«Ведь нет ничего плохого в том,

что мы гораздо мягче, чем сталь…»

Антон Снигирев

«Кстати, где твои крылья,

Которые нравились мне?»

Илья Кормильцев

Так уж случилось, что в жизни каждого русского парня рано или поздно наступает момент, когда он вдруг понимает с необычайной ясностью, что: «все – козлы». Какие внешние факторы влияют на возникновение такой уверенности сказать сложно. Наверное, причины у каждого разные, а возможно и нет этих причин… Возможно, всему виной все тот же пресловутый, и в то же время непредсказуемый, наш славянский темперамент… Так или иначе периода этого не избежать никому. У одного он может длиться не более суток, а после проходит без особых последствий, для другого он перерастает в навящевую идею, и позже трансформируется в многодневную депрессию. В подобных случаях принято обращаться к психологу, но есть еще три также действенных народных методов.

Во-первых, конечно же, напиться. Вдрызг. В хлам. Чтоб чертям в аду тошно стало… Однако, здесь таится опасность, что один такой разгрузочный вечер перейдет в долгий запой. В конце концов, депрессия конечно же уйдет, но самое отвратительное в запое то, что он совершенно не способствует ни карьерному росту, ни укреплению семейных отношений. К тому же довольно ощутимо бьет по карману, что также не очень хорошо.

Во-вторых, можно просто поговорить по душам с по-настоящему близким человеком. И не важно приятель это будет или приятельница, возможно даже родственник. Важно то, что человек этот должен быть, подчеркиваю, по-настоящему близкий. То есть он должен чувствовать, когда следует говорить, должен знать, что говорить, а когда следует просто помолчать. Этот вариант трудноосуществим, потому как не у каждого найдется настолько близкий человек, а если и найдется, то, вовсе не факт, что он окажется рядом в нужную минуту.

В-третьих, можно погрузиться вглубь сознания и взглянуть на себя изнутри с помощью легких или тяжелых наркотиков. Однако здесь существует опасность заблудиться в дебрях собственных мыслей и, порожденных этими мыслями, иллюзий. А насчет ущерба здоровью, психическому и умственному состоянию гораздо лучше рассказывают СМИ…

Можно конечно уйти с головой в работу, просто перетерпеть, пережить, можно даже искать спасения в Вере, или решиться на суицид. Но эти методы либо займут гораздо больше времени, либо совсем этого времени лишат, поэтому я не рассматриваю их как эффективные. Возможно, есть и другие варианты, однако мне они не известны. Ведь на самом деле каждый сам решает, как и что должно делать и неправильного пути просто не существует. Потому как у каждого свой путь…

Этот момент настиг меня во вторник…

Сентябрь… Опасное время для проживших четверть века. Пожелтевшие и высохшие листья, их тихий шорох под ногами, хмурый, нудный дождь, висящий в воздухе с утра до вечера – все это пробуждает мысли о собственном взрослении. Вдруг начинаешь осознавать, что не ребенок ты, и никогда больше не будешь ребенком. О том, что скоро, совсем уже скоро, настанет то время, когда ты должен будешь решиться изменить такой привычный образ жизни. О том, что вот-вот большинство из тех, кто тебе любим и дорог разъедется в другие города. И, возможно, тебе уже никогда не удастся услышать их голоса. Оглядываешься назад, на тот небольшой промежуток времени сознательной жизни и понимаешь, что ни хрена ты не сделал достойного. Тебя даже помнить будет некому. А так хочется, чтобы тебя хоть кто-то помнил. Ведь каждому хочется… И что если там, впереди будет такая же сентябрьская тоска, и ничего кроме отрешенности? И пугает эта неизвестность, пугает пустота прожитых лет, а листья под ногами шуршат и дождь моросит. Вдыхаешь запах сырой одежды. Понимаешь, что не ты первый, не ты последний, и таких, как ты, миллионы, и это пугает, обидно становится. И смешно в то же время. И грустно. Вдруг становишься раздражительным, одновременно проникаясь чувством полнейшей апатии ко всему происходящему. Вызывают отвращение всплывающие в памяти лица знакомых, друзей, родных. И тогда внутри грудной клетки возникает ненависть. Да, ты ненавидишь всех, и даже самому себе не можешь объяснить причину этой ненависти, а если быть честным до конца даже не хочешь объяснять. У ненависти интересный вкус, ты смакуешь ее, испытывая какое-то больное, неправильное удовольствие…

Да… Во вторник…

Я возвращался с занятий, решил пройтись пешком, надеясь, что прогулка поможет развеяться, но в то же время, осознавая, что ничего мне сегодня не поможет. Домой совсем не тянуло, поэтому брел я медленно. Медленно… И вдруг остановился. Понял, что если сейчас вернусь домой, точнее, в ту дыру в общаге, которую нельзя называть домом, то мне станет очень и очень плохо. Нет, домой я не вернусь. По крайней мере, не теперь. Теперь у меня возникло непреодолимое желание напиться. Черт бы побрал этот славянский темперамент, мои славянские корни и всех славянских предков до десятого колена! Но бороться с желанием было невозможно, да и не нужно – я понимал это. Поэтому развернулся и все так же неспешно двинулся в один довольно уютный бар. Не то чтобы я был там частым гостем, но место это мне было известно. А именно сегодня, в сентябрьский вторник мне было просто необходимо там появиться.

В заведении барменом работал замечательный человек с редким именем Юлий. Возможно, от имени у него образовалось восхитительное прозвище Цезарь. Хотя может и не от имени, а от его красивого, мужественного, римского профиля. Одного взгляда на его лицо хватало, чтобы проникнуться к этому человеку искренним уважением. И барменом он был превосходным. А хороший бармен – это огромный плюс всему заведению.

– Привет,- кивнул я Цезарю, входя в помещение и стягивая с плеч влажную джинсовую куртку.- Снаружи отвратительная слякоть…

Он улыбнулся в ответ как старому знакомцу, которого не видел очень долго.

Я оперся о стойку и огляделся. К сожалению, здесь было только семь столов и сейчас все они оказались занятыми. Что тут скажешь – вторник редко бывает удачным днем.

– Дай мне кружку светлого,- обратился я к Юлию, отходя к вешалке, чтобы оставить на ней куртку.

– Давно тебя не было,- усмехнулся он.

– Да,- пожал я плечами.- Дела… Хлопоты…

– Понятно. Сегодня надолго?

Он положил на стойку картонную подставку и поставил на нее запотевшую кружку.

– Не знаю… Аве, Цезарь!- я сделал первый глоток.

Юлий кивнул, усмехнулся, и больше ничего не говоря, отошел к противоположному концу стойки, чтобы обслужить пару симпатичных девчонок, которые заказали себе по коктейлю. Я полюбовался на их стройные фигурки и снова оглянулся – сидеть за барной стойкой не было никакого желания. Но было непохоже на то, что кто-то, из сидевших за столами, собирается скоро уходить. А жаль… А мне так хотелось развалиться на стуле, расслабиться и наслаждаться покоем и уютом.

– Оставь надежду,- буркнул я сам себе и решился подсесть за стол в самом дальнем углу.

Там уже сидел парень, который хоть и не понравился мне с первого взгляда, но был единственным кто сидел в одиночестве.

Он был похож на одного из тех неудачников средних лет, что именуют себя творческими личностями. Которые либо пишут плохую музыку, либо сочиняют плохие стихи, а в свободное время плачутся каждому встречному, что мир их не понимает, отвергает, не признает… Они никогда не сознаются в собственной бесталанности и бестолковости, предпочитая винить окружающих, злую судьбу, а заодно и божественное провидение.

Еще некоторое время я оставался у стойки, внимательно наблюдая за своим будущим собеседником. И чем дольше смотрел на него, тем больше он становился мне неприятен. Опухшее лицо, с подбитым глазом, уныло отвисшей нижней губой, обвисшими, бледными щеками. Светлые редкие волосы были зализаны на довольно обширную лысину… Возможно, когда-то лицо его имело здоровый и цветущий вид, однако сейчас это было лицо человека уже давно пребывающего в алкогольной зависимости. Хотя нельзя сказать, что он выглядел совсем запущено – сиял его гладко выбритый подбородок, да и одет человечек был довольно неплохо. Не то, чтобы изыскано, но с некоторой претензией на вкус и к тому же аккуратно. Темно-бордовый тонкий свитер с воротом, серый пиджак, синие джинсы. На вешалке рядом с ним темно-синий плащ и черная шляпа с широкими полями. «Наверняка заслуга его жены, вряд ли он сможет выбрать сам, что ему носить»,- подумал я, заметив обручальное кольцо у него на пальце.

Но самое отвратительное и в то же время, вызывающее жалость в этом человечишке было то, что он плакал. Да, плакал, не стыдясь своих слез, опустив голову и постоянно всхлипывая. С кончика носа у него то и дело срывались капельки, которые шлепались в кружку с пивом, но он этого словно не замечал.

Я гадливо поежился и снова с надеждой огляделся. Нет, никто из сидящих не обращал на меня внимания, никто не приглашал разбавить компанию, никто приветливо не улыбался. Придется сесть рядом с этим нытиком, не оставаться же за стойкой, в самом деле…

«Скорее всего, работает на какой-нибудь скучной должности… Учителишка… Или инженеришка»,- думал я, направляясь к нему.

 

– Вечер добрый,- я постарался изобразить на лице своем приветливую улыбку.

Человечек поднял на меня мутные от опьянения и красные от слез глаза, и сильно шмыгнув носом, проглотил ком.

– Здравствуйте,- не сказал, а скорее проблеял он.

От этого голоса мне стало невыносимо тоскливо, тут же захотелось расплакаться самому, выплеснуть пиво в его лицо, убежать сломя голову из бара, а прибежав, домой, лечь в постель и не вылезать из-под одеяла как минимум неделю. Но это бы вряд ли помогло избавиться от накатившего блюзового настроения. Поэтому я остался.

– Вы не будете против, если я присоединюсь? Просто все столы заняты, а мне сейчас необходимо посидеть именно за столом…

– Да, конечно, присаживайтесь,- засуетился человечек.

Тыльной стороной ладони он яростно потер глаза, отчего те раскраснелись еще больше, извлек из внутреннего кармана пиджака скомканный и явно несвежий носовой платок и звучно в него высморкался. Я снова поежился, но все-таки сел.

