Фетусов поставил массивную ногу с жировыми наплывами над щиколоткой и над коленом на рифленую платформу электронных медицинских весов, но никак не мог весь встать на весы: вторая нога как бы прилипла к полу. Тогда он схватился за стойку весов, вдавил в неё свой мягкий живот и, морщась от усилий и неловко улыбаясь на свою немощь, наконец-то подтянул к платформе эту ногу.
– Извините, больной. Ваша брюшная полость производит давление на стойку весов! – сказал ему в приёмном отделении поликлиники пожилой фельдшер, любивший выражаться наукообразно. – Нет никакой альтернативы зафиксировать вашу силу тяжести при таком её распределении…
Фетусов встречался с этим фельдшером лет пять назад, в свой первый приход в эту поликлинику. Ещё тогда псевдонаучный голосок фельдшера раздражал его, и не было сейчас желания продолжать выслушивать такие словоизлияния.
– Отпусти меня ради бога, какой хочешь вес запиши! – взмолился, переводя дыхание Фетусов. – Без рук я не могу…
– Сто сорок килограмм, четыреста десять грамм! – торжественно объявил фельдшер, словно пытался обрадовать больного. – Это не учитывая веса ваших верхних конечностей и части жирового компонента брюшной полости, производящих давление на стойку прибора. Ваш весо-ростовой коэффициент является веским аргументом для направления вас на лечебное голодание. Прошу пройти в кабинет Евстахия Аристарховича.
Главный врач поликлиники Евстахий Аристархович, сам довольно толстый и рыхлый, не удосужился даже взглянуть на протянутый Фетусовым талончик с пометкой фельдшера.
– А, старый знакомый! Никаких отговорок! – просипел он астматическим голосом, хотя Фетусов ещё не сказал ему ни слова. – И препаратов от избыточного веса я вам не буду выписывать, ну, а направление в санаторий лечебного голодания дам во второй раз с удовольствием! Этот санаторий стал теперь коммерческим учреждением, плата за пребывание там довольно высока, но врачи санатория лечат ожирение третьей и четвёртой степени по новой методике, результаты потрясающие, вот полюбуйтесь на рекламный проспект…
– Но всё-таки скажите, доктор, если я не поеду в этот санаторий, какой будет прогноз? – нарочно придавая своему голосу пессимистическую окраску, спросил Фетусов.
– Наверняка неблагоприятный! – у доктора был такой вид, словно он пытался обрадовать этими словами больного. – В вашем организме более сорока процентов жира, если его считать по известной формуле Бернгардта. Думаю, что его происхождение – следствие неправильного питания и малоподвижного образа жизни, но это в скором времени может осложниться эндокринными нарушениями, инфарктом миокарда, или геморрагическим инсультом…
Фетусов слушал главврача поликлиники с заметной саркастической улыбкой. Будучи ученым-биологом он, по большому счёту, не доверял медицине, а особенно её назойливому рекламному придатку. Но, как утопающий ухватывается за соломинку, так и он решил испробовать, может быть, последнее средство для своего недуга. Не идти же, в самом деле, к той молодухе-целительнице, о которой трубили по проводному радио…
Он плюхнулся на сиденье персональной машины. Вытирая пот с нависающей над воротником сорочки складки шеи, проводя широкой ладонью по своим слипшимся клочкам волос, повернулся к шофёру:
– Понимаешь, Витёк, этот эскулап опять хочет завлечь меня в их голодный санаторий, лечить минеральной водичкой и клизмами! Самого его туда бы направить! Как говорится, прежде исцелись сам…
Шофёр Виктор, малоразговорчивый, с взглядом, всегда направленным вдаль, даже тогда, когда он не был за рулём, на этот раз позволил себе не отмалчиваться:
– А по-моему, сейчас во многих домах отдыха и санаториях не разжиреешь. В прошлом году, вы знаете, Василь Семёныч, был я в доме отдыха по льготной путевке от профкома двенадцать дней, так там лишний кусок чёрного хлеба в столовой выпросишь с трудом, всё растаскивают…
– Так это, Витёк, в некоторых домах отдыха или санаториях, возможно, просто недоедают, а меня направляют на лечебное голодание! – Василий Семёнович выделил интонацией слово «лечебное».
Шофёр не счёл нужным продолжать разговор. Фетусов вздохнул и, как пишут в старых романах, впал в мрачную задумчивость.
Он вспомнил, как пять лет назад лечился от избыточного веса в том же самом санатории. Это медицинское учреждение размещалось в бывшем родовом поместье князей Болховских. Дворец с колоннами и высокими окнами стоял на возвышенности, внизу протекала река, но, боже мой, какой унылый вид княжеская усадьба приобрела при новых владельцах! За неприступным и скучным забором из типовых серых железобетонных панелей не было не только завалящего деревца или кустика, но даже травинки! В реке не водилась живность. Или мыловаренный заводик, или свиноводческий комплекс в её верховье спустили в воду свои отбросы, или, поговаривали, что сами служители санатория отравили речку, дабы больные не соблазнились рыбалкой и тем самым не преступали бы строгий режим голодания. Те же служители ревностно следили за тем, чтобы голодающие ненароком не съели случайно залетевшее на территорию лечебного заведения какое-либо насекомое или не выкопали из засохшей глины вокруг дворца какой-нибудь корешок. Фетусов вспомнил о мучительных ощущениях голода; перед его глазами, как наяву выстроились в ряд зеленоватые бутылки с минеральной водой и высокие бокалы безвкусного, разбавленного той же минералкой, жёлтого фруктового сока: им шесть раз в день потчевали больных. Обычно при полном голодании на третий-четвёртый день муки голода притупляются; там же, в санатории, из-за этих соков никакого притупления не наступало: больные только и жили мечтою о тех грядущих днях, когда они могут что-нибудь пожевать. Ничего другого не желал тогда Василий Семёнович, как горбушку чёрного хлеба с крупинками соли. Почему-то ему не хотелось ни мяса, ни деликатесов. Только хлеба и желательно чёрствого!
Вспомнив солоноватый вкус корочки горбушки Фетусов улыбчиво пожевал полными губами. Нет, теперь он знаток по части голодания! Он теперь не поедет в бывший дворец князей, как в тот раз с узким чемоданчиком-дипломатом, где помещались только пара белья, да незаконченные наброски научных работ. Он насушит сам и даст указание своим домашним насушить с полпуда чёрных или серых сухарей. Весь месяц голодания пройдёт безболезненно, по ночам он, знай себе, будет хрупать сухариком…
Привыкший к порядку, требующий того же от своих сослуживцев, Фетусов прибыл в санаторий минута в минуту, как было указано в путёвке. Странное дело: теперь он не узнавал окрестности дворца Болховских. Прежде всего, безликий серый забор из бетонных плит исчез, и на его месте появилась роскошная витиеватая чугунная ограда с позолоченными острыми пиками на столбиках. С холма открывался чарующий вид на реку и на лесистые холмы на противоположном берегу. Дворец стоял на своём месте, величественный в своей старине, с башенками по углам, с шестью белыми колоннами у входа. Видно было, что над дворцом добросовестно поработала мысль и рука реставратора. То ли оттого, что фасад здания был ярко освещён солнцем или потому, что к его фундаменту подступал густой шиповник и кусты сирени, а по сторонам гранитных ступенек спуска к реке сочно зеленела трава, территория лечебного учреждения походила теперь на райское местечко. Внизу, под песчаным обрывом, голубела чистая вода реки, в ней, играя, всплёскивала серебристая рыбёшка.
«Живём теперь! – взбодрился Василий Семёнович. – Научились всё-таки эти клистирные трубки уважать голодающих страдальцев!»
Но, как оказалось, к неподдельной досаде Фетусова, это не был санаторий для голодающих. У массивных, отделанных бронзой, дубовых дверей дворца отчётливо золотилась вывеска названия учреждения: «Акционерный коммерческий научно-исследовательский институт лечебного питания». Значит, тот санаторий куда-то переехал. Возле расширяющихся к середине, как бы надутых колонн дворца, слонялись двое верзил-охранников с резиновыми дубинками. Впрочем, на Фетусова они не обратили внимания, и тот свободно прошёл в вестибюль института. Вахтёр, судя по выправке отставной офицер, дружелюбно объяснил недоумевающему Фетусову, что сам санаторий лечебного голодания находится теперь на новом месте, но совсем неподалёку от усадьбы бывших князей Болховских и объяснил, как туда проехать.
– Там теперь опытная база нашего института!
– А почему у вас такая охрана? – повысил голос Фетусов. – Денег что ли институту некуда девать?
– Все разработки нашего института представляют коммерческую тайну!
Словоохотливый вахтёр сделал вид, что не заметил раздражения Фетусова, по-видимому, был рад случаю поговорить со свежим человеком, особенно с таким крупным и импозантным, каким был Фетусов.
– Поезжайте туда и не пожалеете, что попали к нам, лечим мы здорово!
Витёк, не моргнув, молча врубил скорость. Подъехали к кружевным чугунным воротам великолепной ограды санатория, какая была у НИИ лечебного питания. В проходной охрана в пятнистой серого цвета униформе вежливо, но с достаточной твёрдостью, потребовала у Фетусова предъявить к осмотру ручную кладь.
– Василь Семёныч, будет туго в санатории, сообщите, я мигом приеду за вами! – у всегда невозмутимого шофёра влажно блестели глаза, когда он усаживался за руль, чтобы тронуться в обратный путь.
