Виктория Кузьменко. Счастливчик (рассказ)

 

В синем небе над горами парил ястреб. Охотился, пел свою хищную песню, взмывая, словно ангел, в восходящих потоках воздуха. Эта птица не знала ни прошлого, ни будущего, она жила одним величественным мгновением, и воздух её держал. Ястребы – практики, им известен космический счёт.

Но, в отличие от ястреба, Ивана Степановича преследовали кошмары, полные сожалений. И на его плечах лежал груз плохой кармы, которую следовало отработать.

Ястреб поймал идеальное течение и теперь парил, неподвижный, на невидимой ладони Искупителя.

Иван Степанович хотел вздремнуть. Но сон не шёл. Он просто прикрыл веки; в красноватом мраке закрытых, но всё равно зрячих глаз зрительный нерв вкупе с беспокойным мозгом начал находить картины минувшего. Он открыл глаза с тем странным ощущением, какое бывает, если просыпаешься в купе мчащегося поезда, под колёсный перестук. За окном совершенно незнакомая местность, в стакане тёмный безвкусный дорожный чай, а на сердце тянущая командировочная тоска. Впрочем, он запутался: у него должно быть радостное настроение человека, возвращающегося домой. Спал он мало: эта бессонная ночь не показалась ему ни длинной, ни тяжёлой. Сердце грела лишь одна мысль, что этот поезд везёт его домой.

Ястреб парил сбоку от железнодорожного полотна и Иван Степанович на секунду скосил глаза – ему захотелось увидеть, как ястреб падёт камнем вниз. Но не увидел: поезд оставил птицу далеко позади – она всё ещё парила в небе.

В нашем мире можно действовать только в двух направлениях: двигаясь вперёд, к жизни, или назад, к смерти. Самый непросвещённый угольщик может избрать путь жизни, а какой-нибудь гений озабоченный судьбами страны и эпохи, – путь смерти. Положение в обществе не имеет значения.

Профессия Ивана Степановича не столь популярна и не встречается в объявлениях по найму рабочей силы. Он – сыщик уголовного розыска в звании полковника полиции. Как и любой человек, он переживал в своей работе и огорчения, и бесплодную вязкость скуки, но были и минуты радости. Чего больше? – судить трудно, хоть с завистливого языка соскочило и пошло гулять по кабинетам слово в его адрес «счастливчик». Но всё его счастье заключалось в том, что ему, словно по «счастливой» лотерее, попадали головоломные дела, лишавшие его покоя, не позволявшие отрешиться от них, ни днём, ни ночью, порождавшие безразличие к собственной судьбе. И немалая доля вины этих дел в том, что он до сих пор холост. Да! Иван Степанович, несмотря на свой почтенный возраст – 43 года, не имел семьи. По отзывам друзей, внешность его была в достаточной мере привлекательна. Но, увы! Марш Мендельсона не звучал в его честь под сводами Дворца бракосочетания. Новые знакомые, часто встречающиеся на жизненном пути, благодаря выбранной профессии, всегда несказанно удивляются такому пробелу в биографии столь общительного человека, и можно не сомневаться – про себя, конечно, – что они делали самый расхожий вывод о его мужской неполноценности. Но где и у кого ему взять время взаймы, хоть бы немного для прекрасного пола, пока чётко разделённого в его сознании на две категории: сотрудники его заведения, с которыми у него сложились сугубо официальные отношения, и подозреваемых, пытающихся ускользнуть от его вопросов-капканов. Иных на своём пути если и встречал, то в далёком прошлом, хотя догадывался об их существовании за освещёнными окнами домов, за шторами ресторанов, в полупустых залах кинотеатров, мыкающихся, как и он, со своим одиночеством.

Размышлял о том, что он уже почти пенсионер. Профессия у него совсем как у пилотов, летающих на сверхзвуковых самолётах. Перегрузки. Преждевременный износ. Потом читать газеты в городском саду. Или вообще убираться ко всем чертям. Ещё не так давно, приступая к выполнению новой операции, он испытывал трепет шахматиста перед встречей с опасным партнёром. Глупости. Трепет был куда сильнее и совсем другого порядка. Мало похожий на переживания шахматиста во время игры, а скорее напоминающий трезвую решимость, упорную, основанную на точном расчёте человека, готового на всё.