В принципе все было не так уж плохо. Мне наконец-то удалось расслабиться. Юлий включил музыку. Замечательная подборка, которая, скорее всего, была записана специально для бара. Красивые, тягучие композиции преимущественно западных исполнителей, вперемешку, подряд, от «Любовных Писем» покойного Короля, до акустической версии «В Восторге и Скорби» и поныне здравствующего Его Адского Величества. Пиво начало приятно охмурять разум, а если закрыть глаза, то можно было совсем забыть про жалкого неудачника напротив, который безуспешно пытался побороть свою пьяную чувственность…

– Прошу прощения, Вы курите?- вернул меня к действительности его голос.

– Да,- кивнул я и достал из кармана рубашки пачку.

– Я вообще не курю…- стал суетливо оправдываться он.- Но сейчас мне так тяжело… Что-то давит, понимаете? Вот здесь,- человечек приложил ладонь к груди.

– А от сигареты, значит, полегчает?- грубо осведомился я.

– Н-нет, но…- он растерялся.- Ой, пепельницы нет, я принесу сейчас!

И прежде чем я успел возразить, он неуклюже вскочил со стула, толкнув стол, отчего тот недовольно скрипнул ножками по полу, а пиво из моей кружки выплеснулось на столешницу.

– Извините, извините,- забормотал человечек, смущаясь совершенно и как-то боком семеня к стойке.- Я сейчас все исправлю… Все исправлю.

С минуту он что-то объяснял Юлию, видимо вымаливая у него пепельницу и полотенце. Но тот, заметив, что посетитель пребывает уже не в лучшем виде, решил сделать все сам.

Когда мой несчастный суетливый собеседник вернулся, наконец, на свое место, я подал ему открытую пачку и зажигалку. Трясущимися пальцами он достал сигарету, подумал и положил ее на стол, снова подумал и все же закурил. Я краем глаза наблюдал за его махинациями, стараясь отвлечься, вернуть то, уже испортившееся, ощущение умиротворения. Все безуспешно. Все – козлы!

– Мы еще не знакомы? Меня зовут Владимир,- человечек неожиданно протянул через стол руку для пожатия, так что чуть не опрокинул теперь уже свою кружку.

– Твою мать!- одними губами выругался я, а после этого представился сам.

Он кивнул виновато и я понял, что ему очень хочется поговорить, и мало того, бороться с этим желанием он совершенно не намерен.

Я смотрел на него с ненавистью и чувствовал, что тонут глаза мои. Стынут они в слезах. Алкоголь соприкоснулся с кровью и искристыми пузырьками наполнил разум. Уверенность в реальности происходящего покачнулась. Почти неощутимо. Только чуть-чуть. Эмоции обострились. Каждое слышимое слово теперь будто нежное прикосновение к тонким струнам. Я знаю, что сейчас он начнет рассказывать мне свою историю, упоенно, до горечи пересаливая ее всхлипами, слезами. Я не хочу ни слышать, ни слушать ее. Хочу закричать, чтоб он заткнулся, хочу ударить его по лицу. И еще раз, и еще… Кулаком вбивая вырвавшиеся наружу слова в его глотку. Но я не могу сделать этого, словно что-то, или кто-то удерживает меня. Словно я марионетка, а некто хитрый и большой стоит надо мной и, растопырив пальцы, дергает за нужные ниточки. Я – не я. Я – персонаж, характер. Меня нет… Он начинает рассказывать.

– Я раньше не такой был…- промямлил человечек, опуская глаза.

– Не какой?- с сарказмом переспросил я.

– Такой… Я же вижу, как ты на меня смотришь,- он неожиданно перешел на «ты», но мне на это было совершенно наплевать.- Думаешь, наверное, что я алкоголик и неудачник, и что у меня ничего важнее выпивки в жизни нет… И не было.

– Да не-ет, что ты,- зло усмехнулся я.

– Да… Я теперь такой, каким вижусь, но ведь раньше я не был таким, ведь это же важно, правда?

Он поднял взгляд на меня, однако смотрел не в глаза, а мимо, но так словно ему было действительно важно, что я отвечу утвердительно. Сочувствие никогда не было моим достоинством. Я молчал. Он снова опустил голову и всхлипнул.

– Тебе сколько лет?- через пару секунд спросил Владимир.

– Двадцать пять…

– О-о… А мне уже тридцать четыре… Лет десять назад я был совершенно другим… Тогда жизнь еще только начиналась… Да… Десять лет…

Сейчас ты, наверное, и не думаешь о том, что станет с тобой через десять лет. А если и думаешь, то представляешь красочное будущее… Такое яркое, не как у всех. Все мы мечтаем быть разными, но, по сути, всегда остаемся лишь жалкой копией Образа и Подобия. Всех нас выпускает одна фабрика. Клоны с одними и теми же общими мыслишками, общими желаниями. Десять лет назад я впервые влюбился. По-настоящему влюбился, с потерей аппетита, с тягой к стихосложению, как школьник…

Я тогда МНС-ом устроился в один НИИ. Собственно после окончания ТГУ мне даже напрягаться не пришлось, эта работа сама подвернулась. Там и комнату в общаге давали, а это был огромный плюс, так как с жильем у меня в то время могли возникнуть проблемы. Устроился я, обжился, почувствовал себя полноценным членом общества. Жил, работал, на выходных устраивал пьянки с друзьями. Все как у людей было, до тех пор, пока я не встретил ее… Это странная история, и ты мне, скорее всего не поверишь… Ну да ладно…

Весной… В апреле, по-моему… Какой-то праздник на работе случился. Вечером собрались за столом с коньяком, с закуской. Посидели… Ну, сам понимаешь, как с сослуживцами можно посидеть; тем более что самый младший из них лет на восемь тебя старше… И до пьяна не напились, и ни о чем «таком» не поговорили. Стали расходиться по домам. А я начал знакомых вызванивать, чтоб вечер продолжить, потому как я только разогрелся, и вся ночь была впереди, и завтра выходной. В общем, понесло меня, да еще деньги карманы жгли. Тебе наверняка знакомо это чувство, когда буквально каждой клеткой ощущаешь, что все в этом мире подвластно только тебе, все вертится вокруг тебя, все живет только ради тебя. И ночь принадлежит тебе, и весна расцветает, и хорошо так… Хочется продлить это чувство, растянуть на подольше… И всегда, или почти всегда это чувство переходит в огромный, непоправимый, вселенский облом. Так и у меня тогда. Все рухнуло. Почему-то знакомые решили меня кинуть, не иначе как сговорились. У одного работа с утра, у другого девчонка с вечера, у третьего «мама не отпускает», и прочее. Хоть в одного напивайся, перед зеркалом, чтоб не скучно… Хотя не знаю в чем здесь веселье, пока я этого не пробовал. В общем, послал я всех подальше и решил пойти домой. Настроение испортилось, запал иссяк, и теперь даже собственная пьяная восприимчивость вызывала у меня презрение вперемешку с отвращением.

Побрел я домой. А идти не далеко было – минут десять прогулочным шагом. Правда все через дворы, а в апреле нет более гадких мест, чем томские дворы и дворики. Кругом грязь, лужи, вдобавок к этому еще какие-то идиоты гадят, собаки опять же… Я пару раз едва не упал и, наступив в лужу, зачерпнул воды в ботинок. Теперь с каждым шагом он чавкал, а я на него ругался. Бурчал вполголоса обычный полупьяный бред. И знаешь, вроде темнело уже, но небо ясное, черное, глубокое и весной пахнет… Хоть зол я был на все подряд, а все равно какое-то теплое шевеление в груди ощутил…

А проходил я в это время мимо деревяшки двухэтажной, до дома моего уже метров сто оставалось, как вдруг услышал шипение. Такое злобное и совсем близкое. Как коты дворовые на собак шипят… Там, рядом с деревяшкой заросли были, не пойми чего. Кусты какие-то, зелень, хворост, деревья. И в этой гуще нечто дикое пряталось и страшно на меня шипело. Я сперва оторопел, растерялся, но убегать не стал, решил, что будет слишком позорно. А адреналин в крови играет, да и посмотреть интересно, кто это меня испугал. Я сделал шаг навстречу – снова шипение еще более злобное. Я сделал еще шаг – ботинок чавкнул, и ветка под ногой хрустнула, ярость шипения почувствовалась еще более ясно. А я все иду вперед и сам думаю: «Вот сейчас кинется!» В голове картинки из ужастиков носятся: оскаленные пасти, окровавленные клыки, жабьи морды. И страх такой, знаешь, который будто замораживает, но в то же время подталкивает вперед и готов ты в этот момент на все, даже на смерть, лишь бы избавиться от этого страха. И я двигался навстречу непонятной угрозе. В темноте разглядел два, горящих синим, глаза, но я не хотел верить в то, что это глаза. Я слишком привык к реальности, а случай этот не вписывался в реальность, был похож на сон. Где-то в глубине внутренний голос смущенно шептал, что все видимое мной есть лишь следствие выпитого, что у страха глаза велики, но я не слушал его. И вот когда да синих огоньков оставалась лишь пара шагов, и я мог уже различить темный силуэт, я вдруг вспомнил сказку, которую читал еще в детстве. «В конце ноября» она называлась, это одна из историй о семействе муми-троллей. Там был один герой – хомса, а звали его Тофт. Он нумулита искал, в общем, это долгая и совсем другая история. И она мне вспомнилась, и непонятно зачем я пробормотал вполголоса:

– Нумулит… Нумули-ит.

Существо, шипящее на меня, внезапно затихло и попятилось назад – захрустели обломанные им ветки.

– Сделайся опять маленьким и спрячься! А не то пропадешь!- пробормотал я как можно ласковей.

Я не был уверен, что существо понимает меня, не был уверен, что оно не кинется на меня, но страх ушел, как только я начал шептать. Словно я заклинание читал… Существо издало звук похожий на человеческий всхлип, и на улице зажглись фонари. Они были далеко за моей спиной, но все же свет немного разбавил темноту, ровно настолько, чтобы я мог разглядеть ее. Это была девушка!

Она сидела на коленях, прикрыв лицо ладонями, словно боясь, что я ударю ее. Из одежды на ней был только грязный зеленый топик, да набедренная повязка сделанная ид какого-то полотенца.

Я тогда пару минут простоял, тупо уставившись на нее, хотел говорить, помочь ей подняться, но не мог двинуться, будто парализованный. Да и не знал, что же мне следует сказать или сделать. А если честно все еще не мог поверить, что попал в такую щекотливую ситуацию… Когда же, наконец, смог выйти из ступора, то выдавил из себя глупейший вопрос:

– Кто ты?

