Она
«Это же надо — взять и напиться с утра! Хотя, что еще делать? Родители уехали, экзамены сдал — самое время пить шампанское.» Рука прорезала жёлтый занавес тёплого солнечного света и стала ползать по широкому подоконнику.
— Так, а это что?
Рука упёрлась в пушистый кошачий живот. Кошка перевернулась на бок и замурчала. Свет пробился через облако и упал мне на лицо.
— Ну,нет! Фу.
Рука отползла от кошки и нащупала солнцезащитные очки. Я надел их и сел в кровати.
— Где это шампанское?
Я посмотрел на кошку и потянул её к себе. Она упиралась, но я поцеловал её и она успокоилась.
— Ты такая толстая. Будь ты человеком, то тебя бы гнобили за твой вес. Удивительно, чем толще кошка, тем она милее. С людьми так не срабатывает.
Кошка зевнула и улеглась у меня в объятьях. Я стал осматриваться в поисках шампанского. «Может на кухне?» Я встал и пошёл к двери. Руки заняты, пришлось открывать ногой. Взлетела пыль.Целое облако. Облачище! Наверное, поднялось с пола. «Давно же я не убирался!» Передо мной встала светящаяся стена. Кошка чихнула.
— Чахоточная, слезай.
Я положил её на пол.
Идя на кухню, я заметил чудо из чудес. «И как я только мог забыть о нём?» Самое лучшее, что мог создать человек. Я подошёл к нему и опустился на колени. Взял лежавший диск и вставил его в восьмое чудо света.
Я лежал в постели, завернувшись в одеяле. Рядом лежала кошка. Шампанское, что я выпил с утра, туманило голову. Солнце грело, вгоняя в сон, а музыка, музыка, лившаяся из динамиков уносила меня куда-то очень далеко. Я почти спал. На подоконнике тихо перешептывались с ветром исписанные листы. В небе плыл самолёт. Казалось, ни что не нарушит этой гармонии и я сладко заснув, навсегда попаду в Обломовку, где я останусь навечно. Время — ничто. Наслаждение — всё. Солнце топило меня. Я погружался в дремоту. Я и не заметил как началась гроза. Молнии били по чём зря — я их не боюсь. Но она их до ужаса боится. Она прижалась ко мне в страхе.
— Господи, зачем они так грохочут? — Её тонкий голос задевал все струны моей души.
— Я так рад тебя видеть. — Я обнял её и укутал одеялом. — Всё еще страшно?
Она прижалась ко мне сильнее.
— До одури страшно!
Я поцеловал её.
— Теперь нет.
Я стал проваливаться в сон. Вокруг нас только дождь и музыка.
Её крик.
Я очнулся. Она кричала — мы тонули. Через открытую дверь в комнату врывался огромный поток воды.
— Какого чёрта?!
Я полез к двери, но тут невдалеке ударила молния и гром сорвал стены. Мы оказались в огромном бушующем море. Постель пошла ко дну. Она закричала еще пронзительнее:
— Спаси меня! Спаси, идиот!
Она пыталась залезть на меня, вскарабкаться всё выше и выше. Она топила меня. Пытаясь всплыть я скинул её с себя. Она камнем пошла ко дну и, скрестив руки на груди, прожигала меня обиженным взглядом. Я нырнул за ней. Она даже не пыталась всплыть. » Вот дура то! И угораздило меня в тебя влюбиться!» Она медленно опустилась на спину огромной медузы и стала ждать, когда я её спасу. Медуза, удивившись такой наглости, скинула её со спины и, сильно ужалив, поплыла прочь. Я схватил её и бросил все силы на то чтобы побыстрее всплыть — она был без сознания.
Как только я поднялся на поверхность, то увидел невдалеке остров. Я долго бился с ветром и волнами и, наконец, нас с ней выкинуло на берег. Я тут же стал приводить её в чувства. Она очнулась, вскочила и обиженно отошла от меня.
— Ты в порядке?
Она молчала.
— С тобой все хорошо?
