Наталия Радищева. Портрет испанки (роман). Глава девятая

Когда мотоциклист умчался, поднимая за собой столб пыли и освещая ярким светом фары дорогу перед собой, стройные ели и касающиеся развесистыми лапами ели на участках, расположенных по обеим сторонам улицы, Илья зашёл домой.
Света сидела на кухне и смотрела телевизор. Заслышав скрип двери и шаги в передней, она вскочила с дивана и бросилась навстречу Илье. Обвила его шею руками и прижалась щекой к его двухдневной рыжей щетине.
– Ты, что так долго? Нельзя же так себя изматывать работой! Уже половина двенадцатого! Я так соскучилась. Есть будешь? Елена Васильевна принесла пирожки с маком и повидлом к чаю.
– Нет, Светик, чуть позже, – Илья пощупал ей лоб. – Как ты? Температура нормальная?
Илья сел рядом с ней на диван, обнял за плечи и спросил:
– Ты не можешь рассказать мне ещё раз эту историю? Про фабриканта Гиршмана? Про его жену? Суламифь, кажется? Ту, что рассказывала тебе по приезде дачница. Ты что-то мне говорила, но я слушал вполуха и уже подзабыл. Так, что там была за история?
– А тебе зачем? – удивилась Света.
– Так, думаю на будущее. Может быть, сделать такую скульптуру – «Влюблённая Суламифь»?
– Вообще-то здорово. Там такое дело. Старик Гиршман, владелец игольной фабрики, приглашал на лето погостить художников, поэтов, артистов. У него была молодая жена, красотка. Звали ее Суламифь. Он их приглашал отдохнуть и, чтобы развлекли его жену. Они там спектакли домашние ставили. А молодой художник Валентин…
– Серов, – подсказал Илья.
– Точно, Серов. Он втюрился в жену Гиршмана по уши. Завёл с ней шашни. Она тоже была не прочь. Со стариком-то, поди, не сладко! – Света лукаво покосилась на Илью.
Уловив намёк, он дал ей лёгкий подзатыльник.
В общем, Суламифь давно умерла. Её дружок тоже. Дело-то было до Революции. А Веня Гиршман её мужа родственник. Но не очень близкий. Когда фабрикант с женой удирали за границу, то мебель родственникам раздали. И любимый столик Суламифь находится в доме, что слева от нашего по улице. Вот там они каждое лето и встречаются.
– Кто? – спросил Илья и взял с блюда всё-таки один пирожок с маком. Слишком аппетитно он выглядел.
– Как, кто? Привидения! Суламифь и Валентин. Там у них всё и происходит.
– Что «всё»? – таинственно спросил Илья, доедая пирожок.
– Как «что»? – Света округлила глаза. – Сам знаешь, не маленький.
Илья поднялся, поцеловал жену в голову, со словами: «Спасибо, очень хорошо рассказала» и направился к выходу.
– Ты, что опять работать? – обиженно спросила Света. – Мне надоело сидеть одной!
– Светик, я ненадолго. Через полчаса вернусь. Дверь запри. У меня ключ есть. А сама живо в постель. Тебе надо соблюдать режим и набираться сил.
Илья вышел на крыльцо. Ночное небо конца июня было светлее обычного. Стояли самые светлые ночи в году. Он посмотрел на наручные часы. Было половина первого. Темно было только благодаря заросшему саду, деревьям, растущим на поляне. Илья подумал, что, направляясь в соседний дом, ему следует идти вдоль забора и держаться в тени деревьев, так как центральная часть их неширокой улицы прекрасно просматривалась. Илья прекрасно знал, что совершает противозаконный поступок. Проникнуть тайно, под покровом ночи, в чужое жильё, было безнравственно, если не сказать хуже. Но у него не было выбора. Рассчитывать на понимание генерала и участие его прислуги было глупо. Ему хотелось вернуть картину. Без неё мастерская была пустой. Без неё ему работалось плохо. За то короткое время, что мадонна была у него, Илья успел привязаться к ней. Сейчас он готов был выглядеть вором. Но ведь и у него картину украли. «С волками жить, по-волчьи выть», – сердито подумал скульптор и, просунув руку в заборную щель, изнутри отодвинул задвижку и вошёл на участок соседнего дома.
Как учил его Ромка, Илья прошёл по чисто выметенной дорожке, обогнул дом, с забитыми досками окнами и поднялся на крыльцо. Над входом висел круглый стеклянный фонарь на красивой изогнутой ножке. Илья открутил плафон, и ключ буквально упал ему на голову. Он завернул плафон, вставил ключ в замочную скважину, дважды повернул, и дверь легко открылась. Он понимал, что в доме зажигать свет нельзя, но хотел включить его хотя бы в маленькой прихожей, где не было окон. Однако, оказалось, что в доме нет электричества. Все штепселя и выключатели были вырваны «с мясом», а провода срезаны. «Какой странный дом, – подумал Илья, – и какой странный хозяин. Если, уезжая, он опасался, что в его отсутствие ему нажгут киловатт, мог бы заморозить рубильник. Провода-то рвать зачем?»
Вскоре глаза его привыкли к темноте. На окне в прихожей он разглядел блюдце с огарком свечи, зажигалкой подпалил фитиль и, с этим блюдцем  на ладони, вошёл в кухню. Дверь в неё была справа от прихожей. Кухня была пуста. Кастрюли чисто вымыты, припасов, круп в доме не было, за исключением соли и лаврового листа.
