Муза нежная

Уйдя в провалы медленных глотков
Вина, что сердце осветляет.
Ты будешь грустен и готов
К пугливым шелестам рояля.

Вертинский, Дольский, Дебюсси,
Любви певучее смятенье,
Как будто музыку внесли,
И тихо притворили двери.

И легкой, мягкой глухотой,
Обволокли твоё сознанье.
Как будто пьёшь воспоминанье,
Пропитанное пустотой.

Уйдя в провалы лени мировой,
Ты породнишься с этой ленью.
И станет сладостен покой,
И станут звонкими ступени,
Тебя манящие домой.

Закрою дверь, запрусь на ключ,
Отдамся весь тоске певучей.
О, Муза нежная, измучай
Дыханием вечерних туч.

В устах

У слова есть прекрасная причуда:
Само себя теперь оно растит.
И, как глагол, пришедший ниоткуда,
оно в устах, до времени, гостит.
Предательство, грехи и катаклизмы
Проходит слово, неопалено.
И Сатана, читая афоризмы,
забыл захлопнуть ад,
как осенью — окно…

Такие дни

Такие дни бывают редки.
Друг друга задевают лужи.
Срываются капелью с ветки
Последние приветы стужи.

Богослуженье первых пташек
И вдохновения уколы,
Напоминают встречи наши,
И – провожания из школы.

Потом, я знаю, было жарко,
Карбида запах терпко-кислый
И я подкладывал записку –
В твою случайную тетрадку…

Подвешивал на ручку двери
Стихи убитого Талькова,
Где ритма нежные потери,
Или – не нахожденье слова…

***

Я хотел бы простить этой жизни немые обиды.
Было в ней много Солнца, и — мало любви.
Когда стихнут над ложем моим панихиды,
Своей бедной невесте скажу я: «Меня обними».

А по улицам будут всё так же метаться кареты,
И бездомные кошки истошно кричать по ночам.
Обдадут фонари пешеходов безжалостным светом,
И пройдут они мимо печальную ношу влача.

Может, солнечный свет и утешит меня до ухода?
А любовь — это сказка, которой теряется нить.
Нужно только узнать это всё до восхода,
Чтобы мыслями светлыми путь в небеса постелить.

Как одолеть?

Как одолеть – как донести
Сбивающееся дыханье..?
Дух в мире – будто зверь в капкане
Металл на ране, — отпусти !

И карлик с сердцем Исполина
Смеётся надо мною Смерть.
Так Авраам – живого сына
Не мог пред жертвою раздеть.

И тот, кто на меня взирает
Испуган мрачностью лица.
Как будто очи призывает,
Та высь, которой нет конца.

В какое небо рассказать,
Иль крикнуть — я тебя не предал!
И что Любовь – сильнее Бреда,
Сильнее — жажды умирать.

Ору в разодранное небо:
Я не был, не был, не был проклят!
И ада – нету, нету, нету!
И очи только в Бога смотрят!

* * *

Возникла мысль – светла и далека.
Наперекор судьбе – во власти пустяка.
Противоречья не построят смысла…
И поднимаются бровей седые коромысла
У изумлённого наитьем старика.

Фуга

Воспринять этот мир глазами ребёнка,
Посидеть на скамейке под сенью дерев,
Там, где птица поёт пронзительно тонко,
Там, где время умолкло, в себя посмотрев.

И затихли ветра и застыли песчинки,
Неподъёмная тяжесть волнительных нег,
Это небо сегодня во влажной косынке,
Собирает свой облачный сахарный снег.

Это летние травы, что пахнут прогоркло,
Не сказавшийся выкрик забытой тоски.
Но ребёнка уже ожидает прогулка,
Но забвенье уже колыхнуло пески.

Это память бездонные сны поглотила,
И, взметнувшись в руках, задрожали смычки.
И беззвучная Вечность строфу посетила,
И в беззвучную фугу попали мечты.

Песок

Я бы мог сказать тебе тысячи слов,
Но они для тебя потрясеньем основ
Так и не станут.
Я присниться тебе мог бы… и сам
Удивляюсь терпенью, бессоннице и небесам.

Жизни трескучий, бессмысленный фуникулёр
Поднимает меня к вечным подошвам гор.
Тишина оглушает, воздух слегка горяч,
Счастье медленно переходит в плач…
откровенный, примиряющий, до конца
слёз, дыхания…
Мертвеца снова щиплет за кожу дождь,
В горле – не ком, а – скорее – гвоздь,
вбитый намертво той тоской,
что тебя отпустит в немой покой.

Тело лишь, от звуков, ушедших в ничто,
Пустотами гласных изрешечено.
Веку – лень подниматься, — пейзаж знаком.
Гвоздь тоски задевает ком,
То ли сердца, то ли облака впереди,
за которым неясно, зачем идти.