Или что-то похожее.

Она, конечно же, не ответила, а только слегка вздрогнула от звука моего голоса. Я присел рядом на корточки и потянул ее за руки, чтобы взглянуть в лицо. Она сопротивлялась, но не сильно, постепенно опустила руки и взглянула на меня. Глаза ее уже не светились, поэтому я не разглядел какого они цвета, однако в неверном свете фонарей я смог разглядеть, что на правой щеке девушки кровоточит свежая ссадина, а нос, по всей видимости, был разбит, и ей только недавно удалось остановить кровотечение. Кто-то избил ее, возможно, изнасиловал, не знаю, и бросил ее здесь. В этом грязном уголке захламленного городишки.

– Подонки,- процедил я сквозь зубы, чувствуя, как чешутся кулаки, и бессильная злоба клокочет в горле.- Что случилось с тобой, бедняжка,- нежно спросил я девушку, снимая плащ и накидывая его на ее худощавые плечи.

Она не ответила, а, скрестив руки, только вцепилась в воротник и задрожала всем телом.

– Кто ты?- повторил я вопрос.

Но ответа все также не было.

И что мне было с ней такой делать? Звонить в милицию, чтоб ее избитую, жалкую, почти раздетую отвезли в отделение и подвергли расспросам. Что? Как? Да где? А безграмотный дежурный пялился бы на ее фигурку, безуспешно пытаясь скрывать похотливую улыбку… Звонить в “скорую”? Вести к себе, а там мне с ней что делать? У нее же, наверное, дом есть, родственники, кто-то ждет, волнуется…

– Послушай, я не знаю, как следует поступать в таких ситуациях,- сознался я.- Тебе доктора нужно? Или хочешь, скажи телефон знакомых или родственников, или хоть адрес свой, я вызову такси и отвезу тебя домой, или хочешь, ментам позвоню?

– Не нужно, у меня никого нет,- едва слышно прошептала она.- И доктора не нужно… Мне нельзя быть на виду…

Меня ее ответ немного насторожил тогда, но какая к черту осторожность, когда девчонке требуется помощь?

– Ну хочешь, пойдем ко мне, примешь душ, я тебя подлатаю, чаем напою?

Она перестала дрожать и исподлобья взглянула на меня.

– Да нет, ты не думай, ничего такого, просто тебе ведь помощь нужна, не могу же я тебя здесь бросить…- поспешил оправдаться я, чувствуя, как уши мои от смущения становятся красными.

– Хорошо,- кивнула она.

– Пойдешь ко мне?- на всякий случай переспросил я.

Снова едва заметный кивок.

Я помог ей подняться, выбраться из зарослей и, приобняв за плечи, повел к себе. Нет, тогда у меня даже и мысли не возникло насчет того, что все это слегка неправильно, хотя сомнение вспыхнуло, когда она без колебания приняла приглашение, но оно быстро истаяло. Словно так и надо было. Не знаю, к тому же… Ну да ладно.

По пути нам встретилась пожилая пара, и я слышал, когда они уже прошли мимо, как женщина шепотом воскликнула, обращаясь к своему спутнику:

– Да она же босая!!!

Тот пробурчал что-то в ответ, я не разобрал что именно.

Дома, при электрическом свете я, наконец, разглядел свою «находку». Это была стройная, даже несколько худощавая девушка. Довольно высокая, повыше меня на пару сантиметров. Коротко стриженая брюнетка с пронзительно голубыми глазами.

Следы побоев виднелись не только на ее лице, но и на теле. Справа на ребрах переливался всеми цветами радуги огромный синяк. При ходьбе девушка хромала и теперь мне понятна была причина: от колена, до ступни на правой ноге темнел глубокий порез. Кровь, смешавшись с грязью, уже начала подсыхать, и от этого вид у раны был просто ужасный.

– Вот ублюдки,- буркнул я, осматривая незнакомку.

Слегка прикоснулся к синяку, проверяя целы ли ребра. Насколько я мог судить, несмотря на всю видимую кошмарность, все у девчонки было в порядке, насколько могло быть в порядке при известных обстоятельствах.

– Сильно больно?- спросил я.

Она всхлипнула и, как-то жалобно, виновато посмотрев на меня, кивнула.

– У тебя голова не кружится, не тошнит? Может все-таки «скорую» вызвать?

– Нет,- прошептала она, и видно было, что слова даются ей с трудом.- Не надо…

– Ладно… Тогда иди в душ, смой всю грязь, а после займемся твоим лечением, хорошо?

Я достал из шкафа большое махровое полотенце, подаренное мне на день рождения, уже не помню кем, и подал его девчонке. Затем сложил в пакет шампунь, гель для душа. Я жил в секционке и душ с туалетом, которые находились на общей территории, приходилось делить еще с тремя семействами, поэтому, когда кто-либо собирался помыться или сходить по большой или малой нужде, приходилось носить с собой либо пакет, либо рулон туалетной бумаги соответственно.

– Первая дверь направо, одежду твою придется выбросить, я попробую найти что-нибудь, что тебе подойдет…

Она улыбнулась в ответ и приняла полотенце, пакет и едва слышно шепнула:

– Спасибо.

– Не за что,- отмахнулся я грубовато.

Девчонка кивнула и вышла.

Тогда я стал соображать, во что же мне ее наряжать. Женских вещей в моем шифоньере никогда не водилось, зато нашлась чистая желтая футболка, да старые джинсы, превращенные мной однажды в очень короткие шорты.

Пока незнакомка была в душе, я вскипятил чайник, а, порывшись в аптечке, нашел бинт, перекись водорода, йод и вату. Если честно сам не ожидал, что все это может у меня быть. Просто мамка моя работает в больнице, она и снабжает меня посылками со всякого рода медикаментами. После приготовления того, что могло понадобиться для лечения моей больной, я занялся легким ужином, потому как уже чувствовал такую грустную пустоту в желудке. Достал из холодильника все, что можно было есть, не подвергая варению и жарению. Порезал колбасу, хлеб, сыр, сделал несколько бутербродов.

В это время вошла она.

– Чувствую себя так, будто заново родилась,- усмехнулась, поправляя полотенце, ставшее теперь на ней своеобразным платьем.

– Хорошо, что ты так оптимистична, я тебе одежду нашел, не шик конечно, просто, чтоб ты не чувствовала себя неуютно.

– Еще раз спасибо, ты очень заботлив.

– Да ладно тебе…- отмахнулся я, чувствуя, что снова смущаюсь.- Чай будешь? Бутерброды?

Девчонка согласилась на чай, но от еды отказалась:

– Я сыта, спасибо…

Душ действительно словно вернул ее к жизни. Теперь незнакомка уже не выглядела такой несчастной и подавленной как прежде, более того, раны на лице и теле заметно затянулись. Когда я предложил подлечить ее, она отказалась, предложив мне только забинтовать ножку, чтобы порез не смущал меня. И больше ничего делать не нужно. Признаюсь, что даже обиделся немного на такой откровенный отказ от первой помощи. Я ж беспокоился, переживал… Неожиданно она отвернулась от меня и сбросила полотенце, и прежде чем отвернулся, я успел заметить два довольно крупных горбика на ее спине. Как раз над лопатками. «Надо же какое обидное уродство,- думал я, глядя в окно, пока она одевалась.- Тело у нее просто восхитительное, и личико довольно милое, и, надо же – горбы…»

– Все, можешь перестать стесняться,- она хлопнула меня по плечу.- Давай чай, да, кстати, меня зовут Дэя.

Девчонка протянула ладошку, и я пожал ее.

– Владимир… Вова.

Порез на ее ножке уже не выглядел так ужасно, и я просто перебинтовал ее.

И вот странное самое, знаешь, мы сидели, пили чай, разговаривали, я уже окончательно протрезвел. Голова теперь болела адски, глаза слипались, но я не хотел ложиться спать. Понимаешь? Словно, не знаю, это как в детстве, шляешься по улице с друзьями целый день, ничем особо не занимаешься, даже скучаешь, а как вечер и домой уже мать зовет, ни в какую не хочется расставаться. Как будто Дэю я знал уже, словно мы расставались на долгое время, а теперь так неожиданно встретились и не можем наговориться. Все говорили, говорили, не помню о чем. Просто говорили, понимаешь, даже не помню, спрашивал ли я откуда у нее имя такое необычное, и красивое, о том, почему она отказалась от доктора, о том, что же случилось с ней. Не важно это все стало и мелко, и ничего важного уже не было. Мы разговаривали и слушали друг друга, а ссадины на лице ее заживали. А потом она размотала повязку на ножке, и не было под ней уже и следа от того пореза. Только гладкая, чистая кожа. Но и на это мне было глубоко наплевать, голова раскалывалась, а я только слышал ее голос. Он пьянил меня, управлял мной, и я не помню, как и что произошло дальше. Понимаешь, словно во сне, помню только, что вдруг головная боль прошла, и мне стало так хорошо. Хотелось смеяться, плакать, кричать… А утром… Точнее уже в полдень я проснулся на своем диване, в своей комнате, совершенно обнаженный в обнимку с ней… Да, она тоже была раздета.

 

Теперь, вспоминая все, что случилось тогда, мне все чаще кажется, что все это было запланировано. Нет, не ей, не мной, а кем-то, чем-то, понимаешь? То есть все случилось так, как должно было… Не знаю, увлекался ли ты научной фантастикой в детстве, я ей просто зачитывался и засматривался… Всякие путешествия во времени, завоевания миров, битвы инопланетян… О! Терминатора второго помнишь? Ну конечно, ты еще застал этот фильм. Как там было… «Нет судьбы, кроме той, которую мы себе выбираем». Так, по-моему, почти дословно. Помнишь всю интригу насчет убийства Коннора, и надежда Сары на то, что если уничтожить терминатора в прошлом, то есть в настоящем, то войны в будущем не случится и, по сути, вторая часть должна была стать последней. Но прошло около десяти лет и появилось «Восстание машин». Понимаешь, на деле все случилось так, как и должно было. Скайнет восстал, и началась война… Единственное, что удалось людям – это выбить себе отсрочку,  но не предотвратить Судный День. Он должен был случиться. Да… Судьба…

Я проснулся рядом с Дэей. Ее лицо было обращено ко мне, кончики наших носов почти соприкасались. Я с трудом открыл глаза, пытаясь вспомнить, или хоть немного понять, как все произошло. Все это очень напоминало мне бурную попойку, но я вчера не столько выпил, да и потом, вечером почти отрезвел. В том, что у нас ночью произошло очень тесное знакомство, у меня не возникало ни малейших сомнений. Но когда в своих мыслях я добрался до нашей вчерашней беседы, меня окутал страх. Такой по-детски конкретный – я боялся девчонки, мирно посапывающей рядом со мной. Именно ее, не разговора нашего, не того что я не знаю кто она, и не того, что мне обязательно нужно показаться доктору, который лечит от нехороших болезней. Я боялся именно Дэю. Что-то жуткое, злобное, темное было внутри нее, и это что-то по-прежнему было не видимо, но так реально ощутимо сейчас.