Напротив кухни была веранда. Из-за того, что стёкла снаружи были забиты досками, веранда тоже была тёмной и почти пустой. На веранде стояла железная кровать, с наваленными на неё одеялами и подушками, как видно, после просушки на солнце.
Илья вошёл в столовую. Там стояла старомодная, полированная и низенькая мебель, давно вышедшая из моды. За такой, в шестидесятые годы выстраивались очереди. Выделялся старинный столик на гнутых ножках, впрочем, довольно ветхий. На нём стояла ваза с засохшими цветами. Илья догадался, что это и есть подарок фабриканта Гиршмана перед его эмиграцией. Никаких картин в столовой не было, равно, как в кухне и на веранде. Дом, особенно без электрического света, производил тяжкое впечатление.
Илья поднялся по лестнице на второй этаж. Там была крошечная прихожая и спальня. Спальня производила более приятное  впечатление. Там висело большое овальное зеркало. На столике перед ним было множество флаконов. Илье показалось, что в спальне пахнет хорошими духами. Он подумал, что Подтироба, как всякая женщина, интересуется хозяйскими лосьонами и шампунями. И не прочь обрызгать себя из пульверизатора туалетной водой. Большая кровать была застелена чистым бельём. Илья осмотрелся. Картины нигде не было. Это огорчило его. Он подумал, что, может быть Ромка просто «развёл его на бабки», а мадонны здесь отродясь не бывало.
Из спальни вела узенькая дверь в кладовку. Она оказалась не запертой. Кладовка была последней надеждой Ильи. Он просунул туда голову. Кладовка была забита связками старых журналов и книг. Там висели на длинной металлической палке, идущей от стены до стены, старые пальто, куртки и пиджаки. Стояли две пары лыж. Илья задул свечу, чтоб ненароком не наделать пожара, оставил блюдце с огарком на столике у зеркала и протиснулся в тесное помещение кладовки. Он достал зажигалку и при её помощи осмотрел переднюю часть. Затем раздвинул руками висящую на перекладине одежду, перешагнул через какие-то чемоданы и упёрся в стену. Тут его рука нащупала грубую ткань чехла. Сердце Ильи радостно забилось. «Нашёл! – подумал он. – Не обманул меня парень. Нашёл я тебя, голубушка! Ну-ка, вылезай на свободу. Сейчас мы с тобой домой отправимся». Он стал вытаскивать картину из кладовки и в этот самый момент услышал звук, подъехавшей к дому машины. Илья поставил картину на место, посмотрел через оконное стекло, забитое досками крест-накрест, вниз и увидел, что легковушка, вероятно иномарка, припарковалась у забора, не доезжая калитки, в тени раскидистой липы, ветви которой свисали почти до земли. Илья остолбенел. Какой-то человек открыл калитку и шёл по направлению к дому. Через минуту он услышал, как открылась входная дверь.
Илья скрылся за висящей одеждой в глубине кладовки и лихорадочно стал думать, как ему быть. Он, человек самолюбивый, могучей комплекции, не привык прятаться. Он мог дать отпор кому угодно, даже вооружённому бандиту. Но ситуация, в которой он оказался, была слишком щекотливой. Илья Родионов, известный скульптор, оказался в положении ночного воришки, домушника. И вынужден был прятаться в душной каптёрке, среди пыльных пальто и пиджаков, детских коньков и санок. Ему показалось, что он краснеет от стыда. Кто-то ходил на первом этаже. Кто это мог быть? Тоже вор или друг хозяина? Ведь Ромка предупреждал, что в посёлке объявился уголовник, муж Любки Подтиробы? Но для вора, мужчина, находившийся в столовой, действовал слишком смело. Он гремел посудой, открывал и закрывал дверцы шкафов. Ясно было, что он в доме не в первый раз. Затем Илья услышал, как щёлкнул замок входной двери и в дом вошёл ещё кто-то. По лёгким шагам, скульптор догадался, что это женщина. Мужчина сразу быстро заговорил. Но слов Илья разобрать не мог. Потом он понял, что он говорит на чужом языке. Женщина молчала. Только изредка до второго этажа доносился её странный смех. Смех, безусловно, был женский и в то же время чересчур сиплый, с металлическим оттенком. Такой странный, словно смеялся робот. Он и вправду был серебристый, но холодный и скользкий, как ртуть.
Заскрипели ступени лестницы. Они поднимались в спальню. Илья затаил дыхание. Мужчина говорил без умолку. Его язык походил на французский, но явно представлял собой какое-то редкое наречие. Впрочем, Илья всё равно не знал иностранных языков. Он мог сказать пару фраз по-английски, не более. Учить языки у него не было ни желания, ни времени. Не зажигая свечи, пара улеглась на кровать. Илья слышал скрип кровати, охи, вздохи, редкие реплики мужчины и бисерный смех женщины. Илья подумал, что, похож  сейчас, на старика Гиршмана, который, сгорая от ревности, мучился, подглядывая за  женой и её любовником. Разница в том, что старик это делал добровольно, а Илья просто попал в идиотскую ситуацию, как кур в ощип. Зато теперь он знает, что в доме отсутствующего адвоката бывают отнюдь не призраки, а живые люди. Мужчина и женщина. И именно из этого дома летними ночами разносится жутковатый смех, который так напугал Свету. Вспомнив о падении жены с лестницы, о ребёнке, которую они потеряли, Илья разозлился. И на Василия, придумавшего нарядить куклу-страшилку, и на бабу, которая в минуты любви издавала такие пугающие звуки. Возможно, её любовнику это нравилось. «Месье знает толк в извращениях, – мысленно усмехнулся Илья, обливаясь потом от духоты и напряжения. Он боялся шелохнуться, издать неосторожный звук, задеть какую-нибудь стопку газет и обрушить себе на голову. Если они его обнаружат, позора не оберёшься. А объясняться придётся, и здесь и в милиции.
