одежке и не водил компании с нашими «старшими» хулиганами. Хотя всех их знал, конечно, и иногда гонял с лестничной площадки вместе с блядями, но они его очень уважали. И вот в один зимний вечер мы втроем – я, Антон и Наталья – возвращались из кино, дошли до нашей арки и увидели такую картину. Женька Лысый (был у нас такой персонаж, жил в соседнем подъезде) в неимоверных штанах, телогрей-ке и с приемником в руках стоит в окружении троих фраеров не из нашего района. Что они не поделили, я не знаю, но ситуация явно была напряженной. Один из пришлых вцепился в приемник и угрожающе говорил: Отдай приемник!, а Женька явно трусил, что-то блеял, но ручку приемника не отпускал. Антону такая картина не понравилась, он велел нам подождать, а сам подошел к ребятам и сказал «главному» нахалу: Отпусти приемник. Тот в ответ: Ты с девушкой? Проходи! (Видите, тогда даже своя «этика» бы-ла). Но Антон, когда-то серьезно занимавшийся боксом и никого никогда не боявшийся, «проходить» не стал, а продолжал наседать. Ну, подумал я, сейчас будет махач. Неиз-вестно, чем бы все кончилось, но в этот момент открылась дверь подвала, и оттуда вы-шли 3-4 сантехника, солидные мужики лет под 40. В чем дело, говорят? Ну, тут наши «противники» сбледнули с лица, поняли, что дело пахнет керосином, отпустили прием-ник и быстро ретировались. Так и не удалось помахаться, вот незадача! Правда, Тоник рассказывал, что как-то вечером к нему пристали двое дураков, он им врезал пару раз, да и домой пошел.
Вернемся к джинсам. Итак, «кожаные» и белые я практически не надевал, но в этот момент наша экономика вдруг «проснулась и зашевелилась», осознав, что дальше ва-лять дурака просто глупо. И что, спросит забывчивый читатель, Совок начал ввозить джинсы контейнерами и продавать по дешевке на каждом углу? Нет, конечно. Но наши фабрики начали шить и закупать нечто подобное у соцстран. Понятное дело, ткань была левая, только косящая «под джинсу», но внешние атрибуты были соблюдены: более-менее нормальный пошив без «мотни», карманы, строчка, зипер и заклепки. Пару таких «джинсов» мне сразу прикупили, а Матушка, снова летом заехавшая в Москву, взяла коричневый джинсовый костюм. А меня «фирма» абсолютно не волновала, лишь бы нравилось и удобно сидело. А весной 75-го приехала Оля и привезла настоящие «Супер Райфл», точно такие же, как у Миши. Сбылась мечта идиота! Правда, немного огорчало то, что они были не клешенные (а мода на клеш тогда была просто ломовая, и это един-ственное «стадное чувство», на которое я поддался), поэтому в 9-м классе я походил в них месяца три и благополучно продал, а сам начал носить джинсы от белого костюма, покрашенные в голубой цвет. А в Октябрьском я надел этот костюм только один раз, на Выпускной вечер. Но это особая история.
Ладно, про дворовую тусовку ты все рассказал, скажет придирчивый читатель, а как дела обстояли в школе? Сначала я осматривался и приглядывался, вокруг меня куч-ковались хулиганы и двоечники, я постоянно рисовал им «татуировки» и какие-то ри-сунки, учил зачесывать волосы на косой пробор (они все ходили с дурацкими челками по тогдашней провинциальной «моде», а я начал ее искоренять с 3-го класса) и т.п., но особой дружбы не складывалось. Одно время я сидел с Миней, вместе рисовали, но по-степенно это дело тоже наскучило. А дружить мне хотелось вот с кем. Я уже упоминал, что в моем старом классе учились друзья детства Борис Ширяев и Иржик (фамилии не помню). Об Иржике раньше я не упоминал потому, что совершенно его не помнил ни до школы, ни в младших классах, хотя меня он помнил прекрасно и уверял, что когда-то даже ходил вместе со мной к Бабе Ире в гости в Техникум. Так или иначе, они дружили между собой, а я с ними старался общаться как можно чаще. А в нашем классе учился их лучший кореш Айрат Гимаев (они с Борисом жили в соседних домах, во дворе на-против школы), который дружил с Мотником и Токарем. Вот все вместе они и тусова-лись вне школьных стен. И вряд ли они играли в наши «детские игры», интересы у них были другие, и это-то меня и привлекало. Они имели мафоны, слушали музыку, пыта-лись отращивать волосы (до тех пор, пока директор не гнал их в парикмахерскую), гу-ляли с девчонками – в общем, жили уже более «взрослой» жизнью, к которой и мне уже хотелось немного прикоснуться. Меня они привечали, охотно общались, но все-таки держали на некотором расстоянии, и только к концу восьмого класса меня окончательно приняли в компанию.
Пока я определялся, как-то так получилось, что по ходу дела я крепко сдружился совсем с другим соучеником (А как вообще возникает дружба? Вот с Костей Новико-вым мы сразу почувствовали взаимную симпатию). Звали его Хисмат Нафиков, ничем особенным он не выделялся, был еще ниже меня, щуплый, далеко не красавец, учился на тройки (только по черчению всегда получал пятерки, как впрочем и я), не спортсмен, не активист, довольно косноязычен, ни с кем не дружил – в общем, был такой серенькой неприметной мышью. А вот, поди ж ты: мы с ним незаметно сблизились, нашлись об-щие интересы, начали сидеть за одной партой, я ему помогал на уроках, ходили друг другу в гости (хотя он жил в бараке на самой окраине), у него слушали «Голос Амери-ки» – музыку, конечно, но я только помню «Миссис Вандербилт» Пола Маккартни, гу-ляли, разговаривали – короче, общались по полной программе. Забегая вперед, отмечу, что он был единственным человеком, с которым мы переписывались (я имею ввиду друзей, а не родственников) еще много лет после моего отбытия из солнечной Башки-рии. Вот такие отношения складывались в школе. А дворовая компания оставалась дво-ровой компанией.
Наш директор, Владимир Давидович Кауфман, преподавал у нас историю. И это был единственный урок, на котором все молчали и слушали. Ибо директора уважали и боялись, а он не просто пересказывал главу из скучного учебника, а умел подать мате-риал в виде интересного рассказа. Ведь в этом и состоит мастерство учителя: суметь за-интересовать учеников. В 8-ом классе он вдруг решил нас, как бы это сказать, объин-теллигентить. С этой целью он предложил нам начать носить галстуки. Это было не «директива свыше», а ненавязчивая просьба, но попробуй проигнорировать просьбу директора! Куда деваться, все купили себе галстуки – не «настоящие», которые надо за-вязывать неимоверным узлом – а простецкие, на резинке, и стали носить. Я уже упоми-нал о том, что всегда ненавидел любой официоз, а уж галстуки особенно, ибо мне каза-лось, что он меня просто душит, но… Естественно, галстуки надевались только на урок истории, в остальное время они благополучно прятались в карман. Так продолжалось месяца два-три, потом я стал замечать: один без галстука, другой, третий, а когда его прямо на уроке сорвал Айрат Гимаев, то я тоже не выдержал – и выкинул его в мусор-ное ведро! В.Д. к этой теме больше не возвращался, но через пару дней в приватной бе-седе упрекнул меня в том, что он рассчитывал на мою поддержку, а я его подвел. Вот так я не оправдал доверия друга нашей семьи в первый раз.
Что-то уж очень весело и беззаботно текла твоя жизнь, – усомнится недоверчивый читатель. Верно, было три обстоятельства, которые немного омрачали мое безоблачное Голубое Детство. Первое: натянутые отношения с Дедом. Вы помните, конечно, что Дед обладал весьма ехидным и желчным характером, но желчь его не распространялась на родных детей, а только на пасынка, то бишь Батюшку, а после его отбытия из родитель-ского гнезда – на меня. Пока я был под опекой двух бабушек, я этого не ощущал, а вот в период 7-8-го классов хлебнул в полной мере. Мы с ним цапались постоянно, он не упускал случая надо мной подшутить, уязвить, упрекнуть, обругать; а однажды я его довел до того, что он бегал за мной с ножом (!!) вокруг стола. И неоднократно напоми-нал мне о том, что я тут совершенно не нужен, что я нахлебник, лишний рот и т.д. Но, честно говоря, это меня не особо доставало, и в очередной раз поругавшись с Дедом, я бежал во двор и тут же обо всем забывал.
Второе: первая детская влюбленность. Именно «детская», и именно «влюблен-ность», а не первая юношеская любовь, которая бывает у каждого. В нашем классе учи-лась девочка Оля Ешмакова, и вот она-то мне и понравилась. Была она гораздо «взрос-лей», чем мы, мальчишки с рогатками, в 8-м классе сделала модную прическу «гаврош», начала подкрашиваться (хотя в те времена учителя с этим активно, но безрезультатно боролись), и по слухам, уже погуливала с мальчиками. Но не со мной, естественно, хотя на переменах она со мной общалась и даже немного кокетничала, я ей проверял домаш-ние задания по английскому и т.п. Возможно, она догадывалась о моем особом отноше-нии и умело этим пользовалась, но ежу понятно, что при моей врожденной скромности и робости, я не мог ей даже намекнуть о своих «чувствах», только украдкой смотрел на нее на уроках и молча «страдал» и «переживал». Так все и продолжалось до конца уче-бы, но детство есть детство: когда я уехал, детство кончилось, и вся «любовь» момен-тально забылась. И больше я Олю никогда не видел.
Третье было прямым следствием второго. Я уже упоминал о том, что в детстве был небольшого роста и весьма плотненьким, но никаких комплексов по этому поводу у меня не было. До тех пор, пока не почувствовал интерес к женскому полу, не к голым красоткам в журналах, а к реальным девчонкам. Тут я взглянул на себя критически и страшно расстроился. Ну, с ростом ничего поделать было нельзя (в конце концов, я был ненамного ниже среднего), а вот убрать небольшой животик стало задачей номер один. И вот в один прекрасный вечер я отказался от ужина, решив голодать! Во как! На уго-воры Бабы Иры я не поддался, и она призвала на помощь Антошу. И тот как медик по-пулярно мне объяснил, что это не метод, а есть только два способа достигнуть результа-та. Первый: постоянно держать живот втянутым; второй: ежедневно качать пресс. Авто-ритет моего дяди был для меня непререкаем, я внял его советам и начал претворять их в жизнь. Поначалу втягивать живот было непривычно, но со временем я довел этот про-цесс до автоматизма и условного рефлекса, т.е. встал – живот втянул – пошел – и забыл, и еще долгие годы ходил с втянутым животом, даже когда втягивать уже стало нечего (ха-ха!). А для качания пресса я придумал весьма оригинальный способ. Ванная комна-та у нас была довольно большая (это вам не «хрущевки»!), и в ней умещалась допотоп-ная стиральная машина, которую при стирке вручную наполняли и сливали воду из шланга, а белье отжимали с помощью двух валиков. Она стояла слева от входа, прямо – раковина, справа – ванна. Одна ручка находилась на уровне края ванны, и я делал так. Утром, заходя в ванную, опирался руками на эту ручку и край ванны, и делал «уголок», держа ноги как можно дольше. И считал. Месяца через 2-3 счет перевалил за «десять», потом за «двадцать», потом за «тридцать» – короче, пресс я накачал. Так что третья проблема со временем была решена. Да если честно, все эти «проблемы» не стоили и выеденного яйца, как только я окунался в стихию дворовых игр, они моментально за-бывались. Так что Детство мое действительно было Голубым и безоблачным.

