В том месте, где река Чикаго вливается в озеро Мичиган, распростерт под Небом город Чикаго. На всякого прибывающего по озеру город надвигается, постепенно разворачивая вулканический фасад. Зеленеющие контуры береговой линии, по мере приближения, обрастают нагромождениями небоскребов делового центра Луп, ближе к финалу путешествия глаз наблюдателя умиляется силуэтами кокетливых особняков фешенебельного северного предместья «Золотой берег», а слух улавливает шумы большого человеческого муравейника. К югу от Лупа университетская сторона. Со времен возрождения Чикагского университета[1] повелось, что тон жизни в мегаполисе задают обитатели южного района, владельцы дорогих коттеджей униженно терпят надменность «сборища чокнутых». К их славной плеяде относился и доктор физики Урхо Лари. Первоначально эмигранта из Аргентины пригласили читать лекции студентам в Иллинойский технологический институт, в ноябре 41-го года его сманили доцентурой в университет. Для солидности Гарин женился на владелице крошечной книжной лавки Урсуле Борк. Лет двадцать назад Урсулу, без сомнения, можно было отнести к разряду весьма привлекательных особ, да и теперь многие находили ее интересной женщиной. Задумчивая покладистая жена не докучала инженеру, а ее наличие располагало к нему окружающее общество, хранящее консервативные устои. При бракосочетании Гарин присоединил к своему имени фамилию супруги, теперь он стал Урхо Лари Борк или сокращенно Урхо Л.Борк.

В первую пятницу января 1942 года Петр Петрович отправился с Чапли на прогулку. Чапли родился таксой, он прожил семь безмятежных лет, поглощая ласки и заботу Урсулы, появление нового лица было ему, некоторым образом, неприятно. Гарин так же не испытывал нежности к коротколапому созданию, пытаясь избегать близкого контакта, но теперь подошла его очередь освежиться с собачонкой.

В компании «нового лица», как мысленно окрестил Чапли Гарина, кобеля тянуло на гадости и непослушание, но увесистая трость в левой руке физика, определенно, сдерживала глумливые порывы пса. Обмочив все заветные углы и деревья, Чапли заскучал, ему захотелось домой, однако случилось незапланированное. Эрзац-хозяин привязал его к решетке подвального окна, а сам исчез за массивной дверью с табличкой «Post». «Какая низость, оставить меня привязанным на улице. О, чудовище!» Чапли сел. С одной стороны, ему приятно одиночество без противного типа, но собачья радость омрачалась унизительной привязью. Кто-нибудь из знакомых барбосов запросто мог застать его в этаком гнусном положении. «Вернемся домой непременно, непременно изжую его туфли», – решил мстительный Чапли.

Гарин вошел в высокий со сводчатым потолком, наполненным гулким эхом зал. Почтовый служащий, сопя и меча на инженера быстрые, исподлобья взгляды сквозь линзы толстых очков в убийственной роговой оправе, старался упаковать объемистую папку, принесенную Гариным, в плотную коричневую бумагу. Но, то ли по нерасторопности работника, то ли по иным физиологическим или интеллектуальным его способностям процесс этот шел из рук вон в буквальном смысле. «Какая раззява, сейчас вывалит все на пол. Причудлива жизнь, величайшее изобретение всех времен и народов, как будто нарочно попадает в руки дегенерата с трясущимися пальцами», – инженер сам готов был запечатать и взвесить бандероль, освободив клерка от непосильной задачи.

Получателем гаринской корреспонденции значился директор Национального бюро стандартов Лаймон Бриггс. Сотрудники бюро извлекли из посылки папку, на титульном листе которой помещалось заглавие: «Проект энергетической установки, работающей на силе, выделяющейся при делении изотопа 238/92U». Сей труд не просто обрисовывал принципы работы такового агрегата, здесь приводились подробные расчеты критической массы, определены замедлители нейтронов, прилагались рабочие чертежи реакторной зоны, паровой турбины и турбогенератора. Автор убеждал приступить к реализации проекта ядерного реактора в условиях Чикагского университета. На последней странице под схемой системы охлаждения была нацарапана подпись: «Доцент Чикагского университета, доктор физики Урхо Л.Борк». Бриггсу доложили о столь изумительном документе чикагца, он счел необходимым познакомить с ним профессора Колумбийского университета, лауреата Нобелевской премии Энрико Ферми[2], занимавшегося той же проблематикой.

– Каковы материалы с берегов Мичигана, мистер Ферми?

– Я бы сказал, они полезные и своевременные.

– Не находите, что было бы разумным объединить вашу работу с усилиями в Чикаго?

– В том случае, если это будет иметь практический выход.

– Обрадую вас, Энрико, ссылаясь на меморандум Борка, мне удалось убедить Буша и Рузвельта открыть финансирование для постройки реактора в Чикаго. Вся ответственность за реализацию плана возлагается на вас, как председателя подсекции Теоретических аспектов Комитета по урану. Незамедлительно отправляйтесь в Чикаго и берите там все под контроль. Борка включите в свою группу.

¶

«Ваш проект стоит мессы, мистер Борк», – Гарин улыбался, такая похвала из уст самого Ферми приятна даже для него. «Ваш проект стоит мессы». Чапли шумно зачесался на заднем сиденье. Петр Петрович поправил зеркало обратного обзора: «Если раздерет чехол, придется угостить его тростью. Значит, электроэнергетика их не интересует».

       – Сегодня на повестке дня один приоритет – защита. Реактор будем возводить здесь, в Чикаго; турбина и генератор пока отменяются. «Куча»[3] предназначается для получения плутония из облученного урана 238.

       – Плутоний. Это конечный продукт?

       – На нашем этапе, да.

       Гарин задумался, плутоний обладает способностью к спонтанному делению ядер по достижении определенной критической массы. Он понял:

       – Бомба[4].

       Ферми дипломатично промолчал.

       – Мистер Ферми, есть иной способ создать оружие, используя изотоп урана 235.

      – Я знаю, этим занимаются другие. Вам, Борк, необходимо подыскать подходящее место для строительства нашего объекта, оно может располагаться на территории университета, не бросаться в глаза, быть достаточным для размещения всего необходимого. Жду предложений не позже послезавтрашнего дня, затем присоединяйтесь к Лео Сциларду[5].

Последнее наставление итальянца укололо Гарина. Сциларда недавно прикомандировали  к металлургической лаборатории Чикагского университета, его идеи об использовании графита, как замедлителя нейтронов в урановом реакторе не подвергались сомнению, но гаринские расчеты критической массы были точнее, чем у Сциларда. Петру Петровичу показалось, что его отодвигают от главного, указывают на место, как он проделывает это с Чапли по двадцать раз на дню. Гарин перевел взгляд на зеркальце: псина дремал, положив непропорциональную голову на передние лапы, периодически тяжело вздыхая. «Нет, не спит, бестия, притворяется», – инженер заметил, как у таксы дрогнули веки. «А может во сне. Причудилось что-нибудь молодое, задорное… Так, не изволит Нобелевский лауреат терпеть под боком конкурента. В сущности, какой я ему соперник, некто Борк с темным прошлым, не очень блестящим настоящим и сомнительным будущим, впрочем, этот пункт, как у всех. Нужно сосредоточиться на текущей работе, кто там главный – поглядим. Верно, песик?» – Гарин поймал себя на мысли, что впервые вспомнил о Чапли в положительном контексте.

– Фю-фю-фю, – позвал собаку Петр Петрович, вытягивая губы трубочкой.

Чапли, неприятно поразили внезапные признаки внимания к нему, исходившие от «нового лица». То подзывает, то пытается погладить, а то подманивает кусочком сыра. Чапли трясло от хороших французских сыров, и устоять перед нежнейшим лакомством было сверх его сил. Двуногий бесцеремонно пользовался его гастрономической слабостью. «Вчера, вне очереди, опять потащил меня к стадиону. Там, конечно, есть интересные запахи, особенно один, такой тонкий, изящный, на углу раздевалки. – Чапли помотал крысиным хвостом, – Кто же она? Хотелось, чтобы оказалась не очень высокая…. Какая комиссия, жить кобелем чуть крупнее упитанного кота!»

Гарин неспроста дважды обходил университетский стадион Стэгг-Филд. Его предложение разместить ядерный реактор на площадке для игры в сквош прямо под трибунами вызвало у Ферми лукавую улыбку:

– Отлично выбрано место, отлично.

И все. На второй план, в омут научной обыденщены, к рутине. «В какой-то степени это и мое детище, недаром «кучу» строят в Чикаго, а получается, что для славы я не нужен, как бы лишний», – переживал уязвленный инженер.

В конце апреля Чапли увидел Ее. Скорее он ее учуял. Запах такой легкий и одновременно упоительный вызывал мурашки на коже, поднимая волоски и подшерсток, будоражил сладостную истому, напрягал каждый нейрон, мутил сознание, ставил на дыбы. Чапли вырвал поводок из рук Гарина. Пес заметил, что последние недели его псевдо-друг как-то раскис, обмяк что ли. Движения его отличались неточностью, лицо было печально. Чапли увидел Ее вдруг, целиком. Она представилась в облике ротвейлера, но, Боже, как она была прекрасна! Мощная грудь, исполинские лапы с отточенными когтями, крупные соски, тяжелый куб черепа, а этот дурманящий аромат ее тела! Чапли вначале безрассудно залаявший, притих под ее критическим взглядом. Минута нерешительности прошла, и кобелек отважился на сближение со своей избранницей. Сука, прикинув в уме росто-весовые категории, поняла, что у их отношений нет будущего. Она отвернулась от воздыхающего влюбленного,  пораженного страстью, движущей миром, но не отогнала его. Чапли, дрожа всем телом от мокрого носа до кончика хвоста, обнюхал ее задние лапы, пытаясь привстать на свои, но убогое телосложение не позволило ему достичь желаемого. Внизу живота выбивался наружу безудержный символ жизни, но что он мог?!

Ротвейлершу звали Аляска, она несколько раз щенилась, так что была дамой опытной во всех смыслах, и ее хозяин Эмилио Сегре[6]не волновался на счет своей подопечной.

Гарин нашел Чапли на обновленном свежей травой газоне футбольного поля в непристойно заискивающей позе подле угрюмой собачищи. Петр Петрович потянул ноздрями: весна, все оживает. На скамье трибуны он разглядел Сегре, склонившего широкополую шляпу над брошюрой.

– Это ваш? – окликнул инженер Эмилио.

– Скорее, моя, – отвлекся от чтения Сегре.

– Она не растерзает моего Чапли, у некоторых такие острые зубы?

– Поладят, Аляска чтит ухажеров.

– Что штудируете? – Гарин опустился рядом с Сегре, закурил.

Эмилио развернул обложку:

– Гейзенберг «О квантотеоретическом истолковании кинематических и механических отношений».

– Вы поклонник «копенгагенской интерпретации»?

– Я поклонник гармонии, любая идеальная модель гармонична.

– Всегда ли идеальная модель верна?

– Вы бывали на лекциях метра Гейзенберга[7], он ведь имел колоссальный успех в Чикаго в 29-ом году?

– Нет, я тогда увлекался другой областью человеческих познаний.

– Помните, тот раздрай в умах, вызванный полемикой Гейзенберга и Шредингера[8]?

Гарин собрался ответить, но заметил, что Сегре ценит в нем не собеседника, а слушателя. Инженер расстегнул плащ модного в этом году среди местных гангстеров покроя; Чапли, обнимая Аляску за бедра, примостил вислоухую голову на ее широкую добротную спину.

Эмилио продолжал:

– Гейзенберг представлял квантовые колебания электрона с помощью математических соотношений. В качестве математического аппарата он выбрал матрицы или таблицы, набор отдельных чисел вроде координат на географической карте. Таблицы – определенным образом упорядоченные множества, над которыми, по известным правилам, можно проводить разные арифметические операции. Матричная техника позволяла достичь согласия с наблюдаемыми экспериментальными данными, но не содержала никаких конкретных ссылок на пространственное положение или время. Шредингер был противником такого подхода, поскольку его отталкивало в матричной механике отсутствие детерминизма.

– Спор, на самом деле, велся между патриархами физики Эйнштейном и Бором[9], – успел вставить Гарин.

– Великие укрылись на Олимпе, выступая высшими арбитрами в схватке. Вскоре оба спорщика, независимо друг от друга, пришли к выводу, что волновая механика и матричная механика математически эквивалентны, но физики уже разделились на два лагеря. Одни отдавали предпочтение волновому объяснению, его математический аппарат был им более знаком, операции же над матрицами казались громоздкими. Никто не шел на уступки, что означало бы признание профессионального превосходства противника, раздор усиливался проявлением личных амбиций главных действующих лиц.

Слушая с полуулыбкой, но серьезно торопливую речь Сегре, Петр Петрович силился мысленно запечатлеть ничтожный электрон, рисовавшийся ему арапским мячиком, мчащимся со скоростью света и бешено вращающимся волчком вокруг собственной оси, как при хитрой крученой подачи теннисиста. Напоминание об Игроке сбивало его образный ряд, ментальная фигура рикошетила, принимая форму Тунгусского метеорита. Вероятно, гипотеза о волновом характере материи, в глубине сознания, вызывала внутренний протест. Инженер пока не мог свыкнуться с идеей, что микроскопическая частица или сам он, Гарин Петр Петрович, или крупный материальный объект, пусть метеорит, пусть планета всего лишь волна:

– Как же насчет: Платон мне друг, но истина дороже?

– Две точки зрения на предмет и ожесточающая сердца свара вокруг земных благ – вот физиономия истины, коллега. Становилось ясно, что наступает ничья, и вдруг в феврале 27-го Гейзенберг делает совершенно неожиданный вывод, он формулирует, правда, оговариваясь, что таким образом хочет содействовать утверждению «копенгагенского духа» квантовой теории, принцип неопределенности. Согласно его воззрениям, одновременное измерение двух сопряженных переменных: положения и импульса движущейся частицы, неизбежно приводит к отрицанию точности. Чем более точно измерена координата частицы, тем с меньшей точностью можно узнать ее импульс и наоборот, то есть, абсолютное определение одной из переменных ведет к полному отсутствию точности при измерении другой. Неопределенность эта не вина экспериментатора, она является фундаментальным условием квантовой физики и характерным свойством каждого квантового эксперимента. Гейзенберг заявил, что пока справедлива квантовая механика, принцип неопределенности не может быть нарушен, таким образом, он провозгласил, что существуют пределы научного познания!

– Субатомные события могут быть предсказаны как вероятность различных исходов экспериментальных изменений?

– Да, законы квантовой механики имеют вероятный или статистический характер. Гейзенберг наиболее ясно сформулировал вывод о глубинном следствии из принципа неопределенности, связанный с отношением к причинно-следственным связям. Классический принцип причинности требует, чтобы каждому явлению предшествовала единственная причина, неопределенность полностью отрицает это положение. Причинная связь между настоящим и будущим теряется.

– Все блеф в мире обманчивом. Самое совершенное в нем небо, море, огонь, ежемнгновенно изменчиво. Материя и время одно и то же, как волновая и матричная теории, легшие в основу общей квантовой механики.

Собеседники, в разгар речевой эякуляции, похожие на обитателей другой планеты, устав твердить об очевидном, перевоплощались в обычную оболочку, присущую мужчинам среднего телосложения.

Аляске надоело бесплодное ожидание невозможного, она переступила лапами, смахивая уцепившегося в ее крутые бока кобеля – Чапли рухнул на почву. Аляска обернула морду, роняя мутные нити слюны, свисающие с сочных брыльев, безразлично заглянула в глаза таксе. У Чапли заныло сердце, взгляд этот отнимал последнюю надежду, Чапли задыхался. Вокруг цвел, благоухал стадион воздуха, а ему было душно. Собака повалилась навзничь, дергая уродливыми культяпками лап, словно педалируя ими серо-голубое небо, как делают жучки, неловко упавшие на спину, суча ножками пытаясь вернуться к привычной жизни.

– Что, брат, познал извечную трагедию отверженного горбуна? Ты, Чапли, лишен первостепенного элемента – красоты, той силы, что позволяет осуществлять желания, – сказал Гарин с улыбкой, длившейся разве что десятую долю секунды.

Чапли остолбенел: «Он жалеет меня! Как он посмел! Разве нуждаюсь я в подлой жалости его!» Пес перевалился на брюшко, встал, испепеляя «новое лицо» выражением сокрушительной иронии, заметной в упрямом наклоне головы, так присущем некоторым таксам.

– Пойдем домой, собачка, мамочка заждалась.

Ночью, когда наверху в спальне Борков стихли все звуки, Чапли прошел к большому зеркалу, украшавшему стену прихожей между входной дверью и ложным камином. «За что предопределено мне было родиться таким? Кто согрешил я или  родители мои? – Чапли тихонечко поскулил. – Причем здесь грех, я такой для того, чтобы на мне смешном, обездоленном явилось высшее дело, невидное другим, неведомое мне. Да, так. А у нее, наверное, кто-то есть. Он или лабрадор или королевский пудель. Обязательно королевский белый пудель, какая роскошь быть такой собакой». Чапли умственно изобразил себя кудрявым блондином – получалось недурно: гордый красавчик, утомленный вниманием толп поклонниц любых мастей и пород, преследовавших его на улицах, в скверах, здесь в доме Урсулы. Окончательно засыпая, он различил сквозь нежную дымку, где-то в заднем ряду растерянное лицо Гарина. Муж хозяйки выглядел чистокровным жесткошерстным терьером, он был, вот комедия, он был крепко привязан к ножке огромного фиолетового гриба, вознесшегося над лающей сворой…

¶

«Кучу» складывали из брусков графита, между которыми помещался уран и его оксид[10]. Управляли цепной реакцией кадмиевые стержни, поглощавшие нейтроны. Для увеличения интенсивности процесса ядерного деления стержни выводили из активной зоны.