Выходя из мокрых дорог и троп,
Безнадёжно смотрю сквозь глаз перископ.
Знаю, солнце уже не развеет ни боль, ни хмарь,
Я глотаю воздух, смакую гарь.

Настроенье – что надо, слова легки,
Я б их все променял на щепоть тоски,
Той, которой болел, к которой привык,
Что одна и поймёт мой больной язык,
аккуратно всегда обходящий слово «люблю»,
тот, которым я смерть по каплям коплю.

Мог бы тысячу,… но тебе они…
Как утопшему теперь корабля огни.
Тело тихо так по воде плывёт…
Небо не приласкает, не позовёт…
Наполняюсь и разбухаю от пустоты
Тело делится на клетки и на пласты.
К веку прикасается легкий бриз –
Я смотрю сквозь воду на дно, — вниз.
Выпадаю осадком на тот песок,
Что когда-то крупой попадал в носок…

Страсть и покой

Небесные ветры исполнены страсти,
Летят сквозь столетья, смеясь над Землёй.
А глина ложится на белое платье,
А пепел ложится на веки, как счастье,
И — это наш праведный нищий покой…

Перед паденьем

Отрада снов – прекрасная отрада.
И я готов, под сенью снегопада,
Спокойно обновить чреду своих следов.

Стихи опять излечивают душу
И возвращают в детство – погостить:
Так благодатный дождь приходит оросить,
И осенить улыбкой светлой сушу.

В моей судьбе – так много было сна.
И столько таинств неисповедимых.
Как нежная любовь – к слезам моих любимых,
Что – для одной груди по-прежнему тесна.

Заклятий роковых спадает пелена,
И снова дышит мир невинностью ребёнка.
Так на восходе – новой жизни кромка –
От власти ночи освобождена.

Душа моя, как Вечность, — голодна.
И побрякушки звёзд – забава для сознанья,
Живущего для краткого свиданья,
Перед паденьем в бесконечность сна.

Дружище

Мне тебя не хватает, дружище.
Представляешь, — я всё ещё жив…
Так спадают осенние листья,
Свою службу творцу отслужив.

Для чего я живу – не знаю.
Иногда, просто хочется петь,
Чтоб стихи мои приближали
Либо новую жизнь, либо смерть.

Ещё

Ещё никто не одолел порок,
Убить порок — и есть самоубийство.
Его создатель — дьявол или бог,
И лишь поэт владычествует мыслью…

Мне кажется

Порой мне кажется, я сам себе кажусь.
И только боль приковывает к телу.
И только грусть — к весёлому уделу,
Которым наперёд, я знаю, обманусь.

И в разум рвётся мыслей толчея.
Моя душа крылом мечты задета.
А по ночам нездешняя планета
Приходит в сон ударами меча!

Блаженных ран вскрывается эфир!
И я живу — восторгом неживого,
И в этот миг даруется мне слово,
Которое потом исходит в мир!

Мне кажется, оно нисходит снова в ад,
Где сам себя я в слове не узнаю,
И сердце подарю предательскому раю
И снова воплощусь, без цели, наугад!

Горлом

Сегодня рифмы снова горлом прут,
Я тишины наслушался случайно.
И в миражи глазами окунут,
Провижу неизведанные тайны.

Сегодня все обманы на костре,
И сердце хочет смертью захлебнуться.
В последний раз кому-то улыбнуться,
И пошатнуться камнем на горе.

Последний вдох. И тиканье часов
Всё тем же шагом в вечность устремляясь,
За циферки арабские цепляясь,
Уводит в вечность новых мудрецов.

Ты в новом мире — странный новый гость,
А там – ненужность смысла или звука,
Там сам господь, берёт тебя за руку,
И вынимает заржавевший гвоздь.

***

Говорят, – что мудрецы –
Это маленькие боги.
Спотыкаясь на дороге,
Поднимают звёзд венцы.

Костёр

Мой разум глух и обесточен.
Всего больнее вспоминать
Мятущиеся грёзы ночи.
В слезах стареющую мать.

Мой жребий грустный приурочен
К тебе. К преддверию конца.
Плывёт по рекам подворотен
Двойник безумного творца.

Он молчалив. Он оглашонней
Не мог бы дня предугадать.
Оставить мир незавершенным
И сам от этого страдать.

И, если ныне не настигнут,
Тебя я всё-таки настиг.
Вот, ты вникаешь в эту книгу,
В пустые записи обид.

Трагическую? В самом деле.
Я слух до космоса простёр:
Но заглушает рая трели
В Аду бушующий костёр.