Она не отвечала. Тогда и я решил заткнуться. Спустя пол минуты она обернулась ко мне и заговорила:
— Он бы меня не скинул!
— Если бы ты пыталась его утопить, то он бы тебя точно скинул!
— Ты его не знаешь! Он лучше, чем … ты.
— Это был чертов инстинкт самосохранения!
— Етё биль сёртов инсьтинькть сямосёхранения. Я тонула! Будь добр : когда девушка в беде, засунь свой эгоизм в жопу и побудь мужиком. И как я могла с тобой встречаться?
Она отвернулась от меня и, увидев что-то в далеке, стала внимаетельно всматриваться.
— И как меня угораздило влюбиться в тебя?
— Да заткнись ты! Я что-то увидела! — Она показала пальцем вверх.
Я встал.
— Точно! Это… дверь?
— Да! Наконец то мы выберемся из этого кошмара!
Она подбежала ко мне, схватила меня за руку и потащила наверх, заливаясь радостным смехом.
— Мы вернёмся домой!
Я смотрел на её милое лицо, на её чудесную улыбку и влюбился в неё заново.
— Пошли же! Пошли!
-Подожди! — Я увидел около двери, утреннюю бутылку шампанского.
— Нет времени! Пошли.
Она открыла дверь и затянула меня в мою комнату. Мы упали на кровать. Она поцеловала меня и, вдруг, исчезла. Я очнулся. Гроза закончилась, на меня падал свет. Кошка спала рядом. Я встал с постели и подошел к двери. Открыл её. Рядом с дверью, с другой стороны, стояло шампанское. Я сел на пол, отпил глоток, а затем достал из кармана телефон и набрал ей.
— Алло. Привет! Ты мне снилась. Нет. Н-нет… Я не… Да могу. Да, обещаю — это последний звонок. Алло? Подожди! Я могу передать тебе этюд? Сегодня написал. Нет? Ну ладно… Нет! Он не может его забрать. Ладно. Алло? Эх…
Я положил телефон на пол и допил шампанское.
Листы летели с балкона и падали на асфальт. Ветер срывал с них буквы и лишал их смысла. «Он согревает тебя поцелуем, и плевать ты хотела, что тебе теплее от этого только внутри … Кричу, но звук не вылетает из моего горла…» В душе что-то исчезло, обнажив огромную ледяную пустоту.
— И как меня угораздило влюбиться в тебя?
Вечереет
Вечереет. Становится холодно. Солнце, уходя за горизонт, выплескивает голубовато-зеленые краски, сильно разведенные водой. Красиво.
Щемит в душе да глаза покрываются соленой росой. Я зову тебя, но ты не услышишь. Он не позволит меня услышать. Да и ты не захочешь.
Включили фонари. Я открываю окно. Кричу, но звук не вылетает из моего горла, я не хочу, чтобы ты меня слышала, тебе с ним будет лучше.
Становится очень холодно. Я кутаюсь в одеяле, а ты в его объятьях.
Я тебя вижу. Он согревает тебя поцелуем, и плевать ты хотела, что тебе теплее от этого только внутри.
Дым выходит из легких- это моя любовь, не сигареты.
Вечереет. Целая ночь впереди, на мои рассуждения и его дыхание…
Совсем стемнело. Я закрываю глаза и вижу тебя. Ты закрываешь глаза и читаешь на веках послания любви на всех языках мира.
Начинает светать. Глаза красные от слез, слез радости, которые ты проливала всю ночь.
Кофе будит мой рассудок, но я еще не ложился спать, ведь я думал. Думал о тебе. Думал все это время. А ты, счастливая, не вспоминала обо мне всю ночь.
Светает. Солнце расплескивает розово-золотой кисель по небу.
Светает. Ты спишь, прижавшись к нему, а он тебя , по любовному называя дурочкой, целует в лоб.
Светает. Я сижу у себя в душе, допивая кофе.
Снаружи день только начинается, но у меня он уже кончается.
Светает, но у меня вечереет. Только вечереет.
Душно
Душно. Воздух липкой слизью, выливаясь из открытого окна, обволакивает все моё тело.
