ТОННЕЛЬ*

Сооружение в виде коридора, по которому проложены пути (под землёй, в горах, под каким-нибудь другим сооружением)

Ожегов С.И. и Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. – М.: Азбуковник, 1999. – C. 803

ТУННЕЛЬ, ТОННЕЛЬ*

[англ. tunnel] – подземное (подводное, горное) сооружение для прокладки железно-дорожных путей, автомобильных и пешеходных дорог, сетей городского хозяйства, пропуска больших расходов воды (гидротехнический тоннель) и других целей.

Современный словарь иностранных слов. – М.: Русский язык, 1999. – С. 627

ТОННЕЛЬ*

(фр. tonnelle от фр. tonneau — «бочка»; вар.: туннель) – горизонтальное или наклонное подземное сооружение, имеющее два выхода на поверхность, сооружаемое с транспортными и иными целями.

Википедия – http://ru.wikipedia.org/wiki/Тоннель

***

Тёплым майским утром в воздухе застыла угроза. Неспокойный ветер нервничал, в истерическом припадке снова и снова перебирал листья и сухие травинки, изредка бросая горсти пыли в лица прохожих. И никто не видел, как по дороге, точнее, вдоль её, по самой обочине, шагал мальчик-призрак. Позади слёзы, одиночество, страх, маленькая жизнь в тёмном чулане, постоянные отлучки матери, нож отчима и острая боль в правом лёгком. Мальчик не помнил ничего. Все мысли и чувства покинули его. Призрак не знал, куда идёт, не видел людей, машин, не ощущал ветер. Впереди был только светлый тоннель. И по нему он двигался, как заведённая игрушка, то обгоняя ветер, то почти застывая во времени. Шёл, даже не подозревая, где его конечная цель. А она ждала его у часовни. Серые глаза ангела-хранителя безотрывно следили за маленьким путешественником. Но где же был ты, ангел, когда полуржавый нож, пахнущий колбасой и водкой, распорол ребёнку грудь? И где была его мать? И где был весь остальной мир? Нет, не в ту минуту, а вообще, где он прятался, когда отчим-выродок истязал беззащитного ребёнка. Призрак шёл, прижимая к груди маленькую ручку. В другой он держал мишку. Плюшевый дружок, с которым малыш встретил смерть, решил не расставаться с ним и на том свете. Маленький мальчик спешил навстречу миру и спокойствию, любви и пониманию, нежности и теплоте. Тоннель защищал его и указывал путь. Не надо было думать ни о чём, просто идти по нему. Усталости призрак не чувствовал. И был забыт весь тот мир, в котором он прожил полных горя пять лет. Мальчик ещё не знал, что не так просто отгородиться от жестокости, не знал, насколько призрачна его защита. Несчастье приближалось с юга. Источник нёсся с неумолимой быстротой, словно торопясь перехватить хрупкое спокойствие маленького мальчика, ставшего призраком.

***

Настя! Прекрати! – Наталье стало невмоготу. Дочь капризничала почти час. Слёзы не высыхали на лице ребёнка. Стоило к ней обратиться или хотя бы посмотреть, как девочка снова начинала реветь. Мать была бы рада отшлёпать виновную, но рядом находился посторонний человек, и было неудобно. Витя, сосед по даче, умело вёл машину с непроницаемым видом. Казалось, происходящее его вовсе не волновало.
Утром Наталья опять поссорилась с мужем и в плохом настроении, кусая губы, подобно многим другим мнительным и легко ранимым людям, продолжала весь путь пережёвывать недавний разговор. Она молчала, но голосовые связки работали ударно. У Натальи уже болело горло, но она тонула в невысказанных словах, фразах, ответах, вопросах. Женщина анализировала каждую мелочь, каждый жест и раздражалась всё больше от упущенной возможности подколоть муженька. И почему верный ответ приходит в голову так поздно? Иногда Наталье казалось, что Сергей, подобно вампиру, пил её кровь и наслаждался этим. И как тут не сорваться на детях! Но они-то должны понимать. Чай, не маленькие. Вот, например, Дима. Ему уже двенадцать лет. Почему его так тянет к отцу, который постоянно на работе и у которого даже нет времени отвезти их на дачу? Пришлось просить Витю. Наталью всё раздражало. Сергей даже не потрудился ей объяснить. «Я работаю», – буркнул он. Работа не причина. Но, между прочим, так лучше, что без него. Спокойнее. От ссор тоже порой надо отдыхать.
В целом, день намечался чудесный. Вот только дочь… Как же достала эта девчонка! Восемь лет, а такая вздорная. Муж часто говорит, что они с Натальей похожи. Но Наталья уверена: это Настя с Сергеем два сапога пара. Хорошо Настюхе: нет у неё никаких взрослых проблем. Ешь да спи. И чего она ревёт-то?
А в это время девочка в розовой футболке с попугаем и синих джинсах сидела позади матери, рядом со старшим братом, и продолжала издавать всхлипы, временами переходящие в плач. Глаза и лицо её раскраснелись, несколько прядей волос невзрачного цвета выбились из-под резинки и сосульками свисали со лба, отчасти закрывая лицо. Насте совсем не хотелось плакать. Но её душили злость и обида на мать. Этот комок прочно застрял в горле. Так хотелось вдруг закричать, затопать ногами, укусить себя за палец, в конце концов. Настя не сомневалась: стало бы легче.
Всё началось ещё дома. Они почти собрались, и, конечно, девочка с готовностью взяла в руки любимую куклу. Но мама сказала «нет». Дескать, измажешь её там, и вообще на дачу они едут не в игрушки играть. Глупости! Ничего она там не измажет. Всегда такая аккуратная, чистенькая. Ну, если только чуть-чуть, но чуть-чуть не считается.
А насчёт игрушек, так это же подарок. Все в её возрасте играют в куклы. Какой с неё спрос, если хочется играть? На даче тоже отдыхают. Даже взрослые. Так и не разрешили взять Изабеллу. Несправедливо. Да она и не плакала вначале. Просто сидела и смотрела в окно, настроение было испорчено. Мама первая начала на неё кричать. Нет, не кричать, просто повышать голос, говорить, что это Настя должна её всегда слушаться, а не наоборот, что она всё всегда делает правильно, а Настя нет. Просто потому, что мама. И ещё раз напомнила о кукле. А вот это зря. Настя принялась скулить и плакать. Сначала тихонько, потом мать сделала замечание, которое было бы обычным окриком, будь они одни. Сообразив, что при «других» мать орать не станет, Настя завопила в полный голос. Она и не знала, что за это время отомстила маме сторицей. Всю поездку смущённая Наталья бросала извиняющиеся взгляды на человека, вёзшего их, и теребила ручку своей сумки.
«Да разве так можно? Что за дрянь. Вечно меня позорит, – думала она. – Может, высадить её из машины на пару минут, проехать несколько метров, оставив одну? Нет. Витя вряд ли согласится». Наталья снова посмотрела на добродушное лицо водителя. Кажется, он всё понимал. В надежде на утешение, в разгар дочерниной истерики она произнесла:
– И далась ей эта кукла! Всего же на пару дней в деревню. Наиграется ещё.
Витя пожал плечами:
– Девочке всего восемь лет. Мы с тобой не старики, – он улыбнулся, – но я уверен: два дня для нас, взрослых, это совсем другое, что для ребёнка, для которого каждый день – маленькая жизнь.
«И откуда он таких слов понахватался?» – про себя удивилась Наталья. Ей Витя всегда казался простаком, близко они не общались, а тут… Знакомы не первый год, а, оказывается, даже обычный строитель за словом в карман не лезет. «Жаль, что женат».
Наконец, Настя устала реветь и только изредка всхлипывала. Но в машине, как и раньше, царила напряжённая атмосфера. Наталью продолжало потряхивать, и в голове вертелись нехорошие мысли. Она то придумывала, как будет ремнём лупить Настю (чего, ей-богу, никогда прежде не делала!), то представляла, как начнёт крутить любовь с Витей (на это у неё просто не хватило бы смелости и шансов) и как Сергей об этом узнает и будет злиться (а может, она ему вовсе не нужна?). «И что за чушь приходит мне в голову?» – рассердилась сама на себя Наталья, и ногти с удвоенной силой впились в ручку сумки.
А Витя пребывал в недоумении: что-то неладное творилось с приборами. Как назло, заклинило поворотники. Хорошо, что машина давно выехала за городскую черту. И это не всё. Стрелка датчика упорно опускалась до ноля, хотя он заправился перед самой поездкой. Девятка была старая. Бывали случаи, когда Витя не мог её завести. Но чтобы полный бак бензина, а на щитке ноль! «Мда, пора менять железного коня».
Пока Настя горевала о своей кукле, Наталья обдумывала планы мести, а Витя прикидывал цену, по которой ещё можно продать эту старую рухлядь, Дима с усилием тёр стекло: оно без причины запотело. Вначале мальчик не удивился. До этого он отстегнул ремень безопасности и всё время старался отодвинуться от плачущей сестры и, наконец, очутился так далеко, что уткнулся носом прямо в окно, и поэтому спокойно вытер появившийся непрозрачный кружок. Но когда даже после этого стекло снова запотело, причём, чуть ли не целиком, Дима растерялся. Он уже собирался сказать об этом вслух, как вдруг запотевание прекратилось. И исчезло. «Ну, и ладно», – беспечно подумал Дима. Внимание парня захватил непонятно каким образом очутившийся в салоне автомобиля жук, или таракан, а, может, и паук – неважно. Одно он знал точно: сестра боится их до невозможности. Недолго думая, мальчик схватил насекомое и поднёс его к самому её сопливому носику. Настя взвизгнула, таракан «неожиданно» выпал из руки Димки. Девочка почувствовала, как противные паучьи лапки скользнули по её губам, а потом увидала эту гадость у себя на джинсах. Она с визгом заскакала по сиденью. «Мама! Мама!» – закричала Настя. «Хватит!» – огрызнулась в ответ Наталья. «Он та-таракана…», – запищала она, надрываясь. Наталья не выдержала, отстегнула ремень и развернулась. Её лицо оказалось прямо напротив лица дочери: «Да заткнись уже, наконец!» На Настю прежде никогда так не кричали. Она испугалась и сразу же притихла. Невысказанная обида острой иголкой застряла в сердце.
А машина продолжала ехать ровно, насколько позволяла дорога.

***

Конечно, тоннель – это не весь мир, но всё-таки гораздо шире той тесной и тёмной кладовки, которую мать почему-то называла чуланом. После неё так остро чувствовалась свобода. Некто добрый пришел и спас его, вытащил из подземелья великана, злого монстра. А теперь чудовища нет. Некто светлый и сильный оттолкнул нелюдя в сторону и сказал, нет, крикнул: «Пошёл прочь! Не смей трогать ребёнка! Он не может постоять за себя, поэтому ты обижаешь его, трус! Трус! Трус!!!» После этого чудовище провалилось в пропасть, а некто добрый позвал маленького страдальца в этот тоннель. Невидимый спаситель и сейчас где-то там впереди, иногда мальчику казалось, что он порой видит его спину и слышит голос, а иногда – что он отстал и только тоннель помогает ему не заблудиться… не заблудиться… не заблудиться. Глубоко в мире людей.
Полевая мышь, принюхиваясь, пошевелила носиком. В воздухе было много запахов: пыли, сухой травы, выхлопных газов, земли, червяков, людей и много-много других, знакомых с рождения. Много было звуков… Всевозможная гремучая смесь, начиная с приятного уху щебетания птиц, заканчивая отвратительным рёвом моторов проезжающих мимо машин. Прохладный ветерок, сухая земля под лапками. Глаза тоже говорили, что вокруг всё как обычно. Но мышь достаточно пожила на свете, чтобы понимать: им-то как раз следует доверять меньше всего. На этот раз она чувствовала нечто чуждое её миру. Чувствовала не носом, не глазами, не ушами, а чем-то иным… Даже отдалённый запах кошки, желавшей поживиться ещё тёпленьким тельцем зазевавшейся мышки, не пугал так сильно, как это странное ощущение. В голове пульсировало, а глаза застилало белое облако. И вот мыши показалось, что она уже в ловушке. «Что ты делаешь? Не ходи туда, – зашептал ей внутренний голос. – Нам туда нельзя. Уж лучше встретиться с острозубой». Но разве страшнее кошки зверя нет? И разве мышиный мозг уже не меньше горошины?
Ветер бил в нос кошки. Она только что обогнула поляну и поймала, наконец-то, сладковатый запах добычи, разбудивший в домашнем животном инстинкт охотника. Она действовала осторожно, одно целое с землёй и травой. Древние предки гордились бы ею. Она всё делала правильно, но, по мере приближения к цели, тревога нарастала. Прочь страхи и сомнения! – говорил охотничий инстинкт. Цель уже была в зоне видимости. Совсем ничего не подозревающая жертва. Но вместо радости кошка ощутила страх. Объект стоял на обочине и не шевелился. А кошка уже не пряталась. Она внезапно поняла, что эта пищалка знает о её присутствии. Охотнице стало ясно: никто её не боится и бежать не собирается. Больная мышь? Что ж, ура естественному отбору.
«Помоги мне». Так говорила женщина идущему впереди мужчине. А тот что-то буркнул ей в ответ. «А ведь мог бы и помочь, – подумала мышь. – Сколько времени прошло? Пять минут. Десять. А может, уже целый час? А где же кровопийца? Впрочем, есть, оказывается, звери пострашнее. И эти звери у меня в голове». Мышь боялась пошевелиться, привыкая к своему новому состоянию. «Я сошла с ума? Сумасшедшая полёвка! Какой ужас!»
Странный туман окутал голову кошки. В какой-то момент ей показалось, что мышь несъедобна. «Тьфу! Не спи! – сказала она себе. – Ты дикая кошка. Вперед, пантера! Мурка – царица всех кошек». Она прыгнула и в азарте не успела подумать, откуда у неё такое живое воображение.
Мальчик-призрак продолжал идти по обочине. Тоннель направлял его, будто поводырь, словно заботливый родитель, ведущий дитя в первый раз в школу. Ребёнок не видел, как любопытная полевая мышка сунула нос в тоннель. Очевидно, ей понравилось внутри, потому что она тут же нырнула целиком. И, наверное, окружающее тоже перестало для неё существовать. Мышь закрыла глаза, подобно наркоману под кайфом, а когда вновь открыла их, то увидела кошку и вежливо поздоровалась. А та зашипела, изогнулась, сделала осторожный шаг назад и застыла.
– Ты всегда себя так ведёшь? – спросила мышь.
– Уйди прочь! – прошипела та, к которой она обращалась.

Мимо проезжали машины. «Мне снится кошмар», – думала кошка. А она-то считала, что самый страшный сон – это когда за тобой гонится огромная собака, с чьих клыков капает слюна. «Вот и всё», – молча вздохнула наша “королева”. – Только бы она заткнулась. Это всё из-за неё. Все беды из-за мышей. И почему мне не хочется есть? Сожрать бы гадину, да ведь кормили меня сегодня. А может, просто свернуть шею? Нет… Не могу. Жалко. Да чтоб тебя! – испугалась она своих мыслей. – И какая же ты после этого царица кошек!»
– Да ты не бойся. Я мышь, – с унижающей снисходительностью сказало ей это ничтожество.
– Мыши не болтают, – рявкнула “пантера”.
– Кошки тоже, – усмехнулась мышь. И в задумчивости добавила, словно разговаривая сама с собой: Я вот думаю, почему люди живут в городах. Там так грязно и… тесно.
– Я ничего не понимаю, – засопела кошка. – Я слышу свой голос. Я знаю, сколько мне лет. А моего хозяина зовут.., – и воскликнула: Ох, он же приезжает сегодня!
– А разве у кошек есть хозяева? – хитро спросила мышь.
– Много ты понимаешь! – кошка задумалась. – Может, и нет хозяина… Я что-то совсем запуталась. Это всё ты! – закричала она и оскалилась.
– Тсс… – перебила её мышь, ни капельки не смутившись. – Тут тоже свой хозяин. Не напугай его. Вон он идёт сюда.
Кошка оглянулась.
– Чтоб меня гладили против шерсти! – выдохнула она, увидев призрака. – Как же он похож на Олежку! Только худой совсем. Бедненький.
Вот мимо них проехал грузовик. Кошка вспомнила, как вчера, ранним утром, его водитель «подарил» ей целого копчёного окуня. Хороший человек. Кошка и мышь сочувственно проводили взглядом ничего не замечающего мальчика с плюшевым мишкой в руке. Кошка даже вскинула лапу, чтобы перекрестить его вслед, но тут… Воспоминания, воспоминания… Внезапно против воли они нахлынули снова. Будто наяву, она видела, как плакал её хозяин. Это случилось чуть больше года назад, когда он нашел её. Зима… Что-то было с её лапкой… Он принес котёночка домой… Мама не разрешила (слёзы, «мама, мамочка», жёсткое «нет», «котёночек умирает!»), и он отвёз её сюда. Теперь она живет одна, не считая двух почти ручных стариков, ловит мышей в подвале, но он по-прежнему её хозяин и, приезжая иногда, привозит что-нибудь вкусненькое. «О египетский фараон, сколько всё-таки добра на этой земле! Но кто же это кричит?!» Оцепенев от боли, кошка прижала уши назад…
– Бежим! – заорала от ужаса мышь. – Ну, что же ты?! Рванёт сейчас! – уже на бегу бросила она.
Голос маленькой девочки, полный злости и ненависти. «Да разве можно такое кричать?! Вот и всё, хозяин. Нет, пожалуй, – просто друг». Вот только она не уйдёт отсюда. Ибо если уйдёт, то забудет день, когда ей спасли жизнь. «А я не хочу забывать твои тёплые руки и ту боль, которую ты смог утишить своим добрым сердцем. Спасибо, что не прошёл мимо той холодной зимой. Прощай».
И раздался взрыв…