Но Илье повезло. Они пробыли в спальне полтора часа и покинули дом перед рассветом. В то самое время, когда композитор Варвара Попугаева начала играть на фортепьяно. Её музыка звучала, приподнято, торжественно и радостно. Видимо она старалась сочинять, будучи только в хорошем расположении духа.
После их ухода, когда Илья услышал звук отъезжающей машины, он вылез из кладовки и вытащил картину на середину спальни. Постель была аккуратно застлана. Воздух в спальне был какой-то особенный. Чувствовалось, что любовники зажигали ароматизированные свечи. На подоконнике стояла бутылка из-под шампанского и два бокала из тонкого стекла. Илья сдёрнул чехол с картины и к своему величайшему огорчению увидел, что это совсем не его мадонна. На полотне была изображена совсем другая женщина. Весёлая, светловолосая и пышнотелая. На ней было открытое платье, отделанное кружевом, с широкими рукавами, суженными к запястью. На голове была соломенная шляпка, а в руках букетик фиалок. Фоном служило голубое небо, по которому летели лёгкие белые облачка. Это была любительская живопись первой трети ХХ века. Австрийская или голландская. Илья натянул на картину чехол и положил на место. Спускаясь с лестницы, он думал: «И поделом тебе, дураку! Влез в чужой дом. Поверил мальчишке, который в картинах не бельмеса не смыслит. Хорошо не застукали. А то бы давал сейчас показания в другом месте».
Илья торопился. Он знал, что по утрам прислуга генерала приходит убираться в дом Гиршмана. Он решил не рисковать, чтоб нос к носу не столкнуться с Подтиробой. Поэтому решил просто перемахнуть через забор на свой участок, а не выходить через калитку. Илья подтянулся на руках и увидел на своём участке ржавую металлическую бочку для сбора воды. Она стояла у самой ограды и так была прикрыта кустами, что со стороны дома увидеть её было невозможно. Он спрыгнул на эту бочку, чуть не проломив своим весом днище.  «Надо бы выбросить эту дрянь, – решил Илья, – всё равно в дело она уже не годится». Он толкнул бочку рукой. Она упала на бок, и под ней обнаружился старый водопроводный люк. Такой старый, что на его крышке сохранилась реклама известной дореволюционной фирмы «Мюр и Мерилиз». Илья за кольцо приподнял крышку и нашёл тайничок. Люк был завален речной галькой, а сверху лежал полиэтиленовый пакет. Илья заглянул в него. Там лежала шёлковая коричневая юбка, зелёная, искусственно состаренная шаль, жёлтый кисет на витом шнурке, в маленькой коробочке, чёрные линзы для глаз и ярко-розовая помада. Над шалью и юбкой поработал живописец. Юбка была точно в таких пятнах, как на картине. Шаль выглядела так, словно ей действительно триста лет. Она была, усилиями художника, превращена в выцветшую от времени и выгоревшую от солнца тряпку, с неровной бахромой. В темноте Илья всерьёз принял эту шаль за ту, что была на Мадонне. Помада наверняка предназначалась для наведения шрамов на лицо и руки. Находка обрадовала Илью. С помощью этого тайника можно будет поймать особу, которая вторглась в жизнь его и Светы и вообще пролить свет на многое. В глубине души, Илья грешил на Варвару Попугаеву. Мало ли, что могло прийти в голову старой деве? Пусть даже она трижды талантливая пианистка и сочинительница музыки. Часто гениальность граничит с безумием. Возможно, брат помогал ей в её диких затеях. Кто-то же сделал копию картины с пустым креслом? Зачем? Чтобы угодить сестрице? Илья, чем больше думал на эту тему, тем непонятнее ему становилась ситуация. Во всяком случае, он уже меньше подозревал генерала и его окружение. Его больше интересовали Попугаевы. Пакет с реквизитом он положил, откуда взял, в тайник. Прикрыл крышкой с надписью «Мюр и Мерилиз», а сверху поставил ржавую бочку.
После завтрака Илья решил пойти познакомиться с соседями, жившими через улицу.
Было только половина девятого утра. Сильной жары ещё не было. К полудню намечалось такое же сильное пекло, как и в предыдущие дни. Вот почему Илья подумал, что Попугаевы уже на ногах. Только рано утром можно было заняться огородом, домашними делами. После полудня часть посёлка отлёживалась на пляже. Люди постарше старались забиться куда-нибудь в кусты и спали до вечера. Вечером становилось прохладнее, но ненамного. Словом, на дворе стоял июль. Последняя неделя. Лето было в зените.
Илья пересёк улицу. Проследовал вдоль невысокого редкого забора, за которым росли огромные разлапистые ели, дававшие сильную тень на проезжую часть улицы, и остановился. Он увидел в чаще кустов беседку. Трава вокруг беседки была не кошена. В траве стояла детская коляска. В беседке находились: Павел Попугаев и юная девушка. Очень простенькая, светло-русая, в красном сарафанчике на пуговицах, лет двадцати не более. Она кормила грудью ребёнка, Павел рисовал её, водя чёрным фломастером по большому альбомному листу. Потом он взял ребёнка на руки, прижался лицом к его тельцу, одетому во фланелевые ползунки и ситцевую распашонку, поцеловал в губы девушку. Она деловито убрала набухшую молоком грудь, застегнула сарафан и засобиралась.
