udina. кисть

кисть, в самом совершенном жесте застывшая
она указывала своей тонкостью вазу с фруктами в греческой зале, она была частью тела, обернутого в столько раз безуспешно ваяные складки, падавшие под тяжестью своего величияк податливым сандалиям, что с таким сладострастием ощупывались ступней при каждом шаге
она предсказывала римскому войску в рисунке своего изгиба направление, куда толпа конных вздохом облегчения обрушивалась тотчас же
она в исступлении вживалась в спину варвара, с животной готовностью к неизбежно-прекрасному и потому желанному – подчинению силе без примесей и отдушек, сгоранию и невозможности будущего. она готова отдалиться
она тщетно пыталась остановить покров, подол ложа, когда законный чужак уже приближался. она поясом верности клялась на его спине и сама снимала себя с ее талии. она – тщетно
она рассеяно и будто невзначай касалась ее волос, хотя знала ее уже всю более, чем кто-либо на этой нью-йоркской улице из шелестящих юбок по щиколотку и мерных тростей. больше. чем этот дышащий заводами город, но меньше, чем точка – движущийся экипаж за сотни миль, за три холода и одно море
она давала ему затянуться папиросой, позволяя сверкнуть обычно уставшим взглядом, вследствие чего приходила в голову улыбка из двух частей желанного здесь и в данную минуту рта
она не похожа на мою – торопящуюся, на требование «еще» — не останавливающуюся, такую бесполезную несуразную, когда ее некуда деть, но упрямо складывающуюся, как и все – колени сумка замок.
она ее так ничему и не научила за все это время — ни мундштучного изящества, ни дышащей плавности – и в помине
пытаются нестандартно – нелепо, не на месте (внутреннюю сторону стопы не каждый раз на внутреннюю сторону бедер положишь). лежат стандартно – неуклюже, будто извиняясь. они как и все тело – снять бы, сложить в букет и подарить тебе, с оставленными навсегда жалкими попытками быть как она – изящный изгиб кожаной брови, уверенность во плоти
бывает – спутаю с кем-нибудь
за поручнем в автобусе
рулем автомобиля
у края бумаги
с протянутой купюрой.
бред. я знаю, где она сегодня.
голубая квартира, выливающаяся по капле в голубой вечер в попытках всучить ему плешивые стены, смотрящие унылым и уже не укоряющим взглядом на китайскую стену из русских бутылок в тумане дыма грошевых сигарет. драный диван, немягкий и оттого скрипуче причитающий о совей немягкой доле всякий раз, когда она плюхается более, чем одна, более, чем в попытках уйти туда, где ее точно никто не знает – в попытках уйти в себя, найти себя, найти в себе (все можно, пошарь получше в паху). та, что висит, та, что вначале была кистью – это не она. она – более голубая, чем комната, чем улица и вечер, тень от мертвой кисти, спившейся в своей последней пронзительной гордости, завявшей тихо, в крике и даже этим доказав, что она – кисть, она победно лежала. побежденная, на его груди, она гуляла по его волосам снять очки векам. за которыми — обычно уставшие от предвиденности всего, что я скажу и сделаю, оттого, что мои все же неуклюжи, как недоразумение, что мои в очередной раз не те, не та, которую он все же не победил, пытался, думал, что победил, но в очередной раз ошибся, забыл, как обычную гениальную цитату, но знал
вот почему обычно утслаый
что она завянет здесь – не на диване, не на полу, а посередине, над бутылками, в которые будет сначала долго слать свой запах, затем капать по столетиям – в бутылку, через кольцо горла к нему, на дно –
а он
спиной в стекло стенки, ноги в коленях, глаза как будто матерят, но ждут
кап
рвется связь с кистью, указательным в горло бутылки пальцем
на лету одним поцелуем пьет, чтобы еще столетие вяло страдать от жажды
обойдусь переживу дождусь
ли
?
мои и более артистичные будут еще долго пытаться ей подражать, чтобы он обознался, чтобы он хоть на кусок минуты не устал хоть раз в челочеческой очтории прельстился речью и предпочел бы немой русалке, снявшей песней с петли, чтобы затянуть новую, чтобы душить его жаждой,
кап
разбей хоть
налей
без толку
он в бутылке
она капает
мои могут сколько угодно пробовать залезть в бутылку, вдали от смеющихся взглядов – больше макушки мизинца ей в горло не влезет
а она вольется в него вся. только по капле. только не скоро
он – жалеючи меня усталый
жалеючи себя
?
ее
?
от души смеясь усталыми над моими жалкими попытками впихнуть неуклюжие в горло бутылки
хорошо
я буду играть в русалку
мои сядут на колени, туда. куда и подразумеваются, колени – к подбородку, спина – к стене
я буду подобием
но стекать будете вы вдвоем
синий вечер, синий город, синяя квартира
я буду слышать больше, чем на самом деле
видеть буду только избитые стены бетонного холода, обшарпанный диван, на котором она себя знала, колесницу Рима, шум Нью-Йорка, горячий ветер Егиипта (там она – оливково-упругая, запачканная в смытой крови других)
все это, пока капля отрывается неизбежно падает приходит к тебе плевком а ты себя моришь жаждой
кап
разлагающаяся улыбка на ее лице
лицо кисти
помнит все

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.