Евгений Холкин, аспирант второго года обучения, подал заявку на срочный   ремонт пола и кормушки в одном из боксов институтского вивария.

Прошла    неделя со дня подачи заявки – плотники в виварии не  появлялись.     Аспирант забеспокоился, он уже знал,  что и в науке под лежачий камень вода не течёт. Он обратился  с жалобой по своему вопросу в контору институтского опытно-производственного хозяйства, в обязанность которого  входило удовлетворять подобные запросы научных работников.  К досаде Холкина, он услышал от слабовольного директора хозяйства невнятные жалобы  на нехватку рабочей силы, на дефицит пиломатериалов и т.п.  К слову сказать, в коридоре конторы повстречал аспирант бригадира плотников Коровкина, приземистого пятидесятилетнего здоровяка, одетого в засаленные телогрейку и ватные брюки.

Глаза у Коровкина были выпуклые с желтизной.  Он оценивающе оглядел длинную и нескладную фигуру аспиранта и отвернулся от него, наморщив нос.

– По горло завалены заявками на такие ремонты! – Коровкин провёл ребром ладони под плохо выбритым подбородком, – Жди своей очереди…

– Я буду жаловаться директору института! – с апломбом заявил Холкин и поправил свои очки. — Мне в боксе вивария надо срочно поставить группу телят для эксперимента…

Бригадир плотников корявыми пальцами выхватил из кармана ватных штанов скомканные бумажки.  Глаза его, цвета пролежавших под снегом желудей, сузились:

– Ох, ох, напугал!  Вот смотри: у меня пачка заявок и все они с резолюцией вашего институтского академика: «сделать срочно».  Не разорваться же нам…

Коровкин по-медвежьи зашагал в  своих подшитых валенках, оставляя мокрые следы в коридоре конторы.

Спустя полчаса Холкин набрался решимости побывать в мастерской  плотников.

Волка ноги кормят.

Мороз был градусов за двадцать. Евгений надел поверх белого халата телогрейку, но впопыхах забыл надеть шапку и в тоненьком докторском колпачке, утопая в полуботинках в едва протоптанной в снегу тропинке, пробежал к заиндевевшим воротам мастерской и со скрипом отворил маленькую дверцу в створке ворот.

Бригада плотников –  все четыре персоны –  сидели вокруг круглой железной печки, кто на перевёрнутых ящиках, кто на обрезках досок. Дверца печки была распахнута, и красноватые отблески  пламени  пятнами плясали по стене и углу  мастерской  с  её незатейливым убранством: запыленным наждачным станком и покосившимся столярным верстаком.

На верстаке, на разложенной газете, рядом с половинкой помятой буханки серого хлеба лежали на боку несколько цветных пластмассовых стаканчиков и желтел обкусанный солёный огурец.

Бригадир Коровкин с видимой неохотой, кряхтя, поднялся навстречу аспиранту. Остальные плотники, скользнув намётанными взглядами  по пустым карманам телогрейки Холкина, с демонстративным равнодушием отвернулись к печке.

Аспирант, растирая побелевшее ухо, напомнил Коровкину о своей заявке.

– Я же сказал!  Нам некогда, погреться минут пяток эти учёные не дадут!  По это самое, – он провёл ребром ладони по шее,  завалены работой… А от работы даже лошади дохнут.

– Что же мне делать? – развёл руками Холкин.

– Будто неясно, что делать, доктор!? – блеснул маслянистыми глазами Коровкин. –  Мороз на дворе, надо бы нам погреться, что-то наша печка сегодня мало греет…

Плотники выжидающе уставились на непонимающего что к чему угловатого аспиранта.  Один из них,  щупленький, с впалыми щеками, даже приоткрыл рот, блестя металлическим зубом.  Сидевший немного поодаль от печки на обрезках досок угрюмый верзила,  сжал широкой ладонью лоб: наверное, маялся  головой.  Самый молодой из плотников, без шапки, с длинными до плеч, рыжеватыми кудрями, подобрал с пола горсть стружек, швырнул их в алый зев печки и с выразительным задором подмигнул Холкину.

Аспирант  сокрушённо развёл руки и, сгорбившись в низеньком проёме дверцы ворот, покинул пристанище плотников.  Он сел за свой стол в лаборатории и стал рассеянно барабанить пальцами по глянцевой обложке биологического журнала.