***

А буквально за несколько минут до этого из-за холма показалась белая девятка…
– Я попрошу дедушку, чтобы он больше не дарил тебе игрушки, – сказала Наталья, поджав губы.
Настя перестала всхлипывать. Но она совсем не успокоилась. Наоборот. Холодный ужас прошиб её насквозь, который почти сразу сменился бессильной злостью. Сейчас она вдруг осознала, что потом её заставят просить прощения «за своё поведение», раскаиваться. И ей придётся это делать, говорить то, что она не чувствовала, обещать то, что всё равно не будет выполнено. Она разозлила маму. Мама может злится, а она нет. Не имеет права.
– Ты представляешь, что о тебе дядя Витя думает? Он думает, что ты маленькая, глупая девочка. Плачь больше, и над тобой все будут смеяться.
Вите впервые за время поездки стало неловко. Он вдруг понял, что невольно стал, как это говорится, заложником ситуации. Его пытаются использовать, чтобы оказать давление на эту несчастную девочку. Вообще-то это неправильно. Ничего подобного он о ней не думал. Скорее, даже жалел. Витя очень захотел сказать кое-что Наталье на ухо. Вслух нельзя. В мире взрослых свои законы. И один из них гласит: никогда не заступаться за ребёнка в его присутствии, так как может пострадать родительский авторитет. А что может быть хуже? Только на ухо. Но он был за рулём, а останавливаться пока не было веских причин.
Тем временем Диме стало скучно. Машин стало попадаться меньше. Пейзаж за окном был однообразен. «Надо бы как-нибудь раззадорить эту плаксу», – подумал мальчик. Он сунул руку в карман и нащупал там пару кукольных башмачков. Это были туфельки Настиной барби. Совсем маленькие, красного цвета, на каблучке. Он мимоходом сунул их в карман, улучив момент, когда Настя была увлечена куклой. К его огорчению, она даже не заметила пропажи туфелек. Он сам тут же забыл о них и снова вспомнил только сейчас. Теперь, как бы невзначай, Дима достал их и принялся демонстративно разглядывать. Настя поперхнулась и протёрла глаза. Злость нарастала. Башмачки её куклы! Она поняла, что Дима просто дразнится. Девочка смотрела и не решалась попросить, так как знала: брат ни за что не отдаст. Мать умолять о помощи бесполезно. Она только снова начнёт кричать. Настя молчала. Смотрела и молчала.
– Видишь? – Дима сунул ей туфельки почти под нос. Он ухмылялся. – Надо?
Снова молчание. Дима был разочарован. Настя, изловчившись, хотела выхватить туфельки из его руки. Но тут машина подпрыгнула на неровности, и она буквально нырнула носом в проём между сиденьями, сильно ударившись, между прочим. Боль была такой неожиданно и резкой, что Настя даже не обратила внимания на смех Димы. И снова промолчала.
– Так надо или нет? – давясь от хохота, сказал Дима.
Наталья обернулась, пытаясь понять, из-за чего спорят дети. Она не видела, что у Димы в руке, а дочь не произносила ни звука. Всё тихо. Она снова отвернулась.
– Ну, не надо, так не надо, – и Дима с деланным безразличием выбросил туфельки в приоткрытое окно.
Поворачивая ручку и поднимая стекло, он не успел даже оглянуться, как раздался вой Насти, и она ногтями вцепилась в его шею. В ответ мальчик скорчился и рывком отбросил сестру от себя. Дима испугался. Особенно после того, как почувствовал на шее кровь. Наталья подскочила, когда долгожданную тишину разрезал Настин крик. Она обернулась и увидела, что сын держится за шею. Из-под пальцев стекала красная струйка.
– Да вы что! С ума посходили!
– Что случилось? – Витя уже не мог молчать.
– Настя! Клянусь: больше никаких кукол! – теперь Наталья по-настоящему жалела, что не может дотянуться до этой мерзавки.
– Вернитесь, вернитесь! – рыдала Настя. – Он выкинул туфельки!
– Что???
– Туфельки моей барби!!!!
– Может, вернуться? – неуверенно спросил Витя.
– Вернуться? – сдавленно произнесла Наталья. – Да я её куклу по приезде домой в помойное ведро выкину!
И тут внутри Насти что-то взорвалось.
– Я вас всех ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! – закричала она и изо всех сил пнула ногой спинку сиденья напротив. – Я хочу, чтобы вы все умерли! Вот! Вот! Вот! – и в машине резко стало холодно.
А в следующее мгновение Вите показалось, что он оглох. Девятка ехала, но звука мотора он не слышал. С ужасом водитель понял, что руль не слушается его. Затем ему начало казаться, что он к тому же слепнет. Все предметы стали видны, как сквозь дымку. Вите стало плохо. Поднималось давление. «Сейчас я умру», – мелькнула мысль. Он видел, как по дороге стелется туман. Но ведь всё это ему кажется? Никакого тумана не может быть в такую, такую… Но тепло северного утра внезапно сменил жуткий холод. Обдав тела сидящих в машине, он расступился в стороны. Мгновенно заиндевели и затрещали окна.
А Наталья вначале ощутила какой-то невероятный толчок. Точно чьи-то сильные руки приподняли и отшвырнули машину в сторону обочины. Она готова была поклясться потом, что был момент, когда колёса совсем не касались земли. Последнее, что видела Наталья, был блестящий диск, летящий ей прямо в лицо. А затем она потеряла сознание.
Дима закричал, вцепившись в спинку сиденья. Дико, как никогда в жизни. По слуху со страшной силой резанул скрежет металла, а затем треснули и вылетели наружу покрытые изморозью стёкла. Ему не хотелось умирать. Что-то тёплое заструилось между ног. Он видел такое в фильмах. Обычно это делали подлецы и трусы. И, как правило, в этом месте он смеялся. Дима продолжал кричать, даже когда язык стал коченеть от холода, даже когда всё закончилось. А завершилось это не менее неожиданно, чем началось. Словно он очнулся от дикого кошмара. Дима уж было решил, что действительно на некоторое время заснул. Но описался-то он по-настоящему!
Когда всё случилось, Настя вдруг замолчала. Не от ужаса. Она испытала сильнейшее… облегчение. Настя не сомневалась, что машина пролетела какое-то расстояние. Но она не слышала, как кричал брат. Вокруг был только туман. На секунду ей показалось, что в ярко-белом сиянии она увидела мальчика с плюшевым мишкой в руках. «Почему мне так хорошо?» – удивлялась Настя, чувствуя необыкновенный прилив сил. Напряжение было снято в один миг. Настя помнила, как прошлой весной лежала с гриппом. Тело сводила судорога, температура была под сорок. Тогда ей без конца снились кошмары, иногда она кричала во сне. А потом было так приятно чувствовать себя выздоровевшей. Вот и сейчас Настя словно очнулась после затяжной болезни. Во всем теле присутствовала лёгкость. Всегда бы так. Внезапно её охватил страх, что эта сказка может закончиться. И в этот миг она снова увидела себя в машине, в которой уже не было стёкол, рядом – испуганно озиравшийся брат, а впереди – сидящий неподвижно дядя Витя и мама, чьё тело обмякло в кресле, а голова свесилась набок. С потолка на Настю капала вода.
А призрак даже не понял, что произошло. Просто его уютный мир внезапно исчез, вернулась боль, и вот он один в незнакомом месте, сквозь него дует ветер, а впереди удалялось, вспыхивая и мерцая, белое бесформенное облако. Непонимание быстро переросло в панику. «Машина… девочка… туфельки… крик… Но это не её туфельки. Туфельки…» И мальчик в испуге прошептал: «Где я?»

***

– Мама! – в последний раз со слезами вскрикнул Дима.
– О Господи! – простонал Витя и потёр грудь. Пока ему было трудно говорить, но исчезла тяжесть в голове и туман перед глазами. Осталось только недоумение. Ведь словно и не было ничего. Даже машина, казалось, не трогалась с места, тихо стояла себе возле обочины. Окончательно придя в себя, Витя потрогал Наталью. Та дышала с трудом и была в полуобмороке. Витя осторожно вытер со щеки женщины кровь и сбросил с её колен жёсткий диск, ещё совсем недавно в качестве украшения висевший перед ним. Дети позади него сидели тихо. Настя даже как-то странно улыбалась. На его вопрос «всё ли в порядке», оба одновременно кивнули головами. Хотя по ним не скажешь…
– Наташа, ты как? – заботливо спросил Витя.
– Всё, всё… нормально. Дима? Настя? – Наталья не находила сил приподняться и повернуть голову.
– Мамочка, мы живы. Дядя Витя, везите нас к бабушке, – скороговоркой и как-то отстранённо произнесла Настя. – Мама должна прилечь. Дома.
Витя поморгал, глядя на неё, и собрался снова завести мотор. Но, помедлив, вышел из машины и стал её осматривать. Разбиты стёкла, а в остальном… Колёса? Витя присел, потрогал каждое. Всё было в порядке. Ах, да, помята дверца справа, и немного погнут бампер. Странно… Обо что это он так? И почему в салоне нет осколков? Их нет и рядом с машиной. Куда они делись? Мужчина оглянулся назад и увидел что-то сверкающее метрах в двадцати от машины. Тяжело ступая, Витя подошел поближе и увидел осколки стёкол. Двадцать метров? Он почесал в растерянности макушку, но, так и не разобравшись, снова сел в машину. Они поехали. Только гораздо медленнее. На всякий случай…
Но на этом неожиданности не закончились. Пока они ехали, Наталья смогла всё-таки приподняться. Она немного поправила ремень на груди. Ей было душно и хотелось поскорее выбраться из машины. Лучше уж пешком, чем в этой клетке.
– Быстрее, пожалуйста, – прошептала она.
Витя дико посмотрел на неё.
– Ты отдохни, Наташа. Успокойся. А быстрее лучше не надо. У нас и так…
Он осёкся, когда увидел на дороге перевернутую машину. Подъехав поближе, он узнал колхозный грузовичок. Похоже, им теперь понадобится новый. «Бедняга, – подумал Витя о водителе. – А ведь и мне могло бы так же не повезти». Только он собрался в очередной раз покинуть машину, как буквально в следующий момент водитель выскочил прямо перед ними. Это был ловкий маленький мужичок с загорелым лицом. В округе его хорошо знали. Общительный человечек был разведен и жил один. Никто не мог сказать ничего плохого об этом дружелюбном деревенском жителе. Теперь Витя смотрел на разодранную кожу его лба, окровавленная кисть руки была поднята кверху. Он что-то кричал, заикаясь, как обычно. Как-то так молча получилось, что Наталья вышла из машины и села к детям, а потерпевший – рядом с Витей, на первое сиденье. Отчаянно жестикулируя здоровой рукой, мужичок за полминуты рассказал всю свою печальную историю.
– Ка-ка-как вот так! Ничего не по-понимаю. Лето вот-вот, хм… жара, а тогда бу-бу-будто в гололёд попал. Перепог… перепугался весь… не знаю как… И в глазах бело. А, кстати, – перебил он сам себя, – Витюха, что это у вас с о-окнами?
– Да мы тут тоже в аварию попали, кажется, – глухо ответил Витя, не спрашивая, откуда собеседник знает его.
Мимо на большой скорости с мигалками проехала милицейская машина.
– Куда они та-ак несутся?! Неужель-ли ещё где-то ав-авария? Интересно, а они ви-индели мой грузовик?
И в глазах бело… Вите тут же вспомнился туман, похожий на дым, который, словно позёмка, полз по дороге. Он уж было открыл рот для вопроса, как нечто ужасное заставило его забыть обо всём.
– Вот чёрт! – охнул мужичок и вцепился в ручку двери.
Витя подъехал поближе, настолько близко, насколько позволил ему человек в форме инспектора. Посреди дороги стояли две разбитые напрочь машины. У одной из них, девятки (такой же, как у Вити, только синей), был смят весь багажник и вокруг, сверкая в лучах солнца, лежали осколки. На капоте виднелись пятна свежей крови. Чуть поодаль на боку лежал уазик. Никогда ещё Витя не видел такой картины автокатастрофы. На земле находилось что-то прикрытое белой тканью. Они были уже совсем рядом с поселком, поэтому толпа около разбитых машин собралась порядочная.
Пребывая в смятении, Витя совсем забыл о том, что Настя ехала без детского сиденья, и не предупредил её нагнуться. Но человек в форме не остановил их. Оглянувшись назад, Витя обнаружил, что Насти сзади нет, и только видимый краешек розовой футболки давал понять, что она там, на полу: спряталась. «Умная деваха!» – с восторгом подумал Витя. Тут в зеркале он заметил, как инспектор делает знаки остановиться. «Окна! – испугался Витя, не зная, чем ещё объяснить его внимание. – Я забыл про окна. И как он сразу не увидел? Или решил спросить, почему так много народу на заднем сиденье?» Но тут раздались сигналы сирены. Это ехала скорая. Сотруднику ДПС пришлось отвлечься, чтобы разогнать толпу. Витя вздохнул с облегчением, так и не узнав, что было нужно этому человеку, о чём нимало не сожалел.
Справа у обочины, едва не падая, прижималась к столбу женщина. Она стояла вполоборота. Голова её, несмотря на жару, была прикрыта завязанным по-старушечьи платком – лица не было видно. Но их бедолага-пассажир, видимо, хорошо её знал. Увидев женщину, он закричал: «Лена, Лена!» Водитель разбитого грузовика так волновался, что не сразу смог открыть дверь. Женщина не реагировала на его голос, её рука сжимала грудь. Ей-то уж точно была нужна помощь. Мужичок подбежал как раз вовремя, чтобы подхватить свою знакомую.
– Поедем отсюда, – голос Натальи был тихим и дрожал. Только одна Настя, уже успевшая подняться, пока не догадывалась, что под той простынёй. Их недавний пассажир возился с женщиной, у которой, по всей видимости, случился сердечный приступ. Наверное, он поблагодарит их, но вряд ли сейчас. Витя его понимал. Когда они отъезжали, он успел заметить, как мужичок вдруг стал что-то кричать врачам скорой помощи.
«И откуда он всех знает? – подумал Витя. – А я даже не спросил его имени».
И вот последний поворот. Знакомый пейзаж. Где-то там и его дом. Чуть дальше виднелась тёмно-синяя полоска маленькой речки. Повеяло прохладой. А за рекой высились башни монастыря…

***

Антонина Николаевна открыла калитку с несмелой улыбкой. Ей было уже за шестьдесят. Женщина выросла в этих краях и до сих пор с трепетным чувством ностальгии время от времени навещала свою тихую родину. Дом её родителей, не единожды перекрашенный и переделанный, продолжал хранить старые фотографии, открытки, мебель и воспоминания. Антонина Николаевна была безумно рада снова увидеть внуков. Особенно Настю. Она опять ожидала встретить её грустной и невесёлой. Совсем нервным стал ребенок за последние два-три года. Пожилая женщина шагнула к машине, и тут её чуть не сбил с ног Дима. С посеревшим лицом он пронесся мимо и вбежал в дом.
– Бабушка! – Настя была не похожа сама на себя. Обычно тихая и закрытая девочка сейчас просто излучала счастье. – А там случилось такое! – кричала она с загадочным видом.
– Что же тебя так обрадовало? – улыбнулась Антонина Николаевна, но в сердце пожилой женщины шевельнулась тревога.
Мрачный Витя даже не поздоровался с ней. Он только помог Наталье выйти из машины. Антонина Николаевна заметила кровавый порез на щеке невестки и, глядя вслед уезжающей машине, уже понимала, что скоро ей придется выслушать очень нехорошую историю.

***

Призрак сидел на веранде. В растерянности он осматривал всё вокруг. На стене висели фотографии в рамках. Молодые юноша и девушка. Они уже прошли свой тоннель. Повезло. Эти лица на старых фотографиях просто идеальные. Но мальчик не мог сосредоточиться на разглядывании их: каждый шорох пугал призрака, который по-прежнему оставался маленьким ребёнком. Он убежал сюда, чтобы спрятаться от той злой девчонки. Но вот снова звучит её страшный голос. Неужели она преследует его? Что ей надо? Следует уйти отсюда, забиться в самый тёмный угол, но осторожно, обходя стороной опасные места, особенно эти холодные зеркала, зовущие и манящие. Из них нет выхода. Зайдя туда, он навсегда потеряет свою дорогу. И, прижимая к груди мишку, мальчик поспешно покинул веранду.
«Капля по стеклу стекла…», – Настя уже переоделась в платье и в молчании сидела у окна, надавливая пальцем на стекло. На кухне мама разговаривала с бабушкой. Она очень перенервничала из-за всех этих «аварий». «Там кровь была!.. Кругом… Перевернулся… Мне было так плохо…». Настя не любила мамин голос.
Закрыв глаза, она продолжала играть словами. Слова столько значат… Стекла, стекла, стекла… Они должны звучать одинаково. Капля стекла по поверхности стекла. Настя вздрогнула, услышав хлопок двери. На кухне стало тихо. Капля стекла… Хоть бы никто не вошёл. Холодного стекла…
– Настя? Что затихарилась? – девочка обернулась. Сзади стояла её бабушка и улыбалась. – Не хочешь погулять? Погода такая хорошая.
Настя молчала. Никуда ей не хотелось отсюда уходить.
– Родная моя, – Антонина Николаевна подошла и потрогала Настин лоб. – Ты не переживай. Мы с тобой обязательно в церковь сходим. Там у иконы постоишь, и легче станет.
«Опять эти иконы…, – морщась, подумала Настя, – разве не видно, что мне и так хорошо?»
– Ты переживаешь? – прозвучал вопрос.
– Не-а, – был холодный ответ.
Настя понимала: если бы не эти аварии, мама сейчас ругала бы её на чём свет стоит.
– Бабушка, тебе надо пуговки перезастегнуть, – Настя протянула руки к её кофте и застегнула правильно.
– Хорошая ты у меня, – женщина погладила Настю по волосам. – Хотя иногда мне кажется, что ты никого не любишь…
Капля как слеза стекла…
– …на дедушку. Настюша? Ты слушаешь меня? – теребила её Антонина Николаевна.
Капля медленно стекла…
– Бабушка, а у тебя блокнотика нет? Или тетрадки? – отстранённо спросила Настя, словно удерживая в голове какую-то мысль.
– Конечно, конечно… – та стала суетливо рыться в шкафу. – А дедушкины медали посмотреть не хочешь?
– Нет, – казалось, кроме стекла, Настю ничего не интересовало. – Найди мне блокнотик.
– У меня много блокнотиков. И тетрадок.
– Бабушка, а где карандаши? – нетерпеливо спросила Настя.
– А вот возьми ручку. Или ты порисовать хочешь? Цветные на веранде лежат…
– Нет, я не буду рисовать.
Как слеза… «… не дожил… медали…», – как эхо доносились до неё слова бабушки. Настя видела, как она осторожно развернула бумагу. Там в тряпочке лежали медали и ордена. «Смешно», – подумала Настя.
Настя схватила блокнот и ручку. Ладонь вспотела. Она сочинила всё-таки свой маленький стишок. С неменьшей гордостью, чем бабушка доставала медали отца, она написала:
Капля медленно стекла
Как слезинка со стекла.
– Красиво… Но я не понимаю, – смущенно проговорила Антонина Николаевна. – Ты посмотри. Вот эта за отвагу.
– А где цветные карандаши? – прервала её Настя. – На веранде? Тогда я пойду, – и выскочила из комнаты. Ей так хотелось тишины и покоя. А медали вон Димке пусть показывает. На веранду она идти не собиралась, потому что там было слишком светло и много звуков. Вместо этого Настя привычно открыла узенькую дверку в конце коридора и по старой скрипучей лесенке засеменила на чердак, под самую крышу, где было одно-единственное окно, огромное количество всякого хлама и ни одной щёлочки. Осторожно перешагивая через какие-то коробки и свёрнутый войлок, Настя переживала лишь об одном: не встретить бы мышь или крысу. Сев, наконец, на ящик с картонной крышкой, Настя устало вздохнула и прислушалась: тишина. Её любимое место. Когда глаза девочки привыкли к полумраку, она с радостью стала узнавать старые вещи. В метре от окна лежали санки. Уже маловаты для неё. Пара изъеденных молью дедушкиных пальто валялись между коробками. А в прошлый раз вроде бы висели на вешалке. Ах да, валяются с вешалкой. Видимо, оторвалась. Кстати, эти пальто поначалу Настя приняла за войлок. А что под ними? Нет, она не станет их трогать. Вдруг там крысы. У противоположной стены лежали перевязанные стопки газет. Они пожелтели от времени и предназначались не для чтения. Вместе с дровами газеты использовали для растопки.
Настя настолько любила чердачный сумрак, пыльный запах и тишину, что скрывалась здесь подолгу каждый свой приезд. И в то же время даже пальцем боялась тронуть хотя бы что-то из боязни потревожить затаившихся старожил. Так она просидела минут двадцать. Никто не звал её, и это не казалось странным. Словно так и должно быть. Она, чердак и тишина. Лишь изредка переминаясь на ящике, девочка чувствовала, что крышка, на которой она сидела, двигалась с ней в такт. Насте это не нравилось. И, не желая в один прекрасный момент провалиться, она решила пересесть. Но, видимо, сила трения договорилась с силой тяжести устроить ей пакость. Ибо стоило Насте привстать, как крышка поднялась вместе с ней, но, не продержавшись и доли секунды, рухнула вниз, однако не на свое законное место, а прямо к Настиным ногам, сильно поцарапав нежную кожу щиколоток. Настя взвыла от боли, разрушив тем самым священную тишину. Усилием воли сдерживая рвущийся из горла плач, Настя, запинаясь, перебралась на ступеньку лестницы. Облизывая губы, она стала поглаживать пострадавшие места своих маленьких ножек. Когда, наконец, боль унялась, Настя с обидой оглянулась на ящик. Он был обычным, из грубых досок, с приколоченной намертво крышкой. Ничего не понимая, Настя опустила глаза. Злополучная, почти квадратная фанерка валялась на чердачном полу. Сверху на ней был какой-то рисунок. Картина? Собственно, теперь стало ясно, почему «крышке» не лежалось на месте. Кто-то снял старую картину и положил на этот ящик. А в темноте Настя приняла её за часть самогό ящика. Насте стало интересно, что там нарисовано. Двигаясь осторожно, она подошла к фанерке. Присев и вглядевшись, девочка увидела, что на картине изображен какой-то пейзаж. Ничего больше она так толком и не разобрала. Оценив расстояние до единственного окна и пути подхода к нему, Настя потащила рисунок к свету. Она долго в задумчивости разглядывала серые тучи, убегающую вдаль реку, отвесный берег, деревянный домик, купол и крест. Тяжелой мрачностью веяло от этой картины. Неудивительно, что её отнесли сюда. Где-нибудь внизу на стене она бы всегда нагоняла тоску и уныние. Что-то в пейзаже было знакомо Насте. Всматриваясь в него всё больше, она стала различать кресты позади деревянной церквушки. «Кладбище?» – вздрогнула Настя. Девочкин взгляд стремительно переносился с церкви на заброшенные могилы и покосившиеся кресты, а с них снова на штормовое небо и водную гладь. Чувствуя, как начинают дрожать руки, Настя поставила картину лицевой частью к стене. «Не хочу больше на это смотреть», – со страхом подумала она, а, когда подняла глаза, то застыла от ужаса.
Никогда ещё Настя не видала таких страшных мальчиков. Грязные, всклокоченные волосы, несколько прядей которых слиплись от крови, чёрные потрескавшиеся губы, невероятная худоба были не самым ужасным в его облике. Кожа на кончиках пальцев была содрана до кости. Некоторые ногти отсутствовали почти до самого основания. Локтем и запястьем он придерживал у груди плюшевого мишку, кисть руки была неестественно отогнута назад, сломаны два пальца. Кожа на коленях тоже была содрана, и везде, где только из-под одежды виднелось тело, взгляд постоянно натыкался на зеленовато-жёлтые синяки. На руках была парочка свежих ссадин. Но… Насте показалось, что силуэт именно этого мальчика она видела тогда на дороге. Что он делает здесь?
– Почему? – с трудом произнёс мальчик. Из почерневшего рта потекла струйка крови. Настю не покидал столбняк. Лишь увидев, как этот уродец начал приближаться, девочка зажмурила глаза, взвизгнула и, сдирая кожу о разбросанные вещи, побежала подальше от этого ужаса. Картина же со стуком упала от стены на пол, обратив к потолку свой рисунок.