Невысокий, грузноватый, Иван Степанович двигался среди народа с гордо поднятой головой и с такой уверенной лёгкостью, что казалось, будто и эта вокзальная толпа, и лестничные переходы, и стеклянные стены, и причаленные поезда за ними, и само небо – ему как костюм, сшитый раз и навсегда впору.

Даже если вы возвращаетесь домой из короткой командировки, вам кажется, что, пока вас не было, в городе что-то должно было случиться. И вы невольно ищете взглядом приметы этих событий. Он чувствовал к родному городу то таинственное влечение, которое мы ощущаем к местам, где много пережили, сильно любили и сильно страдали.

Вечер окунул улицы в густой туман, Иван Степанович торопливо шагал по мостовой, на которую уже упали первые дождевые капли. Город, устало подмигивая потускневшими уличными фонарями, спокойно засыпал.

Понедельник – день тяжёлый – в восемь ноль-ноль, когда Иван Степанович расположился за столом, намереваясь минут пять поразмышлять о текущих делах и сделать намётки на неделю, зазвонил внутренний телефон, предвещая неприятность. И началась рабочая суета…

Очередное расследование закончено. И в таком случае Иван Степанович обязательно собирает всех вместе и то ли сам, то ли со следователем делает соответствующие выводы. Он считал такой разбор одним из лучших уроков: ещё свежи в памяти все детали розыска, можно хорошо проследить все ходы, проанализировать преимущества и недостатки каждой версии, извлечь немало пользы для будущей работы. Кроме того, ярко вырисовывалось подлинное лицо преступника, а Иван Степанович считал, что как бы ни привыкали работники к подобным делам, у них никогда не должна притупляться ненависть к правонарушениям.

Полковник редко ошибался. Он был одним из опытнейших сотрудников МУРа, предельно собранный, с гибким и точным умом. Умел понять он и слабости людей. Это давалось нелегко.

Предельная требовательность к себе, у полковника проявлялась, как в большом, так и в малом. «Нет такого малого, из которого со временем, нельзя было бы взрастить большого», – говаривал он. Симпатию его завоевать было нелегко, вывести из профессионального равновесия трудно и подкупить невозможно.

Он понимал, что профессия следователя отличается, прежде всего, огромным многообразием жизненных явлений, событий, человеческих характеров и конфликтов, в которых ежедневно приходится разбираться. Иван Степанович убедился, что следователю никогда нельзя забывать, что с каким бы делом его ни столкнула судьба, – будь то дело об уличном грабеже или об убийстве от ревности, главное: всегда и за всеми этими делами стоят люди, люди разных возрастов и профессий, с разными характерами, привычками, склонностями и вкусами.

Иван Степанович еще лейтенантом, съел на этом деле всех собак, пока не получил отдельного кабинета и машины. Но, и получив всё это, опером он быть, не перестал. Нисколько не ревнивый к чужой славе, полковник понимал, что эти люди были просто талантливее его самого, как сыскари, но в остальном он мог дать им фору. К примеру, они плохо держали удары. Заводились от несправедливых и даже справедливых упрёков, не могли спокойно стоять в приёмных больших начальников, гарцевали и нервно ломали суставы на пальцах, были лишены политической гибкости, не постигли науки отступать. В Филях бы они решили дать бой французу, не отдавая себе реального отчёта в том, что Наполеон всё равно бы взял Москву, но вошёл бы в неё на их костях.

Он не раз ловил себя на мысли, что с тех пор, как пришёл в уголовный розыск, стал человеком, которого малейший факт наводил на размышления, сопоставления, аналогии.

Как-то он сказал своему подчинённому:

Читайте журнал «Новая Литература»

– Кто-то из великих художников, начинал работу над картиной с выбора рамы. Жил этот человек в эпоху Возрождения, а рамы в те времена были  не такими, как делают сейчас: из четырёх планок и на четырёх гвоздях; удивительные создавали рамы, чему можно найти примеры в залах Эрмитажа. Рамы из красного дерева, из чёрного, золочёные, резные, бронзовые, украшенные драгоценными камнями, достойные внимания сами по себе, без полотна, даже более интересные без него… Этот художник приходил к мастеру и среди выставленных работ выбирал одну, наиболее соответствующую смутным образам своей будущей картины, блуждающим в душе настроениям, той дымке, прикрывающей таинственный пейзаж, который показывается, когда наступает срок. И только после того, как подмастерья закрепляли облюбованную им раму на мольберт, он брал палитру и начинал писать.