Павел нёс ребёнка на руках до самой калитки, потом посадил его в коляску, и они ушли. Илья чувствовал себя неловко, будто подглядел то, что его совершенно не касалось. Планов своих он, однако, не изменил и продолжил свой путь к калитке Попугаевых. Открыть её не составляло труда. Илья вошёл и сразу направился к беседке, где хозяин дома продолжал рисовать. Видно было, что это занятие доставляет ему огромное удовольствие. Заметив подходящего Илью, он мгновенно закрыл альбом и убрал вместе с фломастером в ящик стола. Встал с диванчика и вышел навстречу незваному гостю.
– Чем обязан? – холодно спросил Попугаев.
– С добрым утром, коллега! – Илья протянул ему руку, но Павел не торопился с пожатием.
– Вы ошиблись, я не художник, а музыкант, – сухо сказал он.
– Но ведь рисуете? Я только что сам видел, – добродушно возразил Илья.
– Нет, никогда не приходилось. Таланта не имею к изобразительным искусствам, – в голосе Павла чувствовалось раздражение. Он не мог понять, что нужно соседу. – Если вас интересуем что-нибудь из инструмента, грабли или дрель, то идёмте в сарай, я дам?
– Нет-нет, – рассмеялся Илья. – Я ведь собственно не к вам, а к вашей сестре.
– К сестре? – удивился Павел. – Но она ещё спит.
– Варвара, как её по батюшке, почивать изволят? – с усмешкой сказал Илья. – А когда проснётся? Вероятно к вечеру? Она, как я понимаю, предпочитает ночной образ жизни? По крайней мере, своей упорной игрой на фортепиано, исключительно в предрассветные часы, она достала мою супругу и меня. Это, что такой способ пытки, долбить по клавишам, когда все спят?
– Ах, вот оно что! – Павел облегчённо вздохнул и улыбнулся. – Так бы и сказали. Я передам ей ваши претензии. Не волнуйтесь, она перенесёт работу на утренние часы. Что ещё?
– То самое. Мне необходимо встретиться с вашей сестрой ещё по одному дело. Так сказать, с глазу на глаз. Когда это можно сделать? – Илья достал пачку сигарет, жестом предложил Попугаеву, но тот медленно покачал головой справа налево.
– Никогда.
– Собственно почему? – возмутился Илья, не успев донести сигарету до рта.
– Нет и всё. Вас проводить? – невозмутимо предложил Павел.
– Да вы, что издеваетесь? – покраснел скульптор. Это означало первую стадию гнева. – Ваша сестрица, как мне известно, не совсем здорова. Больная, так сказать, на всю голову. Я имею в виду её ночные забавы.
– Прекратите! – Павел побледнел. – Я не понимаю, что вам от нас надо?!
– Нет уж, придётся вам меня дослушать. У меня пропала картина. Мадонна, работы известного мастера семнадцатого века Бартоломео Мурильо.
– Причём тут мы?
– А вот причём. Она не просто пропала. Вместо неё мне подсунули блестящую копию, где сохранено всё, весь антураж. Нет только самой Мадонны. Представьте, что Мадонна ожила. Она бродит по моему саду, залезает ко мне в кухню, заглядывает в окно, ползает по моим кустам. Как же так? Такого быть не может, скажете вы. Ан, нет, может. Любая дамочка, у которой достаточно богатая фантазия, может нарядиться Мадонной. У себя на участке я обнаружил тайничок, в котором лежит одежда. В точности такая, в какую была облачена та, настоящая Мадонна, с подлинника. Вопрос первый: кто наряжается женщиной с картины? Конечно, особа не очень занятая, но с воображением. С больным воображением. Вопрос второй: кто сделал копию с моей картины? Конечно, человек, умеющий писать маслом, который обожает свою сестру и потакает всем её причудам.
Илья умолк и зажёг, наконец, сигарету. Больше сказать ему было нечего. Он понимал, что выглядит полным дураком. Его версия не выдерживала никакой критики. Ясно было, что не всё так просто, как он изложил Попугаеву. Да и зачем им его картина?
Виолончелист слушал молча, с едва уловимой улыбкой. Глаза его потеплели. Ясно было, что Павел даже сочувствует Илье. Тот кипятился не на шутку. Он раскраснелся и вспотел. Он пыхтел сигаретой, отводя глаза и разгоняя дым крупной ладонью.
Первым прервал молчание Павел:
– Я понял, наконец, о какой картине вы говорите. Я видел вашу мадонну в юношеские годы. Мы с сестрой и нашими дорогими родителями, которых уж нет, – Павел на секунду помрачнел, – бывали в гостях у прежнего владельца вашего дома. Захаживали, по-соседски. Мадонна висела у него в доме. Не в столовой, правда, на менее почётном месте, в прихожей. Иван Макарович говорил, что картина наводит на него тоску. Но выбросить не мог, потому что эту мадонну подарила ему дама сердца, актрисулечка кажется. Он был весёлый человек, любил выпить. Любил театр. К живописи был равнодушен. Бабник был редкий. По службе Иван Макарович был чиновником. В искусстве разбирался слабо. Он трудился в Москве, в каком-то исполкоме. Имел семью, квартиру на Кутузовском проспекте. А здесь, на даче, встречался со своей пассией. Его законная жена знала об этом, и никогда на дачу не приезжала. Когда вышел на пенсию и оставил пост, развёлся с супругой и окончательно переселился в загородный дом, чтобы жить здесь с Еленой. Кстати о картине. Сосед справа от вас, Степан Гурьевич, приятельствовал с Иваном Макаровичем и обожал эту картину. Мечтал заполучить в свою коллекцию. Потом картина как-то вдруг исчезла. Мы думали, что Иван Макарович поддался на уговоры соседа и, наконец, продал или подарил её генералу. Вскоре Иван Макарович тяжело захворал. Елена ухаживала за ним. После его смерти, дом достался ей по завещанию. Предполагаю, что Елена его продала. Владельцем дома стал незнакомый мне молодой мужчина. Он, я так понимаю, перепродал дом вам.  Вот собственно и всё. Да вы бы лучше её саму расспросили.