Тишина

Тишина за окном.
Мы с тобою одни.
Дорогая, погасим огни.
Если буду опять я с тобой слишком нежен,
Ты меня не вини,
Это вспомнил я прежние дни …
Ленинград, и как шли мы
вдоль темных оград.
Зеленела Нева. Шелестел листопад.
И как я заглянул в дорогие глаза,
И как пела дрожащая в них бирюза.
И объятия первого странную дрожь
И неловкую первую детскую ложь.
И как мы вдохновенно молились с тобой
В тихом Летнем саду, на аллее пустой …
Слёз моих ты не бойся. Что было давно,
Оживило мне в памяти это вино
Это слишком густое вино …
Тишина за окном.
Мы с тобою одни.
Дорогая, гаси же огни.
Если буду опять я с тобой слишком нежен,
Ты меня не вини.
Ты меня не вини.

***

Бумаги вздрогнувший листок.
Ещё чернил немного в венах.
В мгновенно-вечных переменах,
Творец которых – грустный Бог.

Он глаз сомкнуть своих не мог,
Когда творил весь этот ужас.
И всей тоской своей обрушась,
Создал любви моей цветок.

В отсутствии…

Она осталась при своей беде.
Я – при своей.
Зажглись цветы безумья в темноте.
Я думал лишь о ней.

Она была как демон, как исток,
Бездонной мудрости.
А я – жесток.

И до сих пор смотрю
На эту красоту издалека.
Она обречена – бросаться в пустоту,
В аду летать.

Увы, её так часто предавали,
Лишь ради плоти,
Ради расставаний.
Что стала кротко скорбь воспринимать.

Мне остаётся только наливать
И пить до слёз, до визга.
Она могла быть мать.
Теперь она – отбросок оптимизма.
Ей остаётся страх одолевать.

Она могла, конечно, подождать
И не бросаться – с пятого, с восьмого.
Могла травиться дальше…
Ядом слова,
Давиться им, не проклинать…

Как много их печальных и безгласных
На эту землю смотрит свысока.
Хотя – они при жизни гаснут:
В отсутствии мечты, рождается тоска…

Рим

Ещё мы встретимся, ещё поговорим
Об уходящих вечных пилигримах,
И о любви и о соблазнах мнимых,
Которыми был полон чёрный Рим.

И мы ещё поплачем в тишине
Над вечной несбываемостью чуда,
И бога имя страшное – Иуда
Вдруг станет ясно и тебе и мне.

Мы предадим друг друга, но простим
Бесчестье и коварство Брута,
Чтобы Сократ остался невредим,
Чтобы тебя не предпочёл, цикута.

Мы предадим друг друга, но простим:
Любовь одна – она не может злиться,
О, я хотел бы дать душе излиться
К ногам, к рукам, к груди, к губам твоим.

Ещё обнимемся в преддверии разлук,
Что рок готовит нам? – кто знает.
Ловить мы будем жадно каждый звук.
Пусть душу ранит, пусть терзает!

Существований памятью былых
Меня на миг безумный захлестнуло.
Меж звезд холодных вечностью дохнуло.
Всё это было – я у ног твоих.

Ещё мы встретимся, ещё поговорим
О редких и счастливых пилигримах,
И о любви и о страстях не мнимых,
Которыми был полон чёрный Рим.

* * *

Да! В мире есть ещё добро!
Беспутность детская святая.
О, я хочу, чтоб умирая
По-детски было мне светло!

Мы все

Есть две тюрьмы – с решётками и без,
И в них та жизнь, которую ты выбрал.
А на руке останется порез,
И будешь помнить, как смеялось быдло.

Есть две любви — со счастьем и с тоской.
И каждая – спасительная. Или
Ты будешь помнить, как могилу рыли,
Семь дней сидели в комнате пустой.

Есть два необъяснимых рубежа,
Между которыми беда тебя швыряет,
И душу, как по паспорту, сличает,
Чтоб уличить в избытке багажа.

Есть два стакана: полный и пустой,
И две осечки — третьей не бывает,
Но именно она и убивает,
Как будто бы направлена судьбой.

Есть две печали, бьющих наотрез.
В одной – презрение, в другой – пропажа.
И если надвигается конец,
Чтоб умереть, не нужно инструктажа.

Мы все наказаны, и все мы спасены.
Но даже в этом есть Божественная скука.
Смерть входит неожиданно, без стука.
А жизнь – так медленно, не осознав вины.

* * *

Мыслей травы ледяные
Разум в тайное влекли.
Духа раны золотые
Вдруг от сердца отлегли.

Всполошённые миры
Закачались над бровями.
Световыми скоростями
Что-то вышло изнутри.

***

Я ищу исцеления, просто ищу исцеленья.
Но, однако же, это просто непоправимо.
Я – не с теми, — и ты, к сожаленью, — не с теми.
И беда – для того, кто тобою владеет.
Я лиризмы не очень люблю – так сложилось.
Ты не любишь меня – это ясно.

