Соломон Сапир. Волынка (рассказ)

Волынка началась вечером. Бараки ждали людей. Похрустывала солома на нарах. Свежие кони ржали в конницах. Горячий пар распирал сушилку. Вода выкипала в котлах.
Лес наступал на шестую делянку. Сплошной лес, сквозной днем, плотный, темнеющий – вечером.  Взмокшие хлопья снега рушились с елей. Поселок казался скудным случайным явлением. Два барака в лощине. Третий барак слева, рядом с оврагом. Узкая площадка, раскаленная мартовским солнцем. Склады, контора начальника за первым холмом.  Лес окружал шестую делянку. Деревья врывались на площадь, хлестали по стеклам, пугали молодых, необъезженных жеребцов.
Вечер вступал в права. Темные, пустые бараки ждали людей. Ледянка вспыхнула синевой. Крупная белая звезда проступила на небе… Тогда послышались крики.
На пороге склада стоял завхоз, рыхлый, красный, напуганный. Лесорубы осаждали его. Завхоз кричал, махал руками. Лесорубы стояли молча, им надоело ругаться.
Рослый старик, седой, длиннобородый вышел на середину. Руки его подрагивали. Он вежливо поклонился завхозу.
– Гражданин товарищ десятник,- негромко заговорил он, – как ты есть завхоз, скажи нам… Народ  ждет три часа. До которого часу ждать народу?
– Дык я сказал вам,,,, – закричал завхоз, -Чего еще то: я сам…
– Не плюйся на меня, – твердо сказал старик,- мы не детеныши. Баловаться нам нет надобности. И днем и ночью мы в деле. На заготовках, на вывозах,на триливке без передыху. Руки окостенели от топоров. Задание выполнено у нас. А где расчет? Второй месяц ходим в контору. Товарные квиточки получаем. Да их на цигарку не хватит, этих квиточков. Чего Исполком хлопает?
– Исполком, говоришь, – завхоз захлебнулся. – Агитацию разводить! Да за такие… Проходячие бродяги против властей агитируют…
Завхоз схватил старика за плечи. Старик сбросил с себя его руки. Лесорубы придвинулись ближе.  Усталые, продрогшие за день люди, окружили склад.
– Гражданин товарищ десятник, – глухо сказал старик. – Я не проходячий бродяга. Ты знаешь. Я  – бригадир. И вот… Старик повернулся к толпе. Голос его дрогнул.
– И вот, за дни, за ночи…без передыху… Руки смозжали от колуна. Обзывать так…при всем народе. Ребята, да что же это!
Рыжий, веснушчатый парень стал рядом со стариком. Поднял тяжелые кулаки. Другие парни и мужики стали с ним рядом.
– Сук-кин кот, – закричал парень, – разжирел на хлебах, стерва. Почему мурыжишь людей?
Парень грудью пошел на завхоза.
– Да я ж… – завхоз попятился к двери. – Да разве…Ребятушки. Да, вон он, вон он, спросите старшего десятника.
Старший десятник стоял на крыльце конторы, плотный, приземистый, длиннорукий. Чуть-чуть раскачивается, блестит зеленая серьга по пушному уху.
– Фонды? – сухо сказал десятник, – Не мое дело, спросите с завхоза. Чего Исполком хлопает?
Старший десятник ухмыльнулся, дернул плечами, рванул дверь в контору.
– Да-ж я…- пролепетал завхоз. – Ребятушки, кооперация все.
– Вот что! – закричал старик, – Да они измываются над рабочими.
­ – По кладовым!
– Фонды! Фонды-ы!
Рыжий парень убрал с дороги завхоза.
Завхоз покатился с холма в лощину, снег забивался ему в рот, ноздри, уши.
– Да я то… Нет их, нет фондов…, – кричал он.
Обитый замок лежал на земле. Кладовые были обшарены. Товарных фондов действительно не оказалось.

Буйная очередь рассекает районный центр. Она начинается где то там, между столовой и магазином сельпо. Очередь проходит вдоль стен райкома, огибает милицию, кончается у леспромхоза. Люди… организации. Кого только нет здесь.