– Кого? – удивился Илья. Он докурил и высматривал, куда бы бросить окурок. Потом решил потушить о спичечный коробок. Туда же он засунул окурок, а коробок положил в карман.- Где я разыщу бывшую любовницу чиновника, которого уже нет в живых?
– Как где? Она живёт у вас во флигеле. Вы разве не знали? – глубокие серые глаза Павла Попугаева выражали удивление и смех.
– Так, значит, наша дачница Елена Васильевна и есть та самая Елена? – удивился Илья.
– Ну, да, – кивнул виолончелист, стараясь сдержать улыбку.
– А её дочь? – Илья был оглушён такой новостью. – Та, что всё время в коляске? Инвалид детства?
– Она появилась недавно. Дня за три до вашего приезда. Я с ней не знаком.
Попугаев умолк и отхлебнул чаю, давая соседу возможность, спокойно переварить услышанное.
– Какой же я дурак! – Илья стукнул себя кулаком по лбу. – Вломился к вам, наговорил разной чепухи. Извините меня, Павел?..
– Просто Павел, – краем рта улыбнулся Попугаев. – Ничего, никакой обиды. Вы были возбуждены, я понимаю. Рад был познакомиться.
Хозяин протянул Илье руку, давая понять, что разговор окончен. Рукопожатие Павла оказалось на редкость сильным, несмотря не его внешнюю субтильность.
Илья кивнул и быстрым шагом направился к калитке.
– Постойте, – догнал его Павел. Илья остановился. – Вы сказали, что видели меня рисующим?
– Видел невольно, когда подходил к дому. Ваша супруга кормила ребёнка, а вы её рисовали фломастером, в альбоме.
– Шура не жена мне, она приходит к нам убираться,- порозовев, сказал Попугаев. – И, пожалуйста, не рассказывайте никому то, что видели. Я не хочу, чтоб это дошло до сестры. Она расстроится, если узнает. Мне так кажется.
Илья пожал плечами.
– Как вам будет угодно. Не говорить, так и не скажу никому. Будьте спокойны.

Илья был потрясён тем, что услышал от Попугаева. Елена Васильевна, которой он всецело доверял, обманывала его всё это время? Необходимо было сейчас же, немедленно поговорить с ней, вывести её на чистую воду. Кто она такая, в конце концов? Если бывшая хозяйка дома, то почему притворяется дачницей? И, что за странная у неё дочь? Где она была раньше? Попугаев сказал, что раньше никогда её не видел.
В голове у скульптора всё смешалось. Но он решил не делать поспешных выводов, пока не переговорит с вдовой Ивана Макаровича и не расставит все точки над «и». Чтобы остыть, Илья прогулялся по посёлку, потом вернулся домой. Жене он решил пока ничего не рассказывать.
Когда Илья пришёл, Света накрывала на стол, одновременно поглядывая на экран телевизора. Там шёл какой-то латиноамериканский сериал. Седая женщина в чёрном платье, поднимая руки к потолку, взывала к своим смуглым сыновьям: «Антонио, Энрике! Вы же – братья! Немедленно помиритесь! Чтобы я могла умереть спокойно, будучи уверенной, что вы…»
Илья выключил телевизор.
– Как ты можешь смотреть такую чушь? – с укором спросил он жену. – Меня уже тошнит от этих «донов Педро».
– Там про любовь, – попробовала защититься Света. – И вообще. Ты целый день в мастерской и мне скучно одной.
– Скучно? Почитай книжку. Тебе не вредно.
Света промолчала. В её планы не входило затевать ссору. Разумней было сменить пластинку:
– Представляешь, – пожаловалась она Илье, – хотела позагорать. Нашла в саду хорошее местечко. Расстелила одеяло, сняла с себя всё, чтоб ровный загар был, смотрю: старик-генерал с соседней крыши на меня в свою трубу пялится. Мне кажется, он с крыши не слезает ни днём, ни ночью. Прямо «снайпер» какой-то.
– Я сам постоянно чувствую себя заключённым, за которым наблюдает охранник с вышки. Постой, днём и ночью, ты говоришь? Так может быть, он видел то, чего не видели мы? Встретиться бы с ним, поговорить. У меня к нему много вопросов.
– Вот-вот, главное, скажи, что за голыми женщинами подсматривать нехорошо.
В его года-то! Садись завтракать, – улыбнулась она Илье. – Я уже выздоровела. Всё приготовила сама. Не хуже дачницы. И кашу сварила с изюмом и сырные пирожки в микроволнушке испекла. Тебе кофе налить или чаю?