Может быть,
Он обидит тебя,
И – вернёшься обратно?
Может да, — может — нет –
Вероятно…

Видишь эти глаза…
Что искали случайного света.
Что так искренно образом дивным распяты…
Нет, любовь не даётся нарушеньем запрета.
Ты вернёшься ?
Может да, — может, — нет –
Вероятно…

Да, в любви я таков, как сейчас, за словами.
Мне бы хитро молчать, но чего-то опять не хватает.
Мне всегда бы молчать, чтобы выгадать встречу,
И – не руки твои я держу на плечах, а — безумную Вечность.

Ты ушла. Я не знаю, что делать мне с тем, что осталось?
Я хочу, чтоб ты знала, чтоб ты догадалась:
Уходя, ты оставила дверь в моём сердце открытой,
Там лежит окровавленный зверь – не убитый…

Как легко забывают друг друга обычные люди.
Я – интриги Король, Я – мастер Иллюзий.
Все мы ждём, что затеплится новая жизнь
В этом старом сосуде.
Я лишь делаю шаг,
В эту бездну…
Тебя там не будет…?

Просыпаясь

Гасит солнце фонари,
Иссякает в сердце сила.
В окна сном заморосило,
С наступлением зари.

В листопадах осень тает,
Ночью космос льнёт к лицу.
И душа моя взлетает
В гости к Господу Отцу.

А внизу, в пустой палате,
Скорлупа моя лежит.
Дух, полётами охвачен,
К ней вернуться не спешит.

Ведь прозрения ночные
Не понятны плоти тел.
Над огарками свечными
Утра свет закоченел.

Сердце к небу привыкает,
Властно тянет бездны вдох.
Соль звезды ночной глотает,
Просыпающийся Бог…

***

Час пробил. Взрыв произошёл.
И дикой болью оглушён,
Метался Бог в предсмертных муках,
И на последних чёрных звуках
На трон свой Дьявол вновь взошёл.

***

В растерзанную душу не смотри:
Там только боль и фонари ночные.
Там только имя горькое — Россия.
И выжженные смертью алтари.

По пропускам

Душа устала ждать прозренья.
Устало солнце ждать конца.
И страшный хохот мертвеца –
Изъян счастливого творенья.

Падёт туман,
И будет вечер.
И я склонюсь к твоим рукам.
И снова медленные речи,
И звёзд таинственные свечи,
Как рай, — что не по пропускам.

Матушке

Прости, что делал я тебя,
Порой, и грустной и несчастной.
Своей агонией ужасной –
Наперекор веленьям дня.

Так боги опускают взор
Ко дну пылающего круга.
Чтобы спасти больного друга,
Сорвавшегося с Вышних Гор.

Во мне ты чистое дитя
Сквозь слёзы разглядеть умела.
И, что-то светлое горело,
Во мне, завидевшем тебя.

И раны охладив ладонью,
Запечатлела поцелуй,
Неимовернейшей любовью,
Вернув к покою райских струй.

Когда рассвет меня не тронет,
И утра луч не запоёт,
Воскресший Ангел тихо вспомнит
Во тьме безумие своё….

Не хочу, чтобы ты…

Не хочу, чтоб внутри ты была одинокой,
Чтоб в угрюмость тебя повергало молчанье.
В этой битве возьмём мы своё не уловкой,
А бессмертно прекрасными правды очами…

Ты — волшебная книга, что мне заповедана грустью.
А твои очертания – выше тревоги.
Я читаю короткие, тонкие строки,
Как дороги к тебе, — по которым я должен вернуться…

Мои веки прикрыты лесною пахучею хвоей.
Твои руки покоятся под облаками.
Я хочу для тебя лишь любви и покоя,
Напоённости сердца осенними снами…

И не нужно в творенье искать червоточин.
Мы с тобой изучили всю азбуку неба.
Только тот, кто собою всегда озабочен,
Избегает побега…

***

Стремиться к блаженству? —
Зачем? — Ведь оно преходяще…
Стремиться к свободе ветров и бескрайности моря!
В себе нахожу я мгновенья великого счастья, великого горя…
И, между рождённых, твой сын — разве не просветлённый?
Не станет искать у людей он любви и признанья,
Любовь — это сердца его постоянство…

***

Напевность музыки вечерней
В слепой улыбке алкоголя.
Найди немного песнопений
Для врачеванья вечной боли.

И смысл проходит между пальцев
Строкой печальной и тягучей.
В гостиной Смерти – постояльцев
Небрежно сводит только случай.

Коринф

Я, как Коринф. Сожжен дотла.
В огне и пепле горе смысла.
И мрачная опять повисла
Над городом великим мгла.