Прокурор Ленгард постукивает солидной тросточкой. Рядом с ним Кавин, культпроп райкома, машинистка Зиночка, Легрюмов из спецотдела. Инспектор райфо спорит с веселым фельдшером.
Люди…организации. Госбанк. Наробраз. Загс. Крик, шум, хруст снега.
Отсекр райкома проходит вдоль улицы. Буйная, суетливая очередь окружает его. Отсекр останавливается. Лицо его темнеет, кривые, кавалерийские ноги вздрагивают.
– Товарищ Коробов! – хрипло говорит отсекр.
Счетовод финотдела подбегает к нему.
– Товарищ Коробов, что здесь происходит?
Счетовод вспыхивает, на щеках его бодро расцветает румянец.
– Мануфактура, товарищ отсекр! Неограниченно! – Он задыхается от восторга. Продолжает тенерком, – Неограниченно, товарищ отсекр. А Вам получить?
Отсекр дергает плечом, сплевывает. Он проходит сквозь очередь, не замечая знакомых, согнувшись слегка.
Потребсоюз, громоздкое здание, потемневшее от мартовских снежных дождей, стоит перед ним.

Кабинет пахнет клеем, свежими обоями, краской.
Кожаные кресла расставлены по углам. Солидный письменный стол посредине. Председатель Потребсоюза, Горев сидит у стола, маленький, черноволосый, юркий.
– Начальникам земли русской мое почтение, – Горев приветственно вскакивает.
Отсекр райкома садится в дальнее кресло, нагибает голову к коленям. Уполномоченный ГПУ сбрасывает шинель и садится у окна. Горев щурится, осторожно оглядывает вошедших.
– Что, начальники, махорочки пришли просить?
Уполномоченный слегка усмехается.
– Тебя выкуривать, дорогой ты мой, понятно?
– Ну, так я давно чемодан приготовил.
Горев откидывается в кресле. Жестяная узкая табакерка стоит перед ним.
– Нюхайте, начальники, не стесняйтесь.
­ – Как дела, дорогой товарищ? – спрашивает уполномоченный.
– Оо! – Горев победоносно оглядывается. – Дела – красота! Пара таких деньков…С лимитами выедем!
– Ты что ж, Горев… – спрашивает уполномоченный, – На зубных щетках выберешь лимиты?           – Не гневайтесь, начальники…Кое каких товаришков подкинул населению.
– С кого сорвал?
Горев ерзает в кресле, хохочет, дергается.
– Торговые связи,это не хухры-мухры… Нюхайте друзья, не стесняйтесь. Кооперация угощает.
Отсекр райкома стоит у стола, сутулый, маленький, яростный. Брови пляшут на потемневшем лице. Серые волосы сбились в клочья.
Отсекр поднимает руку. Помимо воли у Горева мелькает мысль – ударит. Отсекр говорит голосом необычайно глухим, медленным, сдержанным.
– Довольно! Без торговых секретов, товарищ Горев. На каком основании разбазарены фонды ударников? Где лесорубные фонды?
И опять легонько усмехается уполномоченный.
– Слушаем тебя, не стесняйся, братишка.
Горев молчит минуту. Комбинации, возможности пролетают в его голове. Он вскакивает. Говорит дробью.
– Разбазаривал? Хорошо. Бронированные фонды? Согласен. Лесозаготовки сорвал? Оппортунизм? Гнойник в кооперации? Во всем Горев виноват?
Горев вздыхает, поднимает голос до визга.
– Ну, а вы то? Райком помог? Выговоры класть, на это вас хватает. Под суд отдать, это вы можете. Неграмотными комсомольцами засорять аппарат, это у вас хорошо получается. А вы попробуйте на моем месте.
Уполномоченный взглядывает на Горева.
– Да, да. На моем месте, – продолжает Горев. – Думаете, легко? Пять столовых содержу! Пайки выданы?  выданы! Кручусь, как юла.
– Не молоти, друг.
Горев опять вскакивает. Огонек вспыхивает у него в глазах.
– Сахара нет? Верно? А почему нет? Разве я виноват…
Пальцы Горева живут собственной жизнью, бегают по столу, сдвигают в кучу бумаги, книги, окурки….Отсекр с интересом следит за юркими бледными пальцами – прольет чернила или нет.