10

Летом 74-го, окончив седьмой класс, я опять рванул в Питер, затем вместе с Ма-тушкой и Мишей мы заехали в Москву, я немного потусовался с кунцевскими друзьями, а потом мы двинули в Чебоксары. Опять в Чебоксары! – скажет удивленный читатель, уже прочитавший мой рассказ об уникальной Нюрке, – где же вы там ютились? Объяс-няю подробно.
Я уже упоминал о том (опять эта фраза, повторяюсь, тщательней надо работать, тщательней), что в конце 60-х – начале 70-х я в Чебоксары не ездил, а только заезжал на несколько дней, да и то не каждый год. И тогда мы все втроем спали на кухне, на матра-се, брошенном на пол. Воздух в квартире стоял специфический, ибо Нюрка до одури боялась сквозняков и не открывала ни балконную дверь, ни форточку даже в самую крутую жару. Миша всегда хохмил: Я, говорит, как открою входную дверь, так меня воздух обратно выталкивает! Поэтому большую часть времени мы с ним проводили на балконе. К сожалению, я не в курсе, как часто Матушка с Мишей туда ездили, как жили и чем занимались, но точно знаю одно: до лета 72-го, когда мы отдыхали в Туапсе, они пару лет проводили отпуск в разных местах. Первый раз – в Мукачево (у друзей или знакомых – не знаю), второй раз – в Капселе. Тут им сказочно повезло. Переехав в Пи-тер, они потихоньку приобретали новых друзей, и среди них был Женя-летчик. Он дей-ствительно был летчиком, но в 40 лет уже вышел на пенсию по инвалидности – сердце. Переживал страшно. Зимой он жил в Питере, а летом – в Капселе, в домике рыболовной артели. Он хорошо пел и играл на гитаре, и весь курортный сезон выступал с группой в местном ресторане. Ну и пригласил к себе новых друзей на одно лето. Ох, и лафа у них была! Рыбацкий домик стоял на отгороженной территории, на берегу моря, за забором была дача Вознесенского, рыбаки с утра до ночи ловили рыбу, а они целый день сидели одни на пустом пляже. Мише как заядлому рыболову и не любителю «пассивного» от-дыха, даже было скучно, и он рассказывал, что они от нечего делать расписывали ог-ромную бесконечную «пулю».
А летом 73-го мы открыли для себя Дом охотника. Вернее, нам про него рассказал Сашка, сын Генерала, который там уже отдыхал. Как доехать? Влезаешь в троллейбус или автобус, минут за 20 доезжаешь до пристани, немного пешком, покупаешь билет, садишься на пароходик (еще их называли «трамвайчиками»), около часа плывешь вверх по Волге и сходишь на первой остановке на левом берегу под названием «Черная реч-ка». Метров 500-600 назад по берегу – и вот он, Дом охотника. Расположен он был очень живописно, не на самом берегу, а в середине небольшой рощицы, которая, в свою очередь, находилась в центре большого луга. А дальше – леса, леса, леса… Ближайшее село под названием Коопхоз в двух километрах, но все село – полтора дома, ни магази-на, ни ларька. Мы туда иногда ходили за молоком. Недалеко – 3-4 домика бакенщиков, и больше никого. Красота, тишина и благодать! Дом был большой, но без удобств. Электричества не было (вечерами зажигали «керосинку»), туалет на улице, в одной об-щей комнате стояло 10-12 кроватей, посередине – стол, только хозяин жил в отдельной комнатке. Во дворе тоже был стол со скамейками. Продукты хранили в вырытых в земле ямах, масло – в банке с водой. По вечерам жгли костер, собиралась компания, пели пес-ни под гитару – романтика! Ночевка стоила 50 копеек, прокат лодки на день – тоже полтинник. Лафа. Так и жили. Миша каждый день вставал рано утром – и на рыбалку, лещей таскал не меряно, Матушка через день ездила в город, отвозила сумки с рыбой (все Нюрке, Нюрке!) и привозила продукты. Я играл с местными ребятами, загорали, купались, ходили по грибы. А грибов было! Матушка вставала утром и делала обход по роще вокруг дома: 10 минут – полкорзины огромных белых. Несколько раз я тоже из интереса сплавал на рыбалку, но ловил мало, надоело, да и вскакивать ни свет ни заря было зарез.
Хозяйничал в доме в тот год Пал Сыныч, «заслуженный» егерь, семья его жила в доме неподалеку. И так он за лето сдружился с Мишей, что пригласил нас на следую-щий год к себе, и к нашему приезду специально пристроил к кухне маленький сарайчик с отдельным входом, так, просто два спальных места. Но тут к нему понаехала куча родни со стороны жены, стали бухтеть – короче, флигелек заняли, Пал Саныч долго из-винялся, но Матушка и Миша не унывали, поставили рядом с домом прихваченную на всякий случай палатку, а для меня кровать в доме нашлась. Тут уж и электричество бы-ло и телевизор. Опять хорошо отдохнули. Но в следующем, 75-м году все-таки не риск-нули больше стеснять Пал Саныча, и вновь жили в Доме, как и еще несколько лет. Не хочу выходить за рамки моего повествования, но не могу не отметить несколько фактов, дабы завершить картину. В конце 70-х наши кретины-хозяйственники не придумали ничего лучше как построить в Чебоксарах плотину, в результате чего образовалось так называемое «Чебоксарское море», которое благополучно затопило Дом охотника и еще много лесов и лугов. И нам пришлось искать другие места, пока в 81-м прочно не обос-новались в Марпосаде, небольшом поселке на правом берегу вниз по Волге, куда трам-вайчиком уже было не доплыть из-за дебильной плотины. А в 94-м купили свой собст-венный дом, но это уже другая история.
Вернусь в 75-й. Тем летом я отдыхал на Волге только в июле, а в августе мы всей теплой компанией – Батюшка, Оля, Алька и я – рванули в Сочи.
Воспоминание. 72-й год, лето, Туапсе. Мы с моим тамошним приятелем Толей Клюквиным бродим по берегу моря в поисках приключений. И приключения не заста-вили себя ждать. Мы ушли далеко от пляжа и забрели на узкую береговую полоску, где слева – море, а справа – высоченные и почти отвесные скалы. Так вот, мне что-то тюк-нуло в голову, и я вдруг полез на скалу. Толя – за мной. Залезли метров на пять, по-смотрели вниз и замерли: ползти вниз – страшно, вверх – еще страшней. Что делать? Оглядевшись, я заметил тонкую проволоку, свисавшую откуда-то сверху, недолго ду-мая, ухватился за нее, и мы полезли дальше. И залезли-таки на самый верх, чуть не об-какавшись! Отдышались, огляделись: а домой-то как вернуться? Пошли наугад по тро-пинке. И вдруг натыкаемся на солдата в полном обмундировании! И он очень строго начинает нас пытать, кто мы, откуда и как сюда попали. Потом повел нас к командиру, и выяснилось, что мы забрались на территорию какой-то сверхсекретной воинской час-ти. Ну, командир понял, что мы не шпионы и не диверсанты, и велел воину нас прово-дить. Спускались долго, скрытой кружной дорогой, а он еще предложил пробежаться, до дома еле дошли. Вот тебе и море!

Однако отдохнуть в Сочи было неплохо. Но в этом отдыхе не было бы ничего осо-бенного, если бы там я впервые не встал бы на водные лыжи, а самое главное – я сам платил за это удовольствие. 14 кругов я намотал – 7 рублей отдал. А из каких же дене-жек ты платил? – спросит экономный читатель. Объясняю.
Дело в том, что с детства у меня была одна, но пламенная страсть: копить денежки. Не то что бы я мечтал иметь их много, чтобы купить квартиру, дачу, машину и кучу шмоток – мне все это было до лампочки, но мне очень нравился сам процесс накопле-ния. Начиналось все с «валюты». Сначала Бенито подарил мне пару-другую монет, по-том – Алик, потом еще кто-то – и понеслось, незаметно для себя я стал нумизматом. Дя-дя Боря с Тетей Юлей частенько мотались по загранкомандировкам, привозили монеты, родители моих друзей тоже не обделяли вниманием – короче, к концу шестого класса у меня набралась неплохая коллекция. И как я не сообразил увезти ее с собой в Октябрь-ский или хотя бы не спрятал, а так и оставил на столе в вазочке? Ибо задрыга Алька в мое отсутствие растеряла почти все.
Одновременно я начал потихоньку подкапливать и советские копеечки. Батюшка давал мне на завтрак ровно 20 копеек, булочка с маком или с повидлом в школьном бу-фете стоила 8 копеек, и 2 копейки – стакан чая. Я всегда брал две булочки и чай, 2 ко-пейки давали на сдачу, и вот их я и откладывал. Конечно, это слезы, иногда хотелось себя побаловать и мороженым и газировкой, но за год кое-что набегало. Но основным доходом для моих «капиталов» конечно же были путешествия на поезде. Естественно, в дорогу мне всегда давали полную сумку еды (а в Питер я всегда ездил дневным поез-дом, почему-то мне очень нравилось сидеть на кресле у окна и читать книгу), но и де-нежку тоже, на всякий случай. В основном совали трешки, а иногда и пятерки, в зави-симости от суммы я всегда что-то покупал в поезде, иногда даже брал готовые ресто-ранные обеды (они мне почему-то очень нравились), но деньги всегда оставались, и я их тоже откладывал. Я не помню точную сумму, с которой я прибыл в Октябрьский, но хо-рошо знаю, что к концу 8-го класса в моем бочонке хранилось ровно 40 рублей. А могло бы быть 55, но об этом чуть позже. Этими деньгами я и расплачивался за катание на водных лыжах. Нынешняя молодежь, не помнящая совковых времен, наверное, посме-ется: разве это сумма? Ан нет, по тем временам я ощущал себя просто супербогачом. Сравните. Основные продукты тогда стоили совсем недорого. Овощи от 5 до 15 копеек за кг (кроме помидоров, они даже на рынке в разгар сезона тянули на полтинник); кол-баса, сыр, масло, мясо – 2-2.50; литр молока – 32 копейки; плавленый или творожный сырок – 15 копеек; хлеб – 15-20 копеек; водка – 3 с копейками, а сухие вина и портвей-ны укладывались в сумму от рубля до двух (точных цен я не помню, ибо тогда этой продукцией абсолютно не интересовался). На копейку можно было купить коробок спи-чек (это вам не современные бесполезные копейки!), на две – позвонить, на три – по-пить газировки (а на копейку – без сиропа) или квасу из бочки, на четыре – той же га-зировки, но в разлив; пятачок служил жетоном для входа в метро; на десять копеек можно было выпить стакан сока в магазине, а пустая стеклотара тянула аж на 12 – сда-вали все, толкаясь в огромных очередях, никто не выкидывал. Как ни странно, самыми «дорогими» казались консервы: гнусная килька в томате (лучший закусон наравне с плавленым сырком!) напрягала на 45 копеек, а минтай или скумбрия – на целый рубль. При этом минимальная зарплата (например, лаборанта или уборщицы) была 90 р., мо-лодой специалист получал от 120, квалифицированный рабочий и научный сотрудник – от 200 и выше. Как и сейчас, больше всех зарабатывали работники творческих профес-сий: актеры, художники, писатели, музыканты. К примеру, за одну изданную книгу или снятый фильм автор мог за раз получить больше тысячи. К тому же почти все заколачи-вали неплохую деньгу на левых творческих встречах и концертах. А 40 рублей – это была средняя студенческая стипендия, так что я был вполне доволен.
Как то раз, по дороге на Поляну я столкнулся с одним придурком, явно меня стар-ше и на голову выше, и из этой схватки, скажем так, я не вышел победителем. Тогда Антон, в прошлом чемпион Уфы по боксу, предложил мне сложиться (я свою копилку ни от кого не прятал) и купить боксерские перчатки. Сказано – сделано, скинулись по червонцу, купили, и Тошка начал меня тренировать. Это была первая солидная трата из моей копилки, но я не жалею, ибо махались славно. На свои Дни Рождения я приглашал Кольку с Сережкой и Рустика с младшим братом Айратом, после застолья мы надевали перчатки и боксировали. Кольку я забивал запросто, а Рустик был повыше и покрепче, но мы держались на равных. В 8-м классе Баба Ира предложила мне позвать девчонок из класса и устроить танцы, но я предпочел мужскую компанию с боксом. А что такое танцы в те времена?
Пару-тройку раз мы всем классом собирались в какой-то комнатке в ДК Пионеров, кто-то притаскивал допотопную вертушку и пластинки с тогдашними хитами типа «Звездочка моя ясная», «Если хочешь», «Это – Москва» – вот и все танцы.

