Владимир Варава. На краю мира, или Скорбное безлюдье (рассказ)

Моя любовь к природе, к ее безмятежно-благодушной расположенности к человеку изменились. Изменились с тех пор, как мое дилетантское любование поверхностью лесного покрова не сменилось резким и внезапно глубоким погружением в далекие мрачно-сатанинские бездны природной нечеловечности. Я никогда не думал, что природа может быть так далека от человека. Тут и родилась у меня мысль, принесшая мне некоторое облегчение впоследствии, что человек не вышел из природы, что он в нее вошел. Причем вошел как-то невольно, нехотя, без своего ведома и согласия. Скорее всего, что человека как-то насильно туда вовлекли, или привлекли обманом, наговорив всяких небылиц о его природности.

Все дело в том, что те редкие люди, которые хотя бы раз по-настоящему видели, что такое природное чрево, очень хорошо поняли, что нет ничего более безобразного, чем это самое природное чрево, раскрывающее такие недра и дебри, в которых умирает всяческий эстетический восторг, свойственный поэтам и художникам. Горе, горе тому, кто увидит природное чрево в свой недобрый час!

Смею предположить, что и ученые, коих отличает холодное беспристрастие и объективная воля к истине, и те, скорее всего, высказывают свои догадки и предположения о природе, основываясь лишь на знании ее периферийного слоя. Кто познал природу достаточно, у того не появится никакого желания ее познавать, а тем более восхищаться и любоваться. У того будет лишь одно желание – уничтожить до основания, уничтожить до полного исчезновения это срамно-губительное исчадие ада.

Ад, впрочем, и есть иное обозначение природы, испорченное богословами, которые, в сущности, не делают значимых различий между человеком и природой, полагая это относящимся к единому плану творения. Между тварями, коими является человек и природа, есть различия, в то время как между тварью и Творцом – бездна. Скорее можно было бы предположить единосущностную природу человека как высшей твари и Творца, которая радикально отлична от всего остального природного «творенья». Человек скорее похож на Бога, но никак не на природную тварь. Тварь она и есть тварь, она природа, но не божественна и нечеловечна. Вопрос, откуда взялась природа, остается за гранью умопостигаемого. Понятно, что ее создал не человек, но и не Бог. Кем был бы тогда тот самый Бог, с которым так много связано у человека, будь он хоть на миг причастен к природе?!

Не спасает идея «падения» природы. Человек мог пасть, но природа?! Зачем ей падать, если она ни к чему не имеет отношения. Она сама по себе, ее никто не создал, она вообще ни для кого. По какой-то глупой и роковой случайности человек попал в природу.

Как и я попал в тот самый злополучный лес, вернее, в его чрево, в самую, что ни есть «сердцевину», в его, точнее, червоточину. Пройдя знакомые места, я и не думал, что могу оказаться в такой дыре, нет, не в дыре, в бездне, в бездне пустоты и страшного одиночества. Я долго любовался пением птиц, душистыми травами и густо растущими деревьями,  наслаждался таинственными звуками, маняще и пугающе раздававшимися из далеких глубин лесной чащи. Я радовался белому свету, очутившись наедине с природой, и почти что благодарил Творца за то, что он дал такую прелестную возможность бывать в лесу долго и непринужденно.

Но все это, как оказалось, очень поверхностно. Природа радует лишь до определенных пределов. Стоит чуть глубже переступить запретную черту, как радость заканчивается. Так было и со мной. Я долго шел по лесной тропе, поддавшись приятному настроению беззаботности и легкой беспечности. Мысли шквалом атаковали сознание, рождая самые причудливые образы и настроения. Пытаясь удержать в памяти наиболее приметные хитросплетения своего слегка ошалевшего разума, я и не заметил вовсе, как постепенно знакомый ландшафт стал меняться, пока совершенно для меня неожиданно, я не очутился в очень далекой и глубокой местности. На первый взгляд все было как будто тем же самым: те же деревья, то же небо, те же птицы, тот же воздух. Но все как будто стало глуше и как-то тише. Тишина была не совсем обычная, скорее это было похоже на глухоту, даже на онемение, просквозившее откуда-то из подземелья.

Надвинулась тень, и я подумал, что начинается гроза. Но нет, не было никаких приятных предгрозовых признаков, лишь еще большее онемение, переходящее уже в оцепенение. Я продолжал движение вперед, повинуясь какому-то древнему инстинкту, жаждущему смертельной опасности. Неизвестно сколько еще я прошел таким вот полубессознательным образом, как заметил, что попал в совершенно незнакомые места, которые и местами-то можно было назвать условно.