– Телеграммы в облсоюз посылали?  Хорошо. Ответа нет? Очень хорошо. Вот где…
– Счета мнешь, братишка! – вежливо говорит уполномоченный.
Горев путается, обрывает речь, откидывается в кресле.
– Уфф… нюхайте, начальники!
Отсекр райкома стоит у стола, неподвижный, маленький, напряженный. Он молчит. Левая рука хлещет по сапогу.
– Ну, Горев,..- произносит уполномоченный. – Все, кончай треп, братец.
Горев тянется к табакерке. Он не торопится. Немножечко выждать! Он говорит спокойно.
– Я вас агитировать  не собираюсь! Я – торговец. И только.
– Ты – кооператор, братец.
– А кооперация торгует. Товарообмен. Система. Ленин сказал…
– Ого! Какой ты знающий, Горев. Ближе к делу. Кто разбазарил фонды, братец?
– Оборот растет. Торговая сеть товар требует…
– Ты должен знать, для кого торгуешь, братец.
– Я, начальник, знаю три вещи, лимиты, натурный остаток, кассу. За них отвечаю. Вот и все. Это называется – хозрасчет.
– Не забывай, ты – коммунист. Об этом, кажется, ты забыл.
– Да. Партия поставила меня на эту работу. Точка. Не нравится, как работаю, пусть снимает. Не снимает? Тогда в оперативную работу пусть не вмешивается. Хозрасчет! Точка!  Лимиты, натура, касса. Да, теперь из фондов беру. Вынужден брать. И буду брать. Нужно будет, все разбронирую. Торговая сеть, лимиты…
Горев смолкает.  Отсекр стоит у стола. Лицо его набухло тяжелой кровью. Только брови живут на скуластом лице. Рука хлещет по сапогу. Отсекр склонил голову, напрягся. Он готов к прыжку, к удару. Чуть похрустывают сведенные челюсти.
Горев смотрит на него и только теперь понимает, как мог этот низенький, кривоногий человек быть военкомом бригады. И военкомом грозным. Страх вселяется в Горева.
– Довольно, – выдавливает отсекр. – Прекратить безобразие. Разговаривать не о чем. Разбазарены фонды. Рабочие не получают расчета. Волынка в участках. Заготовки сорваны. Как члену партии предлагаю..
Горев неуверенно усмехается:
– Какой же я член партии, я же оппортунист.
– Братишка, – говорит уполномоченный, – кто и почему пятого февраля отправил на пункты бракованные сапоги? Кто и почему подсыпал в муку песок? Кто и почему послал расклепанные котлы?  Нам твои делишки известны, братец.
– Как члену партии предлагаю…
– Какой я член партии, – кричит Горев, – я оппортунист. Гоните меня. Ниточками опутываете.
Уполномоченный ГПУ усмехается.
– Оппортунизм тебе клеем? Зачем тебя обижать. Оппортунизмом не прикроешься. Есть другое, более подходящее слово…
– Хватит юлить, вредительство на лицо! – хрипло говорит отсекр. – Ты покрываешь вредителей, Горев. А может быть, даже и сам…
Телефон трещит над столом.
– Да, Горев слушает…Да, да. Здравствуй. Что? Что-о?..
Горев вздрагивает. Его лицо сереет. Руки мечутся по столу. Нет, нет, не надо… Сам еду…
Горев швыряет документы в портфель, набрасывает кожанку. Горев пробует улыбнуться.
– Товарищи, – говорит он, – Прервем беседу. Меня вызывают. Нет, ничего серьезного. Маленькая неувязка по заготовкам…Бегу. Да, вы просили сводку натуры. Сейчас сделают. Подождите чуть-чуть. Я дам указание.
Он стремительно выходит из комнаты.
Уполномоченный ГПУ встает, громко роняя стул. Берет телефонную трубку.
– Алло, станция? Да, я. Леночка, скажи, кто звонил товарищу Гореву?
Конский топот доносится с улицы.

Все наганы да-хулиганы.
да-мой наган да-не-хулиган
да на товарища надежа—а
Рабочий полдень стоит за окном. Лучшая пора для работы.
Накормленные лошади кричат в конюшнях. Пилы, топоры брошены у дверей. Ледянка загромождена санями.