Американцы строили чикагский реактор, главным образом, для выработки необходимого для бомбы оружейного плутония.  9 марта 1942 года Буш заявил Рузвельту: «То, что мы создаем, очевидно, гораздо более эффективно, чем мы предполагали в сентябре прошлого года». ФДР потребовал, чтобы программа «продвигалась вперед не только по собственной внутренней логике, но и, учитывая фактор времени». Летом 1942-го Рузвельт и Черчилль при личной встрече много часов посвятили «трубочным сплавам» (так англичане обозначали проект использования атомной энергии[11]). Рузвельт, проанализировав беседы, пришел к убеждению, что дела у немцев могли идти так же хорошо, как у англичан. Более того, президент Гарвардского университета Дж.Конант утверждал, что нацисты опережают Америку на год[12]. В июне 42-го президент США поручил военному министерству взять проект под свою опеку. Здесь в рамках корпуса армейских офицеров создали особый отдел, перед которым ставилась задача осуществить в совершенно секретной обстановке разработки в лабораториях и на полигонах. С августа 1942 года проект получил закодированное название «Манхэттен», его возглавил 46-ти летний полковник инженерных войск, знаменитый строительством здания Пентагона Лесли Р.Гроувс[13]. Военный министр Г.Стимсон курировал работы от администрации США. Для обеспечения секретности разработали целую систему прикрытия, многие высокопоставленные чиновники и военные, например, Нимиц[14] или вице-президент США Трумэн[15] даже не догадывались о ведущейся в стране научно-технической программе и ее размахе. Возглавлял службу контрразведки проекта полковник Борис Паш, сын митрополита Православной Церкви в США.

В сентябре 42-го в штате Тенниси, Оук-Ридже определили место для завода по расщеплению урана и города, рассчитанного на 80 тысяч человек. Второй город – научный центр Хэнфорд (на 60 тысяч жителей) начали строить в пустыне у реки Колумбия. Теоретические работы велись в университетах Гарварда, Принстона и Беркли. Гроувс предложил должность научного руководителя проекта американскому ученому Лоренцу, но тот, увлеченный разделением изотопов урана,  отказался от поста. Выбор остановился на Оппенгеймере[16]. Физик решил объединить всех исследователей в одной лаборатории в тихом провинциальном городке Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико. В ноябре 42-го правительство США выкупило здесь земельный участок. Подлинное практическое развертывание «Проекта Манхэттен» пришлось на первую половину 1943 года[17].

*       *       *

В просветах рощи на глади озера сверкали яркие блики дневного света. Спор между стихиями неба и воды рождал колеблющийся мир, дробивший безразличную реальность тверди. Чапли, стоя на крупной гальке, быстро макал кончик языка во влагу, лакая холодную воду. Рядом плеснула по поверхности озера Рыбка Золотая, легкомысленно дразня просящих, ее шаловливое настроение вызвало расходящиеся круги. Чапли задумался: «Приятно чувствовать, что ты существуешь, хотя бы в виде волны. Возможность осознавать это делает меня свободным, свобода моя не фигура речи, она материальна, как кус натурального мяса». Пес сглотнул, возбужденный центр голода приземлил полет собачьей мысли. Кутаясь в скользкую шкурку таксы, Чапли затрусил к людям, прогуливавшимся по живописной тропинке, связывающей лесной водоем с поселком Лейк-Форест[18].

– Моя мать вела свою родословную от более чем десяти пассажиров «Мэйфлауэра»[19], кстати, среди них попадаются предки семейства Рузвельтов, они тоже с этого рейса, – Урсула шла между своим мужем и Артуром Комптоном[20], прижимая к груди охапку желто-красных кленовых листьев. За ними плелся Чапли.

– Америка страна эмигрантов, кичащихся друг перед другом тем, кто из них причалил к земле обетованной раньше, как будто это подчеркивает какую-то особенную их заслугу.

– Вы извращенно представляете себе нашу нацию, Урхо. У нас дар, мы умеем ценить талант конкретного человека, его полезную энергию. Наше общество притягивает таких индивидуумов.

– Общество! Пожирателей чужих идей!

– Осторожней со словами. Как говорят у нас: будь вежлив с каждым, никогда не известно, кто попадет в число 12-ти присяжных, – из глаз Артура струилась беззлобная усмешка.

– Ваше замечание – колоритнейшая иллюстрация американского образа мышления: когда не действует пряник, используют угрозу. Я вообще недолюбливаю среднестатистического американца, он уныло добропорядочен и беспросветно эгоцентричен, разумеется, эта похвала не распространяется на присутствующих, – говорил Гарин, помахивая тростью в такт шагам.

– Провалиться мне на этом месте, если я не прав! Вас кто-то здорово рассердил, да? И оттого вы раздосадовали на кротких янки.

– Мой Урхо дуется на Ферми, а заодно на весь белый свет, ему пригрезилось, что Энрико чуть ли не задался целью исключить его из проекта.

– Что за фантазии! – не выдержал Комптон.

– Вы еще не слышали прелестную историю о моем последнем свидании с Бриггсом?

– Честно говоря, нет.

– Я вам расскажу. Вызывают меня в Комитет по урану, заводят в отдельный благоустроенный кабинет, где обнаруживаю двух милых розовощеких майоров. Жизнерадостные парни угощают меня табачком, заводят пустяшный разговор и как бы вскользь интересуются: не фашист ли я, разделяю ли демократические установления западной цивилизации, нравится ли мне музыка Вагнера и тому подобное. Я расстрелял всю имеющуюся у меня обойму аргументов, убеждая, что я лицо сугубо аполитичное и исключительно лояльное. Они сочувственно покивали головами, будто мерины, а на прощание предложили решить задачку, взятую из учебника физики для студентов первокурсников, проверяя мою компетентность. После такого незаслуженного чистилища меня допускают к Бриггсу. Он заявил, что поскольку я не гражданин США мой допуск к «секретным проблемам» будет существенно урезан и пожелал мне всего хорошего. Какова благодарность за усердные труды?

– Не принимайте близко к сердцу, бюрократия должна как-то оправдывать свое существование, поверьте, они не имели против вас ничего дурного, но как это связано с Ферми?

По раскрывшимся зонтам скучно забарабанили капли ноябрьского дождя. Сквозь редеющий лес стало доноситься шепелявое гудение мокрого шоссе.

Чапли поджал хвостик: «В сущности, жизнь моя не так ничтожна, я любим, своим бытием приношу радость другим даже таким, как мистер Борк. Чую, в нем таится масса интересного, приятного. Прощаю его, а возможно, и полюблю после. Отныне станем жить втроем душа в душу, они будут холить меня, носить на руках, а я отплачу им чистой беззаветной преданностью. Как это верно, как правильно потакать друг другу, разрушить барьеры эгоизма, фильтрующие лучшие наши устремления!». Песик, приотставший от спутников, поспешил на знакомый голос Гарина.

– Я убежден, за спиной Бриггса прячется Ферми. Весь недостойный спектакль – элемент организованной им травли. Неужели он возомнил, что я – манекен, соломенное чучело? Нет, я готов к драке: или я докажу свою значимость в мире физики или окажусь побитым, но не уклонюсь от забавы!

– Дорогой, тебе следует снизить потребление кофеина, он провоцирует приступы неукротимого пафоса.

«Ага, вот они за поворотом», – Чапли, часто-часто перебирая маленькими лапками, устремился через проезжую часть автострады…

Люди вздрогнули от жалобного протяжного визга тормозов у них за спиной, вонзившегося занозой в нутро.

– Чапли!

– Чапли, мальчик!

– Фю-фю-фю, собачка моя! – Гарин успел подхватить оседающую на почерневший от сырости асфальт Урсулу.

Мордатое чудище автотрейлера, скользя юзом в канаву безобидным бронтозавром, не дотянуло до увлеченных беседой пешеходов десяток ярдов. Окровавленный протектор левого переднего колеса рассказал свидетелям о том, какому герою они обязаны спасением.

Спи спокойно, славный Чапли, ты осушил неведомую тебе чашу до дна.

Кровавая драма в лесу каким-то неочевидным, не изученным еще физиологами ассоциационным образом разбудила в гранитной душе Петра Петровича нечто томительно-печальное, возмущавшее несущие конструкции его инженерской личности. Возможно, он впервые под воздействием высшей вести, для него было неприемлемо принятие понятия совести, усомнился в непогрешимости отдельных критериев своего я. Находясь в положении избранного, обладая недюженными психо-эмоциональными и интеллектуальными способностями, он, тем не менее, никак не мог испытать чувство полного и глубокого удовлетворения от своего существования. Каждый раз несомненный успех, как песок утекал сквозь пальцы. Такой исход подталкивал к дальнейшему движению, самой бессмысленной его разновидности: по кругу от себя к себе же. «Все дело в старомодном воспитании, может, следует опробовать иную тактику?».

Случай проверить догадки на деле подоспел скоро. На второе декабря 1942 года назначили пуск чикагского реактора.

– Мистер Ферми, вы можете уделить мне минутку?

– Сейчас некстати, Борк.

– Сэр, это архиважно, я обязан извиниться перед вами, я несправедливо подозревал вас… – окончание признания Ферми не расслышал за грохотом грубых ботинок техников по металлическому переходу над реакторным залом.

– Потом, все слова, ради бога потом, – замахал рукой Ферми. Он порывисто отвернулся от осекшегося Гарина и вдруг требовательно крикнул:

– Борк, ну что же вы, начинайте!

Инженер понял, что Ферми приказывает ему, ему Петру Петровичу Гарину переключить черный рубильник. Инженер потянул тугую рукоятку вниз до упора: «Сбылось сокровенное, мой слабый голос искреннего покаяния в злобной зависти услышан и в награду – Я вызволяю первородную Силу».

Опять пустое – отзвук его пенящихся мыслей ударил в белую штукатурку стены и осыпался. Где-то далеко, по другую сторону Небес вспыхнула алым, как на табло вокзала, надпись: «Ошибка, вывод неверный»[21].

Ток, пущенный рукой Гарина, оживил хрустящие сочленения приводных механизмов – кадмиевые регулирующие стержни задумчиво вышли из активной зоны. Освобожденные нейтроны безнаказанно принуждали тучные ядра к безудержному размножению новыми частицами, пошла первая рукотворная цепная реакция.

 

*       *       *

 

В ночь накануне Рождества супружеская чета Борков выбралась в оперу. Давали «Любовь к трем апельсинам». С вступлением Штатов в антигитлеровскую коалицию в обществе заметно изменилось отношение ко всему русскому. В кинематографе частенько эксплуатировали русский колорит. Простолюдины в американской глубинке, разглядывая пустое место на политической карте мира, с недоверием читали газетные публикации о сражениях на заваленных снегами полях страны, населенной табунами злобных косматых медведей[22]. Многие русофобы, в изобилии расцветающие в западном полушарии, прикусили языки, считаясь с явлением противоестественного союза.

Половины головного мозга Гарина, как у всякого типичного гуманоида были развиты неодинаково. Участок, отвечавший за математически точное конкретное осязание мира, ущемлял своего собрата, ответственного за эстетическое восприятие. Вследствие этой неизвестной посторонним физиологической особенности, надежно спрятанной в черепной коробке, инженер не мог долго сосредотачиваться на исполняемой музыке, то есть, конечно, он регистрировал слухом испускавшиеся инструментами и голосами звуки, но они в одно ухо влетали и, не оставляя следа в сознании, следовали наружу через другое. Чтобы постичь утонченно-парадоксальный марш Прокофьева, Петр Петрович попытался вникнуть в музыку с технической точки зрения: из каких нот сложена фраза, как эта фраза согласуется со следующей и почему идет теперь, а не раньше. Упрощая для себя задачу, он переложил ноты и гаммы на цифры и числа, а затем подверг их математическим операциям, сообразуясь с мелодией. Появился трансформер, сотканный из формул, отягощенных функциями и интегралами. «Если зашифровать звуки арифметическими знаками, можно сочинить любую музыку, и такая система стремится к идеальной бесконечности гармонии. В перерыве подзадорю Урсулу моими выводами», – Гарин знал, что жена, трепетно относившаяся к художественным формам, обязательно примется возражать, не замечая математической логики прекрасного.

Объявили антракт. Борки перешли в буфет. Гарин заказал себе рюмку портвейна, Урсула довольствовалась чаем со льдом.

– Как поживаете, Урсула?

– Здравствуйте, Борис, – ответила Борк удивленно ладно сбитому крепышу. – Как вы здесь?

– Служба.

– В ваши обязанности входит посещение театров? Простите, я не представила вас. Дорогой – мой старый знакомец Борис Паш, мой супруг Урхо.

Инженер лениво и небрежно протянул для рукопожатия ладонь в белой театральной перчатке.

Петр Петрович кисло улыбался, выслушивая дежурную белиберду, исподволь изучая упрямый подбородок Бориса. Его физиономические наблюдения привели к открытию, что они с Пашем чем-то похожи, особенно укрепляли Гарина в этом мнении какие-то неистовые порывы в глазах Бориса, под стать его верткой фигуре. Повинуясь неписанному космическому закону, согласно которому подобия притягиваются, он снизошел до беседы.

– Я помню, вы были скорее поклонником Гершвина, чем современных продолжателей музыкальной традиции.

– Это не так, Урсула, уверяю, я готов научиться понимать все вокруг беспристрастно. Если Дюк Эллингтон хорош, я не вижу причин, почему не может быть хорош Стравинский? Сущее представило себе мир разнообразным справедливым и незавершенным, просто мы в состоянии осознать крошечную толику его, неподвластное нашему скудоумию напрочь отвергаем.

Инженер внимательно слушал Паша, он не нашел в его высказываниях ни сарказма, ни иронии, казалось, Борис верил именно в то, что сказал.

– По-вашему, мистер Паш, окружающая действительность отнюдь не плод нашего внутреннего психологического естества? – произнес Гарин, будто строгая слова ножом.

– Действительность, реальность, Вселенная, эти категории шире человеческого понимания, наши представления о них ограничены, в глобальном масштабе они несостоятельны.

– Вы не верите в силу разума, в прогресс?

– Прогресс? Помилуйте, грубейшее надувательство, нечто сродни хождению во тьме из ниоткуда в никуда! Разум – вовсе дьявольская затея. Вкусив с древа познания «добра и зла», Адам вместо хвоста приобрел опаснейший инструмент, при помощи которого с человеком забавляется сатана. Нам же невдомек, что игры с люцефером меняют не его, а нас. Он так мастерски расставляет акценты, низводя представления о счастье, как о карусели удовольствий, вращающейся вокруг нас, что если человек вовремя не усмирит свой пыл или не сбежит в пустыню покаяния для обретения высшей свободы, свободы от своих заблуждений, то безвозвратно погибнет его рабом. Дьявол таким приемом лишает нас нашей земной миссии.

Пробренчал третий звонок.

– Дорогой, сейчас начнется.

– Урсула, иди, я догоню, редко встречаешь столь эрудированного господина, – буркнул Гарин, словно, оправдываясь.

– Как хочешь. До свидания, Борис, приятно было повидаться.

– Хорошего Рождества! Ваша любезная похвала пахнет соблазнительным сладчайшим ядом двуличной лести, – прибавил Паш, обращаясь к инженеру.

– Могу я предложить вам выпить? – Петр Петрович хотел загладить свою бестактность.

– Покорнейше благодарю.

– Что предпочитаете?

– Я не разбираюсь в вине, возьмите бутылку с яркой этикеткой. Вы, Урхо, очевидно, знаток, отчего одни вина бывают красными, а другие белыми?

– Если виноград давят до броженья, получается белое, если после – красное, или наоборот, я точно не знаю.

Мужчины присели в уединенном уголке.

– Что движет человеком материальное или духовное? – спросил Гарин, скорее демонстрируя учтивость, чем от любопытства.

– Человек движим любовью, прежде всего любовью к себе, к своим слабостям.

– Да, но бывает так, что сама Судьба бросает нас без какой-либо конкретной цели в совершенно чужие края, где же здесь наша воля, наш выбор?

– Нигде, – обронил Борис. – Хотите тест, чтобы определить закончена ваша миссия на земле или нет?

Петр Петрович почувствовал, как Паш вонзился в него колючим взглядом, будто лучом лазера, он не испытал испуга, парень все еще нравился ему, но что-то тут было не так:

– Я знаю ответ.

Паш озадаченно посмотрел в глаза инженеру:

– Какой вы проницательный!

Гарин уловил странный привкус тревоги в его восклицании.

– Скажите, Урхо, Лари – ваша настоящая фамилия?

Над столиком, за которым они сидели, воцарилась глухая свинцовая тишина.

– Не совсем понял вопрос.

– Аргентинцу больше пристало называться каким-нибудь Мигелем или Санчо, Урхо Лари отождествляется скорее с Лапландией, чем с пампасами.

– Я выходец с Огненной Земли[23], – сказал инженер, отсортировывая каждое слово, прежде чем произнести его.

– Снимаю шляпу перед вашим самообладанием, в столь щекотливом положении вы не утратили самоиронии.

– Кто вы?

– Борис Паш, полковник армии США, начальник контрразведки проекта «Манхэттен».

– Послушайте, вы нарочно устроили здесь шоу, чтобы околпачить меня?

– Мне нужно было присмотреться к вам.

– Зачем?

– Чтобы как следует копнуть ваши потроха, меня очень привлекают натуры скитальцев, жизнь их зависит от других, полагаю, пребывать в таком кошмаре, в самом деле, не сладко?

– Вы не иезуит?

– О, нет, я придерживаюсь ортодоксального Православия. А вы, надо думать, католик? Впрочем, не трудитесь отвечать – опять соврете.

– Выбирайте выражения.

– Зачем вы обиделись, говорят: люби человека с его недостатками, но никто не учит: потакай ему в неправде.

– Пожалуйста, оставьте этот тон.

– Вы стрелянный воробей, думаю, нет нужды утомлять вас объяснением прописных истин. Скажу только, что мы информированы о подробностях вашего бегства из Аргентины, на вас висит труп, это большая неприятность.

– Предлагаете индульгенцию?

– Ее нужно заработать.

– Такая ночь, а вы лезете с непотребностями!

– Да, или нет?

– Да. Да, да, да!