Вот и я в некотором роде похож на того живописца. Как и ему, мне необходимо обрамление для мысленного полотна, на котором я начну писать картину преступления. Сюжет картины неизменен – это драма, главный герой которой – злодей, поначалу скрытый маской невинности, зато композиция обновляется десятки раз – меняются количество и освещение фигур, их взаимодействие и месторасположение, и так длится, пока мои персонажи не разберутся в порядок, определяемый их виновностью. Колорит моих картин тёмный, что, мне кажется, не требует пояснений. Следует обязательно отметить существенное достоинство моего творчества – оно протекает в русле академического реализма. Никаких символов и абстракций. Все детали выписаны с величайшим тщанием, не хуже, чем это делал в своих натюрмортах Снайдерс. А уж когда я пишу лицо, так это, воистину, живое лицо, чему, вероятно, позавидовал бы и Гольбейн. Само собой разумеется, золото, серебро, бриллианты, отечественные деньги и иностранная валюта, кинжалы, пистолеты, кистени и кровь представлены в высшей степени натурально. Присутствует, впрочем, элемент импрессионизма-флёр – дымка тайны, которая с ходом времени развеивается, обнажая причины и следствия. Как и большинство художников, я суеверен, допускаю к картине зрителей, лишь положив последний мазок. Тогда я сбрасываю покрывало, и взорам публики предстаёт то, за что мне платят, скромную, надо сказать, зарплату. Таково моя методика следствия. Другие следователи работают иначе, кто лучше, кто хуже, один больше думает, другой больше чувствует – всяк по-своему. Но сказать, что мои правила лучше, – нельзя. Основное условие, необходимое мне для творчества, – одиночество. Именно поэтому, мы сейчас расстанемся…

Вообще, Иван Степанович очень легко расставался с людьми. Но в последнее время его это очень настораживало. Наверное, потому, что он очень часто вспоминал Полину. И ему становилось грустно.

Ей тогда было – двадцать два, ему – двадцать семь. Беспокойная работа в уголовном розыске вытеснила Полину на второй план. Однажды, провожая её вечером, домой, Иван обещал позвонить, но с головой окунувшись в работу, вспомнил о своём обещании спустя неделю и … не позвонил.  Сначала было стыдно. Потом он оправдывал себя, глядя на других ребят, не имеющих свободных вечеров и выходных, но всегда жизнерадостных, дружных и смелых. Так и шло для Ивана время: стремительно, разнообразно, интересно. И было ему не до девушек

А Полина ждала…

Вернувшись вечером в пустой дом, он зажёг газ, взял сковородку и сделал себе яичницу – единственное блюдо, которое он с детства умел приготовить. Налил себе стакан пива и сел за стол.

Пчела, попавшая в комнату днём через открытую форточку, кружилась возле абажура, потом залетела внутрь и ударилась о лампочку, упала на пол в предсмертной агонии, так и не поняв, что же изменилось в природе, почему свет, излучающий тепло жизни, превратился в убийственный.

Иван Степанович глубоко вдыхал пряный воздух сада, притихшего за окном, и вспоминал сладостные минуты встречи с Полиной. Явственно ощущал привкус её губ, его ладони хранили тончайший запах её волос, а грудь – тепло её тела. Они находились одни в сотканном из противоречий и гармонии мире. Смотрели только друг на друга, целовались до боли в губах и бессвязно шептали слова любви.

«Я боюсь», – вдруг прошептала Полина ему на ухо. А он в тот момент был самым сильным, самым бесстрашным человеком и готов был защитить свою единственную отраду ото всех нападок и угроз. Но, взглянув в её глаза, понял, что она страшилась за него. И повторила: «Я боюсь за тебя…».

Что заставило её произнести такие слова?

Он не стал успокаивать её длинными объяснениями, лишь уверенно произнёс: «Всё будет хорошо…».

Её поведение во время свидания так усилило его неизменную любовь, которую он питал к ней последние дни, что убить это чувство он был теперь не в силах. И теперь, упиваясь воспоминаниями о встрече, восстанавливая в памяти мельчайшие подробности, он вновь услышал настороженный шёпот Полины, выталкивающий его из грёз в реальность, напоминающий о лавине дел, далёких от его любовных переживаний.

