Тарас Ткаченко. Огонь слов

“Шило на мыло, нечистая сила!”
Она, разъярившись, слегка отступила,
раскинула карты тактических атак,
ядерных подрывов моих новых дамб
и как будто взяла блиц-перекур.
Чур.
Я, привстав, наблюдаю в глазок,
сквозь стеклянный божий пупок:
а там многомысленно варится что-то –
работа работа работа работа.

Рубище

Стихи надо писать в состоянии крайнего изнурения,
Селевого скольжения.
Лицом впав в трещину в пустыне,
Гудеть, гудеть, подобно льдине,
Чтобы строфы стали ни о чем,
Как мы вертели всем столом.

*
Возможна ли большая дерзость, чем проснуться завтра?
И идти, и любить деревья и весну
Расцветающую в первый раз
Большим дыханием
И говорить что-то тоже пробное

К свободе, наконец

Сойти с горла собственной песни
Ты ее волынкою топтал
Отлить испуг в стакан, как депутат, держать на бортике, коситься и – не пить
Именовать и называть, продолжить труд Адама: вот – то, вот – это
Проклятие халявы здесь, а сад Эдем в ход только тем, кто делает работу
и то по пригласительным
Догнать часы, приблизить календарь и в красных датах отражаясь, бриться,
Личинки дружб повыжечь из себя, перестелить постель всем свежим,
Снимать три пенки максимум стихов
Сметь знать и сметь молчать
Сосудами, венками, трейдерами жонглировать за голубым экраном
Быть Рыба-кит и метить превосходно
Чем под руку придется в что угодно.

Провинциалы времени (Читая Даррела и вспоминая Фаулза)

Фу, я растерял весь интерес к объекту… Не могу
прозу читать. Стена проваливается сквозь стену,
колодцы спят. Места достойны большего, чем литература, достойны нас и разрушения,
детали слишком милы и хочется их вертеть в руках, зевая,
как отпуска, перебирать,
а люди вдохновляют поровну, не серьёзнея,
и главы фехтуются. Нет, делание уже не может быть про нас.
За пятьдесят лет мы выщелкнулись, мы знаем. Любовь черна, как при зверином стиле,
на пиках готики вознесена, с крыш выбрана тощими пальцами гаргулий,
которых звезды жгут сквозь рубище,
которых ломает от звезд, и туч, и немоты раздутых языков, потерянных и найденных,
рассыпанных по улицам кусками. Зачем сюжет? Я упаду на руку…

Tyger

Веселый народ карнавалом идет
с флейтами и прищепками на носу
и из сердца поет и, как листья, развлекается
Судьба сидит каменным тигром с глазами-печами
Бог, астрология и всякое такое
Даже не у дороги сидит
одни с ней встречаются, другие нет

Язык

Когда все мысли направлены к неизвестному,
то стихотворение становится молитвой.
А чем оно было раньше?…
Образы/образа. Но это такая молитва, в которой просишь
молиться далее и далее, то есть язык. Ты
просто хочешь говорить на нем все время. Странно,
что Церковь сберегает молитву для особых случаев.
Здесь мне на ум приходят их хлипкие свечки
из пчелиного мяса.
А почему бы не говорить на этом языке с друзьями?
Не славить Господа, не сквернославянить,
а разговаривать: подай мне, например, это-которое-также-другое,
этот-также-тот цветок. Один лепесток перетекает в другой.
Почему бы нет? Я не имею ничего против, значит, это возможно.
Сейчас слова упираются в конечные предметы и дальше не идут…
“Дай мне вилку.” “Вот тебе вилка.” “Спасибо”. “Пожалуйста”.
Замри-умри-воскресни…
Но когда все мысли направлены к тайному и это молитва,
знаешь ли ты, на что себя обрекаешь? С первым теплом весны.
Ну, хватит болтовни. Пора просить о конкретном.

Восхваление книгам

Наверно, это правда, что книги искривляют пространство.
В каждой – хлестучий заряд чьего-то изящества,
человеческий след, тщание и тщесть. Закладкой в любую –
фигурка-Мефистофель, который опирается всей тушей, всей иронией на шпагу,
а она чем послушнее гнется, гнется в круг, тем вернее не сломается.
Книга – это доказательство человеческого Ять.
Есть такой жанр – писатель. Вне его книга не может существовать.
С другими искусствами не то: можно представить, как ты гуляешь,
и вот там гроздью свисает клип, тут симфония протекает,
бюст роет нору… Но книга-то могла начаться
только без ничего, ТОГДА, у голых патриархов, у Авраамов с пеной на щеках,
которых застукнуло видение и они ничего не могли придумать получше,
чем плюнуть на пальмовые листы, слепить их вместе и так,
на подагрических ходилках, поднести наивно Богу. И он их взял и пил с них, как с пиалы.
Теперь полюбуйтесь: развилось время, и каждая литература
укладывает косу на свой манер. Книга созрела, нет плохих. И в дряннейшей застёгнут миг
оглушительного рева и победы.
И в дряннейшей застёгнут миг
красной жажды, несимволической связи листа и слизистых оболочек,
души и переплета, фронтисписа и персоны, оглавления и детей,
которых у автора, возможно, и не было или было меньше, чем глав:
в семье два мальчика, в трактате семь частей, и он задумчиво смотрит
на другие пять, которые знает так наизусть, с дилеммами и носами – автор.
Да, книга – это готовый талисман, кирпичик универсального храма
с серой аурой, ровной, приветливой на все кивки. Дьявол не знает, что делать с книгой.
Того же Мефистофеля, бродящего вокруг библиотек (circumcellion),
вам необязательно заклинать длинной латынью: перехватите томик покрепче
и вырубите его с копыт.