– Нервничаете, это от усталости. Борк, есть подходящая работенка. На вас возлагается ответственность уберечь мир от угрозы создания фашистами ядерного оружия. На самом верху опасаются, что германцы, опережая нас в исследованиях, подошли к критическому рубежу. Конечно, я не жду от вас проявлений патриотического восторга, но правительство США не забывает тех, кому предстоит прославить свою родину. Я не оговорился, после выполнения задания вы получите американское гражданство, ваше нынешнее жалованье сохраняется на все время операции, плюс, вам подкинут хорошее вознаграждение. В вашем распоряжении будет так же неконтролируемый фонд, который можете тратить в интересах дела.

– Может, я должен убить фюрера?

– Гитлер давно мертв, год назад его ликвидировали агенты Кремля.

– Кто же тогда с усиками разгуливает в кадрах кинохроники?

– Немецкие биологи в сотрудничестве с ботаниками вырастили нового Гитлера из пробирки. Он ходит, говорит, ест и даже выделяет, англичане засняли акт дефекации на скрытую камеру и теперь по анализам экскрементов стараются отгадать тайну клонирования.

– Какой прорыв в науке, а вы говорили, что прогресса нет.

– Вам, в скором времени, предопределено под вашим аргентинским прикрытием навестить край пастушек, фуникулеров и колокольного перезвона.

– Швейцарию?!

– Нам известно, что следующей весной или летом туда с лекционным туром наведается герр Гейзенберг. Америке нужна его голова, нафаршированная параноидальными физическим идеями.

– Вам доставить ее на блюде с яблоками или черносливом?

– Не воображайте себя Иродом, а Гейзенберга Иоанном Крестителем, он дорог целиком. В Берне на  четной стороне улицы Цветочной отыщите нашего человека, законспирированного под местного жителя. Вот его фото.

Гарин бегло взглянул на снимок:

– Он негр?!

– Нет, афро-американец. Можете полностью задействовать его. О вас будет знать резидент ОСС[24] в Европе Ален Далес, но в случае провала, не надейтесь ни на чью помощь, тень ваших зловещих подвигов не должна пасть на администрацию США. Для экстренной связи можете требовать от военных или дипломатов соединить с министром обороны Стимсоном, запомните пароль: 883980651763893. До Касабланки доберетесь загримированным под Гарри Гопкинса[25] вместе с президентом Рузвельтом, оттуда через Испанию и Францию в альпийскую республику. Более полные инструкции получите завтра, нет уже сегодня утром почтой. Желаю успеха.

– Спасибо, сэр.

 

*       *       *

 

В субботу 9 января 1943 года Гарин, в составе небольшой группы сотрудников Белого Дома во главе с Рузвельтом, сел в поезд на неприметной запасной стоянке в окрестностях Вашингтона. Поезд прибыл в Майами в понедельник утром, вечером летающая лодка-самолет компании «Панамерикан» начала серповидный обходной маневр, двигаясь южным путем к Африке, пролетела над старинной французской крепостью на Гаити. Петр Петрович ностальгически рассматривал тропические джунгли Суримана, увидел Амазонку, выбрасывающую коричневые мутные воды в синеву океана. Пролетая над бразильским портом Белем инженер, оставляя пальцем след на запотевшем иллюминаторе, сосчитал число торговых кораблей. Сопровождаемый луной гидроплан приводнился в Британской Гамбии. Необычных туристов, пряча от посторонних глаз, доставили на борт крейсера «Мэмфис» для ночлега.

Гарина, превращенного косметологами в Гарри Гопкинса-2, не пригласили на ужин при свечах в кают-компании, а провели в каюту второго помощника капитана.

– Не надо зажигать свет, – услышал инженер голос, обращенный к нему из глубины.

– Кто здесь?

– Я ваш двойник, то есть, я подлинник, а вы моя копия.

– Гарри Гопкинс-1?

– Он самый. Нас не должны видеть обоих сразу. Вам накроют здесь, а я пойду наверх.

В дверь постучали.

– Ну-с, не скучайте. – Гопкинс-1 покинул Гопкинса-2.

Утром кортеж автомобилей мчал ФДР с двумя Гопкинсами и другой челядью в аэропорт города, где путники загрузились в «Дуглас С-54», взявший курс через Атлантику на Касабланку[26]. Гарина в целях конспирации заперли в узкой авиа уборной. Прошло два томительных часа, прожитых инженером в корчах на стульчаке, прежде чем о нем вспомнили. В туалет втиснулся Гопкинс-1:

– Я сообщил о вас Франклину, он пожелал встретиться с вами. Хочу предупредить, слова президента следует воспринимать как звуки, ибо смысл в них почти всегда многозначительный, а ценность неуловима, если он говорит «да», то это половинчатое «да», из-за которого выглядывает «нет», если он отрекается, то и отречение его условно. Не расслабляйтесь, произведите на него впечатление, но не затмевайте его, он этого не прощает. Ваш выход, сударь.

В салоне самолета Гарин застал атмосферу всеобщего благодушия и умиротворения. Члены делегации, пораженные глубочайшим сном, были привязаны широкими ремнями к креслам. Рузвельт, обмахиваясь сливовой ветвью, изучал подшитые скоросшивателем бумаги. Его парализованные ноги заботливо укутывал клетчатый шерстяной плед. Через проход по левую руку от президента Донован[27] с закрытыми от наслаждения глазами трагически вымучивал на виолончели сонату. Камерная обстановка, как нельзя лучше, располагала к изысканному общению.

– Я много наслышан о вас, Борк, устраивайтесь поближе.

– Находиться в вашем обществе почетно для меня, хотя, как правило, я презираю людей. – Глаза Гарина блеснули сумасшедшим юмором. – Над чем работаете? – инженер едва не прибавил «коллега», но вовремя спохватился.

Его забавляло, что он бывший Верховный Диктатор запросто сидит напротив реального властелина, если не полумира, то точно одной его трети.

Рузвельт хлебнул шоколаду, задиристый тон собеседника не отнял у него ни вежливости, ни спокойствия:

– Сегодня вечером меня ждет встреча с летчиком, замаскированным под премьер-министра Великобритании[28], но размышляю я о другом. Как быстро мы привыкаем к чудесам, подумать только, сорок лет назад братья Райт подняли в небо первый самолет, а сегодня я первый президент США, покидающий свою страну на воздушном корабле, более того, я первый президент, оставляющий территорию Америки во время войны и второй после Линкольна, посещающий зону боевых действий. Вам кажется это пошлой бравадой, я же скажу: бо есть поступь Нового Времени, одним махом ломающего традиции, так устроена жизнь, если вы видите.

«Каков! Любую банальность умеет вывернуть наизнанку, сделать весомой», – понял Гарин, смиренно поджимая губы:

– Разве люди хотят опрокидывающих устои перемен?

– Неверный подход, неверный. Можно ли руководствоваться желаниями людей? Мы, человечество, как это ни прискорбно, не можем быть пупом мироздания. За двадцать веков сознательного существования, мы не создали новых базовых идей, лишь как автоматы перетасовываем имеющиеся духовные законы, полученные, надо понимать, из-вне человеческого разума.

– Как же вы собираетесь организовывать планетарную жизнь в вашем Новом Времени?

– Возможно, следует попробовать установить новую всеобщую справедливость – всеобщую стандартизацию мыслей, моды, духовных понятий, оценочных критериев, социальных благ, прав личности и персональной ответственности перед социумом в ущерб традициям.

– Как это гадко, убогое индустриальное рассуждение, что при всеобщем единообразии жить стало бы удобней, нет, мистер президент, жить стало бы тошней. Я догадываюсь, что в качестве инструмента для достижения этих целей вы используете деньги, но деньги не универсальны, они постоянно дают сбой, когда входят в противоречие с моралью. Пример у вас под ногами: массовое убийство с деловой расчетливой организацией, где все прокалькулировано[29]. Как увязать злато с моралью, вы знаете?

Рузвельт громко высморкался, потом долго надсадно кашлял:

– Подхватил инфлюэнцию, в самолете, несмотря на их мнимую герметичность, гуляют сквозняки, вы не находите?

«Он ведет себя как на карнавале – паясничает и дурачится, и это вождь, выбранный людьми, попавшими в исключительную ситуацию».

– Я невосприимчив к простудам, – скромно обронил инженер.

– Ваш голос, Борк, звучит настоящим протестом против гнета материалистической цивилизации, вы не читали Освальда Шпенглера «Закат Европы»[30], ваши мысли схожи?

– С меня хватило Ортега-и-Гассета[31].

– «Восстание масс»?

– Кажется. Насчет протеста, вы заблуждаетесь, мой голос – рупор, рупор того, кто говорит: «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение»[32], «вымыслы человеческие ненавижу»[33].

– «…, а закон Твой люблю» – таково окончание строчки. – Рузвельт вдруг выбыл из разговора, провалился в себя.

Петр Петрович глядел, как далеко внизу ветер срывал верхушки со встающих волн, рассыпая вокруг сплошной водопад брызг.

– И что теперь делать? – президент США пошевелил веткой, нарушая позу истукана.

– Смириться: какие мы есть – это правда, а какими должны быть – ложь. Устройство всяческих цивилизаций и формаций чепуха и похвальба, господство над миром – бред душевнобольного. Небо, оно одно знает законы и причины и не в воле человека путь его, «не во власти идущего давать направление стопам своим»[34].

Похоже, ФДР не понял слов инженера, или смысл их был закрыт от него. Он закончил ничего не меняющий спор, когда самолет проносился над белыми тюрбанами Атласских гор:

– Мы все идем к тому, чтобы научиться большему, на этом пути, я уверен, нам нечего бояться кроме самого страха.

Донован дожал до финала скрипучую пьесу:

– Гопкинс, где мы?

– Подлетаем.

На взлетном поле президента ждал сын Эллиот с бронированным автомобилем наготове, вся компания устремилась к месту конференции в отель «Анфа».

 

*       *       *

 

       Гарин щелкнул зажигалкой, высекая огонь. Голубоватое пламя озарило тесную ледяную нору, пропахшую за дни, коим он потерял счет, его испарениями и нечистотами. В бок упиралась разрезанная, с застывшей кровью туша каменного козла, застрелянного им с близкого расстояния до того, как началась непогода. Буран в горах страшная опасность для путника, ему ничего не оставалось, как закопаться в сугроб, прорубая в вечном льду некое подобие пещеры. Инженер не знал: наверху день или ночь, не знал он, сколько метров снега над ним и закончился ли метеокошмар. Вздыхать, единственное, что оставалось ему. «Новая триумфальная веха моей жизни. Пора выбираться из склепа», – Петр Петрович стал ножом ковырять ледовую корку. Пальцы отказывались подчиняться, нож то и дело вываливался из рук. Гарин дал себе передышку: «Ничего, разогрелся немножко. Нет, господа, не верю, что этот наст мой потолок, мой еще не придуман. Кем не придуман? Мной и не придуман, если я приму, что этот саркофаг для меня – так и будет, а я этого не принимаю, слышите, вы, не принимаю! Надо откапываться. Надо, надо и еще раз надо, если тысячу раз повторить «надо», полегчает или нет?» Инженер прорубил отвердевший слой и теперь ладонями, как совками разгребал массы слежавшегося снега. Он засуетился, торопясь наверх: «Ну, ну же, вот он свет, ура!» Гарин вытащил тело из дыры на поверхность планеты. Его встречало небо в холодном огне восхода с бегущими по нему перистыми облаками произвольной формы. «И пусть они неправильные, зато движутся, значит, живут, и я жив, жив!!»  

         Гарин ощутил терзающий голод, с наслаждением гурмана он рвал вставными клыками мясо невинно убиенного козла. Замороженный белок, оттаивая в желудке, питал Петра Петровича витаминизированными калориями. Доглодав бедро, Гарин швырнул кость в глубокую пропасть, отделявшую его от сиятельнейшего Монблана. Инженер захихикал, представляя, что граф Монблан, пожалуй, мог принять его хамскую трапезу за непристойное панибратство.

       – Потерпите, сэр или мсье? Скоро закончу свой пир! – кричал Гарин горе. – Получай, на тебе еще! – неистовствовал инженер, бросая в сторону прекрасного Монблана объедки.

       Гордец не отвечал.

       – Мало? Жаждешь исповеди? Рассказ плута и греховодника развлечет тебя? – Гарин ронял слова в морозную бездну, отражавшую их затяжным эхом по гребням Западных Альп.

       Гарин приставил ладонь к уху:

       – Не слышу! Молчишь, Каменный Исполин! Твоя взяла!

       Пик полыхнул хищным лиловым огнем, подсвеченный мириадами ватт сокрытого за красавцем солнца. Инженер оцепенел, он испытал священный страх, обесценивающий все земное – сверкающий Монблан, наверное, так должен выглядеть конец света – торжественно и гармонично. Гарин издал восхищенный языческий вопль, смешавший в себе первобытный ужас и первородный грех, он пал на колени, думая, что сей миг все кончится, утренний свет разложит его ничтожный организм на составные молекулы. Гарин стоял, не двигаясь с места, а мир вокруг продолжал вертеться, вовлекая его в свою вечную игру.

¶

Берн. Улица Цветочная. Петр Петрович, отгоняя от себя журналом «Моушн Пикчер» тяжелых после спячки весенних мух, дефилировал по четной стороне. Зайдя в зоомагазин, долго наблюдал сквозь клетку с птичкой-синичкой, подвешенной возле витрины, за участком тротуара и мостовой напротив. Он узнал Фернандо Дэвиса, агента Паша, по большому кожаному футляру, укрывавшему все туловище, наружу через специальные отверстия торчали ноги, руки и голова. Гарин догнал человека в футляре и как бы невзначай подтолкнул его, агент сразу понял, кто перед ним:

– С благополучным прибытием, сэр.

Инженеру приглянулось чистое выражение лица своего будущего сотрудника. В нем не было ничего нахального или простецко-идиотического, что зачастую можно уловить в представителях национальных меньшинств; приятно-незаметное выражение, свойственное корректному и чинному негру, знающему свое место.

– За кого вы голосуете?

– Обыкновенно, за республиканцев[35].

– Вы нравитесь мне, мы сойдемся, – сказал Петр Петрович смутившемуся от похвалы Фернандо, предлагая ему взять свою поклажу.

Гарин поселился в отеле «Калифорния». Хозяин гостиницы, выведя несложную аксиому, что выходцы с Американского континента замечают знакомые названия, таким образом привлекал заокеанских туристов.

От одного шустрого пастора, постоянно нелегально шнырявшего между Швейцарией и Берлином, знали, что появление Гейзенберга неизбежно.

– Пастор, почему вам удается безнаказанно нарушать рубежи Рейха? – спросил как-то Гарин пастыря.

– Для меня держат открытым «окно» на границе.

– Понятно, но для чего?

– Еврейский вопрос.

– Что вы говорите!

– Некоторые близкие к верхушке СС меняют значимых евреев на выкуп. Обмен происходит в пастеральной Швейцарии.

– Деньги, какая мощная силища – выламывает пограничные столбы даже вокруг освобожденной от коррупции Германии.

– Не просто деньги, а деньги с запашком страха. Никто не знает, чем кончится эта канитель с расовой чистотой, а спасение человека, пусть в такой форме, мостик в будущее, если в нем не окажется места национал-социализму.

Гейзенберг объявился ярким солнечным днем, оптимистически утверждающим свежесть расцветающей природы. Гарин и верный его Фернандо выследили немца в Давосе[36]. Известный физик остановился в «Бельведере». Инженер был готов войти в контакт с чудоковатым ученым, выглядевшим как бродяга в коротких тирольских штанишках, полосатых гольфиках, весь скраб его умещался в замусоленном рюкзачке, недаром портье долго размышлял прежде, чем отвести ему номер. Но Гарина смущала юркая особа женского пола, неотступно следовавшая за Гейзенбергом. Гарин устроил засаду в номере над апартаментами знаменитости. Фернандо в наглухо застегнутом футляре прятался в саду гостиницы, содрогавшемся в такт грохота духового оркестра.

Еще в Цюрихе, глядя поверх черепицы городских крыш на колышущиеся изумрудные луга горных пастбищ, инженер поинтересовался у Фернандо:

– К чему столь вычурный наряд, дружище?

Агент нахмурился, как будто, Гарин спросил у него взаймы:

– Думаете, легко годами изображать из себя уроженца кантона Валэ, если вся твоя родня несчастные рабы, вывезенные алчными эксплуататорами из Юго-Западной Африки?

– Я счел бы это непосильной задачей.

– Первое время я выходил из дома только в темноте, шарахаясь от каждого освещенного пятачка, потом где-то вычитал, что если представить себя чемоданом или, скажем, портфелем, то у посторонних не возникнет на ваш счет никаких, даже смутных ассоциаций. Так и случилось, местные абсолютно не склонны признавать во мне одушевленный предмет!

– Вот оно что. – Гарин подумал, не заказать ли себе такой чехол, но, мысленно вообразив, как будут смотреться два футляра на ножках, захохотал.

Фернандо, приняв смех в свой адрес, трагически задрал голову к причудливой вершине Кренцэггом.

¶

Без четверти девять утра Гарина потревожил солнечный зайчик – сигнал, подаваемый Фернандо с улицы. Инженер, облаченный в туристическое платье, не мешкая, спустился в вестибюль. Он различил спины Гейзенберга и его спутницы, двигавшиеся к железнодорожной станции.

Физик с женщиной, затем Гарин и Фернандо купили билеты на «Ледниковый Экспресс» – поезд, совершавший обзорный рейс по маршруту: Давос – Сант-Мориц – Кур – Андерматт – Бриг – Церматт. Семь с половиной часов мимо вековых елок, из-за которых высовываются высокоблагородные олени, крошечных деревушек со старинной церковью посредине, через 291 мост над кипящими горными речками, по 91 тоннелю, прорубленному в толще альпийской породы. Превосходный идиллический отдых, но не для Гарина, Петр Петрович возбуждался на выполнение задания.

За обедом в вагоне-ресторане Гарин уселся за столик Гейзенберга и вертлявой фрау, имевшей манеры бойкого паренька. Фернандо коптился в прикрытии за стойкой бара.

Немцы ели, тщательно пережевывая пищу, словно выполняя работу. По их сосредоточенным лицам невозможно было догадаться: нравится им еда, или они вовсе не различают вкуса. Такой автоматический подход к принятию пищи портил аппетит Гарину, он сердился. Положение исправили белки, имеющие обычай прыгать по деревьям, распуская свои искристые хвостики.