К удивлению Фетусова, охранники не отобрали содержимое его чемодана, только поворошив руками пакеты с хрустящими сухарями, весело осклабились, переглянулись друг с другом, а один из охранников выразительно покрутил указательным пальцем у своего виска.
За проходной санатория глаза посетителя отдыхали от обилия зелени; по сторонам дорожек, выложенных мраморными плитами, колыхались от ветерка кусты смородины и крыжовника. Ультрасовременные – сплошь окна – корпуса санатория уютно разместились среди молодых посадок лип и дубов. По дорожкам взад-вперёд резво сновали пациенты разного возраста, язык не поворачивался называть их больными от ожирения, слышались их бодрые звучные голоса.
«Вот это другая гипотеза! – пожевал полными губами Фетусов. – Прогресс в медицинской науке – великая вещь.
У главного входа в здание санатория он невольно обратил внимание на пятиметровую скульптуру толстяка, пожирающего блины. У Василия Семёновича сразу засосало под ложечкой от такого провокационного искусства.
«Начинаются мучения! Хорошо, что НЗ – неприкосновенный запас, ещё не отобрали!» – Фетусов встряхнул чемодан, прислушиваясь к сытному шороху сухарей.
Формальности с приёмом нового больного не заняли много времени.
Как в большинстве дорогостоящих коммерческих учреждений обслуживающий персонал был крайне вежлив и обходителен с посетителями.
Даже не стали настаивать со сдачей чемодана в камеру хранения. Фетусову показали просторный солнечный номер на втором этаже, рассчитанный на двух пациентов. Там, в вольтеровском кресле, у окна, лежал с книгой в руке жилистый человек с острыми коленками и быстрым оценивающим взглядом. Увидев вошедшего он резким движением положил раскрытую толстую книгу переплётом вверх на низкий мраморный подоконник. «Всемирная кулинария» – прочитал заглавие Фетусов.
– Вы кто? – как следователь спросил компаньон твёрдым голосом.
Василий Семёнович, несколько удивлённый таким началом знакомства, назвал себя и свою должность.
– Я не о том спрашиваю, что академик! – невозмутимо продолжал допрос сосед Фетусова, приподняв голову от подушки вольтеровского кресла. – Вы кто, «мясник», рыбник или вегетарианец? Пардон, вы человек новый, я хотел сказать, отдаёте ли вы предпочтение мясным или рыбным блюдам, или только зелёным салатикам? И какие соусы и маринады вы предпочитаете?
– Я вроде ем всё подряд, – вздохнул Фетусов. – А в последнее время вообще воздерживаюсь от мяса и маринадов. Не понимаю, почему вы об этом спрашиваете?
– А я предпочитаю рыбку! – надменно задрал острый подбородок сосед Фетусова.
Он протянул академику костистую руку:
– Никита Севрюков! Рыбу уважаю не абы какую, а сёмгу, омуля или молодого гольца. Кстати, как вы относитесь к заливному из осетрины?
«До чего довели здесь известного писателя! – Фетусов судорожно передёрнул жирные плечи. – Одержим, бедняжка, манием пищи!».
– Вот попробуйте сухарика! – растроганно сказал академик и щедрым движением откинул крышку чемодана. – Только пока не ешьте много, я знаю, это крайне опасно для голодающих.
– Каких голодающих? Вы что, не того ли? – Севрюков воткнул длинный палец в свои начинающие седеть волосы у виска, точь-в-точь, как это делал один из охранников в проходной санатория. – У нас в столовой – такой выбор разнообразнейших произведений кулинарного искусства, а вы прибыли сюда с чёрным хлебом, как на полюс с кусками льда или, как говаривали в старину, в Тулу со своим самоваром. Поверьте мне, учёный, вас здесь будут закармливать, как гуся перед убоем!
«Как бы не так!» – скептически облизал пухлые губы Фетусов. – Если бы тебя закармливали, ты не стал бы таким сухопарым и нервным».
Он вспомнил, как с год назад слушал интервью этого писателя по телевизору. За столом сидел обрюзгший, отдувавшийся после каждой произнесенной фразы, толстяк. Пребывание в голодающем заведении съели пуды жира у этого человека, да заодно, видимо, изрядную толику его серого мозгового вещества, нарушив психику.
– Выбросите ваши сухарики за окно, птицы склюют, а то все в санатории будут смеяться над вами! – с покровительственной интонацией проговорил Севрюков и снова потянулся к книге. Перед этим, вытянув длинную шею, он бросил мимолётный взгляд на овальные настенные часы, как будто куда-то торопился. Перелистав несколько страниц книги, он снова взглянул на часы.
Обстановка санаторного номера была роскошной даже для видавших виды академиков и писателей: мебель красного дерева, хрустальные люстры, ковры на полу, картины в тяжёлых резных золочёных рамах. В ванной комнате у позолоченной ванны стояли непременные атрибуты санатория: электронные медицинские весы и вибромассажеры, а во всю стену – громадное зеркало.
Несколько массивных зеркал были развешаны, и в передней, и в гостиной, и в спальне – мол, смотри и любуйся, как меняются контуры твоей фигуры день ото дня пребывания в коммерческом лечебном заведении.
– У нас так вкусно готовят, что буквально пальчики оближешь! – Севрюков в очередной раз кинул взгляд на часы. – Я жду не дождусь, когда прозвучит по этажам нашего корпуса сигнал на обед! Рекомендую вам как своему соседу по этому номеру стать и моим соседом по столику в столовой. Место вчера освободилось. Кстати, вы знакомы с этими блюдами? – он задержал палец на цветной иллюстрации, и его лицо слегка покривилось.
– Это разновидности японской «суши»: «кунсей» из копчёного лосося, «тако» из осьминога, «эби» из креветок, – презрительно топырил тонкие губы Севрюков. – Но, по-моему, ни одно из этих блюд не сравниться с нашей рыбацкой ухой!
Севрюков, с заметной обидой посмотрел на Фетусова, будто тот, что-то возражал ему относительно рыбацкой ухи.
И мастистый писатель с жаром начал доказывать Фетусову о преимуществах рыбацкой ухи, особенно, ухи из налима и ершей по сравнению с блюдами японской кухни. Так горячо, по мнению Василия Семёновича, можно было говорить только о грядущих судьбах человечества, а не о таких гастрономических нюансах. Казалось, воспалённый мозг писателя Никиты Севрюкова зациклился на еде, и это насторожило академика.
«Что-то в этом не так! – подумал Василий Семёнович, слушая не допускающего каких-либо возражений чревоугодного маньяка. – Сухарики я пока припрячу!»
В их номер заглянула миловидная, дать ни взять, фотомодель, дежурная по этажу, и очаровательно сверкнув зубками, пригласила пройти в клуб, расположенный на первом этаже здания, на концерт художественной самодеятельности и кинофильм.
– Я подумал, что зовут в столовую! – разочарованно присвистнул Севрюков и снова взглянул на часы. – Я на обед сегодня заказал рыбацкую уху из стерляди и ершей. Впрочем, в столовую обычно зовут по звонку. Туда ещё рано. Ну что ж, концерт, так концерт!
Василий Семёнович был рад случаю избавиться от разговора о еде со стороны уже начинающего надоедать ему, пусть и знаменитого напарника.
А писатель оказался галантным человеком. Видя, как с опаской спускался грузный академик со ступенек парадной лестницы, он взял его под руку. Пока они шли по широкому коридору, Василий Семёнович во все глаза всматривался в живописные картины и гобелены, развешанные по стенам и изображавшие упитанных благодушных людей, занятых одним делом – поглощением всевозможных яств. Были заметны маслянистые блики в глазах гурманов, блестели их здоровые, чуть ли не лошадиные зубы. На специальных стендах висели плакаты, рекламирующие, то крабов в собственном соку, то чёрную икру, то кавказский шашлык.
«Ничего себе, санаторий для голодающих! Какая-то дразнилка! – скривил рот Фетусов, когда скорый на ногу Севрюков тащил его от стенда к стенду и объяснял особенности того или иного кушанья. – Видать, все здесь спятили с ума!»
Со стендов с муляжами и добросовестно исполненных художественных полотен, написанных без сомнения голодающими мастерами кисти, кричали, моля съесть их, полупрозрачные ломтики сырокопчёной осетрины, ноздреватый сыр, веером разложенные на тарелках овальные ломти полукопчёных колбас, громоздились на подносах полосатые ветчинные окорока, серебрилась селёдка с белыми колечками лука, политая желтоватым маслом. У Фетусова засосало в желудке от этих натюрмортов. Но странное дело – наряду с возрастающим возмущением по поводу возмутительного напоминания о роскошной еде в неподобающем месте, Фетусов ощутил в своём теле, странную лёгкость, будто кто-то невидимый вытягивал из его чрева излишнюю тяжесть.
«Может быть, это такой метод их лечения – еда по картинкам и искусно сделанным муляжам? – думал он. – Так вот, значит, какова их новейшая методика борьбы с ожирением! И этот писатель стал таким прытким, а ведь раньше выглядел рыхлее меня!»
Какое-то внутреннее чувство подсказало Василию Семёновичу, что и концерт, и кинофильм будет всё о том же: о разнообразных кушаньях! Предчувствие его оправдалось.