***

– Настя! Настенька! Господи, да что же это такое? – Антонина Николаевна слышала, как вопила не своим голосом внучка и как хлопнула дверь сначала на чердак, а потом на улицу. «Наверное, увидела мышь в мышеловке». Антонина Николаевна забыла предупредить всех, что на чердаке она поставила капкан-мышеловку. Небольшой совсем, но всё же. Женщина выбежала на крыльцо. Насти нигде не было.
Увидев футболку маленького соседа, мелькавшую за забором, Настя испустила дикий крик и кинулась бежать обратно. «Мама!» – Настю колотило. Ей казалось, что мальчик сейчас выскочит из-за угла и вцепится зубами в её горло. Дима сидел на качели, поставленной для внуков покойным дедом, и с удивлением смотрел на сестру. «Может, от пчелы бегает?» Пчёл действительно было много. Недалеко была пасека. А потом он увидел, как Настю поймала за руку бабушка и, что-то тихо нашёптывая на ухо, повела домой. А та упиралась и орала про какое-то чудовище. Дура.
– Привет, – услышал он сбоку. От неожиданности Дима чуть не впечатался носом в землю. Рядом, вдоль забора, были посажены кусты смородины. Ягод ещё не было. Даже зелёных. Но гирлянды жёлтых цветков уже покрывали тонкие ветки. Незадолго до него, матери и сестры на дачу приехали соседи с сынишкой. Последнего звали Олежка. Маленький карапуз, даже младше Настьки. С таким играть-то неинтересно. Но задирать мальчика Дима тоже не решался. Уж больно шустрый был малыш. И взгляд такой смышлёный. Это его деду принадлежала пасека. Но, насколько Дима знал, Олежку пчёлы никогда не кусали. Зато самого Диму два раза уже тяпали. Один раз в руку, а второй – в щёку.
– Привет, – мрачно ответил Дима. За забором он видел только пол-лица маленького соседа. Зато видимый карий глаз впился в него, словно жало пчелы. – Ягод, как видишь, нет, воровать пока нечего, – Дима старался не смотреть на малыша, но боковым зрением увидел, как приподнялся в улыбке уголок губ того, к кому он обращался.
– Мне не нужны твои ягоды, у нас есть свои.
– Чё те надо? – грубо спросил Дима. Он был уверен, что этот Олежка действительно иногда ворует через забор. Схватить бы за руку хоть раз.
– Мурка у вас не бегала?
– Мы только приехали и никакой Мурки не видели.
Их ненормальная кошка была еще одним неприятным воспоминанием Димы. Он помнил, как эта гадина прыгнула на него с крыши, оставила несколько царапин на лбу и щеках. Просто чудо, что не выцарапала глаза. Тогда между соседями разразился настоящий скандал. Мама требовала усыпить кошку. Сама виновница оказалась умнее всех и с неделю благополучно пережидала гнев соседей в далёком месте. Во всяком случае, старики Неспановы клялись, что выдать преступницу не могут, так как её нигде нет. Тогда Дима никому не сказал, что сам долго пытался палкой согнать кошку с крыши как нарушительницу территории. Однако, вместо того, чтобы сигануть, как молния, в более укромное место, кошка, видимо, сочла за чужака самого Диму и ринулась на него сверху. И, как назло, Олежку она, подобно пчёлам, никогда не трогала, хотя тот бывал здесь ещё реже, чем Дима.
Карапуз затопал по мосткам куда-то дальше. Через некоторое время Дима заметил маму, заглядывающую то в недостроенную баню, то в сарай. Похоже, она была в ярости. В руке её была пачка каких-то бумаг. Присмотревшись, Дима догадался, что это фотографии. Дима окликнул мать, но Наталья даже не оглянулась. «Чё сёдня со всеми происходит? – подумал Дима. – Когда ж, наконец, папка приедет?» Без отца мальчику было совсем тоскливо. А с тоски постоянно тянет делать какие-то глупости, которые обычно заканчиваются позором и неприятностями.

***

Чуть раньше этого Наталья зашла в пустой дом. Она была у соседки напротив, и та ей около часа рассказывала про аварии на дорогах. От неё женщина узнала больше, чем увидела сама: кто погиб и сколько, чья вина или действительно имел место несчастный случай. Что касается последнего вопроса, то картина оставалась до сих пор неопределённой. «Но Лена в больнице, а она единственный свидетель», – сожалела соседка. Из её слов Наталья поняла, что Витя никому не рассказал о случившемся с ними. Сама она тоже промолчала, так как не хотела, чтобы их имена трепали по всей округе и приставали к детям с вопросами. Вернувшись, Наталья прошла через кухню в тёмную спальню. Неприятные чувства одолевали её. Она знала, что в шкафчике у свекрови должны были быть какие-то успокоительные таблетки или хотя бы валерьянка. Можно принять и лечь поспать. Баночку с валерьянкой она увидела сразу. Вот только вместо неё там оказался нашатырный спирт. «Что ж, тогда таблетки лучше вообще не трогать», – разумно рассудила Наталья. Надеясь, что Антонина Николаевна скоро вернётся и можно будет спросить, она стала расправлять кровать. На стене висела картина. Каждый раз она вызывала у Натальи тоску и недоумение. «И кто придумал повесить это убожество здесь и в без того тёмной комнате?» Собственно, на картине ничего не было. Только одна дорога, широкая и истоптанная. На взгляд Натальи, она ничем не отличалась от всех прочих русских дорог. Поле, через которое она проходила, было пустым и бескрайним. Наверное, многие проделали долгий путь по этой дороге, тяжелый и безрадостный. Глядя на картину и одновременно расправляя кровать, Наталья совершенно случайно дёрнула матрас. Подушка упала на грязный пол. Вздохнув, Наталья подняла подушку и стала отряхивать. При этом взгляд женщины остановился на торчащих из-под матраца листах бумаги. Сердце глухо застучало. Уже через несколько секунд она вовсю рассматривала пачку, похоже, не первой свежести фотографии. И с каждым снимком её сердце переполнялось обидой и горечью. То сидя на стуле, не натурально глядя в кадр (Как тебе так?), то нарезая на кухне салат (Ой, пожалуйста, не сейчас, дай хоть фартук снять!), то там же, весело хохоча и облизывая пальцы, то в пол-оборота, ничего не подозревая, листая на диване журнал, или на улице, на берегу реки, с какой-то девушкой лет шестнадцати на Наталью смотрела жизнерадостная женщина с открытой улыбкой. «И крашеная блондинка», – подумала Наталья. Она бросила фотографии на пол, легла на кровать и зарыдала. Свекровь, конечно, знает. Она не может не знать. Пейзаж на улице ей был знаком. Эти места совсем не далеко от этого дома. Разве он её сюда привозил? А эти кадры на кухне… Это же их кухня! В городе, в квартире! Как часто он там с ней бывал? Наталья до крови укусила палец. Если бы он был здесь, она бы била его, хлестала этими фотографиями, сделанными в её доме, с её журналами. «Может, он даже давал этой дряни поносить мою одежду?» Ещё одно доказательство того, что от семьи осталась одна видимость. Сколько можно прикидываться дурочкой?! Ведь она всегда подозревала, что у него кто-то есть. И Наталья готова была делать вид, что всё в порядке, чтобы все вокруг знали, что у неё хорошая семья. Пусть не принёс Сергей ей обещанные золотые горы, а последнее слово всегда за ним. Пусть она так ни разу не побывала в Европе и не купалась в океане. В свои тридцать семь Наталья, неизбалованная родительским вниманием девочка, осталась всё тем же ребёнком, ищущим жалости и похвал. Больше всего в своей жизни Наталья боялась остаться одной. А сейчас у неё было такое чувство, что её предали. И, что самое страшное, заступиться было некому. Надо найти свекровь и бросить ей в лицо эти фотографии. Пусть полюбуется на своего сынка, точнее, на его шалаву. Пора их всех поставить на место. Наталья дрожащими руками собрала фотографии и побежала искать Антонину Николаевну.

***

А та в это время, ничего не подозревая, с местным пастухом усаживала внучку на лошадь… Накатавшись верхом, Настя повеселела и почти убедила себя, что мальчик на чердаке был страшным сном. Пусть Черничка пахла навозом и потом, Насте понравилось её спокойствие, даже некая доброта и снисходительность к ней, маленькому человечку. Пастух Володька говорил обеспокоенной женщине, теребя гриву лошади: «Черничка любит детей. Даже хлеб из их рук берёт охотнее, чем из моих». Лошадь действительно везла очень осторожно, старалась не дёргаться и внимательно обходила все ухабы и ямы, как будто её специально тренировали. Черничка не случайно носила такое имя. Расплывчатые серо-голубые пятна на белой шкуре были похожи на маленькие ягодки черники, едва она родилась, и крошка-жеребёнок умилял своей окраской всех окружающих, один из которых, теперь уже неизвестно кто,  дал ей такое красивое имя. Когда Настя слезла, точнее, когда пастух её снял, девочка раскорякой подошла к морде животного и сказала: «Спасибо, Черничка. Ты совсем как человек». Пастух прыснул, бабушка засмеялась. Настя, чуть покраснев, погладила лошадиный нос и совсем тихо сказала: «У меня нет хлеба. Я тебе потом принесу. Обещаю». Черничка тёплыми ноздрями тронула её щёку и ухо. Уходя, Настя всё время оглядывалась. Она готова была поклясться, что лошадь улыбнулась ей на прощание. Впрочем, бабушке девочка об этом не сказала.
Антонина Николаевна тем временем ещё издалека увидела фигуру молодого монаха, отца Михаила, шедшего по полю им наперерез. Она прибавила шагу и потащила внучку за собой, невзирая на её сопротивление.
– Бабушка! – недовольно закричала Настя.
– Это отец Михаил, – строго сказала Антонина Николаевна, – надо успеть ему пару слов сказать. Прибавь шагу.
– Так крикни ему, чтобы остановился! Или пусти руку. Пока вы говорите, я догоню.
– Действительно: чего это я тащу тебя, как маленькую.
С этими словами Антонина Николаевна так внезапно отпустила Настю, что та чуть не упала. Для старушки она бегала неплохо. Однако человек в чёрном одеянии увидел женщину намного раньше и остановился, заслоняя глаза рукой от яркого солнца. Настя заметила у него корзинку на левой руке. «За морошкой ходил», – догадалась девочка. Не спеша, она двинулась вперед, потому что знала, как бабушка любит поговорить.
– Здравствуйте, Антонина Николаевна! – первым поприветствовал священник. – Что ж Вы так бежите? Никак исповедаться торопитесь?
Антонина Николаевна улыбкой оценила юмор молодого человека и не обиделась.
– Здравствуйте, отец Михаил, – отдышавшись, сказала она. – Вижу, за ягодками ходили. И как там в лесу?
– Замечательно! Бог милостив этой весной. Ягоды сами под ноги бросаются. Даже вот банку набрал. Хотите – возьмите.
– Да что Вы! Не стоит, – смутилась Антонина Николаевна и добавила, улыбаясь: Хорошая мысль, кстати. Мы тоже в лес собираемся. Надеюсь, нам Вы кое-что оставили?
– Ой, на всех хватит! – рассмеялся человек в рясе.
– Да вот и моя внучка. Поздоровайся, Настёна. Это отец Михаил, – сказала бабушка подошедшей девочке.
– Здравствуйте, – Настя с удивлением рассматривала чёрного незнакомца. Еще никогда раньше она не видала священников с корзинкой в руках.
– Здравствуй, дитятко. Хочешь вместе с бабушкой к нам в церковь заглянуть? – отец Михаил улыбался. Чувствовалось, что строгий устав монастыря не разрушил его наивного восприятия жизни, и он всё так же искал радость от красоты вне каменных стен.
– Вот как раз и хотела сказать, – живо подхватила Антонина Николаевна. – Мне так нужен совет отца Александра, а ведь он занятой человек.
– Да, у него сейчас много посетителей. Тем более выходные. Сейчас он вообще в больнице у прихожанки, – и наклонившись к бабушке, тихо добавил: А ещё двух покойников надо отпевать.
У Антонины Николаевны похолодело внутри. Не «аварийные» ли покойники? И что за прихожанка? Может, тоже пострадавшая?
– Мы… мы обязательно придём, – голос у неё внезапно стал тихим и сдавленным. – Только когда нам лучше?
– Можно сегодня. Приходите к вечерне. А пока в лес за ягодами сходите. Хороший денёк, слава Господу. А вечером отец Александр придёт. Ему всё равно службу вести. После же он с Вами и поговорит.
– Понимаете, – Антонина Николаевна замялась, – у меня сын сегодня приезжает. Вечером. А служба, она долгая. Я, может, и до конца не достою. Можно, мы до службы…
– Ну… – отец Михаил отстраненно посмотрел вдаль, в сторону монастыря, – так-то можно и до службы. Но это исключение. Впрочем, отец Александр очень хорошо вас знает. Думаю, он примет. Но тогда придите хотя бы на час раньше.
– Мы придём, – обрадовано воскликнула Антонина Николаевна. – Да благословит Вас Господь!
– Что Вы, что Вы. Наверное, даже лучше, если до службы. Потом у отца Александра дел невпроворот.
– Ну, так что ж. Вот и ладненько, – Вы, отец Михаил, сами просто сокровище. Говорить с вами одно удовольствие. Прямо энергия от Вас какая-то. Дай Бог Вам здоровья.
– Ох, Антонина Николаевна. Гордыня – тяжкий грех. Не доводите меня до него. А у нас бывайте. Мы, монахи, народ мирный. Не обидим.
Затем отец Михаил попрощался с бабушкой. Насте он тоже сказал «до свиданья» и подмигнул. Та, в свою очередь, помахала ему одними пальцами, как в школе одноклассникам. Этот монах-священник ей понравился. Ягоды в корзине тоже принесли ей массу приятных эмоций. Отец Михаил на прощание всё-таки насыпал ей немного в ладонь. И вот теперь она шла, клала на язык одну ягоду за другой и ловила приятную прохладу.
– Бабушка, а когда мы в лес пойдём? – спросила она, протягивая той одну из ягод.
– Сама ешь, – сказала Антонина Николаевна, отодвигая руку внучки. – Ты и так вон бледная, витамины тебе нужны. А в лес мы прямо сейчас и пойдём. И Диму возьмём. И маму твою, если захочет.
Настя вдруг помрачнела.
– А можно мы без них? И не будем домой заходить.
– Что же это без них? А может, они тоже в лес хотят? И всё равно домой зайти надо: ягоды ты можешь сразу съесть, но не в подол же грибы-то собирать.
Дальше они шли молча. Женщина слукавила: для грибов было слишком рано, но ей не хотелось спорить с внучкой. А Насте уже не слишком рвалась в лес. Больше хотелось остаться дома, когда другие уйдут по ягоды, отдохнуть от всех, поиграть с куклами. Её Изабелла… Снова она, как настоящая, предстала перед глазами. Кукла, которой Настя успела дать имя. Снова вспомнился гнев матери и башмачки, выброшенные Димой из окна. Эти и многие другие несправедливости вдруг разом всколыхнули сознание и насели на неё мёртвым грузом. Защипало в носу и сдавило изнутри горло. Она вдруг разозлилась на монаха и на того другого, которого никогда не видела и к которому не хотела идти. И Настя в думах не взглянула на лицо бабушки, ставшее внезапно несчастным и непроницаемым, как всегда бывало, когда у неё прихватывало сердце. А сердце старой женщины стучало до колкости, его стук отдавался в голове, и ныла душа: «Скорей, скорей!». Маленький колючий ёжик вдруг передумал выбегать на дорогу. Не из-за людей. Он сам был почти домашний, не раз обласканный любопытными городскими жителями. Только показалось ему, что глаза маленькой девочки сейчас опаснее клыков голодной лисицы. И не спасут от этих глаз ни верные колючки, ни быстрые маленькие ножки. Что-то тихо изменялось вокруг. И уже не звенел в траве кузнечик, и солнце, как будто случайно, забежало за облако. А по лицу девочки катились злые, обидные слезы, и ей становилось легче от того, что кругом тихо, не палит солнце и бабушка идёт медленнее и, наконец, отпустила Настину руку.