11

Баба Ира не собиралась выходить на пенсию. Но в совдеповские времена против закона переть было трудно: 55 лет – и пинком под зад. К тому же родилась Женька, На-талья уехала доучиваться в Уфу, Антоша вкалывал как проклятый, Дед только и умел, что зубоскалить – кому-то надо было заниматься детьми, готовить, вести хозяйство и т.д. Пришлось летом 74-го оставить преподавание в любимом Нефтяном Техникуме. Но самое удивительное, что это вполне житейское событие дало нам… как бы это сказать… хм-хм… Короче, пора ввести в мое повествование новый персонаж. Как сейчас помню, в один прекрасный летний день раздался звонок в дверь. Я открыл. На пороге стоял че-ловек с меня ростом, рыжий, с висячими усами, и робко так спросил: Ирина Антони-новна тут живет? Я впустил его в квартиру, вышла Баба Ира и объяснила, что это – ее преемник на преподавательском поприще. Звали его Александр Николаевич Рахманов, родом он был из какого-то дремучего села, было ему 25 лет, и попал он в наш город, ви-димо, по распределению после окончания ВУЗа. Естественно, не имея никакого опыта на трудной стезе вдалбливания знаний в тупые головы учеников, он пришел к заслу-женной преподавательнице за консультацией; пришел раз, пришел два, пришел пять, пришел десять – и незаметно для всех стал очень близким другом всей нашей семьи. Вскоре выяснилось, что он поет и играет на гитаре (в общаге его прозвали «Песняр»), девчонки в нем души не чаяли, называя Саша Николаич, он ходил с нами и в гараж и на огород – короче, хороший был человек, и я не мог не упомянуть о нем в своей правди-вой повести. Что с ним, чем занимается сейчас – не знаю. Почему-то в свою последнюю встречу с Антоном летом этого, 07-го года, я о нем не успел или просто забыл расспро-сить.
В апреле 74-го в школе состоялось очередное отчетно-выборное комсомольское со-брание. Незадолго до этого я, как и положено вступил в комсомол (чтоб он сгорел!), учил устав, отвечал на дурацкие вопросы о «демократическом централизме» и т.п. Все расселись в большом холле на втором этаже (актового зала у нас не было), старые коми-тетчики стали отчитываться, признали работу комитета удовлетворительной, а потом начали выбирать новый состав. Ну, встают активисты, называют фамилии девочек-отличниц, их обсуждают, быстренько утверждают, я сижу, зеваю; и после того как но-вый состав комитета был укомплектован, вдруг встает наш физик и говорит даже как будто с возмущением: А почему же вы не предлагаете – и называет мою фамилию! Я чуть под стул не свалился! Но зал поддержал мою кандидатуру с бо-о-ольшим энтузи-азмом, и я был выбран единогласно. Во попал!
Следует с удовлетворением отметить, что так называемую общественную работу я всегда ненавидел, прекрасно понимая всю ее показуху, маразм и лицемерие. И всеми способами открещивался от различных «должностей» и мероприятий. Конечно, прихо-дилось носить галстук, участвовать в «линейках», читать стишки по праздникам и т.д. – но это уж, как говориться, куда деваться. А тут вдруг на тебе – комитет комсомола! Сначала я опешил, но потом решил отнестись к этому с юмором и притвориться ярым активистом, а на самом деле постараться делать как можно меньше.
После собрания мы в новом составе расселись в пионерской комнате (отдельной комнаты для заседаний у нас не было), и стали «делить портфели». На гребне вооду-шевленной поддержки народа меня чуть сдуру не назначили председателем, но потом немного поостыли, подумали и все же выбрали на эту должность Олю Корсакову из па-раллельного, девочку положительную во всех отношениях. А меня – заместителем, тут уж сомнений не было. Потом еще немного подумали и решили, что такой чисто номи-нальной должности «зама» маловато будет – и навесили на меня еще и сектор учета. Это означало, что я буду должен собирать комсомольские взносы. Ну, это раз плюнуть, – подумал я и ошибся.
В мае началась «работа» нового комитета, туды ее и его в качель! Раз или два в не-делю мы собирались на актив, решали какие-то вопросы (я всегда многозначительно молчал и голосовал «за»), принимали новых комсомольцев и т.д. Это все, конечно, бы-ло бесполезная трата времени и тоска смертельная, но особо не напрягало. Но когда я в конце месяца начал собирать взносы – вот тогда в полной мере осознал, в какое дерьмо я вляпался. Ведь никто не понесет свои денежки добровольно, дураков нет! И мне при-ходилась бегать чуть ли не за каждым комсомольцем и выбивать из него эти жалкие ко-пейки. Да еще нужно было в каждый комсомольский билет поставить штамп «уплаче-но», отметить это в ведомости да не растерять мелочь, ибо взносы тогда брали всего две копейки. Проклиная все на свете, я наконец завершил это гнусное дело и потащил ме-шок денег в Горком комсомола, пока сдал, пока отчитался – опух. Радовало одно: впе-реди лето, каникулы, Питер, московские друзья, Волга, три месяца отдыха и ничегоне-делания – и никаких занятий, ибо учился я почти отлично.
Восьмой класс. Первое заседание комитета. И тут меня ожидал приятный сюрприз в лице новой пионервожатой, весьма молодой симпатичной девицы, с самым невинный видом сидящей за «председательским» столом. И активно принимающей участие во всех наших обсуждениях. Что ж тут удивительного? – может спросить недалекий чита-тель. – Где же еще сидеть пионервожатой как не в пионерской комнате? В чем же сюр-приз? В длинных стройных ножках, практически не прикрытых коротенькой мини-юбкой? Нет, дело не в ножках, хотя и ножки привносили в казенную атмосферу заседа-ний некий пикантный антураж. А дело в том, что она по собственной инициативе нача-ла собирать комсомольские взносы! Почему? С какой стати? Никто не знает. И никто не спросил, как будто так и надо. А я тем более молчал и радовался, что избавился от такой докуки. В результате моя «общественная» деятельность свелась только к посещению за-седаний, да два раза я «заместил» Олю, сходив вместо нее на собрания в Горком. Лафа! А ведь остальным приходилось еще и вести дополнительную работу по своим секторам.
Воспоминание. Очередное заседание. На повестке дня вопрос о разборке поведе-ния хулиганов и двоечников. И вот открывается дверь и входит… Боря Ширяев! Вот так фишка! Получается, я должен прорабатывать своего друга детства, к тому же входящего в команду Гимаевцев, с которыми я пытаюсь наладить более тесные отношения! Я чуть не упал. Но деваться некуда. Единственное, что я мог сделать, так это встать на его за-щиту и попытаться максимально оградить его от нападок негативно настроенных акти-висток. Что, я считаю, мне вполне удалось. По крайней мере, на наши с ним отношения сей случай не повлиял, мы сошлись во мнении, что, во-первых, ко всей этой мутотени надо относиться с юмором, а во-вторых – плюнуть и забыть!
В апреле 75-го состоялось очередное отчетно-выборное собрание. Все шло как обычно, работу комитета признали удовлетворительной, я зевал – и тут случилось не-что. А именно: встал сам наш многоуважаемый директор и сказал: А вот я хочу спро-сить конкретного человека о проделанной им работе. И указал на меня. Все притихли. Такого, наверное, в истории собраний еще не бывало. Ну, я ответил, так и так, заседал в активе, принимал в комсомол, пару раз сходил в Горком вместо Корсаковой – и все. А взносы? А взносы собирала пионервожатая. А при чем тут пионервожатая, какое от-ношение она имеет к комсомолу? А я знаю? – я развел руками как одессит на Привозе. Зал очень развеселился. Тут Владимир Давидович выдал мне по полной программе, оказывается, он очень на меня рассчитывал, а я его подвел (это уже во второй раз). В конце своей речи он назвал меня «пустышкой». Но я не то что не расстроился, а был весьма даже польщен и горд. Ведь в этом и заключалась моя цель: максимум мнимой активности и минимум реальной работы! Следует с удовлетворением отметить, что этот инцидент никак не повлиял на наши отношения, и вручая мне аттестат через два меся-ца, он, мило улыбаясь, произнес такую фразу: А за критику извини, она была правиль-ной. Так навсегда закончилась моя «общественная» деятельность.
В июне я сдал выпускные экзамены, получив пять пятерок (остальные – четверки), и впереди замаячило знаменательное событие: Выпускной вечер. И я начал думать над тем, как провести его так, чтобы запомнилось на всю жизнь. Вопрос решился однознач-но: хорошенько выпить. Я уже упоминал о том, что к алкоголю был абсолютно равно-душен, но попробовать, конечно, хотелось; а тут такой случай – Выпускной.
Воспоминание. Мне – лет 10, я приехал в Питер, и мы с Матушкой выбрались на прогулку в Лесопарк. Есть такая зона в этом городе на окраине, от нашего дома пилить на трамвае минут 40 до конечной. Припилили, гуляем. А надо вам напомнить, что в те времена Лесопарк был скорее лесом, чем парком: никаких тебе аттракционов, увеселе-ний, магазинов и ларьков. Ходили мы долго, все запасы съели и выпили, а так как день стоял весьма жаркий, то вскоре пить нам захотелось ужасно. Чуть живые, возвращаемся к трамвайному кругу. А в небольшом домике, где водители регистрируют рейсы – бу-фет. Мы – туда. И что вы думаете? Наравне с заплесневелыми закусками из питья там – только пиво! Ни лимонада, ни минералки, ни сока – ничего! Вот это я понимаю – сов-деповский сервис! От горя я чуть не падаю замертво. Матушке-то по барабану, она бе-рет бутылку пива (хотя пиво не любит и почти не пьет), а мне что делать? Хлебать во-нючую воду из ржавого крана? Маманя говорит: Не умирать же от жажды, выпей пива, в конце концов, пиво – не водка. И наливает мне стакан. И я этот стакан выпиваю. Я предвижу, что когда Батюшка прочитает эти строчки, он наверняка воскликнет: Ну вот, я так и знал, это она приучила его к пиву с детства! Однако, это не так, пиво мне совсем не понравилось. И только в конце 10-го класса я прочувствовал вкус этого изумительно-го напитка, и много пил долгие годы, пью и сейчас – и с полной ответственностью хочу заявить, что при всем нынешнем пивном ассортименте и изобилии старое доброе жигу-левское образца 70-80-х – самое лучшее, даже разливное! Но его, к сожалению, уже нет.

