Мухин Сергей. Ближе к трагедии

1
Ее больные глаза смотрели на меня настороженно. Я уезжал ненадолго и теперь вернулся. Вечность заплела косу грусти и пустила воином по земле, почти черной и жесткой, бродяжить.
—  Я люблю тебя, — прошептал я; и она умерла. Зашел в свою пустую комнату, скинул куртку на пол, подложил ее себе под голову и лег, закурив. Грусть с глазами пронзительными, идя вдоль линии луны, нашла меня быстро. После похорон я лишился сил.
Через час вернулась она:
—  Привет, милая
И нас, окутанных желтым проплывающим светом, снова стало двое.
Я медленно стирая ноги в кровь, шел к своей пропасти. Она застыла на пороге, брови ее несколько испуганно приподнялись, и она продолжала глядеть на меня такого близкого к своим осколкам и незнакомого, так, как будто ей нашептали ветра по дороге домой что-то злое.
—  Кто бы ты не был, уходи
Я был пуст, с пустотою и бредущий, и изъеден изнутри, и истерт до кровавых и сочных мозолей. Я молча взял сигареты и перчатки и ушел. Она была ненастоящая, настоящая была мертва, надо было уйти; и я ушел. Было тихо и очень страшно. Грусть, молчаливый, с крестом на груди и честный, с босыми ногами и воин, заменил мне язвы уродливой тысячу раз тишины. Выйдя, на улицу, я остановился и некоторой время жадно и торопливо втягивал в себя воздух. Дождей все не было.
В одночасье из счастливого я превратился в пропащего. Я нес много изрезанных кровью камней, каждый из которых впитал в себя смерть вместе с криком.
Да. Все относительно. У нас свои тела. Свои ружья, стрелы и чувства, и все они гниют, ржавеют, ломаются и умирают.

2
—  Я чертовски хорош в постели, бреюсь левой рукой; и «выхожу один я на дорогу», и печаль съедает изнутри.
—  Садитесь, — девушка улыбнулась и толкнула дверцу машины ему навстречу.
Он сел, они тронулись. Земля под ногами не ощущалась
—  Можно я закурю?
Она молча кивнула головой
—  Может быть, вы меня любите? — спросила она его
—  Ели вы сильнее вдавите ногу в педаль газа, то на больших скоростях я смогу вас полюбить. Мы слишком быстро живем, чтобы можно было бы себе это позволить делать просто так, от скуки; с театральными паузами, спокойно, размеренно и не торопясь. Притворяться, будто это ничего не значит для нас.

—  Куда вас подбросить?
—  Где мир заканчивается, а трагедия бьет сильно и жестоко так, что ее не забыть.
—  Идиот, да?
—  Да, наверное, даже больше, — убийца.
—  Вы и меня хотите погубить, отправить туда, где ничьи пути не пересекаются, и смыслом становится первое, что попадется под руку?

Солнце сияло торопливо, расплывался цвет ее волос запахом по асфальтовой, отглаженной до безумия дороги. Нервничало небо, в попытках излиться дождем, и, выплескивая соки свои наугад и бездарно.

—  Мне кажется, что я вас люблю, уже, болезненно, и хочется вдыхать вас без остановки, пока сердце не перегреется, не остановится и не лопнет под гром колоколов в финале.
—  Я тебе не верю, слишком много лжи в твоих словах, слишком тихо, — и долго ты говоришь, — и глупо.
—  Дожди все не идут, и лгать хочется безумно. Но не сейчас. Ты понимаешь? — она смотрела на меня.
Я был им. И мое тело было мной.

—  Да. Я понимаю, — сказал я и больше я ничего не сказал.
—  Мы будем любить друг друга быстро, если по-другому нельзя.

Светило, сияло сильно, а она, тряхнув темными волосами, все сильнее вдавливала ногу в педаль газа.
3
Я понял, что не могу без нее, когда пьяный повернулся к ней спиной, пренебрегая ее улыбкой; и она воткнула в меня отвертку.

—  Никогда не поворачивайся спиной ко мне, — прошептала она на ухо

—  Не буду, — пообещал я; из моего плеча текла кровь

Теперь, все, что я могу, это нащупать пальцами шрам, забравшись рукой под рубашку.

Быстрота оставляет только шрамы. Мы любили быстро, и все кончилось быстро. Настолько быстро, что теперь трудно поверить в то, что это вообще можно делать медленно и аккуратно, под шум моря или классическую музыку.

Ее движения выдавали ее отчаяние, но как она любила свою приближавшуюся трагедию. И я хотел, жаждал, желал этой трагедии, как паук надеется на то, что жертва запутается в его паутине; и я получил ее, высушенную моими ненасытными руками и сучьими признаниями. Она стала моей трагедией. Стала ею, как только закрыла глаза.
4
Я слышу наш крик, наше молчание и нашу злость на этот мир. Мы его ненавидели слишком сильно. За то, что особенно больно, когда терпишь. За то, что особенно невыносимо, когда ждешь. Мы не умели этого, нам казалось, что лететь на всех парах — это естественно. Нам казалось, что падать — это честно. И мы упали, раздался треск наших костей, заверещала наша страсть. И гибель была так чувственна, что она поддалась. И ушла от меня.
Я научил ее бегать. И она ушла от меня. У нее не было имени, но в ней было много смерти. Я видел через окно, как она исчезает за чередой домов, ведущих на ту сторону. Другую сторону. Где, возможно, чуть легче и с придыханием. Я чувствовал, как она хочет обернуться, но боится наткнуться на мой взгляд. Я же боялся, что обернется она. Печаль смеялась и пила вино.
Я бы хотел писать только правду, но ложь — настойчивая сука, поэтому не верьте мне и моему слову. Не верьте, когда кто-то рядом с вами задыхается от внезапной боли. Кто верит, тот рано гибнет. Кислотный реверанс. Еее.

Немного грусти и немного любви.
5
Проснулся я поздно, вместе с головной болью и трясущимися руками, — ими я попробовал обнять свое тщедушное тело и потерпел поражение. Босые ноги осторожно опустились на намертво приклеенный к холодному бетонному полу, линолеум, пропитанный едким запахом курева. Вчера был всего навсего понедельник, а сегодня я уже умираю, — подумал я и резко рассмеялся.
Вдруг мне показалось, что она лежит в моей постели, и я кинулся схватить ее за руки, но пальцы лишь проскрипели по смятой простыне. Небо было необычайно голубое, и я уставился на него через морщинистое окно в искреннем недоумении.

Теперь некому было следить за мной.
Раньше, приходя домой, я, измученный, закуривал, клал ноги на стол и напивался, засыпая с бокалом в руках.
—  Разбуди меня, когда я начну дергаться, — говорил ей я.
И она будила меня, как только мои руки начинали веселиться без моего участия, впиваясь в стол или начиная аплодировать несуществующему рассказу.
—  Вот это игра, марионетка о Бога, — кричала она мне, когда я, ошарашенный, открывал глаза.
Я вскакивал на ноги и бежал к машине, нетерпеливо постукивая кулаком по капоту, пока она закрывала дверь нашего полуразрушенного дома.
Мы садились на кожаные сиденья, она заводила мотор, и мы мчались в никуда.

6
Я забрался на крышу. Выпил вина.
Луна появилась неожиданно, осветила мои локти, которые, почувствовав ее прикосновения, тут же начали танцевать. И это был красивый танец. Сигарета тлела у меня во рту, а локти вальсировали, превращая грусть во что-то большее, чем она являлась. Послезакатный город кружился для меня в последний раз.
Я стал трагедией.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.