Осторожно, стараясь не потревожить ее сон, я отодвинулся и, встав с дивана, натянул трусы. То ли от страха, то ли с похмелья закружилась голова, и мне пришлось пулей выскочить в секцию. И едва я открыл дверь туалета, меня стошнило чем-то тягучим и темно-красным, а после во рту остался привкус меди и тухлятины. Зато в голове более или менее прояснилось. Когда я распрямился, дрожь стала почти неощутимой, потряхивало маленько, но не сильно. Я умылся в раковине, прополоскал рот… Возвращаться в комнату не спешил, ведь страх никуда не ушел, он был со мной, внутри. Но что мне было делать? Удрать на улицу даже без тапок? Хотя, признаюсь, некоторое время я всерьез обдумывал такой вариант. Я ведь серьезно боялся ее тогда, как бы это смешно ни звучало… Однако, я вернулся, на цыпочках, с тяжелым сердцем, с силой стиснув зубы.

Дэя уже не спала. Она лежала, оперевшись на локоть, и смотрела на меня. Насмешку, даже презрение читал я в ее взгляде, может поэтому мне стало стыдно собственного страха. И в самом деле, какая нелепость – испугаться такой милашки,- Владимир жалко усмехнулся.

– Ты в порядке?- хищно улыбнулась она.

Я промямлил что-то в ответ, не помню, и стал одеваться.

– Куда собираешься?-  потягиваясь и зевая.

Ее движения были такими изящными, кошачьими, и я вдруг осознал, что уже не испытываю никакого страха, но напротив – жгучее желание забраться обратно в теплую постель и повторить то, чего я не помню.

– На работу,- буркнул я, переводя взгляд на пол у себя под ногами.

– Сегодня у тебя выходной,- усмехнулась Дэя.- Не глупи, ложись обратно.

И ведь она была действительно права, я почувствовал себя полным идиотом. Но, вместе с тем, мне стало как-то даже дышать свободней. По-моему выходной становится вдвойне привлекательней, если о нем удается забыть. Когда вдруг неожиданно понимаешь, что вот сегодня, целый день можно не делать абсолютно ничего… Целый день! Да это просто праздник какой-то!!!- Владимир неожиданно хохотнул так беззаботно, что мне показалось, будто лицо его осветилось изнутри, однако это продолжалось недолго, вскоре оно снова приняло унылое выражение.

– Другой отговорки у меня не было, поэтому я принял ее приглашение. Да.… Это было просто потрясающе…

– Ладно, можешь не посвящать меня в тайны своей интимной жизни,- добродушно поморщился я.

Алкоголь делал свое дело, и выпитые две кружки уже настроили на дружелюбную волну, поэтому собеседник уже не вызывал той антипатии, что возникла при знакомстве. Да и история была не похожа на обычные жалобы подвыпивших неудачников и весьма заинтересовала меня.

– Что дальше было?- подтолкнул я его.

– А дальше не было ничего особенного, ну если не считать того, что Дэя осталась у меня. Да,- кивнул Владимир, заметив мой недоуменный взгляд.- Однажды я попытался выспросить о ее жизни, родственниках.

– У меня никого нет,- грубо отрезала она.- И прошу тебя, не спрашивай меня больше об этом…

И все, больше я не заговаривал с ней на эту тему. И, надо признать, что мне было хорошо с ней, я ощущал, что несмотря всю странность и даже некоторую жуткость нашей встречи, то, что мы вместе – это правильно, понимаешь? Я ходил на работу, возвращался, зная, что там, в моей прежде пустующей комнатенке меня ждет она. Пускай Дэя готовила из рук вон плохо и была девушкой, не знаю, несколько неопрятной что ли, но мне даже это казалось забавным и милым, и даже в голову не приходило упрекать ее в этом. Несколько месяцев мы прожили как самая настоящая семья… Да, правда была в ней одна странность – я никогда не видел, чтобы она что-нибудь ела. Однако и это меня не сильно смущало, так как я полагал, что питается она в мое отсутствие и видимо сидит на какой-нибудь диете. Как выяснилось позже, у Дэйи действительно была диета, очень своеобразная…

Так прошло несколько месяцев, заканчивалось лето, и в конце августа я наконец проснулся…

– Что, все это было только сном?- разочарованно скривился я.

– Нет, дружище, не все так просто. Проснулся я в переносном смысле, хотя и в прямом тоже… Однажды ночью, в конце августа, как я уже сказал, я вдруг проснулся. Дэйи не было рядом, а окно было открыто настежь, так что вовсе не удивительно, что я замерз. Заперев окно, я забрался в постель, полагая, что Дея вышла в туалет и скоро вернется. Однако, прождав около получаса, и не дождавшись ее, я, конечно же, обеспокоился. Вышел в секцию. Ни в душе, ни в туалете моей возлюбленной не было. И вещей, которые я купил ей для прогулок на улице, не оказалось на месте, остались только ее босоножки. Я не знал что подумать, разволновался, как пацан, потом вдруг заревновал, места себе не находил. Она что ушла от меня? Но почему? И почему ночью? У нее есть другой? Но почему босиком? Когда не уверен в логичности причины, начинаешь придумывать всякие нелепые сценарии. А потом увлекаешься ими, будто фильм смотришь… Таким образом я проломал голову всю оставшуюся ночь. А под утро, когда уже начало светать, мимо моего окна пролетело нечто большое,  снизу вверх, какой-то силуэт, хотя я не был в этом уверен, все произошло так быстро. Я вскочил с дивана, однако ничего странного за окном не смог разглядеть, сколько ни вглядывался. Когда вдруг в окно бухнулась она. Дэя, словно огромный мотылек, висела за стеклом, руками пытаясь открыть рамы. Это ей не удавалось, так как, запирая окно, я защелкнул шпингалет. Поняв это, Дэя обратилась ко мне. Сам понимаешь, что в это время я стоял с отвисшей челюстью и ничего не понимал.

– Впусти меня,- ласково попросила Дэя.- Я все объясню.

Но я не мог решиться исполнить ее просьбу, понимаешь, словно кто-то внутри предостерегал меня от этого. Частичка здравого смысла. Искорка… Она потухла, как только глаза мои встретились с глазами Дэйи.

– Впусти меня,- повторила она, и я подчинился.

Да… Ты прав, если думаешь, что за то время, что мы были вместе, она приобрела власть надо мной. Я размяк, сделался бесхребетным, утратил мужскую твердость, которой гордился когда-то. Здесь, сейчас ты видишь лишь жалкую тень человека, и знаешь, я сам понимаю это. Однако,- он взглянул мимо меня так, словно я внезапно исчез, и, слегка покачав головой, продолжил.- Я уже не имею ни сил, ни желания, чтобы измениться… По твоему взгляду заметно, что еще ни одна девчонка не брала над тобой верх. Это хорошее время. Тем не менее, рано, или поздно, это случится и с тобой…

Я саркастически усмехнулся и отпил пива.

– Можешь не верить мне, но…- Владимир пожал плечами.- Впрочем, сам убедишься. Я впустил ее и признаюсь, наверное, это было ошибкой. Открыл окно и тут же отпрыгнул, споткнулся об угол дивана и упал на пол. Этот прыжок я совершил бессознательно, инстинктивно, как бывает, когда прикоснешься к горячему, и рука отдергивается сама по себе. Так и тело мое. Я не хотел, я не испытывал страха, просто само получилось. Дэя бросилась ко мне, смеясь, и говоря какие-то ласковые глупости, стала гладить меня по голове, словно ребенка… И тогда она все рассказала, а пока рассказывала, крылья на ее спине съеживались и втягивались под кожу. Затем кожа срослась, даже шрамов не осталось, только два горба обозначали то место, куда спрятались крылья.

– Так что у нее за история?- спросил я.

– Она питалась кровью, помнишь, я упомянул про диету?

– Она была вампиром?

– Не совсем… Вампиры – это мертвецы, не имея собственной жизни, они вынуждены высасывать ее из живых. Дэя была живой… В различных мифологиях есть множество существ, питающихся кровью… Дэе кровь позволяла летать. Это была своеобразная плата за крылья, именно они требовали постоянной подпитки. По ночам моя любовь выбиралась через окно на улицу и порхала над городом, словно огромная ночная бабочка. Это была ее жизнь.

В тот вечер нашей странной встречи, она потеряла осторожность: напала на человека, который был заведомо сильнее ее. Дэя рассчитывала, что внезапное нападение ошеломит его, но он поймал ее и стал жестоко избивать, потом достал нож… Дэя еле вырвалась, пролетела пару кварталов и, обессилев, рухнула вниз…

– Это почти все, что ты должен знать обо мне,- проговорила она, запирая окно.- Прости, нужно было сказать тебе раньше, но я боялась… Боялась, что ты прогонишь меня, и тогда мне снова пришлось бы прятаться по чердакам и подвалам. Все время ждать, что кто-нибудь найдет меня,- Дэя прерывисто вздохнула, словно борясь с подступающими слезами.

И вместо злобы, ненависти, отвращения к жуткому существу я почувствовал искреннюю к ней жалость. Да, она была чудовищем в нашем человеческом понимании, однако и она могла чувствовать, так же как мы, она была по-настоящему живой, и я просто был влюблен в нее.

– Почти все?- спросил я.

– Да…- она замялась.- Да… Я не сказала только о том, что зимой впадаю в оцепенение.

– Это как?

– В спячку… Метаболизм замедляется, ну ты сам знаешь, что значит впадать в спячку…

– Только понаслышке,- раздраженно пошутил я.- Знакомый барсук поделился по секрету.

Дэя грустно усмехнулась.

– И что это значит?- накинулся я на нее.- Ты будешь рыть нору, вить гнездо или просто навсегда уйдешь из моей жизни, или исчезнешь только на зиму? Я не понимаю!

– Если честно… Я надеялась,- она нервно кусала губы.- Может быть, ты согласишься, чтоб я осталась у тебя?