12

В кунцевский период, собираясь за столом по праздникам или дням рождения, мне наливали грамм 20-30 сухого «за компанию», но кроме першения в горле я ничего не ощущал. В Октябрьском Дед делал домашнее вино из яблок, но так как семья у нас была непьющая, то я даже не помню, пробовал я его или нет. В середине 8-го класса Лариска Бурханова пригласила на день рождения всех одноклассников, хотя такое обычно не практиковалось. Собрались, стол уже был накрыт, родителей не было, зато присутство-вал Ларискин старший брат и пара-тройка его друзей. Когда расселись, то обнаружи-лось, что перед каждым прибором стоит стограммовый граненый стаканчик, наполнен-ный темно-красной жидкостью. Я сначала не въехал, и только когда брательник встал, толкнул тост, все чокнулись и выпили, я понял, что это было вино типа бормотухи, что продавали у нас в пол-литровых бутылках даже с лотков на улице. По-видимому, ребят-ки решили кутнуть, пользуясь случаем, но и нас немного решили побаловать. Потом они заперлись в другой комнате, а мы продолжали закусывать и пить лимонад. Такое частичное приобщение к «взрослой» жизни мне понравилось, я даже поймал легкий кайф, но к концу вечера настроение было безнадежно испорчено, ибо Оля Ешмакова ушла с Айратом.
В апреле это же года ко мне после уроков подошел Рома и огорошил таким вопро-сом: Бухнуть хочешь? А почему бы нет? – отвечаю. Тогда пойдем, – говорит. Что, прямо сейчас? А что? Нет, днем не буду, надо придти домой, уроки сделать, а вечером ты за мной зайди. Хорошо, – говорит. И разошлись. И действительно, около шести раздается звонок в дверь, я открываю и вижу Рому, который опять спрашивает: Бухать пойдешь? Я собираюсь, выхожу на площадку и тут понимаю, что Рома уже лыка не вяжет! Пред-ставьте себе Рому, который был на голову ниже и в два раза тоньше меня, с детским круглым лицом, который смотрит на вас осоловелыми глазами, еле ворочает языком и шатается из стороны в сторону. Я опупел. Как с таким фруктом идти по улице? Однако делать нечего, я крепко взял его под локоть и повел. И тут я совершил роковую ошибку. Рома жил в Айратовском дворе, и дойти до него можно было двумя путями: либо дво-рами либо по Проспекту. Но идти по главной улице, вдоль всего нашего длинного дома, мимо «Фонтана» мне было просто стыдно, и я решил проскочить дворами. И тут же на-ткнулся на Антона, приехавшего с работы. «Заслуженный медик» сразу оценил состоя-ние малолетнего алкаша и окрикнул меня. Я объяснил, что только хотел довести его до дома, но дядя велел мне возвращаться домой. Так и не удалось бухнуть, туды его в ка-чель!
И поэтому еще до выпускных экзаменов я твердо решил: я буду не я, если не уст-рою себе праздник по полной программе в честь окончания восьмилетки! Тем более что деньги были, и я был готов пожертвовать пятерку на такое мероприятие. Ребром встал вопрос: к кому обратиться? На маленького и робкого Хисмата рассчитывать было нече-го, со всякими ромами, секами и пашами я связываться не хотел, поэтому альтернативы не было: только Гимаевцы. С этим предложением я и подвалил к Айрату. Он принял мое начинание «на ура», взял деньги и сказал, что все остальное берет на себя. И вот – Выпускной. Перед началом вручения аттестатов Айрат мне шепнул: Все путем, жди сигнала. Закончилась торжественная часть, и объявили получасовой перерыв, дабы дать возможность местной группе расставить аппаратуру. Тут Айрат мне мигнул, и мы дви-нулись на точку. Точкой оказалась подвальная каморка в доме Бориса. Хвала местным архитекторам! Мы зашли, заперлись, Айрат достал пузырь водки, несколько бутылок бормотухи и нехитрый закусон: соленые огурцы, хлеб и ветчину. Ну и «рванули по взрослому», по кругу из одного стакана. Романтика! Водяру прикончили в момент, за-кусили. Тут Айрат стал всех спрашивать: Кайф есть? Кайф есть? Все говорят, есть, я то-же говорю за компанию, хотя пока не понял, есть он или нет. А он: а у меня нет! Ну и добавили красненького. Хорошо пошло. И в конце нашего «застолья» меня окончатель-но и бесповоротно приняли в Гимаевскую компанию, мы даже проделали некий ритуал, подражая трем мушкетерам: каждый протянул руку в коллективном рукопожатии и на-звал свое имя. Айрат назвался Тони, Борис – Боби, Иржик и так был Иржиком, а я… впрочем, они всегда называли меня моим настоящим именем. Бальзамом на мою душу стала фраза Айрата: нас теперь четверо!
Скрепив свою дружбу клятвой, мы раздавили еще один пузырь и рванули на тан-цы. И началось веселье! Следует с удовлетворением отметить (вы уже поняли, что это моя любимая фраза из застойных времен?), местная группа играла довольно качествен-но, саунд был в норме, но исполняла она только отечественные хиты, без всякого «запа-да». Танцевать я не умел, не любил и не хотел, поэтому все три часа просидел на лавоч-ке, слушая музыку и наблюдая за народом. Но я и от этого тащился, ведь я впервые по-пал на «живой» концерт! К тому же музыканты привели с собой пару-тройку друганов (естественно, патлатых, в расклешенных штанах и ботинках на платформе), которые, приняв, видимо, на грудь, отчебучивали такие коленца, что я просто шизел. Так что кайф я поймал и в прямом и в переносном смысле.
После танцев в программе значилась прогулка по ночному городу. В перерыве мы сбегали в подвал, приняли бутылек, а остатки взяли с собой. Но любителей ночного променада значительно поубавилось. К нашей компании примкнули Рома, первая кра-савица класса Ира Шайхранова (в эту ночь она почему-то «пошла» с Боби) и Наташа Крякушина из параллельного – девка страшненькая, но тоже «привет из детства», ибо в детском саду она была в нашей группе. Пользуясь темнотой и расслабухой, мы втроем с Ромой шагали в обнимку. Так и ходили до утра, периодически в укромном закутке при-кладываясь к бутылке, около пяти разошлись, я пришел домой и лег спать. А через день или два я уехал. Так закончилось мое Голубое Детство.
На этой грустной ноте, собственно говоря, можно было и закончить мое повество-вание, но… Поскольку большинство моих детских воспоминаний было связано с Ок-тябрьским, то я не мог просто расстаться с этим городом. И поэтому на каждые осенне-весенние каникулы (на зимние – традиционно в Питер) я туда наезжал. И конечно же, встречался с Гимаевцами, с Хисматом, заходил к Рустику, Сереге Герасимову и в род-ную школу (Кауфман был очень рад, всю критику сразу забыл)); один раз попал на тан-цульки во вторую школу (часть наших продолжали свою учебу там); случайно на улице встречал Рому, Пашу, Секу, Нестора и Сашу Николаича. В основном я тусовался с Ай-ратом и К, мы гуляли по городу, лазали по горам, ездили на чью-то дачу, слушали му-зыку, пели песни под гитару, то-се – короче, было весело. Но вот какая интересная шту-ка получилась. В первый же приезд я сразу зашел – к кому, угадайте с трех раз? – ко-нечно же, к Коле Костенко. Мы посидели, обменялись новостями, послушали музыку, в которую он не въехал (я привез кое-какие пленки) – и через полчаса я понял, что гово-рить-то нам собственно и не о чем! Вот тебе и друг детства! Да, беззаботное Детство кончилось, и вместе с ним отошли прежние интересы и игры. И «детская» дружба не переросла во «взрослую», вот что поразительно. В дальнейшем я с ним, естественно, пе-ресекался, но так, мимоходом, а встречал ли старых дворовых соратников – даже и не помню, и постепенно они «отошли» навсегда.
Но со временем наша компания начала редеть. Первым откололся Иржик. На мой резонный вопрос о причине его отсутствия, Боби мне ответил, что у «четвертого му-шкетера» в голове завелись тараканы, он зарылся в своей художественной мастерской как сыч и ведет себя неадекватно. Я хотел к нему зайти, но поскольку адреса не знал, и никто меня не поддержал, то вопрос был закрыт, и больше Иржика я никогда не видел. Что с ним сейчас, где живет, чем занимается – не знаю.
Потом переехал в Питер Серега Герасимов, и хотя его телефон Баба Ира мне дала, но я так долго собирался ему позвонить (сам не пойму, почему), что когда наконец ре-шился, номер уже поменялся.
Затем куда-то исчезли Айрат и Рустик, до сих пор не знаю, куда, возможно, уезжа-ли с целью поступления в ВУЗы. Когда я приехал в город летом 77-го, то застал только Боби и Хисмата. С последним пообщаться почти не удалось, ибо он усиленно сидел за учебниками, а с Боби мы ходили и на репетицию любительской театральной студии (он играл Медведя в «Обыкновенном чуде») и на городскую танцплощадку.
В этом же году Хисмат ушел в армию, я тоже пролетел мимо института, и времени и смысла посещать родной город у меня не было. И только в августе 80-го, после окон-чания первого курса и поездки на Сахалин за «длинным рублем» я решил тряхнуть ста-риной. И рванул в Октябрьский. И застал только Кольку Костенко и Рустика! С Хисма-том понятно – он в это время учился в Уфе, а вот куда подевались остальные, ума не приложу. Ох, и покутили же мы! Понятное дело, не с Колькой, который к тому времени «отошел» окончательно (я с ним лишь на третий день случайно столкнулся у подъезда, он работал печником), а с последним другом детства Рустэмом Мухаммедшиным. Са-мое интересное, что тем летом он поступил в нашу Керосинку и к сентябрю обещал приехать в Москву. А пока мы носились по городу в поисках спиртного. Не сталкиваясь с этим ранее, я и не подозревал, что это такая проблема: купить в провинции обыкно-венную бутылку водки! Тем более что спецмагазин в маленьком Октябрьском был только один, а винных отделов в обычных продуктах – раз-два, и обчелся. Поначалу наши поиски успехом не увенчались, и два вечера подряд нам приходилось ужинать в ресторане Девон. Ужинать чисто условно, ибо цены там неприятно удивляли, даже воз-мущали, а шибко тратиться нам не хотелось, и мы из принципа брали на закусь только по одному салату из помидоров. Ну и несколько раз «по сто». Самое смешное, что в те маразматические времена (не смейтесь, молодежь!) в ресторане было ограничение: толь-ко сто грамм на рыло! Но мы, молодые и красивые, сумели обаять симпатичную офици-антку, и она обслуживала нас по полной программе. На третий день за зельем мы по-ехали аж в Заитово, и там удача нам улыбнулась: и пару пузырей взяли (кстати, больше одной бутылки в руки не продавали), и нашлась пустая хата у бывшего одноклассника Рустика в соседнем дворе. На четвертый день нам снова повезло, и водку достали и упа-ли на хвост одному местному музыканту, у которого были ключи от репетиционной ба-зы, на которую мы и поехали. Тут уж славно и подринчили и поиграли. А ночью я уехал в Казань, там сел на Ракету – и с ветерком и пивом до Чебоксар. Красота! Одно плохо: первая Ракета ушла за полчаса до моего приезда утром, а вторая отчаливала часов через 5–6. Пришлось ждать, как говорил Высоцкий в роли Лопахина, покачиваясь и шлепая себя тыльной стороной ладони по горлу. Старые театралы наверняка помнят эту сцену из «Вишневого сада» на Таганке. И мне посчастливилось попасть на этот спектакль в 76-м году, так что живого Высоцкого я видел. Но Высоцкий умер, пока я отдыхал на Волге, а Рустик в Москве так и не появился. А он обещал продать мне свою джинсовую куртку!
Не удивляйтесь, ребята. Это сейчас можно черта лысого купить в ближайшем мага-зине, а в застойные времена качественный товар был дефицитом. И такие вещи как на-стоящие джинсы, куртки, рубашки, красивые майки, ремни, фирменные диски и т.п. можно было купить либо у фарцовщиков, либо у своих же друзей-одноклассников, что мы и делали. Товарооборот был постоянный и непрерывный. Но длинной джинсовой куртки, о которой я мечтал с 9-го класса, не было ни у кого. Коротких-то было навалом, я сам носил парочку, но они мне не нравились. Кстати, свою куртку от белого костюма плюс «кожаные» штаны я в свое время тоже удачно продал, а белые джинсы обменял на голубые с доплатой. А у Рустика была именно длинная куртка, и мы договорились, что по приезде в Москву он ее мне продаст. Но Рустик пропал, почему – не знаю, и не виде-лись мы долгих восемь лет. Чтобы закрыть тему, хочу сообщить, что «мечта идиота» сбылась лишь в 86-м году, когда Батюшка из очередной африканской экспедиции при-вез мне длинную джинсовую куртку.

13

Итак, вы уже догадались, что в течение восьми лет у меня не было ни времени ни желания «встретиться с Детством». И только в апреле 88-го, после защиты Диплома я смог себе позволить такую роскошь: вволю попутешествовать. И двинул сначала в Пи-тер, а потом в Октябрьский. К тому времени там был завершен грандиозный «шестифа-зовый» квартирный размен-обмен, длившийся чуть ли не год. В результате хитроумных комбинаций вместо квартиры Тетушек и квартиры Ларисы, второй Антоновской жены (она жила в доме напротив) появилась четырехкомнатная фатера на четвертом этаже в соседнем 14-м доме. В ней жили Баба Ира, Дед и Тетя Вера (Тетя Лида умерла в 83-м). А в старой хате обитало многочисленное Антоновское семейство: он сам, Лариса и пя-теро девчонок. Старшей Катерине было 18, младшей Татьяне – 7. Правда, одна средняя дочка была от первого Ларисиного брака. Во веселье было!
Я приземлился в новой квартире (я дал телеграмму, но она не дошла, получился «сюрприз», и подобревший с годами Дед был рад не меряно, сразу побежал в магазин), мне выделили отдельную комнату, в которой стояла 20-тилитровая бутыль домашнего вина, курить можно было на балконе – лафа! На второй день я побежал по друзьям. Как вы думаете, кого я застал? Правильно, основную тройку игроков: Хисмата, Боби и Рус-тика. Сначала я зашел к однокласснику. Он к тому времени женился и переехал в се-мейную общагу в новом 25-м микрорайоне. А работал он – хотите посмеяться? – препо-давателем НВП в городском ПТУ! Это после окончания уфимского мединститута! По-скольку его нового адреса я не знал, а ПТУ стояло недалеко от входа на рынок, то там я его и нашел. То-то он удивился. Днем мы прошвырнулись по городу, постреляли в тире в компании симпатичных шалашовок (а кто еще учится в «противотанковом»?), а вече-ром я пошел к нему в гости. Хочу напомнить молодым читателям, плохо учившим исто-рию, что вторая половина 80-х изнывала под дамокловым мечом так называемой «ан-тиалкогольной компании», в Москве еще можно было что-то купить, а в провинции – труба. Но народ-то у нас не лыком шит, у всех имелись запасы, а поскольку Хисматов-ская родня жила в деревне, то самогоном он был обеспечен. Его-то мы и внедряли весь вечер, запивая чаем с молоком «по-татарски».
На следующий день мы снова встретились и двинули к Боби, который тоже успел жениться и перебраться в новый дом около Котлована – к счастью, Хисмат знал его ад-рес. Приняли нас с распростертыми объятиями, на столе появился коньяк – короче, по-сидели славно. Утром просыпаюсь – похмелье, однако, надо подлечиться. А как? Тут Боби приходит (так мы договаривались). И ведет он меня на рынок. А на рынке стоит единственный в городе ларек, торгующий разливным пивом. Это, конечно, здорово, но во что пиво-то наливать? – резонно спрашиваю я, – у нас нет ни банки ни бидона (бал-лонов тогда еще не существовало). Спокуха, – отвечает Боб, – занимай очередь. Как ни странно, стояли мы недолго, и минут через 40 получили в руки шесть литров пива. Как вы думаете, во что его наливали? В двойные целлофановые пакеты!!! Вот это сервис! Мы рванули на Поляну, загнездились на теннисном корте, у Боби была кружка – и так чудесно пивко пошло. Правда, не очень удобно наливать из пакета, но это уже детали.
А вот с Рустиком встреча получилась вялой. Он тоже женился и переехал в дом не-далеко от гаражей. Я зашел к нему мимоходом, гуляя по городу вместе в Женькой, по-сидели, поговорили; он ничем не угостил, вечером в гости не звал, выглядел как-то утомленно – короче, больше не виделись. Погоняв по городу Детства на старом раздол-банном велике, посетив все памятные места, сфотографировавшись в местном ателье всем «хоралом», дав несколько ценных советов влюбленной Катьке, выпив тайком не-сколько стаканов домашнего вина с Женькой, записав пару пленок своих песен и со-вершенно очаровав Тошкиных младших дочурок – Таньку и Аньку – я уехал. А как же Тони и Колька Костенко? – спросит надоедливый читатель. Не надо торопиза, как гово-рят китайцы. О Тони мы еще поговорим, а Колька Костенко к тому времени уехал на историческую родину, то есть на «жевто-блакитну, самостийну, неделиму, вильну Ук-раину». Ну а раз уж речь зашла об Украине, не могу удержаться, чтобы не рассказать одну поучительную историю. Хотя она и не имеет никакого отношения к моей Повести, но высказать свое мнение о развале Союза на отдельные «государства» я считаю необ-ходимым. И это будет не просто глава, а отдельный

