2.
Приезд домой сына и брата вся семья д’Оноре ждала с нетерпением вот уже несколько месяцев – настоящее событие, учитывая, что дома его не было уже два года. Долг службы не отпускал Дориана к семье, а повышение звания и вовсе приковало молодого героя к казарменным отделениям, где было столько молодых солдат, нуждавшихся в боевой выдержке и образце для подражания. Возвращаясь из съемной квартиры поздно и покидая ее совсем рано на рассвете, Дориан мало что видел, кроме долговязых и, если повезет, воодушевленных будущей службой королю гвардейцев, полуденных построений и учебных расчетов, однако ни на что не жаловался, поскольку за семь лет собственной службы успел набраться немало опыта и знаний, гарантировавших ему блестящую военную карьеру и уважение, подобные тем, что снизыскал себе его отец. А лучшего примера себе он не мог сыскать. Поэтому в воскресенье утром, получив накануне трехнедельный отгул, виконт д’Оноре лично подготовил своего коня и самостоятельно отправился в путь, предварительно отпустив свою немногочисленную прислугу. Дорога отняла у него немало времени, так что в родительский особняк на окраине Лиона он прибыл лишь на следующий вечер, весь в мыле и чудовищно уставший ровно настолько, насколько еще вчера был полон юношеской самоотверженности. О его приезде было тотчас же доложено, и молодежь семьи д’Оноре, втайне убежавшая на кухню за чем-нибудь сладким и услышавшая обо всем почти сразу же вместе с прислугой, тотчас же высыпала в холл, окружая любимого старшего брата радостными возгласами.
– Приехал! Приехал! – хором кричали десятилетние близнецы, самые младшие из детей, – подпрыгивая вверх и стараясь обнять старшего брата.
– Дорогие мои братья! Как ты вырос, Жан! Какой ты стал высокий, Антуан! Настоящий солдат! Подождите, не обнимайте меня, я очень грязный.
На что мальчишки ответили радостным «надо позвать маменьку с папенькой» и запрыгали еще выше, а затем побежали к лестнице.
Разминувшись с близнецами, с лестницы в тот же момент сбежала молодая девушка и, ни сказав ни слова, подбежала к Дориану и крепко-крепко обняла, пряча за его спиной слезы радости и восхищения.
– Вот я тебя и запачкал.
– Не беда! Наконец-то Вы здесь, дорогой старший брат. Я очень рада.
– Спешил лично ответить на Ваше гневное письмецо, сестричка! Правда, в нем Вы забыли упомянуть, как сильно похорошели в мое отсутствие – иначе бы я подоспел еще раньше! Ни одна красавица Парижа с Вами теперь не сравнится!
– А много ли таких на примете? – смеясь, спросила Кристина.
– Ну это смотря с какой стороны посмотреть…раз, два, три – притворившись, что считает, Дориан начал загибать пальцы.
– Ах вот как! Я ревную! Нет, правда!
– Для этого нет оснований, дорогая. Красота так коварна в наше время, иначе бы я давно уже женился. Эм…неужели Вы краснеете?
– Вы мне очень льстите, брат… Я просто подумала о том, как здорово было бы созерцать тысячи взглядов ваших столичных красавиц, обращенных на Вас в свете гигантских люстр, и, исполнившись гордости, кричать на весь мир: «Смотрите, это мой любимый брат, недавно он стал капитаном! И этот красавец не ваш!»
– Вы такая собственница, Кристина. Ну и кто же из нас больший льстец?
– Дориан! – послышался с лестницы голос господина д’Оноре. Высокий стройный мужчина лет 50-ти, с небольшой сединой в бороде и волосах, в очках, указывающих на недавнее чтение, весьма сдержанным шагом сошел по ступенькам и не спеша подошел к сыну, шагнувшему ему навстречу. Следом за ним мягкой поступью с лестницы сошла мать с близнецами в кортеже, менее сдержанная в своих эмоциях. – Сынок!
– Попрошу приготовить ванну для Вас, – быстро произнесла Кристина, озорно чмокнула брата в щеку и убежала в левое крыло.
– Отец! Матушка! – воскликнул Дориан, крепко пожав руку отцу и поцеловав мать.