Из динамика бормочет француженка на буржуйском языке. Душно. Мошки, комары, мотыльки и прочая шмарь ждет, когда же за мной придет Морфей. Его все нет. Он не придет.
Душно. Слизь воздуха проникает в меня через рот и нос. Я задыхаюсь. Пульс учащается. Хочется продать душу Дьяволу за глоток свежего воздуха.
Душно. Француженка все бормочет и бормочет:
Je ne veux pas travailler,
Je ne veux pas dejeuner,
Je veux seulement l’oublier,
Et puis je fume…
Когда же ты заткнёшься? Музыка еле — еле прорывается через плоть духоты. Морфей, приди, прошу тебя. Что это? Стук? Неужели стук! Или же мой рассудок решил покинуть меня? Нет, я не ошибся. Это Он. Он пришел за мной.
-Забери меня.
Духота заливается во все поры. Он тихо приближается ко мне. Я боюсь его спугнуть. Духота убивает меня. Он косается пальцами моего лба; сознание помутняется; ворота из слоновой кости; облака. Я в Его царстве.
Цветаева, которая не любила свою теску.
Аня высунулась из окна и закрыв глаза глубоко вдыхала разряженный летний воздух. Ещё три — четыре минуты назад в небе бушевала гроза, но сейчас тучи ушли на восток, а нежный вечерний свет пробивался через густую листву граба, что сильно раздражало её.
Она просидела дома около трех недель в одиночестве — её родители уехали в командировки, а друзья завели друг с другом романы и разбившись на парочки гуляли, обнимались и целовались под высоким тоскливым небом. Она писала им, но они редко отвечали; звонила им, но они не отвечали; звала их гулять, но они были заняты — они не могли наглядеться на свою вторую половинку и поэтому закрывались с ней в сладком розовом коконе, отгораживаясь так ото всех проблем и горестей этого мира. Да, любовь замечательная штука, но только для тех кто нашёл взаимность, для других же это еще один источник боли.
Единственное, что отвлекало её от скуки были фильмы и книги (ну, иногда ещё и бутылки пива или пара стаканов вина, что она выпивала за завтраком, обедом или ужином).
Она выходила из дома лишь только чтобы купить самое необходимое, так как от одиноких прогулок ей становилось ещё хуже.
Пару раз, в этом гнетущем одиночестве, у неё случались какие-то приступы, которые резко накатывали не с того ни с сего: в спину вонзались стальные когти тревоги, сознание её уходило глубоко внутрь, жизнь теряла реальность, она переставала чувствовать что — либо, а свои действия, движения и речь воспринимала как чужие. Тогда она бежала на кухню и, с испариной на лбу и невесомыми слезами, скользящими по её лицу, хватала полупустой пузырёк с успокоительным и, выпив четыре таблетки, плакала. Жуткие ощущения проходили, а она, измотанная, полупрозрачная, с истершимися нервами, валилась на кровать и пыталась уснуть (и к часам трем-четырем утра ей это удавалось). Так и жила она все эти три недели, пока, после очередного приступа она, найдя пузырёк успокоительного пустым, разревелась на полу кухни и слегка отойдя от этого состояния решила прогуляться — мысль, что все повториться по кругу (приступ, слезы, беспокойный сон) пугало её и она решила разорвать этот порочный круг чем-то непривычным. Она встала, оделась и, захватив деньги и паспорт, ушла в ночь. Она планировала прогуляться часа четыре и купить сладостей и сигарет.
Выйдя на улицу, Анна ощутила силу душных объятий предгрозового воздуха, которые клещами схватили её за горло. Она прошла по маленькой аллее и, выйдя к дороге, на миг подняла глаза к небу. Вдалеке, ярко вспыхнула немая молния. Небо, на миг, озарило её слегка испуганное лицо мертвецким фосфорическим светом. Она натянула капюшон, спрятав белоснежные локоны, которые в темноте светились серебром, и поспешила к светящемуся оконцу табачного ларька, что стоял на другой стороне дороги. Ночь была так темна, что после очередной вспышки Ане показалось, что она ослепла, но квадратик света вел её вперед и она успокаивалась. Дорога была пуста. Аня подошла к окошку и обратилась к человечку, который прятался в этом спичечном коробке полном табака:
— Добрый вечер, будьте добры — Parliament Aqua Blue.