Концерт художественной самодеятельности пациентов и обслуживающего персонала санатория начался слышанной ещё в детстве Фетусовым шутливой песенкой «Люблю я макароны!» Потом два шустрых молодых человека, некогда толстяков, о чём можно было догадаться по их необъятным пиджакам, болтающихся теперь на их плечах, как на огородных пугалах, пропели, причмокивая, старинную песенку:
«Сосиски с капустой я очень люблю!
Ляфу, ляфу, ляфу!
Сосиски с капустой мне снятся во сне!
Ляфу, ляфу, ляфу!».
После того, как гурманы ещё исполнили песенку «О моя, гусиная печёнка!», дуэт вызывали на «бис». Зал неистовствовал, все слушатели топали, а у Фетусова до того засверлило в желудке от голодных колик, что он тоже невольно начал поочередно поднимать тяжёлые колени.
Концерт сменился показом стереофильма. Герои картины, обнажённые и стройные, как античные боги, пожирали полулёжа горы еды, выпивали один за другим бокалы переливающихся цветами радуги напитков.
К скатертям, разостланных на траве в тени оливковой рощи, подбегали кабаны и львы – выпрашивали не предназначенную для них пищу богов. Боги, грациозными движениями бросали зверям остатки лакомств. От жареных кусков мяса шёл пар. В зале ощущался его аромат – как этого добились устроители фильма, было загадкой. Мало-помалу Фетусов уже не возмущался показухой пиршества и не отводил взгляда от экрана. В животе у него, как говорится, гремели жернова. Он сам бы не прочь был наброситься сейчас в лесу на кабана, разорвать его и пихать в рот с его загривка ещё трепещущиеся живые соблазнительные куски, какие доставались героям кинокартины.
По окончании кинофильма Фетусов стал не узнавать себя.
Возбуждённый, красный, почти не чувствуя обычной тяжести своего тела, готовый проглотить весь свет, сердитый от первых впечатлений санаторного дня, Фетусов вместе с толпой голодающих наконец-то направился в столовую санатория. Завтра же ноги его не будет здесь, если его не накормят существенным обедом! Он не подопытный кролик, чтобы его дразнить!
Увлекаемый людским потоком Фетусов вскоре оказался в огромном высоком зале столовой. Бог ты мой – какие аппетитные запахи, в стократ более сильные, чем во время показа кинофильма в клубе, доносились из-за распахнутых амбразур цеха раздачи блюд!
Василий Семёнович уже с несвойственным ему свирепым выражением львиного лица, сжав зубы, заставлял себя не прислушиваться к восторженной болтовне своего соседа Севрюкова, отпускающего снисходительные шуточки по поводу обнаженной пышногрудой блондинки, изображённой на огромной, в полстены, картине в стиле Рембрандта. К чёрту крикливые натюрморты мясных деликатесов, к дьяволу красотки! Василий Семёнович, прежде всего, жаждал настоящей плотской еды. Проходя мимо столиков, рассчитанных на две персоны и покрытых скатертями из зелёного искусственного шёлка, академик обратил внимание на хрустальные фужеры и рюмки, фарфор и фаянс для специй и приправ.
Севрюков, холодно оглядев санаторников за соседними столиками, с привычной готовностью подтянул рукава пиджака к локтям, заученным движением засунул накрахмаленную салфетку в отвороты сорочки, где виднелась его морщинистая от похудания длинная шея, и царственным жестом протянул академику папку с меню.
«Как в дорогом ресторане!» – подумал Василий Семёнович, оглядывая соседей за столиками.
Он никак не мог прочитать, прыгающий в его руках лист длинного перечня блюд. Презрительно усмехнувшись, Севрюков осторожно высвободил меню из его рук.
– Пардон, я, пожалуй, кроме рыбного супа возьму себе на обед парочку гамбургеров, а на десерт – бутылочку шампанского. А вы, что будете есть и пить?
– Перестаньте разыгрывать меня! – взревел медведем огромный тучный Фетусов, так что народ за соседними столиками начал неодобрительно посматривать в их сторону, а тоненькая в талии официантка с кружевной наколкой на изящной головке заторопилась к ним. Она грациозно лавировала между столиками держа красивым профессиональным жестом поднос на одной руке.
– Я попрошу Надю, на первый раз, принести вам тоже, что и мне, потом будете благодарны! – Севрюков прищуренными глазами так оглядывал фигурку официантки, что она краснела и поправляла свободной рукой край кружевного передника.
– Хотя бы дали чайку с кусочком хлеба, я со вчерашнего дня ничего не ел! – с несвойственным ему просящим тоном проговорил Василий Семёнович. – Так сегодня хочется от пуза натрескаться, хотя я давно на диете, и мне ничего не рекомендуют острого…
– Деревня! Глушь! Саратов! – с дружеским презрением оттопырил сухие губы писатель. – Положитесь на докторов, они сами знают, что нам можно есть! Все кушанья сертифицированы, прошли всевозможную апробацию, для этого существует по соседству специальный научно-исследовательский институт питания, да и в самом санатории есть испытательная лаборатория.
Официантка Надя, изгибаясь тонким станом, незамедлительно принесла кушанья на двух подносах, поставленных один на другой.
Василий Семёнович с опаской серебряной вилкой пошевелил хорошо прожаренный на вид шницель: не обманывается ли он, не проводится ли над ним сеанс гипноза. Не во сне ли всё это? Он резко встряхнул тяжёлой, как у льва головой с всклокоченной седой шевелюрой – нет, всё было наяву. Севрюков, смачно жуя и запивая свои гамбургеры шампанским, иронически морщил переносицу и щурился на соседние столы, где оживлённо беседовали не очень пожилые дамы. Этим он как бы говорил соседу: не буду смотреть на тебя, отвлекать от еды, понимаю твое состояние, сам прошел через это!
Отовсюду слышался дробный перестук ложек и вилок, с хлопаньем вылетали пробки из бутылок с искристым вином, но людских голосов почти не было слышно – все священнодействовали, склонившись над обычными и экзотическими блюдами.
«Будь, что будет!» – решил Фетусов, наваливаясь на уху с янтарными «копейками» жира. Растравленный обилием предлагаемых кушаний, а также всей окружающей в этот момент обстановкой, он махнул рукой на своё здоровье, не в силах отказаться от давней многолетней привычки плотно поесть.
Как в дорогом ресторане, еда была вовсе не эфемерной. В желудке ощущалась приятная тяжесть. У Василия Семёновича даже вспотели шея и лоб от усиленной работы жевательных мышц, порядком отвыкших от таких упражнений. Академик испытывал ощущение, сродни ощущению своей голодной студенческой молодости, когда он после разгрузки вагона с картошкой дорывался в институтской столовой до миски щей на «мб» – мясном бульоне, и до тарелки с чёрным хлебом. Здесь, в светлой просторной столовой, накладывая красный срез сёмги на ломоть хорошо пропечённой булочки, да ещё намазанный предварительно толстым слоем вологодского сливочного масла, он уже не думал о своей болезни, настолько его увлекла всепобеждающая симфония обеденного ритуала.
Аромат кушаний бил в ноздри. С такой же жадностью поглощали еду и его напарник, и другие пациенты санатория, сидевшие за соседними столиками. Никто не удивлялся разыгравшемуся аппетиту полнокровного академика, все торопились запихать в рот как можно больше кусков. Официантки с отрешённо усталыми улыбками еле успевали уносить опорожненные тарелки и подносить новые яства.
«Здесь царствует культ пищи! – уже с удовлетворением думал Фетусов. – Вот почему они так рекламируют еду во всех произведениях искусства». Теперь Василию Семёновичу стало ясно, в чём заключалась новая методика излечивания больных от избыточного веса. Просто подобное лучше всего надо изгонять подобным! Алмаз поддаётся огранке только алмазом. Парадоксальная, но старая истина. Отчего заболел, тем и лечись! А показ кинофильма о еде – это всего лишь прелюдия для энергичного выделения пищеварительных соков перед обедом. Фетусов как ученый-биолог знал, что даже обильная и жирная пища не приносит вреда организму, если тот, как говорится, находится на эмоциональном взводе, и его пищеварительные соки с их ферментами находятся в полном порядке. При этом резко повышается обмен веществ, и жир быстро сгорает.
Отчего заболел, тем и лечись! – повторил ещё раз про себя эту мысль Василий Семёнович, выпив напоследок полбутылки великолепного шампанского, съев плитку молочного шоколада и пару апельсинов. Он чувствовал в переполненном желудке приятное умиротворённое урчание. Уже за столом его начало клонить ко сну. Он уже не думал заявлять претензии администрации санатория по поводу кричащей рекламы еды.
«Поживём, увидим! Сухари? – вяло подумал он о своём чемодане. – Пусть пока побудут в запасе».
Фетусов всё ещё не вполне верил в то, что происходило в нём и вокруг него. Подмывало его попросить у стройной официантки Наденьки ещё порцию шницеля – это после-то шоколада и сока ананаса, но он увидел, что Севрюков уже насытился и вытирал длинные пальцы салфеткой, поднимаясь из-за стола.
– А вы не стесняйтесь, заказывайте себе ещё! – посмотрите, пардон за выражение, как все жрут! – рука Севрюкова театральным жестом обвела столы. – Что касается меня, то я через неделю выписываюсь в связи с окончанием срока лечения. Я вынужден ограничивать себя в количестве блюд, разве я могу так питаться дома? Дело не в деньгах, я человек обеспеченный, но есть ли у меня время и желание ходить по ресторанам?
