3.

Утро четверга выдалось крайне неприятным с точки зрения погоды: ветер принес с юга холодные влажные массы и окутал город белой пеленой мокрого озноба. Уже с ночи повалил густой снег; метель разбрасывала его по самым отдаленным уголкам города, усложняя на будущее жизнь его обитателей. Ближе к рассвету снегопад замедлился и сменился умеренным посвистыванием снежной пыли, редким ровным полотном ниспадавшей с неба.
Меньше всего в такую погоду хотелось выходить из дома, и только веская причина, казалось, могла заставить кого-либо покинуть свое уютное местечко у камина. А потому в семье д’Оноре стали волноваться, не выпало ли на севере еще больше снега и не передумал ли гость вообще куда-то ехать, когда безопаснее для всех было бы остаться дома. Предположив в итоге, что так оно, вероятно, и произошло, и, конечно, вздохнув с некоторым разочарованием, домочадцы вернулись к своим прежним делам, не теряя, однако, предчувствия предполагаемого визита.
Господин д’Оноре решил посвятить первую половину дня корректировке семейного бюджета на текущий месяц, а также чтению книг, в связи с чем было велено не нарушать его уединение чем бы то ни было, кроме оправдавшихся ожиданий. Дориан решил посвятить себя своим младшим братьям, а именно – разговорам о своих мальчишеских мечтах и донесению до их светлых головок требований их мужского будущего в той форме, какая бы смогла им не наскучить. Приятно было наблюдать за этой картиной: два светловолосых мальчика, очаровательные своей детской неопытностью и неиспорченностью – пластилин в руках воспитателя – сидя у камина, увлеченно слушали уже столько всего знающего и умеющего молодого мужчину, еще не успевшего, к тому же, несколько зачерстветь под военной формой, как их отец; прерывали его, засыпая вопросами, на что старший брат, улыбаясь, спешил давать короткие, но исчерпывающие ответы. Сам на мгновение превратившись в ребенка, Дориан смеялся и ликовал со своими братишками над каждым рассказом, над каждым павшим солдатиком вражеского отряда, над каждой победой их юности и наивности.
Теплая и по-домашнему уютная обстановка царила в доме, в то время как за окном продолжал подвывать ветер. В противовес звукам радости и веселья чисто мужской компании, собравшейся в зале, из музыкального салона наверху доносилось пение под аккомпанемент рояля: две молодые девушки разучивали арии из новой оперы, недавно поставленной в городском театре. Время от времени, когда голоса уставали, звуки музыки сменялись разговорами, в которых мужскому слуху не было места.

– Ты не подумывала о браке, Жанна?, – спросила светловолосая девушка у своей подруги. – Не пугайся моего вопроса: я задаю его вполне осознанно и при этом без капли скрытого смысла. Мы уже достигли с тобой такого возраста, чтобы задаваться им без смущения, и пока еще, спасибо, не настолько стары, чтобы остервенеть от усердия, пытаясь ухватиться хоть за какую-то возможность. Стоит ожидать того, что нам будут сделаны предложения, вероятно, даже не одно. Не стоит слишком уж надеяться на то, что нам удастся выйти замуж по любви. Так что придется выбирать по другим параметрам…

– Я люблю тебя, Кристина, ты знаешь, и зачастую твое мнение полностью совпадает с моим, но позволь мне здесь с тобой не согласиться, – отвечала белокурая девушка, перелистывая страницы нотной книги. – Лишь тот брак может быть удачным, что был заключен по любви, а не по принуждению: именно она дает силы закрывать глаза на недостатки избранника, иначе какой смысл этого брака? В том, что оба супруга несчастны?

– Ты все еще смотришь на вещи глазами шестнадцатилетней девушки, между тем как мир становится другим, – продолжала Кристина,- Он уже другой и никогда не был таким, таким его описывают в любовных романах. Ты говоришь о принуждении, в то время как ничто не может принудить человека, если только он сам не сделал свой выбор.

– Я бы не смогла выбрать человека, которого я не люблю. А содержать себя я смогу и сама. Муж мне для этого не нужен.