– Боже, они совсем ручные! – умилялся Гарин зубастеньким мордочкам. Белочки пробирались ближе к вагонам, протягивая пассажирам лапки с орешками. – Хорьки угощают нас!

– Это не хорьки, – заглотил наживку Гарина нетерпящий неточностей Гейзенберг.

– Кто же? – инженер в трепетном восторге положил свою ладонь на руку Нобелевского лауреата.

Фрау обомлела от такой простоты общения, она перестала жевать, не сводя настороженных глаз с Гарина. Гейзенберг как-то болезненно скукожился от гаринского прикосновения, неловко выдернул свою руку, расплескав при этом из бокала вино:

– Белки, – сказал он апатично.

– Здешнее вино излишне терпкое, рекомендую попробовать горькой швейцарской настойки, удивительно располагает к соитию с миром. Будем знакомы, Карлос Вега, ювелир.

– Еврей? – спросила, словно плюнула кислотой незнакомка.

– Увольте, я сочувствую великой борьбе великого немецкого народа.

– Не мелите чепуху! – воздух задрожал от напряжения в ее голосе. – Никакой вы не ювелир.

Гарин любовался костлявыми запястьями женщины:

– Мадемуазель права, я, скорее, скупщик бриллиантов.

– Я вам не французская потаскушка, – она издала магнетический короткий смешок. – Мое имя Хильда ван дер Зейдлиц, обер-штурмбанфюрер СС.

Петр Петрович привстал со своего дивана:

– Какая честь! Разрешите заказать вам за мой счет на десерт яблочный пирог с мороженным?

– Исполняйте.

Гарин вызвал официанта.

– Гейзенберг, – односложно представился немец.

– Сам отец квантовой механики?

– Разбираетесь в физике? – уточнил Гейзенберг.

– В свое время я закончил физический факультет университета и даже пострадал из-за пристрастия к вашим идеям.

– Мои идеи. Я гениален, но я только человек – биологический примитив, наделенный способностью математического анализа, как счетная машина, и идеи мои не закономерны. Совокупность многих внешних и внутренних обстоятельств позволяет мне прозревать, открывается нечто, что я могу переместить в наше измерение.

– Разве не вы придумали матричную теорию?

– Я придумал! Сладкое заблуждение. Честнее сказать, я осмыслил Его идею, выступил проводником Его идеи.

– Чьей?

– Вы не с Луны? Творца идей, разумеется. Он манипулирует людскими помыслами, и мы послушно, даже не осознавая, выполняем его команды.

– Намекаете на Бога?

– Слышу в вашем вопросе испуг тленного перед вечным. Напрасно дрожите, хотя страх наше естественное состояние. Бог всегда справедлив и всегда прав, несмотря на наше мнение о Его справедливости. Человек думает, что прав, на деле постоянно путается в заблуждениях, животное руководствуется незамутненным инстинктом и не раздумывает о правоте. Человечество, таким образом, пребывает в равноудаленной позиции от Творца и от червя. Господь устанавливает Законы, червь аккуратно их соблюдает, а гомосапиенс сомневается: как жить по правде или по инстинкту? Не от сатаны ли эти сомнения? Вот, что тревожит меня.

От слов физика дохнуло ужасом, так он их произнес.

– А я ничего не хочу осознавать, я знать ничего не желаю кроме одного – Германия превыше всего! – выкрикнула Зейдлиц.

Дама в шляпке с густой вуалью за соседним столиком негодующе звякнула пустой чашечкой о блюдце.

Провожая Гейзенберга и Зейдлиц в вагон, Гарин задержался около Фернандо:

– Не заметили ничего подозрительного?

– Нет, нет, сэр, ничего.

Прибыли в пункт назначения. Церматт крошечный городок на высоте 1620 метров, стиснутый со всех сторон горами, никакого автомобильного движения – только кони, только люди и велосипеды. Гостиница под стать населению – маленькая, деревянная, ароматно благоухающая древесиной.

Инженер с удовольствием зарылся в разобранную горничной необъятную кровать. Всполохи потресковавших углей в камине очерчивали сумрачную монументальную мебель, утверждавшую тон старой фешенебельной Европы. Обстановка надежности располагала к полноценному ночному отдыху.

Петра Петровича разбудил робкий, но настойчивый стук в дверь.

– Кто здесь? – хриплым ото сна голосом спросил инженер.

– Отоприте, господин, важное сообщение.

Гарин в мягкой пижаме, в ермолке с кисточкой поплелся открывать: «И здесь нельзя скрыться от печальной действительности». Он впустил даму под вуалью.

– Женщина, в такой час?

– Сядь, Петр, – жестко приказала она на чистейшем русском.

У Гарина закружилась голова, добропорядочное убежище сразу же превратилось в тесную темницу. Что-то подсказывало ему: произошла катастрофа.

– Сударыня… нет, у меня нет слов, – инженер лег в постель, укрываясь толстым одеялом, как щитом.

– Значит, мы понимаем друг друга?

В ответ Гарин натянул одеяло на макушку, дама отогнула край, освобождая лицо Петра Петровича.

Наступила длительная пауза, она означала только одно – новый крах инженера Гарина, убеждающий его победителей в правоте.

– Сейчас не время о пустяках, мы знаем, что вы охотитесь за Гейзенбергом, нас он тоже интересует. Я, от имени советского командования уполномочена предложить вам сотрудничество с Главным Разведуправлением Красной Армии.

Гарин молчал, стеклянные неподвижные черные глаза признавали его согласие.

– Гарин, завтра вы сопровождаете Гейзенберга до высокогорной панорамной площадки, не отходите от него, если понадобится – применяйте силу. Эсэсовку беру на себя. Не хотите отметить добровольное вступление в ряды РККА?

На прикроватном столике дежурили ваза с фруктами, цветы и серебряное ведерко, где сохранялся в колотых кусках льда брют.

– Эй, да вы не умерли там?

– Уходите.

¶

Утром окрестности укутались молочным туманом. Бухнула пушка – пальбой пытались рассеять тучи. Ватага отсыревших лыжников зябко ежилась на станции канатной дороги. Подошли навьюченные горнолыжными аксессуарами Гейзенберг, Гарин, сверкающая белизной костюма на фоне загорелого лица Зейдлиц, дама под вуалью и Фернандо, на этот раз в футляре небесного цвета.

Неожиданно из-за горы Маттерхорн ударило солнце, люди увидели, как по восьмидесятиградусному склону медленно ползет вагончик.

Спортсмены шумно ворвались в фуникулер, не заметив короткую драку на платформе, в ходе которой завуалированная дама запихала Зейдлиц в нижнее – багажное отделение вагона. Фернандо впрыгнул туда же. Гарин увлек Гейзенберга в начавший движение фуникулер, вагончик дернуло и их прижало друг к другу, как от толчка в такси. Гейзенберг не торопился отлепиться от гаринской фигуры. «О! Я не рассчитывал зайти так далеко», – инженер повернул голову к широченному толстому стеклу окна, рассматривая на склоне строй высоких роз с кудрявыми от влажного воздуха лепестками цветов. До границы снеговой линии подвесной экипаж провожало нежное церковное пение, оглашавшее пределы под ними.

– Господин Гейзенберг, нас могут превратно истолковать.

– Молчите, не нужно слов, слушайте свой внутренний дух, он подсознательно подскажет, совпадает ли ваша жизнь с вашим Я.

– Зельда, она…

– Она приставлена ко мне охранником и довольно о ней. Думаете, что согреваете на своей груди одинокого Гейзенберга, нет, вы утешаете другого обделенного любовью. У меня отняли имя, переодели в чужие одежды, меня все время ставят в ряд, принуждают делать «как все», отнимают привилегию самореализоваться. Ответьте мне, добрая вы душа, правильно ли так? Или действительно только Создатель имеет право «творить», а не тонущий в мерзостях человек?

Инженер попал в затруднительное положение. Распахнутой ладонью он ласково погладил морщинистый теплый череп, склоненный на его плечо.

– Как же вы не Гейзенберг, что же вы такое?

– Вам нужно знать это?

– Невыносимое томление …

– Я физик Рунге, в Швейцарию меня заслал Мюллер[37] под видом Гейзенберга. В СС рассчитывали, что на меня, то есть, на Гейзенберга клюнут англичане или русские. Наверху, на площадке нас поджидает горнострелковая группа захвата СС, головорезы Скарцени[38]. В IV отделе РСХА[39] мастерски проворачивают многоходовые комбинации.

Усилившаяся возня в багажном отсеке заставила Гарина, с повисшим на его руке Рунге, заглянуть за борт люльки. Они были невольными зрителями, как с товарной палубы фуникулера выпал негр, застегнутый в голубой футляр. Он долго пикировал на дно усеянного волунами ущелья, где разлетелся на тысячу мертвых осколков.

– Отплачу вам своим признанием, я не Вега, загримированный Гарри Гопкинсом. Меня зовут Петр Петрович, инженер.

Стоя в обнимку, они более не проронили ни звука до конца восхождения: лже-Гейзенберг и псевдо-Гопкинс, какая призрачная честь – играть чужие роли.

Двери распахнулись, лыжники, переполненные адреналином, бросились к слаломной трассе. Из нижнего купе выкатился клубок царапающихся, грызущихся, визжащих женских тел. Гарин огляделся. Со стороны трехсотметрового спуска к обзорной площадке мчалось, брякая оружием на кочках, отделение железноголовых егерей в развивающихся маскировочных халатах. Инженер пристегнул лыжи.

– Помогите мне, Гарин! – воззвала к нему русская.

– Да на кой вы мне сдались! – инженер согнул ноги в коленях, наклонил вперед корпус и оттолкнулся палками.

Скорость возрастала с каждым метром, он выписывал широкие замысловатые виражи, выбивая из наста снежные брызги. Гарин бесшабашно летел вниз, слыша свист секунд у виска.

Автоматные очереди оскорбили высокогорное безмолвие, немцы били на ходу, в азартном движении с трудом удерживая нервные пистолеты – пулеметы Эрма. Огонь велся неприцельно, он скорее предупреждал, как собачий окрик «HALT»!

Свинцовая свистопляска подстегнула даму, запутавшуюся в собственной вуали испытать более решительные методы борьбы. Упрямо бодаясь, она выхватила из-под оберштурмбанфюрера СС лыжную палку и как копьем проткнула острием лодыжку Хильды. Зейдлиц по-бабьи ойкнула, прекратила сопротивление, зажимая руками рану. Русская разведчица изъяла свое архаическое оружие из ноги супостатки и понеслась вдогонку за инженером.

Немцы, скрещивая лыжи, затормозили возле рыдающей Зейдлиц.

– Стреляете, убейте ее! – вопила она.

Егеря с колена полосовали спуск длинными очередями, но вследствие некоего искривления пространства, наблюдающегося в горных ландшафтах, их старания оказались тщетными.

Дама настигла Гарина в приюте №2[40], в дощатом срубе над родничком, скользком от сырости, поседевшим от лишайника.

– Опять вы! – крикнул Петр Петрович, он не собирался скрывать своего крайнего раздражения.

– Вы отпустили Гейзенберга – это предательство, измена и по законам военного времени вас ожидает петля.

– Если я скажу, что вы мне надоели, это будет очень, очень далеко от истины. Я взбешен и вашим дурацким появлением и тем, что произошло. Шельга вас подослал? Мрачный гуманист. Всегда держался подальше от радетелей за общественную мораль – нет людей более опасных, чем эти супчики.

– Не заговаривайте мне зубы Шельгой, иначе я сейчас же продырявлю тебе башку за Гейзенберга, – дама выпростала из-за спины побелевшую от нетерпения левую кисть с пистолетом «ТТ».

– Дура! Вас, красных ищеек, облапошили. Это был не Гейзенберг – приманка для простофиль!

– Замолчи! Продажный ублюдок, американский лизоблюд.

– Ты сказала продажный? – хилая хибара чуть не опрокинулась от мощного гаринского хохота, он явно пренебрегал угрозой смерти от руки соотечественницы. Она выстрелила. Пуля чиркнула по носу инженера.

– Сильна, мать, – только и смог сказать Петр Петрович.

– У тебя нос отклеился, Гарин.

– Он не мой, силиконовый протез. Американцам взбрело в голову вылепить из меня Гопкинса.

– Я распознала тебя с первого взгляда, Петр.

– Да, кто же вы такая?

– Сперва о Гейзенберге.

– Мюллер спланировал операцию против вас и нас. Под видом Вернера подсунули физика Рунге, рота почетного караула СС была приготовлена для пышной встречи.

– Когда ты узнал об этом?

– В фуникулере Рунге проникся участием к моей персоне и сам все сболтнул.

– Как понимать «участие»?

– Возможно опустить сей вопрос?

– Отвечать!

– Оказывается, что худо-бедно, я еще способен внушать определенным меньшинствам сексуальное влечение.

– Что? Ты? – нечто задрожало в гортани русской, но тут же унялось, она опустила ствол.

– Напрасно вы так, местами я еще совсем недурен, – внезапно обиделся Гарин.

Дама широким жестом откинула порванную кое-где во время схватки вуаль.

– Признаешь?

– Нет. Нет, нет … А! – Гарин зажал ладонью себе рот, плюхаясь в гамак, растянутый над очагом.

– Узнал.

– Зоя …

– Тс, теперь Соня[41].

– Да, какой удар! И ты большевистская шпионка? Но как, зачем?

– Перед войной дела моего мужа расстроились, он не нашел ничего умнее, чем вышибить себе мозги. Тело мое не то, что прежде на этом капитала теперь не составишь, я пошла в советское посольство, предложила услуги. В 41-ом меня приписали к группе Шандора Александровича Радо. Деньги, паек, надежда на обеспеченную старость[42].

– Цинизм не изменил тебе.

– С годами в людях кое-что меняется, но их стержень, внутренняя константа, увы, сохраняется. – Зоя замолчала, только все щелкала и щелкала крючком предохранителя: «чик-чик».

– Ты не отпустишь меня.

– Словно читаешь мои мысли.

– Это несложно.

– Хамство, скорее, предвестник слабости.

Задний карман брюк, надетых на Гарине, отягощал закадычный смит-и-вессон, но инженер запретил себе думать, что способен пристрелить Зою, хотя одиннадцатилетие островного рая и пуля, оторвавшая ему искусственный нос, выступали серьезными доводами в пользу противного. «В какую гиблую яму я себя загоняю. Что это, малодушие или путь к прозрению? Не знаю, надо испытать и это».

– Mava[43], я твой с потрохами, как прежде, как всегда и во веки веков.

Женщина устало закинула ногу на ногу:

– Возьми, – она вручила ему дешевый медальон на цепочке с откидывающей крышкой.

Гарин нажал на кнопку, на инженера смотрело с фотографии родное лицо Зои, лет на десять моложе, чем теперь.

– У тебя далеко носовой платок, мне нужно осушить глаза.

– Ха-ха-ха, какой ты, Гарин, все-таки дилетант. Принял конспирацию за сентименты, ха-ха-ха.

– Тогда объясни мне сиволапому  столь трогательную символику.

– На обороте снимка записан парижский адрес, по нему, когда переберешься во Францию, свяжешься со мной или с тем, кто выйдет на связь вместо меня.

– Скажи мне, Зоя, как получается, что мы так долго скитаемся, живем какой-то ирреальной жизнью, невозможной для нормального большинства?

– Что с тобой, ты в порядке?

– А ты в порядке?

– Я – в порядке.

– Ты в порядке, я в порядке, у всех все в порядке, а кругом такая пакость, отчего?

– Брось, Петр, философствовать, побольше хладнокровия, – советовала Зоя голосом, потерявшим любые оттенки интонации.

«Кукла, может все-таки придушить ее?»

¶

На арендованном автомобиле Гарин добрался до Лозанны. Дальше, избегая встреч с человеками, он обогнул Женевское озеро с юго-востока. Поздним вечером инженер прокрался сквозь городишко Шампери. Как во всяком замкнутом населенном пункте жители здесь не питали доверия к чужакам, Петру Петровичу приходилось проявлять дьявольскую осторожность, проползая по сточным канавам мимо домов тихих, но жестоких в борьбе за свое сонное благоденствие швейцарских обывателей.

Следующей ночью инженер начал переход через хребты Западных Альп в Савойю. Поход, требовавший альпинисткой сноровки, истощал силы. В три утра Гарин лег в снег, хватая его пересохшим ртом. В воронке белого лунного света дрогнул силуэт с ружьем за плечом; в двадцати метрах стоял швейцарский пограничник, старая маузеровская винтовка целила в тусклую звезду. Наверняка он был резервистом, в гражданской жизни прилизанным молодым человеком с притупившимися от сытого благополучия инстинктами, как такой тип поведет себя в сложившейся обстановке? Они оба размышляли, как поступить;  сделать вид, что ничего не происходит, или вступить в поединок. Гарин предоставил выбор противнику. Он поднялся, загородил спиной тропинку на Францию, давя в себе страх, но затылок его захолодел. Служивый потянул винтовку за ремень. Он видел нарушителя правил, но враг ли тот ему лично, может, при других обстоятельствах они расстались бы приятными знакомыми, какую лепту он внесет убийством странника, и что это будет значить для него? Он искал ответа, который придал бы ему твердости, но получал взамен новые и новые вопросы.

Нежный пух запорошил следы Гарина.

¶

       Что есть любовь – всепрощение, сострадание, милосердие, бескорыстие, общественная польза, жалостливое сюсюканье, строгий рационализм, суровое наказание ради спасения иль совмещение перечисленных и многих других качеств созидает храм Любви? Каждый составляет рецепт ее формулы под свой вкус.  Неизвестно, чем руководствовался Монблан, может быть, принял слезное поклонение инженера, он послал к Петру Петровичу двух ангелов, снизошедших в форме французских жандармов. Взявши впавшего в горячку Гарина под локти, они свели его в благоухающие женственные долины прелестной Франции.  

 

*       *       *

 

«Ация, абер, абер, абер-р …»

– Когда он заговорил?

– Позавчера. Повторяет одни и те же слоги на непонятном диалекте.