Человечек пристально всмотрелся в лицо Анны, она устало сняла капюшон, в небе сверкнула еще одна немая молния и отражась от серебряных волос, больно резанула глаза человечку. Аня протянула паспорт. Человечек взял его и, открыв, забормотал что-то себе под нос, видимо подсчитывая возраст ночной покупательницы. Наконец он одобрительно взглянул на Аню и, тяжело встав, исчез. Паспорт лежал у маленькой настольной лампы. Молния пролетела около Ани (очень близко, чтобы напугать, но слишком далеко, чтобы вывести её из призрачно-фантомного состояния). Человечек вернулся с пачакой сигарет. Аня протянула ему ему деньги. Человечек произвёл обмен, но, когда отдавал паспорт, то вдруг остановился, паспорт открылся, рука человечка зависла в воздухе, а его глаза забегали, читая имя.
— Может вы вернете мне паспорт?
— А стих расскажите?
Аня презрительно посмотрела на лицо человечка и вырвала из его рук документ.
— Вы идиот? — она ожидала сдачи.
— Ну, просто ваша фамилия…
-Цветаева и что с того?
— Просто как поэтессу… Ну, Марину…
— И? Я жду сдачу.
— А, точно-точно… — Человечек начал отсчитывать мелочь, беря по несколько монеток из башенок, которые он (скорее всего со скуки, а может просто ради удобства) сооружал в углу стола из монет разного номинала. — А она не ваша прабабка?
— Нет конечно. Просто однофамильцы. — Аня посмотрела в небо. Опять ударила молния. Наконец громыхнул гром. Человечек резко дёрнулся и сшиб локтём одну из башен. Кряхтя он пытался собрать с пола монеты.
— Я немного спешу.
— Да, сейчас… сейчас.
Еще одна молния прорезала мрак и гром оглушил Аню. Человечек резко встал и протянул ей сдачу.
— Спасибо.
Человечек испуганно захлопнул окошко. Вспыхнула молния. Мрак понемногу стал растворяться. В небе начинала играть зарница. Аня натянула капюшон и пошла в сторону парка. Дверь ларька раскрылась и оттуда выбежал человечек (который оказался еще меньше, чем представляла себе Аня). Он посмотрел на шторм неба, взял зонт, закрыл дверь и поспешил в противоположную сторону.
Аня не знала, куда она шла. Цель у неё была лишь одна — шагать вперёд. Ночь было и есть её любимое время суток: ночью всё меняется, мир становится другим. При свете дня весь шарм природы и тишины испаряется вместе с росой. Днём улица бурлит, кричит и суетится. День так сильно давит на человека, что приходя домой, он обессиленным, уставшим и раздраженным. Он не хочет творить, любить и дарить доброту. Он хочет чтобы от него все отстали и оставили его в ленивом одиночестве отдыхать. Аня считала так, что если бы все люди спали до полудня, затем работали часа четыре, позже дремали и вновь выходили на улицу, доделать свои дела или погулять с близкими, то мир не знал бы ни тревоги, ни отчаяния, ни боли. Ночь — это время душевной гармонии, чистоты и равновесия.
Аня подошла к перекрёстку и остановилась. Светофор багрил её лицо. «Как глупо ждать светофор на пустой дороге» — подумала она и шагнула вперёд. Бледно-жёлтый свет врезался ей в лицо. Аня повернулась и сквозь музыку в наушниках услышала рёв мотора автобуса. Он мчался на неё с безумными глазами. Аня успела отскочить назад. Автобус пронёсся мимо. За рулём никого, а в голодном брюхе один человек — человечек, что недавно продал Ане яд в бумажных капсулах. Аня, вся дрожа, захлёбывалась холодным воздухом. Аня высунула наушники. Автобус резко тормознул. Но человечек в брюхе чудовища запротестовал. Занялась словесная перепалка. Человечек посмотрел на Аню (та была бледна, но румянец понемногу топил льды страха), что-то сказал водителю и через десять секунд автобус тронулся и исчез вдалеке. Небеса разломились под ярким светом молнии. Тихо стал накрапывать дождь. Аня встала и пошла искать крышу. В дворах она заметила арку. Дождь значительно усилился и Аня поспешила спрятаться.
