Марта Гаузе. Свет вдали

 

Промозглую голубизну красок смыл внезапно хлынувший солнечный поток, оранжевый, обманчиво сулящий тепло. Рассвет бабочкой порхал по зелени густой невысокой травы холмов, ласкал редкие тощие облачка, будил птиц, немедленно начинавших зябко прочищать горло где-то слева, в рощице. Жидкий туман, спавший доселе в низинах, зашевелился, словно спешил спрятаться поглубже, пока солнце не растопило его. Сухое узловатое дерево, все еще упрямо возвышавшееся на вершине дальнего холма, вновь начало таять в золотистой дымке; в какой-то момент Льву показалось, что вот-вот, вот сейчас он поймет наконец сущность этой трансформации, но пуфф – яркая вспышка на тысячную долю секунды, едва уловимое мгновение застила ему глаза – и вновь дерево рассыпалось снопом золотистых искорок, легких, жизнерадостных, посверкивающих в лучах утреннего солнца. Лев зачарованно смотрел, как они оседают – неохотно, словно стараясь сполна насладиться минутами их парения. А когда блестящая пыль осела, он увидел все тот же упрямый росток, что и каждое утро – новое золотое дерево, молодое, свежее, обещавшее к вечеру вырасти в прекрасного мощного гиганта. Такого же, как вчера. И позавчера. И позапоза…

Лев вздохнул, моргнул лениво, потянул передние лапы, перебирая когтями влажную траву, шумно зевнул, сверкнув целой пастью острых зубов – сейчас он особенно напоминал домашнюю кошку, разминающуюся после сонного вечера в корзинке у огня – и медленно направился в сторону холма, манившего уже слегка подросшим деревцем, первые листочки которого подрагивали, словно от легкого ветерка. Льву казалось, что он слышит, как они при этом позвякивают.

Он шел уже не первый день, едва замечая, как менялся пейзаж вокруг, как наползала медленно, но неизбежно промозглая северная осень. В начале своего паломничества, когда казалось, что до дерева не больше дня пути, он еще отмечал с удивлением, что каждое утро встречает не там, где остался на ночлег, что, кажется, не он идет вперед, а мир течет вокруг него, словно неудержимая река – вокруг тяжелого валуна; со временем он обращал на эти перемены все меньше внимания, а взгляд его все чаще был прикован к чудесному дереву, такому загадочному, восхитительно изящному, филигранному, тепло-золотому, каждый день проживающему целую жизнь и наутро, рассыпавшись золотистой пылью, начинающим ее с начала.

И уж конечно, он едва помнил теперь, как впервые заметил таинственное дерево.

 

Собственно, ничто не предвещало этой встречи. Лев был обычным зверем, достаточно молодым, чтобы все еще оставаться членом прайда. Разве что вот, в самом нежном возрасте играть с листвой он любил больше, чем с иными нехитрыми львиными игрушками – но разве могут детские игры служить предвестником, предпосылкой столь странных событий?

В то утро, когда он повстречал дерево, его сородичи сонно грелись в первых лучах горячего южного светила, отдыхая после ночного пиршества в зарослях жесткой сухой травы; да и сам он дремал лениво, молодой, сильный, а потому достаточно сытый. Жужжали, скрипели, трещали бесчисленные насекомые, населявшие саванну. В зарослях колючего кустарника мельтешили блестящие скворцы, галдя на разные голоса. В привычный сложносоставной запах родного дома примешивался легкий дразнящий аромат сурикаты, но лев уже считал себя выше детских забав с юркой мелюзгой, тем более – на полный желудок. Если бы он был чем-то большим, чем просто зверь, и мог бы описать свое состояние, то сказал бы, что был счастлив.

И тут-то и услышал он странное позвякивание, не похожее ни на один слышанный им ранее звук. Он навострил уши и принюхался, все еще слишком разомлевший, чтобы открыть глаза. Звук не прекращался. И он… он что-то делал со львом… что-то странное… льву стало так сладко, и вместе с тем… печально… Он открыл глаза и оглянулся туда, откуда доносился звук.

Вначале он не заметил ничего необычного – горизонт, начинавший уже дрожать в мареве, трава да редкие деревья. Ветерок дул как раз с той стороны, однако воздух пах так же, как обычно. Но звук… звон то усиливался, словно бился в тревоге, то ослабевал, становясь едва слышным, но ни на минуту не умолкал совсем. Озадаченный, лев вглядывался в горизонт.