– Позволь мне обнять тебя, мальчик мой! – на радостях попросила госпожа д’Оноре.
– Позже, Элоиза. Ты только посмотри на этого мужчину, а! Разве ему до твоих нежностей?
– Я был бы несказанно рад вас обнять, матушка. Но я мчался словно черт, желая успеть к ночи, и теперь я ужасно грязный и мокрый. Не сочтите за грубость…
– Да разве это помешает матери обнять свое дитя? – женскую половину этой семьи, казалось, ничто не могло остановить.
– Ты не представляешь, как нам не терпится обо всем тебя расспросить! Ты не голоден? – поинтересовалась мать.
– Как раз-таки голода я и не чувствую, матушка- только усталость, но моя радость вновь видеть вас выше этой человеческой слабости.
– И вместе с тем тебе нужно отдохнуть с дороги, сын. Отправляйся сразу спать и ни о чем не думай. Мы с твоей матерью запасемся терпением до завтрашнего утра. Уж тогда тебе от нас ничего не удастся утаить, – полушутя-полусерьезно ответил господин д’Оноре. – Сон – залог здравого ума и физической стойкости.
И как бы сложно ни было родителям побороть свое любопытство и отпустить сына спать сразу же после такого короткого приветствия, чувство такта было выше, и Дориан ушел к себе наверх, в комнату, которая была приведена в порядок незадолго до его приезда и где его ожидала горячая ванна и легкий ужин.
Наутро следующего дня, едва взошло солнце, для Дориана прозвенели его солдатские часы. Он быстро встал, самостоятельно заправил постель, быстро переоделся в просторный костюм и спустился вниз, в комнату для силовых упражнений. Новинка для своего времени, для отца эта комната составляла особую гордость и позволяла поддерживать себя в форме после службы. Гантели, штанга, боксерская груша, площадка, достаточная для свободного фехтования – графу д’Оноре этого было достаточно, чтобы не заскучать в гражданское время. В своей парижской квартире Дориан тоже соорудил себе что-то подобное и вот теперь поспешил сюда, чтобы освежиться. Он был почти уверен, что застанет там отца, что и произошло.
– Доброе утро, Дориан. Проходи. Рад, что ты соблюдаешь наш старый обычай, – поприветствовал он сына.
– Доброе утро, отец. Стоило только выработать у себя привычку, и теперь от нее сложно отказаться, – подойдя к господину д’Оноре, занимавшемуся с гантелями, он пожал ему руку.
– Верно говоришь. Привычка – это хорошее дело, однако важно еще видеть смысл в том, что делаешь. Только так можно закрепить у себя хорошую привычку, в то время как для плохих достаточно и пары подходов.
– Именно так и говорит мне мой друг Альбер де Грамон, а после вас умнее человека я, признаюсь, не встречал. Образец идеальной выдержки и твердости характера.
– Верю тебе на слово. Я неплохо знал его отца, это был человек твердой воли и особых взглядов, персона очень, очень большая. Но вместе с тем с очень сложным характером, с которым трудно было совладать, если ты не был из его круга. Однажды мне удалось пригласить его к себе после одной операции, которую нам было поручено провернуть вместе: она завершилась успешно, и это был один из немногочисленных разов, когда наши мнения сошлись. Ему удалось в этой жизни очень многое, сын, однако за это он заплатил очень высокую цену. Не знаю, каков его сын, но, каким бы путем он ни пошел, он многого добьется, если он действительно сын своего отца. Не знаю, правда, насколько сильно можно ему доверять – я лично с ним не знаком. В любом случае остерегайся безграничного влияния этого человека, кто знает, быть может, он дьявол, преследующий своей целью погубить моего сына.
– Вы слишком строги к нему, отец. Он благороднейший человек высоких нравов и, несмотря на твердость, знает как и умеет себя вести в любой ситуации. Он почерпнул из этого мира очень много информации, однако та, которая засела у него глубоко в душе, не расходится с моими убеждениями, поэтому мы и дружим, вероятно. Я пригласил его к нам, отец. Простите, что не спросил заранее вашего разрешения. Однако мне показалось, что это знакомство всей нашей семье пойдет на пользу.