***

Наталья совсем запыхалась. Ярость постепенно улетучилась, оставив место холодной злобе. Однако лоб по-прежнему горел и сердце бешено колотилось. Сидя на веранде, на старом сундуке, на который привычным движением чистоплотной женщины она не забыла постелить газету, прежде чем сесть, Наталья лишь через полчаса заметила, как здесь непривычно холодно.
Вытирая выступавшие слёзы, женщина огляделась. Ничего особенного. Грязно, пахнет чем-то прокисшим. Мебель старая-престарая, ещё матерью свекрови купленная, посуда на комоде, какую теперь не встретишь в магазине. Веранда была пристроена значительно позже самим Сергеем. Когда-то это было их любимое место во всем доме. Будучи молодой, полной надежд и потому счастливой, Наталья своими руками сняла висевшую на стене мрачную картину и отнесла её туда, где та должна была находиться: среди прочего мусора, на чердаке. Вместо тёмной картины Сергей повесил свадебную фотографию деда и бабки. Днём здесь было прохладно, потому что солнце светило с противоположной стороны. А на закате эту летнюю комнату заливал красноватый свет. Лучи заходящего солнца врывались потоком через три больших окна, заставляли жмуриться, меняли цвет медной посуды, среди которой было несколько погнутых и потемневших церковных тарелей и даже один неплохо сохранившийся красивый потир на высокой ножке. Они в беспорядке лежали на старом комоде напротив, а рядом находилась наполовину застекленная дверь. У противоположной стены стоял жёлтый шкаф для верхней одежды. Да, их любимое место… Наталья смутно помнила времена её с Сергеем счастья. Ничего не изменилось, как и эта веранда. Вроде всё на прежних местах, но покрылось налётом из разочарований, несбывшихся мечтаний и просто бытовых проблем. Наталье казалось, что вся её жизнь протекает впустую и виноват в этом Сергей. Они расходились и сходились не один раз и даже после развода продолжали жить в одной квартире как муж и жена. То один, то другой из них надеялся временами на что-то, оба начинали сначала, но малейшая искра недовольства разжигала заново пламя ненависти и обид. И теперь оно опять охватывало Наталью уже, как она считала, по очень серьёзному поводу. В довершение безумная мысль глубоко врезалась в её мозг: «Интересно, а если я подожгу дом и сгорю в нём сама, о чём больше будет горевать муженёк – о доме или обо мне?» Подумала и затряслась в истерическом смехе. Наталья подняла глаза: портреты родителей свекрови. «Ненавижу вас, – шептала Наталья сквозь зубы. – Ненавижу вас всех, проклятое отродье». Наталья вздрогнула, когда услышала в коридоре шаги. Хлопнула дверь чердака. Дима? Наталья вышла с веранды, шагнула к лестнице и крикнула:
– Дима! Это ты?
– Я! – раздался весёлый крик.
– Я пойду прилягу. Ты не шуми. Ладно?
– Ладно!
– И будь там осторожнее.
– Ладно! Всё нормуль.
Наталья вздохнула. Надо бы на самом деле поспать. Но сначала есть одно дело. И она решительно начала набирать номер телефона.

***

Сергей собирал вещи. Не гвозди и пленку для дачи, а вещи… свои… дома… Больше он сюда не вернётся. Это он решил давно. И этот день, и эти сборы были продуманы им до мелочей. Втихомолку он уносил ящик с инструментами и телефонный аппарат, из-за которого, конечно, он наслушается от Натальи… потом… Слёзы подступали к горлу Сергея, и он не сразу услышал вкрадчивый вопрос соседки:
– Переезжаете, что ль? – сказала она и добавила поспешно: Здравствуй… те.
– Здравствуйте, – ответил Сергей мрачно, почти не глядя на собеседницу. С ней он попрощался мысленно намного раньше, чем с этой квартирой и вещами. Это раньше его заботило, как бы не увидела, не доложила старая вездесущая грымза. А теперь ему наплевать.
– А где Наташа? Я видела, она с детьми ещё утром уехала, – и добавила вкрадчиво: С парнем каким-то.
Сергей отстранённо улыбнулся. Всё равно не замолчит. Всегда весёлая, общительная и любопытная соседка вовсе не была старой грымзой. Это он зря на неё постоянно сердился. Причём тут соседка? Причём тут родители? И причём тут Света, в конце концов? Разве они все сделали его и Наталью чужими?
А соседка продолжала жужжать над ухом, не давая покоя:
– А я ведь ещё спросить хотела, почему ты уезжаешь без Сергея. А она сказала, что ты потом, следом. А телефон, может, старый? А может, отдадите? А зачем вам старый телефон? Рухлядь. А мне всё равно. А может, продадите за сотню? – соседка уже два этажа бежала за ним.
Сергей остановился.
– Извини, Капа, – сжимая телефон, Сергей стал подниматься наверх. Он снова открыл дверь квартиры. Как робот зашёл внутрь, положил телефон снова на трюмо, постоял и вышел. «Как глупо всё-таки, – мелькнуло в голове. – А что ещё я отсюда вынес? Почти всю посуду. И ещё вешалку настенную снял. Что со мной случилось? Причём тут вешалка, посуда, телефон? Было что-то ещё в этой квартире, гораздо большей ценности. И не поднять это, не унести. Я сам себя обокрал, – думал Сергей, – все эти годы обкрадывал. Не злись, Наталья. Прости за посуду. Нет больше моих сил! Жаль мне не тебя и не себя. Жаль мне детей. И больше всего Настю. Мать не поймёт. Ну, и пусть. Я ухожу».
– Эй, привет! – Серёга, его тёска, радостно подбежал и хлопнул по плечу. – Ушёл, да? Всё, значит? А что она? Ах, ты даже не сказал? Как же так?! Лучше же не сделал.
Тот в ответ лишь махнул рукой. Пора было к вокзалу. Не до разговоров. Он быстро выписал другу доверенность на машину и убежал.
Ну, вот он и на станции. Поезд стоял на платформе. У вагонов сгрудилась толпа. Сергей не торопился. Не попрощаться с детьми – подлость. Он, конечно, заберёт их, но потом. А как объяснишь им это сейчас? Дима, наверное, поймёт. А Настя? Жене не докажешь, что уходит он не к другой, а уходит от неё, Натальи. Есть разница. В последние лет пять в нём всё больше крепла уверенность, что надо бежать от этой женщины, не умеющей прощать и просить прощения. То, что раньше было капризами, с годами превратилось во всепоглощающую злобу. Вы когда-нибудь видели лицо человека, по-настоящему тебя ненавидящего только потому, что подарок для всех был в красивой обёртке, а для него совсем без обёертки? Дескать, «я для тебя меньше всех значу». Нет ничего невероятного в этом мире. А Наталья умудрялась затевать ссоры по таким поводам, которые не вспомнишь даже через час. Зато оставался осадок. Они копили ненависть и обиды много лет. Зачем? Грустно, когда приходится создавать видимость семьи, улыбаясь в присутствии посторонних, и быть вором в собственном доме. Где справедливость? Почему два хороших человека превратились в настоящих монстров для своих детей? Сергей сидел на туго набитой сумке, погружённый в себя, а, когда раздался телефонный звонок, сердце ёкнуло. А он ведь хотел его выключить. Забыл. Звонит жена. Что ж, может, и кстати. Сергей нажал кнопку «принять вызов», но не успел и слова сказать. Наталья сходу начала орать:
– Слушай, ты, дебил хренов! Я все знаю! И про шлюху твою знаю! И про то, как ты её в наш дом водил! Ты совсем обнаглел?!
– Наташа, постой…, – Сергей уже привык к грубости своей жены в отношении родных и её лицемерной вежливости с посторонними. Но разговаривать с нею тон в тон он не смог научиться за все годы совместной жизни.
– Думаешь, ты у нас любимый папочка? Всё, значит, за нас всех решил? Хорошо же всё устроил, нечего сказать! Фотограф, блин! Может, в эти фотографии мать твою носом ткнуть?! Может, детям, наконец, глаза раскрыть? Чё молчишь? Язык проглотил?
– Что ты от меня хочешь? – Сергей с неохотой отвечал на истерику бывшей жены. – Я устал. И мы уже второй год в разводе. Живём под одной крышей, как два чужих человека. Я честно пытался найти варианты обмена. Тебе ни один не подошёл. Вот скажи, тебя действительно не устраивала та почти новая двухкомнатная квартира в благоустроенном доме или тебе так нравится меня изводить?
– Это ты называешь квартирой? На пятом этаже без лифта у чёрта на куличках? И мы, вроде, давно обо всём договорились. Живём вместе, как прежде. А ты даже алименты мне не платишь…
– Наташа, не вижу логики в твоих словах. Какие алименты?! Я мирился с тобой сотню раз. Мы пытались начать всё сначала, но толку не вышло. Кроме квартиры, мы поделили всё! Даже детей. Я, значит, обеспечиваю Диму, ты – Настю. Я забочусь о Диме, ты – о Насте. В чём проблема?
– Слушай, может, заткнёшься, в конце концов, и поторопишься к своей мамаше? А то она ждёт тебя не дождётся, и у меня разговор к тебе есть. Или мне тут без тебя со всеми поговорить? Учти, мне есть что сказать.
– Перестань. Я не вижу смысла разговаривать с тобой, но приеду.
– Даю тебе час, – моментально заявила Наталья.
– Я приеду, сказал! Но только ближе к вечеру. Я машину… Алло? – трубка гудела, и никто не отвечал. «Вот зараза», – подумал Сергей. А ведь ему сначала надо было до парковки добраться, а затем – на автозаправку. И потом ещё гнать, как сумасшедшему. О каком часе может идти речь? И машина, как нарочно, у Серёги. Придётся ждать его.
Тамара, проводница, с удивлением наблюдала, как этот высокий светловолосый пассажир вдруг, схватив свои сумки и чемодан, направился прочь от вагона.
– Странный человек, – сказала она своей молодой напарнице, что стояла теперь у выхода и дышала свежим воздухом, – сидел, сидел с сумками, поговорил по телефону и ушёл.
– Ничего странного, – устало заметила её подруга. – Передумал и всё. Или поезд перепутал.
– Да он уж тут минут десять сидел! Уже паспорт достал. Впрочем, хрен с ним, – махнула рукой Тамара и начала подниматься по ступенькам. – У нас отправка через несколько минут.
– Уф, да! Скоро дома будем, Томка, – с тихой радостью заметила напарница и, пропуская её, прижалась к стене.
– Угу, поезда, аэродромы, ведь в дороге мы как дома, – хмуро буркнула Тамара и пожаловалась: Я даже до Машки дозвониться не могу. Вдруг что с ней? Не алкаш же мой ребёнка накормит.
– Бросала б ты своего алкаша, Том. А то и пьет, и руки распускает…
– Ты б молчала. Думаешь, всё так просто? Тебе б мои проблемы, – обиделась Тамара за вмешательство в свою личную жизнь и горестно вздохнула. – Нет. Лучше закодирую.
– Не согласится, – усмехнулась напарница.
– А вот моё дело! Цыц! И не лезь. Билетами вон займись, – и женщина нырнула в проём двери, не слушая ответ этой наглой девчонки. Всем бы им советовать да в душу лезть. А дорога впереди ещё долгая. Тамара старалась не думать о плохом.

***

«Точно пора бежать: от неё, из этого города, а лучше – из страны», – шептал про себя Сергей.
Но что делать с Димой? Его надо забрать. Он же сам обещал сыну. Света звала Сергея в Москву. А тот был только за. Настю же он оставит здесь, с матерью. Потом как-нибудь он решит и с ней. Нет-нет, она не обидится. Сергей как-то спросил у дочери:
– С кем бы ты хотела остаться?
Настя грустно опустила глаза. Она так боялась мамы. И в то же время жалела её. Девочка не раз видела, как та плакала. Особенно после ссор с папой. Настя ненавидела взаимные угрозы и оскорбления родителей, плакала под их отвратительные сцены и скандалы. Но в душе поселился страх, что они бросят её. Оба. Когда решат, что им слишком тяжело с ней. «Непростой ты ребёнок, Настя», – вспоминала она бабушкины слова. Угу, упрямая, капризная, плаксивая. Это и значит, непростой. «Трудно с тобой», – часто говорила мама, и Настя прятала глаза. А папа… они с Димой друзья. Она же не любит рыбалку. И кружок «Сделай сам», где подрабатывал папа. А соревнования она ненавидит.
– Так с кем? Ответь, – ждал отец, отводя взгляд и царапая край стола.
– С мамой, – тихо проговорила Настя, тоже не поднимая глаз. И подумала: «Может, когда папа уйдёт, в доме будет тихо? Ведь тогда ругаться будет не с кем».
– Ну, что ж… – отец облегчённо вздохнул. – Это тебе решать.
Но разъехаться им тогда так и не удалось. И всё из-за Наташкиного поганого характера. У Сергея скрипели зубы, стоило ему вспомнить об этом.

***

Тяжело так на душе. И во всем теле слабость. Наталья легла на постель, не раздеваясь, и скрестила руки на груди. Что она ему скажет? Выплеснуть эмоции не выход. Ничего этим не изменишь. А так обидно, что ты всего лишь пешка в чужой жизни и тобой могут вот так просто пожертвовать.
Тёмная комната с тёмной картиной. Сумрак убаюкивал, но не спасал от грустных мыслей. Наталья в оцепенении всматривалась вдаль. Дорога посреди бескрайнего поля, широкая, но простая, в мелких камешках не асфальтированная сельская дорога. Забыть бы обо всём и уйти по ней от всех проблем в бесконечную даль. Наталья закрыла глаза. Она видела простор и высокое небо. Впереди расстилался широкий путь, а с краю извивалась узкая жёлтая тропинка. Наталья повернула голову направо. И там виднелась дорожка: по ней можно дойти до столба с почтовым ящиком и выбирать. «Как же много здесь дорог! По какой продолжить путь? – спрашивала себя Наталья и сама же отвечала: Я могу пойти дальше прямо, но это мало протоптанная прерывистая дорожка, и нет мне там пути, – думала она. – Может, пересечь дорогу и пойти влево по жёлтой тропинке в светлую даль?» Взгляду женщины открывался синеющий лес и белая церковь вдали. Слабой надеждой светился горизонт, где светло-зелёное переливалось с жёлтым. Но непонятный злой рок, казалось, толкал Наталью на тропинку вправо, быстро теряющейся на зелёном лугу, перегороженному впереди лесом и тяжёлым небом на горизонте…
Дороги её жизни и судьба, которую ей самой выбирать.
Наталья снова открыла глаза. Она приняла решение.

***

– Привет! – раздалось сверху. Антонина Николаевна посмотрела на крышу, и сердце зашалило еще сильнее. – А я в пентхаузе! – орал Дима, вываливаясь наполовину из чердачного окна.
– Что ж ты делаешь, окаянный! Упадёшь же! – завопила бабушка со слезами в голосе. Она ожидала, что Димочка не послушается и ко всем несчастьям прибавится ещё одно. Но тот вмиг нырнул внутрь не споря. Пожилая женщина вздохнула с облегчением.
После того, как Дима исчез за чердачным окном, Антонина Николаевна подумала, что теперь точно задаст невестке. Мол, совсем не следит за детьми. Правда, как она это сделает, было ей пока неясно. Антонина Николаевна была совсем незлобной свекровью. Наталья только всё преувеличивала в своих жалобах на неё всем и каждому. Антонина Николаевна растеряла всю злость задолго до того, как зашла в дом. Впрочем, Натальи и там не было. «Где же она», – Антонину Николаевну впервые охватило беспокойство. Несмотря на все причуды невестки, та была примерной хозяйкой, грех жаловаться. А в доме и пол не подтёрт, и нож грязный на столе. Вроде мелочь, но всё-таки…
– Дима, где мамка? – спросила она спустившегося с чердака внука.
– Мама? Спит. Там, в спальне, – нарочито удивляясь, ответил Дима, втайне радуясь, что бабушка не стала ругаться. – Или не в спальне. Я не знаю.
– А давно ли спит? – уже потише спросила Антонина Николаевна.
– Не знаю, – быстро ответил Дима. – Но в огороде недавно бегала.
Ничего не сказав больше, женщина засобиралась обратно на улицу. Уже раздумывая, где ей ведро взять, чтобы воды набрать и всё-таки помыть пол, она услышала вслед сразу оглушившие её слова Димы:
– Она с какими-то фотографиями носилась, искала тебя, наверное, – Дима не в первый раз говорил о матери в каком-то пренебрежительном тоне и с явной неохотой.
Зевнув, он вперёд бабушки выбежал на улицу, оставив последнюю чуть ли не в ужасе. Антонина Николаевна в бессилии сжимала кулаки. В больном сердце смешались разные чувства: она то корила себя, что надёжнее не спрятала эти проклятые фотографии, ещё когда первая нашла их, то ругала сына, что решил хранить их именно в этом доме, забыв, что хоть и редко, но невестка заезжает сюда. Ну, кто ж знал, что она будет здесь что-то искать? И не искала, скорее всего. Случайно нашла. Обо всём этом Антонина Николаевна думала с горечью, понимая, что несколько минут назад весьма кстати повстречала отца Михаила. Вот только сможет ли архимандрит Александр найти ответы на все её вопросы?
Антонина Николаевна неслышно зашла в спальню. Сейчас ей не хотелось будить Наталью. Лучше уж тайком собрать детей и уйти в лес. Пусть без них проснётся. Может, подумает, поспокойнее станет. Пока она решала, Наталья зашевелилась. Проснулась, что ли? Или вообще не спала? Антонина Николаевна собралась духом. Не стоит от неё бегать: не она, мать, виновата в изменах своего сына.
– Говорят, в лесу сейчас хорошо. Ягод немеряно. Может, пойдёшь? Детей возьмём. А то всё город да пыль. А там они и ягод поедят, и воздухом подышат, – голос Антонины Николаевны был словно надломленный, только что не дрожал. Наталья смотрела в потолок ничего не видящими глазами. «Может, вообще не ответит», – подумала Антонина Николаевна.
– Ягоды, – повторила Наталья. Через мгновение лицо её ожило, и даже появилась улыбка. Правда, какая-то странная, слишком умильная. – И много там грибов-ягод? – её пронзительные глаза в упор посмотрели на свекровь. Но только глаза – голова лежала на подушке.
Антонина Николаевна ни слова не сказала. Голос и взгляд невестки показались ей не в меру пугающими. А Наталья тем временем поднялась на кровати и танцующей походкой прошла мимо Антонины Николаевны. При этом она очень игриво и как-то не по-взрослому нараспев говорила: «Пойдем в лес, лесок, по грибы, по грибки, по ягодки». Пожилая женщина мысленно перекрестилась, поскольку удалось избежать скандала. Однако появилось плохое предчувствие. Но от тяжёлых мыслей легче отмахнуться, особенно, когда сердце напоминает о себе как-то нехорошо, а впереди встреча со спасителем – отцом Александром. Уж он-то всё объяснит и дорогу укажет. Антонина Николаевна передумала мыть пол, а направилась на чердак, где стояли две корзины и пластмассовое ведро.

***

Отец Александр был сейчас далеко, в местной больнице, у постели своей прихожанки Лены.
– Дочь моя…, – пытался успокоить её монах. – Всё в руках создателя.
Елена Матвеевна, или просто Лена, лежала на кровати и тихо плакала. Её лицо за последние несколько часов постарело, и бедная женщина стала выглядеть на свои пятьдесят пять, если не старше. Отец Александр впервые не находил слов. Он был растерян. Архимандрит вздрогнул, когда Лена приподнялась и схватила его за руку.
– Не знаю, как это случилось, – Лене было очень плохо, но она стыдилась жаловаться. Никаких таблеток и лекарств она не принимала уже лет тридцать. А её напичкали уколами, положили под капельницу. В больнице ей стало едва ли не хуже.
– Ляг, дочь моя… – посоветовал отец Александр. Но Лена не слушала его.
– Там был белый туман… или дым, – Лена отвернулась на миг, скрывая боль, отразившуюся на лице. – Ещё я слыхала крик. Как эхо, издалёка. После него-то сердце у меня и зашлось. А потом Митина машина враз набок… – Лена сама терялась от своих слов. – Нет, было всё не так. Могёт, мне почудилось. Но они не должны были… ох… ведь ни колдобины, ни по грязе… Как вих… вихорь налетел. Только белый дым … по дороге… чай, на мгновение. Он разлетелся как… как…
Последние слова Лена произнесла почти шёпотом, задыхаясь. Больше она ничего не смогла сказать. Отец Александр молча сидел у её постели. Он был в смятении. Разного рода догадки складывались в голове, как мозаика. Но чем больше прояснялась картина, тем сильнее охватывали его чувства бессилия и вины. Но кто ещё, кроме него, поверит этой несчастной, и кому, как не ему, начинать почти бессмысленные поиски убийцы?
– Отдыхай, дочь моя. Я понял. Благослови тебя Бог, – перекрестил её архимандрит. – Завтра отец Михаил навестит тебя, – он добавил ещё несколько слов утешения, коснулся Лениной руки в последний раз и поднялся. – Я помолюсь за тебя. Ты поправишься, дочь моя, и скоро будешь дома. Я поговорю с доктором.
Он снова перекрестил её на прощание и вышел.