РАССКАЗ О ТОМ, КАК МЫ ОТДЫХАЛИ
В КРЫМУ ПРОШЛЫМ ЛЕТОМ

Не хочу вдаваться в подробности, отмечу лишь, что я тоже давно женился, и моей дочке Тане в прошлом году стукнуло 8 лет. В соседнем доме на съемной хате жила мо-лодая украинская семья: Толик, Света и Дениска, ровесник Тани. Как и все провинциа-лы, они активно искали новых контактов, а поскольку в нашем районе детей подходя-щего возраста было очень мало, то мы очень скоро познакомились, гуляя с колясками, а со временем и подружились. Вернее, очень сдружились наши дети, они ходили в одну детсадовскую группу, играли и гуляли только вдвоем и т.п. А после того как моя жена стала крестной Дениски, мы начали называть друг друга Кумовьями. Встречались мы постоянно, гуляли с детьми, ходили в гости, пьянствовали, отмечали дни рождения, вы-бирались в лес на шашлыки и т.д. И весной 2006-го решили: пора вывезти детей на мо-ре. До этого мы с Танюхой в летние месяцы стабильно ездили в Марпосад (место встре-чи изменить нельзя!), а Толян отвозил ненаглядное чадо к бабке на Украину. Но море есть море, я сам там не был 16 лет. Задумано – сделано. Мы дружно залезли в Интернет, просмотрели кучу вариантов и пришли к неутешительному выводу: отдых в Крыму де-шевле, чем в Краснодарском крае. Мне очень не хотелось связываться со всей этой бо-дягой: разрешение на выезд ребенка, таможня, декларация, обмен долларов на гривны и т.п.; но Толик по знакомству нашел очень дешевый пансионат прямо на берегу моря в городе Черноморский (не тот ли Черноморск, где жил незабвенный Корейко?) – не через агентство, а напрямую, с минимальной предоплатой и окончательным расчетом на мес-те, моментально забронировал номера – и вопрос был решен. Ладно, купили билеты, оформили разрешение на выезд (та еще морока была), сели, поехали. Я не знаю, по ка-ким критериям Толяныч выбирал поезд, но отходил он удачно, в полдень, прибывал то-же неплохо, в час дня, но таможенный контроль попадал на полночь. Ехали весело, дети играли, мы пили пиво, а около 11-ти все улеглись спать, кроме меня и Кумы.
И вот российская таможня – город Белгород. Сначала прошел пограничник, прове-рил документы, билеты, декларацию – все в норме. Я уж подумал, что пронесло, но тут проводник говорит: сейчас еще таможенники придут. И они пришли. И тут началось. Я показываю билеты, паспорт, копию свидетельства о рождении, а таможенник и говорит: А оригинал есть? Нет. Как нет? А загранпаспорт? Нет. Тогда выходим. Как выходим? Я чуть в обморок не упал! Мы с Кумой начинаем качать права (ребенок спит, на дворе ночь, где ночевать и т.д.), она разбудила Толика, тот попытался дать на лапу – но все было бесполезно. В конце концов, придурок с внешностью комсомольского жополиза раздраженно сказал, что мы задерживаем весь поезд, и что если мы сей момент не вый-дем, то он высадит и Кумовьев. Делать нечего, пришлось доставать неподъемный чемо-дан (хорошо, хоть на колесиках), будить дочку, одеваться и выходить в ночь на незна-комый перрон. Во попали! Таня сначала ничего спросонья не поняла, а когда мы дви-нули за идиотом к зданию вокзала, то поезд тронулся. И она говорит: Папа, поезд-то поехал без нас, а Дениска там остался! Ну, пришлось ей объяснить ситуацию, она рас-хныкалась, я ругался про себя последними словами – короче, настроение было омерзи-тельное. Вот тебе и «вильна и неделима», зараза, туды ее в качель! Привели нас на во-кзал, долго заполняли какие-то бумажки, в туалет водили под конвоем, потом я компо-стировал билеты, затем объяснили порядок дальнейших действий. Система такова: я звоню жене, она передает свидетельство с любым проходящим мимо поездом (якобы, с Курского вокзала они отходят каждые 15 минут), звонит мне, сообщает номер поезда и вагон, я забираю документ, покупаю билеты на другой поезд (к счастью, почти без доп-латы) и еду дальше. Все отработано, в глотку им дышло! А почему же ты, Вася, не взял свидетельство о рождении? – задаст резонный вопрос удивленный читатель. А дело в том, что жена в том месяце собиралась получать загранпаспорт, и ей этот документ был нужен. К тому же, я привык к тому, что билеты можно было купить по копии, провод-нику тоже копию показывал, обратные билеты у нас были, тем более что при оформле-нии разрешения я специально спросил у нотариуса: Нужен оригинал для поездки? А он сказал, что достаточно копии, тунгус!
Ладно, с этим разобрались, и ребром встал второй вопрос: где перекантоваться су-тки? Время – час ночи, чужой незнакомый город, сумка, ребенок – куда деваться? Не на вокзале же сидеть? А идите, говорят, в комнату матери и ребенка. Кстати, следует с удовлетворением отметить, что таких как мы «заторможенных» было еще человек 10-15. Идем, опять тащимся через весь вокзал. Звоним. Выходит охранник и говорит, что мест нет и не будет до утра. Остается один вариант: сдаться на милость ночных извоз-чиков. Так и поступаем, находим таксистов (рядом – ларек с пивом, и то хорошо, надо взять от стресса), объясняю ситуацию, и тут нам начинает везти. Таксист нам попался душевный, довез до ближайшей гостиницы и взял недорого. Тут нам опять повезло: места нашлись, нам дали вполне приличный двухместный номер с телевизором, холо-дильником и душем всего за 500 р. с носа в сутки. И вновь повезло: у меня чисто слу-чайно завалялись полторы тысячи рублей, основную сумму я же вез в долларах. И еще раз повезло: рядом оказался ночной магазин, где можно было взять пива и жратву. Таня успокоилась и разгулялась, мне тоже не спалось, поэтому до 5-ти утра мы смотрели Ящик, пили пиво и закусывали. Позднее дочка мне призналась, что жить в этом номере ей даже понравилось. Когда она все-таки отрубилась, я позвонил жене, объяснил ситуа-цию – и мы славно придавили до полудня. Днем выяснилось, что гостиница эта вовсе не гостиница, а общежитие при местной милицейской академии, я так понял, они про-сто на лето сдают комнаты, ибо за все время нашего пребывания я не встретил там ни одного человека! Тишина – спи хоть сутки. Но нам надо было ехать на вокзал, изучать обстановку. И тут нам опять повезло. Выяснилось, что нужный нам поезд (жена звонила утром, сообщила номер вагона) прибывает около восьми, а через 40 минут – состав на Евпаторию. Мы без проблем купили билеты (Везут свидетельство? – строго спросили кассирша. Везут, везут!), вернулись в общагу, посмотрели Ящик, перекусили, собрались, сели на предусмотрено заказанное такси, доехали до вокзала, сели недалеко от буфета (перекус, пиво), дождались поезда, я взял документ, еще посидели – тут и наш поезд по-дошел. И снова нам повезло: в продаже были только верхние полки, но в нашем купе ехали молодые воркующие голубки, и мы без проблем поменялись местами.
И вот – украинская таможня. Я совершенно спокоен, сую таможеннику свидетель-ство, а он на него даже и не смотрит, зато говорит: А вкладыш о Российском гражданст-ве на ребенка у вас есть? Я опять чуть не хлопаюсь в обморок! А зачем он нужен? – спрашиваю, – меня в Белгороде о нем и не спрашивали! Правильно, – отвечает мужик, – для выезда из России он не нужен, а для въезда в другую страну – нужен. Вот так шту-ка! И хоть бы кто предупредил, зараза, понавтыкали законов, крючкотворы поганые! Самое смешное, что вкладыш этот у нас есть, он был нужен жене для загранпаспорта, но я подумал, что если скажу правду, то нас опять высадят, и сидеть нам еще сутки в заню-ханной Казачьей Лопани. Поэтому я говорю, что у нас его вообще нет, что мы ничего не знали – короче, бью на жалость. А тут еще Таня очень кстати жалобно так пищит: Папа, нас что, опять высадят? А вас уже высаживали? Я рассказываю таможеннику наши приключения, он на минуту отходит, возвращается и говорит: Ладно, езжайте. Короче, еще раз повезло: мужик попался нормальный. Кстати, позже Толик мне сказал, что, по словам проводника, тот белгородский болван был бывшим коммунистом и стукачом, не берущим взяток. Так что позднее я дотумкал, что и с высадкой нам «повезло», ибо если бы нас тормознули в Лопани, то неизвестно, как бы все повернулось. Самое смешное, что разрешение на выезд так никто и не спросил!
В 11 утра Толик нас встретил на крыльце пансионата, мы бросили вещи, отправили детей с Кумой на море, а сами помчались по городу в поисках жилья, ибо привередли-вую «эстетку» Куму номер не устраивал: чисто совковый вариант без телевизора и кон-диционера, жесткие продавленные кровати, плесень в углах (она же ребенка оздоров-лять приехала, а не плесенью дышать!), убойная сантехника 50-х годов, душ без душе-вой кабины, а под окнами – 4 или 5 кафешек с дискотекой до утра. Убиться можно! Но зато дешево и оплаченное трехразовое питание в ближайшей столовой, что удобно хотя бы тем, что не нужно сидеть полчаса в ожидании заказа. Лично мне все эти неудобства были до лампочки, главное – пляж действительно рядом, но «черт ли сладит с бабой гневной», пришлось нам побегать и найти частный дом со всеми удобствами. Все хо-рошо: центр города, рядом три магазина, банк, напротив недорогая частная столовая, да и других едальных точек вокруг полно; парк с аттракционами; до рынка минут 15; все дешево (к примеру, я нашел очень вкусные маленькие помидорчики всего за 1 гривну, что составляет 5 р. на наши деньги) – но вот незадача: окна прямо на центральную ма-гистраль, так что нормально спать было невозможно. А самое главное – ветер. Сильный холодный ветер, постоянно дующий с моря. Скажу честно: мне заходить в воду не хоте-лось. Детям, конечно по барабану, плескались как выдры, а для меня лежание на жест-ком песке под пронизывающим ветром было весьма сомнительным удовольствием. А народу на пляже – не протолкнуться, и чего все едут в этот Крым? Через неделю я во-обще перестал ходить на пляж, бросив Таню на попечение Кумовьев. Короче, хочу зая-вить со всей ответственностью: больше в Крым я не поеду, даже если мне доплатят. На этом и закончу свой рассказ.