– Ну что ж, и когда нам следует ожидать его визита? – граф воспринял эту информацию скорее с удовлетворением, чем с недовольством.
– На днях, отец.
– Вот как! Так скоро! Тогда стоит сказать матери об этом уже сейчас. Этого будет достаточно, полагаю. – слегка усмехнувшись, добавил старый граф, – На рапирах?
– Да, пожалуйста.
– Рапиры и костюмы для фехтования! Бернольд! И поживее! Посмотрим, чему научила моего сына парижская жизнь.
И, не давая сыну ни секунды, чтобы размяться или даже переодеться, граф д’Оноре стремительно схватил тотчас же принесенную шпагу и сделал выпад вперед, проверяя его реакцию и как бы показывая, что в этом мире, бодрствуя, ни на миг нельзя расслабляться.
Весь последующий день, едва от Дориана была получена вся информация, необходимая для удовлетворения любопытства членов семьи, был посвящен приготовлениям к приезду странного, но вместе с тем столь желанного гостя. Странным, потому что по описаниям Дориана у каждого члена семьи сформировалось о нем совершенно разное представление, что только подчеркивало различие в их характерах, удивительным образом проявлявшееся почти во всех сторонах семейной жизни и уступавшее, однако, осознанию кровного единства и чувству родственной любви. Мать, госпожа д’Оноре, ожидала увидеть благородного молодого мужчину приятной, однако несколько мрачноватой наружности, выглядевшего значительно старше своих лет, не без некоторого высокомерия и сухости во взгляде, что было обусловлено его положением и призванием, с безупречно изящными светскими манерами, несмотря на, возможно, некоторую закрытость в общении. На этого человека непременно нужно было произвести хорошее впечатление, ненавязчиво сделать его пребывание в Лионе самым благоприятным, однако без излишеств в обращении, к которым он, возможно, так привык в столицах. Старый граф, как уже можно было предположить, также был не прочь познакомиться с сыном покойного графа де Грамона, которого он когда-то знал и по молодости принимал у себя, узнать, что он действительно за человек, что означало сформировать о нем свое собственное мнение, однако в его ожидании не было ни чрезмерной восторженности, ни нетерпения, он мог лишь только догадываться о его достоинствах и недостатках и ожидал встречи в расположении духа бодром и испытывающем. Что касалось двадцатилетней Кристины, то ее романтическое и вместе с тем достаточно прагматичное (удивительное сочетание!) воображение создало образ загадочного человека огромнейшего ума и влияния, почти всеведущего, вместе с тем очень несчастного и даже полноватого, подобно многим государственным служащим. Но у этого человека должно было быть доброе сердце, освещающее достаточно непривлекательную наружность, так покорившее ум и воображение ее драгоценного брата и сделавшее его добродетели своим самым близким товарищем. Ей было интересно познакомиться с этим человеком уже постольку, поскольку жизнь в провинции не баловала её развлечениями и новыми интересными лицами, но все же здесь она находила для себя больше интересного, чем, по ее представлениям, располагали жители более крупных городов. Здесь были леса, порождающие самые лучшие мечты о маленьком земном рае вдали от шума, простор, не сковывающий личность в её развитии вместе с тем не давящий на себя бедственным грузом сельской жизни. Вот бы еще найти хорошего мужа, которого она смогла бы уважать и который бы уважал её и разделял её интересы. Она смогла бы жить для себя и для своих детей, вложить в них часть себя и воспитать из них самых достойнейших и благородных молодых людей. Что же касается близнецов, то им, казалось, и дела не было до друга их брата – едва закончился завтрак, они дружно убежали в парк лепить снежных баб и больше ничем другим не интересовались, пока их с трудом не убедили в необходимости развеять скуку их старого учителя.