***

Это было замечательное ягодное местечко, сплошь усыпанное кустиками морошки.
– Да вы ешьте её. Вам витамины нужны. Мы с матерью управимся как-нибудь, – советовала бабушка. И Димка активно внимал этим словам, лопая всё, что съедобно и не требовало кулинарной обработки. Настя же усердно собирала ягоды в банку, подавая которую, мать ещё дома объяснила упирающейся дочери: «Вот насобираешь полную, тогда и домой».
Запах торфяного болота наполнял воздух. Оно было совсем недалеко. Но Антонина Николаевна обожала это место, знала все места и тропки. Каждую весну она приезжала сюда и собирала целые ведра ягод.
– Бабушка, а, бабушка! – весело звал Дима. Его физиономия была в ягодных пятнах, на волосах – крошечные листья. Подпрыгивая и тяжело дыша, он направлялся к бабушке и маме, стряхивая грязь с ладоней. Глядя на него, Настя без улыбки отметила:
– Ты, наверное, ягоды ртом, стоя на четвереньках, собираешь.
– Ну, тя, пи…- на бегу бросил ей Дима. Последнего слова Настя не расслышала. Не то «пигалица», не то… Хотя какое ей дело? До края банки осталось сантиметра полтора. Настя наклонилась и стала раздвигать ягодные кустики. Здесь, под кронами, было так прохладно, солнце сквозь листву отбрасывало зелёные тени на бледную кожу. Красота! Только комары досаждали без конца. Вдруг под листьями рука Насти обо что-то упёрлась, обо что-то твёрдое и влажное. Она брезгливо отдернула пальцы, но потом подумала: «Наверное, гриб». И действительно: раздвигая руками сухие ветки и траву, Настя обнаружила аж пять грибочков. Девочка осторожно отломила ножку и поднесла находку к самым глазам: с тех пор как она пошла в школу, её зрение стало неуклонно падать. Пахнет, как гриб. Вот только шляпка какая-то сморщенная, напоминала скорлупу грецкого ореха. «А, может, спортились?» – подумала Настя. Да, нет же. Красивые, молодые грибочки на упругой ножке. «Надо бы бабушке показать».
– Бабуль! – Настя поднялась с корточек и глянула по сторонам.
А где же бабушка? Девочка испуганно озиралась. И мама? И Дима? Настя растерялась. Все ушли. А она? Забыли?
– Ау! – сердце заколотилось.
«Ну, вот ты мечтала о покое. Довольна?» – язвительно прошептал внутренний голос.
Гриб упал на траву рядом со слезой. Настя поёжилась: стало холодно. С ней такое случалось в минуты страха. Вот солнце скрылось за тучами, и без его лучей девочке стало казаться, что она вовсе не в том месте, в котором была минуту назад. Или пять минут? А может, час? Настя запуталась со временем и пространством. Она взглянула вверх. Закружилась голова. «Почему?» – пронеслось вверху вместе с шумом листьев.
– Я не знаю! Отпусти, – простонала Настя и согнулась, почувствовав острую боль в животе. И тут чья-то рука хлопнула её по плечу. Она едва не подпрыгнула прямо в своём согнутом положении. Настя обернулась. С презлым лицом перед ней стоял Димка.
– Ну, чё ты? Везде ищу тебя. Они ругают меня. А я-то тут причём? Следить, чё ли, за тобой должен? – шипел он, сжимая кулаки. – Сидела бы лучше дома. Или чипировали бы тебя, как кошку, чтоб не терялась.
– Чипи… что? – растерялась Настя. Головокружение ещё не прошло, но боли как не бывало, а в глаза снова бил яркий свет. Она моргала и пошатывалась.
– Идем же, курица расчихвостая! – брат схватил её за руку.
– Да подожди ты! Дай грибы собрать.
Настя уже отдавала отчет в происходящем и запоздало сердилась на Димины слова. И правильно: мало его ругают.
– Только и делаешь, что ягоды жрёшь, а я грибы нашла. – И Настя с деловым видом стала собирать странные грибочки со сморщенными шляпками.
– У, да это поганки! – с деланным равнодушием произнёс Дима.
– Вот покажу бабушке. А то ты ведь совсем в грибах не понимаешь. Дурак.
Брат фыркнул, подбежал к кустам и принялся кричать:
– Здесь она, здесь! Я нашёл! – и, вернувшись, попытался снова схватить сестру за руку. Та выронила собранные в ладони грибы. Чуть было не упала зажатая в тисках банка с ягодами.
– А, что ты делаешь?! Козёл! – Настя с трудом удержала банку и, изловчившись, пнула Диму по голени. Тот вскрикнул, оступился и раздавил один гриб. Настя захныкала.
– Ты совсем, чё ли! – Дима уже хотел схватить Настю за волосы и, как следует, дёрнуть, но тут к ним подбежали Наталья и Антонина Николаевна.
– Ну, вот! Опять дерутся! – разозлилась Наталья.
– Ну, ребята, – с упрёком произнесла Антонина Николаевна. – Вы же брат и сестра.
– Он мой гриб растоптал!
– Я не специально! Сама меня пнула.
– Не кричите. И помиритесь, – с укором сказала им бабушка. – А что за грибы? Откуда они здесь?
– Да вот же, вы их топчете! – Настя указала ей под ноги.
– Вот дела! Сморчки! – воскликнула бабушка. – Давненько их не встречала.
– Неужели съедобные? – с сомнением спросила Наталья, рассматривая гриб. – Выглядит отвратительно.
– Мне крышка нужна, – сказала Настя, – для банки. Она уже полная.
– Да мы уж скоро домой, – улыбнулась Антонина Николаевна.
– А вот он чуть не рассыпал у меня всё! – процедила Настя, со злостью тыкая в Диму.
– Сама виновата.
– Ну, хватит уже, – с раздражением заметила Антонина Николаевна. – Вот крышка, и клади мне банку в корзину. Там место есть. Поставь только осторожно.
Настя заглянула в бабушкину корзинку. Там были не только ягоды. Бабушка насобирала гору всевозможных трав. И зачем они ей? Наверное, опять развесит на чердаке. Но грибов здесь, определенно, не хватает.
– А вот мои сюда положи, – и Настя уже хотела бросить первый сморчок в корзину, но бабушка остановила её.
– Не торопись, я их в пакетик положу. Вы идите к дому. Дима дорогу знает, – и, обращаясь к мальчику, погрозила пальцем: Не оставляй сестру. Не дело это.
Дима молча взял Настю за руку. Проводив детей взглядом, Наталья указала на грибы:
– Так неужели их есть можно? Ведь рано для грибов. Никогда не слышала, чтоб их по весне собирали.
– И я бы их не трогала.
Наталья вскинула брови:
– Но… ты же сама…
– А зачем её расстраивать и давать Диме повод для насмешек?
– Так они, это… плохие?
– В смысле? Ядовитые ли? – Антонина Николаевна нахмурилась и глухим голосом заметила: Ну, ядовитые, не ядовитые, а случаи отравления были, – и добавила, глядя Наталье в глаза: Грибы ведь как люди; одни хорошие, другие плохие. А к некоторым, – она многозначительно подняла отданный Настей сморчок, – подход нужен. Понимаешь?
– Ты так странно говоришь, свекровушка. Уж не меня ли в чём-то обвиняешь? – Наталья сузила глаза.
– Господь с тобой, – женщина искренне удивилась. – В чём мне тебя винить-то? Пойдём домой. Ягоды переберём, варенья наделаем. Пойдём.
Всё ещё чувствуя недоверие к спутнице, Наталья подчинилась. Но оставшуюся дорогу они шли не разговаривая. Антонина Николаевна ступала впереди и не видела, как невестка настойчиво всматривалась в окружающее, словно запоминая дорогу.

***

Сергей стоял в пробке. Он нервничал и постоянно ёрзал. Наконец, он отстегнул ремень безопасности, подумал и снова пристегнул. Затем обхватил лицо ладонями и глубоко вздохнул. Ему не хотелось туда ехать. Терзала мысль развернуться и забыть обо всём. Но спереди, сзади и по бокам стояли машины. Захочешь – не уедешь. Сергей услышал, как сзади просигналили. Он оторвал руки от лица и увидел, что вереница машин медленно поползла вперед, и тоже нажал на газ. Но через минуту всё опять остановилось. Сергей чертыхнулся. И тут запиликал классикой телефон. Снова она.
– Да, – сказал он мрачно, уже не ожидая ничего хорошего.
– Где ты там? – голос Натальи был, на удивление, не истеричен.
– Я в пробке застрял.
– Так когда будешь?
– Не знаю. Стою вот…
– Мне нужно сказать тебе кое-что важное.
– Если срочно, давай по телефону.
– Нет, – раздражённо ответила Наталья. – Поторопись, иначе… я за себя не отвечаю.
– Наташа, мне надоело… Алло? – ну, вот, она снова бросила трубку. И что она пытается всем этим доказать? Эта женщина не любит его – ясно, как день. Три года жить в одной квартире разведённым людям! Уму непостижимо.
Сергей вздохнул. А тем временем впереди началось очередное медленное движение.

***

– Я не хочу, – ныла Настя.
– Давай, Настён, надо. Надевай платок, без него не пустят, – Антонина Николаевна пыталась треугольником ткани поймать Настину голову. Та с ловкостью уклонялась и закрывалась ладонями.
– Не хочу платок! Там стоять надо. Я не люблю стоять. Дома останусь.
Антонина Николаевна обернулась, ища поддержки у невестки:
– Ну, Наташа, скажи ей… – и увидела её почти одетую у порога. – Куда ты?
Наталья даже не смотрела в их сторону. Она молча надевала сапоги.
– Надо… – сухо ответила она.
– Ты никак в лес? С ума сошла. Давай с утра завтра.
– Завтра я никуда не пойду. Отстань.
– Может, в церковь, с нами? – неуверенно предложила Антонина Николаевна, отводя глаза.
В ответ Наталья внезапно взорвалась:
– Да идите вы с вашей церковью! Святоши, тоже мне. Чушь всё это. Бога нет, а с ним и вампиров, и леших, и русалок, и привидений, и…
– А я видела привидение! – пискнула Настя. Натальин рот скривился в ухмылке. Она безнадёжно посмотрела на дочь.
– Да, на чердаке, – тихо добавила девочка.
– Больше никакого телевизора. Ясно? – и Наталья добавила, обращаясь к Антонине Николаевне: А на чердак советую дверь-то запереть. Не понимаю, какого чёрта туда дети бегают. Я сама как-то едва не навернулась на лестнице, – и, свернув вчетверо маленький пакетик, пихнула его в карман. Не попрощавшись, она шагнула за порог.
Определённо, она была раздражённее, чем обычно. «Ну, Бог с ней. Пусть идёт». Бабушка повернулась к Насте. Девочка тут же положила руки на голову.
– Не надо! – опять заныла она.
– Будешь препираться – отправлю с матерью в лес.
– Ну, почему я не могу остаться дома?!
– Я одну тебя здесь не оставлю, – и язвительно спросила: И что насчет привидения? Разве ты больше его не боишься?
– Я не пойду на чердак! Я поиграю на улице в древних людей.
– В церковь надо иногда ходить. И привидения перестанут мерещиться. Это хорошее место. Раз в церковь сходил – один грех прощен.
– У меня нет грехов, – топнула ногой Настя. – Я безгрешная.
Дима, сидевший на диване, зевнул. В церковь ему не хотелось. Но в монастыре и рядом с ним было много интересных мест. Неподалёку находились руины старой церкви. Бабушка обещала сходить туда с ним. В прошлый раз он нашёл там несколько забавных вещей: старый проржавевший капкан, например, чью-то челюсть, не человеческую, конечно, а от какого-то животного. И чем там люди занимались? Впрочем, церковь была старая, разрушенная. Её даже не стали восстанавливать, денег не хватило. Зато того, что осталось, хватало местным мальчишкам для приключений. Дима предпочитал ходить туда один, без товарищей, чтобы не делиться найденным. Он скрестил на груди руки и откинулся назад. Когда же они, наконец, отправятся?
– Настя, не говори ерунды. Надевай платок!
Антонина Николаевна сердито смотрела на Настю.
– Обещаю, стоять не будешь. Сядешь на скамейку.
– Там всегда занято! – возразила Настя.
– Это утром занято. Сейчас там мало народу. И потом: быстрее соберёмся – раньше придём, раньше придём – свободнее будет скамейка. Ну, так как?
Настя с натугой вздохнула.
– Ладно. Но платок я одену потом, когда в церковь буду заходить.
– Хорошо. Но только попробуй там покривляйся, – Антонина Николаевна уже устала спорить. Она медленно разогнулась и стала застёгивать пуговицы кофты.

***

Монастырь был главной достопримечательностью здешних мест. Стена напоминала крепостную: такая же мощная с несколькими рядами бойниц. Она напоминала о прошлом монастыря, когда он спасал жителей окрестных деревень, а его стены помогали отбиться от вражеских полчищ. Вход внутрь был только один и находился с северной стороны. Антонина Николаевна уверенно вела к нему детей. Пройдя через широкую арку, они услышали позади себя окрик. Оглянувшись, все трое увидели юношу лет семнадцати-восемнадцати. На нем были синие джинсы и коричневый шерстяной свитер, правой рукой молодой человек держал дверь будки, из которой, видимо, только что вышел. Его короткая чёрная борода не могла скрыть приветливой улыбки.
– Куда вы? – несмело спросил он.
– В церковь, мальчик, – ответила Антонина Николаевна и запнулась. На монаха этот человек был не похож и слишком молод. Кто он? Послушник? Видимо, да. А здесь выполняет обязанности сторожа и смотрителя, возможно, ещё какие-то. Но от неё-то что ему надо?
– Что-то не так? – спросила Антонина Николаевна подошедшего юношу.
– Всё хорошо, – растерянно произнёс тот, – но эта девочка ведь с Вами? – сказал он уже с вопросительной интонацией.
– Конечно. Это моя внучка. Она тоже хочет помолиться.
Настя скривила рот, будто готовясь зареветь.
– Славно. Но почему она в короткой юбке?
Настя в удивлении открыла рот. На ней действительно была юбка. Но Настя не считала её короткой. Обычная юбка. Бывают и короче.
– Мммм… – растерялась Антонина Николаевна. – Но я не думала, что для неё это так важно. Ей же всего восемь лет. Посмотрите, на ней тёплые колготки. Вот голову покрыть, – она вытащила из сумки платок.
– Нет, у нас так нельзя. Запрещено. Устав советует юбку ниже колена. Вот как у Вас, – ответил молодой человек.
– Как странно… Что же нам делать? Неужели возвращаться? – бабушка немного расстроилась.
– Ну, зачем же? Я могу дать кое-что из наших запасов.
Бабушка вскинула брови.
– У вас и юбки есть?
– Ну, не вы одни такие. Городским часто одалживать приходится. И платки, и юбки – всё имеется.
– Как хорошо-то! – воскликнула бабушка.
– Нет! – запротестовала Настя. Однако бабушка лишь погрозила пальцем. Но настоящее отчаянье Настей овладело, когда юноша показал им ту самую юбку. Выглядела она так, словно в неё по очереди влезал каждый житель этой округи. Только что дыр не было.
– Это самая маленькая, – извиняющимся голосом сказал Настин мучитель, подавая эту ужасную вещь.
– Не одену! – девочка отпрянула и спряталась за бабушку. Но та за руку вытащила её из-за спины.
– Настя, не испытывай меня!
– Смотри, какая она широкая! Она же спадёт с меня, – надрываясь, протестовала Настя.
– А вот ремешок. Подпояшем, – неуверенно сказал юноша, протягивая ей какой-то пояс от халата.
– Уууу! – завыла Настя. Она с ужасом подумала о том, как на неё будут пялиться в церкви. Антонина Николаевна выпрямилась и положила руки на талию.
– Так, не наденешь – картошку вон сажать пойдёшь, – она действительно разозлилась не на шутку. – Ну, надень её для меня. Что ты вредная-то такая?
– Ладно! – выкрикнула Настя. – Но молиться я не буду! Сами молитесь!
Она выхватила из рук юноши это обтрёпанное безобразие и, хныча, надела через ноги, чтобы не пачкать голову. Ремень, а, точнее, пояс, она завязала вокруг талии, но постаралась прикрыть его джемпером.
Ну, вот! – мягко сказала бабушка. – Совсем ведь не страшно.
Настя ничего не ответила. Она была зла на всех и даже не перекрестилась, заходя в церковь. Лишь позволила накинуть себе на голову платок, а, едва оказавшись внутри, тут же забилась в самый тёмный угол. К её радости, народу было немного: всего два человека и только. На девочку никто не смотрел. Постепенно Настя успокоилась. Но чувство обиды осталось.

***

Антонина Николаевна растерянно оглянулась. Никого из служителей не было. Но не стучать же в дверь рядом с иконостасом.
– Антонина Николаевна? – отец Михаил стоял за её спиной. Видимо, зашел следом через парадный вход.
– Ох, слава Богу! А я уж думала, забыли о нас.
Монах приложил палец к губам и поманил её следом. Антонина Николаевна стала делать Насте знаки идти с ней. Но та не смотрела на неё. «Ладно, – подумала женщина, – пусть пока здесь посидит, – и, обращаясь к Диме, тихо сказала: Останься пока с сестрой. Никуда не уходите. Я быстро».
– Угу, – кивнул Дима. Он обрадовался: к монаху ему не хотелось. Зато можно погулять вокруг. Может, даже на старую ветряную мельницу получится залезть, пока никто не видит.
– Пройдёмте в келью. Отцу Александру что-то нездоровится сегодня. Может, мне придётся вечерню служить.
– А что с ним? Неужели всё так плохо? Ох, ещё и я тут со своими проблемами.
– Не беспокойтесь. Он сам хотел Вас видеть. Да встанет, наверное. Не впервой. Мы все молимся о его здоровье. И Бог помогает.
Они зашли в тёмную и тесную келью. Молодой монах, правда, тут же выбежал, не сказав ни слова. На кровати лежал отец Александр. Несмотря на седые волосы и длинную бороду, архимандрит казался моложе своих лет. Мало кто знал, что ему уже за восемьдесят. Он являлся настоятелем этого монастыря уже почти три десятилетия. За это время была построена новая церковь, восстановлена одна из старых. Многих трудов ему стоило, чтобы добиться разрешения обустроить музей внутри монастыря. Со всей округи стащили старые вещи, в особенности книги, грамоты, документы. Отец Александр глубоко интересовался древней историей. Именно об истории монастыря, близлежащих деревень, выдающихся земляках рассказывал этот музей. В собирании и сортировке материалов активно помогала Антонина Николаевна, бывшая учительница истории. Она по-настоящему прониклась духом этого монастыря, а уважение к архимандриту росло. Именно к отцу Александру Антонина Николаевна ходила за советом и поддержкой. А он всегда находил слова и подсказывал выход.

***

Маленькая келья одним своим видом призывала к смирению и ставила на место всех привыкших к роскоши быта: низкий потолок, тусклый свет от единственной лампочки, заколоченное окно, старинная икона в углу и скудность меблировки: маленький деревянный столик с Библией и графином воды, а рядом у стены – кровать, на которой лежал отец Александр. Антонина Николаевна кивнула, от скромности и благоговения потеряв дар речи, и растерянно оглянулась: в прошлый раз здесь был хотя бы стул. Согласно уставу монастыря, ей бы не следовало находиться здесь, но женщина сама не знала об этом правиле, а монахи не возражали против её присутствия.