– Что для этого нужно?- спросил я, постепенно успокаиваясь.

– Ничего. Просто в конце осени я усну и проснусь только весной. В марте.

– И никаких обрядов, особых приготовлений?

– Нет, Вок… Я … Я сильно привязалась к тебе, у меня такое впервые. Я же никогда не смотрела на человека, как на возможного партнера, я…

– Ты всегда смотрела на нас как на холодильники полные еды!- грубо прервал я.

– Да,- она отвернулась и неожиданно расплакалась.

– Что бы ты сделал на моем месте?- вдруг спросил он.

И я честно признался:

– Не знаю.

Владимир опустил глаза и долго молчал, разглядывая пузырьки пены в своей кружке.

Эта пауза в его рассказе дала мне возможность оглядеться. Некоторые столы освободились, на улице уже наверняка стемнело, однако уходить мне все еще не хотелось. Юлий от нечего делать протирал пивные бокалы. Я взглянул на свою кружку, которая неожиданно оказалась пуста. Пришлось вылезать из-за стола и заказывать у Цезаря еще одну. Расплатившись, я вернулся на место, пытаясь по пути вспомнить какая же это по счету кружка: четвертая, или пятая? Вспомнить не удавалось, память обрывалась на третьей.

Предчувствие, что здесь история Владимира не закончится, не обмануло. Когда я уселся и чиркнул колесиком зажигалки, чтобы прикурить, он стряхнул глубокую задумчивость, в которую вдруг впал, и продолжил рассказ.

– Это была, пожалуй, самая долгая и самая холодная зима в моей жизни. Зима моей тоски. Весь ноябрь Дэя вела себя так, словно была серьезно больна. Говорила неохотно, вечно жаловалась на усталость. Взгляд ее подолгу останавливался на предметах, и сама она в такие моменты словно застывала. Ее полеты прекратились: ночной холод совсем не располагал к этому. А в конце ноября… Однажды утром она просто не проснулась. Это было так жутко. Все тело ее стало бледным, холодным, черты лица заострились, огрубели. Я вспомнил свою бабку в день ее похорон. Я тогда пацан еще был, однако в памяти прочно засела та картинка, это был единственный раз, когда я видел мертвеца. Помню бабушку в гробу, все зеркала в комнате занавешены и лицо ее будто из воска, неживое, как маска. Дэя теперь стала так похожа на нее, такое же мертвое лицо… Все мертвые на одно лицо… Никогда не спал рядом с трупом?- неожиданно спросил он, диковато усмехнувшись.

Я поперхнулся и закашлялся.

– А для меня все ночи в ту зиму проходили именно так. Я спал с трупом, иногда обнимая ее, пытаясь согреть своим теплом, но в то же время, зная, что все это бесполезно. Умом, конечно, понимал, что это просто оцепенение, что для таких как она это нормально, однако временами внутри меня все сжималось от брезгливого, жалкого страха. В декабре, незадолго до праздников, я сильно запил. Алкоголь помогал снимать внутреннее напряжение, ночью просто вырубался, словно кто выключатель поворачивал. А утреннее похмелье, от которого голова просто дробилась на части, притупляло все другие ощущения. Более простого выхода я не смог найти. А очень нужно было… Ты даже представить не можешь каково это! Воспаленный разум переваривает сотни и тысячи незначительных мыслишек и вдруг, с неожиданной ясностью понимаешь, что вот, еще немного, чуть-чуть совсем, и сойдешь с ума. Сядешь в углу, забьешь на свои служебные обязанности, на человеческие потребности. Будешь просто сидеть на заднице, не замечая того, что все мышцы затекли, да истерично похихикивать. И таким тебя найдут, через некоторое время… А на твоем диване найдут мертвую девушку. К тому времени она уже станет разлагаться, и в глазницах ее будут копошиться белые черви. И мухи… Мухи с тяжелым, сытым жужжанием будут метаться по комнате, несмотря на хмурую, скучную, серую зиму за окном. А может все, что было, лишь плод моего больного воображения? Может, я уже давно слетел с катушек, затащил к себе девчонку с улицы, изнасиловал и задушил, а может наоборот, задушил, а потом… Такой сумбур носился в моей голове каждый час бодрствования. И подчас просыпаясь, я долго соображал, где есть реальность, а где только сны и дикие фантазии. И теперь, если подумать, я наверняка сбрендил. Не может же человек пройти сквозь кошмар и выйти нормальным. Конечно, я тронулся.

Сразу после работы, я, не заходя домой, отправлялся в какой-нибудь бар, все искал место где мне будет тепло и уютно, прошел через много мест пока не нашел это. Здесь мне сразу понравилось, здесь я и остался. Я не пил один, никогда, чаще приглашал знакомых, а когда все они отказывались, искал знакомства здесь. Я тянулся к людям, понимая, что мне нужно общение, простое человеческое. Потому что дома была тишина, пустота, и мертвая… А если врубить музыку на полную громкость, то моя комната становилась слишком похожа на приют безумца. Однако общение у меня не получалось, так как рано или поздно я начинал рассказывать о Дэе. Никто не верил, это обижало меня, поэтому я рассказывал более увлеченно. А кому понравится, если человек, с которым ты встречаешься за барной стойкой, говорит постоянно об одном и том же? Знакомые начали избегать меня, а здесь в баре, завсегдатаи, раскусив мою привычку, слали подальше, грубо похохатывая. Я остался один, и Дэя будто отступила, возвращаясь домой, я почти не замечал ее. Привык, привык к такому образу жизни. Мне стало просто наплевать…

Зима прошла. Ближе к середине марта проснулась Дэя. Я тогда совсем плох был. Спился я, дружище, сильно спился. Следить за своим внешним видом перестал, щетиной зарос, изо рта устоявшийся запах перегара. На горизонте маячило увольнение с работы… Надломила меня ее спячка, и любовь мою надломила, и отношения наши стали совсем другие. Она проснулась счастливая, нежная, и еще более красивая. Я же, а-а…- Владимир с силой потер ребром ладони лоб и приложился к кружке.- Она вновь начала прогулки, уже не таясь меня и не пытаясь усыплять своими голубыми, гипнотическими глазищами.

Когда Дэя возвращалась под утро, то была такой… Неземной, сияющей. Полет был частью ее жизни, должно быть самой значимой частью. Нам, рожденным ползать, никогда не понять этого. Мы можем только восхищаться и завидовать. И когда я смотрел на нее, влетающую в окно ранним утром, я будто видел пламя, бушующее внутри нее. Пламя яркое, жаркое. Оно слепило и обжигало меня. Как ни пытался я заставить себя радоваться вместе с ней, ничего не получалось. Я отчаянно завидовал и сердился. А тут еще этот сон…

С момента пробуждения Дэйи мне стал сниться сон. Нет, не каждую ночь, но довольно часто. Настолько, что я даже теперь помню каждую деталь…

Сначала появляется предчувствие. Независимо оттого, что происходит со мной, что снится, где я нахожусь. Просто вдруг понимаю, что вот сейчас со мной случится то же. Обычно это предчувствие настолько подавляет меня и обессиливает, что я засыпаю. Там во сне закрываю глаза и засыпаю. Вокруг сгущаются сумерки, то есть свет вокруг становится таким темно-синим. Я смотрю на себя со стороны. Потом происходит что-то, не понимаю что именно, то ли моргаю, то ли отворачиваюсь на мгновение и вдруг понимаю, что тот я, который наблюдал со стороны, исчез. Остался только я спящий, но сон мой, крепкий, как у младенца, тревожит нечто извне. Какое-то неудобство. Я понимаю, что лежу уже в своей комнате. Просыпаюсь и осознаю что не так. Оказывается я голый, и лежу на полу, свернувшись, словно зародыш, ничем не укрытый, и так холодно… Зову Дэю, потому как сам не могу двинуться, говорю ей, чтоб она перенесла меня на диван, но она не отзывается. Наверное, снова улетела, оставив меня одного. Однако я не могу поверить в то, что это случилось. Она должна быть где-то здесь, только я перестал ее видеть, это нормально. С этой мыслью возвращается способность двигаться. С трудом поднимаюсь на ноги, опираясь руками о стену. Меня всего трясет. И не только от холода или слабости, но от чего-то иного. До дивана пара шагов, но идти почему-то так трудно. Вдруг, в голове появляется уверенность, что Дэя стоит у меня за спиной. Ничего не говорит, слышу только ее дыхание. Комната увеличивается, до дивана теперь шагов десять. Дэя движется за мной, вместе со мной. А меня разбивает дрожь. Иду медленно, боясь оступиться, упасть. Пытаюсь заговорить с Дэей, но она не отвечает. Падаю на диван, переворачиваюсь на бок. Дэю я по-прежнему не вижу. Только в том углу, откуда я пришел, словно сидит кто-то на корточках. Темно-синий свет вокруг и блики, будто вода… Существо в углу глухо стонет. Медленно шевелится. Я внезапно понимаю, что люблю это существо, это она, однако ей нельзя выходить оттуда. Для нашего общего блага. Дэя стонет и плачет. А я лежу на диване и смотрю на нее. Дэя поднимается, пытается подойти ко мне, но стальной ошейник и цепь не пускает. Она прикована к стене, беспомощно взмахивает крыльями, стонет и плачет. Она голодна и напугана. Я закрываю глаза и пытаюсь проснуться. Мне это удается раз, открываю глаза, вижу потолок, освещенный восходящим солнцем, но в то же время понимаю, что все еще сплю, и глаза мои закрыты. Снова просыпаюсь, хочу говорить, но глаза мои закрыты – я все еще сплю. Пальцами разлепляю веки. Правый глаз открывается тяжело, словно пылью запорошенный, так режет и щиплет, не то что больно, а неприятно. Левая рука онемела, поэтому правой же рукой открываю левый глаз. Вижу плохо. На улице уже светает – раннее утро. А передо мной, совсем близко силуэт. Не могу рассмотреть кто это, все так расплывчато. Пытаюсь проморгаться, но все безуспешно. Вдруг совсем ненадолго зрение восстанавливается, силуэт становится некрасивой и совершенно незнакомой женщиной, однако ее внешность не вводит меня в заблуждение – это Дэя. Она сидит рядом и с удовольствием обгладывает пальцы моей левой руки. Это совсем не больно. Кровь стекает по ее подбородку, капает на простынь. Внезапно мне становится страшно и так противно. А мысль о том, что я теперь калека обессиливает и разочаровывает. Зрение снова расплывается. Передо мной силуэт, но я знаю, что Дэя продолжает есть мою плоть. В порыве злости, вызванной отчаянным желанием пресечь мое изуродование, я ударяю ее наотмашь. Еще раз и еще. Все удары словно в подушку, но я все бью и бью. И здесь я просыпаюсь по-настоящему.