– Извини, мне надо поговорить с Еленой Васильевной, – сказал Илья. – Я скоро вернусь.
Он встал из-за стола и направился к двери.
– Ничего не выйдет. Они спозаранку умотали в Москву, – сообщила Света. Илья вернулся на диван.
– Как? Совсем уехали? – упавшим голосом спросил он.
– Понятия не имею, – ответила Света.

– И вещи забрали? – огорчился Илья.

– Не знаю. Убрались по-английски и всё.
– За что ты их так не любишь? – пробурчал Илья по привычке. И осёкся. Он сам теперь не знал, как относиться к дачницам. Сырники и впрямь оказались очень вкусными.
Света пожала плечами:
– Просто от них какой-то напряг.
– Света! – вскипел Илья. – Как ты не понимаешь, что Елена Васильевна и её дочь глубоко несчастны? Неужели у тебя нет ни капли сочувствия?
Он снова засомневался в правоте своих слов, но вечное желание поучать молодую жену взяло верх.
– Да есть, есть, – огрызнулась Света. – У тебя всегда все лучше меня. И бабулька – лучший друг, и её дочка. А я – бессердечная, слова не те говорю, но, между прочим, готовить могу я не хуже этой, – Света приставила кулак к затылку, – с пучком. И пирожки могу делать, и борщ и всё остальное. Ты попробуй, сам убедишься.
Илья улыбнулся. На Свету невозможно было сердиться.
– Творог попробуй. Свежий, ни кислинки. Пальчики оближешь! И молоко. Прямо из-под коровы. Я всё это рано утром на базаре купила.
– Ты ходила на станцию? – принимаясь за кашу, машинально спросил Илья.
– Ну, да. Вернулась, а мне телеграмма. Из Вологды. Подруга институтская приезжает. Сегодня в два часа дня. Просит встретить. Показать телеграмму?
Илья был задумчив и слушал жену вполуха. Он думал о том, что узнал от Попугаева.
– Илья! Ты меня слышишь?! – Света протянула руку и похлопала мужа по щеке.
– Слышу. Дальше-то, что? Приезжает подруга. И всё?
– Так встретить надо!
– Светик, я не могу, – взмолился Илья. – Я и так задержал заказ. Мне всего неделю дали, упросил. Десятого августа у них «День города», а мне ещё надо отвезти несколько зверюшек, медведя и сивку-бурку на завод. Потом поедем вместе на праздник. Мэр города приглашал. Тебе там понравится. Старинный русский городок. Они к юбилею его отреставрировали. Он стал, как игрушечный. Церкви сохранились замечательные, купеческие дома, присутствия. Верхний и Нижний бульвары. Я очень хочу, чтоб ты посмотрела, как будут выглядеть там мои скульптуры, стилизованные под старину.
Света вздохнула и улыбнулась.
– Тогда можно я подругу сама встречу? Я даже машину не прошу. Поеду на электричке. Она всего на три дня. Может быть на четыре. Ничего, если она поживёт в московской мастерской?
– Пусть живёт, – равнодушно ответил Илья.

Проводив жену в Москву, Илья пошёл в мастерскую. Весь день, пока он работал, голова его была занята далёкими от творчества мыслями. Он вспоминал то дом Гиршмана, где провёл позорные и бессмысленные часы в кладовке, в то время как какие-то люди за стенкой занимались любовью. Он вспоминал иностранную речь мужчины, металлический смех женщины, от которого мурашки шли по коже. Потом в мыслях ему являлся Павел Попугаев, который не разрешал ему видеться с сестрой. Но больше всего он думал о чиновнике, Иване Макаровиче, в доме которого долгие годы висела мадонна, о Елене и её дочери. К чему ей было лгать, притворяться, что никогда раньше не видела полотна, обнаруженного Ильёй в сарае? А может быть лжёт Павел Попугаев? На него это больше похоже. Он вообще странный. Ему, наверное, лет тридцать шесть, не меньше, а держится и одевается он, как подросток. Илья вспомнил, светлую сорочку с короткими рукавами, шорты, белые носки и сандалии Попугаева. Его манеру говорить. Он, взрослый мужик, а боится сестры. Скрывает от неё, что у него есть жена и ребёнок. Ведь невооружённым глазом было видно, что юная Шура, которую он рисовал, вовсе не домработница, а ребёнок его. Ещё непонятно, почему он рисует тайком от сестры? Бред какой-то.
От таких мыслей голова у Ильи шла кругом. Он решил, что будет разбираться со всем этим по порядку. Сначала следует выяснить, кто положил в тайник пакет с «маскарадным костюмом». Для этого надо было просто подежурить в том углу сада, где был люк, с выбитыми на нём буквами «Мюр и Мерилиз», на котором стояла ржавая жестяная бочка. Илья придумал, как это сделать. Готовые работы, которые должны были забрать завтра на завод, так или иначе надо было посмотреть на пленере. Как они будут смотреться среди деревьев и на открытом пространстве. В конце дня Илья вытащил их в сад и расставил на расстоянии друг от друга. Самую объемную и высокую скульптуру, медведя, стоящего на задних лапах, высотой в полтора человеческих роста, он поставил в тот угол сада, где находился тайник. Примерно в пяти метрах от железной бочки. Позади медведя были густые кусты. Туда он принёс шезлонг, подушку и лёгкое одеяло. Дни стояли жаркие, а ночи душные. Спать на улице было даже приятней, чем в доме. Илья понимал, что из его затеи может ничего не выйти. Можно было провести на улице хоть десять или более ночей, но совершенно напрасно. К тайнику никто не придёт. Но могло и повезти.