Наконец, в столовой тихо заиграла маршевая музыка, что было ненавязчивым сигналом окончания обеда. Отдыхающие (у Василия Семёновича язык не поворачивался назвать их больными из-за их жадности к еде) неторопливо, дожёвывая на ходу пирожки и фрукты и перекидываясь друг с другом впечатлениями от обеда, разбредались по своему усмотрению, кто куда. Сухопарый Севрюков, вышагивая своими длинными ногами впереди Василия Семёновича, страдающего от одышки и палящего солнца, повёл своего нового соседа по санаторному номеру на реку. Это было обычное место времяпрепровождения отдыхающих в жаркий полдень. Участок реки, примыкающий к санаторию, был с трёх сторон огорожен двумя полосами высокой металлической сетки, чтобы санаторникам не вздумалось общаться с кем-либо из посторонних. Купаться в реке разрешалось, но что было довольно странно: ловить рыбу запрещалось под страхом немедленной досрочной выписки из санатория. Впрочем, ни у одного из «голодающих» не было, ни орудий лова, ни желания заниматься им на сытый желудок.
Соседи по номеру – академик и писатель, медленно прогуливались по высокому песчаному берегу живописной реки с обилием кустистых островков, излучин и каменистых обрывов. В прибрежных кустах слышались бодрые стариковские голоса мужчин и непринуждённый женский смех.
– Врачи говорят, что я почти поправился! – сухощавый Севрюков, удовлетворённо разглаживал глубокие морщины на лице.
О том, что он недавно страдал от ожирения, свидетельствовали только многочисленные или грубые, как степные овраги складки на лице, или тонкие, как ниточки, складки кожи, видимые на всех открытых частях его тела, особенно на шее и щеках. Кожа пока еще не успела сжаться, адаптироваться к новому телу, но врачи обещали Севрюкову, что кожа через неделю-другую приобретёт тургор, натянется и станет эластичной, почти, как в молодости.
– Жаль, что приходится уезжать отсюда! – разводил руки Севрюков. – Но что поделаешь, надо освободить место для других желающих похудеть. Впрочем, я здесь с этой гастрономией совсем обленился: не набрал ни строчки для издательства, только читал и думал об изысканной пище. В первые дни в санатории я хотел поглощать всё без разбора, сейчас меня тянет, в основном, на экзотические блюда. Думаю сегодня заказать на ужин что-нибудь из полинезийской кухни…
На другой день, вечером, академик Василий Семёнович в сопровождении Севрюкова и ещё двух мужчин из соседнего номера торжественно несли к реке бумажные свёртки с ненужным «неприкосновенным запасом» чёрных сухарей. Пусть пируют рыбёшки! А рыбёшек было – лови голыми руками! Ложилась роса на густую траву, в прибрежных кустах смородины чернели гроздья крупных ягод, под развесистыми берёзами отдыхающие часто находили белые грибы–боровички. Даже если бы совсем не кормили в этом санатории, что по идее так и должно было быть, то страдать от голодных колик здесь при таком изобилии природных даров было бы мудрено. На худой конец, сочную траву, например, можно было бы кусать изголодавшимися зубами по самую дерновину.
У реки, несмотря на сумерки, всё ещё стрекотали кузнечики.
Фетусов вспомнил, как в прошлое своё пребывание в этом санатории, он нашёл и, не таясь ни от кого, сжевал сонного майского жука, невесть как оказавшегося на глинистом пустыре перед санаторным корпусом. Крупный жук с жёсткими хрустящими крылышками показался чертовски вкусным. Сейчас же от этого воспоминания Василия Семёновича всего передёрнуло. Да, теперь многое изменилось, молодцы учёные-медики!
Пациенты санатория даже не пытались смотреть, ни на глянцевитые ягоды смородины, ни на грибы! Во-первых, объяснили врачи, что использовать подножный корм опасно для здоровья из-за возможного, как говорили они, присутствия в нём возбудителей особо опасных заболеваний и токсических веществ, вроде солей тяжёлых металлов, а во-вторых, ассортимент ягод и фруктов в санаторной столовой был настолько богат, что не находилось охотников позариться на растущие дары природы.
Никита Севрюков за неделю до окончания назначенного ему срока пребывания в санатории бросил читать кулинарную книгу и ограничил себя в выборе блюд. По-видимому, его пришедший в норму организм больше не требовал излишка в питании. Севрюков стал избегать разговоров с Фетусовым о еде, да и вообще о чём бы то ни было, мотивируя это чрезмерной занятостью.
Пока Фетусов и в своем номере, и по дороге в столовую занимался выбором блюд согласно кулинарным рецептам толстой книги (подобное чтиво было обязательной принадлежностью каждой комнаты санатория) Севрюков с миниатюрной электронной книжкой в руке задумчиво ходил по аллеям парка и по высокому берегу над водой. При этом он бросал надменные взгляды на встречных санаторников, якобы мешающих его творчеству. Часто он останавливался, что-то бормотал себе под нос и начинал шептать во встроенный в электронную книжку микрофон. Косясь на редких попадающих на его глаза прохожих, он кое-что из надиктованного стирал и диктовал снова. Все отдыхающие в санатории знали: известный беллетрист готовит новый роман. На вопрос академика, почему у писателя вместо неодолимой тяги к еде появилась потребность к творческой работе, Севрюков небрежно бросил:
– Как говаривал Сократ: «Услаждать себя едой? Это хуже смерти».
После отъезда Севрюкова Василий Семёнович начал ежечасно рассматривать себя в зеркалах: в большом трюмо, висевшем в номере между двумя креслами и в зеркальной стене ванной, а на прогулках тоже частенько вглядывался в крохотное карманное зеркальце.
Перемена в облике Василия Семёновича была разительной. Ежедневное взвешивание показало, что он каждый раз терял в весе до полутора килограммов! На некогда одутловатом лице академика с заплывшими веками резко обозначились продольные и поперечные морщины. На первый взгляд они старили Василия Семёновича, но все его движения, особенно властные, энергичные повороты его «львиной» головы, когда он жадно вглядывался в окружающих его людей и природу, свидетельствовали о крепости и молодости его организма, хотя ему уже было семьдесят два года. После того, как Василий Семёнович выходил из столовой, его уже больше не привлекало желание отдохнуть на мягком диване в его номере, как это было в первые дни. Его тянуло в парк, на воздух. Один раз, оглянувшись по сторонам, он воровато пробежал шагов пятьдесят по дальней липовой аллее парка. Утром после пробуждения его уже не столь радовала мысль о предстоящем вкусном завтраке, как мысль о небольшой пробежке трусцой. Одышка у академика исчезла. Он радовался: теперь домашние, да и все его коллеги по академическому институту не узнают его!
В санатории лечебного голодания было установлено шестиразовое питание, причём, всегда можно было получать и первые, и вторые блюда даже за завтраком, полдником и ужином. Разрешали брать с собой в номера бутерброды и фрукты. Поощрялось врачами санатория употребление шампанского и других сухих вин. Все напитки были первосортные, отменного вкуса, и Фетусов чувствовал, что от них почти не пьянеешь, только в голове было лёгкое веселящее кружение, как от стакана свежезаваренного крепкого чая. После приёма таких напитков аппетит становился зверским и появлялась потребность поглощать дюжину всевозможных закусок!
Василий Семёнович впервые за последние два года почувствовал в себе интерес к новым научным фактам. Ожило ощущение молодости, когда он только входил в науку и за наблюдением интересовавшего его эксперимента мог просидеть сутками. Исследовательский зуд и теперь начал овладевать им. Он стал внимательнее присматриваться не столько к пациентам, сколько к персоналу санатория, к его работе, а также стал интересоваться, как питаются повара и весь обслуживающий персонал. Он приподнимал брови от удивления, когда обнаруживал, что та еда, что дразнила ноздри «голодающих» больных, те куски ветчины и говядины, что таяли у них во рту, обслуживающий персонал игнорировал – они готовили себе пищу в отдельной кухне, питались в другом корпусе и по их рассказам ели самое обыкновенное, к чему бы Фетусов, избалованный санаторными деликатесами, сейчас бы не притронулся: картофельные супы, щи и каши с невзрачными биточками. Фетусову показалось странным, что на бутерброды и другие кушанья (их отдыхающие в санатории иногда оставляли в своих номерах на столах и подоконниках) почему-то не садились мухи, вокруг фруктов и отменного на вкус духовитого санаторного мёда не жужжали пчёлы и осы, хотя Василий Семёнович часто прослеживал их деловитый полёт за распахнутыми окнами санаторного корпуса.
Когда он спросил дежурного вахтёра Альберта Петровича, почему они в своей столовой едят простую пищу, когда на кухне санатория остаётся столько вкуснейших вещей, вахтер, пятидесятилетний офицер-отставник, покраснел, виновато заморгал:
– Оно так! Да больно жалко обижать вас, больных-то! Поправляйтесь сами, а мы уж как-нибудь…
Смущение бывшего воина-афганца, его недосказанность, ещё больше разожгли исследовательское рвение академика. Он заметил, что обслуги и медперсонала в санатории было едва ли меньше, чем больных. Утром автобусы: «Икарусы» и «Мерседесы» подвозили к ажурным воротам заведения до сотни служащих, для чего? Санаторники поправлялись, сбрасывали с установленной закономерностью лишний жирок, но ничем не болели, старались сами наводить чистоту и порядок в своих комнатах, но зачем же тогда такой штат обслуги, особенно поваров и врачей, которых Фетусов про себя называл эскулапами? Пациенты пожирали десятки тонн пищи в день, но вот уже две недели Фетусов не видел, чтобы в витиеватые ворота санатория въезжали хлебные или иные продуктовые автофургоны. По его наблюдениям, не въезжали машины и в задние, служебные, ворота лечебного учреждения. Не воздухом же, в самом деле, питаются пациенты!