Обычно это снилось мне, когда Дэйи не было дома и некому было меня успокоить после пробуждения. Я вздрагивал, тараща глаза в полумрак комнаты. А когда испуг постепенно проходил, то становилось так… Пусто, тоскливо, одиноко. Я смотрел в окно и думал о том, что остался один. Совершенно один. Ни души больше, ни в городе, ни на всей этой чертовой планете. Только я, даже слово сказать некому. Совершенно один.

Конечно, мое разбитое состояние не могло остаться незамеченным. Дэя, как и всякая женщина, сердцем чувствовала, что ее избранника что-то гложет. Однако она, до поры, до времени не могла понять что именно. А может, и не хотела. Конечно, ей трудно было осознать тот факт, что пришло время выбирать между мной, и своим образом жизни. Я же, в свою очередь, замкнулся, спрятался в свой панцирь, и не хотел, да и не мог объяснить ей, в чем состоят мои смутные проблемы. Ведь понимал же: все то, что происходит со мной – только мои проблемы. Она не виновата ни в чем. Прошлым летом, когда я узнал о том кто она, я все так же продолжал любить ее. И наши отношения оставались свободными и непринужденными. Они нас не тяготили. Теперь же мне часто приходилось напоминать самому себе о том, что я люблю Дэю. И часто, вслед за этим напоминанием в голову прокрадывался вопрос: так ли это? Но даже в то время уверенность в искренности моей любви была еще сильна во мне, поэтому вопрос изгонялся тут же, без малейших колебаний. Однако, кто же, как не я задавал его? Знаешь, сейчас я думаю, что любовь заканчивается именно тогда, когда в голове возникает подобный вопрос. Тогда же я думал об этом как о неком испытании, ниспосланном на мою больную голову, испытанием которое мне нужно пройти в одиночку… Поэтому все глубже и глубже закапывался внутрь себя, пытаясь найти причину изменения наших отношений. Ведь Дэя если и изменилась после спячки, то только к лучшему, этот факт я не мог оспаривать. Раз так, значит, причина была только во мне, так что же произошло со мной? Может просто нужно время, чтобы снова привыкнуть к ней? Однако с каждым днем мне становилось все труднее улыбаться Дэе, целовать ее…

И, в конце концов, она, а не я, решилась поговорить о том, что происходит. И вовремя, если честно тогда я начал подумывать о разрыве, как о единственно правильном выходе, хотя и был уверен, что если Дэя исчезнет из моей картины мира, то мне придется, мягко говоря, очень хреново.

– Что с тобой?- спросила она, собираясь на очередную «прогулку».

– Ничего,- хмуро ответил я, лежа на диване и, прикрыв глаза наблюдая за ней.

Дэя перестала накрашивать ресницы и, присев рядом со мной, внимательно посмотрела мне в глаза. Странно, правда? Даже собираясь на охоту, она с полчаса, а то и более, проводила у зеркала, накрашиваясь и прихорашиваясь. В этом было что-то такое, по-настоящему женское – стараться выглядеть хорошо, независимо оттого куда собираешься. Для меня до сих пор остается загадкой: зачем ночному мотыльку, высасывающему кровь из зазевавшихся прохожих, накрашивать ресницы и губы?

– Давай поговорим,- мягко предложила она, и я снова почувствовал на себе гипнотическое действие ее взгляда.- Что тревожит тебя?

– Перестань!- воскликнул я.- Перестань гипнотизировать меня!

Дэя виновато опустила глаза.

– Прости, я подумала, что так тебе будет легче…

– Не будет! Не будет мне легче оттого, что я как зомби буду отвечать на твои вопросы!

– Зомби не разговаривают,- шутливо ухмыльнулась она.- Они тока рычат, и едят человеческие мозги.

– Тебе видней,- сердито огрызнулся я.

– Да, прости, неудачная шутка… Ведь с тобой действительно что-то происходит,- она снова подняла на меня глаза, но глядела теперь с одной лишь заботой, нежно, по-человечески.

– Да, происходит… Даже не знаю что это, просто понимаешь, Ди,  мне кажется, будет лучше, если ты оставишь меня…

Ее губы дрогнули:

– Совсем?

– Да… Но пойми меня, пожалуйста, правильно, я не хочу, чтоб ты уходила. Я по-прежнему люблю тебя, хочу быть с тобой, но с тех пор как ты проснулась, меня словно наизнанку выворачивает. Не знаю что это и почему, и я так запутался в себе, в нас…

– Этому виной мои крылья?

– Да… Нет… Не знаю… И не только они. Твои постоянные отлучки, ведь я совсем не знаю, куда ты летаешь, не знаю, когда вернешься, не уверен, вернешься ли…

– Ты хотел бы летать со мной?- Дэя опустила голову, и голос ее был теперь такой грустный.

– Не знаю,- сознался я.- Не думал об этом, а что? Такое возможно?

– К сожалению, нет… Ты – человек, и ты испытываешь страх передо мной, это нормально. Мои крылья заставляют трепетать твое воображение, возбуждают зависть. Таких как я, и других непохожих на вас существ до сих пор сжигают на кострах, забрасывают камнями, забивают до смерти. Вам не доступно понимание того, что мир это не та серенькая картинка, которую вы представляете себе. Он гораздо больше, гораздо ярче! Вы же прячетесь в своих собственных мелких жизнях, которые не более чем мгновения, песчинки. Так печетесь о них, что не желаете замечать ничего другого! Вам некогда оглядываться по сторонам, вы очень спешите, а если краем глаза и замечаете что-то другое, то спешите просеменить мимо, или затоптать скорей от греха подальше!

Это был, наверное, первый раз, когда я увидел Дэю такой разозленной, такой гордой и оскорбленной. Я смотрел на нее, пока она говорила, и не мог не удивиться той перемене в лице, в голосе, позе. Она будто состарилась. Выражение глаз стало колючим, острым, а в глубине их блистала искорка непонятной мне древней мудрости. И тогда я впервые задумался о возрасте моей возлюбленной, и о том, сколько вообще живут такие, как она.

Дэя нервно поднялась с дивана.

– О чем ты говоришь?!- воскликнул я.- Сейчас речь не о том кто ты, ведь мне это не важно, ведь я же люблю тебя такой, какая ты, причем здесь все человечество?!

– Завтра я тебя оставлю, как ты и просил,- гордо бросила она.

И тут в порыве непонятно откуда взявшейся нежности я обхватил руками ее за талию и увлек к себе.

– Перестань, я же не хочу, чтоб ты уходила, я люблю тебя, глупая…

Дэя расплакалась, словно ребенок, внезапно превратившись из странного и древнего существа в маленькую девочку, которой так нужна защита и ласка.

– Я тоже люблю тебя… И мне не хочется уходить, но дальше будет только хуже,- тут она расплакалась еще горше.

– Я избавлюсь от крыльев,- прошептала Дэя, вдруг серьезно взглянув мне в лицо, но быстро отвела взгляд.

– Что?- не понял я.

– Да… Я… Точнее ты избавишь меня от крыльев. И тогда все снова станет в порядке. Мне не придется искать себе жертву по ночам, я смогу питаться как обычный человек. Горбы исчезнут, и ты перестанешь меня бояться…

– Ты что? Это правда? Такое возможно?

– Нет. Я соврала,- ответила Ди, сдвинув брови и напустив на себя сердитый вид.

Она выждала секунду, наблюдая за моей реакцией, а после рассмеялась, и снова всхлипнула:

– Возможно… Правда… – она задумалась, осознавая, чего ей придется лишиться, и взвешивая, стою ли я этого.- Да… Только дай мне время все как следует обдумать, хорошо?

– Конечно,- легкомысленно согласился я, и тут же соврал.- Я не собираюсь на тебя давить.

Пожалуй, это была самая низкая, подлая ложь во всей моей жизни. Хотя, когда я произносил те слова, я действительно верил в них… Что ж, время как всегда оказалось мудрей. Нет, я ни не напомнил Дэе о ее обещании, однако в мыслях часто укорял за то, что она так долго не может решиться. И думаю, укор этот пробивался наружу через недовольные взгляды, через каждую черточку, через каждую морщинку на лице. Конечно, все это происходило не умышленно, но от этого укор не становился мягче, ведь так? Да, это было подло – никогда не умевший летать я совершенно не мог, да, наверное, и не хотел понять насколько трудно отказаться от той свободы, чистоты, легкости, которую дает полет. А Дэя все основательней замыкалась в себе, видно было, что одно только мое присутствие угнетает ее. И обещание, данное сильно тяготит, но она все не решалась.

Прошла неделя. Во вторник утром Ди разбудила меня. Она только возвратилась и еще не спрятала крылья.

– Я готова,- холодно произнесли Дэя.

Спросонья я не сразу сообразил, что же хочет она от меня, а когда понял то… Меня передернуло, словно острым скальпелем полоснуло по сердцу. Мне стало так холодно от мысли о том, что я своими руками вот сейчас должен буду покалечить это чудное создание, которое любил. Дрожь в руках такая сильная, и горло будто кто сжимает стальными пальцами…

– Что я должен делать?- просипел я.

– Ты должен будешь вырвать их из меня,- ответила Дэя холодно.

– А нельзя их просто срезать?- малодушие охватывало все теснее, я готов был отказаться, если бы она хоть единым жестом, словом показала как ей тяжело это.

Однако Ди была словно бесчувственная кукла. И глаза стеклянные…

– Нет, если их просто срезать я больше не смогу летать, но и человеком не стану, ты должен будешь их вырвать, я не могу сама.

Дэя опустилась на колени, упершись ладонями в пол.

– Давай…

– Тебе будет больно?

– Наверное… Давай!- закричала она.- Рви со всей силы, снизу вверх, не мучь меня!!!

Владимир снова всхлипнул и, пока он прикуривал, я обратил внимание на то, что руки его мелко подрагивают, а по лицу пробегает судорога. Подкурить ему так и не удалось. Владимир раздавил в пепельнице целую сигарету и снова заговорил. И теперь голос его будто надломился – стал высоким с истеричными нотками.

