Опираясь на трость, Сергей Викентьевич Велевский шёл своей неспешной, прогулочной походкой по набережной. Давно он выбрал для прогулок это место в городе. Воздух от воды был свеж и чист. Здесь славно дышалось. Ему нравилось смотреть на серую осеннюю воду, оттененную свинцовой синевой, на белых, крикливых чаек, мерно покачивающихся на волнах. При первом же взгляде на Сергея Викентьевича всякий увидел бы в нём интеллигентного человека. Всё в нём –  от аккуратной, выхоленной бородки, обрамляющей красивое лицо, до последней пуговицы серого драпового пальто – дышало интеллигентным изяществом. Работал он в педагогическом институте, где уже без малого тридцать лет возглавлял кафедру биологии. Недавно он закончил книгу о социальных насекомых, и уже в его творческой голове зрел план новой работы. Был он человеком немного замкнутым, неразговорчивым, сугубо книжным. Такие люди, как правило, полностью сосредоточены на той области знания, к которой их призвали живой с детства интерес и непоколебимая уверенность в том, что выбранный ими путь единственно значим.

С самых малых лет Сергея Викентьевича интересовала жизнь живых существ, особенно насекомых. Ребёнком он мог часами просиживать у муравейника, наблюдая его сложную и мудрую работу, глядя на рыжие ленточки лесных муравьёв, которые бесконечными потоками разбегались от их суетного, хлопотливого дома. Всё это хаотичное, беспорядочное на первый взгляд копошение увлекало его, и его отцу Викентию Александровичу стоило немалого труда, чтобы оторвать сына Серёжу от этого занятия.Позднее, увлёкшись энтомологией, Серёжа назойливыми просьбами склонял отца и мать, чтобы они купили ему или открытки с понравившимися ему насекомыми, или коллекцию бабочек, или книжку, иллюстрированную разноцветными картинками.

В институте его любили за мягкий, добрый нрав, за ту увлечённость, с которой он передавал знания и научный опыт своим студентам, и между собой называли его «наш Викентьич». Заметно было, что он несколько тяготился заведованием кафедры, отрывающим его от научной работы – единственного дела его жизни, которому он отдавался всем своим сердцем.

На набережной было тихо. Здесь гуляло мало людей, что радовало Сергея Викентьевича, любившего тишину и покой. Почему-то это место не было популярным у жителей города, и даже летом в самую жаркую, солнечную погоду, когда всё живое стремилось к воде, на набережной никогда не было много народу. А между тем, город, улицы которого заполнили шумные, бесноватые толпы людей, бурлил. Можно было увидеть знамёна всех политических партий: от кумачовых большевистских – до золотых имперских с чёрно-серебряным. В этом разноцветье, сутолоке и людской неразберихе не было места спокойствию и холодному расчёту. Казалось, что все сошли с ума. Толпы стекались к главной площади города, где люди кипели подобно лаве проснувшегося вулкана. Толчея и беспорядок усугублялись и тем обстоятельством, что милиция, призванная законом следить за порядком, была немногочисленна и пассивна. То тут, то там вспыхивали и гасли, как искры от разгоревшегося костра, речи ораторов всех мастей. Их слова люди слушали или с почтенным вниманием, или с тупым равнодушием, или с откровенной враждебностью. Гул, царивший на площади, был слышен и в ближних к ней кварталах города, а лающие звуки репродукторов достигали набережной.

«Что там происходит? – думал Велевский. – Какая-то очередная сходка?» Он до дрожи не любил политику, считая ее делом грязным и подлым, а людей, занимающихся ею, выскочками и приспособленцами, доходящими в своем цинизме до истоков порока. «Когда же всё это кончится? – продолжал распутывать кудель своих мыслей Сергей Викентьевич. – Когда люди заживут нормальной, достойной жизнью? Когда прекратятся весь этот гвалт и неразбериха?»

Затем он стал думать о своей новой работе. О том, что в его маленьком, но очень уютном кабинете на столе лежат и ждут его чистые листы бумаги. Велевскому стало приятно оттого, что политический беспорядок с его социальным хаосом никак не влияют на работу его ума, не мешают жить ему творческой жизнью.«Что за существа люди? – спрашивал себя Сергей Викентьевич. – Взять тех же любимых мною мурашей. Ведь жизнь муравейника подчинена железной дисциплине. Как мудра природа! А пчёлы? Жизнь пчелиной семьи. Люди же, стоящие непомерно выше на эволюционной лестнице, ведут себя порой необъяснимо глупо! Быть может, оттого, что звери и насекомые не наделены людскими пороками? Движимые инстинктами, они выполняют данное от природы предназначение, не спрашивая себя зачем».