По ночам, ощущая в животе лёгкое урчание, свидетельствующее о несомненном наличии пищи в работяге-желудке, Фетусов начисто отвергал мысль об эфемерности продуктов. Он заглядывал в унитаз и видел, что отбросы кишечника по цвету, консистенции, а главное, по объёму были вполне нормальными. Тогда он подходил к буфету в коридоре, намазывал густо ломтик булочки новозеландским или вологодским маслом, всё это покрывал горкой крупнозернистой красной икры и звучно жуя, прислушивался, не шумят ли машины, подвозящие продукты в санаторий? Но всё было тихо.
Опустевшая кровать писателя Севрюкова вскоре была занята другим санаторником. Тот не вошёл, а чуть ли не ворвался в санаторный номер, по-хозяйски распахнув обе створки дверей. Новичка, что было для Фетусова неожиданностью, сопровождал почётный эскорт в составе директора санатория и главного врача. Из-за их спин с подобострастием выглядывало красивое с подведёнными бровями лицо горничной.
– Ну всё, показали место на нарах, можете теперь все катиться колбаской по Малой Спасской! – с веселой развязностью кивнул сопровождающим новый санаторник.
Директор и главный врач, оба молодые, чуть располневшие: на вид им было не больше сорока лет, слегка стушевались. Их слабая улыбка показывала, что они не прочь попросить извинения у академика Фетусова за нового пациента, грубияна. Мол, у больных бывают и психические отклонения, что ж поделаешь!
Когда за начальством закрылась дверь, Василий Семёнович рассмотрел вошедшего. Это был парень лет тридцати, среднего роста, плотного телосложения, с ёжиком светлых волос, с волевой ложбинкой на подбородке и чуть обозначенным брюшком. Никак он больше не тянул, как на первую начальную степень ожирения. Было непонятно, зачем его потянуло в этот лечебный санаторий и тратить немалые деньги для этого. Он тоже, вроде запасливого Василия Семёновича, принёс с собой в комнату объёмистый баул.
– Ну ты, папаша, наверное, здесь заплесневел совсем! – запанибрата обратился он к академику, прищурившись на его седые волосы. – А я долго здесь гостить не желаю! Давай поручкаемся! Я Мерцалов, не слыхал такого?
– А я Фетусов! Не слыхал такого? – в тон новичку, опустив уголки рта, сказал Василий Семёнович.
– Тоже не слыхал! – простодушной улыбкой округлил щёки парень.
Казалось, его даже развеселил обидчивый голос Фетусова.
Ладонь у Мерцалова была маленькая, но жёсткая.
– Игошка, главврач, предупредил меня, что буду жить с академиком, посоветовал набраться учёного этикету, но мне эти манеры, что быку третий рог!
– Садись, отдохни с дороги! – умиротворённым жестом показал Фетусов на кресло у окна.
Академику нравились люди, которые относились к нему просто, без доли заискивания.
– Садиться нам не резон, куда как лучше присаживаться! – Мерцалов, обхватив руками свой выпуклый животик, дробно захохотал.
Прозвучал сигнал на обед. Фетусов с жаром стал расписывать своему новому напарнику достоинства санаторного питания, но тот скептически наморщил нос:
– Пойдём, Фамусов, на речку, устроим пикничок, возьмём у охранников спиннинг, котелок – они мне это обещали, половим рыбку, сварганим ушицу на костерке…
Далась эта ушица пациентам санатория! То чопорный Севрюков в первый день пребывания Фетусова в санатории соблазнял его разговором о рыбацкой ухе, то теперь новый сосед академика уже всерьёз собирался попотчевать его ушицей, «сварганенной» на недозволенном «костерке».
– Костры разводить и рыбу в речке ловить категорически запрещено! Она, говорят, заражена какой-то вирусной рыбьей болезнью, передающейся человеку… – проговорил Василий Семёнович, но осёкся и только резко встряхнул свою львиную шевелюру: Фамусов из школьной программы в устах развязного парня – это уже был перебор!
– Брехня! Я третий раз сюда приезжаю и занимаюсь рыбалкой, – не обращая внимания на замолчавшего Фетусова, сказал новый пациент санатория.– Составь мне компанию, старикан!
Мерцалов, достал из баула пакеты с закуской и гранёную бутылку водки с позолоченной винтовой пробкой. На золотистой наклейке бутылки к невероятному удивлению Фетусова был изображен цветной в анфас портрет его нового сожителя.
– Дружи со мной, не пожалеешь!
Что ж, Фетусову стало интересно поближе познакомиться с новым собеседником, чьи взгляды на санаторное лечение, на фамильярное отношение к руководству санатория, а главное, его портрет на водочной бутылке, были интригующими.
На спуске к реке Мерцалов искоса, снизу вверх, посмотрел в лицо Василия Семёновича, на его широкий лоб, окантованный пышными, вовсе не стариковскими волосами:
– Академик, это как? По чину сродни полковнику в армии али, может быть, генералу? Чего в этой стране больше, генералов или академиков?
Н-да! – встряхнул своей пышной седой порослью Фетусов. – Вопрос, что называется, на засыпку. Откровенно говоря, не знаю…
– У меня в столичном гастрономе консультирует покупателей полковник, правда, уже отставной. Так я предлагаю ему иногда работать, одетым по всей форме, с колодками орденских лент на кителе. Покупатели глазеют, умора! Понимаешь, как выручка возрастает?
– Уж не меня ли собираешься ты сосватать в свой бизнес? Может быть, зазывалой у дверей? – уловил мысль Мерцалова академик и сердито задвигал кустистыми бровями.
– Шучу! А что, компетенция у тебя, или там, габариты, что надо. Я, между делом, плачу своему полковнику вдвое против того, что он получал за дивизию, смекаешь?
– Ты, наверное, спутал компетенцию с комплекцией! – разгладил лицо в мимолётной улыбке Фетусов. – А это два разных понятия.
– А по-моему, одно! – нашёлся бизнесмен. – Без комплекции нет компетенции и наоборот.
Дальше с минуту они шли, молча, посматривая по сторонам.
Мерцалов поддел ногой камешек на тропинке, с радостным вздохом задрал круглую, остриженную под «ёжик» голову, оглядывая листву столетних дубов:
– Как здесь клёво! Житуха, умирать не надо!
Он стал насвистывать бесхитростный мотивчик, но, прекратив насвистывание, не сдерживая себя, громко запел:
– Один король во Франции
Забыл одеть штаны,
А без штанов во Франции
Не ходят короли…
Они остановились у крутого спуска к реке, за дальней липовой аллеей санаторного парка, когда к ним приблизились три охранника в форме. Фетусов ожидал, что стражи порядка сейчас прогонят его от реки вместе с его ретивым коммерсантом или, по крайней мере, сделают им обоим внушение. Но, к удивлению Фетусова, охранники принесли громоздкий баул, раскладной столик, два раскладных стульчика и две охапки хвороста. Один из служителей достал из принесённого баула пакетик со специями и дюралюминиевый котелок, в котором позвякивали миски, ложки и вилки.
Деловито, без спешки, охранники воткнули в землю две толстые хворостины с рогульками на конце, положили на рогульки поперечную палку и подвесили к ней на крючке котелок.
Охранники, ни слова не говоря, удалились.
Мерцалов с видом знатока-рыболова выбрал место для рыбалки, где били холодные ключи, и у обрывистого берега бурлила вода.
– Кстати, учёных я уважаю! Мы давно смекнули, что нашему бизнесу без учёных-очкариков хана! Здорово вы нас выручаете… – с хитринкой во взгляде проговорил Мерцалов.
Ему, по-видимому, хотелось польстить академику. Во всяком случае, именно так понял коммерсанта Фетусов.
Однако, Мерцалов бесцеремонно велел академику не прохлаждаться, а пошевеливаться: поломать длинные сучья, чтобы их удобно было разместить под перекладиной, и спуститься к реке, к тому месту, где у берега кругами шевелил песчинки родник, и принести в котелке ключевую воду.
Бизнесмен отдавал приказания, по-видимому, привычным для него начальническим тоном, поколебавшим первоначальное мнение академика о своём новом сожителе как о бесшабашном весельчаке.
Мерцалов, покуривая гаванскую сигару, и напевая «Один король во Франции…» в то же время размашистыми движениями забрасывал леску с крючками в быстрый поток воды.
Пока Фетусов неумело и медленно потрошил окуньков, очень холодных, очень колючих и скользких, с красными отливами на слизистых боках, Мерцалов, молча, поджав губы, двумя движениями ноги в модном австрийском ботинке поправил под перекладиной кучку хвороста: по его мнению, его не так сложил академик, и зажег костёр платиновой зажигалкой. Как опытный знаток ухи, новый пациент санатория дал Василию Семёновичу указание: окуней и карасей потрошить, промыть, а мелочь, вроде трёх колючих ершат, бросать в котелок, в кипящую воду, целиком, так уха будет наваристее.
Они сидели на раскладных стульчиках, глядя, как языки пламени лизали дно котелка.