Мысленно перенёсся в своё студенчество. Как просыпался разом, весело, с глубокой уверенностью в том, что жизнь превосходна, молодость вечна, хорошее настроение обязательно и естественно. В теле необыкновенная лёгкость, свежий утренний ветерок проникает через открытое окно в комнате и треплет волосы. Впереди огромный и чуть загадочный день, полный всяких приятных и неприятных подробностей. Подробности приятные – отличная погода, вчерашняя улыбка девушки, свидетельствующая, что ты ей, во всяком случае, не безразличен, великолепно сданный экзамен по уголовному праву и вообще – самый факт существования. Подробности неприятные – кончаются деньги, растаявшие с почти фантастической быстротой, отсутствие уверенности, что сегодняшний экзамен по гражданскому праву пройдёт так же благополучно, как и вчерашний, и, наконец, окончание Универа.

Иван, как и многие студенты, увлекавшиеся криминалистикой, не очень любил гражданское право. Теория судебных доказательств в уголовном процессе, учение о косвенных уликах, тактика допроса и судебная психиатрия интересовали его куда больше, нежели вопросы опеки, элементы гражданского правоотношения, обязательства по перевозкам и право наследования. Только примечание к одной из статей гражданского кодекса вызывало восхищение Ивана, дававшего ему расширенное, почти философское толкование. Это примечание гласило: «Принадлежность следует судьбе главной вещи».

Тем не менее, экзамен есть экзамен, и он добросовестно к нему готовился. Два солидных тома учебника гражданского права были им проштудированы и освежены в памяти. Через несколько минут должен был выясниться результат этих титанических усилий.

Через несколько дней Иван получил новенький диплом в приятно хрустящей обложке.

Впечатления, накопленные за два месяца практики, по-новому осветили лекции, книги по методике следствия, которые он прочёл, учебники криминалистики, проштудированные им. Иван решил, что по окончании Универа станет не юрисконсультом, не адвокатом, не судьёй, а следователем. Он пришёл к выводу, что на юридическом фронте следователи как бы занимают передний край, так как по самому характеру своей работы они первыми сталкиваются с фактом преступления, первыми атакуют преступника.

Он принадлежал к числу начинающих, романтически настроенных следователей, рассматривающих свою профессию как источник неисчерпаемых возможностей распутывания загадочных преступлений и раскрытия сложных конфликтов и человеческих драм. Ещё в Универе он мечтал о том, как он, став, наконец, следователем, раскроет десятки «замечательных» дел, проявит изумительное проникновение в тайники человеческой души и прослывёт грозой преступного мира.

Иван Степанович хотел засыпать как нормальные люди, то есть лечь в постель, накрыться, смежить веки и через минуту уснуть. Но он так не умел. Ему обязательно нужно готовиться ко сну: отрешиться от дневных забот, расслабиться, подвести итоги, освободиться от них, придумать что-нибудь приятное. Это ритуал, рефлекс, который он долго вырабатывал и о котором не жалеет. Это полчаса полной воли, самое приятное время следствия, его нирвана.

Он смотрит в окно и видит другие звёздные ночи, красивые, с множеством ярких звёзд в чёрном небе, звёздные отражения в озере, зимние звёзды над снежным полем, осенние звездопады, туманную поволоку Млечного пути. Это его воспоминания или мечты – он не мог отличить, ведь между памятью и воображением нет резкой границы.

Засыпая, Иван Степанович, думал о Полине. Вспомнил её русые волосы колечками спускающиеся на лоб. Лицо широкое, брови густые, губы пухлые. Курносая. Такие люди обычно бывают добрыми и отзывчивыми. Смущается, краснеет. Видел глаза её, и оттого воображал, как идёт она с ним под руку по улице. Было приятно представлять это и чувствовать смуту в душе от сознания, что больше они не увидятся.

 

Время близилось к вечеру, но жара не спадала, и удушливый воздух предвещал безошибочно жестокую грозу. Приняв решение встретиться с Полиной, Иван Степанович, без труда нашёл её дом. Но подойдя ближе, он почувствовал некую тревогу и неуверенность.

Отступать было поздно.