Потом его мысли вернулись к дому, к жене Элеоноре Витальевне: «Однако пора идти домой. Элечка, наверное, заждалась меня. Какая она у меня все-таки славная и хорошая!» И Сергею Викентьевичу вспомнился тот период его жизни, когда он, ещё совсем молодым, ухаживал за своей будущей женой. В университете за Элечкой всегда тянулся шлейф поклонников. Была она девушкой симпатичной с немного неправильными, но милыми чертами лица, открытыми серыми глазами, всегда улыбчивая. Сергей Викентьевич влюбился в неё с первой встречи. Его, всегда сосредоточенного только на учёбе, поразила любовь. Элечка стала для него всем. Он, не будучи гуманитарием, читал ей стихи, часто собственного сочинения. Стихи эти, далёкие от идеальных по форме, были проникнуты искренним, горячим чувством. В конце концов, Велевский тронул сердце молодой девушки: его одного она стала выделять из толпы своих многочисленных поклонников. По окончании университета они поженились. С годами острые чувства угасли, а им на смену пришло уважение и сознание той степени родства, без которого люди уже не могут жить друг без друга.

Возвращаясь домой, Сергей Викентьевич всячески пытался избежать людского потока, не стать его послушной частицей. Но, как известно, попадая в людское месиво, человек подчиняется уже каким-то другим законам. Он утрачивает собственное «Я», становится ничтожным элементом всемогущей толпы. Все мысли теряют свою интеллектуальную окраску, подчиняясь массовому разуму или безумию. Людской водоворот подхватил Сергея Викентьевича, как щепку, и он вынужден был перейти со своего привычного плавного шага на какую-то диковатую рысь. «Господи, да когда же я вырвусь из этого стада?!» – лихорадочно думал Велевский.

Но мало-помалу толпа стала редеть и рассеиваться. Какая-то её часть отправилась на площадь, которая уже не была столь многолюдна. Похоже, митинговая горячка подходила к концу. Простое любопытство толкнуло Сергея Викентьевича к небольшой группе людей, собравшихся у грузовика неподалёку от площади. Какой-то потёртый, заросший по глаза черной, курчавой бородой человек вещал с кузова грузовика в мегафон об  исторической миссии России, о её цивилизационном начале, скрывая за пышной риторикой бессилие мысли. К Велевскому подошел хамоватого вида и явно нетрезвый мужик:

– Ну что, очкарик, пришёл послушать?

-А почему собственно вы говорите мне ты? Мы разве знакомы? – мягко полюбопытствовал Сергей Викентьевич в деликатной попытке мирно разойтись.

– Сейчас познакомимся! – Пообещал хамоватый собеседник и почти без замаха, тычком ударил Велевского по лицу. От этого очки с учёного слетели, и он  наклонился, чтобы их поднять. Но в это время откуда-то сбоку  быстро подбежал шустрый малый и несколько раз привычно, с носка ударил склонившегося в живот. Велевский упал. Пожилая женщина, стоявшая неподалёку, истошно закричала: «Милиция!» Прибежавшие милиционеры, не свистя и ни в чём не разбираясь, принялись нахлёстывать дубинками направо и налево. Бывшие на ногах ротозеи проворно разбежались, а никогда не знавший, что такое драка, Велевский неумело пытался защищаться.

– За что, за что?! – плакал старый учёный. – Ведь я никого и пальцем не тронул в этой жизни!» Наконец, уставшие милиционеры как появились, так же стремительно и исчезли. Какие-то люди подошли к избитому старику, помогли ему подняться, подали очки и трость. А слёзы лились и лились по окровавленному лицу, застревая в лучах морщин, бисером оседая на седой бороде. Стало тихо. На несчастного профессора равнодушно смотрело безучастное  рыло толпы. Только с темнотой добрался Сергей Викентьевич до своего дома. В дверях его встретила взволнованная Элеонора Витальевна:

– Серёжа, почему так поздно? Господи, да что с тобой?!

– Элечка, Элечка, подожди, сейчас… – бормотал Велевский. А потом стал долго рассказывать ей обо всём, что произошло с ним в этот безумный день.