Когда стемнело, Илья запер мастерскую. Сходил домой, помылся, выпил чаю. Затем обошёл дом кругом, проверил все ли двери и окна закрыты, и направился в угол сада, где стоял его медведь. Скульптура была такой громоздкой, что шезлонг позади неё совершенно не был виден. Медведь был выполнен так правдоподобно, что в темноте его вполне можно было принять за живого.
Скульптор откинулся в шезлонге, положив под голову подушку и прикрывшись одеялом. Небо было тёмным и чистым. Ярко сверкали звёзды. Илья старался не уснуть. Он смотрел на луну, и она напоминала ему клюкву в сахаре. Прошло около часа, и Илья задремал. Усталость, накопленная за день, дала себя знать. Ему приснилась Мадонна, но в виде живой женщины. Она была нарядно одета. На ней были пышные чёрные юбки и красный лиф с глубоким вырезом. Белая шея была украшена бусами. Волосы были распущены по плечам, и к ним был приколот красный цветок. Её чёрные глаза смотрели Илье прямо в душу. Мадонна подошла к нему и обняла за шею, а потом уселась ему на руки.
– Куда же ты ушла? – спросил Илья. – Я скучаю без тебя.
– Я возвратилась домой, – ответила женщина на незнакомом языке, но Илья всё понял.
– А где твой дом? – улыбнулся он.
– В Севилье. Мой дом на краю города, там, где начинаются горы.
– А как тебя зовут?
– Луиза. Меня зовут Луиза.
Илья хотел спросить что-то ещё, но Мадонна исчезла. Он спал в то время, когда кто-то отодвинул доску в заборе, разделяющем участки его и Гиршмана. Пригибаясь, чтобы не быть замеченной, в сад проникла женщина. На ней был тёмный платок. Подмышкой она держала какой-то свёрток. Пройдя несколько шагов вдоль забора, она увидела огромного зверя. В этот самый момент, Илья издал храп. Женщине показалось, что хрипит зверь, и она вскрикнула от испуга. Потом поняла, что зверь не настоящий, плюнула всердцах и перекрестилась. Илья проснулся от её крика и притаился позади скульптуры, одновременно протирая глаза и следя за действиями незваной гостьи. Она, согнувшись пополам и опустив низко голову, так, что лица её нельзя было рассмотреть, подкралась в ржавой бочке, сдвинула её и полезла в люк. Первым делом она сняла крышку, выбросила из тайника пакет и стала выгребать гальку, вероятно, чтобы положить в тайник свёрток, который она принесла. Она увлеклась своей работой и не заметила Илью, вышедшего из-за скульптуры.
– У нас, оказывается, гости! – пробасил Илья, наставив на незнакомку пистолет-зажигалку. В темноте его вполне можно было принять за настоящий. – Не советую рыпаться. Буду стрелять. Без шуток.
Женщина вздрогнула и подняла голову.
Илья был разочарован. Он ожидал увидеть, по крайней мере, Варвару Попугаеву, а перед ним была Подтироба.
– Один вопросик, Любовь Ивановна, что вы делаете в моём саду в столь неподходящее время?
– Да ладно, опусти пушку-то. Что я у тебя украла чего? – Глядя на Илью с опаской, глухим голосом сказала Подтироба.
– Не знаю. Может, и украла. Вон те тряпки в пакете, – Илья указал дулом пистолета на полиэтиленовый пакет, валявшийся в стороне, – твои? Правду говори, ну?!
– Какие ещё тряпки? Не знаю я никаких тряпок.
– Значит, не ты наряжалась и лазила по моему участку? – Илья уже и сам понимал, что Подтироба тут не при чём.
Прислуга генерала изумленно помотала головой.
– А что хотела спрятать? Показывай! – Илья не опускал «пистолет».
Подтироба не сводя глаз с его дула, развернула газету. Внутри был красивый деревянный резной ларец.
– Открывай, – скомандовал Илья.
Подтироба протянула ему на вытянутых руках своё сокровище, словно бы хотела отдать его Илье. Вместо этого, тяжёлым ларцом она выбила из его рук пистолет-зажигалку, ударила его ногой в пах и бросилась в кусты. Илья едва разогнулся от боли, кинулся ей вслед. Метров через десять он настиг драчунью и схватил за волосы. Подтироба упала и попыталась укусить Илью за лодыжку, но её это не удалось. Он поднял прислугу генерала с земли, крепко взяв её за загривок.
– Драться со мной вздумала? – разозлился Илья. – Ну – ка показывай, что там у тебя там спрятано, а то так вздую – мало не покажется!
Подтироба открыла ларец. Там лежали статуэтки, старинные монеты, украшения из серебра. Всё вероятно из коллекции генерала.
– Ограбила своего кормильца? – усмехнулся Илья.
– А вы почём знаете? – Подтироба стояла, втянув голову в плечи и глядя на Илью исподлобья. – Может, он мне подарил?
– Может, и подарил, – согласился Илья, забирая ларец.
– А почему у меня на участке прятала? Что других мест нет? И, главное, от кого?
– У вас безопаснее. Муж недавно освободился. Приезжал. К вам он не сунется, побоится, а у Гиршмана брать нечего. Он за этими цацками охотится, – она кивнула на ларец.