Не захотела, не смогла
Ты быть со мной сегодня рядом.
Побалуюсь немного ядом,
Тех слов, что ты произнесла.

Пройди по пеплу. Каждый звук
Здесь отдаётся гулким эхом.
И оскверни могилу смехом,
И не сочувствуй стонам мук.

Когда всё стихнет, то придут
Солдаты, убедиться в смерти,
В Коринфе бившегося сердца,
И тихо мёртвых погребут…

Изгиб

Как мне не хочется забыть
Изгиб твоей улыбки женской.
Печали медленно-вселенской
С тобой мне хочется испить.

Какая осень на дворе,
Таинственная, золотая.
Прислушиваюсь, замирая,
И вспоминаю о тебе.

В лесу и запахи смолы,
И небосвод, как сок черничный.
И чей-то окрик гулко-зычный,
Да, от костра налёт золы.

И под ладонью мягкий мох.
Он, как твоё прикосновенье.
И воздуха прохладный вздох
Рождает новое томленье.

А за озёрами вдали,
Где многоцветное свеченье,
Там — сны вечерние зари,
Пределов грусти посещенье.

Ответ

Рождается строка, потом — другая,
И образ заполняет пустоту.
И вот, мечта, саму себя роняя,
Бежит передо мной в бреду.

Нет, этот бред лелеялся недолго,
Но он опередил меня на пару лет.
Пусть шельму метит грубая наколка,
Для образов моих высказыванья нет.

Я погружаюсь в музыку безволья
И чувствую лишь мной в неё пролитый свет.
Так ветер возмущает глади моря,
В пределе, где любой теряется ответ.

Кончается решённость и отчётность,
И мир себя почти не узнаёт,
Утрачивая жёсткость или плотность,
И осознанья сбрасывает гнёт.

Загадка мысли, времени, зачатья.
Кто их постиг, — воистину счастлив.
Пред кем великий разум сбросил Платье,
Тот обладатель множества огнив.

Мы безотчётно спим и безнадёжно дышим,
Включая свет, мы отгоняем лень.
А смерть проходит по незримым нишам
И, завладев пером, рисует нашу тень…

Клавиши

Посвящается Руте

Чередовались день и ночь.
В лучах луны земля мрачнела.
И солнце силилось помочь,
Приподнимая полог неба.

Рояля шелест ледяной.
Сосульки онемевших клавиш.
Не охранишь и не избавишь
Себя – от музыки земной.

Меня могло уже не быть,
Но я живу – в чём мало проку.
Я лишь не дал нагрянуть сроку.
Не дал глумящемуся року
Конец сознанью положить.

Я целовать опять могу,
В снегу остынувшие руки.
Сквозь утихающие звуки,
Твой образ чистый берегу.

Помолись

Помолись за меня на восходе.
Это ветер уходит в блуждание снова.
Это пламя из пальцев уходит,
Опадают мертвея слова.
Помолись за меня на восходе,
Злую ночь прорыдав.
Пусть цветы поцелуями цвета
На рассвете твой радуют взгляд.
Пусть вернётся забытое лето
Из провалов забвенья назад.
Когда детские горькие губы
Моё сердце теплом оживят,
Захлебнутся загробные трубы,
Ибо счастье моё не вместят.

Я тебе обречён и посмертно.
Этой муки нельзя искупить
Изнурительной вечностью света,
Наши души хотевшей сломить.
Помолись за меня в яркий полдень.
Это время уходит из глаз.
Это жребий желанный уводит
На другое созвездие нас.
Где ни памяти нет, ни страданья,
Ни разлук, ни бессмысленных встреч,
Только есть исполненье желанья
И сверкание ангельских плеч.
Помолись за меня на восходе,
И не верь, что меня больше нет!
Я воскресну из звуков рапсодий
И исполню великий завет.
Я приду в твоё утро дождями
И зажгу голубые огни.
Мы уйдём золотыми стезями
В поднебесную тихой любви.
И тебе позавидуют боги,
Твоя верность закон превзошла,
И молитва твоя превосходит
Высотою мои купола.
Помолись за меня на восходе.
Я отдал тебе душу свою.
Мы друг друга нашли в преисподней,
Чтобы встретиться снова в раю.
Я тебе обречён и посмертно.
Этой муки нельзя искупить
Изнурительной вечностью света,
Наши души хотевшей сломить.

Клетки

Мы чья-то мысль, которую прочли,
Мы чей-то сон, в который жизнь вдохнули,
Мы — клетки нервные, что действуют в ночи,
Пока другие временно заснули…

Деревня

Деревня пахла деревом до крика
Проследовавших мимо журавлей.
И ветер выл, остервенело, дико,
Отдёргивая листья от ветвей.