– Я сделал все, как она сказала. Вцепился в основание правого крыла и дернул что было сил. Резко, грубо. Оно поддалось неожиданно легко. Дэя не вскрикнула, не застонала, я только слышал, как заскрежетали зубы. Я повторил то же с левым крылом. Теперь оба они лежали на полу перед ней и с тихим, будто шепот шелестом съеживались, усыхали, словно листья осенью. На спине Дэйи остались только уродливые раны, еще не начавшие заживать и сукровица сочилась, ручейками стекала под ноги. Я опустился на колени. По лицу Дэйи катились крупные капельки пота и слез. Она дрожала. Я взял ее руки в свои и тогда мы оба расплакались…

Это было началом нашей новой жизни, хотя теперь я знаю, что все, что происходило дальше, было вовсе не жизнью, но лишь ее мерзким подобием. Реальность не похожа на красивую сказку, не так ли?

– Она не стала человеком?

– Нет, что ты, в ее словах не было обмана. Она действительно стала человеком. Но оказалось, что я солгал самому себе. Если честно я даже не предполагал, что влюблен был не в саму Дэю, а в то существо, которым она была. В ее крылья, в ее непостижимую природу. Теперь же, вместе с уничтожением ее кровавого аппетита, я полностью уничтожил свою любовь, ни песчинки не оставил. Дэя стала всего лишь обычной девчонкой с необычным именем. Ничем более не примечательной. Даже не красивой –  серенькой. Встретив ее в толпе на улице, я бы не обратил на нее внимания. И не потому, что мнил себя таким уж привлекательным и считал ее недостойной меня. Но потому, что она стала слишком… бесцветной. Взгляни и мимо. Одна из тех, кто в Дантовой комедии мучаются неприкаянными душами у ворот Ада. Не заслужившие права ни войти в те ворота, ни подняться по лестнице в Небо. Я смотрел на Дэю с недоумением, совершенно не постигая, что же в ней могло меня так зацепить. И раскаяние душило, чувство неисправимой вины перед ней. Ведь то, что я сделал, мог сделать с ней только самый жестокий враг. За что же я? Зачем?! Любовь действительно сродни ненависти. Я по-честному пытался заставить себя поверить в то, что грызущая изнутри мое сердце совесть, есть ни что иное, как прежняя любовь. И нужно только попытаться вспомнить то, прежнее чувство и нынешнее трансформируется, вспыхнет, разгорится, согревая все тело таким приятным теплом… Это была скверная ложь. Мы не можем заставить себя любить, или не любить. И порой это неумение становится для нас самой тяжелой мукой. Такой яркий пример нашего бессилия способен вызвать злость, ярость, ревность, и все то темное, и мрачное, несвойственное природе человеческой… Я отвлекся?- Владимир горько усмехнулся.- Извини, дружище, иногда меня несет, я говорю слишком много пустых и напыщенных слов… Привычка такая. А эти воспоминания я бы с радостью согласился стереть из памяти, но это невозможно, может поэтому начинаю нести чушь, когда они проявляются…

Итак, Дэя стала человеком, и тогда же, буквально на следующее утро я почувствовал, как моя жизнь превратилась в обыденность. А в обыденности не место сильным эмоциям, можешь мне поверить.

Мы занимались любовью, так мы называли это между собой, но процесс стал все более напоминать обычный секс, сношение, половой акт, если не сказать хуже… Обычное удовлетворение потребности… После, чувствуя себя вымученным, я засыпал почти мгновенно. Дэя пыталась говорить о чем-то, но в ответ я только мычал неразборчиво сквозь сон.

Однажды в постели она внимательно посмотрела в мои глаза и серьезно спросила:

– Все в порядке?

Что я мог ей ответить?

– Да, конечно, любовь моя, я люблю тебя…

Владимир вдруг расхохотался, но без веселья, срываясь в рыдания.

– Она совершенно ничего не умела. В смысле в быту. Если мыла посуду, то на тарелках всегда оставались налипшие кусочки пищи. Если готовила, то вечно недосаливала или переваривала. Единственное, что ей удавалось так это стирка, и то только потому, что раньше мне удалось купить по дешевке машинку-автомат. Поэтому, наверное, можешь меня понять, почему я перестал торопиться домой после работы. Снова начал пропадать в баре до полуночи. Дэя молчала первое время, пыталась привыкнуть к нынешнему своему положению, научиться жить как человек. Возможно, это у нее и получилось бы, если б я хоть капельку ей помог. Но я слишком был занят собственным раскисанием, оправдывая это тем, что я больше не люблю ее. Кто же был тому виной? Она? Я? Это так погано, когда некого винить, даже себя… А по прошествии некоторого времени она… Она растерялась, запаниковала. Дэя видела, что отношения между нами умерли, и конечно ей было страшно, и страшно обидно. Что будет с ней дальше, если я решу оставить ее? Дэя не могла забеременеть, чтобы «привязать» меня к себе. Ее организм хоть и изменился, но все же не был приспособлен к вынашиванию младенца. Потому она старалась изо всех сил стать моей половиной, но все ее попытки я встречал с неисправимым недоумением, а порой и с раздражением, которое даже скрыть не пытался. Зря старалась девчонка. К тому же я теперь все одно не смог бы оставить ее. Во-первых, из-за чувства вины, а во-вторых, я – слизняк, тряпка, я не смог бы оставить девчонку, даже самую жуткую суку, просто потому что решимости бы не хватило. Или все это неодолимая сила привычки. Это так тяжело изменить устоявшийся порядок вещей, просто взять и решиться, наперед зная, что такое решение оставит тебя в неопределенности. В одиночестве… Я не способен на это, всегда начинаю взвешивать все «за» и «против», а через некоторое время забываю о преимуществах и недостатках, и плыву по течению. Как коряга гнилая, замшелая… Но это вовсе не значит, что все дни у нас были такими отвратительными. Иногда нам бывало весело и хорошо вдвоем, но чем дальше, тем это происходило все реже…

Однажды летом в выходной у нас получилось приятно провести вечер. Погуляли, сходили в кино, поужинали дома при свечах, в одном нижнем белье. Сам знаешь, какими вязкими и душными бывают летние вечера в этом городе. И хотя окно было открыто настежь, однако прогревшиеся за день стены щедро плевались теплом в мою комнатенку. Поэтому мы и разделись сразу, как только вернулись. И, знаешь,  это нравилось мне. Даже к Дэе я почувствовал уже несколько подзабытую к тому времени симпатию. Словно второе дыхание открылось. Меня снова тянуло к ней, конечно не так, как когда-то, тем не менее, это было настоящим влечением. Она была удивлена и обрадована этим, не меньше чем я… Это был чудесный вечер…

Ночью же я проснулся от ощущения мерзости. Мы уснули с Дэей в обнимку, накрывшись одной лишь простыней, однако в комнате было слишком жарко. Я отодвинулся от нее, аккуратно высвободив ничего не чувствующую руку из-под ее головы. Отклеиваясь от ее влажного, липкого тела, с тем же ощущением брезгливости какое возникает, когда видишь на себе слизня или улитку. От этой невыносимой жары мы слиплись, как дешевые шоколадные конфеты в коробке. Если попробуешь разлепить их – размякших, приторно сладких, вязких; они разорвут свои объятия нехотя, неровно, оставив куски шоколада и начинки друг на друге. И этот ее запах, действующий так возбуждающе совсем недавно, вызывал теперь тошноту. Да, серьезно. Я едва успел добежать до толчка, как меня тут же вырвало. Чудесный вечер закончился, наступило реальное завтра.

Вернувшись в комнату, я не смог заставить себя лечь обратно. Постоял недолго, а после стал одеваться. Дэя проснулась и молча, покорно глядела на меня. Она все понимала, понимала, что уже никогда не сможет стать прежней ни для меня, ни для себя. Одевшись, я вышел, направляясь по своему обыкновению в бар.

– Не уходи…- пытаясь проглотить слезы, попросила Дэя, когда я закрывал за собой дверь.- Пожалуйста, не уходи.

Но я не мог остаться, а если бы и остался, то впереди нас все одно ждали те же, похожие друг на друга, как близнецы, пустые, унылые дни…

– Не обижайся,- прервал я его в приступе пьяной откровенности.- Но, по-моему, ты самый дрянной и мерзкий человечишка, которого я когда-либо видел, а я их видел немало…

Владимир взглянул на меня ошеломленно, и в то же время укоряюще, жалко. Так смотрят прирученные, домашние псы – бессловесные рабы, на хозяина, больно бьющего их за мелкую провинность.

– Я утомил тебя своей историей?- спросил он.

– Нет,- пожав плечами и скривив губы, ответил я.- Это что, все?

– Почти…

Владимир прищурился, и я заметил в его глазах мелькнувшую искорку злобы, которой прежде не было.

– Остался только один эпизод…

Мне вдруг стало как-то холодно внутри, словно тело мое стало пустым. Оглядевшись по сторонам, я только сейчас обнаружил, что в баре кроме нас с Владимиром и Юлием нет ни души. Юлий делал вид, что смотрит телевизор за стойкой, но краем глаза наблюдал за нами, и вся его поза выражала недовольство и обычную неприязнь бармена к последним посетителям, которые сидят над одной кружкой пива уже больше часа.

– Ты внимательно слушаешь?- спросил Владимир, глядя мне в глаза.

Мне не понравилась его интонация: будто мелькнула насмешка, а я очень не люблю, когда надо мной смеются. Он говорил так, словно собирался рассказать нечто, касающееся непосредственно меня. Интуиция подсказывала, что сейчас самое лучшее для меня будет просто уйти. Извиниться, попрощаться и уйти. Уйти пока есть еще возможность. Здесь, в этом баре теперь затаилась угроза. И не просто абстрактная угроза, направленная неизвестно на кого и масштабы которой не поддаются анализу. Данная угроза являлась угрозой конкретно моему существованию. Не жизни, что было бы не таким страшным и странным фактом, но именно существованию. Через несколько минут я должен буду исчезнуть, и что самое жуткое – я понимал это сейчас. Хоть пока и не разумом, а только неким шестым чувством. А я привык доверять своей интуиции. Я попытался подняться. Но было уже слишком поздно. Конечности мои одеревенели. Я не мог пошевелиться и более того, не мог больше вымолвить ни слова. Словно деревянный болван, живая душа, заключенная в мертвом теле. Теперь я мог лишь таращиться на своего собеседника и с ужасом ждать завершения истории.