За соседним столом возле термостата с посевами проб бактериальных культур работал аспирант третьего года обучения Вертебров.  Он казался Евгению уже пожилым человеком: его возраст приближался к сорока, к тому же Вертеброва старили седоватые усы и коротенькая бородка. Будучи  близоруким Вертебров не носил очки, но не склонялся над столом, ведя записи, а всегда ставил разграфленный рабочий журнал на стопку книг.  Но на этот раз, что сразу бросилось в глаза Холкину, вместо нагромождённых друг на друга разнокалиберных справочников и словарей на столе у Вертеброва появилась наклонная деревянная подставка для записей результатов опытов в рабочем журнале.  Хотя она была неказистой на вид, не окрашенной, но от грубо выструганных дощечек по комнате лаборатории распространился приятный смолистый запах.

– Есть  верное средство, старик, чтобы тебе всё сделали быстро! – посочувствовал незадачливому Холкину его коллега, придвигая подставку с рабочим журналом ближе к лицу (надобно сказать, что ко всем аспирантам и научным сотрудникам независимо от их возраста Вертебров обращался с неизменным словом «старик»).

–  Так что же мне делать?

–  Как будто не знаешь, старик, что тебе делать!  – с интонацией, похожей на интонацию бригадира плотников, проговорил Вертебров.

Холкин подумал, что сейчас старый аспирант предложит то, что и ему самому представлялось единственно возможным выходом – предложит пойти вместе с ним в виварий и сделать ремонт своими силами.

– Прежде всего, требуется валюта! – разгладил свои усы Вертебров. – Вот видишь, старик, подставку.  Еще вчера у меня этой штуки не было. Я подсуетился – и вот результат.

–  Какая валюта?  Доллары что ли?  Этим бездельникам-плотникам?! И где достану я валюту?

Вертебров, вздохнул, встал, и прямой, как столб, шагнул к застеклённому шкафу.  На  одной из полок среди банок и пакетов с реактивами он нашел колбу с бесцветной жидкостью:

–  Не подмажешь,  не поедешь.  Отнеси им.  Потом выпишешь спирт из институтской аптеки, отдашь долг.

Уже без телогрейки, придерживая  рукой  оттопыренный  карман  халата, натужно втягивая  в  себя  колкий морозный воздух, Холкин    прибежал  к  пристанищу  плотников.

–  Вот  вам! –  подал он  колбу  бригадиру.

Коровкин, прищурив глянцевые глаза,  поднёс  к  носу  чёрную резиновую  пробку  от  колбы и скорчил  брезгливую  гримасу:

– Гидролизный… Словом, “техничка”. Из опилок гонят.  Нам бы материальчику из пищевого сырья…

– Как его… ну, ретификатику! – с жалостью в голосе проговорил щупленький мужичок с металлическим зубом и  стёр длинным  рукавом телогрейки каплю с кончика носа.

У Холкина, обычно сдержанного, на этот раз от обиды задрожали губы:

–  Да  ну  вас!  Давайте  спирт  назад!  Сам  как-нибудь  сделаю ремонт!

–  А доски и гвозди кто  тебе  даст? – блеснул в полутьме золотистый  зуб.

– Не твой воз, не тебе его и везти! – мудро заметил Коровкин.

Из угла мастерской, где маялся верзила, раздался басовитый, стонущий голос:

–  Пусть пузырёк  останется  у  нас!  Чего  уж  там.  Сегодня понедельник, тяжелый день, сгодится и «техничка» и «синичка»!

–  Словом, что есть в печи, всё на стол мечи! – расхохотался златогривый паренёк.

Пародируя жестяную картинку  на электрической опоре: «не влезай – убьет», он сложил на груди тонкие руки со сжатыми кулаками крест-накрест и комично закатил глаза к потолку.

– Значит, договорились с работой? –  бодро  поинтересовался  аспирант,  чувствуя, как  с  него  сваливается  тяжесть забот о ремонте бокса в виварии. – А  материалом  вы  обеспечены?  Ну,  там, гвозди,  доски… Есть  всё  это  у  вас в нужном количестве?

Поёживаясь от  холода,  он  придвинулся  к  живительному теплу печки.

– Материала  у  нас ровно столько,  сколько  у  вас,  у  ветеринаров, горючего! — звонко  сказал  гривастый  паренёк.

Этим он  намекал  на  то,  что “технички” принёс «очкарик»  маловато.

Угрюмый верзила-плотник бодро вскочил со своего места.

– Нам собраться – только подпоясаться! – пообещал он Холкину.— Айда, братва, поможем аспирантику, чего уж там…

Через полчаса в  тесном боксе вивария  дела пошли ходуном.  Все четверо мастеров деревянных работ сновали взад-вперед по скрипучим прогнившим доскам пола вивария. Плотники покачивались и сталкивались друг с другом  раскрасневшимися  лбами.