В печальном и несложном антураже,
Косилось в небе сено облаков,
Оповещая память о пропаже
Скользящих меж висков, недолговечных снов.

И запахи дождя, разбросанного бурей,
Уже врывались в серое окно.
И голуби, панически воркуя,
Подклевывали влажное зерно.

Спина, уставшая от старых раскладушек,
Взвалила на себя всё бремя детских дней.
С природою пошучивая, души
Становятся добрей.

То скрипнет дверь, то печка распалится,
И водосток, — журчащим ручейком
Сырой водой — в песчинки просочился
Сырым стеклом.

Воздушным шквалом тополь озадачен.
И шелестят
Воспоминания об осени – на даче,
Судьбу — назад…

Блоку

Для разговоров созданный с богами,
И о полёте тёмном не забыв,
Он шёл на примирение с врагами,
Открыто шёл с друзьями на разрыв.

Печальный свет загробного веселья
он в каждой рифме строго повторил.
Его стихи — неистовое зелье
Для поддержанья неокрепших сил.

Благодать

Улыбнись обречённо и мудро.
Я пойму этот горестный знак.
Когда грянет последнее утро
И любви не отыщет в глазах.

Небеса промолчат безнадёжно.
Только вкрадчиво смерть запоёт.
Этот миг отвратить невозможно,
Когда сердце безмолвно замрёт.

И в томительной музыке тлена
Звуки радости странной сплелись.
Лёгкий призрак могучей вселенной
Тебе ласково шепчет – Проснись…

Бестелесные сны отлетают,
И не нужно уже вспоминать.
Капли холода тихо роняют
В грудь земную – небес благодать…

Зачем ты пришла

Саломея,
зачем ты пришла? Я не пробовал губ солонее.
Я не пробовал губ ледянее. Саломея, зачем ты пришла?

Твоей нежностью странной владея,
Вожделенную плоть истерзав,
Всё безбожие ночи познав,
От тоски пустотелой немею.

Твои пальцы ладонями грею.
Просыпаю во время слова.
Твои руки могли быть теплее,
Если б ночь не была так права.

И в бескровные сумерки мая,
Тёплой крови черешневый сок
На холодный песок проливая,
Замолчал обессилевший Бог.

Саломея,
зачем ты пришла? Я не пробовал губ солонее.
Я не пробовал губ ледянее. Саломея, зачем ты пришла?

Бессмертный круг

Поэты — помнят каждую звезду,
Хотя они не помнят имя каждой,
Явившейся случайно и однажды,
Как мысль приходит вечная – в бреду.

Поэты – помнят рифмы наизусть
И встречу каждую Судьбою называют.
И тихо со слезами разливают
В бокалы накопившуюся грусть…

Жизнь прожитая в обманах

Я бледен с самого рассвета.
Я улыбнуться не могу.
И рукоятка пистолета
Маячит в раненом мозгу.

Я самых страшных просветлений
Безмолвно память берегу.
Я перед жизнью — не в долгу,
Но перед смертью – на коленях.

***

Тьма холодная роится
Над затравленной душой.
Сердце – раненая птица
Бьётся в стёкла ночи злой.

Жизнь прожитая в обманах
Изуверски мучит дух.
Обречённо и так рано
Пыл любви во мне потух.

Будь цветком

Посмотри на цветы ввечеру.
Как дрожат они и как гаснут…
Может ласково тоже умру…
Что с собою к звездам понесу?
Или жил я напрасно?

Может, мелким дождём осветит тебя грусть.
Будь цветком – пой хвалу, умирая.
Я смогу. Я найду. Я домчусь
И в глаза золотые ворвусь,
И вернувшись, пойму – ты святая…

И не надо мне рая:
Здесь я большее понял на миг —
Свят лишь тот, кто и Ад покоряет…

Прощание

Я хочу, чтоб день был скрашен
Неожиданностью счастья.
Я хочу, чтоб был не страшен
Миг предсмертного причастья.

Если сроки не известны,
Если пасмурны все лица,
Может, музыкой небесной
Мы успеем насладиться.

Перед тем, как удалиться
В тот пустой пробел сознанья,
Где закат ещё светится
Нежной музыкой страданья.

Я хочу, чтоб ты не знала,
Что и как со мной случится.
Чтобы в зеркале вокзала
Мы могли без слёз проститься.

Чтобы поезд в бесконечность
С рельс сошёл почти неслышно.
Чтоб сияющая Вечность
Распахнулась ещё выше.

***

Я не знаю, почему
Я ищу тебя в загробной?
В темноте, над гладью водной –
Я не заю почему.

И не знаю, почему,
В месте том, куда так рвусь я,
Боже мой, — так много грусти,
Я не знаю почему.