– Я хочу спросить у тебя, профессор, о такой вещи. Вот я гоняю на «Мерседесе», прибавляю газ, скорость растёт. В школе нам говорили, что это ускорение движения. Но есть ещё скорость изменения ускорения, потом скорость изменения этого ускорения и так далее. Выходит получается изменение скорости– скорости– скорости…
Мерцалов помолчал, как бы осмысливая, сказанное.
Фетусов встряхнулся, услышав такого рода рассуждения от простоватого на вид парня-коммерсанта. Интерес собеседника к отвлечённым вопросам был для Фетусова приятной неожиданностью.
– Высшая математика этот перечень одинаковых слов обозначает понятием производных, – сказал Фетусов. – Производная первого порядка, это, например, ускорение движения, ускорение ускорения – это производная второго порядка. И так можно порядок производных выстраивать до бесконечности…
Фетусову нравилось, что разговор его с самоуверенным молодым человеком пошёл в таком русле. Так или иначе Фетусов оказался в привычной для себя обстановке, в роли лектора.
– Я по образованию не физик, – вздохнул он, как бы сожалея, что вопросы ускорения движения автомобиля не совсем профиль его научных изысканий. – У нас в биологии, в частности, в генетике, в вопросах разведения животных, тоже есть использование набора одинаковых слов, устанавливающих последовательное родство. Скажем, у жеребца-производителя была мать его матери, у той матери своя мать. Звучит так: мать матери–матери–матери…
И академик, и бизнесмен, что называется, закатились хохотом.
– Один король во Франции… – в порыве фривольной игривости снова запел Мерцалов.
Фетусову вспомнился его прежний сосед по номеру, суховатый в своей надменности писатель Севрюков. Новый жилец – был прямая противоположность тому писателю. Вот бы так легко говорить и говорить с ним, как говорится, травить время …
Мерцалов поправлял хворостиной угли костра. От кипевшей ухи распространялся волнующий запах, несколько не похожий на запах тех рыбных блюд, которыми их потчевали в санаторной столовой.
– Вот до луны космический корабль долетает за пять суток, – увлечённо продолжил разговор Мерцалов. – Я прочитал в журнале, что если придать такому кораблю постоянное земное ускорение, равное девять и восемь десятых метров в секунду за секунду, то корабль долетит до луны всего за сутки, а до ближайшей звезды – всего за несколько месяцев. И пассажирам корабля будет клёво, никакой вредной для живого существа невесомости не будет! Правда, для работы с постоянно включёнными двигателями надо затратить уйму энергии, да ещё не придуманного вида!
Фетусова не очень интересовал заведенный Мерцаловым разговор сам по себе. Но ему импонировало то, что бизнесмен, которого он поначалу считал бесшабашным грубияном, оказался не так уж прост. Наверное, в любознательности Мерцалова и в его руководящих указаниях академику по поводу приготовления ухи зиждилась сноровка и расчётливость ко всему, что позволяло ему с успехом вести свои прибыльные дела.
Мерцалов хитро прищурился и чуть ли не прокричал:
– Скорость – скорости – скорости – скорости!
Фетусов поддался игривому настроению Мерцалова и также по-мальчишески завёлся:
Мать – матери – матери – матери!
Оба опять расхохотались, довольные расположением друг к другу. Помолчали немного.
– А ты, собственно, зачем приехал в санаторий лечебного голодания? – прищурясь спросил Фетусов у весёлого компаньона. – Ловить рыбку или лечиться?
– Прежде всего, лечиться! – Мерцалов небрежными с виду, но рассчитанными движениями разлил водку своего имени по стаканам.
Однако, бизнесмен только чуть пригубил свой стакан. Он оттолкнул от себя стульчик и развалился спиной на траве, задумчиво глядя в безоблачное небо.
Фетусов наотрез отказался даже попробовать «мерцаловку» и навалился на уху. Вот это действительно было райское кушанье, рыба по запаху и вкусу чем-то явственно отличалась от тех рыбных блюд, что подавали в санаторной столовой.
Обгладывая хребет разваренного окунька Василий Семёнович неожиданно почувствовал резкую боль в животе. В голове его что-то треснуло, перед глазами догорающие угольки костра превратились в огненную пелену во всё небо.
«Так вот она, отрава!» – подумал Фетусов и уже валясь на траву, увидел побледневшее лицо Мерцалова и чёрное дуло пистолета в его руке, направленное вверх. Раздались один за другим три выстрела. Больше академик ничего не слышал.
Очнулся Василий Семёнович в белой больничной палате и первое, что увидел, это молоденькую докторшу – она частенько дежурила в зале столовой. Докторша улыбнулась Василию Семёновичу, показав ямочки на щеках, и нажала кнопку звонка. В палате появился молодой мужчина в белом халате: тот самый главный врач санатория, сопровождавший Мерцалова в виде почётного эскорта, когда тот переступил порог санаторного номера.
Тогда Фетусов не обратил внимания на внешность Игошина, но теперь у него была возможность повнимательнее приглядеться к доктору.
Игошин был небольшого роста, но плотненький, а его круглое лицо без единой морщинки не имело признаков необходимости какого-либо бритья – бабье лицо, как говорят в народе. Врач был в той форме хорошей упитанности, когда она только подчёркивает здоровье, как говориться, «кровь с молоком». Полнота придавала молодому доктору солидность и уверенность со стороны окружающих в его полной компетентности.
– Василий Семёнович! – зазвенел в палате инфантильно-тоненький голосок доктора. – Еще бы полчаса и вас бы не удалось спасти. Хорошо, что наш Мерцалов, дал предупредительные выстрелы и тем самым вызвал экстренную помощь. Вы знаете наше правило, что никакой посторонней едой наши пациенты пользоваться не должны, вы проходите курс терапии голодом и должны принимать только то, что мы предлагаем в своем меню. Кстати, как вы себя чувствуете?
– Великолепно! – Фетусов, удивлённо ощупывал своё тело. – Что это со мной произошло? Сейчас я совершенно здоров, только чувствую в себе какой-то сосущий неудовлетворённый аппетит.
Василий Семёнович рывком сбросил с себя простыню и потребовал свою одежду:
– Я немедленно должен идти в столовую или несите еду сюда! В желудке такая пустота, что я готов проглотить эту девушку!
– Фетусов комически сузил глаза на расплывшуюся в улыбке докторшу.
– Это неудивительно. Мы сделали экстренное промывание вашего желудка запатентованным составом. Сейчас вам принесут нашу пищу, и вы удовлетворите свой голод.
– Значит, та рыба в ухе была, в самом деле, отравлена?
– Ничего подобного! – врач, доверительно присел на койку Фетусова, точнее на полосатый матрац, с которого он отогнул уголок одеяла с простынёй. – Я не могу вам раскрыть всех нюансов нашей работы, поскольку она засекречена…. Скажу только, что всю свою деятельность мы направляем на выздоровление больных и получения вследствие этого для нас наибольшей коммерческой выгоды…
– Я как работающий в области биологии давно догадался, что вы нас кормите пищевым суррогатом, добавляя туда только вкусовые экстракты из настоящей пищи.
– Но не буду вам мешать, подкрепитесь немного! – уклонился от разговора главный врач санатория.
Он со своей помощницей, шурша отутюженными халатами, вышли из палаты, а Фетусову принесли в титановых судках подогретые суп и жаркое. Не успел Василий Семёнович расправится с первым блюдом, как в палату ворвался Мерцалов. Белый халат у него был одет на одно плечо и развевался за ним, как флаг.
– Василь Семёныч, прости, не знал, что тебе это повредит! Вот выпишешься из санатория, мы с тобой закатим поблизости от моей виллюги такой пикник, и не только уху…
Круглое бесхитростное лицо Мерцалова выражало такое участие, что на него нельзя было сердиться.
– Откуда у тебя оружие и почему ты вообще попал в этот санаторий?
– Как это попал? – широко распахнул белёсые глаза Мерцалов. – Мы, если и попадаем, то только в сизуху, то бишь, в следственный изолятор, но я пока круто застрахован от попадания туда!
Он достал из кармана желто-зелёную палочку кубинской сигары и по-свойски поднёс к ней свою блестящую зажигалку:
– Я здесь не крайний, а один из членов совета директоров. В нашу «малину» входят главный врач санатория Игошин, ты с ним только что беседовал, потом директор института лечебного питания, ну, и еще ряд гавриков… А пистолет, как мне без него? Я и в санатории только потому, что меня, по докладам моих агентов «заказали», собираются «замочить», тебе эти слова непонятны, словом, хотят обрядить в деревянный бушлат, ну я со своей стороны принял контрмеры. А здесь, как говорится, прикольно, фартовая охрана, отлежусь пару неделек…
– Как понял я, у тебя складывается не очень фартовая жизнь! Угроза деревянного бушлата, необходимость носить оружие с собой…– чуть ли не присвистнул Фетусов.
Неожиданное грустное раздумье образовало веерообразные ниточки морщин на лбу и около рта Мерцалова:
– Не понимаю, что за жизнь в этой стране! Что за народ! Не говорю уже о моих конкурентах, тех сам бог науськивает на меня. Простым людям я становлюсь ненавистен. Слетал я прошлой зимой в Штаты. Там ко мне, как говорится, полный пиетет со стороны и дворников, и бизнесменов. Чуть ли не на цирлах обхаживали мою команду. А тут со своим миллиардом я не нахожу себе покоя. Ладно бы только завидущие взгляды…
– Ну, хватит об этом! – прервал откровенность Мерцалова Фетусов и протянул тому вилку с куском гуляша в оливковом соусе. – А что это такое, по-твоему?