Он позвонил в звонок. Дверь отворилась – на него смотрела прекрасная женщина. Она была высока и стройна. От неё исходила такая сила власти, на приобретение которой у него ушла бы ещё целая жизнь. На ней был испачканный краской, тёмно-синий рабочий халат. В одной руке она держала мастихин и, когда он заговорил, подняла руку ко лбу и тыльной стороной откинула выбившуюся прядь волос. Потом, опустив руку, она стояла, ещё долго слушая его после того, как он закончил говорить, и, вслушиваясь в отзвук его слов, сравнивая их с образом мужчины или мальчика, который стоял перед ней. Но самую странную деталь этого мига труднее всего передать. Дело в том, что Полина оказалась настолько близка тому образу, который существовал в его воображении, что это противоречило здравому смыслу. Её бледность, неподкупно-правдивый вид, внутренняя сила вкупе с какой-то трогательной хрупкостью так точно совпадали с тем, что он ожидал увидеть, что натолкнись он на неё где-то в другом месте, несмотря на количество пройденных лет, он бы сразу понял – это Полина.

– Я тебя ждала. Моё сердце, всё моё существо истекало кровью, словно невидимый убийца перерезал мне вены, – сказала со слезами Полина.

Потом он услышал, как она заплакала, и увидел, что она медленно идёт к нему, и тогда он тоже заплакал и направился к ней. И увидел, как она протягивает к нему руки, и почувствовал, что делает то же самое. По мере того как расстояние между ними уменьшалось, её присутствие обретало всё большую реальность. Она громко плакала, и он, несомненно, тоже. Они рыдали, как дети, и шли навстречу друг другу, пристально вглядываясь в лица друг друга, в причёску, и в фигуру, и вспоминая – и хорошее, и плохое. А потом они совсем сблизились и упали друг другу в объятия. Они всхлипывали и прижимались друг к другу, потом отодвигались, чтобы заглянуть в глаза, стирали друг другу слёзы со щёк и снова обнимались. И ни за что не хотели отпускать друг друга.

Он усмехнулся. Побледнел – сам почувствовал, как кровь отхлынула от лица, как похолодели щёки и подбородок. Судьба находит грешника в минуты торжества и блаженства, верно сказано у Данте.

– Каково бы ни было будущее, оно будет лучше того, с чем я расстался, – сказал Иван Степанович.

Они сидели у окна и, пока он говорил, а она слушала, они глядели на величественное пространство сада, вдыхая его аромат. Сейчас решалась вся жизнь Ивана Степановича. В эту напряжённую минуту он ни о чём не думал, ни на чём не мог сосредоточиться, но до боли остро воспринимал всё окружающее. Птицы, кружившие вдали, казалось, задевали крылом его лицо, мягкий шум листвы отдавался громовыми раскатами в его ушах.

Иван Степанович замолчал, глядя в открытое окно, на просторы, расстилающиеся вдали. Тихо шелестел сад, словно в приветствии. Когда он заговорил снова, его голос звенел, вплетаясь в мягкую паутину звуков природы.

Они помимо воли сдвигали свои стулья всё ближе и ближе; вскоре руки их встретились, и послышался почти беззвучный говор двух людей, совершенно понимавших и взгляды, и движения друг друга, который покрывали и шелест листьев, и жужжание пчёл, пронизывающих чистый и неподвижный воздух.

Шторы обоих окон этой уютной комнаты  плотно опустились до самых подоконников, и вся она тонула в приятном полумраке, в атмосфере, пропитанной упоительным запахом разнообразных цветов.

Он поднял её голову, пригладил русые спутанные волосы, упавшие на лицо, и поцеловал её – бедный, увядший цветок! Уступая порыву непобедимой страсти, он схватил Полину в объятия и прижал её крепко и пламенно к груди.

 

Её глаза вспыхивали, словно изумруды, на фоне белоснежной кожи и сверкали, когда на них попадал поток солнечных лучей, пробивавшихся сквозь листву высоких деревьев. Русые пряди волос шаловливо выплясывали вокруг лица, открывая одни его черты и скрывая другие.

Утро было ясным и тёплым; после вчерашнего дождя воздух был насыщен удушливой влагой. С запада снова надвигались тяжёлые тёмные тучи.

Поджав колени, Полина уютно лежала в постели и улыбалась своим мыслям. Она чувствовала, что счастье светится в ней, как огоньки рождественской ёлки.

Она закрыла глаза. Утреннее, пробивавшееся сквозь шторы солнце, окрасило ей ресницы оранжевым окоемом, тихий шум сада под окнами напоминал, что пора вставать, но – лень, и жалко будить Ивана, он, наверно, здорово устал за эту ночь, ведь они почти не спали.

Они оба были счастливы. Да, счастливы, даже Полина, которая прежде думала, что едва может быть хотя бы довольной.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.