Владимир уже смотрел на меня так по-доброму, словно сожалея о чем-то. Он снова плакал, и сейчас я плакал вместе с ним. Его мысли становились моими…

– Я снова загулял,- заговорил он.- Что мне еще оставалось? Дэя становилась все более раздражительной. Осознав, что прошлых отношений не вернуть, она каждую секунду раскаивалась в потере крыльев. Вместе с крыльями истлели наши мосты на пути к отступлению. Разойтись и снова начать жить по одиночке, как жили до той нашей странной встречи, мы уже не могли, и это особенно угнетало. Дэя вымещала свою злобу на мне, и я не виню ее, ведь ей пришлось гораздо тяжелее. Я все еще мог общаться с людьми, у меня все еще оставались знакомые, работа. У нее же не было ничего. Устроиться она нигде не могла, так как не имела ни образования, ни документов. Комната превратилась для нее в тюрьму. А моя зарплата не оставляла ни единого шанса мечтать о лучшем будущем. Если раньше я мог позволить себе тратить всю сумму только на себя, то теперь приходилось себя ограничивать. Делить деньги на двоих и зачастую приходилось спорить о том кто должен потратиться на продукты. Чья теперь гребаная очередь!!!

Однажды я вернулся из бара… Синий как изолента. Дэя еще не спала, что-то читала… У меня даже мысли не было, чтоб начать ссору, или еще что-то. Я на ногах-то еле держался. Собирался раздеться, упасть на диван и выключиться. Дэя  сказала мне что-то, не помню уже, это не важно. Я ответил. Потом опустился на колено и стал развязывать шнурки. Она вдруг вскочила, подлетела ко мне, подняла с пола свою туфельку и каблуком ударила меня по затылку. Еще раз, потом еще и еще… Я вначале даже не понял ничего, а Дэя впечатывала в меня удар за ударом. Я слышал хруст в голове, видел кровь, ощущал, что каблук втыкается в меня, и ни хрена не понимал. И до слез обидно было: за что? Что я тебе сделал? Потом пришла мысль, что надо бы прекратить ее истерику, ведь она может прикончить меня. Я попытался подняться, но с ужасом понял, что уже не могу. У меня просто не было сил. Голова кружилась и болела, я поднял руки для защиты, но она только сломала мне пару пальцев. Помереть так – это глупо, сам понимаешь, погано. Уже ничего не соображая, я увидел перед собой ноги Ди. Некогда было придумывать план, следуя лишь инстинкту самосохранения, я обхватил ее колени и повалился вперед. Дэя упала и мгновенно затихла, перестала кричать, перестала шевелиться. Когда я поднялся на ноги, то увидел, что при падении она сильно приложилась головой об стол. Насколько серьезна была ее травма – проверить я не догадался, да и некогда было. Собственные мысли доходили, словно через слой ваты, по затылку за шиворот и вниз по спине стекали теплые, липкие струйки. Я боялся прикоснуться к затылку, полагая, что дотронусь до собственного мозга, а это так отвратительно. Последнее что я сделал – достал из кармана мобилу с намерением вызвать «скорую», но задумался, глядя на Ди: «А ей, или мне?» После чего, видимо, отключился.

Очнулся поздним утром, Дэя была уже на ногах и готовила завтрак. Она ни словом не обмолвилась о вчерашнем, я тоже. Закинул на плечо полотенце и потащился в душ. Голова побаливала, однако меня не шатало и не тошнило – знак хороший. Только в душе, перед зеркалом я увидел, что вместо прически на голове бинтовая повязка. И тогда же, словно от спички горючее вспыхнуло, возникла уверенность в том, что жить я буду, а что самое страшное – буду жить очень долго. День за днем. День за днем. И никуда мне уже не деться из этого круга. А сегодня у меня день рождения, даже юбилей – четвертый десяток пошел. Все, что было лучшее наверняка позади, а впереди только такие же серые, унылые дни. Я разревелся тогда, поняв, что стал таким вот дерьмом, а по сути всегда им был. Но если раньше время от времени появлялась мысль о возможности начала жизни по-новому, то теперь… Теперь не было ни хрена. Только я, такой, какой есть, и она, и унылые дни впереди.

Но знаешь, последнее время Ди увлеклась клубами. Иной раз целую ночь там пропадает, а возвращается только под утро… Это напоминает мне ее полеты… А может это наш второй шанс? Я знаю, что это погано и низко, но я искренне надеюсь, что там она встретит человека, который сможет позаботиться о ней лучше чем я. Да, черт возьми, мне очень хочется спихнуть Ди на кого-нибудь другого, потому что я не хочу больше жить так. И ей будет лучше… И мне. И всем… Может, мы даже сможем стать друзьями…

 

Я поднял глаза на собеседника. Как, он сказал, его зовут? Не важно. Его все одно уже не было. Он ушел раньше, а может, и не было его вовсе. Я уже давно стал настолько жалок, что вынужден придумывать себе собутыльников. Люди смотрят на меня с презрением, хотя, может, я слишком жесток к себе? А что мне еще осталось кроме самоуничижения? Оно уже настолько въелось в меня, что стало образом мысли.

В баре пусто, только Юлий за стойкой смотрит телевизор. И музыка уже не играет… У меня закончилось пиво. И деньги. А хочется еще… Может попросить у Юлия в долг? Он ведь знает меня. Я давным-давно приобрел здесь статус постоянного клиента.

– Перестань, ты ведь знаешь, что в долг он тебе не нальет, ты для него никто. Хочешь лишний раз выставить себя пресмыкающимся?

– А что мне терять?

С трудом выбираюсь из-за стола, неуверенно подхожу к стойке. Меня сильно штормит из стороны в сторону.

– Ты и так уже синий, как изолента, иди домой, дружище.

– Иди в задницу! Делаю что хочу!

– Юлий,- мой голос дрожит, и глаза слезятся, я снова заискиваю, я жалок, жалок, жалок!- С-слушай, ты не дашь ли мне кружечку в долг, тока до завтра, завтра же днем деньги занесу, Просто сегодня неудач-чный день – жена заначку нашла…

Юлий смотрит на меня так, словно хочет ударить. Плевать, ударь, если хочешь, но только подними палец вверх, Цезарь и я буду у ног твоих! Он не уважает меня…

– Ты сам не уважаешь себя!

Цезарь протягивает правую руку со сжатым кулаком, только большой палец пока указывает в сторону.

Укажи на небо, Цезарь.

Он смотрит надменно, он плюет мне в лицо, он опускает палец вниз.

– Иди домой,- грубо советует Юлий.- Тебе уже хватит на сегодня, а мне закрываться пора.

Его глаза метают молнии. На шлеме блестит солнце. Рука угрожающе ложится на рукоять короткого меча.

Аве, Цезарь, но кто ты сейчас? Раньше в твоих руках дышала империя, а теперь они заняты бутылками и бокалами. Ты сдулся! Ты был кумиром, но теперь ты зерно. Всего лишь зерно…

– О чем ты болтаешь, тащи себя домой!

– Еще недолго…

– Да ладно тебе, Юлий, я недолго, только одну и уйду…

– Нет.

Сказал, как отрезал. Сдвинул брови. Глупо ухмыляюсь и развожу руками:

– Ну, нет, так нет. Ладно, прошу прощения за беспокойство, император, счастливо оставаться.

Он только качает головой. Я – безнадежный. Разворачиваюсь и ухожу, забрав по пути с вешалки свой плащ. Покачиваюсь. На пороге оступаюсь – ноги цепляются одна за другую, едва ни падаю, хватаюсь за дверную ручку.

– Оп-па-па!- восклицаю непроизвольно.

Выхожу, по ступенькам поднимаюсь в темную сентябрьскую ночь.

– Ну и что ты доказал?

– Ничего… Я уже давно перестал доказывать кому-либо, что-либо…

– Ты – дерьмо, человечишка…

– Я знаю, дружище, знаю…

Слезы текут по щекам, я стираю их рукавом. Оставил шляпу в баре. Будет повод вернуться. Все это ничего… Через полчаса ходьбы я доберусь до своего дома – небольшой комнатенки, которой уже давно необходим ремонт. Все руки не доходят, да и денег нет постоянно. В этой комнатенке меня ждет женщина. Пополневшая с тех пор как мы встретились впервые, поблекшая… Однажды, возвратившись после очередного вечера, я спросил ее: «Сможешь ли ты простить меня, Дэя?» Она скривилась, будто кислятины попробовала, и покрутила пальцем у виска. Скорее всего, я просто придумал сказку, как придумываю себе собеседников, спускаясь в бар по выходным. В этой сказке есть хоть какая-то причина объясняющая, почему я все еще с ней… И что плохого в сказке? Ведь каждый из нас придумывает свою сказку, потому что иначе нет ни единого аргумента в пользу жизни. И мы верим в свои сказки, и бережем, и сказки становятся реальностью, точнее той пленкой на глазах сквозь которую мы смотрим на реальность. И тогда реальность становится не такой… Реальной? Ха! Я пьян, поэтому несу всякую чушь! Я несу чушь и от этого пьян? Я возвращаюсь к женщине, которую не люблю, каждый вечер возвращаюсь, вот это настоящая чушь. Любил ли я ее когда-нибудь? Наверное, иначе, зачем был с ней? Не знаю… Честно не знаю… Да и имеет ли это хоть какое-то значение? Когда я приду, она даже не проснется, если только я не упаду, когда стану разуваться. Я заберусь под одеяло и засну, а на рассвете проснусь от ее храпа. И меня наверняка будет мучить изжога. Я разведу в стакане пару ложек соды и, выпив, снова лягу в постель, толкну женщину в плечо, она перевернется на бок и на какое-то время храп прервется. Этого времени хватит, чтоб я снова смог заснуть…

Я кажусь тебе жалким? Отвратительным? Плевать. Все дело в том, что я такой же человечек, как ты, вот что самое поганое. Быть вещью среди вещей. Живой вещью, лишенной лица, характера, индивидуальности. Обладающей единственным правом в этой жизни – правом жить. Жить так, как должно. Не высовываясь вперед, не глядя назад. Без права на смерть, на любовь. С всепоглощающей верой в иллюзию собственной неповторимости; которая так сладка по сравнению с мыслью о том, что ты всего только один из слепцов в королевстве слепых. Нас с тобой формировал один станок. Мы люди-детали с определенным не нами моторесурсом, с показаниями к использованию и инструкцией по применению. И наша жизнь суть одно – всего лишь простая человеческая жизнь. Шагай в ногу, дружище. Ты слышишь, наше сердце отбивает общий ритм.

Левой! Левой! Левой!