– Ладно, Любовь Ивановна, поговорим о деле. Мне надо встретиться с генералом. У меня к нему вопросы есть. Договоримся так. Вы завтра, часиков в восемь вечера, уберёте собак и откроете калитку. И подготовьте своего генерала, чтоб он не пугался, когда я приду. Ни в чём я его не подозреваю. Кстати, и вас тоже. Просто он любит отдыхать на крыше. Смотрит то в бинокль, то в подзорную трубу. Наверное, у него есть и прибор ночного видения. Впрочем, ночи сейчас не такие тёмные. В общем, я хочу расспросить генерала, не заметил ли он на моём участке чего-нибудь особенного? Зная ваш характер, ларец я пока оставлю у себя. В виде гарантии так сказать. Чтоб вы, уважаемая, ничего не забыли и сделали именно так, как я вам сказал. А ларец, со всем содержимым, я завтра вам принесу и отдам в целости и сохранности. Договорились?
– Договорились, – глухо отозвалась Подтироба, повязала платок и, не прощаясь, пошла к калитке.
Илья был доволен. Досыпать он пошёл домой. Чтобы не было скучно, взял в спальню клетку с Кузей. Ещё он прихватил с собой пирожков, которые испекла утром Света и пару бутылок пива.
– Вот так, друг мой, – говорил Илья Кузе, подкрепившись и собираясь поспать ещё  часок-другой. – Завтра я, наконец, увижусь с генералом.

Света после завтрака быстро надела открытый голубой сарафан и белые босоножки на высоченных каблуках, накрасилась и, перебросив сумочку через плечо, в белой, украшенной искусственными фиалками, шляпе, поспешила на последнюю перед перерывом электричку. Насчёт подруги из Кирова она, мягко говоря, нафантазировала. Никакой подруги не было в помине. Никто к ней приезжать не собирался. Телеграмму она состряпала себе сама. Заплатила девчонке на почте, и та сделала ей бланк, с наклеенной на него белой полоской, с текстом. Правда там не было печатей, но Света знала, что Илья, если и взглянет на бланк, то мельком. Он не был дотошным человеком. А он и вовсе смотреть не стал.
Несмотря на жару, в Москву ехало довольно много народа. Дачники и сельские жители везли на рынок корзины со смородиной и крыжовником. Ехали служащие, абитуриенты. Света сидела у окошка, обдуваемая ветерком и мечтала, как она приедет в город, нальёт прохладную ванну, сходит в парикмахерскую, сделает массаж. И вообще приведёт себя в порядок. После двухнедельного затворничества ей так хотелось выйти в город. Вечером пойти куда-нибудь в театр, в ресторан или хотя бы в кино. На этот счёт у неё был план. Она собиралась позвонить Сергею. Поскольку у неё не было мобильника, надо было ждать до дома. Иначе она позвонила бы прямо сейчас, из электрички.
«Илья обо мне всегда думает в последнюю очередь. У него на первом месте собственные интересы» – с обидой думала Света. Илья, взамен старого, приобрёл себе новый мобильник. Более совершенный и с новым номером. О ней же он не подумал, искренне считая, что одного телефона им достаточно.
За окном уже появились городские окраины, многоэтажные дома. Света решила, что не поедет домой на метро, а возьмёт такси, чтобы добраться быстрее и с большим комфортом. Но такси дважды застревало в пробке. Света сердилась. Ей не терпелось оказаться у себя на Профсоюзной. В тихой прохладной мастерской, которая была сейчас почти пуста. Из работ Ильи там оставалась одна гипсовая лошадка, которую он сделал для детского парка. «Только бы он оказался в Москве, только бы в Москве» – думала Света.
Наконец, они подъехали к дому. Света быстро расплатилась с таксистом и, даже не взяв сдачу, побежала к подъезду. Открыла ключом дверь мастерской, бросила на стол сумку и схватила телефонную трубку. Номер Сергея она выучила наизусть. Сначала было три протяжных гудка, затем приятный баритон ответил:
– Алло? Сергей Фадеев слушает.
Света от волнения не могла вымолвить ни слова. Целых полтора месяца она мечтала услышать этот голос. Загорелое лицо бизнесмена, его короткая стрижка, серые глаза, которые из-за крупных зрачков иногда казались тёмными, прямой красивый нос, приятной формы губы, худые красивые руки, с длинными пальцами, его стройная фигура. Всё это запечатлелось в памяти Светы необычайно отчётливо, хоть она и видела Фадеева всего раз в жизни. Она сама не знала, как определить то чувство, которое сейчас владело ею. Ей было страшно. Мысленно она уже изменила мужу. Они с Ильёй прожили чуть меньше года. За это время ни один посторонний мужчина не привлекал её внимания. Для неё существовал только Илья. Сергей Фадеев был первый, кто запал в её сознание настолько глубоко, что Света, как ни старалась, не могла противостоять своему желанию. Услышав в трубке его голос, верная жена Ильи Родионова почувствовала слабость в ногах. Она даже вынуждена была сесть в кресло. Она откинула голову на его мягкую спинку и слегка раздвинула ноги. День был жаркий, нос её вспотел. От волнения задрожали кончики пальцев, и по ложбинке, разделяющей белые дыни грудей, вниз, к животу потёк ручеёк пота. Света почувствовала такую негу во всём теле, такое сладкое чувство свободы. Будь она чуть рассудительней, она подумала бы, прежде чем звонить Сергею. Но она не умела противостоять своим желаниям. Он нравился ей не потому, что был богат, а потому что просто нравился. Только и всего.
– Алло, – повторил Сергей. – Я вас слушаю. Говорите.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.