Орихальк

Небо касается земли в нескольких местах.
Но когда оно ее целует, то не отбирает ли силы?
Когда небо касается земли, то иногда оно забирает своих:
упало облачко на Еноха, как сачок, – и нет его.
И также оно может одаривать:
шел-шел человек, излился на него озон, отхлынул –
а он в полном рыцарском вооружении. Или с нимбом на лысине –
поправил и побрел.
Эй, иди сюда, овечка! Иди сюда, лев! Будете моими друзьями. Я Иероним, я Эгегий.
Запустил пальцы им в гривы и так удаляется, почесывая.
Некоторые вещи небо выхватывает из рук до их изобретения…
Я не знаю, кому писать. Но мой адресат, даже если отсутствует,
не Никто, не Просто так, не Для себя. И я требую материала, который ржа не точила бы,
который я бы мог увидеть: невидимый – невидимое;
сверхтвердый металл для инкрустаций, радостный, легкий,
не налюбуешься, тот же элемент, – это открытие объяснит многое –
что связан в эритроцитах моей крови.
У Платона он называется орихальк – легкодоступный металл Атлантиды. Тогда из него строили, кажется, стены, бассейны… Потом он вывелся.
Как это современные люди не чувствуют, что их периодической системе
недостает орихалька? Это все равно, как выдернуть из быта железо,
из воздуха – азот, забыть про цифру 5, оранжевый цвет,
принцип действия эхолота, льдистость боа или что на свете есть кошки.
Да, у них свое, но неужели они не чувствуют (или просто не умеют сказать)
про тяжелейшее орихальковое голодание?

*
“Жить! Жить!” велел он и исчез. И уже что-то новое.
Ты еще комкаешь, еще держишь эту встречу, а следующая минута
уже толкает ботинок, улитка о-сердитая,
и на мобильном зажигаются номера.

*
Никакого “Ты”,
Никакого “Ты, браток”;
С длинными пальцами лайковое “Вы” для встреч –
Как сладко оставаться
Всегда на территории “Вы” –
И “Она”, конечно,
И главное – “Оно”,
Еще важнее, чем “Он”.

*
Я всегда хотел другого, не того,
Не того, что слева, другого.

Политические вирши по возвращению из Финляндии

Пенсия у бабушки хорошая –
Хватает на огромное яйцо.

Читайте журнал «Новая Литература»

Про ментов не знаю, что и написать.
Они меня не били, только намекали.

Как-то приходит Путин делать доклад перед Госдумой;
Смотрит – а у каждого депика на коленях
Железная чара с пломбиром.

О сорные гражданы нашей страны! Откуда вы изгнаны? Почему за границей вы ходите диаспорой? Без кого вы осиротели? Вы как цыгане, беременные и фиолетовые, – те, кстати, Богом приставлены к вам. Вы как ведьмы, чей шабаш был расформирован партийным декретом. Никому “там” не нужна ваша смекалка. Не надо “там” прикрякивать, глаз прищурять, прибавляя два к двум. Дома откуда все ваши дремучие занятия, из какого палеозоя: рыбка, рыбалка; огороды и грядки; соленья? Каждый на даче, это точно, Кулибин; два-три привода, цепь велосипедная, физика 7-го класса: сосед дверцу толкнет и поднимет из ядерной шахты колодца стеклянное мыслище груздей. А ты не ходи к соседу-то, дверь ему не толкай. Неча ему грузди подымать за так, обойдется.

О капитаны всей страны!
По-прежнему вы флагу, как трём морям, верны.

Гей-парад – это шество прежде всего патриотов. Орешки, стручок – штуки мобильные. Возьми их, мой дорогой, и углуби где-нибудь в благодатную почву. Но нет, ты все хочешь красный увидеть мак за Полярным Арктическим кругом.

Ну и последнее. Нефтя! Нефтя хлещет из ноздри идола, куда его ни поставишь: в комод, в шкаф, на полку. Вы брезгуете ей, неконвертированной в то, около чего все ваши мысли реют, как лагерь: маленьких золотых платочков, чтобы носить в кармашке, на груди. О эти треугольнички! Сколько ты их не верти, сколько ты их не поглаживай пальцем, другой мир не является одной из сторон.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.