От мяса шел волнующий запах. Мерцалов пошевелил крыльями носа.
– Еда клёвая! У меня в магазинах берут её нарасхват. Но скажу только для тебя на ушко: здоровому мужику этот кусок жратвы так же нужен, как бульдогу пятая нога. Ну ладно, я побегу, ещё раз извини, старик!
Мерцалов потряс плечо Фетусова и также стремительно исчез из палаты, как и вбежал в неё. Василий Семёнович, наполнив желудок привычной тяжестью пищи, оделся и пошёл по коридору больничного корпуса в поисках главного врача.
Уже с час они сидели на диване просторного докторского кабинета перед журнальным столиком, сплошь заваленным цветными иностранными журналами и ксероксными копиями отдельных страниц.
У Игошина было благодушное настроение. Ему хотелось блеснуть перед академиком своей эрудицией. Его благодушие выражалось особым блеском маленьких глаз и поглаживанием времени от времени своего дебелого лица, и чуть выступающего животика стянутого полами халата.
– Вам, как биологу, конечно, известно, что жир подразделяется на незаменимый жир и тот жир, который организм откладывает в жировые депо, то есть, держит про запас. Незаменимый жир является необходимым компонентов многих наших внутренних органов, особенно сердца и нервной системы. Это, так называемый структурный жир. Организм с ним не расстаётся даже при глубоком истощении организма. Известно, что во время войны, немцы умудрялись изготовлять мыло, вытапливая жир даже из трупов людей, умерших от голода. Кстати замечу, что наш мозг и вся нервная система заключает в себе жира до шестидесяти процентов!
Произнося эти «до шестидесяти процентов» Игошин даже подпрыгнул, звякнув пружинами дивана, подчёркивая тем самым значимость предмета своей беседы с Фетусовым.
– Энергия, выделяемая при расходовании одного грамма жира, приблизительно соответствует, поднятию груза массой около четырёх тонн на высоту одного метра! – продолжал петь хвалу жиру Игошин. – Во-первых, жиры, депонируясь в виде жировых отложений создают запасы энергии. Во-вторых, они, обволакивая все хрупкие органы человека, защищают их от механических сотрясений и травм, В-третьих: благодаря крайне низкой теплопроводности, жиры – прекрасный изолятор, защищающий тело от переохлаждения. Посмотрите на тюленей, и белых медведей: толстая прослойка жира защищает их от холода. А набранные почти каждым человеком за зиму несколько килограммов лишнего жира – это защитная реакция организма на отрицательные температуры.
Фетусов ждал, когда же главврач перейдёт к тому, что являлось целью работы института голодания: а именно борьбы с избыточным, депонированным жиром. Но тонкий голосок доктора переливался без остановки, как ручеёк, и Фетусову не удавалось прервать этот ручеёк ни единым словом.
Но вот, наконец, врач умерил свой пафос и, как говорится, перешёл со стихов на прозу.
– Санаторий голодания – не совсем точное название нашего оздоровительного учреждения. Назвать наше учреждение «санаторием похудения» было бы точнее, но слово «похудение» имеет в своей основе слово «худо», что может у наших пациентов вызывать неблагоприятную ассоциацию. Справедливее было бы нас называть в научном и бытовом смысле «клиникой обезжиривания», но слово «клиника» с различными манипуляциями в ней в виде медицинских анализов и применением бездны лекарственных препаратов напоминает пациентам обстановку лечебного учреждения, каковым наш санаторий не является. Да и слово «обезжиривание» – неблагозвучное, даже вульгарное, будто речь идёт о производственном процессе обезжиривания воловьих или овечьих шкур.
– Как вы наверняка догадываетесь, Василий Семёнович, – перевёл дыхание Игошин, – то, что едят наши пациенты, это, как говорит поговорка «не в коня корм», то есть это не еда, а её, так сказать, строма, каркас, сделанный из нитей непереваримого образца клетчатки с природными адсорбентами, типа цеолитов. Заслуга наших пищевиков, дизайнеров и художников состоит в том, что мы придаём такой пище полную иллюзию вида, веса, вкуса и обоняния разнообразных продуктов питания. Эти продукты не только хорошие антитоксиканты, но представляют собой крайне ценные биологические компоненты с полиненасыщенными жирными кислотами типа «Омега-3» и к тому же обогащенными элементами ФМВ.
– Это что за аббревиатура? Первый раз слышу! – наморщил лоб академик.
– ФМВ – так мы называем комплекс ферментов, минеральных добавок, витаминов. Каждое блюдо разрабатывается с учётом полного набора указанных компонентов. Прибавьте к этому экстракты из действительных продуктов, правда, в очень незначительной пропорции…
– Да я знаю! – наконец-то удалось вставить ещё несколько слов академику. –Грамм пахучего вещества, например, осетровой икры, могут дать полную иллюзию самой икры!
– Вот и прекрасно, что мы понимаем друг друга! – потёр мягкие ладони Игошин. – Итак, полюбившиеся многим из вас, страдающих от ожирения, шницеля-гамбургеры на девяносто восемь процентов состоят из кислорода, гомогенизированного в микрокристаллической целлюлозе в смеси с разновидностью особой глины – цеолитом. Иногда мы применяем для этой цели карбоксилметилцеллюлозу левого вращения, приготовленную по вашему патенту, Василий Семёнович, ну есть у нас и другие разработки. Наш санаторий занимается, как говорят инженеры, технической доводкой, то есть испытанием на больных и здоровых людях всех перспективных наработок, которые предлагает наш головной институт лечебного питания…
– Позвольте, значит, и я для вас, и весь наш санаторный корпус, где кинозал и столовая, тоже являются, как вы говорите, объектом пищевых доводок? – ершистые брови академика ещё раз взметнулись вверх.
– Нет, в вашем корпусе элитная, платёжеспособная часть пациентов. Не мы вам платим, а вы нам! Вас кормят стократ апробированными блюдами!
– Но для этого требуется ежедневно большие количества той же карбоксилметилцеллюлозы или цеолита, но я что-то не замечал, чтобы их подвозили к кухне санатория?
– Скажу вам по секрету: вопрос решён крайне прозаически. Так называемые отходы пищеварения наших пациентов по канализационным трубам централизованно поступают в цеха физико-химической и биологической очистки и после удаления ненужных компонентов стерилизуются в автоклавах и в первозданном виде поступают в распоряжение наших квалифицированных поваров и дизайнеров! Да что там говорить: от каждого пациента в результате его похудения мы получаем до килограмма жира в день! Правда, этот жир выглядит не очень эстетично: так некая смесь жидкого растительного масла с топлёным свиным салом. Из этого жира мы извлекаем белки и некоторые нужные для питания компоненты. А остальное утилизируем. Часть депонированного жира всё же остаётся у пациентов – этим покрываются их энергетические затраты. В каждой жировой клеточке-адиноците содержится энное количество протеина, то есть белковой субстанции, крайне необходимой для организма – всё это возвращается в синтезируемые нами блюда, так что однократного завоза компонентов вашего питания хватает нам на несколько недель…
– А как Минздрав и Роспотребнадзор смотрят на вашу деятельность? – нахмурился Фетусов и тряхнул своей львиной шевелюрой. – Ведь могут быть отдалённые последствия применения ваших кушаний: генетические, психосоматические…
– На каждую рецептуру нового вида питания мы получаем патент на изобретение, разрешение Фармакологического комитета, Минздрава и Роспотребнадзора – ведь около сотни специалистов, в том числе, с докторскими степенями работают в нашей фирме…
– И что же нет других средств, как обманывать желудок суррогатами натуральных продуктов питания?
– Мы занимаемся наукой всерьёз и испробовали не одну методику. Позже мы отказались от многих методик, так как желудочно-кишечный тракт наших пациентов во многом был лишен необходимой перистальтики, обусловленной недостаточным объёмом пищевых масс, и это вызывало нежелательные симптомы, вроде хронических запоров и…
– Я вас так понял, – прервал его Василий Семёнович, – что вы обманываете человеческий организм…
– Да, но на строго проверенной, научной основе. Мы, подавляя ощущения голода, в то же время удовлетворяем все запросы организма. Вы сами видите, что наши пациенты живут полнокровной жизнью, занимаются физкультурой. Организм мобилизует из собственного жира запасы строительного материала и энергию, вы ведь знаете, что один грамм сгоревшего жира выделяет девять килокалорий; в каждой жировой клеточке имеется энное количество первосортного белка, а нужные организму ферменты, витамины и прочее мы даём в виде экстрактов из естественной пищи в адекватном количестве…
– Ну и мастера!
– На свою работу не жалуемся! – доктор уловил в голосе Василия Семёновича осудительную нотку.
– Да я не о вас, медиках, а о художниках и дизайнерах. Никогда бы не поверил, что икра, которую я намазываю по утрам на булочку с маслом, состоит из микрокристаллической целлюлозы и воды.
– Прибавьте к этому цвет, консистенцию, запах и вкус икры! За три недели пребывания в санатории, в чудесных условиях пищевого комфорта вы зарабатываете себе гарантированные нашим учреждением пять лет спокойной жизни, не подвергая себя запрету на любые продукты питания, на любые застолья!
В кабинет главного врача постучались.