Уже к вечеру все было готово для встречи далекого гостя. Признаться, приготовления отняли не так уж много времени, поскольку очень многое было сделано еще к приезду Дориана: расчищена парадная лестница, натерт до блеска интерьер гостевых комнат, подготовлен старинный фарфоровый с серебром сервиз, приготовлены самые любимые домашние блюда, залы – украшены затейливым сочетанием веточек ели с высушенными цветками розмарина, распространявшими характерный для зимнего времени года тонкий и ненавязчивый аромат уюта и покоя. Но разговоры об Альбере де Грамоне, в противовес небольшому количеству дел, практически не смолкали. Хозяин дома не участвовал в них, в отличие от хозяйки, которая все дневные часы провела за расспросами Дориана о его парижском друге, а все вечерние – за разговорами со своими подругами о парижской моде и манерах, преобладавших в столичном обществе, чтобы не дай Бог не показаться с дочерью молодому графу простой провинциалкой и людьми, абсолютно далекими от блестящего общества, хотя её чувство собственного достоинства постоянно подсказывало ей, что не стоит так сильно подстраиваться под кого бы то ни было, пусть это был бы сам император. Вежливость и гостеприимное внимание – это все, что было нужно, чтобы принять высокопоставленного молодого господина, однако, чтобы поддержать с ним разговор и завести с ним дружбу, этого было недостаточно, в чем с досадой она не могла себе не признаться. Она была человеком, которого волновало мнение людей. И как бы её собственный сын не уверял её в непритязательности и искренности своего друга, она никак не могла запастись уверенностью в этом.
Стоит ли говорить, что гостями дома д’Оноре чаще всего становились окружные дворяне, по той или иной причине снизыскавшие доброе отношение его хозяйки или уважение его хозяина, а также их дети, чья дружба с близнецами поощрялась. Таких было немного, но все они были ожидаемыми посетителями: две подруги госпожи д’Оноре, дамы солидного возраста, уже женившие своих старших детей, время от времени появлялись у нее в салоне, чтобы поговорить о быстротечности времени и совершенно бескорыстно, так как делить им было уже или пока нечего, – обсудить жизнь молодого поколения; и несколько старых служебных друзей графа, осевших в Лионе по окончании службы или все еще продолжавших её, а потому нечасто разгуливающих по гостям. Балы также нечасто становились центрами их внимания, поскольку Кристину они мало интересовали, а никого более из семьи привлечь не могли. Поэтому основными занятиями для семьи д’Оноре оставались дела поместья, встречи с друзьями, периодические походы в городской театр, который, вопреки складу его ума, забавлял даже старого графа, воспитание младших сыновей, а также увлечения старшей и единственной дочери. Иными словами, ими велась жизнь весьма размеренная и почтенная, наделенная радостями созерцания типичных для центральной Франции лесных пейзажей, но лишенная, возможно, некоторых изысков столичной жизни, однако вместе с тем, слава Богу, и её недостатков.
Кристине нравилась эта жизнь, и она с удовлетворением отмечала для себя, что совершенно неприхотлива, по крайней мере, при нынешних обстоятельствах. Конечно, у нее была мечта, как и у многих девушек ее возраста, но она не становилась смыслом ее жизни, а лишь существовала параллельно с ней как неотъемлемая часть характера и источник приятных мыслей. Страстным ее увлечением были музыка и пение: она отлично играла на фортепиано и на арфе, знала много греческих романсов времен молодости ее матери, а также итальянских оперетт, которые с удовольствием исполняла то со своей компаньонкой и подругой, начинающей артисткой театра, то на пару с соседским юношей, чье мальчишеское рвение и недетская серьезность приводила её в восторг и сделало его своим другом. Также она частенько импровизировала и с самоиронией отмечала про себя, что в ней пропадает неплохой композитор. Будь она менее знатна, она тоже играла бы в театре, вышла бы замуж за дирижера и жила, довольная тем, что их с мужем связывало одно общее дело. Больше всего она боялась именно недопонимания в браке, чуждого к себе отношения, а потому старалась не думать о семейных узах слишком часто. Но и не думать об этом не могла. Да, как бы здорово было вечером выступать перед столькими людьми, признающими твой талант, а перед сном петь детские колыбельные своим маленьким детям, не ведающим, насколько известная личность их мама. Но дочке графа такие порывы не делали чести, и она без особой печали возвращалась к своей повседневной жизни, с благодарностью сознавая, что ей и так очень повезло в жизни. Пока что она могла делать что хотела, и никто ей в этом не препятствовал. Или ничто.