Внезапно появился отец Михаил с тем самым стулом в руках: рисунок из восковых капель на спинке не спутаешь с другим. «Единственный стул на весь монастырь?» – подумала Антонина Николаевна, но вслух ничего не сказала.
– Присаживайся, дочь моя, – голос отца Александра был тихим, но строгим. Он сделал усилие, приподнялся и сел на край кровати. – Не хочу, чтобы Вы себя чувствовали исповедником у изголовья умирающего, – ласково улыбнулся он.
– Ваше Высокопреподобие… – начала женщина.
– Господь с Вами. Просто отец Александр, – устало поправил тот.
– Я пришла не вовремя, – огорчённо заметила Антонина Николаевна. – Что с Вами? Сердце?
Отец Александр махнул рукой, отводя глаза:
– Моё сердце всегда болит. Вот только боль та не физическая. Беспокоюсь о несделанном. Не все дела могут подождать, – отец Александр говорил медленно и пространно, явно уходя от ответа. – Опять что-то дома случилось, дочь моя?
Антонина Николаевна вздрогнула, услышав обращение к себе.
– Да… случилось. Только ничего уже не поправишь. Я о сыне и Наташке. Никогда не считала их хорошей парой. Наташа – настоящая ведьма…
Отец Александр поднял руку.
– Не нам судить. И я отлично помню наш прошлый разговор.
– Она в Бога не верит, – сердито буркнула Антонина Николаевна.
– Не вижу связи! И прошу Вас: не начинайте по-новой. Создатель не в нательных крестах, он в наших делах. Мы же говорили об этом. Вам нужен мой совет? Что случилось?
Антонина Николаевна опустила глаза. С минуту они молчали.
– Простите, – наконец, заговорила женщина. – Я стараюсь не злиться на неё. Не спорю и не ругаюсь. Но мне так жаль внуков. Они-то в чём виноваты? Сергей говорит, что Настя часто плачет, сидит, запершись, в комнате. Иногда так задумается, что не докричишься до неё. Недавно распсиховалась. Говорит, привидение на чердаке увидела. Боюсь, как бы с ума не сошла.
Отец Александр нахмурился:
– То, что говорите сейчас, серьезно. Я видел её пару раз, кажется. Это такая с хвостиком и бледным личиком, серёжки такие маленькие, простые, старомодные?
– Моей матери серёжки. Она любила Настеньку. Просила ей передать.
– Да, я помню вашу мать, – прервал её отец Александр и вздохнул. Внезапно он перевёл разговор на совершенно другую тему: Вы слышали об авариях на дороге?
– Ох, ещё бы. Вся деревня говорит, – перекрестилась Антонина Николаевна. – У Арины сын с зятем погибли. Семён едва жив остался. Просто ужас! А с Витиной машиной вообще непонятно что случилось. Наташа говорит, что едва не перевернулись, потому что попали в какой-то туман. Короче, ерунда какая-то…
– Настя тоже была в машине? – заволновался отец Александр.
– И Настя, и Дима – все там были. Вот если бы за рулем мой сын сидел, ничего бы не случилось…
– А до…  – старый монах не закончил, зайдясь в кашле. И вот он продолжил: А до того непонятного случая они что делали?
– Ничего… – растерялась Антонина Николаевна. – Сюда ехали.
– А невестка Ваша? Она злилась?
– Откуда ж мне знать. Я бы сказала, но вы сами…
– Говорите, как есть! – громко сказал отец Александр и опёрся рукой о столик. Женщина съёжилась.
– Она всегда злится. Вот сегодня, уходя, что-то фыркнула и даже не попрощалась. У Наташи всегда все виноватые, – неуверенно бормотала Антонина Николаевна, несмело поглядывая на отца Александра.
– А Витя что за человек?
– Хороший человек. Сын с ним дружит. Меня иногда до города довозит. Приятный человек.
– Ну, все мы хорошие до поры до времени, – не глядя на неё, совсем тихо сказал отец Александр.
– Что? – не расслышала Антонина Николаевна.
– Самоубийство – один из грехов, в котором нельзя покаяться, – задумчиво произнёс монах, опять меняя тему. – А потому и простить его нельзя. Безумен сжигающий за собой мосты.
– Я не понимаю, – удивилась Антонина Николаевна.
Отец Александр прищурился и спросил её:
– А если преступающий черту не знает о совершённом? Насколько он виноват?
– Объясните мне! Что означают Ваши слова? – женщина недоумевала.
– Вы не были на моей последней проповеди. Я говорил об этом.
Антонина Николаевна развела руками:
– Повторите для меня, пожалуйста. Я и вправду бы хотела чем-нибудь помочь им всем. Даже Наташке.
Отец Александр внимательно смотрел на Антонину Николаевну, словно раздумывая.

***

А в церкви потихоньку начинал собираться народ. Отец Михаил порывался пойти в келью отца Александра и напомнить о вечерне. Но стоит ли беспокоить из-за нескольких человек и без того больного старика? Молодой монах волновался об архимандрите гораздо больше, чем казалось Антонине Николаевне. Отец Михаил понимал, что стоять и читать псалмы настоятелю сейчас не под силу. И он был даже рад отвлёкшей его прихожанке. Что ж, и отец Михаил решился: он сам проведёт вечерню. Бог его простит. Волнуясь, он даже не вспомнил о маленькой девочке, которая должна была сидеть на скамейке и которой уже давно там не было. Оглядываясь, вприпрыжку она бежала к дому, свободная и счастливая. В церкви она краем глаза наблюдала, как по очереди уходили бабушка и брат. Вот везение! Чуть ли не на четвереньках, она прокралась вдоль стены, миновала будку, бросив подле двери ненавистную юбку. А там было совсем недалеко до дома. Собственно, вот и он. Ура! Детская радость светилась улыбкой на её лице.

***

В келье повисла тишина. Казалось, настоятель обдумывал свою мысль. Наконец, он заговорил:
– Я задам Вам несколько вопросов. Ответьте, как сможете. А там я выскажу, как понимаю сам.
– Хорошо, – пожала плечами Антонина Николаевна. – Если Вам так угодно…
– Что ж, сначала ответьте, одинаково ли виновны те, кто убивает и кто вкладывает нож в руку убийцы?
– Ну, – заёрзала его собеседница, ошарашенная вопросом, – думаю, да… А хотя, впрочем, нет, наверное. Я не знаю, как это по закону… Сложный вопрос.
– Я Вас как человека спрашиваю. А уголовный кодекс – творение рук людских и меняется с каждой эпохой.
– Я не знаю. Для меня оба виноваты. Но одинаково ли?
– Хорошо. Другой вопрос. Убийца ли торговец наркотиками?
– Конечно!
– О, тут Вы не сомневаетесь. Хотя свой товар он, подобно искусителю, лишь предлагает, а не навязывает. Ладно, следующий вопрос.
– Убийца ли мать, оставившая ребёнка дома одного, а он выпал из окна?
– Думаю, она уже наказана. К чему её судить?
– Это ж чем и кем она, бедная, наказана? Не Всевышний убил дитя, желая проучить мать за невнимательность.
– Вы смущаете меня, – пролепетала Антонина Николаевна. – Я совсем запуталась. К чему Вы ведёте?
– Простите, что мучаю Вас. Но последний вопрос. Представим ситуацию. Некто разлил масло на дороге. Другой идёт и поскальзывается на нём. В результате падает на трамвайные пути  прямо под колёса.

– О, ужас какой! – перекрестилась женщина.

– И правда, –  вздохнул монах. – Но Вы скажите мне, кто виноват всё-таки: разливший масло, сам погибший, водитель трамвая или продавец масла, торгующий таким опасным товаром?
– Смеётесь? – возмутилась Антонина Николаевна и тут же воскликнула: Да это несчастный случай! К чему тут разбираться? – и, понимая, что окончательно запуталась, добавила: Возможно, виновный, даже если он есть, всё равно не будет найден и не понесёт наказания!
– Опять Вы про земной суд! И это в стенах-то монастыря. Неужели непонятно, что я о другом?
– Но это всего лишь роковое стечение обстоятельств, – чуть ли не со слезами сказала Антонина Николаевна. – Почему мы вообще говорим про масло? Может, о нём и не вспомнят и знать не будут. Я не понимаю вас. Простите.
– Хм… не будут знать… Тут самое время вспомнить уголовный кодекс и знаменитое «незнание закона не освобождает от ответственности». А почему говорим? – отец Александр наклонился и прямо посмотрел в глаза собеседнице. – Вы же сами пришли ко мне за помощью. Взгляните по-новому на происходящее. Трагедия людей на дороге: и погибших, и пострадавших – не случайна. Я уверен в этом. У женщины, свидетеля столкновения, случился инфаркт!
– Наверное, это потрясло её. Я понимаю…
– Подождите, дайте договорить, – отец Александр дышал тяжело, но голос его был уверенным и твёрдым. – Лена шла по обочине дороги. Я знаю её давно. Эта женщина мне почти как дочь. Её сердце бьётся… билось как часы. Она прожила в этой деревне всю жизнь! Выглядит.. выглядела на сорок. Не было и не могло быть у неё инфаркта! В общем, как вы говорите, ерунда полная.

***

На ветках яблони сидели два кота, женихи Мурки. Настя только тут на минуту остановилась, чтобы снять кроссовки, и произнесла: «Кис-кис». Коты посмотрели на неё напряжённо и недоброжелательно. Видимо, девочка своим появлением прервала некий кошачий разговор, и теперь они ждут её ухода, чтобы продолжить. «Похоже, я здесь лишняя», – подумала Настя и с разбегу сиганула в открытую дверь. Её мгновенно охватило приятное домашнее тепло. Насте стало легко и хорошо. Здорово! – прошептала она. Настя чувствовала стены этого дома, как свою кожу. Так всё здесь привычно. Их дача, тёплый дом. Вот только одного она не могла понять: почему дверь была нараспашку. Неужели мама вернулась из леса? Это немного огорчило Настю. А она уж надеялась без помех сделать пару записей в блокнотике и порисовать в альбоме. Уже в коридоре она почувствовала запах еды. Внутри никого не было. Прямо на столе лежала сковорода. Картошечка, наверное, поджаристая и грибы… В животе урчало. Настя подбежала к столу и подняла крышку. Те самые! Мммммм…. Всё, как она любит. К её разочарованию, блюдо со сморчками выглядело менее аппетитно, чем она надеялась. Но, в принципе, на голодный желудок сойдёт. Сейчас поесть или подождать остальных? Вопрос, конечно, интересный. Бабушка и брат вернутся не скоро. А она не ела с обеда, не считая морошки. А мама? Позвать её? Едва девочка об этом подумала, как услышала шаги за окном и увидела у колодца маму с удручённым и усталым лицом. Было видно, что она недавно сильно плакала. Настя предпочла затаиться и ничем не выдавать своего присутствия. А мать набрала ведро воды и пошла в сторону бани.
Девочка с аппетитом съела полсковороды, не перекладывая еду на тарелку. Замечательные грибы эти морчки-скорчки, или как их там. И мама всегда вкусно готовила. Голодная Настя даже не обратила внимания, что тех самых грибов здесь было гораздо больше, чем нашла она. Девочка аккуратно, стараясь не шуметь, поставила сковородку обратно на прежнее место. При этом она не переставала одним глазком посматривать в окно. Мамы не было видно. Где же она? Может, пойти погулять в поле? На чердак она больше не пойдет. Вспомнив о призраке, Настя поёжилась. Громко и размеренно тикали часы в большой комнате. Настя пошла туда и достала из белой сумочки старый блокнот. В него она уже год записывала свои сны: весёлые и не очень, сказочные и про настоящую жизнь. Настя открыла наугад. «Сон о русалке». Хороший сон. О брате своей подружки, о том, как он превратился в русалку, а они с ним возились. Смешно. Иногда ей снились страшные сны. Однажды Насте приснилось, как стоит она в тёмной комнате, а перед ней два стола. Что-то лежит на том и другом, но прикрытое простынями. Внезапно невидимая рука срывает лёгкую ткань, и перед глазами Насти лежат отрубленные головы незнакомых людей. От страха Настя пытается кричать, но не может. А одна из них вдруг открывает глаза и произносит: «Выбирай любую! Твоя будет». Были тяжёлые, непонятные сны. Чаще всех снился один и тот же: огромное болото, где всплывали и лопались пузыри, серые холмы перемещались посреди зеленоватой жижи, жёлтое небо низко висело над головой. Это был сон болезни и страха. Он снился ей, засыпающей под разбирательства родителей, снился, когда она болела, когда ей было очень плохо. Единственный сон, который Настя не записывала. В нём не было людей, животных и даже мёртвых голов. Было просто тяжёлое чувство безысходности. А на прошлой неделе ей приснилось кое-что интересное, но она не нашла времени черкнуть даже пару слов. А ведь так можно забыть детали. Настя села за стол поближе к окну. «Ой, когда же это было? Ладно, пусть будет пятница». Но после первого же слова сломался карандаш. Настя побежала искать ручку.

***

Антонина Николаевна с удивлением слушала эмоциональный монолог отца Александра. А он закончил и теперь сидел, уставясь взглядом в немую стену.  Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем они заговорили снова.
– И в чём же причина? Думаете, сатанинские козни? – Антонина Николаевна была в растерянности.
– Что?! – гневно вопросил архимандрит.
Та ахнула и прикрыла рот рукой.
– Я забыла. Простите.
– Не упоминайте врага всуе! Тем паче здесь, – немного успокоившись, отец Александр продолжал. – Я не верю в его всемогущество. Он может искушать, а устраивать аварии на дорогах – в этом сам себя превзошёл человек.
– В чём же тогда дело? Вы запутали меня.
– А в том, моя дорогая Антонина Николаевна, – женщина отметила: впервые старый монах назвал её по имени-отчеству, – что не искуситель был создан по образу и подобию божию, а человек. Любой из нас может солнце словом остановить, если поверит… в себя.
– Что Вы такое говорите?! – в ужасе вскрикнула Антонина Николаевна. А монах жестом попросил её замолчать и продолжил:
– Скажешь: «Смотри!» И прозреет слепой. «Лети!» И преодолеешь любое из расстояний. Без всякого поезда и самолёта. – отец Александр откинулся на кровати назад, тяжело дыша. – Но можно сказать: «Гори!» И вспыхнет лес. В нём погибнет всё живое. А можно лишь подумать: «Сгинь!» И человек умрёт, сгинет, перестанет существовать. Помните строки:

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это – Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.

Антонина Николаевна с открытым ртом слушала, как вдохновенно декламировал отец Александр. Что за странный человек! Монах, вместо Библии цитирующий стихи. А он, как прежде, продолжал повествование:
– Люди болтают по пустякам, сквернословят, не ценят тишину. Слова уже ничего не значат. Их чаще используют для лжи, чем во благо и утешение. И слово потеряло, утратило свою силу. Немногим удаётся сомкнуть разорванную цепь. Неконтролируемые слова, сопровождающиеся эмоциями и сильным желанием, могут спасти, а могут убить. И самое страшное то, что убийца никогда не осознает своей вины. Он убьёт десятки, может, даже сотни людей и даже не раскается в этом. Есть ли ему прощение?
Слова монаха казались Антонине Николаевне бессвязными. Он как будто торопился и почти не делал пауз между предложениями. Но, благодаря своей начитанности и полученному образованию, она уловила кое-какой смысл в сказанном, и пóнятое всерьёз испугало женщину.
– Уж не хотите ли вы сказать, что Ваша… ну, та, к которой вы в больницу ходили, с сердцем… Лена, могла быть таким человеком.
– Что Вы! – махнул рукой отец Александр. – Отчего же у неё самой сердце зашло?
– От эмоций и гнева, конечно!
– Она в тот день узнала, что у неё внук родился. У Вас бы было от этого плохое настроение? Так как с большой радости машины не столкнёшь.
– Она Вам врала!
– С какой стати?
– Чтобы скрыть… впрочем… Ну, да, скажем, не врала. Тогда кто? И потом, – воскликнула Антонина Николаевна, – пострадали не только люди в тех машинах! Грузовик Семёна перевернулся в километре от них. А Витина девятка и того дальше была. Вы уверены, что не ошибаетесь?
– Дочь моя, – почти шёпотом сказал отец Александр, – эти две аварии произошли в одно и то же время. Я уточнял. Разница может быть только в несколько секунд. Объяснений ни у кого нет. Семёна сделали крайним, столкновение списали на несчастный случай. Спросите невестку или Витю о времени. Начало десятого, девять-десять – будет ответ. Ручаюсь Вам.
– Вы думаете, Наташа может такое сделать? – по спине Антонины Николаевны пробежал холодок.
– Причём тут Наталья? – не понял отец Александр.
– Да она ходячий гнев! Мне страшно находиться подле. Димка от неё бегает, как от прокажённой, муж вот-вот сбежит. А Настя… ох, бедная девочка.
– Что ж, вполне-вполне… Я не могу никого исключать.
– А кто ж ещё? Витя – нормальный человек. Я не сомневаюсь в этом.
– А дети? – с ударением произнёс архимандрит.
– А что дети? Они слишком малы, чтобы переворачивать грузовики. Ерунда полная, – отмахнулась женщина.
– Не стану Вас переубеждать, а вот поговорить с Настей очень бы хотел.
– Что? Настя? Зачем её звать? – Антонина Николаевна заволновалась. – Настя тут точно ни при чём. Она сама несчастное создание. Не сваливайте на неё этот груз.
– Я ничего не буду сваливать, – успокоил её отец Александр. – Лишь дайте мне возможность поговорить с ней. Я хочу ей помочь. Вас ведь беспокоит состояние внучки? Вы же из-за этого ко мне пришли?
– Да, верно. Но Вы поласковей с ней. Она у меня девочка колючая, закрытая. Не будьте строги. А то опять расплачется.
– Не волнуйтесь. Я же не чудовище. И вообще не стоит звать её сюда. Пойдёмте к Вам домой. Там и побеседуем.
– Так, а зачем к нам? Она здесь. В церкви.
– Одна? Вы оставили её одну? – недовольно спросил отец Александр.
– Она с братом. С ними всё в порядке.
– Что ж, тогда идёмте поскорее, – с трудом отец Александр поднялся с постели. Антонина Николаевна поспешила поддержать его. Архимандрит принял её помощь, не поблагодарив и не сказав ни слова о своих нехороших предчувствиях.

***

Ручки в шкафу не было. Настя забежала в спальню. Ах, да, ну, вот и ручка.
– Ой, зелёная, – огорчилась Настя. Она открыла стенной шкаф. Пахнуло бабушкиными лекарствами. Пошарив рукой на второй полке, Настя нашла, наконец, ручку.
– Только бы писала, – подумала она. Развернувшись, Настя увидела на столе мерцающий мамин телефон. На беззвучном режиме.
– Се-рё-жа При-ду-рок, – с расстановкой произнесла девочка. – Ой, да это папа! – радостно воскликнула она.
– Пап! Привет! Почему ты ещё не здесь? – с нотками недовольства в голосе защебетала девочка.
– Настя? – тихо и настороженно прозвучал папин голос.
– Ага! Когда ты приедешь?
– Скоро, Настя. Как у тебя дела?
– Лучше б мы с тобой поехали. А то здесь в аварию попали…
– Аварию? – забеспокоился Сергей. – Мама мне ничего не говорила! Как там вас? Не поранило?
– Всё нормально. Я не знаю, что случилось. Ты лучше у дяди Вити спроси. Он лучше знает.
– Обязательно спрошу. А мама где?
– Тут где-то… Ты хочешь её позвать? – явно с надеждой на отрицательный ответ спросила Настя.
– Нет, не надо… – и добавил неуверенно: Как она там? Злая?
– Не знаю. Кажется, да.
– Ругалась?
– Нет, – и, спохватившись, вспомнила: Ну, там в машине только. Из-за куклы. Мы с ней поругались немного. Ты приезжай. Я тебя грибами накормлю с картошкой.
– Ты одна там, что ли?
– Почти. Бабушка с Димой в церкви. А я дома осталась, – и, прикрыв трубку рукой, Настя прошептала: Я сон записываю.
– Сон?
– Ага.
– И что за сон?
– Немного страшный. Но очень красивый. Я напишу, а потом тебе прочитаю, когда ты приедешь.
– Договорились. Ты там не грусти, – сказал Сергей и, сменив тон, быстро добавил: Ну, ладно. Мы тут снова поехали. Надеюсь, больше не остановимся. Я ж в пробке тут.
– А, ясно.
– Ну, до встречи.
– Ага.
Настя положила телефон на прежнее место и почирякала ручкой на ладони. «Пишет!» – обрадовалась она и побежала обратно.