14

Так, на чем я остановился? На предпоследней поездке в Октябрьский. А последняя случилась только через шесть лет, в августе 94-го. В то время я был загружен работой, не отдыхал два года и в то лето не собирался, но тут вдруг звонит Петя (муж Маши, ко-торая уже давно жила в Видном, родив троих пацанов) и говорит: Я собираюсь в Баш-кирию на пару недель, и Маша с детьми подъедет через денек. Рванем? И я решил: а го-ри оно все огнем, всех денег не заработаешь, а отдыхать нужно – рванем! И мы рванули. Только в разных вагонах ехали. Зато Антон нас встретил в Уруссу, довольный как бак-лажан, и довез до дома. К тому времени Тетя Вера умерла, Баба Ира с Дедом перебра-лись на прежнюю квартиру, а Тоник с семейством – в четырехкомнатную. Туда же все-лился и я, а Маша с выводком – к родителям. Тут мне опять повезло: замужняя Женька жила в Уфе, Катька давно перебралась в Москву, младшие дочки отдыхали у Лариси-ных родственников в деревне, Лариса с Антоном работали и приходили поздно, так что целыми днями я валялся на диване, читал старые журналы и готовил еду. Погода, к со-жалению, не баловала, дождило периодически, так что сходить на Котлован и поку-паться мне не пришлось; но в ясные деньки я гонял на новом лисапеде по памятным местам, заезжая в Сад, где было куча фруктов (к сожалению, мою любимую ранетку уже спилили), и к «последним из могикан».
Первым как всегда был Хисмат. Я очень долго кружил по его району в поисках до-ма (забыл, однако!), но все же нашел. От радости он чуть не выпал из окна, ведь к тому времени переписка наша закончилась, и мы друг про друга ничего не знали. Я хотел до-говориться с ним о встрече на следующий день, но он затащил меня в квартиру вместе с велосипедом, достал пузырь и закусь, мы начали кутить и вспоминать былое. Тут мне снова повезло: его жена с детьми уехала отдыхать в деревню. А младший брат с матуш-кой жили на старой квартире. Так что мы посидели очень славно, без свидетелей. На следующий день мы устроили «продолжение банкета», правда, уже не с таким энтузи-азмом. Через день или два мы вместе сели на велики, сначала сгоняли к нему в Сад, что-то забрали, а потом двинули к Боби, который к тому времени развелся, снова женился и переехал. И адрес знал только Хисмат-улла. В квартиру поднялся я один, Борис открыл, но что-то он мне не понравился: какой-то серый, хмурый и неприветливый. По непрове-ренным слухам, он «ширялся колесами» (оправдывая свою фамилию – Ширяев), в лю-бом случае, он как-то неохотно пригласил меня войти, но узнав, что внизу меня ждет Хисмат с велосипедом, просто предложил перекурить на подоконнике. Перекурили, как-то вяло поболтали, и я отвалил. А на следующий день он уезжал по работе. Короче, по-следняя встреча с другом Детства оставила на душе неприятный осадок.
С «заслуженным вратарем» местной футбольной команды Рустиком тоже получи-лась какая-то лажевка. Я не помнил его новый адрес, но нашел номер в телефонной книге, позвонил, и мы договорились встретиться. Пригласить к себе он меня не мог (же-на, не одобряющая пьянство плюс двое детей), я тоже не рискнул позвать его домой, поэтому мы встретились в нашем дворе и начали тусоваться. Тусовка тогдашней «моло-дежи» нашего поколения заключалась в том, что они кругами ходили по району, встре-чали друзей и знакомых, и пытались одолжить друг у друга денег на выпивку. Весело, верно? Я взял с собой только тысячу, у Рустика денег не было, и мы тоже начали ходить и пытаться занять «под Рустика». Повстречали кучу таких же «ходоков», но денег не давал никто. В результате мы на все плюнули, я сбегал еще за двумя «штуками», и Рус-тик купил пузырь с рук у бабки (местный бизнес!). У него был стакан и пара бутербро-дов, мы пошли на Поляну, сели на лавочку, и как последние алкаши раздавили этот флакон. Как говаривал Райкин, никакого удовольствия. Но самое обидное, что в этот вечер к нам заходила смертельно больная Баба Лида, которую на один день выпустили из больницы – хотела, видимо попрощаться, ибо на следующий день я уехал. Но домой я вернулся поздно, так и не попрощались. А вскоре она умерла. Такие дела. А я повто-рил трюк шестилетней давности: Антон посадил меня на казанский поезд, я дождался с пивом второй Ракеты и с ветерком доплыл до самого Марпосада. А сейчас Ракеты отме-нил какой-то идиот. И еще прокол получился: почти не удалось пообщаться с кузинами. Против приезда Женьки резко воспротивилась Маша (действительно, им было бы тес-новато в одной квартире), а младшие вернулись из деревни только в день моего отъезда.
Через год Батюшка, вдохновленный моим примером, тоже маханул в город своего детства. И привез оттуда печальную новость: Рустика убили. Позже Антон мне расска-зал (как работник Скорой он всегда был в курсе всех криминальных событий и смертей города – кстати, еще в конце 70-х он сообщил мне, что Рома вскрыл себе вены), что мой друг незадолго до этого ушел из семьи, бомжевал, то ли от кого-то скрывался, то ли за-должал кому-то – тайна, покрытая мраком. Такие дела.
К сожалению, с тех пор мне ни разу не удалось выбраться в город Детства, хотя ностальгия мучает все больше (не зря я засел за эту Повесть) и желание появляется все чаще. Дело осложняется несколькими обстоятельствами. Во-первых, по настоянию Ла-рисы Антон разменял квартиру – а Лариса возьми да и помри. В результате дяде оста-лась старая «трешка» плюс новая «однушка» недалеко от «Девона». Он моментально женился в третий раз, жена переехала к нему и в 98-м родила ему пятую дочку! Во весе-лая жизнь у человека! Сами понимаете, ему было не до гостей. Со временем ситуация устаканилась: Дед отошел в мир иной; Светка, Анька и Танька выросли, повыходили замуж и разъехались; наши погодки Иришка и Танюшка подросли – самое время «гос-титься». Да тут возникло второе обстоятельство: наконец-то появился на свет долго-жданный наследник! Теперь пришлось ждать, когда подрастет Ванюшка. Ладно, под-рос. Только я навострил лыжи и даже созвонился с Антоном – появилось третье препят-ствие. Дело в том, что в июле мы ездим то в Марпосад, то на море; в августе Антон с семейством отдыхает где-то под Астраханью (правда, он всегда звал нас присоединить-ся, но жить в палатке на пустынном острове без электричества и газа, мотаться за про-дуктами в ближайшее село за 5 км, готовить на костре, по нужде бегать в кустики и за-ниматься только тем, что ловить рыбу – нут уж, увольте!), так что свободным у нас ос-тается один июнь. А тут жена вдруг надумала отправить дочку в детский лагерь! Нечего ей в городе сидеть, говорит. Ну, правильно, путевка-то от ее работы, почти задаром. И вот уже два лета подряд Таня дышит воздухом в Подмосковье, что ей жутко не нравит-ся. Так что с Октябрьским мы постоянно пролетаем как фанера над Парижем. Правда, в этом году нам всем удалось встретиться.
Не помню, упоминал ли я о том, что мой второй дядя Андрей живет в Липецке. Сам-то он постоянно мотается в Германию через Москву, мы часто видимся, а вот я был в Липецке так давно, что уже и не помню ничего. Этим летом мы собирались было на море, но компании не нашлось (в позапрошлом году мы ездили вместе с Батюшкой, Олей и их внучкой плюс подруга жены с дочкой, да еще я прихватил своего старого ин-ститутского друга с сыном – во повеселились; в прошлом – как вы уже знаете, с Ку-мовьями, с которыми в процессе отдыха разругались вдрызг), хороших вариантов в Краснодарском крае я не нашел, да и дороговато показалось; дикарями с ребенком не поедешь – короче, двинули мы традиционно на Волгу. Возвращаемся в конце июля, только отдышались – звонит Батюшка. И сообщает, что Антон со всем семейством со-бирается в Липецк, и они тоже, и предлагает нам присоединиться. А почему бы и нет, коль время есть? И через три дня мы все вместе сели на поезд и покатили. А где же вы там разместились такой большой кодлой? – спросит неуемный читатель. Дело в том, что Андрей – человек обеспеченный, живет в шикарной квартире в центре города, да плюс имеет большой кирпичный дом со всеми удобствами и с огромным садом, расположен-ный в деревенско-дачном районе. В нем мы и загнездились, места хватило. Не вдаваясь в подробности, отмечу, что отдохнули и пообщались мы неплохо, только погода подка-чала: хоть и тепло было, но дождило постоянно, так что на пляж выбрались лишь пару раз. Ностальгия моя немного поутихла, но все-таки хочется, хочется смотаться в Башки-рию, побродить по памятным местам, пообщаться с Хисматом и Боби и вспомнить Детство…
А теперь я должен рассказать об ответных визитах моих друзей. Первым весной 77-го приехал Ляха. Стоп, стоп, стоп! – воскликнет внимательный читатель, – Какой такой Ляха? Ты ни разу не упоминал такого имени! Верно, не упоминал. Спешу исправить свое упущение. Ляха – это мой чебоксарский друг детства. Он был сыном матушкиной школьной подруги и моим ровесником, познакомились мы с ним еще в далеком Розо-вом Детстве, но постоянно стали встречаться только после 72-го года, когда я начал ре-гулярно наведываться в Чебоксары. Как сейчас помню: мы небольшой компанией плы-вем на пароходике на тот берег Волги (там находился городской пляж), и какая-то тетка, глядя на меня, все повторяет: Ну, он прямо гриб-боровичок! Ну, прямо гриб-боровичок! А Ляха (тогда еще не Ляха, а просто Андрюшка, обыкновенный веснушчатый сорванец) смеется и кричит: А я – сатанинский гриб! Если бы он знал свою дальнейшую судьбу… Летом 74-го он на пару дней приезжал в Дом Охотника. Я был поражен: выше меня на полголовы, волосы до плеч, сам какой-то хмурый и неразговорчивый. Однако в 76-м году я встретил его вполне довольным жизнью, мы быстро скорешились, выйдя из дет-ства и начали общаться на ином «взрослом» уровне. Тогда он уже был Ляхой, известной в городе шпаной, не последним членом дворовой ватаги, которая проводила досуг в ха-рактерной манере. Они обшаривали пьяных, мутузили и грабили забредших во двор прохожих, пили бормотуху в гаражах, обжимали малолеток, дрались с такой же шпаной из соседних районов и т.п. А что еще делать в провинции? Я с интересом понаблюдал недельку их «веселую» жизнь и уехал. И вот через несколько месяцев Ляха нанес ответ-ный визит. Стоп. До этого мы встретились в Питере на зимних каникулах. И в один из вечеров решили кутнуть и заехали в один из ресторанов на Невском. Самое смешное, что он был без пиджака, и швейцар его не хотел пускать, пришлось обращаться к дирек-тору, и тот разрешил, ибо народу в зале было полтора человека. Мы выпили бутылку Каберне с минимальной закуской (дорого) и отвалили. Зато в Москве проблем не было, ибо в нашем районе процветал бар под названием «Могила» (подробности читайте в рассказе «Дети «Могилы»), где я был своим человеком. Туда мы и рванули и с кайфом провели вечерок.
Затем я не видел Ляху три года, только знал со слов Матушки, что он едва не спил-ся, но армия его временно «спасла». И вновь он нарисовался на моем горизонте 30-го декабря 80-го. Я потому так хорошо запомнил эту дату, что на следующий день он уез-жал, то есть собирался встречать Новый Год в поезде! Мы забурились на хату недалеко от Молодежной и славно посидели, а утром разъехались. Не прошло и года, как он сел в первый раз, по словам его матушки, совершенно случайно. Встретились мы только ле-том 87-го буквально в день отъезда, посидели на лавочке у Нюркиного дома, покурили, поговорили. Ляха выглядел еще вполне бодро, шутил, смеялся, только почти все зубы у него были железные. Через полгода – вторая ходка, за ограбление аптечного ларька. От-сидел, вышел – и сразу же на третий срок. Все. Он стал законченным зэком, для которо-го «тюрьма – дом родной». Но самое примечательное, что в августе 94-го, когда я заехал в Марпосад всего на 4 дня, он находился в городе, но, по рассказам Матушки, разозлил-ся на весь мир; с матерью не общался; бабку, у которой жил, чуть ли не бил и выживал из квартиры; а с Матушкой даже по телефону разговаривать не захотел. Естественно, что встречаться с ним желания не возникло. Дальнейшая судьба Ляхи мне неизвестна, ибо его мать вскоре уехала в неизвестном направлении и оборвала все связи. Так я по-терял еще одного друга Детства.