Без четырёх углов изба не становится, – говорили в старину. А становится ли она без предварительной  затравки?

Холкин  с некоторым беспокойством понаблюдал за  активными движениями  членов плотничьей бригады  и вернулся  к  своему  столу  в  лаборатории.

Вскоре  Коровкин, шмыгая валенками по коридору лаборатории,  позвал  аспиранта  принять  работу.

«Молодцы,  хоть  и  пьют,  но, кажется,  работают, как черти, – подумал Холкин, вышагивая  длинными  ногами вслед за  бригадиром.

Правда, при подходе к виварию у него закралось сомнение насчёт быстрого выполнения его заказа: говорят, что скоро, то не споро.

Двое подопечных Коровкина: златокудрый паренёк и тщедушный мужичок с золотистым зубом  сидели в боксе вивария,  завалившись  в  кормушку.  Виднелись  только  нахлобученные  на  носы  шапки,  да  подошвы валенок,  недостающие  до  пола. Третий член бригады плотников – верзила, уснул, сидя на полу, прислонившись к стене и вытянув, как шлагбаум, чуть ли не до середины бокса длинные ноги.

А  в  полу комнатки белели  только  три свежие  дощечки.  Все  остальные  доски  остались, как и были, потемнёвшими, со сквозными продольными трещинами.

Коровкин  затормошил  дружков,  дремавших в  кормушке. Те,  потягиваясь,  зевая и  пошатываясь, ни на кого не глядя, гуськом направились   к выходу. Верзила не смог встать и только бормотал себе под нос нечто нечленораздельное.

– Мёртвым телом хоть забор подпирай! – добродушно махнул рукавицей бригадир.

Потом он достал из кармана ватных штанов сложенную вчетверо бумажку и поднёс  её к  лицу Холкина:

–  Подпиши  наряд на сделанную работу!

По-видимому,  он нисколько не сомневался в том, что долговязый аспирант с должной благодарностью оценит внеплановую услугу его бригады.

– Разве такая кормушка нужна моим телятам! – взмолился Холкин,  когда всмотрелся  в  размочаленные  доски  корыта,  на дне которого в нескольких местах поблескивал  тающий  лед.

Молодцы-плотники  не  поленились  притащить старое свиное корыто  с близлежащей свалки  и  теперь  выдавали  его  за  новое  произведение  своих  рук.

– Да  у  меня  в  заявке  сказано,  что  кормушку  надо  сделать с  отделениями  для  сена,  концентратов  и  силоса!

– А  это  что,  не  отделения? – Коровкин округлил налитые желтизной глаза и ткнул коротким заскорузлым пальцем  в  две  жиденькие  дощечки,  набитые  поперёк  свиного корыта:

– Ровно  три отсека!

От  Коровкина  пахло сивушным перегаром,  но  не  в  пример  своим  осовелым  дружкам, он  на своих, по-матросски широко расставленных ногах, стоял  крепко, как заматеревший бык.

Говорят и так: кто пьян, да умён, два угодья в нём. Холкин вздохнул,  расписался  в  наряде  и  пошел  ссутулясь в  свою  лабораторию.

К  концу  рабочего  дня  к  аспиранту  подошел председатель профкома института доктор наук  А.П. Сычугов.

– Вы,  ведь,  Холкин,  выбраны членом  редколлегии  нашей  стенной печати…   Поступил  сигнал  о  «ЧП».  Опять  видели  плотников  нетрезвыми  в  рабочее  время!  Как раз сегодня  они  сорвали  срочный  заказ дирекции… И кто их так напоил? Профком произведёт соответствующее расследование.  Директору опытного хозяйства, скорее всего, вынесем строгий выговор…

Вопреки свершившемуся “чрезвычайному происшествию” профсоюзный активист не мог скрыть на своем полном холёном лице выражения довольства – как же представился удобный случай лишний раз показать значимость своей общественной нагрузки!

Евгений,  склонив  голову,  поправлял  дужку  очков.

Что посеешь, то и пожнёшь.

– Ну  что  молчишь? – прерывисто задышал  Сычугов. – Следует срочно  прореагировать,  «молнию» надо выпустить. Дать заголовок: позор  пьяницам  и все  такое  надлежащее…

После  ухода    Сычугова  аспирант не  сразу  пришел  в  себя.

«Как  некстати  получилось,  что меня еще выбрали членом  редколлегии!» –  от досады он сложил пальцы крест-на крест и стал потрескивать ими.

