***

Тишайший снегопад…

Я построил дом…

А. Межиров

Построил дом и справил новоселье.

А на похмелье кушая «Агдам»,

Куда влачу блаженное безделье,

Добытое навряд ли по трудам?

Свободно к  ледяной пока что хате

Бежит весна и горячит висок.

Портвейна хватит?.. а зимы не хватит –

И нищий дух аукнется в свисток?..

И в Dolce Far Niente истончаясь

Как Дант, но совершенно невпопад,

Рванет за ним, решительно качаясь,

Тишайше-пьяный русский снегопад.

Не доверяя вышнему везенью,

Он запоздало по миру пройдет

Глашатаем распутицы весенней,

Как древнеримский вольный идиот.

Ему бы оскользнуться на котурнах,

А он по гололедице скользит

Мазуркой польской, а вослед ноктюрном,

Невольно простоват и неказист.

И вслед ему Петрушка с погремушкой,

Какого с детства полюбили мы –

Веселой музыкальною игрушкой,

Пространства от сумы и до тюрьмы.

Шумит  весна, и тает дом в итоге.

И разве что приветливым бомжом

Пустой «Агдам» как варвар в чистой тоге

Напомнит о пристанище чужом.

***

Здесь кукушка-вещунья уже не споет, не соврет,

А врата отпирают, с утра бедолаг принимая.

Да еще райский сад не в пространстве законном плывет,

Не во времени – средь совершенного августа-мая.

Дети вечности мы иль мгновения – кто разберет –

Меж ромашками, лютиками, резедой, васильками…

Но гуляет с поэтом король, баловник, сумасброд,

И терцинами чешет – сочти неподкупных врагами.

А любители выпить гурьбою торчат за ларьком,

Милосердные наши, посланцы лихого народа…

Вот и я свою грешную долю урву, с пузырьком

По традиции крадучись выпорхнув с черного хода.

А в ногах васильки и ромашками пенится луг.

Только не избежать леденящего душу испуга –

Вдруг урядник рукой палача оборвет мой досуг…

И найду ли еще закадычного верного друга?..

А навряд ли найду – рано я в облака загремел.

Раздавлю с ветеранами поллитровку « Стрелецкой» —

И король объяснит, как напрасен поэтов удел,

А поэт улыбнется безумству стези королевской.

И обнявшись, пройдемся по вечности, и по пути

Подзаблудимся спьяну, и зря опасаться не будем,

Что ловцам падших душ так легко нас троих замести,

Отволочь к неподкупным присяжным двенадцати судьям.

Вдруг и здесь доверяют бумажкам чернильным одним –

Человека живого казенной шельмуют печатью…

И летит в облацех окончательный розовый дым

Над голУбой-землей с горькой наипоследней печалью.