15

В июне 77-го в Москву нагрянул Боб. В тот период я активно осваивал вкус пива, и поэтому повез его в незабвенную «Яму», то бишь «Ладью» в Столешниковом переулке. Неплохо пивка попили. Затем он появился летом 88-го. Недолго думая, мы двинули в мой родной бывший институт, где в укромном, одному мне известном местечке разда-вили пару пузырей. Тогда же он рассказал мне о Тони, но об этом чуть позже.
В августе того же года Батюшка с семьей отвалил в отпуск, заперев две комнаты на ключ. Только я расслабился – приезжает из Липецка Андреева сестра Алена с сыном! На три дня. А спать где? Хорошо, у меня было другое место для ночевок. Но все равно – спасибо Батюшке. Только они уехали – появляется сам Андрей! Я начинаю шизеть. А через полчаса – звонок в дверь. Открываю – на пороге стоит Хисмат с младшим братом, довольные как бегемоты! Тут я уже просто падаю! Это они покупать мотоцикл приеха-ли, мечту всей жизни. И хоть бы предупредили как-нибудь, я ведь чудом еще не успел уехать на Волгу! А они смеются: Незваный гость лучше татарина! Хорошо, что у них с собой «было», посидели нормально вечерок, а на ночь я опять отвалил. Вот так повесе-лился – спасибо Батюшке. А мотоцикл они так и не купили, чукчи, на следующий день уехали.
Теперь о Тони. Борис мне поведал, что Айрат никуда не пропадал, а преспокой-ненько поступил в какое-то московское музыкальное училище и живет в общаге в Хим-ках. Телефона у него не было, зато Боб дал мне точный адрес. Ладно, подумал я, уви-димся, время терпит, и занялся текущими делами. А текущие дела состояли из поисков работы и съемной комнаты, ибо отношения с Батюшкой достигли апогея: он просто вы-ставил меня из квартиры. Правда, дал время на поиски вариантов. Не стану подробно описывать мои мытарства, но, в конце концов, перед самым 1989-м годом я переехал на Домодедовскую. И наконец-то вздохнул с облегчением и смог заниматься всем, что ду-ша пожелает. Но для начала я написал письмо Тони, напомнив ему нашу попойку в подвале и сообщив свои координаты. И он позвонил, удивившись избирательности мо-ей памяти, и приехал через пару дней. Не знаю уж, где он ухитрился достать бутылку сухого (спасибо Горбачеву!), но посидели мы неплохо, повспоминали молодость, попе-ли друг другу свои песни – ну и уехал он, пообещав, что ждет меня в любое время. Как вы уже догадались, больше я с ним не виделся. Последняя информация о Тони, которую я получил от Боби в 94-м, была такова: он окончил свое училище, женился и перебрался в Клин. Но никаких координат нет. Так что на данный момент мне «доступны» только двое друзей Детства Голубого Периода: Хисмат и Боб, да и то никаких сведений о них у меня нет уже 13 лет. Нет, надо будет все же следующим летом махануть в Октябрьский! Эх, ностальгия, ностальгия…

Все? Нет, не все. Я еще просто обязан упомянуть о том, как складывались отноше-ния с моими старыми кунцевскими корешами. Приехав в Москву в конце августа 75-го, я еще несколько дней прожил на Малой Филевской. И конечно же сразу помчался по старым адресам. Все были на месте: Новиков, Дмитриев и т.д., все отрастили патлы (кроме Жеки и Марфы), обзавелись кассетниками, джинсами, батниками и модными шузами; они важно прогуливались по двору, слушая хард-рок; по вечерам тренькали на гитаре где-нибудь на лавочке, пили портвейн – короче, давно уже вышли из детства и приобщались к «взрослой» жизни. Отсутствовал только Мушкатер, уехавший вместе с предками на пять лет в Чехословакию. Я со своей детской рожей, короткой прической «под канадку», маленьким ростом и польским джинсовым костюмчиком чувствовал се-бя не совсем комфортно; но они без вопросов приняли меня в свою компанию – старая дружба не ржавеет. Но, как показала практика, все зависит от степени общения и мно-гого другого.
Воспоминание. Мы небольшой группой (отчетливо помню только Мишу Дмит-риева и Эверауса) фланируем по Филевскому Парку. Выходим на набережную, идем вдоль нее и видим бочку с разливным пивом. В старые времена из таких бочек продава-ли не только квас, но и пиво. Во лафа была! Кружка стоила 20-24 копейки, что по срав-нению с шестикопеечным квасом лично мне казалось дороговато. Сам бы я стеснитель-но прошлепал мимо, но тертые патлато-джинсовые ребята резко подвалили к продав-щице, взяли пива и сунули мне в лапу кружку. Я скромно отошел за кустики, но был до-волен и горд незнамо как. Так впервые я попробовал разливного, и любовь к нему я пронес через все последующие годы. А сейчас все ларьки посносили, уроды! А то пиво, что продают в павильонах, пивных барах и ресторанах, ничем не отличается от буты-лочного и стоит гораздо дороже, что само по себе нонсенс. Ибо разливное на то и раз-ливное, что не включает в себя стоимость бутылки. Хотя сейчас стеклянная тара ничего не стоит. Пункты приема стеклопосуды, ау-у-у-у!
Раз уж я коснулся темы пива и стеклотары, то не могу удержаться, чтобы не расска-зать одну занимательную историю, хотя она тоже не имеет отношения к моей повести о Розовом и Голубом. Для начала: необходимые пояснения.
Дело в том, что у моей жены есть кузен по имени Олежка, младше меня на восемь лет, но все равно свой парень. И пива выпить тоже не дурак. Но как мы пили пиво с су-шеными лещами из Марпосада – это отдельная история, а пока я хочу предложить на суд заинтересованного читателя

РАССКАЗ О ТОМ, КАК МЫ С ОЛЕЖКОЙ ПРОВЕРНУЛИ
ОПЕРАЦИЮ «ХРУСТАЛЬ»

Случилось это году в 92-м или 93-м, точнее не помню (я, конечно, могу залезть в Дневники, но лень, да и принципиального значения это не имеет). Тогда бурными тем-пами развивалась «ларечная экономика», то есть бутылочным пивом нас завалили с го-ловой, а пиво в баллонах появилось позже. Ну и «законсервированные» пивные ларьки вновь открыли, а было их в нашем районе штук пять-семь. Но вот хохма: пить у ларька запрещалось, кружек у продавца не было, и народ ходил за пивом с банками, бидонами и канистрами. Эх, помнится, подарили мне друзья на 20-тилетие пятилитровую канист-ру… Но я отвлекся. Итак, мы пили пиво, но я пустые бутылки сразу выкидывал, а Олеж-ка их копил. И в какой-то момент их накопилось столько, что он не выдержал и обра-тился ко мне за помощью. В совдеповские времена нелегкая процедура сдачи пустых бутылок торжественно называлась Операция «Хрусталь».
Пример 1. Нагружаешь две огромных сумки, приходишь в приемный пункт, наро-ду никого, потому что он закрыт, а на двери надпись: «Тары нет». Стучишь. Высо-вывается рожа и бурчит: Написано же, тары нет. А если по 15 копеек? Нет про-блем! Отдаешь сумки, через пять минут получаешь деньги. Это уже после в 80-го го-да, когда бутылки подорожали до 20-ти копеек. И все довольны.
Пример 2. Нагружаешь две огромных сумки, приходишь в приемный пункт, наро-ду море, потому что он открыт, и два часа стоишь в очереди, ругаясь последними словами. Подходишь к окошку, выставляешь тару, половину приемщик принимает, а потом говорит: А эти – пыльные (хотя ты прекрасно знаешь, что накануне все пере-мыл). Либо иди и мой, а потом опять в очередь – либо возьму по 10 копеек. Согласен! Берешь деньги и уходишь. Это еще до подорожания. И все довольны.
Пример 3. Батюшка дает не очень большую сумку и посылает в наш магазин, благо он находился в 10-ти метрах от подъезда. Приходишь, выставляешь тару и говоришь «пароль»: На обмен. Ибо просто так в магазинах посуду не принимали, та-ры не хватало. Но для «своих» (продавщица хорошо знала и меня и Батюшку) был возможен обменный вариант. К примеру, сдаешь 25-30 пустых и покупаешь три фла-кона лимонада и пять пива. И все довольны.
В ту весеннюю субботу Олежкины родители как всегда укатили на дачу, а Олежка решил навести порядок. Жил он неподалеку, полчаса легким шагом, и пока я к нему то-пал, он набил пустой тарой четыре сумки и рюкзак. Во накопил! К счастью, приемный пункт находился в пяти минутах ходьбы от его дома во дворах, далеко тащить не при-шлось. Мы пришли, заняли гигантскую очередь (суббота!) и стали думать, как бы убить время. И тут в наши головы одновременно пришла одна и та же гениальная идея: А не тяпнуть ли пивка? Задумано – сделано. Пустая трехлитровая банка у нас была, бли-жайший ларек находился в пяти минутах ходьбы, и я побежал. Принес пива, мы его на-чали пить по очереди прямо из банки, периодически перекуривали, болтали о том, о сем, очередь двигалась, но… банка закончилась, а народу впереди еще оставалось дос-таточно. Что делать – я опять побежал. Прикончили вторую банку – тут и очередь по-дошла. Сдали тару, получили кучу денег и на радостях вновь побежали в ларек: надо же обмыть такую удачную операцию! Взяли банку и двинули к Олежке. Дома уже посиде-ли с кайфом и с закуской, но через некоторое время почувствовали, что пиво больше не лезет. А чё это мы все пиво да пиво пьем, – сказал шурин, сбегал в «закрома» и приво-лок пузырь Слезы. Ну, сами понимаете, водка на пиво – дело жуткое, и через некоторое время я вдруг заметил, что сижу на кухне один. А куда же Олег подевался? Я побрел на поиски и обнаружил его преспокойно спящим на диване в комнате! Я опупел. И что де-лать? Действительно, хотелось уже не пить, а спать; и я подумал, а не прилечь ли и мне тоже? Но взял себя в руки и все-таки дополз до дому, не забыв прихватить остатки пива. Помнится, жена долго смеялась над незадачливыми алкашами. Вот такая история.