Это была сплошная лесная масса, совсем не похожая на тот милый, добрый и привычный, почти что детский лес, который был моим излюбленным предметом. Невообразимо дикий и пустынный вид открылся передо мной; уже не деревья, а корявые и как бы обугленные стволы, обвитые траурной черно-синей листовой. Как будто здесь проходила страшная похоронная процессия, случайно попавшая в самую сердцевину леса, навсегда испортив ее привычно-любезный вид. Ни одного звука, ни одного шелеста травы и дуновения ветра: мертвое стояние мертвой тишины посреди погребальных атрибутов, коими стали деревья, образовавшие глубокую воронку, от самого центра земли и уходящую в далекие и пустынные небеса.

Я замер; внутри меня прошел неприятный скрежет тоски и страха; тоски больше, чем страха, но такой тоски, которая хуже всякого страха. Я понял, что сейчас я один, совершенно один во всем мире. Ни одной живой души, близкой, родной нет во всем мире. Я среди этого оцепеневшего безмолвья умерших деревьев, оплакивающих в странном траурном ритуале своих умерших сородичей. Родившаяся боль в глубине моего сердца, была болью отчаяния от осознания совершенной покинутости. Я понял, что это и есть та самая природа, только в своем неприкрытом, истинном виде. До чего ж далекой и враждебной она была! Мне стало тоскливо от отсутствия людей, я как-то внезапно осознал, что та самая презренная «общественная сущность человека» намного ближе и роднее, чем совершенно нечеловеческое безумие этой природной враждебности.

Я почувствовал то, что можно было назвать человеческой солидарностью. До чего же хороши люди! Какие они милые, замечательные, добрые, им все можно простить, всех всегда можно понять и некоторых даже любить. Да почему некоторых?! Всех, конечно всех без исключения!! Самый последний человек достоин любви, это же так естественно и очевидно. Так думал я, попав в каменный мешок природной сути, ее абсолютного нечеловеческого настоя, в котором все было совершенно природным и не было ничего, совершенно ничего человеческого. Мне стало грустно от того, что никого не было рядом, что рядом не было никого вообще, очень далеко никого не было рядом. Это не чувство опасности, что никто не сможет прийти на помощь в случае какого-то происшествия. Это чувство одиночества и глубочайшего родства со всеми людьми, которое проснулось в этой пустыне природного безлюдья. Я один в самой сердцевине мира, мира, в котором нет, не было и никогда не будет человека.

С отчаяния я закричал так, что как мне показалось, должны были бы рухнуть небеса и разверзнуться земля под ногами. Но нет, и небо, и земля тоже были совершенно чужими, они тоже не принадлежали человеку, они замкнулись в капсуле своего природного эгоизма. Я почувствовал, что отторгнут всеми, абсолютно всем и всеми; большего отчаяния и одиночества я не испытывал никогда. Я проклял свой наивный романтизм «любви к природе», который завел меня в такие непролазные дебри собственной тоски, и ничего, ничего не было общим между мной и этой бездной природной пустоты. Вот оно чрево, мертвое чрево иного мира, вот он ад, вот она преисподняя, вот они бесы природного мира, творящие вакханалию круговращения всего во всем.

Страшное месиво, в котором не просто монстры, но отторгнутая пустота безликого дня, в котором умирала последняя надежда. Последняя надежа была на солнце, но когда я поднял голову ввысь, то увидел вместо привычного безмятежного летнего голубого неба красную простыню, в середине который зиял черный колодец. Он то и был солнцем, из недр которого изливались смертоносные потоки кровавой магмы, потоплявшей все живое, разумное и прекрасное.

Моей беде не было предела. Как будто я побывал на садистическом злодействе чудовищно нечеловеческих зверств, а не просто зашел чуть глубже в лесную чащу, чем обычно. Неотступное чувство омерзения долго не покидало меня.

Как ни странно, вернувшись из своего «путешествия», я почему-то не обрадовался людям, не кинулся к ним навстречу, не раскрыл своих объятий радости и любви. Но и они нужно сказать не сделали ничего подобного, не проявив никаких жестов особенного дружелюбия в мою сторону. Вот угрюмый отец, умерший несколько лет назад, тяжко влачит свое бремя и неласково погладывает на меня. Вот забытый школьный друг, вот первая любимая, вот вереница всех знакомых и близких. Но что за каменная печаль на их лицах, что за суровое молчание, переходящее в осуждение!? Что за скрытая и подлая враждебность во всех их движениях и в их сердцах?! Что за странные песни, слышаться вокруг?

Они хотят похоронить меня, именно они, а не враждебная природа, которая лишь отпугнула меня своей неблизостью. Но эти, эти молча наступают на меня, протягивая свои страшные черные руки. Как скуп и уверен их шаг, сколько свирепой ненависти в их глазах, сколько жажды расправы и мстительной злобы в их душах! Как решительны их действия, когда они душат меня, погружая все глубже и глубже на дно того черного колодца, которое образовалось на месте привычного солнца.

Я властно и решительно стряхиваю всю эту мерзость, налипшую на мое чуть ли не поддавшееся испугу тело, и отправляюсь вдаль – к пределу того невозможного, о котором грезят лучшие поэты мира.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.