– Давайте послушаем.

– Аберр, ация, аберр, ация …

– В каком месте?

– Вы понимаете его?

– Аберрация, он говорит об аберрации[44].

– Да, что вы!?

– Доктор, максимум внимания к его словам. Все записи после выписки я заберу. Сиделке удвойте жалованье. Навещу вас завтра, если он придет в себя раньше – звоните тотчас.

– Обязательно, сударь.

– Абер, рация, абер …

– Марлен, больному пора на процедуры, заберите его.

Сестра милосердия, скованная меланхолической бледностью Снежной Королевы, выкатила кресло с пациентом из кабинета доктора Брюжера.

В голове Гарина в мгновенье проносились кометами тысячи мыслей, образов, формул, но ничто не удерживалось, не фиксировалось для членораздельного осмысления. Пошел четвертый месяц его пребывания в частной психоневрологической клинике близ Фонтебло. Нервный срыв, постигший Гарина перед лицом Монблана вынудил жандармов придержать бродягу с признаками невменяемости в участке. При обыске на теле инженера отыскали медальон, в котором расковыряли адрес. Через пять дней за незадачливым туристом прикатил безупречный парижанин с полным комплектом необходимых документов. Он сердечно отблагодарил услужливых стражей порядка за находку и увез Петра Петровича в Фонтебло.

Обо всем этом Гарину не суждено было знать. Только позавчера он смутно различил белую точку в поле внутреннего зрения, и она коварно менялась, то казалась красной с сине-фиолетовым ореолом, то фиолетовой с желто-красным. «Хроматическая аберрация!» – осознал Гарин, и мир чуть заметно дрогнул. Он услышал пронзительное щебетанье птиц в садике за окном, почувствовал, как к его невыбритой щеке прижался солнечный луч. Во рту сделалось неприятно, он возвращался к своей жизни.

¶

– Получайте вашего подопечного, мсье Бриан, он поправился.

– Отличный цвет лица, мой мальчик, – мсье Бриан чем-то напоминающий старую скрипучую ветряную мельницу благожелательно полуобнял Гарина. – Вы настоящий кудесник, Брюжер.

– Прощайте, доктор.

– Берегите себя, Вега.

Бриан и Гарин сели в наполированный «пежо».

– Как вы догадываетесь, Соня в отчетах подробно рассказала нам о вашей персоне, Гарин, – негнущаяся рука подняла стекло, отделявшее пассажиров от шофера. – Скажу без свидетелей, ваша выходка в Америке в 25 году потрясла мое воображение; аморальный индивидуалист практически в одиночку умудрился подвести к краю гибели всю империалистическую цивилизацию. Я считаю, объективно, мы были союзниками в борьбе с миром капитала.

– Поразительно, в вас большевиках столько ненависти к жирующим буржуинам, что вы с чистым сердцем сотрудничаете с любым их врагом, пусть даже он, по совместительству, еще и протеже врага всего рода человеческого.

Мсье Бриан завращал лопастями вытянутых рук:

– Не так, не ненависть, а любовь к пролетариату подпирает нам диафрагмы! Впрочем, оставим эту скользкую тему, перейдем к конкретным понятиям. Мне нужен детальный доклад о происшествии в Швейцарии. Подробно – напишите, коротко – сейчас.

– Фрицы подкинули нам пустышку, фальшивого Гейзенберга и изящно захлопнули мышеловку.

– Где вы расстались с Соней?

– На горнолыжном курорте, за нами гнались, прощание получилось стремительным.

– Гм, от нее до сего дня нет вестей.

Инженер затянулся дрянной немецкой сигареткой:

– Опилками они их набивают? Что я должен сделать?

– Что должен сделать, не знаю, а вот директивы дам. В Париже я подселю вас к изумительному члену французского Сопротивления, она принимает меня за своего. Не застревайте надолго, выезжайте в Лиссабон, там примите меры к возобновлению связи с американцами, выполняйте все их задания, живите нормальной жизнью, но будьте начеку, когда случится нужда, мы потревожим вас.

«Чеке приспичит, нужник уж приготовлен, почему я не имею права добровольно аннигилировать[45]?  Потому что тварь дрожащая», – Петр Петрович затушил просмаленный окурок в дверной никелированной пепельнице.

¶

Бриан привез Гарина к залу «Мулен Руж».

– У нас запланирован праздник плоти?

– В искусстве убивать время парижанам нет равных, они органично балансируют на грани между галантной сентиментальностью и низменными страстями, но мы здесь для другого.

Зал, набитый разлагающимися нуворишами, упоенными весельем последних дней, германскими обер и штаб-офицерами, их дамами, пудрой скрывающими изъяны телесные и душевные, не понравился Гарину, свыкшемуся с уединенными больничными помещениями. На сцене искрометно потрясали телесами глупые коровки, разукрашенные павлиньими перьями. Инженер, уткнувшись взглядом в стол, сосредоточился на рассыпанных по скатерте хлебных крошках.

Канкан отгремел, на сцену вспорхнуло маленькое тонкорукое щуплое создание в нелепом черном вязаном платье, со смешной прической, ярко намалеванным большим ртом. Зал неожиданно затопила глубокая тишина.

– Шарман, – вожделенно произнес мсье Бриан.

Гарин скептически усмехнулся.

Женщина запела. Сочный, полный драматизма, отчаянно  проникновенный голос клокотал под сводами: «А у нас, у девчонок, ни кола, ни двора. У верченых-крученых, эх, в кармане дыра. Хорошо бы девчонке скоротать вечерок. Хорошо бы девчонку приголубил дружок …».

Инженер слушал луженую глотку и не мог понять, что это – вершина кича, или соединение божественной гармонии с пороком гордыни?

Пение оборвалось.

Гарин, как в бреду, забыв кто он, зачем здесь и, что вокруг, отбивал ладони аплодисментами в унисон с сотнями других, порождая овацию, грозившую перерасти в массовое безумие неукротимого экстаза.

– Браво, Сесель! – дружно ревела аудитория.

– Гарин, Вега, – тряс инженера мсье Бриан. – Идемте, вас ждет сюрприз.

Они растворились в темном закоулке заведения, освещенном тускло-оранжевым светом далекой лампочки. Вырулив из лабиринта закулисных переходов, мужчины перевели дух перед гримерной Пташки Сесель. Советский резидент, как факир, из-за фалды сюртука достал помятый букет.

Дверь им открыла сестра шансонетки Симона Берто:

– Быстрее, сейчас здесь станет людно.

Гости спрятались за невероятных размеров корзину с цветами, откуда нарочито торчала записка: «От офицеров полка «Фюрер» дивизии СС «Рейх». Девушке, которой любят больше всего на свете».

В гримерку ввалилась группа разнузданного офицерья, ожерельем потных тел окружавшая Сесель. Старший по званию шмякнулся в единственное кресло:

– В вашем лице, мы славим все виноградники Франции, где восхитительные лозы вьются прямо под нашими сапогами! Виват, Пташка![46]

– Хайль, Сесель! – немецкие победители разом выкинули вперед руки в римском приветствии. Сесель засмеялась, сквозь ее чистый смех Гарин различил неисчерпаемый запас душевного богатства.

– Моя песня, это рассказ, через который я для вас, публики, воплощаю любовь. У меня все разрывается внутри, а публика не замечает, как под дых получает то, о чем я пою.

Пригнув нарядные бутоны, Гарин с тревогой наблюдал, как в уборную забредали все новые поклонники, усиливая духоту в замкнутом пространстве.

– Господа, умоляю, не напирайте, иначе стены не выдержат! – вопила Берто. – Будет продолжение концерта, ступайте на места!

– Равнение на Пташку, марш на сцену! – орал старший офицер, толкая зевак вон.

Почитатели схлынули, ушла и Сесель. Берто протянула связку ключей Бриану:

– Поезжайте в ее дом на площади Марсо, я скажу ей о вас.

– Собственно, мне там делать нечего, мсье Вега нужна крыша над головой на непродолжительное время.

– Все устроим. Мсье, если Сесель ночью вернется не одна, не обессудьте, займите платяной шкаф. Ну, идите, идите.

Агенты ГРУ через черный проход покинули разудалый «Мулен Руж».

Дабы никого не обременять своим присутсвием Петр Петрович сразу устроился в шкафу. Шкаф таковым не являлся, это была изрядно просторная гардеробная комната, вдоль стен болталось несколько основательно заношенных черных платьев, штопанных пальтишек. Один из углов занимала стопка фиолетовых мужских свитеров. Под потолком на полках сушилась обувь, но не парами, а как-то так, в разнобой. Курить из-за отсутствия вентиляции было невозможно, и Гарин уснул.

Он вышел поутру. Инженер заметил следы ночной оргии во многих шикарно отделанных комнатах особняка, но все они оказались пусты. Покинутой выглядела огромная спальня, заставленная антикварной мебелью. Гарин пробрался на кухню, особенно пострадавшую и, очевидно, бывшую эпицентром попойки. Изобилие откупоренных недопитых бутылок шампанского, масса икры, гибнущей на столе, подкрепляли такой вывод. Позавтракав тем, что подвернулось под руку, инженер продолжил экскурсию. Он обнаружил хозяйку спящей в тесном чуланчике, предназначенном для консьержки. Взъерошенные волосы закрывали лицо Сесель, из-под простыни свисала заячья лапка. Загустевший тяжелый аромат ночных бульваров Парижа пропитывал комнату высоким градусом алкоголя. «Она поет о любви, что она в ней смыслит, жалкий комок нервов, регулярно омываемых спиртным? Любовь! Любовь требует ежедневного ухода. Рожденный без любви и выросший без нее, как может знать ее, тут неувязка какая-то». Гарин растворил форточки, табачный дым, забившийся под мебель, понемногу вытягивался. Инженер развернул простыни. Фигурку Сесель перекручивало сбившееся пыльное платье. Он выудил телесную оболочку девушки из тлетворного балдахина, взял нардового масла, смазал ей ноги и оттер своим носовым платком. Сесель пробудилась.

– Извращенец, – протянула она нараспев.

– Да не брыкайся ты, грязь от тебя отскорлупливаю, покроешься струпьями и сгниешь заживо, – припугнул для острастки Гарин.

Упоминание о струпьях привело Сесель в панику:

– Вы доктор?

– Я человек, владеющий ключом к вечности.

Сесель глубокомысленно сдвинула стрелки бровей:

– Я точно не в психушке?

– Ты дома.

– Раз так, добудь мне чего-нибудь выпить.

– Я отнесу тебя в ванну.

Разгоняя клубы хмельного тумана в ее голове, Гарин отпаивал Сесель кофе, заставил съесть круассан.

– Где собираешься спать? – спросила певичка.

– Твоя сестра отвела для меня шкаф.

– Тогда проваливай к черту, или ночуешь в моей кровати или аurevoir. Я не могу, когда в доме нет мужчины. Это хуже, чем день без солнечного света. Без света, в принципе, можно обойтись – есть электричество, но дом, в котором не висит где-нибудь мужская рубашка и не валяются мужские носки, галстук – это убивает. Для начала я должна испытать тебя в постеле, там я узнаю о тебе за день больше, чем за месяцы задушевных бесед, там вы не врете!

Экзамен прервался через сутки, появилась Берто.

– Вот, что я скажу тебе Симона, в доме все нужно переменить, позвони  дизайнерам, пусть приступают сегодня же. И купи оранжевой шерсти, я вяжу новый свитер.

– Ты кого-то себе завела, кто он?

– Я влипла по пояс, просто втюрилас. У него ясные голубые глаза и романтическое имя: Карлос Вега.

– Сесель, он избегает гестапо.

– Война когда-нибудь кончится. Его нужно приодеть, я пробегусь по бутикам, до вечера.

Перед ужином заботливая Сесель вывалила на ковер дюжену полосатых сорочек, кипу желтеньких носков, малиновых галстуков, костюм фиолетового цвета, две пары туфель из крокодиловой кожи очень маленького размера.

– Ты уверена, что ботинки мне в пору? – сомневался Гарин.

– Большие лапы – куриные мозги! Обувай, они тебе как раз.

Жаль обижать Пташку, инженер, поджимая пальцы, засунул стопу в ботиночек.

– Ты готов?

– Опять?!

– Это после, сейчас идем во «Флор», я покажу тебя знакомым.

«Флор» оказалось заведеньецем так себе, но в атмосфере витал вирус, сопутствующий богемным притонам. С Гариным здоровались, тут же забывая, кто он, и сам он запутался кто тут из них Морис Шевалье[47], Саша Витри[48] или Фернандель[49]. С женщинами было проще, кроме Сесель и Симоны к их кружку примкнула Коко Шанель[50].

– Как твой фильм? – спросила Сесель человека с лошадиной мордой вместо лица.

Подергав отвисшими щеками, он ответил:

– Им что-то не понравилось, на меня настрочили отрицательную рецензию.

– Не угодил своим покровителям, – Сесель ловко опрокинула рюмку.

– Хочешь назвать меня коллаборационистом? Мы все легли под немцев и ты, и он, и я, и Коко, все, вся Франция.

– Не все, – заступилась Берто. – Коко спит с немцами ради удовольствия, Шевалье поет Гитлеру от страха, а моя Пташка использует их…

– Обойдемся без натуралистических подробностей ваших вечеринок, – сострил морда.

– Да, Сесель не избегает господ из СС, но взамен ей удается спасать людей из беды. Ухажеры в черном возят ее на прогулки по концентрационным лагерям, Пташка снимается в окружении узников, лица людей с групповых снимков увеличивают, и такие фотографии используют на поддельных документах для беглецов.

– Как изощренно, – Коко под столом положила свою пятку на колено инженера.

– Ты можешь себе представить – насколько для них любовь превратилась в гигиену здоровья. Они берутся за дело, раз-два, раз-два, быстро, плохо – и на боковую, – срывающимся нетрезвым голосом рассказывала Сесель.

– Ты не изобретательна, – рассмеялась Шанель.

– Встречаются типы, для которых раз ты француженка и парижанка – должна выполнять любые фантазии, которые тебе неприятны; у них глаза на лоб лезут, когда ты отказываешься.

– Попробуй, вдруг это райское наслаждение? – Коко ступней ощупала пах Гарина.

– Мы все совершаем ошибки, но Господь учит жалеть и прощать, – Шевалье щедро разливал вино по бокалам. – Кто бы ни выиграл в этой чужой войне, нас помилуют.

– Ошибки священны, я никогда не пытаюсь исправлять их, – Гарин развел колени, и нога Коко провалилась. Шанель зажмурилась, ударившись косточкой об пол.

– У тебя, Сесель, отсутствует вкус и в одежде и в любовниках, ты вечно выбираешь мужланов, – слова Коко переливались гневом.

– Из-за чего сыр-бор, девочки? – основательно набравшегося Витри вело на примирительное общение. – Когда я соглашаюсь на роль, где-то внутри меня происходит химическая реакция. Образ раз-раздр, рождается постепенно, начинает жить во мне, стучит ножками, переворачивается, а я не вмешиваюсь, не вмешиваюсь и все тут.

– Вы – артисты постоянно мельтешите у нас перед глазами туда-сюда, туда-сюда, присваивая себе право, развлекая, поучать доверчивую публику, моделируете стереотипы поведения, лепите из себя кумиров, но, позвольте, на поверку выясняется, что в своем большинстве вы назойливые аморальные типы, чей жизненный пример, скорее, пагубен для неокрепших умов. Ваш отец дьявол и вы исполняете его прихоти, а он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо он лжец и отец лжи, – Гарин убавил пламя во взгляде, уже жалея рассыпанный попусту бисер.

– Вероятно, здесь вместо вина пьют уксус, от которого после мучает изжога! – Коко поднялась. – С меня довольно ханжеского брюзжания. – Она унесла с собой тончайший запах дорогих духов.

В драбадан пьяная Сесель, теряя контроль над собой, принялась петь под хохот невольных слушателей.

– Во, пародирует! Не отличишь от Эдит Пиаф[51]!

Посиделки перетекали в скандал, сообразно количеству выпитого.

Гарин выволок Сесель на улицу вместе с барменом, в которого она хватко уцепилась.

– Мадам, не хулиганьте, я на работе!

– Возьми меня, я твоя! – орала перегаром ему в лицо Пташка.

– Вега, увозите ее, я рассчитаюсь, у меня ее чековая книжка, – подоспела на помощь инженеру Берто.

¶

– Что нашло на тебя? – спросил утром Сесель Гарин.

– Не превращайся в зануду, моя голова может лопнуть от этого. О, меня тошнит.

– Выпей содовой, и два пальца в рот, я поставлю ночной горшок.

– Ты хлопочешь обо мне лучше, чем родной отец, что если я и впрямь начну почитать тебя?

– Не упрямься, малышка, тебе станет легче.

– Ставь скорей.

Ее вычистило.

– Если что-то и можно выкинуть из моей нынешней жизни, так разве саму себя.

– Жизнь может быть разнообразной: интересной или скучной, как мы ее представляем.

– Наши желания спасают нас от скуки, но когда знаешь, что тебя ничто не проймет, остается только саморазрушение.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать восемь, но жизнь свою я уже давно прожила.

Гарин нашарил в кровати заячью лапку.

– Зачем тебе обрубок лапы?

– Карлос, это мой талисман, на счастье.

– Чудно.

– У нас заболел исполнитель, в замену предложили итальяшку из Марселя Ливи. Сначала он показался мне заносчивым противным мальчишкой…

– Сейчас?

– Я увидела, как он танцует, такая экспрессия чувств.

– Ты танцевала с ним?

– Да. Когда мы двигались вместе, я казалась себе необыкновенно красивой, в его руках я таю как снег, позовет такой мужчина, все брошу, пойду за ним.

– Нет, ты не пойдешь за ним. Сперва, приручив, будешь опекать как наседка, а после отвергнешь.

– Может и так, от мужчины нужно уйти до того, как он подумает: не уйти ли ему.

– На неделе я уезжаю в Лиссабон.

– Чтобы не забыть тебя, я сочинила песенку, первый раз, я, ведь, даже нот не знаю, она будет называться «Жизнь в розовом свете». Когда услышишь ее, знай, я пою для тебя.