– Владимир Алексеевич, вам пора на обход! Уже все собрались и вас ждут! – в приоткрытой створке дверей показалась докторша. Она смущённо улыбалась, показывая ямочки на щеках.
Фетусов передохнул, обрадовавшись, что прекратились словоизлияния Игошина. В сущности, то, о чем говорил главный врач санатория, было уже ему давно известно.
– Но следует сказать, – Игошин всё ещё не мог прервать поток информации, – мы стараемся оставлять необходимый структурный жир в организме пациентов в количестве не менее пятнадцати-двадцати процентов – это грань, за которую нежелательно переступать…
– А как вы определяете эту грань? – уже заинтересованно спросил Фетусов, поднимаясь с дивана.
– Очень просто. Без всяких там хитроумных анализов. Человек сам решает этот вопрос – он просто постепенно отказывается от нашей пищи и, как только мы фиксируем это, пациент подлежит выписке из санатория…
Игошин, спохватившись, приветливым жестом мягкой руки пригласил академика к выходу:
– Раз уж, Василий Семёнович, наступило время моего обхода, я вам, как коллеге, предлагаю пройтись с нами по экспериментальному корпусу, посмотреть на пациентов. Надеюсь, вы с нами будете сотрудничать в дальнейшем, ваши консультации были бы очень полезными. Светлана, дайте академику свежий халат!
– Вы видели в городах объявления: солидная фирма предлагает желающим похудеть с содержанием на полном пансионе и заработной платой, – говорил врач на ходу, семеня ножками, и в тоненьком голоске врача появились отвердевшие нотки:
– И всё это о нашем учреждении, простите, санатории. Мы набираем контингент здоровых безработных: в данный момент одна их группа находится в соседнем корпусе. Естественно, кормим их нашими блюдами – институт поставляет продукты, стократ апробированные на лабораторных животных: белых мышах, крысах, морских свинках и обезьянах. Правда, иногда встречаются у людей осложнения, без них в экспериментах не обойтись, да вы сами увидите это…
В длинной – на весь этаж – палате, похожей на казарму, в два ряда стояли койки. На них лежали, сидели, а по проходам слонялись молодые и старые мужчины, сильно располневшие и худощавые, бритые и бородатые. На низкие тумбочки между койками неразговорчивые служители ставили обозначенные крупными номерными знаками алюминиевые миски с едой, бутылки и банки с напитками и специями. Для каждого пациента был свой набор продуктов; санитары строго следили, чтобы никто не смел заглядывать, что там было в мисках и стаканах у соседей.
Василий Семёнович заметил, что у нескольких обитателей палаты на лице, руках и даже между отворотов серых больничных халатов на груди выделялась бледно–розовая сыпь, больные расчёсывали тело, при этом приступообразно кашляя. У одного пациента после приёма бокала вина наступила рвота, другой, согнувшись крючком, прижимая к ягодицам ладонь, торопливо ковылял в сторону туалета. Из многочисленной «свиты» Игошина отделился молодой врач с щегольскими усиками.
Он подошел к койке пожилого бородатого больного, профессиональным бесцеремонным жестом, оголил его живот, провёл пальцем по нормальной на вид коже. Белая кожа буквально на глазах у Василия Семёновича покраснела, вздулась полоской, и на ней обозначилась чуть заметная просяного вида сыпь.
– Назначить внутривенно метилпреднизолон, дать слабительное, перевести на молочно–растительную диету, – скороговоркой отбарабанил главный врач старшей медсестре, покосившись на раскрытый амбулаторный журнал в её руках.
Игошину было недосуг задерживаться у постели пациента.
– Чаще всего имеем дело с аллергическими реакциями на искусственную пищу в виде крапивницы или гастроэнтеритов в лёгкой форме, – продолжал давать пояснения Фетусову главный врач. – Через три недели пребывания в этой палате здоровых пациентов выписываем, а больных лечим с применением традиционных продуктов питания. Причем, многие так и рвутся заболеть, поскольку в эти дни идет двойная оплата.
– Ну, а что у вас расположено на втором этаже?
– Там такое же отделение, но женское…
Покинув экспериментальный корпус санатория и его лабораторию, оборудованную новейшими электронными, сверкающими никелем и кварцевым стеклом установками и приборами, Василий Семёнович в своей комнате в санаторном корпусе разложил по диванам, столам и подоконникам листы рукописи новой книги о взаимоотношении полипептидов с моторикой кишечника. Его работе никто не мешал – за Мерцаловым оставалась кровать в номере, но сам он не появлялся: по слухам он пропадал у сотрудниц и лаборанток, расположенного неподалеку института лечебного питания. Что касается неестественных прежде позывов Фетусова к поглощению, хотя и мастерски приготовленной и дразнящей, но искусственной санаторной пищи, то мало–помалу потребность в ней исчезала, что стало ещё одним фактором для творческой работы академика.
Через неделю после того, как Василий Семёнович так неудачно попробовал у «мерцаловского» костра на берегу реки «природную ушицу», он вытряхнул из своего чемодана остатки сухарных крошек: плод его некогда недоверчивого отношения к достижениям медицины, и положил в него уже довольно объёмистую рукопись. Он последний раз встал на площадку весов, в последний раз взглянул в овальное зеркало в гостиной и на обширную зеркальную стену в ванной. На него смотрел подтянутый высокий джентльмен с волевыми морщинами продолговатого лица, с поджатыми губами и непролазной лоснящейся порослью седых волос на голове.
Василий Семёнович не стал звонить родным о своём скором прибытии, не стал вызывать свою персональную машину с полюбившимся ему неразговорчивым пареньком-водителем. Ожидал с радостью, как он поразит своих домочадцев и сослуживцев сногсшибательной переменой в своем внешнем облике. Пожалуй, только его шофёр Витёк не удивиться: останется верным своему скептическому взгляду на голодные санатории и дома отдыха.
Фетусов шёл по городу с лёгким чемоданом, ворот его сорочки был распахнут, пиджак закинут небрежно на спину. Припекало солнце, вдоль дороги на изогнутых фонарных столбах и деревьях щебетали птицы, по небу плыли белоснежные с синевой снизу облака.
Путь Василия Семёновича проходил мимо очень известного в городе мелкооптового продуктового рынка с множеством открытых контейнеров, павильончиков и просто лотков с различной снедью.
Василий Семёнович не имел обыкновения ходить по рынкам и магазинам, но тут ради, появившегося в нём после лечения в санатории, любопытства ко всему, решил присмотреться к продаваемым продуктам. В магазинчиках алкогольных напитков помимо водки «Смирновской», «Довгань» и «Распутин», на равных с ними, красовались гранёные бутылки с этикеткой «Мерцаловская» и портретом человека с круглым, на вид простецким, лицом.
– Уж такая вкусная колбаса такая вкусная, никак не наешься! – услышал он поблизости радостный женский голосок.
Этот возглас одной из старушек почему-то заставил академика зайти в ближайший магазинчик и посмотреть на его витрину. Там лежали разрезанные наискосок пополам батоны нескольких сортов сырокопчёных и вареных сортов колбас. На один очень знакомый ему косой срез колбасы Василий Семёнович обратил особое внимание: срез выглядел сочным, тёмно–красным, с белыми квадратиками сала; по-видимому, колбасы для показа были разрезаны ещё утром, некоторые срезы других колбас слегка посерели, заветрелись, а этот выглядел новёхоньким.
– Не берите эту колбасу! – тихо посоветовал Фетусов пожилой женщине с измождённым лицом.
– Почему, она же такая вкусная, долго не портится, а главное, намного дешевле остальных колбас!
– Потому, что она отравлена! – неожиданно для себя придумал ответ Василий Семёнович.
– Коля, выйди на момент, мешают тут всякие продавать товар! – обернулась женщина к задней дверце павильона.
Оттуда, склонив лобастую голову, вышел рукастый верзила с приплюснутым носом:
– Ты чё, топай отсюда, фраер!
На шум пришел, проходивший мимо молодой милиционер с резиновой дубинкой. Фетусов коротко объяснил ему суть скандала.
– Я сам беру эту колбаску, вкуснятина, и живот не болит после неё, какая тут отрава? – сдвинул на затылок фуражку милиционер.
Фетусов вместе со стражем порядка пошли на государственную ветеринарно-контрольную станцию при рынке.
– У продавцов весь товар сертифицирован и согласован с обществом потребителей! – безапелляционно сказал мальчишеским голосом розовощёкий ветеринарный врач на контрольной станции. – Мы регулярно осуществляем установленный перечень исследований, включая радиационный контроль, трихинеллоскопию, бактериологические и другие анализы, а определять калорийность мясных продуктов не входит в нашу обязанность. Так что ваши претензии, уважаемый господин, не обоснованы. Не хотите, не покупайте, а продавцы имеют право продавать любой товар, не запрещённый к продаже. Пора давно привыкнуть к рыночным отношениям!
Академик Фетусов вышел за ворота рынка и направился к автобусной остановке. В глазах его стояли витринные ряды гранёных бутылок с улыбающейся рожицей «нового русского». Он думал о том, что нет предела достижениям модельеров от питания, если работа их хорошо оплачивается. Добиться, чтобы срез суррогатной колбасы, как у настоящей, со временем тускнел на воздухе – это для них плёвое дело! Чемодан в руке академика-биолога стал казаться тяжёлым и ненужным, как тогда те серые сухари, брошенные в прозрачные струи реки.