***

«Вокруг пустое поле. Всё обгорело. Несколько чёрных деревьев стоят без листьев. Чёрное небо сверкает красным. Посреди круглая плита. Кажется, бетонная. По краю её железные столбики. Будто забор. Плита освещается ярким светом. И видно, как лужа на полу плиты переливается всеми цветами радуги. На плите играют маленькие девочки. У той, кто водит, длинные рыжие волосы и красное платье, длинное, чуть ниже колен, с чёрным и белым по краям».
Настя задумалась, вспоминая чудесный наряд. Платье было почти такое же, как у Изабеллы. Девочка никогда не слышала слова Апокалипсис, но понимала, что в её сне произошёл именно он. Настя чувствовала, что, кроме этих девочек, не осталось в живых никого. Взрослых нет. Они одни на всей земле. Шесть девочек играли в свою последнюю игру. По очереди ударяя себя и остальных в грудь, водящая чеканила считалку:

Вышел мёртвый из тумана,
На груди большая рана.
Нам недолго слёзы лить:
Шесть ночей осталось жить.

Настя не знала, стоит ли ей записывать этот страшный стишок. Водящая давала девочкам какие-то ампулы, они запивали их водой из лужи, а рыжеволосая красавица продолжала вычислять следующую:

Вышел мёртвый из тумана…

Что-то сжалось под горлом, словно её тоже коснулась фарфоровая рука водящей. Внезапно Настя вспомнила птицу. Она сидела там, на обуглившемся дереве её сна, и наблюдала. Огромная птица – то ли орёл, то ли гриф. И Настя знала: только она чувствовала себя уютно в этом пропахшем гарью мире. А девочки пили из лужи и примеряли лежавшие в куче платья. А водящая ходила вдоль края и напевала свою считалку:

Вышел мёртвый из тумана,
На груди большая рана…

Мёртвый… Девочка вспомнила того мальчика, которого ещё утром всеми силами старалась забыть. «Не хочу, не хочу думать, – зашептала она, зажмурив глаза и закрывая руками уши. – Папочка! О, папочка! Приедь поскорее». В этот миг Настя очень захотела ему позвонить, чтобы услышать родной голос. Она оставила свой телефон дома. Но ведь есть же мамин в спальне. И Настя снова пошла туда.

***

Антонина Николаевна вела под руку отца Александра.
– Сколько времени, – задыхаясь, спросил он.
Отодвинув подбородком рукав, она взглянула на часы.
– Почти восемь, – ответила женщина, пытаясь заглянуть монаху в глаза. Тот ничего не ответил. Но вот они пришли. Уже в ином облачении отец Михаил ходил среди прихожан, нараспев говоря: «Благословен Бог наш…», – и размахивал кадилом. «Неправильно, – отметил про себя отец Александр, – здесь кадилом нельзя. Не тот день». Его размышления прервал испуганный шёпот Антонины Николаевны:
– А где Настя и Дима? Их тут нет.
Женщина говорила правду. А спрятаться в маленькой церкви действительно было негде. «Может, гуляют на улице?» – успокаивала себя Антонина Николаевна. Но сердце начинало заходиться в стуке. Сильнее и сильнее. И вот уже отец Александр поддерживал её и успокаивающе шептал что-то на ухо. А она не слышала. Кружился потолок, стены, лица вокруг.
– Иди поищи детей снаружи, – сказал настоятель отцу Михаилу и обратился к окружающим: Расступитесь, дайте воздуху. Дочь моя, открой окно. Нет, второе. То не открывается. – Он брызгал на лицо Антонины Николаевны святой водой. – Ну же, очнитесь. Помоги, Господи, – говорил он.
– Где они? Где Настя? Я обещала… – Антонина Николаевна пыталась подняться, но ей было действительно плохо. – Почему я…
– Отец Михаил найдет её и Диму, не волнуйтесь. Присядьте.
– Нет, я пойду и найду её!
– Ну, куда Вы такая пойдёте? Отдохните, придите в себя для начала, – с этими словами отец Александр усадил Антонину Николаевну на скамейку, где недавно ещё сидела Настя.

***

В спальне было темно. Настя испуганно озиралась и думала лишь о том, чтобы схватить телефон и рвануть на улицу. Ей казалось, что на неё смотрит некто невидимый и чего-то ждёт. Взгляд Насти упал на стену. В тяжёлой, почерневшей от времени раме висела картина. Довольно скучная, как думала она раньше. Бабушка однажды сказала ей с благоговением, что это картина известного русского художника (имя Настя пропустила мимо ушей) и что это лишь копия, а подлинник в каком-то музее в Москве.
Сейчас картина висела напротив Насти, переставая быть плоской, как раньше. Она вглядывалась в девочку, словно вдевала нитку в иголку. Насте она казалась блёклым зрачком огромного удава, перед которым любое существо всего лишь глупый кролик, и Настя заворожённо смотрела в этот глаз на стене, и чудилось, что она различает каждый камешек, каждую травинку, чувствует запах земли, навоза и пота. Запахи окружили её, словно кольца гигантской змеи, крепко сдавили хрупкое тело. И вот уже слышатся голоса незнакомых людей. И не в её силах побороть это наваждение. Сквозь пелену она различает свои босые ноги, а на них кандалы. Что она делает в толпе этих людей, таких грязных и страшных? Кто-то называет её по имени, кто-то сует под нос хлыст, а кто-то бормочет, грубо отталкивая несчастную: «Иди своей дорогой». Она валится на обочину, уставшая и испуганная. На ногах уже нет кандалов, но она всё так же не знает, куда идти. Дорога перед ней пустая. Лишь одинокая фигура возле креста. Ещё страшнее. Но от белой церкви Настя также отводит взгляд. Отворачивается и видит мальчика.
– Я заблудился, – говорит он глухо, сжимая игрушку. – Что теперь будет со мной? Куда мне идти?
– Я сама заблудилась, – печально отвечает Настя.
И они оба правы. Лишь дорога знает, куда ей проложить путь.
Настя очнулась. Дрожь пробирала её до судорог. Мышцы ныли, как после долгой ходьбы. А ещё у неё был жар. Настя присела на кровать. Что это был за кошмар? Ей всего восемь лет, и в жизни у неё было лишь две дороги: в детсад и в школу. Как она может выбирать кому-то путь, когда всё давно решили за неё? Что с ней происходит?
Хлопнула входная дверь. Настя вздрогнула: мама.

***

Отец Михаил мельком осмотрел пространство перед церковью. Перед этим он уже успел снять ризу и епитрахиль, едва услышав повеление настоятеля. «Надеюсь, они не прячутся», – подумал монах и кинулся к будке сторожа.
– Иван, ты здесь? – нетерпеливо стучал он в дверь.
– Да. Что такое? – послушник открыл дверь, явно пребывая в растерянности.
– Отсюда мальчик с девочкой не выходили? Это важно.

Молодой человек поднял задумчивые глаза к небу и медленно заговорил, словно читая ответ:
– Ну, да. Был мальчик. Он на мельнице лазал. Я его заметил и согнал. Он тут побегал и вышел.
– Здесь вышел? – отец Михаил изо всех сил старался не выдавать своего раздражения.
– А где ж ещё-то? Вон туда к заброшенному храму направился. Там ребятня местная часто гуляет. Уж что там делают, ума не приложу.
– Так, а девочка?
– Какая девочка? Ах, та, что с ним была? Так она с бабушкой в церкви осталась.
– Да нет её в церкви! Понимаешь? Нет!
– А вы хорошо искали? – по-доброму спросил юноша, наклонив голову.
Отец Михаил махнул рукой и побежал за Димой. «Хоть одного бы привести», – думал он.

***

Наконец-то позвонила Маша! Тамара с нетерпением принялась её расспрашивать. А та – «щитовидка», «осложнения», ля-ля-ля. Ни слова о сыне. Как он и где? «Ох, не знаю, не знаю. Ох, позвони Саше, позвони Саше». А Саша-подлец уж третий телефон пропил. Слёзы капали на синюю юбку. И Тамара запоздало начала набирать номер милиции, находясь за много километров от родного дома и не зная, что её мальчик в это время был гораздо ближе, в этих далёких северных местах, на другом конце страны, заплутавший, напуганный и несчастный.
Он стоял посреди развалин. Это не то место, но куда ему ещё податься? Мальчик звал, спрашивал, плакал. Но ответа так и не услышал. Страх не оставлял ребёнку надежды и готовился разорвать его изнутри. Перед глазами до сих пор стоял ужасный образ хлопочущей на кухне женщины с холодными глазами змеи. «Хорошшшо, хорошшшо, – шипела она, – не торопись, так ушшш и быть. Месть – это блюдо, которое подают холодным», – и захихикала, после чего призрак поспешил убраться из этого дома. Почему ему так больно? Он упал на землю и уронил свою любимую игрушку, которая тут же исчезла, провалилась в никуда.

***

Дима пинал ногой камни, находя то осколок стекла, то ржавый гвоздь. Но этого добра везде было навалом. Найти хотя бы какую-нибудь чашу. Папа обрадовался бы. Но все более или менее ценные вещи разобрали до него ещё местные жители и монахи. Но ищущий да найдёт, как говорит папа. «Может, камни какие попереворачивать?» – подумал Дима. Он слегка приподнял ближайший обломок. Но тут ему показалось, что кто-то плачет в тёмном проёме арки. Камень выскользнул из рук. Дима едва успел отскочить.
– Чёрт! Кто там? – крикнул он. Но плач затих. Жутковато тут одному. Дима поёжился. Он вспомнил, как описался в машине, и закусил губу. Разве он трус? Нет уж. Он уйдёт, но сначала заглянет под арку. Ему показалось. Там точно никого нет. Наверное, просто камни посыпались или ветер завыл. Он медленно подходил к тёмной арке. Она была длиной всего пять метров, но вечером там был сумрак.
– Ну, вот я стою здесь. И никого нет. Эй, ведь нет никого? – спросил он пустоту. Дима сделал шаг назад и наступил на что-то мягкое. Отойдя ещё немного, мальчик увидел под ногами плюшевого медведя.
– Чё за фигня? – пробормотал он и поднял игрушку. Выйдя на свет, Дима ещё раз осмотрел находку. – Чё за уродская морда?
А морда у мишки действительно была не фонтан: один глаз отсутствовал, сбоку торчала ватная начинка, красный язык неестественно скосился на сторону, нос заляпан чем-то белым. «Даже сестра бы не взяла такого, – подумал Дима. – Хотя возьму-ка его, спрячу… до первого апреля», – Дима ухмыльнулся и перевернул игрушку.
– Аааа… Это чё? – Димино лицо вытянулось. Бурое пятно украшало всю спину медведя. Оглядев игрушку внимательней, Дима понял, что эти тёмно-малиновые, почти чёрные пятна не были следами от кетчупа или грязи. С отвращением и страхом он отбросил ужасную находку. Тогда же мальчику послышалось, что кто-то зовёт его по имени.
– Кто это? – Диму трясло, как в лихорадке, зуб на зуб не попадал.
«Валить надо», – мелькнула мысль. С трясущимися коленками он развернулся и резко припустил подальше с развалин. Глаза он старался не поднимать и смотреть под ноги. В результате чуть было не сбил с ног отца Михаила. Тот поймал его в объятия и сердито посмотрел на Диму.
– Куды ж так несёшься? Навернёшься как пить дать.
– Ой, я так испугался! – заплакал Дима. – Там кто-то звал меня.
– Это я тебя звал. Ну-ну, не реви. Испугался он… А как твоя бабушка испугалась! Лучше бы о ней подумал. Её всем миром в чувство приводили. И нечего сюда ходить, тем более одному. Мало ли какой народ здесь вечером шатается. Пойдём обратно в церковь.
– А что с бабушкой?
– Всё в порядке. Бог милостив. Ты лучше скажи, где сестра твоя.
– Дак, в церкви она осталась!
– Нет её в церкви. Всем уже об этом говорю.
– А была там, когда я уходил, – настаивал Дима.
– Ты же старший брат. Тебя бабушка с ней оставила. Почему не присмотрел?
– Да она чё, маленькая?! – возмутился мальчик. – Я её сторожить, чё ли, должен?
Отец Михаил вздохнул:
– Ох, сын мой, где-то я такое уже слыхал.
У ворот их встретил переминающийся послушник.
– Я, это, забыл совсем… Девчушка та, наверное, тоже туда ушла, ну, из ворот, то есть, это…
– Что ты бормочешь? – нетерпеливо спросил отец Михаил.
– Ну, вот, в общем. Я эту юбку у двери нашёл.
– И что?
– Так она же в ней была. Я сам ей подавал, вот. Она ещё не хотела. Ну, когда они пришли… А потом, наверное, ушла, а юбку оставила. Молодец девочка. Вещь хорошая, ещё пригодится.
Отец Михаил быстрым шагом пошёл прочь, таща за собой Диму.
– А она ещё и поясок сверху положила. Ангел, а не девочка… – уже вслед им бубнил послушник.
Они зашли в церковь, и отец Михаил указал на Диму:
– Вот, нашёл блудного внука. А внучка домой, стало быть, убежала. Надеюсь, не ошибаюсь. Надо немедля туда, проверить.

***

Мама, как ураган, ворвалась в комнату. Увидев Настю, застыла.
– А ты что здесь делаешь? – хмуро произнесла она. И бабушка тут?
Настя сидела не шевелясь. Перед глазами была всё та же дорога, где проходили силуэты грязных людей и вилась над их головами пыль.
– Эй, очнись! Где мой телефон? Ты брала?
– Я не брала, – почти шёпотом сказала Настя.
– А это что у тебя в руках? Нет, ты почему трогаешь мой телефон? Ужель куда звонить собралась? – мамин голос звучал как-то чересчур раздражённо. – Твой папаша, похоже, не торопится. Нет, ну, я ему устрою.
Настя не помнила, когда она успела взять со стола мобильник. Но пальцы свела судорога. Она едва расцепила их, чтобы отдать телефон матери.
– Папа скоро будет, – сказала она. – Он звонил. Я уеду домой с ним. Мне здесь страшно…
– Чёрта с два! Нужна ты ему, как корове седло. У него скоро проблемы начнутся, и совсем не до тебя будет, – Наталья второй раз нажимала на кнопку вызова, но сеть абонента была недоступна. Она злилась. Скоро должна была прийти эта старая коза. И ещё Настюху принесло некстати. Все планы рушились, как карточный домик. – Как же я от вас от всех устала! – воскликнула она и рухнула на кровать. – Оставлю вас ко всем чертям, живите, как хотите!
У Насти задрожали губы. Ей внезапно стало плохо, заболел живот.
– Тогда я уйду, с папой, – выдавила она, – оставайся одна.
– Как ты смеешь?! – закричала на неё Наталья. – Как с матерью разговариваешь? Нет, я спрашиваю тебя. Не поворачивайся ко мне спиной. Оставит она меня?! А обстирывать вас кто будет? Вот ты и будешь. Отец сроду тряпки в руки не взял. Ты ж у нас тоже бардак любишь. Вся в папашу. Но отец заставит порядок наводить. Да он тебя как прислугу взять хочет, идиотка!
Насте вдруг стало трудно дышать. Зазнобило. В проёме открытых дверей мелькнула чья-то тень. Девочке показалось, что она снова увидела окровавленного мальчика. Но Настя тут же забыла про него. Она думала о том, как бы выбраться поскорее на улицу, потому что озноб опять сменился жаром. Настя вдруг почувствовала, как всё тело начинает стремительно потеть.
– А я ещё думала, рожать тебя или нет, – следовала за ней Наталья. – Да лучше раз на аборт было потратиться, чем кормить тебя восемь лет, по врачам бегать, неблагодарная. А теперь, значит, папочка хороший, а мама плохая? Так, значит? Да он ни разу с тобой в больницу не сходил! И на собраниях в школе не был.
– Живот болит, – очень тихо с трудом сказала Настя, идя к двери. – Меня сейчас вырвет.
Но мать не слышала. Она побежала за телефоном, который оставила на столе. Но скоро вернулась, со злостью терзая кнопки.
По Настиному лбу стекали капли пота. Она чувствовала, как промокает насквозь футболка. Девочка провела ладошкой под ней и посмотрела на мокрые пальцы. Что за ужасный запах! Голова Насти кружилась. Никогда ещё ей не было так плохо. А пот катился и катился в каком-то бешеном темпе, словно организм изо всех сил стремился исторгнуть из себя нечто невероятно гадкое и мерзкое.
– А знаешь, куда я звоню? – ехидно проговорила Наталья, не глядя на неё. – В детский дом. Сдам туда тебя, а там посмотрим, явится за тобой твой папочка или к своей проститутке поедет. – Наталья повернулась к дочери. – Что вылупилась? Не веришь, сама у него спроси.
– Не надо! Не звони! – в глазах Насти потемнело. Наталья улыбнулась. На самом деле она в очередной раз набирала Сергея. Девочка шагнула к матери, но не удержалась на ногах, упала и ударилась головой о косяк.