– Сесель, глаза у меня не голубые, а черные.

– У всех, кого я люблю глаза голубые.

 

*       *       *

 

В Лиссабоне Гарин добился аудиенции в посольстве США у военного атташе. Офицер, явно озабоченный дефицитом времени, услышав цифры пароля, уставился на инженера, как будто перед ним открылась доисторическая окаменелость.

– Мистер Борк, кажется?

– Да, сэр.

– Оставьте ваш рапорт, из Португалии никуда не отлучайтесь.

– Везде одно и то же.

– Простите?

– Так, сорвалось, лично к вам это не относится.

Про Борка долго не вспоминали. 18 августа 1944 года он получил приказ явиться в расположение 7-ой американской армии[52]. Петр Петрович прибыл в войска 22 числа в районе городка Монтелимар. Инженера определили при штабе генерала Патча[53]. Находясь в обозе, Гарин в бинокль наблюдал за отчаянной контратакой немецких танков, смявших 36-ую американскую дивизию[54]. «Первоклассные вояки!» – оценил германцев Гарин.

До Дижона, где соединились южные и северные силы вторжения[55],  Гарин добирался на «виллисе» в составе штабной колонны 7-ой армии. В Лионе к нему в машину попросился Ханс фон Хальбан.

– Садитесь, коллега, – Гарин предупредительно потеснился.

– Мы знакомы?

– Я читал о вас, вы работали с Жолио-Кюри[56]. Моя фамилия Борк, я из Чикагского университета. Куда путь держите, если не секрет?

– К чертям всяческие секреты, сыт по горло. Под покровом таинственности желают делать из нас болванов.

– Глотните колы, о ком вы так горячо?

– О вас, наших старших братьях, американцах.

– Я гражданин Аргентины, пока что.

– Тем лучше для вас, – француз принял из рук инженера бутылочку с прохладительным напитком. – В 42-ом нас, эмигрантов-ядерщиков, всем скопом включили в Канадскую секцию манхэттенского проекта. Американцы тогда из кожи вон лезли, чтобы заполучить наши знания. Когда пирог испечен, они и не помышляют поделиться им с союзниками, ни с англичанами, ни с французами.

– Вы забыли о русских и китайцах.

– Их ученые не участвовали в проекте, как мы. Я поставил в известность Гроувза, что считаю необходимым рассказать о нашей работе во Франции.

– Генерал согласился?

– Куда там, но остановить меня, он не властен.

– Круг посвящаемых в ядерные таинства ширится.

– Борк, об этом скоро пронюхают многие, следующей весной все будет готово для испытания заряда.

– Пожалуй, да, бомба обстоятельный факт в деле мира. Как вы думаете, если произойдет утечка информации об атомном оружии, насколько это девальвирует изобретение в политическом смысле?

– Ни на сколько, до тех пор, пока реальная физическая монополия на него сохраняется у Штатов.

– Вы намеренно хотите разрушить монополию?

– Сосредоточение абсолютного преимущества в одних руках превратит новый мир в старый ад, требуется противовес.

– Хотите еще колы?

¶

В сентябре Гарину вручили депешу от самого Гроувза. Его направляли в особое разведывательное подразделение «Алсос»[57] и, как добровольно вступившего в армию США, оформили капитаном сухопутных сил.

Главным научным советником «Алсоса» был голландец, доктор Гудсмит, известный физик-экспериментатор, имевший в качестве хобби практику участия в уголовных расследованиях:

– Мистер Борк.

– Мистер Гудсмит.

– Печально, что вы не изловили Гейзенберга.

– Мне и самому печально.

– Приколите к френчу белый значок «Альфа», он выдает в нас сотрудников «Алсос».

– Каковы ваши планы?

– Перед нами Германия, там все и узнаем.

16 ноября французская 2-ая бронетанковая дивизия 7-ой армии США вошла в Савернское ущелье в Вогезах и 23 ноября с боями освободила Страсбург. Французы ликовали, союзники располагались вдоль Рейна – от Карлсруэ до точки южнее Страсбурга и далее от Мюлуза до швейцарской границы – вот только глубокий Кольмарский карман, между этими участками по-прежнему твердо удерживала немецкая 19-ая армия генерала Визе.

В Страсбурге Гудсмит и Гарин разыскали дом немецкого физика Вайцзеккера и немедленно завладели его кабинетом. Электричество не работало, разведчики читали записки немца «Ураниум ферайн» при свете коптящей свечи. В соседней комнате крепкая матершина резавшихся в карты солдат их подразделения мешалась с жизнерадостной музыкой оркестра Глена Миллера.  К утру загадки поблекли, немцам не хватало мощности установок для производства плутония и урана 235. Гарин позвонил в Вашингтон.

– Борк, возможно, работы ведутся где-то еще. Передайте трубку Гудсмиту.

– Сэр! – заорал в мембрану Гудсмит. – Расклейщик плакатов может возомнить себя военным гением, продавец шампанского может замаскироваться под дипломата, но подобные люди не имеют достаточно интеллекта, чтобы уразуметь возможности атомной энергии.

– Меньше слов, продолжайте поиски реактора.

– Есть, сэр.

Вайцзеккер упоминал, что Гейзенберг построил зимой 43/44гг. небольшой реактор в Институте Далема, используя три тонны урана и тяжелой воды. Лабараторию замаскировали, она помещалась в бывшем пивном предприятии близ Штутгарта на склоне Швабских Альп. Поиски группы «Алсос» затормозило положение, создавшееся на Западном фронте в декабре ′44 – феврале ′45.

Издыхающий Рейх, как неожиданно оживающий в конце дешевого голливудского фильма маньяк, 16 декабря нанес по союзникам мощный удар в Арденнах в общем направлении на Брюссель и Антверпен, грозя рассечь силы англо-американцев надвое, лишить их путей снабжения. Пугала реальность повторения немецкого триумфа образца 1940-го года.

Энергично развивающаяся операция стала давать сбой в конце декабря. 26 декабря – 2 января сражение за Бастонь перемололо германцев.

Союзники, переоценив масштабы немецкого наступления, перебросили часть сил из Эльзаса и Лотарингии в район Арденн. Генерал-полковник Иоганнес фон Бласковиц командующий немецкой группой армии «С» воспользовался сумятицей в умах противника и 1-го января 1945 года атаковал 7-ую американскую армию. Американцы отступили от Карлсруэ, оголяя северные подходы к Страстбургу. Опасаясь потрясения в динамичном сознании французов, которое могла вызвать весть о потере Страстбурга, де Голль требовал от Эйзенхауэра[58] любой ценой отстоять город. Эйзенхауэр отдал соответствующую директиву генерал-лейтенанту Джейкоба Лоуксу Диверсу командующему союзной 6-ой группой армий, куда входили 7-ая армия Патча и 1-ая французская армия.

Гулкая артиллерийская какофония, к которой за последние сутки все привыкли, замолкла. Тишина имела привкус тревожной неопределенности. С безлюдных улиц Страсбурга исчезли бродячие собаки, облезлые коты перестали голосить, выпрашивая питание. Самую большую неуверенность привносило отсутствие каких-либо войск в окру’ге. На КП[59] танкового полка, убывшего ночью в неизвестном направлении, Гарин, Гудсмит и сержант Эпс растолкали двух спящих связистов. Дырявая фанера в оконной раме не смогла скрыть заиндевевший «шерман»[60] в проулке около моста через канал, огибающий город с севера.

– Где ваши? – спросил Гарин капрала-связиста.

– Срочно выдвинулись на север к Гамбсхайму. Ждем, когда за нами придет машина.

Зуммер полевого телефона доказал, что они не одни на пустой планете.

– Здесь Фокстрот-3, слушаю. Не знаю, сэр… Рядом стоит какой-то офицер… Да, сэр. Вас. – Капрал перевел чистый, не замутненный сомнительными ценностями, которое выработало человечество  взгляд на Гарина.

– Капитан Борк, армия США, разведгруппа «Алсос».

– Генерал-лейтенант Диверс, что у вас происходит, какая обстановка?

– Полный штиль, как в центре тайфуна.

– Какими силами располагаете?

– Отделение морских пехотинцев и двое сонных связистов отсутствующего танкового полка.

– Капитан Борк, приказываю, собрать все, что есть в городе под свое командование и организовать оборону Страсбурга с северного направления. От вас требуется продержаться не более четырех часов, на подмогу идут части 1-ой французской армии. На авиацию не рассчитывайте, погода нелетная.

– Генерал, осмелюсь доложить, наша группа подчиняется министру обороны лично.

– Я отвечу перед министром, если нужно перед президентом и перед Конгрессом, выполняйте приказ.

– Что ж, извольте, сэр.

– Почему отвечаете не по уставу?

– Я не кадровый военный, сэр, я инженер.

На другом конце провода бросили шипящую змеей трубку.

– Всё слышали?

Люди молчали.

– Капрал, что с танком?

– Он не на ходу, но стрелять может.

– Сержант, видите мостик через канал?

– Да, сэр.

– Заминируйте его фугасами из танка. Танк замаскируйте строительным мусором. Вы двое, наладьте связь с французами. Я пока поброжу вокруг, может еще кого встречу.

В южном предместье Гарин наткнулся на похоронную команду 6-го корпуса, пребывающую в жесточайшем похмельном состоянии.

– Орлы с берегов Потомака[61], настал ваш черед удобрить местную почву, тот, кто выживет, вернется домой в неувядающем ореоле славы!

– У нас нет оружия, сэр.

– Добудете в бою или подберете у павшего товарища. Прихватите кирки и лопаты, за мной.

Эпс, порыскав в ближайших кварталах, привел двух французов, способных воевать.

– Как тебя звать, Эпс? – Гарин раскрыл перед сержантом пачку «кэмэл».

– Спасибо, сэр, я курю свои. Кортни.

– Кортни, похоронщиков посадим в траншею прямо напротив съезда с моста, дай им две винтовки, я отдам свой смит-и-вессон. Пусть шумят, привлекают к себе внимание. Своих рассади справа и слева, бейте с близкой дистанции с флангов кинжальным огнем.  Французов спрячем под мостом, по твоему сигналу они приведут в действие фугасы, заложенные в опорах. Раньше времени себя не обнаруживать. Я буду стрелять из танка. С собой возьму связиста, капрал с Гудсмитом останутся в тылу. И запомни – чаще меняй позиции.

– Можно вопрос, сэр?

– Ну?

– Страсбург это Франция или Германия?

– Теперь здесь Америка, парень.

Немцы подошли лихо. На другом берегу канала на набережную влетели две мотоцеклетки и следом бронетранспортер. Не снижая скорости, они мчались к мосту. Гарин поймал в прицел грязно-зеленый лоб бронетранспортера, долбанул фугасным снарядом. Машина опрокинулась поперек дороги. Спереди, не высовываясь из-за бруствера,  палили в воздух похоронщики. Кортни срезал мотоциклистов пулеметной очередью.

Прелюдия состоялась, продолжения ждали недолго. На том берегу выползли два «бенгальских тигра»[62]  в сопровождении редкой пехотной цепи. Из глубины эшелона атакующих позиции гаринцев принялись обрабатывать восьмисантиметровые минометы. Мины кучно рыхлили траншею похоронщиков, танки бегло молотили по постройкам вокруг моста. Их снаряды все ближе ложились к заваленному битым камнем «шерману».

Казенная часть дула звонко лязгнув, отскочила назад, посылая снаряд в ближайший «тигр». Кумулятивная струя прожгла панцирь немца. Внутри бронированного монстра от тысячеградусной температуры рванул боекомплект, оторванная башня танка упала в десятке метров от мертвой машины.

Второй «тигр» засек Гарина. Опытный экипаж произвел опережающий выстрел. «Шерман» основательно тряхнуло, инженер стукнулся головой о металлический угол, свет кончился.

На мосту «тигр» пропустил пехоту вперед. Американцы, позволив фигуркам в узких шинелях достигнуть середины моста, открыли по ним шквальный огонь. Танк орудием и пулеметами клошматил по гнездам американцев, кроша все подряд в мелкий винегрет. Эпс, успевший закатиться в зияющую дыру подвала разбитого дома, не стрелял. Залегшая посреди моста немецкая пехота, не встречая более сопротивления, побежала вперед, стрекоча автоматами. Танк выехал на переправу, стараясь не отставать от царицы полей. Сержант пустил ракету, призывая французов исполнить долг. Мост содрогнулся, треснул в двух местах и «тигр» вместе со средним пролетом, пробивая тонкий ледок, ухнулся в воду.

Гарин выбрался из дымящегося «шермана», когда Эпс огнем пулемета расправлялся с группой немцев, прорвавшихся на их берег.

Инженер слонялся по развороченной траншее среди искромсанных трупов похоронной команды.

– Борк, вы целы? – спросил Гудсмит, вытирая платком иссеченное осколками кирпича лицо.

– Мой револьвер, вы не видите его?

– Револьвер? Шут с ним, лучше объясните, почему мы сразу не разрушили мост, зачем эта мясорубка?

– Они перешли бы канал западнее и тогда нам крышка. Время, мы украли время, без него у них не будет победы. Приковылял Эпс, бережно поддерживая перебитую руку.

– Кортни, найди мой смит-и-вессон, очень прошу тебя.

– Сэр, если фрицы зашевелятся опять…

– У нас остались живые?

– Пит где-то кричал.

– Всех сюда, искать мой револьвер.

– Боже, он контужен, – смекнул, наконец, Гудсмит. – Эй, вы! – позвал он капрала. – Держите капитана, будем закругляться, от нас уже ничего не зависит.

Измотанная марш-броском французская колонна подоспела в срок. Из штабной машины спрыгнули подряд два генерала: Патч и командующий 1-ой французской армией Жан Мари Габриэль де Латра де Тассиньи.

– Спасибо, от всей Франции спасибо, за спасенный Страсбург. Капитан Борк, я представлю вас к ордену «Почетного легиона», – двойной аристократ изысканно пожимал кисть Петра Петровича.

– Борк, я считал вас заурядной тыловой крысой, а вы героическая личность, – Патч выудил из лабиринтов кармана медаль «Серебряная звезда». – Она ваша, я похлопочу о досрочном присвоении вам очередного воинского звания.

– Не трудитесь, генерал, война кончится быстрее, чем придут бумаги.

– Вы контужены, вам нужно лечиться.

– Нам всем нужно лечиться.

¶

К концу января напряжение на Западе ослабло[63].  Соотношение сил в феврале было таковым: союзники – 4859 тысяч человек, 37 тысяч орудий, 11, 3 тысяч танков, 11,7 тысяч самолетов; немцы – 1820 тысяч человек, 30 тысяч орудий, 2 тысячи танков, 1 тысяча самолетов.  Лавина союзников вторглась в Германию. С 8 февраля по 10 марта анго-американцы очистили Рейнскую область. В 20-х числах марта началось массированное форсирование Рейна. 28 марта – 18 апреля произошла последняя крупная операция на Западе – окружение в Руре трехсот тысяч деморализованных немецких солдат из группы армии «В» генерал-фельдмаршала Моделя.  25-го апреля войска 1-ой армии США встретились на Эльбе с частями советского 1-го Украинского фронта, тысячелетний Рейх разлетелся вдребезги.

В последней декаде апреля группа «Алсос» нашла в пещере под Тюбингеном в Тюрингском лесу центр германских ядерных исследований. В феврале 45-го Гейзенберг лихорадочно сокращал расстояние до американского проекта «Манхэттен». Ежедневно из леса доставляли уран, работы не прекращались ни днем, ни ночью. Канонада русской артиллерии на улицах Берлина поставила безоговорочный крест на немецкой ядерной программе, не допуская ни единого шанса на спасение нацистской Германии.

 

*       *       *

 

16 июля 1945 года Петр Петрович Гарин вернулся в дом Урсулы Борк. В тысячах милях их воссоединение приветствовало ослепляющей вспышкой рукотворное светило, затмившее на мгновенье одинокое величие СОЛНЦА. В бетонном бункере на секретном полигоне в пустыне Аламогордо Оппенгеймер с кучкой избранных свидетелей наслаждались зрелищем космического масштаба. Буря человеческого восторга сменила шквал ужасных перевоплощений матери-материи, насилуемой ядерным взрывом. Научный руководитель проекта, спрятав глаза за защитными стеклами очков, с нероновым рвением декламировал стихи из индийского эпоса Багавад-Гита:

– «Если сияние тысячи Солнц

Одновременно зажжется в небе,

Это будет великолепнее Моего Могущества.

Я приду Смертью, Разрушителем Миров».

Сбылось?

Гроувз почесал затылок:

– Акры оплавленного песка еще не результат, главное испытание впереди, значение имеет только боевое использование оружия.

– Песком и дивным сиянием вам не затмило очи? Стальная вышка, что в полумиле от места взрыва буквально испарилась.

– Мы воюем не с ржавыми металлоконструкциями, а с фанатичными японцами.

– Генерал, любой фанатизм можно выбить из башки нашей бомбочкой. Надо смелее ставить эксперимент, расширить подопытную базу, сбросьте ее на крупный объект и убедитесь в торжестве разума.

– Не боитесь обагрить кровью свои руки?

– Пустое беспокойство. После все пойдут в душ.

– Я передам президенту ваши слова.

Шифровка со скоростью электрического тока в проводах достигла Потсдама[64]. Стимсон зачитал Трумэну секретную телеграмму: «Операция проведена утром. Обследование еще неполное, но результаты кажутся удовлетворительными и уже превосходят ожидавшиеся. Довольный доктор Гровс возвращается завтра. Буду держать вас в курсе происходящего».

– Пишите, – приказал Трумэн. – Посылаю свои поздравления врачу и его клиенту[65].

 

[1] Чикагский университет основан в 1857 году, но с 1886 по 1889г.г. не работал, возобновил свою деятельность в 1890 году, благодаря, материальной поддержки Дж.Д.Рокфеллера.