Невозможную струну
Там задел благой акустик
И возвёл ещё луну…

Учись

Учись у времени молчанью.
Смотри как вдумчиво оно.
Оно случайнее дыханья,
Оно прохладней, чем вино.

Поверь его текучей лени
И многоведущей тоске.
Пойми, что люди – это тени
На зыбком тающем песке.

Судьбы ничто не переменит:
Бесстрастен Бог и всемогущ.
Смотри как тонок этот луч,
Который в сердце сон проденет.

Усталость…

Да, я люблю усталость в людях,
Но — не веселье и не смех,
Моя печаль во мне пребудет
Сильнее всех, сильнее всех…

Когда асфальт взрывает стебель
И разворачивает лист,
Мне, — побывавшему на небе,
Легко и вольно падать вниз.

Ведь человек — лишь зверь двуногий,
Когда бы не его печаль.
И я б теперь другим — о многом
Об очень многом промолчал…

Последний день

Когда отсудит у меня Господь последний день,
Мне будет трудно превозмочь мертвительную лень,
И упадёт рука с пером безвольно со стола,
И смерть надвинется ко мне – как чёрная скала.
Я буду плакать над судьбой, почуяв страшный суд,
В непоправимости больной всех прожитых минут.
И я пойму, что ничему возврата больше нет,
Что скоро я уже взгляну и не увижу свет.
Что скоро космос охладит мне сердце тишиной,
И лишь мгновений дорогих укоры за спиной.
Но из просторов вековых несётся странный гул,
Там Бог созвездий мировых пожарища раздул.
Быть может, на другой звезде очнусь для бытия,
Бесследно ли могла сгореть под небом жизнь моя?
Ведь танец медленных теней – загадка для ума,
Где всё безмолвие смертей – лишь в промежутках сна.
Не от того ль у стариков в глазах всегда печаль,
Что им привидится уже таинственная даль?
Когда отсудит у меня Господь последний день,
Я на Земле издалека Луны увижу тень…

Память

Отсырело небо к утру,
Мачты сосен закачались,
Наступила вдруг минута
Нескончаемой печали…

И с рассветом загорелось
В сердце тихое сиянье,
И поплакать захотелось,
И с тоской — побыть друзьями…

Я до вечера с ведёрком
Собирал с кустов малину.
Рябью омут был подёрнут,
Небо птицами сквозило…

Шелестели камышами
Молчаливые затоны,
И неспешно размышляли
Над божественным законом…

Память полная истомой
Попросилась в руки к Богу,
И вздохнула, и всплакнула,
И затихла понемногу…

Не чуется

Моя Вселенная пуста,
В ней не осталось даже праха.
Испепелённые уста
Не чуют поцелуев страха.

Глубокий, бесконечный звон
Пронизывает беспредельность.
Как будто шум гигантских мельниц,
Неуловимый испокон…

Немой, безжизненный предел,
Что грезит о прошедшем мире,
Что расплескал себя в эфире
Обилием небесных тел.

Последний выдох пустоты,
И вот Вселенная распалась,
И всё, что от неё осталось –
Лишь полувздохи, полусны…

Так разум гасит всякий звук,
Когда закончилось виденье,
Но в забытьи – прикосновенье
Спокойных, милосердных рук.

Карши

Все слова растаскали,
Рифмы все разобрали,
И тебя оторвали
навек от меня…

Я умру на вокзале,
Вдалеке от Карши,
Чтобы звуки летали,
Не касаясь души…

Искушение

Моя печаль обетованна,
Она дарует мир душе,
И глаз всевидящая рана
Не ищет жалости уже.

Сознанье жаждет искушенья,
Ночного взрыва забытья.
Чтоб выбрать сладкое мгновенье,
И ускользнуть из бытия.

И смута жизни, как завеса,
Пред входом в Царственный покой,
Я слышу, там играет месса
С органом вечности немой.

***

Прогнав Адама с райской суши,
Бог в исступлении ночном,
На землю ада – наши души
Послал безжалостным огнём.
И вот уже горит земля,
Но мне не страшно быть вне рая,
Безгрешно я люблю тебя,
Так любит музыка ночная…
Землю…

***

Безалаберна и священна
Наша жизнь. Попробуй забудь.
Предстоящая встреча с тленом,
Восхищением полнит грудь.

Я вгрызаюсь строфой, как челюстью,
В пустоту на краю листа.
И предчувствую неба прелести,
Преисподние чудеса.

Из поэзии светло-пепельной
Убегают поэты в рай.
Не стрелявшийся, не помешанный,
Не умел бы я умирать.

И, бояться, конечно, нечего:
Всё вокруг только божья блажь:
В перерывах между пробежками –
Возникает тоски мираж.