И вот тогда-то он и начал замечать, что одно из деревьев, вон то, на самой кромке равнины, не похоже на остальные. Оно… словно светилось! И еще – лишь у него листья слабо подрагивали, словно колышимые легким ветерком… нет, словно оно дышало!

Озадаченный, лев принюхивался, прислушивался, вздрагивал, тряс головой, моргал… Дерево упрямо оставалось там, вдали, светящееся, мелодично позвякивающее, поющее свою песнь, новую ноту в хоре саванны. Остальные сородичи льва не проявляли никаких признаков беспокойства, явно или не замечая дерева, или просто не обращая на него внимания, и лев вскоре успокоился.

Однако дерево теперь словно играло с ним в чехарду. Каждый раз, опуская в изнеможении ли, истоме ли свое поджарое тело на землю, лев вновь видел его – то краем глаза, то отчетливо, то на холме, то на равнине… Иногда оно казалось ему большим, узловатым, словно баобаб, иногда – юным и гибким; порой оно сияло, светилось мягким светом, словно приманивая взгляд, а иногда цвет его кроны и листвы был тусклым, почти бежевым. Порой он понимал, что дерево где-то рядом, потому что слышал пение его листвы. Но ни разу не учуял он ничего, что могло бы быть его запахом…

Однако совершенно очевидно, что остальные обитатели саванны слово бы и вовсе не замечали странного дерева. Жизнь вокруг льва текла все тем же руслом, лишь он все чаще замедлял свой бег, прислушиваясь, присматриваясь, принюхиваясь.

Затем что-то стало меняться и в окружающем мире. Отец, гигантский лев в самом расцвете жизни, все чаще задирал их с братом, а та, что была когда-то их матерью, теперь сторонилась их. Охладели к ним и другие члены прайда, казалось, их теперь едва терпели в некогда дружном семействе. Брат льва постоянно искал ссор с другим молодняком, за что заслужил особую нелюбовь своих тетушек, и как-то раз полез в драку с отцом, но был побит и изгнан; нашего льва никто не гнал, но его самого тянуло теперь из дому – золотое деревце манило все сильнее. Однажды, не в силах преодолеть этот зов, он направился к холму, служившему в то утро пристанищем сверкающего росточка, такого стройного на фоне приземистых плоскоголовых акаций. Так началось его путешествие.

 

Туман уже окончательно растаял, а рощица, полная птиц, осталась далеко позади, когда лев заметил, что золотое дерево (уже крепкое и стройное – не росточек, как на рассвете, а молодое растение нескольких лет от роду) стало как будто ближе. Не на много, может, на сотню-другую шагов – все еще не разглядеть деталей – но все же ближе. Случись это в начале пути, лев бросился бы вперед, подобно котенку, преследующему бабочку; теперь, однако, он лишь с удовлетворением отметил этот факт, шагая все той же спокойной, полной достоинства поступью. Дерево подпускало к себе зачарованного путника с опаской, постепенно, словно испытывая, на что он готов пойти ради встречи с ним. Порой долгие дни и ночи путешествий приближали льва к его цели лишь на несколько десятков шагов.

Солнце тем временем вскарабкалось уже на вершину небосвода и светило теперь по-летнему. Росший чуть поодаль кустарник застыл в безмолвии, словно зачарованный. Воздух пах влагой и прелой листвой; где-то вдали шептал себе под нос ручей. Лев сонно жмурился и все чаще зевал, пока наконец не остановился на ковре из яркой желто-красной листвы, сквозь которую то тут, то там пробивались зеленые островки свежей еще травы. Он обнюхал свою подстилку, снова зевнул – и растянулся на ней во весь рост, подставив спину последним теплым лучам. Перед тем, как задремать, он еще раз посмотрел на дерево – ствол его возвышался колонной, крона посверкивала ослепительной в солнечном свете листвой. Лев фыркнул, потряс ухом, отгоняя кусачую осеннюю муху – и закрыл глаза.

 

Ему снилось его путешествие. Вновь вышагивал он по раскаленной саванне, еще не понимая, почему дерево не становится ближе, сколько бы он ни шел; вновь впервые наблюдал, как на рассвете (это происходило уже на берегу мутной, пахнущей илом реки) омертвевший гигант взрывался роем золотистых пылинок, и из этого искрящегося пепла рождалось новое деревце; вновь наблюдал за его неизменным ростом – каждый день одинаково быстрым, и каждый день иным. Иногда дерево вырастало корявым, изогнутым, ветвистым, словно дуб, одиноко растущий на холме, открытый всем ветрам; иногда – высоким и стройным, словно южный кипарис; иногда гибким, подвижным, словно березка. Но всегда оно заканчивало свой рост к вечеру, за ночь теряло листву, печально опадающую при свете луны или в ночной мгле, а утром взрывалось миллиардом пылинок – и тут же начинало расти вновь.