 

[2] Э.Ферми, итальянский физик, учился в Римском университете, позже командирован в немецкий город Геттинген к Максу Борну. В 1930 году назначен Муссолини членом Королевской академии наук Италии. Ему принадлежат многие удивительные открытия: 34 год – он разработал теорию бетта-распада, описал искусственную радиоактивность, обусловленную нейтронами; 36-ой год – вместе с Э.Амальди выполнил измерение сечения нейтронов протонами; 43-44 г.г. – теоретически объяснил происхождение космических лучей. В 1938 году Ферми получил Нобелевскую премию, ученого приглашают в Колумбийский университет, он эмигрирует в Соединенные штаты. В середине 39-го Ферми на переговорах с Управлением военно-морского флота США намекнул о возможности создания оружия на основе цепной реакции с мощным выделением энергии. В рамках проекта «Манхэттен» руководил отделом современной физики в Лос-Аламосе. С августа 1944 гражданин США. После войны возглавил в Чикаго институт ядерных исследований. Умер в 1954 году.

[3] На техническом жаргоне ядерный реактор называли «кучей».

[4] Устройство плутониевого снаряда:

В – обычное взрывчатое вещество сжимает оружейный Pu-плутоний до критической массы, начинается неуправляемая реакция, огромное выделение энергии, взрыв.

 

[5] Л.Сцилард немецкий физик венгерского происхождения, одним из первых осознал возможность самоподдерживающейся ядерной реакции деления. В 1938 году эмигрировал в США, работал в Колумбийском университете, в 42-46г.г. в Чикагском университете. В 1961 году избран действительным членом АН США. Умер 30 мая 1964 года в Калифорнии.

[6] Э.Сегре, ученик и сотрудник Э.Ферми.

[7] Вернер Карл Гейзенберг (род.1901г.), немецкий физик. После окончания Мюнхенского университета  назначен ассистентом профессора Макса Борна в Геттингенский университет. Молодой ученый в 1926 году заложил основы науки о движении микроскопических частиц – квантовой механики. В 1929 году совершил мировое турне, пропагандируя свое мнение в дискуссии, разгоревшейся во второй половине 20-х в научных кругах о представлении квантовых явлений. Посетил США. В 1933 году Гейзенбергу присуждают Нобелевскую премию. Во время Второй мировой войны он был самым последовательным сторонником создания атомного оружия в Рейхе. С 1941 по 45 г. директор института физики Кайзера Вильгельма, профессор Берлинского университета. В 45-ом арестован англичанами, вернулся в Германию в 1946 году. С 1958 года директор Физического университета и профессор Мюнхенского университета. В 58 году проквантовал нелинейное спинорное уравнение Иванченко (уравнение Иванченко-Гейзенберга). К концу карьеры больше занимался теорией познания. Умер 1 февраля 1976 года в Мюнхене.

[8] Эрвин Шредингер, родился в 1887 году в Австрии. В 1921-27 г.г. занимался термодинамикой. Под впечатлением благоприятных отзывов Эйнштейна по поводу волновой теории материи Луи де Бройля Шредингер предпринял попытку применить волновое описание электрона к построению последовательной квантовой теории, не связанной с неадекватной моделью атома Н.Бора. В 1926 году он вывел волновое уравнение, дающее математическое описание материи в терминах волновой функции (теория волновой механики). Шредингер лауреат Нобелевской премии за 1933 год. С 1938 года стал профессором кафедры теоретической физики Дублинского института фундаментальных исследований. После ухода советских войск из Австрии (1956г.) ученый возвратился в Вену. Умер 04.01.61г.

[9] Матричную трактовку активно поддерживал Нильс Бор, работавший в Дании, отсюда «копенгагенская интерпретация»; волновую теорию приветствовал А.Эйнштейн.

[10] Гарин предлагал запрессовать урановые стержни в стальные цилиндры.

[11] Британцы в 1940-41г.г. опережали всех в системном создании ядерного оружия (американцы вели разрозненные практические эксперименты; немцы увлеклись фундаментальной теоретической физикой ядра). К осени 1942 года руководитель английских ядерных исследований сэр Джон Андерсон с тревогой писал Черчиллю: «…даже возведение и приведение в рабочее состояние атомного центра потребует крупномасштабного переустройства военного производства империи». Теперь он считал обязательным и указывал премьер-министру и его заместителю по атомной проблематике лорду Червеллу, чтобы английские ученые работали в американских лабораториях.

[12] 6 мая 1942 года министр военных запасов Рейха А.Шпеер открыто поставил перед Гитлером вопрос о возможности создания атомного оружия, он предлагал назначить Геринга главой имперского исследовательского совета. Гитлер высказал общую заинтересованность, но не был убежден в достижимости цели в течение текущей кампании, ибо дела на Восточном фронте, в песках Северной Африки и на Тихом океане шли наилучшим образом, перед Германией и ее союзниками маячила реальная возможность победы в войне в ближайшей перспективе. Ядерная программа была рассчитана на 3-4 года. Главный идеолог атомного оружия Гейзенберг к началу 42го года считал, что в Германии достаточно теоретических знаний для создания подобного заряда – в повестке дня исследований ставились следующие технические аспекты: нахождение критической массы, построение экспериментального реактора для опытного изучения цепной реакции.

6 июня Шпеер встретился с Гейзенбергом:

–          Дорогой Вернер, Гитлер абсолютно уверен в скором победоносном окончании

войны, он приказал мне закрыть все разработки, касающиеся новых видов оружия, за исключением тех, которые будут готовы к полевым испытаниям в течение 6-ти недель.

–          Но, друг мой, …?!

Фюрер вернулся к повторному обсуждению проблемы 23 июня. Вождь немецкой нации посоветовал Шпееру ориентировать атомные исследования на создание уранового мотора для танков или подводных лодок, после чего потерял всякий интерес к теме.

[13] Вскоре он получил чин бригадного генерала.

[14] Адмирал Нимиц руководил вооруженными силами США на Тихом Океане.

[15] Трумэн, следующий, после смерти ФДР, президент США. Именно ему придется принимать решение о практическом использовании атомного оружия в августе 1945 года.

[16] Джулиус Роберт Оппенгеймер 1904-1967г.г. Родился в Нью-Йорке в зажиточной семье немецких евреев. В 1922 году поступил в Гарвардский университет, продолжал обучение в аспирантуре у Эрнеста Резерфорда в Кембридже, Англия и Макса Борна в Германии. Разработал часть квантовой теории, известной под названием метода Борна-Оппенгеймера. В 30-ом году указал, что может существовать положительно заряженная частица с массой электрона (позитрон, был обнаружен экспериментально в 1932 году). 1942-1945г.г. научный руководитель «Проекта Манхэттен». Председатель генерального консультативного комитета Комиссии по атомной энергии США (1946-1952г.г.). Директор Института фундаментальных исследований в Принстоне (1947-1966г.г.).

[17]В другом географическом измерении – в России, в 1918 году по инициативе Абрама Федоровича Иоффе был создан Петроградский Физико-Технологический институт. С 1921 года научное заведение приступает к реальной работе. В дальнейшем на основе института было создано еще 15 научных центров, занимавшихся разными аспектами ядерной проблематики, одним из крупных считался Харьковский Физико-Технологический институт. Здесь трудились Ландау, Вайсберг, Горский, Слуцкий, Шубников, Раумен, Тиссу. В середине 20-х перспективные молодые физики командируются на стажировку за границу: П.Л.Капица в Англию к Резерфорду, туда же Юлий Борисович Харитон, в Коопенгаген к Нильсу Бору Лев Ландау. Спустя десятилетие советские специалисты делают первые серьезные успехи. А.И.Алиханов, Н.С.Козодаев открыли внутреннюю конверсию гамма-лучей с образованием электронно-позитронных пар; Иоффе формулирует механизм выпрямления на границе полупроводника с металлом и полупроводником; В.А.Фабрикант обнаружил усиление энергии светового потока за счет индуцированного излучения.

Антигуманные гонения 37-38 годов затронули кадры советской физической школы. Сильнейшему разгрому подвергся Харьковский центр, уцелел только Слуцкий, прочие оказались за решеткой, либо были изгнаны (Руэман), Ласло Тиссу вовремя ускользнул из СССР.

В предвоенные годы отечественные ученые идут почти в ногу со временем. В 1940 году Г.Н.Флеров, К.А.Петржак открыли явление спонтанного деления урана 235; Я.Б.Зельдович и Ю.Б.Харитон дали расчет цепного процесса в уране; Владимир Шпинель, Виктор Маслов и Фриц Ланге даже подали заявку в наркомат обороны об изобретении атомного боеприпаса на основе того же урана 235. Началась война, все эти работы прекратились, военные не могли понять предложения науки, политические руководители не интересовались ядерной физикой. С июня 1941 года многих ученых переключили на другое: Петржак попал в разведку, Г.Н.Флерова призвали на фронт обслуживать самолеты, И.В.Курчатов и А.П.Александров пытались придумать способы борьбы с морскими магнитными минами.

Осенью 1941 года Шандор (Александр) Радо, возглавлявший в Швейцарии группу разведчиков генштаба Красной армии, послал радиограмму с сообщением, что в Германии под руководством Отто Гана и Вернера Гейзенберга всерьез приступили к изучению возможности создания оружия на основе реакции распада ядра урана. Тогда же Дональд Маклин, один из Кембриджской пятерки суперагентов, служивший в министерстве иностранных дел Великобритании, передал Советам доклад Комитета по военному применению уранового взрыва, предназначавшийся для Уинстона Черчилля. В Докладе содержался оптимистический вывод о том, что урановый снаряд будет разработан в течение двух лет, для этого требовалось приступить к строительству завода по изготовлению бомбы.

Сведения попали к руководителю научно-технической разведки НКВД, химику по образованию, Гайку Бадиловичу Овакимяну. Этот человек сумел осознать важность сообщений. Он объяснил суть дела руководителю внешней разведки НКВД П.М.Фитину. По поручению Фитина сотрудник Московского университета Леонид Квасников написал докладную записку на имя Сталина, в которой обстоятельно излагалось состояние зарубежных исследований по созданию чудовищного оружия. Берия не подписал документ.

– Почему мы должны верить англичанам? У нас нет никаких подтверждающих материалов, – с возмущением упрекнул нарком Фитина.

Однако на 97-ой день войны Лаврентий Павлович все же доложил Сталину, что разведка получила информацию, мол, в Англии и Германии ведутся разработки уранового оружия в несколько тысяч раз превышающего тротиловый эквивалент.

– Лаврентий, какой-то химический элемент, которого никто в глаза не видел, может быть оружием?

– Товарищ Сталин, разрешите мне высказать собственную точку зрения?

– Попытайтесь.

– Я считаю, эти сообщения агентов являются чистой дезинформацией со стороны противника, направленной на то, чтобы отвлечь СССР от изобретения новых видов вооружений, распылить наши ресурсы и тем самым ослабить экономику страны.

– Согласен. Все же передайте материалы на экспертизу нашим специалистам в этой области.

В декабре 1941 года из Лондона от немецкого ученого Клауса Фукса, работавшего в Англии в лаборатории Рудольфа Пойерлса, занятой в атомном проекте, поступил доклад на 40 листах о разработках британцев. Наконец, Берию ознакомили с мнением советских физиков. Иоффе, выражая общую позицию, высказал соображение, что создать урановое оружие сложно, но вероятно.

– Разобрался с физиками, Лаврентий?

– Товарищ Сталин, вся информация – ничто иное, как попытка вовлечения СССР в неперспективное, вредное дело.

– Вредное оно или невредное, решать пока рано. Из ЦК жалуются мне – забросал их письмами с фронта младший техник-лейтенант Флеров, требует возобновить работы по атомному оружию, – Сталин мягкими кошачьими движениями достал папиросу «Герцоговина Флор», размял ее, извлек табак, набил им трубку. – Конкуренты твои из ГРУ по своим каналам получают похожую информацию из Лондона. Не понимаю, зачем англичане скрывают от нас работы с ураном? Пригласи группу ученых мудрецов, послушаем их.

На встречу в Кремль собрали Иоффе, Семенова, В.И.Вернадского, Капицу, Хлопина.

– Нас, товарищи академики, интересует: могут ли немцы или наши союзники создать атомную бомбу?

Ученые тревожно мялись, неловко пожимая плечами, с духом собрался Иоффе:

– За последний год-два в зарубежной научной литературе совершенно не публикуются статьи, связанные с темой урана. Это обстоятельство дает основание думать, что такие работы ведутся, но, не имея достоверной информации на этот счет, нельзя сказать на какой стадии они находятся.

– Почему вы, специалисты, молчите, не требуете от ЦК продолжать работы по этому вопросу? Сколько надо времени и сколько будет стоить создание бомбы? – Сталин остановился за стулом Иоффе.

Абрам Федорович развернул корпус на 90˚, пытаясь сфокусировать взгляд на раздраженном лице вождя.

– Стоить это будет почти столько же, сколько стоит вся война, точно оценить длительность исследований затруднительно, вероятно,  не менее десяти лет.

– У СССР нет такого времени. Разумеется, создание атомной бомбы потребует принятия общегосударственной программы, и мы пойдем на это, несмотря на тяжелые условия военного времени. Предлагаю назначить ответственным за программу академика Иоффе.

Страричок покашлял:

– Я благодарю партию, правительство и вас, товарищ Сталин, за оказанное мне высокое доверие, но я в летах, а здесь нужен человек молодой, энергичный.

– Кого вы рекомендуете?

– Моего ученика Игоря Владимировича Курчатова, очень талантливый физик и блестящий организатор.

– У нас нет такого академика.

– Пока нет.

– Необходимо включить его в список кандидатов на звание академика. Вы, товарищ Молотов, будете курировать программу по линии правительства. Оперативными вопросами займется уполномоченный Государственного Комитета Обороны по науке Кафтанов. Товарищ Берия, приглядите за всем делом.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

В последней декаде октября 1942 года С.В.Кафтанов вызвал Курчатова в Москву. Он передал ему документы, полученные от ГРУ и НКВД.

– Изучите данные, добытые разведкой, и подготовьте докладную записку на имя председателя СНК Молотова.

Больше недели профессор Курчатов провел в охраняемом номере гостиницы «Москва», постигая тайны британских разработок по цепной реакции в уране. 27.11.42г. он завершил анализ документов. Вот некоторые из его выводов: «1. В исследовании проблемы урана советская наука значительно отстала от науки Англии и Америки и располагает в данное время несравненно меньшей материальной базой для производства экспериментальных работ. … 5. …  представляется необходимым широко развернуть в СССР работы по проблеме урана… 6. Для руководства этой сложной задачей… учредить при ГКО СССР … специальный комитет…».

В 1943 году при Академии наук СССР появилась «Лаборатория №2». К работам по расщеплению урана были привлечены: академик А.Алиханов, академик Исаак Кикоин (разрабатывал метод разделения изотопов центрифугой), группа Флерова (исследовала возможность деления урана при облучении нейтронами). Курчатов занимался созданием котла для производства атомной взрывчатки, кроме того, в обстановке полной секретности, в том числе от коллег по лаборатории, Игорь Васильевич регулярно знакомился с разведданными НКВД и ГРУ по ядерной теме из Англии и США. Курчатов ставил конкретные вопросы перед спецслужбами. Сотрудники НКВД Овакимян и Квасиников для удовлетворения заказа разработали целый план мероприятий по проникновению в закрытые научно-исследовательские центры союзников.

Административно-организационное оформление ядерного проекта завершилось 20 августа 1945 года, когда Л.Берия был назначен председателем Комитета №1. На Комитет возлагалось руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана.

[18]Дачное местечко близ Чикаго.

[19] Корабль, доставивший в 1620 году в Новую Англию первых поселенцев.

[20] Профессор Чикагского университета.

 

[21] Не знал Гарин, что позже Джон Кокрофт напишет: «Ферми открыл дверь в атомный век». Все-таки затерли Гарина-Борка тщеславные иностранцы. Даешь историческую справедливость народам, передвигающимся в постсоветском пространстве!

[22] В середине 30-х в США ходил анекдот, опиравшийся на подлинный факт. Первая леди, Элеонора Рузвельт, присутствуя на уроке географии в провинциальном американском городке, стала свидетельницей следующего эпизода: ученик, указывая на белое пятно, расплывшееся по глобусу (территория СССР) спросил: «А что здесь?». В ответ педагог убежденно отвечал: «Здесь ничего нет».

 

[23] Островной архипелаг к югу от Аргентины.

[24] Организация Стратегических Служб, шпионская контора предшественница ЦРУ США.

[25] Личный представитель ФДР.

[26] Англосаксонские союзники встречались в Марроко, чтобы очертить приоритеты в действиях на театрах войны в среднесрочной перспективе. На десятый день переговоров согласовали список мер. Главной задачей определялось сохранение морских коммуникаций в Атлантическом океане. Второй по значимости называлась дозированная экономическая помощь Советскому Союзу, находившемуся в то время на краю пропасти. Этот пункт был отражением точки зрения Черчилля, которую охотно разделил президент Рузвельт: следует беречь свои силы до решающих событий, позволяя русским и немцам истощать друг друга. На третьем месте значился захват Сицилии. Далее упоминалось о подготовке к высадке десанта во Франции и об операциях на Тихом океане.

Черчилль и Рузвельт пришли к общему заключению, что война вступает в переломную стадию. Как сказал Черчилль: «это еще не конец, это еще даже не начало конца. Но это, возможно, уже конец начала».

Позже Рузвельт выразится так: «Страны «оси» (Герм.,Ит.,Яп.) знали, что они должны выиграть войну в 1942  году, или они потеряют все. Мне нет нужды напоминать, что они не выиграли войну в 1942 году».