Ливень эхом отражался от стен арки. Настоящий ураган. Через арку пролетали листья и запахи ночи. Аня стояла, облокотившись о стену, и курила. Волосы развевались. «Прямо как шлюха» — пронеслось у нее в голове. На против Ани, на стене, кто-то (видимо тот, кому жизнь была в тягость) вывел огромными буквами надпись — «СМЕРТЬ — ЭТО СВОБОДА». Заметив это, Аня согласилась. Сигарета обожгла Ане пальцы, и она выкинула окурок. Тот полетел по воздушному коридору. Достала еще одну сигарету.
Дым уплывал по течению ветра. Проехала машина, сбавляя ход. Парень в машине с огоньком посмотрел на Аню. Во взгляде читалась одна мысль — «Сколько?». Машина остановилась, Ане стало страшно. Она выкинула сигарету, надела капюшон, и сделала вид, что уходит. Машина медленно поехала за ней. Аня ускорила шаг и вышла из под арки. Ледяные иглы дождя пробивали ей кожу. Машина повернула направо. Аня пошла обратно под арку. Взорвались небеса. Молния обрушилась. Аня упала. Иглы дождя впивались ей в кожу, а она лежала в луже, ничего не замечая.
Но, дождь стих и вскоре земля замолчала. Утренняя прохлада буквально. Аня очнулась и легко поднялась с земли. Она достала пачку сигарет, но она (как в принципе и сама Аня) была мокрой насквозь. Аня, сама не зная зачем, убрала пачку. Тучи, вместе с воем ветра, уходили домой — на Запад, а на Востоке уставшая Луна тихо улыбалась разгорающемуся рассвету. Аня услышала тиканье тысячи часов. Без пяти три утра. Она ненавидела этот час. Каждый день, лежа в постели и мучаясь бессонницей, она в исступлении замечала эти четыре цифры. 02:55. Серый свет теплился на Востоке. Небо возвещало о рождении нового дня, а ей хотелось умереть. В этом, как считала Аня, и была самая большая несправедливость лета — на ночь природа отводила лишь четыре с половиной часа. И, когда ты думаешь о смерти, в небе загорается новая жизнь, которая вскоре сходит на землю и режет своей неестественностью глаза. Такова была причудливая позиция Ани, но в этот раз, увидев в небе грязные нити рассвета, она обрадовалась. Она схватила эти нити руками и стала накручивать их на пальцы. Нити были высоко и поэтому ей то и дело приходилось подпрыгивать за ними. Если бы кто-нибудь сейчас увидел её, то подумал, что она сошла с ума. Ещё бы! Взрослая девушка скачет около арки и хватает рассвет, смеясь как идиотка, но никого там не было, и она продолжала прыгать и смеяться. Когда она накрутила на пальцы столько нитей, что её пальцы превратились в серые клубки, она побежала, по пути заплетая в свои серебряные волосы серые лучи. Кеды шлёпали по лужам, не оставляя кругов на поверхности. А смех её разносился от дома к дому и, пролетая через листву деревьев, будил птиц. Туман в голове, от которого она пыталась сбежать еще ночью, выветрился и улетел вместе с грозой на Запад. Чистота ощущений, их яркость и свет, воскрешали в ней те чувства, что похоронило одиночество. Аня бежала, любила, дышала. жила. Серые нити развивались за ней лентами. Эйфория. Она летела вперёд. В наушниках играла музыка. Она парила на крыльях птиц. Поднималась по серо-серебряным косам вверх к небу, к матеря всех романтиков — Луне. Она добежала до огромной пустой парковки перед торговым центром. Белые ёлки разделительных полос сплошь покрывали подсыхающий асфальт. В сорока шагах от входа на парковку валялась верх дном магазинная тележка. Аня подбежала к ней и одним движением подняла её. Мысленно отметив финиш она погнала. Её ноги не касались черноты. Она жила. Её восторг не был чем то маниакальным, нет. То был чисто детская радость. Её смех был чистым, так же как её разум и душа. Она была свободна. Нити рассвета выпутались из её волос. Она сделала ещё пару кругов, но потом обессиленная и счастливая она повалилась на землю и вгляделась в небо. Нити серого рассвета загорались золотом. Она отдышалась и встала.