Читайте журнал «Новая Литература»

Менялся и мир вокруг дерева. Пышущая жизнью саванна, истомившаяся по дождям, сменилась пустыней, казалось, никогда их не знавшей; изнывая от жары, голода и жажды, лев впадал в тяжелое забытье, в себя же приходил от лютого холода, словно тяжелые латы сковывавшего его мышцы. В редких оазисах он едва успевал отдохнуть и перекусить, как снова трогался в путь, страшась потерять дерево. Пустыня сменилась побережьем обмелевшей реки, которая в свою очередь вывела его к другой пустыне – водной. Вода эта пахла рыбой, солью и была горькой на вкус; лев обошел ее по краю, стараясь не думать, что будет, если дерево решит отправиться в путешествие по ее шипящим, изменчивым холмам. Затем он попал в край буйной растительности, солнечной айвы и сладких апельсинов, ароматных маслин и едко пахнущего лавра. В свою очередь, они сменились остро пахнущими смолой небесно-высокими хвойными лесами, едва на горизонте выросли горы, похожие на белогривых великанов-львов. По мере продвижения вверх, смолистые сосны мельчали, хирели, пока не исчезли вовсе. Потом дерево повело его горными тропами, краем жирных сурков, прячущихся меж пестрых трав. Там же лев впервые вблизи увидел снег…

Ледяные горные реки смыли с него остатки родной пыли. Шкура его засияла золотом, как листва таинственного дерева, а тело стало поджарым. Грива его выросла и стала такой же густой и шелковистой, какая была у его отца, когда юный лев отправлялся в путь. И тогда он спустился с гор в край, горевший еще более яркими красками, край ранней осени.

 

Лев проснулся ближе к вечеру, уставший, словно и впрямь вновь прошел весь долгий путь. Когда он покидал свои родные края, он не задумывался о том, куда приведет его погоня за деревом, как не задавался и самым главным вопросом – зачем вообще так нужно ему догнать упрямое растение. Тогда он вообще не умел еще толком задумываться о столь сложных вещах. Пройдя от юга до севера, он вырос, возмужал, стал опытнее; он видел миражи в пустыне, манящие истомленного путника и таящие, стоит лишь приблизиться; он видел изменчивость морских волн, разбивающих случайно попавшуюся им луну на тысячи дрожащих осколков; видел прекрасные поляны пестрой осенней листвы, посрамившие бы цветочные – листвы, увядающей на третьи сутки, чтобы побуреть, потемнеть и стать землистого цвета мокрыми пятнами, подобно той, что скрывалась под пестрыми осенними коврами, едва наметенными ветром. Так мог ли он теперь верить изменчивому образу дерева, призраку, чьего запаха он ни разу не почуял за все это бесконечное путешествие? Не стоило ли ему стать хоть немного разумнее, вместо того, чтобы гоняться за иллюзией?

Он вспоминал бесчисленных живых существ, встреченных им на пути. Все они жили там, где родились, или неподалеку, строили жилища, выращивали молодняк, добывали пропитание; никто не искал встречи с волшебными деревьями. Не в этом ли заключается величайшая мудрость: в покое, в гармонии души? Жить малым; не мечтать о большем?

 

Пока он размышлял об этом, положив голову на покрытые шрамами лапы со ставшими каменными подушечками, легкий ветерок донес до него запах белки – старой, нездоровой, очевидно, жесткой и костлявой, но все же съедобной. Живот его был пуст со вчерашнего дня, поэтому доверившись ветерку, лев настороженно встал и медленно направился туда, откуда прилетел этот запах. И все же перед тем, как скрыться в роще, он удостоверился, что золотое дерево все еще возвышается на холме слева – высокое, могучее, раскидистое.