Впервые немцы получили отпор от англичан в 1940 году. Они не смогли добиться господства в воздухе над Англией, без обеспечения этого условия Гитлер не решился на высадку войск на Британские острова. Англия была в изоляции в военном и политическом смыслах, и фашистам ничего не мешало обрушиться на Россию. Неожиданный провал блицкрига на Востоке и объявление Гитлером войны Соединенным Штатам усложняли положение Германии, делая его опасным в недалеком будущем, но не на исходе 41-го года. Фюрер не верил в крепость союза Великобритании с СССР и вообще рассматривал Сталина и его Красную Армию, как слабое звено. Что касается Америки, то в той исторической обстановке самая важная часть ее вооруженных сил – флот увяз в неудачной кампании на Тихом океане, военно-воздушные и сухопутные силы США в количественном отношении уступали вооруженным силам Польши в 39 году. Конечно, все понимали, что Америка с ее могучим потенциалом и пространными ресурсами в состоянии мобилизовать огромные мощности, но на это необходимо год-полтора. Гитлер играл на опережение, он попытался сместить мировой геополитический баланс сил в свою пользу до реального присоединения заокеанской державы к вооруженной борьбе и укрепления Атлантических союзников (США и Соединенного Королевства). В 1942г. Адольф Гитлер поставил во главу угла задачу – разрушить единый организм Британской Империи, высасывающей ресурсы со всех концов света. Два главных удара – из Северной Африки на Суэцкий канал и в России на Кавказ замыкались на Ближний и Средний Восток. В случае успеха вся инфраструктура Британской Империи оказалась бы нарушенной, Германия и Италия прочно утверждались в Средиземноморье, Турция, вполне возможно, примкнула бы к Рейху, немцы могли  войти в Иран, чем создали бы реальную угрозу Индии, в свете успехов японцев ситуация выглядела и вовсе зловещей. Для России, лишенной нефтедобывающих регионов Кавказа и Каспия, дальнейшая борьба становилась бы бесперспективной. При таком раскладе и Великобританию и СССР постиг бы экономический коллапс, когда никакие стратегические поставки материалов из США не могли бы компенсировать потребления. Столь амбициозные планы в результате ряда некомпетентных тактических просчетов в Северной Африке и на Востоке не были претворены в жизнь. Поражения под Сталинградом и в Тунисе лишали Германию и сателлитов надежды на победу в текущей войне.

[27] У.Донован,  руководитель ОСС.

[28] Черчилль отправился в Касабланку, надев для конспирации синий мундир королевских военно-воздушных сил, Рузвельт закодировал себя, как «Дон Кихот». Такое веселье обуславливалось тем, что в Марокко предстояло вольное, не связанное протоколом, обсуждение глобальных неконкретных проблем – игра ума в условиях мирового катаклизма.

 

[29] Между 1941 и 1945 годами промышленное производство в США выросло на 90 %, доход на душу населения увеличился с 1000 $ в год до 1300 $ в год, безработица сократилась с 9 миллионов человек до 670 тысяч. И это на фоне экономических лишений остального мира.

[30] Немецкий философ, в начале 20-х пророчил, что западная цивилизация погибнет от машинной индустрии.

[31] Испанский автор, доказывал, что крах Запада наступит от массовой культуры.

[32] Новый Завет, от Луки 12-51.

[33] Псалтирь псалом 11-113.

[34] Иеремия 10-23.

 

[35] Дэвис, стараясь закрепить расположение босса, покривил душой, конечно же, он отдавал предпочтение демократической партии.

[36] Курортное местечко в Швейцарии.

[37] Шеф тайной полиции Рейха.

[38] Отто Скарцени, легендарный фашистский командос. Прославился удачно осуществленной операцией по вызволению из-под ареста Муссолини.

[39] Управление Имперской Безопасности Германии.

 

[40] В горах создают небольшие базы или лагеря, где можно спастись в экстренных ситуациях.

 

[41] «Соня», она же элегантная английская леди Кучински, осенью 1942 года в Бирменгеме восстановила прерванную связь советской разведки с Клаусом Фуксом. Он передал ей еще 85 листов о проекте «Тьюб Эллоуз». В 1943 году он информировал Соню, что его и других специалистов, занятых в атомных исследованиях, переводят в США.

[42] Зоя забыла сообщить Гарину как завербовала Фернандо в неприметном стоге сена на пастбище около Ко под мелодичный звон колокольчиков на шеях овечек и баранов. Черный швейцарец выдал Монроз спецагента Борка.

[43] Ладно (фр.).

 

[44]Явление нарушения условий фокусировки в реальных линзах.

 

[45] При столкновении частицы и античастицы они аннигилируют, то есть, превращаются в пару γ-квантов,  разлетающихся в противоположные стороны согласно закону сохранения импульса.

[46] Начиная с мая 1940 года, Французская республика практически потеряла свое значение как фактор мировой политической системы. Майско-июньский разгром лишил ее положения мировой державы, компьенское перемирие фиксировало расчленение страны: северные и часть центральных департаментов вкупе с Парижем вошли в зону немецкого отчуждения, около трети французской территории определили под мандат режима маршала Петэна со столицей в городе Виши. Вишистская Франция неизбежно превратилась в сателлита Германии. Жизнедеятельность обширных французских колоний была парализована: Индокитай стал призом Японии, вся экваториальная (черная) Африка присоединилась к движению генерала де Голля. Правительство Виши с трудом контролировало ситуацию в Северной и Западной Африке, в Сирии. Де Голль и его организация «Свободная Франция» (позже «Сражающаяся Франция») позиционировали себя борцами за независимость Франции и антагонизировали с коллаборационизмом правительства Виши.  В самый трудный для Англии 1940 год де Голль во всеуслышанье поддержал Великобританию и перевел свою штаб-квартиру в Лондон. Англичане истратили на новоявленного союзника с 40 по 43 годы не менее 70 миллионов фунтов стерлингов. Соединенные Штаты долгое время отказывались замечать долговязую фигуру де Голля, претендовавшего на звание полномочного представителя Франции, предпочитая иметь дипломатические и экономические сношения с Виши даже после вступления в войну с Германией.

В январе 1943 года на встрече в Касабланке в свете готовящейся высадки союзников в Северной Африке возник вопрос о французском будущем. Американцы ставили на одиозного адмирала Дарлана (второе лицо в Виши) и генерала Жиро, имевшего влияние на французские военные силы в Алжире, англичане симпатизировали де Голлю. В результате, объединенный французский совет составили из представителей лондонских и алжирских французов. В Касабланке достигли соглашения о вооружении французских дивизий общей численностью до 250 тысяч бойцов. Так американцам пришлось осуществлять программы восстановления французской боевой силы, хотя они не помышляли о возрождении Франции в качестве полноценной державы, выдвигая в лидеры удобных, безинициативных в политическом смысле военных руководителей. Британцы, напротив, защищали де Голля, видя в нем соратника по воссозданию мощи Западной Европы, где Франция обязательный партнер, а не низведенный до положения управляемой американской военной администрацией страны. Здесь лежат исторические корни «западноевропейской интеграции». Вот, что позже писал в мемуарах де Голль: «Уже присутствие в этом кругу избранных государств (США, СССР и Китая) Англии зачастую казалось им (Соединенным Штатам) неуместным, немотря на то, что Лондон всячески старался ни в чем не перечить Америке. А как мешала бы там Франция со своими принципами и своими руинами! … Вашингтон старался сколь возможно дольше рассматривать Францию, как поле, оставленное под паром, а на правительство де Голля смотреть как на явление случайное, неудобное и, в общем, не стоящее того, чтобы с ним считались… Англия не позволяла себе такой упрощеной оценки положения. Она знала, что присутствие, сила и влияние Франции будут завтра, так же как это было вчера, необходимыми для европейского равновесия».

В 1944 году Временное Правительство де Голля, вопреки настойчивым демаршам Америки и молчаливо сочувствовавшей из-за ее спины Британии, официально признали эмигрантские правительства Чехословакии, Польши, Бельгии, Люксенбурга, Норвегии и Югославия. Факт тайной фронды европейких стран против США впервые обнаружил себя. 11 ноября 44-го Советский Союз выступил инициатором приглашения Франции в Европейскую Совещательную комиссию в качестве полномочного и постоянного члена.

Столкнувшись с единодушным отрицанием своей позиции, Рузвельт изменил мнение о месте Франции в послевоенном мире, он согласился с Черчиллем в феврале 1945-го предоставить Франции место в Союзной контрольной комиссии в Берлине, кроме того Францию позвали на Сан-Францисскую конференцию, созываемую для принятия устава Организации Объединенных Наций, как одну из стран-основательниц.

 

 

[47] Французский артист, в годы оккупации сотрудничал с немцами, пел для Гитлера, в 50-е был обвинен в коллаборационизме.

[48] Актерский мэтр. В 50-е так же был обвинен в связях с гитлеровцами.

[49] Французский комик, немецкие власти позволили ему снять фильм в качестве режиссера. Получил низкую оценку фашистского критика, что спасло его в 50-е годы от осуждения в пособничестве нацистам.

[50] Одна из создательниц индустрии моды.

 

[51] Эдит Джованна Гассион, 1915-1963гг, французская певица.

 

[52] 15 августа 7 армия, составленная из 6-го американского и 2-го французского корпусов с приданной ей воздушно-десантной дивизией, произвела морскую и воздушную высадку на Лазурном берегу между Грасом и Каном.

[53] Александр Патч, генерал-майор, командующий 7-ой армией.

[54] Американцы, двигавшиеся от Средиземного моря на север колоннами по двум параллельным дорогам, окружили в долине Роны 19-ую гитлеровскую армию под командованием Фридриха Визе (семь пехотных и одна танковая дивизии). Немцы, потеряв 15 тысяч пленными, около 4-х тысяч единиц военной техники – танков, орудий, грузовиков, с боем прорвались из котла.

Всего за 14 дней непрерывного наступления союзников в южной Франции они продвинулись на 280 км, как следует распотрошив 19-ую немецкую армию (Визе потерял 316 орудий из 1481, 32211 человек только пленными, при этом американцы не досчитались 7274 человек (1395 убитые). Французский 2-ой корпус, проводивший операцию по захвату Тулона и Марселя, пленил еще 47717 солдат и офицеров Вермахта, потеряв 1300 убитыми и 5000 раненными и пропавшими без вести.

К концу августа юг Франции был освобожден от германской оккупации.

[55] Вторжение западных союзников в Европу началось на севере Франции в Нормандии 6 июня 1944 года. В войсках Антигитлеровской коалиции числилось около миллиона бойцов (две трети были американцы) на вооружении они имели 6000 танков, до 15000 орудий, 10859 самолетов. Немцы смогли непосредственно противопоставить десанту 526000 личного состава при 2000 танках, 6700 орудиях, 160 самолетах. Бои за расширение плацдарма продолжались до 24 июля. 25-31 июля американская 1-ая армия, атаковав немецкие укрепления западнее Сен-Ло, прорвала здесь оборону. Наступление успешно развивалось до начала сентября.

23 августа парижане, понимая, что час освобождения близок, подняли восстание. 25 августа Париж занял 5-ый американский корпус, в авангарде которого поспешала 2-ая танковая французская дивизия генерала Жака Филиппа Леклерка.

11 сентября западнее Дижона формирования союзников из Нормандии сомкнулись с наступающими от пляжей Лазурного Берега.

На других театрах войны обстановка складывающаяся в первой половине 1944 года сулила антифашистским силам хорошие перспективы.

Италия. В ходе мучительных наступательных потуг с января по май в Анцио, на реке Рапидо, у горы Кассино союзники смогли все же в начале июня попасть в Рим. Летом 44-го американцы, англичане, французы, канадцы, поляки, новозеландцы сосредоточили на Аппенинском полуострове 1339 тысяч человек, 2500 танков, 8500 орудий, 4000 самолетов, им противостояли войска немецкой группы армий «С» (командующий генерал-фельдмаршал Альберт Кессельринг) 441 тысяч бойцов, 400 танков, 4100 орудий, 325 самолетов.

На Балканах армия коммунистического лидера Тито контролировала почти треть территории Югославии.

В марте японцы вошли в Индию из Центральной Бирмы, однако, столкнувшись с упорным сопротивлением англичан в районе Имплаха и Кохимы, понесли тяжелые потери; голод и малярия довершили уничтожение 15-ой армии генерала-лейтенанта Мутагути к сентябрю. Угроза японского проникновения в Индию была похоронена.

Японцы, установив фактическое перемирие с китайскими коммунистами, обрушились в Восточном Китае и в провинции Юньнань на войска Гоминьдана. В конце 44-го японцы получили сквозную коммуникацию от Пекина до Индокитая, кроме того они захватили 10 крупных американских воздушных баз. В ходе японского наступления в апреле-декабре 44-го гоминдановцы потеряли не менее миллиона человек.

В южной части Тихоокеанского региона союзники (американцы и новозеландцы) в течение января-мая упрочили свое положение на Соломоновых островах, в западной части самые значительные события имели место в Новой Гвинее.

В центральной зоне Тихого океана американцы в январе-феврале вернули Маршалловы острова, в июне-августе Марианские острова. В связи с этими событиями 19-21 июня в Филиппинском море произошло крупное сражение. За два дня боестолкновений японский адмирал Одзава потерял 411 самолетов, 3 авианосца, 2 танкера; у американцев не вернулись с заданий 50 самолетов, и слегка пострадал один линкор, в который угодила единственная японская бомба, достигшая цели. Захват Марианских островов и сражение в Филиппинском море обрекали Японию на поражение. В сентябре американцы приступили к подготовке высадки на Филиппинах.

На важнейшем фронте 2-ой Мировой войны советско-германском 44 год начался продолжением большого зимнего наступления советских войск. После успеха под Курском и форсирования Днепра Москва, не желая упускать из рук стратегическую инициативу, наносила удары на разных участках фронта.

Зимой 1943-1944гг. на Правобережной Украине произошло одно из крупнейших сражений во Второй мировой войне. На фронте протяженностью до 1400 км в течение четырех месяцев действовало с обеих сторон около 4-х млн. человек, 45,4 тыс. орудий, 4,2 тыс. танков, свыше 4-х тыс. самолетов. Это единственное наступление Красной Армии, в котором одновременно участвовало шесть советских танковых армий. В ходе операций южное стратегическое крыло немецкого фронта развалилось, русские продвинулись на 250-400 км, вышли на государственную границу СССР.

15 января под Ленинградом вмерзшие в грунт позиции 18-ой немецкой армии потряс ураган русской артиллерии. 2-ая ударная и 42-ая армии по сходящимся  направлениям прогрызали оборону германцев. На направлении главного удара русские создали превосходство в живой силе в 2 раза, в артиллерии в 3 раза, в танках в 6 раз, но противник располагал многолетней мощной глубоко эшелонированной обороной, занимал господствующие высоты. К 30 января части Ленинградского и Волховского фронтов вышли к Лужскому рубежу, окончательно деблокировав город Святого Петра.

С середины февраля по 1 марта южнее озера Ильмень наступал 2-ой Прибалтийский фронт, немцы отвели войска в Псковско-Островский укрепленный район, взять его с наскоку советские не сумели, наступление захлебнулось.

Еще южнее против немецкой группы армий «Центр» (1350 тысяч штыков, 12810 орудий, 630 танков, 300 самолетов) действовали войска трех советских фронтов: 1-го Прибалтийского, Западного и Белорусского (совокупно, 1580 тысяч человек, 24041 орудие, 1159 танков, 2443 самолета). К середине апреля обе стороны понесли тяжелые потери, наступательные возможности русских были исчерпаны, но успеха Советская Армия не достигла.

В середине апреля Сталин отдал приказ о переходе к обороне. Стороны копили ресурсы для летней кампании. Численность войск Германии и её союзников на Восточном фронте на 1 июля 1944 года составляла 4005 тыс. человек, 48635 орудий, 5250 танков, 2796 самолетов. Советская Действующая армия насчитывала к этому времени 5425 тысяч человек, 83200 орудий, 2380 ракетных установок, 7753 танка, 11800 самолетов. Кроме того, на территории СССР находились союзные польские, чехословацкие, югославские и французские подразделения, в которых служило 104 тысячи человек при 1222 орудиях, 163 танках, 122 самолетах.

23 июня в Белоруссии началась решающая операция 44-го года. После двухмесячного  умело организованного и проведенного наступления советские армии истощили свои силы, техника требовала ремонта, коммуникации растянулись. 19 августа на рубеже Елгава – Добель – Шауляй – Сувалки – предместье Варшавы Прага – река Висла русские войска перешли к обороне. В результате наступления в полосе шириной 1100 км русские продвинулись на запад на 550-600 км, уничтожив половину противоборствующей группы армий «Центр».

Южнее Припятских болот на территорию Польши ворвались советские войска с Украины, разгромив немецкую группу армий «Северная Украина».

Стратегический фронт немцев на Востоке оказался разорванным.

1 августа подпольная польская Армия Крайова под руководством генерала Бур-Камаровского попыталась взять Варшаву под свой контроль. Войска СС,  методично прочесывая дом за домом, умиротворили неспособных к продолжительной организованной борьбе поляков.

В сентябре из войны на стороне Германии вышли Финляндия, Румыния и Болгария, переметнувшись в стан побеждающих.

[56] П.Жолио-Кюри, французский физик.

[57] «Алсос» греческий перевод фамилии Гроувз. Спецгруппу создали осенью 43-го года, перед ней ставилась задача определить, до какой степени продвинулись немцы в атомных исследованиях.

 

[58] Дуайт Эйзенхауэр, командующий американскими вооруженными силами в Европе, будущий президент США.

[59] Командный пункт.

[60] Американский средний танк.

[61] На реке Потомак находится столица США г. Вашингтон, федеральный округ Колумбия.

 

[62] Немецкие тяжелые танки, их название ошибочно перевели, как «королевские тигры».

 

[63] Немцы начали переброску 6-ой танковой армии СС (8 дивизий, 800 танков) на советско-германский фронт, трещавший по всем швам. Отныне Западный фронт снабжался по остаточному принципу. Из резерва германское командование отправило против союзников 291 танк, против русских 1328 машин.

 

[64] С 17 июля по 2 августа 1945 года здесь в пригороде превращенного в руины Берлина проходила конференция держав – победительниц над Германией. Советскую делегацию возглавлял И.В.Сталин, американскую – президент Трумэн (Ф.Д.Рузвельт скончался 12 апреля 45-го года), англичан представлял сначала Черчилль, а с 28 июля новый премьер-министр Великобритании Эттли (народ Англии не переизбрал лиса Уинстона на новый срок).

[65] Проект «Манхэттен» едва ли не самое крупное научно-промышленное предприятие в истории человечества. Менее чем за три года США потратили 2 млрд $ (в ценах 40-х годов). Прямо или косвенно было задействовано 200 тысяч человек, построено 37 объектов в 11 штатах и в Канаде.