Вот такая фантасмагория
Уместилась в рифмовку дня.
И не знаю, от счастья, от горя ли,
Душит сердце стихов змея?

Может быть, уйду я не петлями,
А – махну строфой через край.
Из поэзии светло-пепельной
Убегают поэты в рай…

Здесь и там

От долгого молчанья — прямо в крик!
И в судорогах вспыхивают буквы.
И непонятным сумраком окутан
Передо мной всплывает Божий лик.

Он, как и я, — пришёл из далека,
Такого далека, — что просто страшно.
Его дыхание кромешно и протяжно,
Непрекращаемо, и значит навсегда.

Я ждал его, а он меня не ждёт,
Я подбираю случай или имя.
Пока он занят действами другими,
Но знаю я, что он ко мне придёт.

И схватит сердце лапой ледяной
И глянет в душу мёртвыми глазами,
А я пойму, что это наказанье
И приказанье стать самим собой.

Нет, этого не может просто быть!
Смотрю на лист, угадываю знаки:
Он — это яд, а я — уставший знахарь,
И сам себя пытаюсь отходить.

Какой-то голод, странный и немой,
Терзает тело нерождённым звуком.
И снова повисает над строкой
И слушает потусторонним слухом.

Игра в размер, созвучие, портрет.
Я — здесь и там, а между нами лица.
Я пережит прослушан и пропет,
Или успел кому-нибудь присниться…

Высоцкому

Чей-то сорванный голос входил в резонанс,
Ветровое стекло дребезжало от рыка,
И кровила вода в перерезанном горле арыка, —
кто-то пел и стонал…

Кто-то пел и метался в объятиях танца,
микрофон обдавая, горячей слюной.
Но до трезвости больше уже не продраться,
остаётся качаться, качаться, качаться
на волне то горячей, а то – ледяной…

А потом, искривив свою волчию рожу,
И, сжимая до боли пластмассовый шприц,
Он вводил свой горячий наркотик под кожу,
Навсегда потеряв очертания лиц.

У термометров снова зашкалены шкалы.
Градуировать скуку устало лицо.
И сознание тоже порядком устало
от тугого вниманья к потугам певцов…

Этот выжженный крик — от желанья покоя.
Этот жалобный посвист – бесстрашья экстаз.
И мелькнувшее, вдруг, роковое, слепое
выраженье немое угаснувших глаз.

Скупая мера

Мне отмерено «Маэстро»
Жёсткой мерой и скупой…
Я ценю души покой,
И ночные вздохи ветра.

Ветер, ветер – суета…
Убегал я слишком резво…
И теперь стою отрезан…
От спасенья…
Всё — тоска…
И астральные потоки…
Я сквозь них продёрнул нить
Так печальны и глубоки…
Что не стоит в них входить.

Та любовь – что с облаками
Говорила о судьбе…
Измельчала за словами
Тех, кто предан лишь себе.

И растёт не святотатство
А взрастает новый мир
Для которого эфир –
Новостей и плясок яства.

Хорошо, что радиола
Для насмешки – иногда
Пустит в сердце – звука голод…
Сквозь немые провода…

Даю покой

Снова время сжато в слове,
Дождь-бродяга бьёт в асфальт,
И листвы осенней море
Смотрит в пасмурную гарь.

Липкой кожицей грибною
Снова детство льнёт к губам.
Я ни с кем уже не спорю,
Я даю покой словам.

Грустный дождь и грохот грома,
Вдруг повторенные сном,
Не нашли меня ни дома,
Ни в беспамятстве густом…

Никто никого не жалеет,
И все в этом слишком правы.
И Солнце как будто не греет,
И нету как будто травы.

И нету, наверное, счастья,
Разбавить печали паёк.
И злость облегает как платье
Несчастное сердце твоё.

И верить, — что совесть оплатит
Предательство разума – бред.
И список последних ходатайств,
Как список растраченных лет.

И мы улыбаемся кисло,
Ах, этот разученный жест!
Последняя щёлкает вспышка –
Ненужного времени блеск.

И сходим мы в гроб, ненавидя
Приверженных нашей мечте.
Путь жизни и скуп, и обыден,
И Ангелов нет в высоте…

Как в кино

Всё будет просто, как в кино:
Печально упадут ресницы.
Заплачет пыльное окно,
И детство больше не приснится.

Ты постепенно перечтёшь
Свои стихи под шум осенний,
Поняв, как смехотворна ложь
Рассудка паники последней.

Потом придут твои друзья,
Но ты услышишь только вздохи.
Так глупо влюблены в себя
Их душ измученные крохи.

Застынет фотоплёнки кадр,
Испорченный случайным светом.
И в чей-то мозг тоски удар
Исторгнет дуло пистолета.