***

Сергей ехал по неровной дороге и чертыхался. Вот дался матери её лес! Продали бы давно этот дом и купили бы участок поближе к городу. Ну, да, пришлось бы доплатить. Но здесь на одном бензине разориться можно! И дорога точно, как в песне: «семь загибов на версту». На тот свет по такой ходить, а не на дачу ездить.
Тут Сергей увидел Витину машину. Та ехала навстречу. Поравнявшись, оба одновременно остановились.
– У меня плохие новости, Серега, – сходу начал Витя. – Дочь и мать твоих в больницу увезли.
– Что? Как? – Сергей оторопел. – Я же с Настей полчаса назад по телефону говорил!
– Не знаю как, но Настя голову себе всю разбила. Её без сознания в машину грузили. А Антонине Николаевне до приезда скорой моя жена вон помощь оказывала. Валидол так и не нашли.
– С таким сердцем таблетки всегда поближе держать надо, – вставила слово Витина жена, – как медсестра говорю. От неё тогда не добиться ничего было. Только «Настя, Настя» повторяла. Так обеих в машины и положили. Что и за день такой…
– Постойте, так где они сейчас?!
– В больнице, конечно, – ответила женщина, имя которой он от волнения и горя позабыл напрочь. – Вот сами туда едем. Тебе звонили, но связи не было. Думали дождаться, чтобы сказать, но Вите вот приспичило…
– Да я как знал, что тебя по дороге встретим! Разворачивайся давай и следом.
Они выехали на главную дорогу и повернули налево, не туда, куда лежал путь домой, а к ближайшей больнице. В той же стороне находился детский летний лагерь и колхоз «Северный», давно приватизированный, но сохранивший прежнее название.
В больнице они встретили осунувшуюся Наталью и мрачного Диму. Как только Сергей спросил о дочери, бывшая жена тут же разразилась слезами. Спрашивать о чём-либо было бесполезно.
А тем временем открылась дверь палаты, и вышел человек в белом халате.
– Доктор! – Сергей, а за ним Витя, кинулись ему навстречу.
– Всё нормально, – сразу заверил его врач. – Состояние стабильно. – Сергей открыл рот. – У обеих, – тут же добавил доктор. – Сергей снова открыл рот. – Пройдите к женщине. Она ведь Ваша мать, верно? Лежит в реанимации. Очень желает с Вами поговорить.
– А с Настей правда всё в порядке? – идя по коридору, спрашивал Сергей. – Вообще-то я хотел к ней сначала…
– У неё сотрясение мозга. Лёгкое. Не знаю, почему она не приходит в сознание. Ваша мать несёт какую-то несусветицу, говорит про какие-то грибы. Успокойте её. Скажите, что причин для волнения нет.
– Но как же я её успокою? – воскликнул Сергей. – Я же сам дочь не видел. Кто знает, может, Вы врёте!
Доктор остановился.
– Я бы мог соврать Вашей матери, а Вам какой смысл? Вы-то не в реанимации.
– А дочь тоже там?
– То есть? В реанимации, но в другой. У нас есть детское и взрослые отделения. – Он остановился перед дверью и положил Сергею руку на плечо: Прошу Вас – успокойте мать. Ей нельзя сейчас волноваться.
– Сергей! – услышал он надрывный голос матери.
– Мама, как такое могло случиться? – сын бросился к ней.
– Это всё Наташка, стерва твоя! Чтоб ей в аду сгореть! Ну, скажи ты им!
– Да что случилось?!
– Мы заходим, а она над ней со сковородой стоит. Глаза, как у каракатицы. Я уж думала, это она её сковородкой. А она орать принялась. Дескать, дочь не то съела. А у Насти голова в крови. И на косяке кровь. Девочка моя на полу корчится, я к ней. – Антонина Николаевна задыхалась.
– Мама, ты не торопись…
– Да что не торопись! Наташка говорит, она грибов этих поганых наелась. Ведь говорила же ей – не бери! Дура! Как нарочно… Ох, чувствую, не просто так она этих грибов нажарила. Берегись её, Серёжа. И Диму береги. А если с Настей что случится, я убью её. Грех на душу возьму, а убью. – И шёпотом добавила: Она сумасшедшая, верь мне. – И громко крикнула врачам: Говорю же вам, промойте ей желудок! Она умрёт иначе.
Сергей кинулся к врачу:
– Это правда? У Насти отравление?
– Ну, нет у неё отравления, – с раздражением ответил тот. – Лёгкое сотрясение мозга и обезвоживание.
– Обезвоживание?! – испугался Сергей. – А это из-за чего? Это ведь может быть из-за отравления? Моя мать понимает в грибах… Кстати, мама, что за грибы? Ведь не сезон же!
– Да сморчки, чтоб их! Сто раз уж говорила.
– Я тоже немного понимаю в грибах, – с достоинством парировал врач. – У нас, знаете ли, специфика мест такая, что каждый год кто-то с отравлениями лежит. Аж по нескольку человек. Насобирают всякую гадость, грибники-ягодники тоже мне, и в рот. Сморчками травились, да. Коварный гриб, что сказать. Его ж дополнительно обработать надо, прежде чем на сковороду класть.  Прям как рыба фугу у японцев! Ну, так я симптомы знаю. Рвотных масс у девочки не наблюдалось. Зато мы вне очереди провели анализ крови. Вот буквально час назад результаты мне в руки дали. Читайте, вот здесь: химический состав в норме. А в норме – это значит, полное отсутствие токсинов, которые в избытке находятся в сморчках. Они-то и вызывают отравление. А Ваша дочь…
– Сынок, не слушай ты их! Она же в сознании была, когда я пришла, за живот держалась, пот ручьями, говорила, что больно. А потом враз сознание потеряла. А у меня сердце прихватило.
– А её рвало? – спросил врач, глядя ей в лицо.
– Не рвало! Я знаю, на что Вы намекаете. Наташка не обрабатывала грибы! Она ж Серёжку отравить ими хотела!
– Замечательно… Покушение то есть. Милицию вызывать? Или сами разберётесь?
– Сами разберёмся, – процедил Сергей и, оттолкнув врача, быстрым шагом вышел из палаты реанимации.
– Где Наташа? – в лоб спросил он Витю.
– Да тут была… Или нет. Хотя вроде они с женой куда-то ушли. Эй, ты куда? Всё нормально с Антониной Николаевной? – крикнул вслед ему Витя, но Сергей ничего не ответил.
– Так, нам надо поговорить, – резко сказал он, догнав Наталью, и потащил её в сторону. – Ты Настёну отравила?
– Дурак, чего несёшь?! Пусти меня! – испугалась Наталья.
– Ты виновата, я знаю. Что там за токсины в этих сморчках, не знаю, но живот у Насти из-за них скрутило. И ты сама это понимаешь. В милиции расскажешь всё, как было.
– Иди к чёрту! Никуда я не пойду! Сам виноват! Раньше надо было приезжать, а не таскаться по своим шлюхам! – заорала она с дрожью в голосе.
В другой бы день Сергей занервничал и стал бы оглядываться по сторонам. Но сейчас ему было не до того, что подумают окружающие. В ответ на слова бывшей жены он закатил ей пощёчину.
– Не знаю, когда я разлюбил тебя. Но я давно тебя не люблю. Ты эгоистка. Когда Настя очнётся, я заберу её и Диму с собой. Нам будет хорошо втроём. Без тебя.
Лицо Натальи исказилось. Она ещё никогда не выглядела так страшно.
– Ты… – и она, словно дикая кошка, вцепилась ему в лицо.
Витя с женой разнимали их вдвоём.

***

А Настя видела сон. Посреди развалин старой церкви стояла она. А рядом на камне сидел мальчик.
– Я потерял игрушку, – грустно сказал он. – Теперь я совсем один.
– Ты найдёшь её, не плачь, – попыталась успокоить его Настя.
– Я не плачу.
– Я бы помогла тебе, но мне пора. Меня тоже ждёт Изабелла.
Мальчик поднял голову:
– Кто такая Изабелла?
– Это моя кукла. Я бы показала её. Но тебе в другую сторону.
– Я не знаю, где моя сторона, – печально вздохнул мальчик.
Настя удивилась: она отчётливо видела путь, ярким серебристым облаком мерцающий впереди.
– Да вон же, – указала она. – За тем холмом. Там ещё речка будет, но ты её не переходи… Эй, – Настя потрясла его за плечо: Ты слушаешь меня?
Мальчик смотрел под ноги, сковыривая с коленки засохшуюся кровь.
– Я боюсь. Это далеко. Он найдёт меня раньше.
Настя села рядом с мальчиком.
– Кто он? Тот, кто избил тебя?
– Нет. Я не знаю. Он всё время разный. Но всегда страшный.
– Но ты же дошёл до сюда.
– Да. Пока ты не…не… забрала, не разрушила мой… мою дорогу…
Настя была поражена таким обвинением.
– Я не делала этого! Ты что-то путаешь!
– Ты кричала… Я помню сейчас. Туфельки летели, красные… – рассказывал мальчик, и голос его становился хриплым от тяжести воспоминаний.
– Это Димка, мой брат! Это он виноват. Я точно знаю, – защищалась Настя.
– Нет, не он, – с обречённой уверенностью ответил мальчик. – Уходи, – он толкнул её в бок здоровой рукой. – Я останусь здесь. Иди. Или я буду плакать.
– Постой… Я не боюсь того страшного. Я боюсь моей мамы. Она хочет отдать меня в детдом.
Настя задумалась:
– А мой папа уедет с Димой. Я знаю. Он оставит меня.
– Почему ты обманываешь меня? Ты не умрёшь. Ты будешь жить счастливо дома…
– Ты ничего не знаешь о моём доме, – оборвала его Настя. – Там всё невзаправду! А мне просто хочется проводить тебя. Потом я вернусь.
– Не вернёшься. Оттуда не возвращаются. Даже я это понимаю.
– Но ты пропадёшь один! Вот ты бы меня бросил?
– Нет. Мне просто страшно было бы возвращаться, – с наивной честностью ответил мальчик.
– Ну и что! Ты ещё маленький. Давай вставай. Долго идти, – и Настя заботливо принялась стряхивать пыль с его шортиков. Чувство ответственности вмиг сделало её взрослее. – Ты держи меня за руку, – спокойно говорила она. – Или лучше я тебя буду. Есть чем сопли вытереть? – не дожидаясь ответа, Настя достала из кармана платок. Она осторожно вытерла мальчику нос. На его смешной рожице заиграла улыбка.
– У тебя веснушки, как у меня, – сказал мальчик.
– Ах, у тебя веснушки! – с улыбкой воскликнула девочка и с серьёзным видом добавила: Знаешь, тебе надо срочно вымыть лицо. И руки. Айда к речке! – с этими словами Настя взяла малыша за руку.

***

Наталья ещё не перестала шипеть на Сергея, а он кричать, что потащит её в милицию, как дверь в конце коридора распахнулась, и мимо них бегом промчались медсестра и тот врач, с которым Сергей беседовал. Сердце отца почувствовало неладное, и он побежал следом. Так и есть. Они заскочили в детскую реанимацию, а его не пустили.
– Вы сын Антонины Николаевны? – услышал Сергей позади себя голос. Мужчина обернулся, и его взгляд упёрся в чёрную рясу. Подняв глаза, он узнал монаха. Где-то они виделись. Мать, определённо, его знала. Михаил, кажется… Или нет? Монах протянул ему что-то, завёрнутое в пакет.
– Это Вам, наверное. Мне сказали, что к ней нельзя.
Сергей растерянно принял странную передачу и почувствовал, что внутри что-то круглое и тяжёлое. Он заглянул внутрь. Точно: сковорода с картошкой и грибами. Теми самыми.
– Она велела и сковороду принести.
– Я понял, спасибо, – поблагодарил Сергей.
– Можно, я посижу тут, – смущённо попросил монах.
– Конечно. Мама будет рада Вас видеть. Но у меня ещё дочка тут. Я очень боюсь за неё и бы хотел бы прочитать какую-нибудь молитву, знаете ли… Но не умею, увы.
– Пойдёмте, я с собой взял бумажку с молитвой на всякий случай. Держите. И держитесь, сын мой.
Едва они направились к стене, где стояли стулья, как из-за угла выскочил ещё один врач.
– Стойте! – остановил его Сергей. – Возьмите…
– Пропустите, мужчина. Там пациент, ребёнок, вот-вот умрёт, а вы тут за рукав хватаете.
– Как умрёт?! – закричал Сергей, и пакет с содержимым с грохотом упал на пол.
– Ааа… простите, Вы отец, да? Нет, вы неправильно меня поняли… С ней…
– Что с моей дочерью? Пустите меня. Нет, вы пустите! – Сергей оттолкнул врача и рывком открыл дверь реанимации.

***

– Почему? Что случилось?! – громко говорил врач.
– Степан Фёдорович, честное слово, мы не знаем, – разводили руками медсёстры.
– Что здесь творится?! – это уже кричал Сергей. – Вы же сказали, что всё в порядке!
– Так, что такое, почему посторонние… – растерялся врач.
– Я не посторонний, я её отец!
– Мы ничего не сможем сделать, пока Вы тут будете размахивать руками. Выйдите, прошу вас, – говорил Степан Фёдорович.
Сергей зарыдал. Настя лежала на кровати с белой повязкой на голове. Бедная милая доченька. “Почему всё так случилось?” – задавал он себе один и тот же вопрос. Кто из них больше виноват – он или Наташа? Отец Михаил стоял рядом и напрасно пытался утешить рыдающего Сергея. Наконец, монаху удалось вывести несчастного отца из палаты.
– Это всё грибы. Мать права, – прохрипел Сергей сквозь слёзы. – Они должны проверить.
Из палаты вышел врач.
– Мне очень жаль, – печально сказал он. – Сам не понимаю, как такое могло случиться. Ваша дочь не должна была умереть.
Сергей уронил лицо в ладони. Слёз больше не было.
– Ну, теперь-то я могу её увидеть?
– Да, конечно. Теперь можете.
Втроём они прошли в палату. Отец Михаил шёл за врачом и Сергеем. В его руках был пакет со злосчастной сковородкой.
Сергей долго смотрел в закрытые глаза дочери и молчал. Затем провёл рукой по белой повязке, затем по щеке. Ещё тёплая кожа. Совсем, как живая.
– Куколка моя, – прошептал Сергей. Никогда дочь не слышала от него таких слов при жизни.
– Что это у вас? – тихо спросил врач отца Михаила, указывая взглядом на пакет.
– Да вот… она ела это, ну, перед….
– Как? Грибы ещё остались? Точно те самые? Ну-ка, давайте их сюда.
Врач забрал свёрток и побежал в лабораторию. Его коллега вышел за ним. В палате остались лишь Сергей, отец Михаил и две дежурных медсестры. Последние растерянно переглянулись, когда Степан Фёдорович второпях покинул их, не сказав ни слова.

***

Тоннель окутывал их облаком тумана. Тонка была его оболочка, будто грань между добром и злом, жизнью и смертью. Настя даже не подозревала, как это приятно – быть внутри. Их лица менялись, исчезали раны и кровь, уходила боль. Она держала мальчика за руку и шла вперёд. Больше они не заблудятся. А вот и река. За ней озеро. Далеко-далеко виднелся остров, поросший кустарником. Теперь надо обогнуть озеро и перейти через мост. А там совсем недалеко до часовни, в окне которой горел для них крохотный огонёк. Они шли по тропинке мимо кладбища и высоких деревьев. Деревянный купол церквушки отчётливо вырисовывался на фоне свинцовых облаков. Вечный покой природы и мёртвых. Дети остановились. Настя молчала. Как же всё-таки это красиво. Весь мир раскинулся перед ними в своей необъятности. Настя дёрнула мальчика за руку, приглашая к обрыву. Здесь нельзя было говорить. Тишина навсегда освятила это место своим присутствием. Но живущие в гармонии друг с другом, всегда поймут всё без слов. Подойдя к старой покосившейся часовне, Настя провела ладонью по одному из брёвен. «Здравствуй, вот я и пришла», – мысленно сказала она. Девочка прикоснулась к шершавому дереву щекой и закрыла глаза: «Я дома».

***

– Да не верю я, что она ела эти грибы! – орал Степан Фёдорович пришедшим милиционерам. – Это чистейший яд! Да она бы до больницы не доехала. Ну, вот же результаты крови. Я три раза делал этот анализ. И соскобы со стенок желудка.
– Так, может, не ела она их? – засомневались сыщики. Они окончательно запутались. К тому же им совсем не надо было этого дела. И без него жилось неплохо.
– Так я и говорю – не ела. Это ж какой организм должен быть у ребёнка, чтобы сожрать в таком количестве сморчков, если верить Вам, конечно, уважаемый Сергей… эмм… эмм… Короче, ребёнок необычный был, мягко говоря, если переварил это всё бесследно. И это с таким-то иммунитетом, как у неё! Наука, – и Степан Фёдорович потряс указательным пальцем, – таких фактов не знает!
– Науке не всё известно, – тихо сказал кто-то басом. Все обернулись. В дверном проёме стоял высокий человек в рясе.
– А Вы кто? Что-то по делу сказать хотите? – устало спросил один из людей в форме.
– Нет, я хотел бы Антонину Николаевну навестить. Ей без поддержки сейчас никак.
– Ой, уважаемый, тут не до Вас, – раздражённо бросил доктор.
– Да уж, я вижу… – вздохнул отец Михаил, ибо это был он. – Но я подожду, – и, уходя, сказал: Всё может быть. Я о грибах.
– Нет, подождите! – разозлился Степан Фёдорович. – С чего вы все на меня ополчились? Если диагноз неправильный – докажите. Сами вон можете кровь на анализ взять. Может, она и не ела те грибы. Может, вы сами их выкинули, а на меня свалить, значит, решили. А девочка умерла от кровоизлияния в мозг. И это факт.
Выслушав его, один из милиционеров обратился к Сергею:
– Послушайте, мы сейчас всё равно ничего не сможем предъявить Вашей жене. Нет оснований. Сами видите.
Степан Фёдорович усмехнулся:
– Таким, как она, обвинений не предъявляют. Неужели вы, уважаемый, не сообщили этим господам, что Вашу жену…
– Она мне не жена… – угрюмо вставил Сергей.
– Неважно… Вашу бывшую жену увезли вчера на скорой с нервным припадком? Она чуть вены себе заколкой не вскрыла.
Сергей молчал, уверенный лишь в одном: его дочь действительно была необычным ребёнком. Она могла бы победить любую болезнь. Но, видимо, зачем-то нужно было Настеньке задержаться на том свете. И она задержалась. Навсегда. По лицу Сергея катились слёзы. Снова и снова он оплакивал свою маленькую дочку. А за окном тревожно готовилась к своему первому в этом году выступлению майская гроза. Чувствовалась зябкая прохлада. Сергей сел в машину и потрепал по голове сына:
– Поедем домой, сынок.
Дима сидел неподвижно. С трудом размыкая губы, он невнятно произнес:
– А как бабушка?
– Вроде бы хорошо. Завтра отец Александр приедет и расскажет ей обо всём.
– Почему не ты? – Дима повернулся к нему лицом. Сергей помедлил.
– Страшно… Боюсь сказать не так. А она и так догадывается. Тяжело отнимать у человека последнюю надежду.
Дима промолчал. Медленно они поехали. Пока на дачу. Вдали снова послышались раскаты.

***

Вот и ушло горе из сердца. Мальчик и девочка стояли на крутом высоком берегу и смотрели на раскинувшееся перед ними озеро. Его воды впитали в себя житейскую суету, мирские страсти и пороки. «Вечность, грозная вечность, в которой потонули поколения и потонут ещё…» За озером сверкнула молния… Надвигалось штормовое облако. Гнулись от ветра деревья. Где-то, посреди озера, был остров, со всех сторон окруженный водой. Одинокий ориентир для всех заплутавших. Он звал и тянул своей таинственностью, но их равнодушные взгляды были устремлены на далёкий берег. Там они оставили земной мир с его терзаниями и болью. С высоты мальчик видел свою мать, рыдающую на кровати и молящую о прощении. Пьяный отчим изрыгал ругательства и проклятия на весь свет, сидя на полу камеры. Слабые звуки, тающие образы. Вот она, твоя жизнь, у тебя на ладони, мальчик. Словно зрители Афин, смотрели они вечную драму, переживая катарсис за катарсисом, и очищались, понимая, что не для них уже эти страсти, восторги, мольбы, слёзы и веселье. Всё лишь кажимость отсюда, с высоты. Настя почувствовала, как что-то мягкое и пушистое коснулось её ног. Это была чёрная кошка с белым пятнышком на груди. Девочка не узнала её, но присела, чтобы погладить сверкающую шёрстку умолявшего о ласке животного. Она не помнила, как много раз просила родителей завести кошку, но у мамы была аллергия. Но сейчас всё было уже неважно. С этого дня Настя жила настоящим, вечным, забывая прошлое, не тревожась о будущем, и, лишённая чувств, механически водила рукой по спине грациозного создания: хитрюга – проскочила вслед зайцем. Внезапно девочка-призрак что-то увидела на том берегу и, забыв о кошке, выпрямилась. Она не чувствовала удовлетворения, но и не жаждала его. После очередной вспышки молнии Настя увидела страшную картину прошлого, но не своего. Оно было давно забыто её маленьким спутником, но сейчас предстало почему-то перед Настей ярко и живо. Она смотрела, как голодный мальчик плачет, а по телевизору интересная передача… Нехорошо. Его ругают, бьют, запирают в тёмном месте. А он в ужасе, царапает дверь, колотит в неё кулачками. Ему мерещатся страшные звери, и чья-то костлявая рука из темноты тянется, чтобы схватить его. А потом… дверь чудовищной комнаты открывается снова, перед ним страшный человек. Он шатается, что-то говорит, размахивает ножом… И тут Настя закрывает глаза. «Озеро, защити нас, – беззвучно просила она. – Мы так долго шли сюда. Теперь нам хочется отдохнуть». Девочка понимала: она и мальчик нужны друг другу. Незримая нить связала их навсегда. А остальные пусть остаются за озером. Привыкая к безмятежности, Настя опустила голову вниз и разомкнула веки: на земле лежали пять полурастоптанных грибов с коричневыми морщинистыми шляпками. Испытав последний всплеск эмоций, Настя сделала шаг вперёд и одним пинком швырнула их с обрыва. Это было её последнее прощай. Всем. А грибы летели вниз комьями грязи отвратительнейших людских душ, чернея и разлагаясь с необъяснимой быстротой. Туда им и дорога! Грязи не место под ногами у этих детей.
А они продолжали смотреть вдаль, и хранитель не стал их тревожить. Приложив палец к губам, он сделал знак кошке, поманив её за собой. Тихо, на цыпочках, ангел ушёл прочь, оставив у стены часовни прощальные подарки: плюшевого мишку с большими чёрными глазами и рыжеволосую нарядную куклу в очаровательных красных туфельках.

КОНЕЦ