Тяжелая тишина в бараке.
На верхних нарах похрапывают. В углу дуются в карты. Махорочный дым плавает синими клочьями.
Люди не покидали барак. Мартовское солнце грызет дороги, калечит подъездные пути. Еще неделя и спадут дороги. И тогда смолистые бревна останутся гнить в лесу. Легенький ветерок проносится над пустынными сплавными баржами. Желтая, весенняя вода пробивается на дорогах. Ледянка темнеет, похрустывает, раскалывается кое где.  Люди не покидают бараков.
На крутенькую горочку
ходил баранки гнуть…
По тебе, моя хорошая,
Повыболела грудь…
– Живот подвело, братцы.
– В бога, в душу. Лежим тут, как псы.
Нетронутые котлы стоят на столах. Жидкий пар качается над котлами. И опять – тишина. Сонное бормотание на нарах. Тихий похруст соломы. Лошади ржут на нарах в конюшнях. Дождик хлещет по стеклам. Время идет…
Конский топот слышится за окном. Чернявый человек входит в барак.
– Здорово, ребята!
Горев машет рукой, швыряет портфель на нары.
Барак молчит. Ни звука в ответ.
Горев продолжает:
– Пора работать, чего разоспались?
– Все наганы, да-хулиганы…
Горев осторожно оглядывается. Барак лежит перед ним. Клочья синего угара ползут по стенам. Люди встают с нар, окружают Горева, настороженные, хмурые, молчаливые.
Горев шагает на середку.
– Кончай бузу, ребята! Волынщики!
Рослый старик выходит к нему. Серая борода его прыгает.
– Волынщики, говоришь? Туды твою мать…
Горев видит, как люди спрыгивают с нар, становятся рядом со стариком. Крик поднимается над бараком.
– Дохлятиной кормят. Собака такую не съест.
– Травят!
­- Работаем круглый год. Руки смозжали, так жрать давайте.
– Власть туда же, тудыть твою…
Горев оглядывается на дверь. Выход закрыт. Лесорубы стоят у двери.
– Травят!!
Горев дергает ремень, расстегивает кобуру.
– Молчать, – кричит он. – Я вам покажу, волынщики!
Горев летит к стене, отлетает в угол, опять к стене. Его разорванный полушубок валяется на полу. Его револьвер поблескивает в кармане старика бригадира.
– Запугивать решил, мать твою..
Горев стоит посреди барака, бледный, растерянный. Плотное кольцо людей окружает его.
Рыжий парень подходит к нему. Он встряхивает Горева за плечи.
– Пробуй!
Барак разражается криками.
– Так его, пусть пробует, пусть выжрет, что нам дают.
– Жри, паскуда!
­ Горев взмахивает руками, – Ребята! Что вы? Что пробовать?
– Пробуй дохлятину!
Горев берет себя в руки. Он уже спокоен.
– В чем дело? Почему буза?
Он подходит к котлу, черпает полную ложку, подносит ко рту, хмурится. Мерзкий запах тухлого мяса врывается в ноздри. Горев ест ложку за ложкой, напряженно вздрагивая. Он поворачивается и твердыми шагами идет к выходу. У самой двери Горев кричит:
– Я вам покажу, волынщики. С дороги.
Лесорубы пропускают его.
Горев седлает коня, вскакивает в седло, поднимает над головой ветку.
У складов завхоз ловит Горева.
– Что делать то будем?
– Собрать наших! Совещаньеце маленькое, решим вопрос…
Горев бьет веткой по крупу коня. Конь вздрагивает, поднимается на дыбы..
Легкая судорога проходит по лицу Горева..

Он лежит на траве. Рвота выворачивает внутренности. Блевотина рвется из горла.
Он лежит скрюченный, серый. Губы его закушены, ноги свела судорога. Конский топот доносится до него.
Его окликают. Он тяжело поднимает голову, вздрагивает. Райуполномоченный с конем в поводу стоит перед ним, высокий, скуластый.
Горев садится. Уполномоченный подходит к нему. Минуту они смотрят друг на друга.
– Встать, – командует уполномоченный, – пошевеливайся, братец.
Два красноармейца становятся по бокам Горева.

25-28 , 08. 33 Г.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.