Но  сигнал  есть  сигнал. Хоть яловая корова, а телись.  Надо  было  браться  за  дело.  Холкин сочинил  четверостишие,  где «работа»»  рифмовалась  с «неохотой»,  а  «заказ» –  с  «не  раз».  Потом  он  нарисовал  цветными  карандашами  на  листе  ватмана  четыре небритые  рожи  с  бутылками «сорокапроцентной»  в  зубах.   Эта  последняя  деталь  несколько покоробила аспиранта,  любившего  во  всём  точность,  но  не  выдавать же  себя…

На другой  день,  утром,  в  лаборатории  послышались медвежьи  шаги  бригадира  плотников.  Лицо  у  Коровкина  было  помятое.  Глаза у него на этот раз были тусклые, цвета жёлтой бутылки из-под пива.  Евгений сжался  на  своём  стуле,  подумал,  что  расплаты  за «молнию» ему  не  избежать.   И  правда – расплата прозвучала:

– Гони  ещё хотя бы по сто граммов  спиртика  на  брата. Нехорошо:  сам  подносишь,  сам  и  критику  строгаешь!

– Спирта  у  меня  больше  нет, –  сказал  Холкин,  радуясь, что скандала  с неприятными физическими последствиями для него не  будет. – Есть  вот  только немного денатурату…

Коровкин  сунул  под  полу  телогрейки колбу с сине-фиолетовой жидкостью и с тем же сумрачным  видом  направился  к  себе  в  мастерскую.

Недели  через  две  после  этих  событий  Холкин  прочитал в  областной  газете,  что  объявляется  конкурс  на   лучший фельетон из  жизни  трудовых  коллективов.   Для  победителей  конкурса устанавливались  премии.

«Не  попробовать  ли  свои  силы  на  литературном  поприще? – подумал  аспирант. – Слог  у  меня  вроде  неплохой. За обзор литературы по теме диссертации меня на ученом совете института похвалили.  А  эта  история с  заявкой  на ремонт кормушки  и  её  финишем,  чем  не  сюжет  для  фельетона?»

Через два дня аспирант, горбясь над старенькой пишущей машинкой, отстукивал двумя пальцами текст фельетона.  Он  уже собрался положить текст в конверт и отправить в  редакцию,  но  в  последний  момент  подумал  о  героях  фельетона. Неудобно стало  аспиранту  выводить на всеобщее посмешище  этих  горемык-плотников,  да  ещё не предупредив их.   Тем  более, что  он  чувствовал  себя  замешанным в эту историю.

Холкин заторопился в  резиденцию топорных дел молодцов  и  поманил  пальцем  Коровкина.  Тот  обрадовано  заковылял  к аспиранту:

– Ещё  принёс?

– Как же, принёс.  Держи карман шире, — неожиданно для самого себя огрызнулся Холкин, обычно страдавший излишней застенчивостью.

– Вот написал про вас…

– Зачем  ты  это  нафуговал?  –   разочарованно  поджал губы бригадир,  когда  Холкин  сунул  ему  в  руки,  две странички.

Читать  ему  было  явно до фени.

–  Как  зачем?  Если  фельетон  стоящий, дадут  премию!

– И  много  дадут? – выкатил желудёвые глаза Коровкин.

Холкин  замялся:

– О  размере  премий  ничего не   писали…

– Бутылки  на  две  хоть  будет?

Холкин  неловко  пожал  плечами  и  поправил  очки.

– Два пузырька  нам! – безапелляционно  изрёк  Коровкин. –  Тебе слава,  а  нам  надо  обмыть клевету…

– Ближняя «синичка-василёк» лучше дальних бутылочек, пусть принесёт нам сейчас «аванец» в колбочке! –  сказал тщедушный плотник, обнажая   блестящий зуб.

При упоминании о «колбочке» Холкин часто задышал  и, неожиданно  даже для себя, сложил из трёх своих длинных тонких пальцев незамысловатую фигурку:

– Вот вам!

Плотники сделали вид, что ничего не заметили и не расслышали.

– Тогда не  два  пузыря,  а  четыре, по одному на брата!  –  откуда-то  из угла мастерской  послышался рокочущий  бас  верзилы. –  По это самое, – он повторил коровкинский жест, проведя брезентовой рукавицей по горлу. – По это самое, надоел ваш  денатурат-василёк!  После «синички»  водка  нам  будет,  заместо  кваса!

Уже  сидя  в  лаборатории Евгений тоскливо  сжимал  голову руками: а  вдруг  фельетон  опубликуют,  а  премию  не  дадут? Придётся  покупать  водку  на  весьма скудную аспирантскую  стипендию.  Рассчитаться  с этими  молодцами-плотниками  техническим “спиртиком”,  а  тем  более, «денатуратом-синичкой»,  будет весьма проблематично!