Белка и впрямь лежала у самой кромки рощи, прямо на земле. Лев осторожно подкрался к ней, прыгнул, прижал лапой – она даже не пробовала убежать, лишь слабо дернулась и открыла глаза. Лев смотрел на нее, а она – на него, и взгляд ее был равнодушный: ни ужаса, ни сожаления, что жизнь ее сейчас окончится. Она была тощей, ходячий скелет, и местами облезлой. В другое время лев побрезговал бы ею; сейчас он проглотил ее в одно мгновение. Утолив немного голод, он вновь тронулся в путь…

 

Ночь лениво перекатывала в своей могучей ладони сверкающие камушки звезд. Под ногами хлюпала жижа, все более напоминавшая болото. Было по-осеннему тихо, лишь чуть слышно шуршала последняя листва да ухала где-то неугомонная сова. Впереди, наполовину скрытое деревьями, слабо светилось под луной дерево, казавшееся сейчас бронзовым; порой оно и вовсе скрывалось за густой елью, мшистым поваленным стволом или краем оврага. Тогда лев спешил скорее обойти или преодолеть преграду, чтобы вновь увидеть свой неизменный маяк.

 

Ближе к полуночи поднявшийся студеный ветер нагнал плотные облака, скрывшие небо. В густой тьме он швырял в морду льва колкие снежинки, залетал в глубь меха, выдувая тепло; кашица жидкой грязи, то там то тут лежавшая на земле, покрылась коркой, крошившейся под лапами словно стекло. Комья грязи, свисавшие с шерсти, превращались в сосульки. Идти стало невероятно тяжело; вдобавок, золотого дерева теперь не было видно, и лев уже не был уверен, что движется в правильном направлении. В конце концов он выбрал сухое поваленное дерево, с подветренной стороны закрытое разлапистой елью, и тяжело разлегся на нем, свесив лапы.

И все же он не испытывал такого отчаяния, как вечером. Он думал о съеденной сегодня белке. Перед мысленным взоров его вновь и вновь вставали ее пустые, безжизненные глаза, полные леденящего душу спокойствия. Нет, отказ от желаний, от манящих целей, не достижимых с первой попытки, за один день пути – это не мудрость. Это смерть…

 

Он проснулся уже днем; по крайней мере так показалось ему поначалу. Как всегда, это произошло вовсе не там, где он заснул: сейчас коряга, служившая ему ложем, расположилась на вершине небольшого крутого холма. Свет… Что-то странное было с красками окружающего мира. Все было… четче, ярче… сложно описать… Мир был удивительно красив! Лев раньше и не замечал, как прекрасно все, что окружает его – все, абсолютно все! Осенние деревья, тонкой кисеей последней листвы прикрывавшие  наготу стройных стволов и гибких веток… Свинцовое небо, дававшее приют стае серо-белых гусей, что спешили с громкими криками на юг… Густая трава с проседью инея, ласкаемая легким ветерком… Две белки в пышном зимнем наряде, задорно мчащиеся друг за дружкой по ветвям… Паучок, сонно ковыляющий вглубь теплой листвы… Его – или еще чья-то – забытая паутина, тоже украшенная кристаллами инея… Хитрая ворона, косящая глазом в сторону льва, нахохлившись на верхушке осины… Темный влажный овражек, сквозь который, не умолкая, мчит студеные воды речушка… Дома – лев впервые их заметил! – аккуратные домики с белеными стенами и мшистыми крышами, над которыми клубился теплый дымок… Человек на запачканном пикапе, с усилием взбирающемся в гору… Другой человек, шагающий к нескольким мохнатым шоргторнам приятного шоколадного цвета – одна из коров, приветственно мыча, двигалась ему навстречу… Трое детишек в ярко-красных шарфах и варежках, беззаботно гоняющихся друг за дружкой… Собака, спящая возле будки… Покосившийся сарайчик почти на самой вершине одного из далеких холмов…

И все, все это было так прекрасно, полно смысла, полно жизни! И все было осенено особым, золотистым светом… Таким… Таким, как свет дерева!

Лев поднял голову. Над ним, тихо шелестя кудрявой листвой, раскинулась могучая ветвь золотого дерева. Дерево тихо светилось, и лев шкурой чувствовал исходящее от него мягкое тепло.

Некоторое время он в немом восхищении любовался деревом, вдыхал его сложный аромат, сочетавший в себе все запахи, какие он чуял во время своих долгих странствий – и многие другие, ему не известные.

Затем он вновь огляделся вокруг. Мир был не менее прекрасен, чем дерево; нет, он был прекраснее – разнообразнее! Он был полон жизни.

Лев встал и величавой поступью направился к реке. Едва он сошел с холма, дерево исчезло навсегда – но он даже не заметил этого. Он уносил частичку его в своей душе, и мир навсегда остался для него осененным этим чудесным золотистым светом.

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.