Аня пробежала по аллее с грабом. Подходя к дому, она не чувствовала усталости. Тело было легче пуха. Она думала, что будет делать, когда придёт домой, и, остановив свой выбор на чае и печенье, улыбнулась. Она зашла в подъезд, поднялась по лестнице к лифтам, повернула и поднялась на второй этаж к своей квартире. Зашла она радостная и бодрая. Вдруг ей захотелось запечатлеть себя счастливой. Она наспех сняла кеды и, достав телефон, побежала к зеркалу. Увидев ледяную гладь стекла в оправе, она включила камеру на телефоне и остановилась перед зеркалом. Ударила молния и оглушила Аню. В зеркале не было никого. Она выронила телефон и закричала. Смерть — это свобода.
Сказка «Сойка и Луна»
Однажды, над бескрайним золотым полем, полным спелой ржи, над призрачной березовой рощей, над зеленым зеркалом болота, в темно-синем небе, плакала бледно-голубая посеребрённая Луна. Плакала она горько. В её слезах был непроглядный ужас и страх. Это заметила пролетавшая голубая сойка. Она взмахнула крылом и свет плачущей Луны мигом разукрасил её перья в серебряно-синий. Она подлетела к Луне и спросила:
— Что тебя тревожит, Луна?
Луна всхлипнула и, указав на свой тающий бок, с тихим ужасом прошептала:
— Я убываю. Скоро совсем исчезну!
Птичка удивилась.
— Так разве это беда? — Воскликнула она. — Через несколько дней ты опять вернёшься на небосвод и будешь освещать болото, поле, березовую рощу и всё, что видно, куда ни кинь взор!
Луна перестала плакать и тихо, но не без радости, спросила:
— Точно? Точно вернусь?
Сойка села на «лунину» макушку.
— Конечно! Ты всегда возвращаешься!
Луна немного покраснела и улыбнулась.
— А я то и не помню. Да уж, память уже не та!
Сойка взлетела, сделала круг и устремилась вниз. Около земли её остановил зов Луны.
— Постой, сойка!
— Да? — Отозвалась сойка.
Луна потупилась.
— А спой мне что-нибудь. Пожалуйста!
— Хорошо!
Сойка села на лунный бочёк и весело запела.
Петь сойка закончила только под утро, когда луна стала растворяться в молочной синеве неба.
— До встречи, сойка! Спасибо тебе.
— До встречи, Луна!
Серые лучи рассвета стерли всё волшебство и сойка, разом поменяв окрас на бледно-прозрачно-синий, опустилась вниз на берёзу, что стоит около болота и уснула. Лишь перья трепал теплый ветерок. Все птицы к тому времени уже проснулись и стали заниматься своими делами, не замечая спящую сойку. Она тихо исчезала в ярких лучах солнца, не отбрасывая тень. Как только солнце скрылось за горизонтом сойка проснулась и вспорхнула вверх. Всё спало. Ночью все выглядит красивее и загадочнее. Она взглянула на то место, где еще вчера была Луна и, пронзив голубой молнией облако, вспорхнула к звёздам. Пролетев рядом с склонившимся Овном и помахав крылом Семи сестрам, она опустилась вниз.
Вскоре Луна вернулась и сойка как всегда у них завелось, пела ей неистово. Так было с давних времен. Так будет всегда: бледно-голубая посеребрённая Луна, ночь и призрачно-синяя сойка, что поёт золотые песни великому светилу.