Возвращаюсь в 75-й год на Юго-запад. Пока проходил период адаптации в незна-комом районе и в новой школе, я каждое воскресенье ездил в Кунцево и общался со ста-рыми друзьями. В основном, с Новиковым и Дмитриевым, к тому же, с Костей мы пе-риодически перезванивались. Но со временем появились новые приятели, образовалась группа «Голоса Планеты» (заинтересованных читателей отсылаю к моему опусу «Исто-рия рок-группы «Голоса Планеты», окончательный вариант которого я сделал в 2001-м году), и мои визиты на Малую Филевскую улицу постепенно сошли на нет. А в конце 70-х старые кореша начали расползаться как тараканы.
Следует с удовлетворением отметить, что телефон в нашей квартире стоял на тум-бочке в прихожей, говорить приходилось стоя, и слышно было во всех комнатах; Ба-тюшка долгие «базары по трубе» не приветствовал, поэтому я старался звонить только по необходимости (например, предельно кратко договориться о репетиции), а всякие «ля-ля-ля» мог себе позволить только в отсутствии домашних. А поскольку такое случа-лось очень редко (у Дяди Бори была госдача в Серебряном Бору, но почему-то Батюшка и К. туда ездить не особо любили, разве что летом иногда), то и «звонильное настрое-ние» (как я это называю после 3-х литров пива) на меня нападало нечасто. Поэтому точную хронологию событий восстановить уже трудно. А Дневников я тогда еще не вел, о чем жалею до сих пор. Но факты таковы. Звоню Новикову – женился, переехал. Звоню Дмитриеву – женился, переехал. И ни адресов, ни телефонов. И вот что интересно: ни один тунгус не позвонил и не сказал (а мой номер у них был), что вот, так и так, я пере-селился, вот мой новый номер и т.п. Как будто бы 10 лет – ну если не закадычной дружбы, так хотя бы общения – коту под хвост. Я в свое время тоже переехал, когда же-нился, но однако сразу засел за Фон и в течение недели обзвонил всех друзей-при-ятелей-знакомых, с которыми я встречался и перезванивался. Это логично, по-моему. А тут – ни ответа, ни привета. Непонятно. Пока на месте оставался Жека Калинкин (о судьбе Эверауса, Сербуча, Красного и прочих мне ничего не известно, ибо им я не зво-нил, и пересекались мы очень редко), но я с ним практически не общался, ибо он был немного не современным: не отращивал патлы, не слушал рок, не играл на гитаре и т.п. Возникла ситуация, похожая на историю с Колей Костенко: детские игры в ковбоев-индейцев закончились, а «по-взрослому» говорить особо было не о чем. Но, по воле случая, он оказался последним из Кунцевских могикан, с которым мне удалось пооб-щаться напоследок.
Вы, конечно, помните, что в конце 80-го ко мне приезжал Ляха, и мы неплохо по-сидели вечерок в хате его дальней родственницы на Молодежной. Улавливаете фишку? Нет? Да ведь Молодежная – это следующая остановка за Кунцевской! Естественно, я не мог упустить такое совпадение, и уезжая от Ляхи днем 31-го декабря, проехал одну ос-тановку и направился прямо к Жеке. Но особо поболтать не удалось, ибо вместе со своими однокурсниками он готовился к встрече Нового Года, к тому же ему надо было куда-то ехать. Мы тяпнули по рюмашке, про Костю и Мишу он ничего не знал, зато со-общил потрясающую новость: вернулся из Чехословакии Мушкатер! Само собой, такую возможность пообщаться с бывшим одноклассником я пропустить не мог, мы вместе с Жекой спустились с 14-го этажа на 12-й и позвонили в квартиру. Дверь открыл сам Се-рега, длинный и худой как щепка (а я его помнил маленьким и толстеньким). Привет, говорит Жека, я тебе старого друга привел, помнишь его, мы вместе учились? И назы-вает мое имя. А Мушкатер вдруг говорит: Не помню! Я чуть не упал! Правда, он тут же предложил пойти на лестницу, перекурить и освежить память, но Жека торопился, а мне не хотелось ехать в метро одному; к тому же меня так потрясло это «не помню», что мы с Жекой отвалили. Как так? Человек, который три года просидел за соседней партой, с которым общались постоянно, и даже в чьем номере летом 73-го я два дня прожил в пансионате на Клязьме (туда все наши ЦКовские ездили), меня забыл? Нет, это просто в голове не укладывалось. Пять лет не виделись? Ну и что? Ведь других одноклассников он не забыл. К тому же, у меня с Мушкатером связано еще одно отдельное
Воспоминание. У Сереги была собака, боксер по кличке Дольф. Собачонций был вполне дружелюбный, всех любил, играл с нами, однако гулять его выводили на так на-зываемом «жестком» ошейнике, т.е. железном ремне с крупными острыми шипами. Сам Мушкатер выходил с ним нечасто, но иногда приходилось. И вот в один далеко не пре-красный осенний день мы вдвоем вышли с Дольфом на прогулку. Прошли через двор и вышли на небольшой лужок, образованный развилкой дорог, по краям которого росли дикие яблони. Было у нас такое примечательное место по дороге к метро, мы обычно там играли в футбол, жгли костры, плавили свинец, обрывали созревшие яблоки и т.д. Мушкатер снял с собакина ошейник вместе с поводком, мы начали бегать, играть, при-калываться, а потом я залез на яблоню, лег на ветку и стал дразнить Дольфа поводком. Я держал его за ошейник, опускал руку вниз – и резко отдергивал вверх, когда пес под-прыгивал. И в третий или четвертый раз не успел: Дольф ухватился зубами за кончик поводка и повис на нем всей своей не маленькой тушей. Понятное дело, удержать я его не мог, пес рухнул вниз вместе с поводком, а вслед за ним шмякнулся и я с ощущением, что мне оторвало кисть. Гляжу – мама дорогая! Правая ладонь и пальцы исполосованы шипами, да так глубоко, что ноготь с указательного пальца наполовину сорван! Боль была жуткая. Чуть не упав в обморок, я помчался домой, раны обработали и забинтова-ли, но болело еще долго. А потом я в течение полугода наблюдал, как сходит старый черный ноготь под давлением нового. К счастью, это была самая серьезная травма в мо-ей жизни.

Осенью 81-го года я посетил Кунцево в последний раз. Мы все собрались на День Рождения Дяди Бори. К тому времени старую квартиру они разменяли и жили в двушке в том же районе, на другой стороне Рублевки. Ну, посидели, пожрали, подринчили, по-том мне стало скучно, и я решил, пользуясь случаем, прогуляться по старым адресам, заодно и покурить. И в подъезде я столкнулся… с родителями Мушкатера! И они меня сразу вспомнили, и я их узнал, вместе поднялись на лифте, зашли в квартиру (Сереги, к сожалению, не было), я им рассказал о нашей последней встрече, а они показали мне висящий на стене рисунок «Карлсон, поедающий варенье» – мой подарок Мушкатеру на Д.Р. После этого я еще раз убедился, что у Сереги какая-то лажа с памятью. Дожидаться его времени не было, я отвалил, зашел к Жеке – и получил стандартный ответ: Таких здесь больше нет. Все. Кунцево «отошло». Правда, через несколько лет я все же рискнул звякнуть Мушкатеру, но… я думаю, вы сами догадались, что мне ответили.
Но самая поразительная история произошла все же с Костей Новиковым. Как, спро-сит недоверчивый читатель, неужели он сам объявился, или вы случайно где-то пере-секлись? Нет, все получилось гораздо печальней. Лет пять или шесть назад, пользуясь отсутствием жены и дочки, я опять влетел в «звонильное настроение», сел за стол, взял трубку, положил перед глазами телефонную книжку (следует с удовлетворением отме-тить, что свою первую и единственную «шпаргалку» я храню с 75-го года) – и начал набирать все номера подряд. Кстати, хочу пояснить, такой метод не является пустым времяпровождением от нечего делать, как многие могут подумать, с его помощью мне удалось отыскать некоторых старых приятелей. Так вот, я звоню, где-то нарываюсь на длинные гудки, с кем-то из «непропавших» болтаю – и просто из интереса в какой-то момент набираю номер Кости. Хотя прекрасно знаю, что его там нет и быть не может. И вдруг… попадаю на его батюшку! Как так? Ведь я был уверен, что они переехали всей семьей, а потом долгие годы фон просто не отвечал. То ли я запамятовал, то ли перепу-тал – но факт есть факт: родители Новикова продолжают жить в старой квартире, и я их неплохо помню. Обрадовавшись, я начинаю объяснять, кто я такой, батюшка меня тоже сразу вспомнил, я спрашиваю про Костю, думая, что наконец-то получу его координаты – и получаю ответ: А сын-то наш умер… Умер??!!! Меня как лопатой по башке тресну-ли. Вот так координаты: Небеса, до востребования, пишите письма, а главное, шлите переводы! Короче, выяснилось, что у него обнаружилась какая-то неизлечимая болезнь, от нее он и отошел несколько лет назад. Такие дела. На этом разговор и закончился. И остались от Кунцево и от кунцевских друзей одни воспоминания. Я мог бы еще пофило-софствовать о бренности бытия, о тщете всего сущего, о жизни и смерти – я ведь по на-туре романтик, мечтатель, битник и философ – но не буду утомлять читателя, я ведь пишу не о философии, а о Ностальгии.
Что ж, на этой не очень веселой ноте можно потихоньку закругляться. Я сумел вспомнить самые интересные эпизоды из своего Детства, упомянул всех друзей и родст-венников, закрепил в памяти пережитое и оставил Память о себе своим потомкам. Впрочем, мой бумажный Архив занимает целую тумбочку и тянет на 10-15 килограм-мов – кому все это будет нужно лет через 100? Ладно, опять я о грустном, пора подво-дить итоги и подбивать бабки. Но сначала
Последнее воспоминание. Чтоб вы знали, моя двоюродная бабушка по линии Ба-тюшки – Наталья Евгеньевна Ш., известная балерина и танцовщица. В этом году ей исполнилось 90 лет, она вполне бодра и жизнерадостна, и даже выпустила вторую кни-гу воспоминаний. Ее муж, Оскар Иеремеевич, был писателем, соавтором Озерова по сценарию фильма «Освобождение», жили они в писательском доме на Соколе.
Так вот, летом 74-го, когда я заезжал в Москву, мы вместе с Антоном и Машей были у них в гостях. Помнится, я сидел на диване и просматривал сценарии, которыми было уставлено несколько полок. А вы знаете, что концовка фильма «Белое солнце пус-тыни» довольно сильно отличается от сценарного? Не волнуйтесь, не в худшую сторону. Потом Оскар Иеремеевич показывал нам свою коллекцию сигар. Антон тут же с важ-ным видом задымил (хотя не курил никогда), а я под шумок и пользуясь моментом про-сто утащил 3-4 штуки, самых толстых. Зачем? Да сам не знаю. И потом, в течение года я иногда, пользуясь отсутствием домашних, покуривал эти сигары (конечно, не затягива-ясь) по четвертинке, а бычок прятал в кувшин, стоявший на моем столе, в котором я хранил разную мелочь. Но однажды Антоша учуял запах табака, залез в кувшин, нашел мой окурок и выкинул. Но сигары я хранил в другом месте, привез их в Москву, и по-следнюю выкурил летом 76-го, отдыхая на даче своей одноклассницы. Выкурил всю целиком, поэтому отравился так, что до сих пор вспоминать жутко. Вот такая история.

Э П И Л О Г

Я долго думал, как назвать эту Повесть. Тоже мне, повесть, проворчит насмешли-вый читатель, всего-то 50 страниц обычного формата. Ну, что ж я могу поделать, если моих детских воспоминаний не набралось на увесистый том подобно «Капиталу»? Но для рассказа все же многовато. Роман? Но ведь я пишу именно повествование, а не вы-думываю сюжет из головы. Эссе? Очерк? Мемуары? Опять не то. Поэтому пусть это все же будет повесть, хоть и небольшая, с приставкой «мини».
Вернемся к названию. Я накатал уже три четверти, а все никак не мог определить-ся, все мозги сломал, перебирая варианты. Детство? Но уже было «Детство» Горького, «Детство Никиты» Толстого и т.п., да и вообще как-то невыразительно. Воспоминания о детстве? Кажется наиболее подходящим по смыслу, но в конце 60-х на экраны вышел фильм под таким же названием, и пусть о нем мало кто помнит, заниматься откровен-ным плагиатом я не хотел. Короче, я перебрал множество вариантов, но ни одно из них не катило. Я уж было отчаялся, но вдруг вспомнил, какое впечатление на меня произве-ла сказка Кэрролла «Алиса в стране чудес и в зазеркалье», я ее прочитал где-то во вто-ром классе. Это гениальное произведение было любимой и что называется «настоль-ной» книгой Батюшки и всей октябрьской семьи. Первое издание вышло в переводе Демуровой (на мой взгляд, лучшее), именно оттуда я взял строчки из стихотворения «Бармаглот»: Варкалось. Хливкие шорьки / пырялись по наве. / И хрюкотали зелюки / как мюмзики в мове. Миленько, не так ли? Мы этот стих знали наизусть, часто цити-ровали, а Антон иногда так меня и называл: хрюкотающий зелюк. Позднее эту книгу перевел Щербаков, тоже неплохо, но все же послабее. «Тарбармошки»: Розгрень. Юрз-кие хомейки / просвертели весь травас. / Айяяют брыскунчейки / под скорячий ры-чисжас. В конце 70-х вышел толстенный талмуд сразу в двух вариантах плюс подроб-ные пояснения Демуровой о специфике оригинала и перевода. Там же такая игра слов – язык сломаешь. Эту книгу я долго и с удовольствием изучал.
В 2005-м вышел перевод Яхнина – тот такого наварнакал, что не только язык, но и глаза сломать можно. «Змеегрыч»: Червело. Ужные мрави / кузали на снову. / За ни-сом прали курави / Склюняя пелаву. И далее – в том же духе. Это вам не хрюкотающие зелюки. Но это я так, к слову.
Итак, название придумано, Повесть закончена. Зачем я ее написал, потратив кучу времени? Для кого? Ведь все равно ее никто не издаст, и даже если я сумею выложить ее в Интернет, вряд ли кто прочитает. Ну, прежде всего, это нужно мне самому. Годы уходят, память слабеет, возможно, что лет через 20 забудется еще половина из того, что помню, а так сел, перечитал – и словно в Детство вернулся. Ну и в течение самого про-цесса славно поностальгировал, тоже приятно. И память освежил.
И последнее. Я хотел проиллюстрировать свое произведение фотографиями города, но детских фоток осталось очень мало, новых никто не делал, а ехать самому и зани-маться этим пока не получается. Но поскольку мы живем в век Интернета, то нашлась добрая душа, которая создала сайт Октябрьского, куда я и отсылаю заинтересованных читателей. Вот он: http://www.oktb.ru/. А от себя могу только добавить план-схему моего района, весьма, конечно приблизительную в плане масштаба и пропорций, ибо рисовал я по памяти. Но общее представление дает верное.
Что ж, на этом я с вами прощаюсь своей дежурной и традиционной фразой:
Все. Пока, ребята, пойду курить!

Искренне ваш Леон Дэмьен.

2000 -2008 год.