– Тебе сейчас так кажется. Какими бы сильными мы ни казались, мы все же слабые женщины, которым нужно сильное мужское плечо, его признание и уважение. Знаешь, пожалуй, я выйду замуж за человека, который полюбит меня и в искренность которого я буду верить. Совершенно необязательно при этом, буду ли я его любить. Человек, испытывающий ко мне нежные чувства, не сможет причинить мне зла – и он заслужит и мое уважение, и мою признательность. А там, быть может, и любовь. Это меня вполне устроит. Я очень хочу быть любимой. Это эгоистично, пожалуй, но я думаю, что смогу по достоинству оценить и отблагодарить человека, который согласится составить мое семейное счастье.

– Боже, ты рассуждаешь так, как будто ты не веришь в свою способность любить.

– Отнюдь. Я верю в то, что могу полюбить – но к чему страдать, если любовь окажется безответной? В то время как есть тот, кто тебя любит и может составить твое счастье?

– Так ты думаешь сейчас. Когда любишь, всегда хочешь большего.

– Легко рассуждать, когда твоя любовь взаимна. Твой Ромео любит тебя без памяти. И не отрицай это.

– Не могу. – тут девушки рассмеялись.

Ветер за окном начал усиливаться, превратив легкую метель в настоящую пургу, и в итоге его порывы стали настолько сильны, что заставили распахнуться окно, беспрепятственно давая снегу проникать в комнату. За секунды снег заполнил собой чуть ли не всю комнату. Девушки подскочили с мест, чтобы закрыть окно. Им понадобилось немало усилий, чтобы побороть сопротивление беспощадного ветра.

– Бедный наш гость, – внезапно подумала Кристина. – Как ему сейчас весело в дороге, наверное.

– Да уж, не позавидуешь. Если он доедет, то его можно будет возвести в ранг героев.

– Прям уж и в герои.

Девушки вновь рассмеялись. Одновременно осознав, что нехорошо вести себя так в отношении человека, который находится в дороге, они почти сразу же успокоились.

– Что за человек этот ваш гость? – с интересом спросила Жанна, желая развить беседу.

– Я не знаю его. Но он очень хороший друг Дориана, а значит, его можно считать и другом нашей семьи. Посол Франции в Англии. Недурно, да? Можно будет попрактиковать с ним английский язык.

– Именно. Если он доедет. Чем же еще занять гостя? – тут девушка вновь прыснула смехом.

– Ну, хватит уже смеяться, – одернула ее Кристина, значительно посерьезнев, – Человек его ранга не заслуживает этого, уж точно. Признаюсь, мне интересно с ним познакомиться. Должно быть, он очень достойный человек. Умный, благородный…способный заинтересовать женщину.

– И при этом ему достаточно будет просто молчать. Зато делать это с поистине английским шармом, ну конечно же. Кристина: не нужно быть такой серьезной. Оставь это мужчинам.

– Пожалуй, тебе стоит идти. Не обижайся. Я должна подготовиться к приему гостя. Я хочу с ним подружиться.

– Я уйду, но лишь потому что мне к обеду следует вернуться в театр. Пожелай мне, чтобы я добралась туда быстрее, чем ваш гость к вам. И чтобы меня не снесло по дороге в какой-нибудь сугроб.

– Обязательно. Возьми фиакр.

Вдруг внизу раздался шум. Он сопровождался радостными возгласами и беготней. Причина того сразу же стала известна, как только Кристина подошла к окну: во двор въезжал экипаж, запряженный шестеркой лошадей.

– Он опередил тебя. Вот видишь. Будешь знать, как смеяться над мужчинами.
Поцеловав подругу на прощание и дождавшись, когда она покинет комнату, едва скрывая охватившее её волнение, Кристина вновь подбежала к окну, не в силах более побороть свое женское любопытство.

Описав дугу вокруг центрального искусственного водоема, служившего летом фонтаном, экипаж подъехал к крыльцу и остановился. От разгоряченных лошадей исходил голубой пар – энергия морозного воздуха, потерявшего прозрачность в круговороте неустанных снежинок. Дверца открылась прежде, чем хозяин этого дома подошел к ней – самого крыльца не было видно; и из нее, обволоченный серо-голубым дымом зимнего ветра, вышел высокий стройный мужчина в черном зимнем пальто, высоких кожаных сапогах и меховой шапке. Его короткие темные волосы какого-то колдовского, почти черного цвета выбивались из-под шапки по обе стороны щек, очерчивая достаточно узкое бледное лицо. В общей сложности на вид ему было не больше 30-ти лет: большего из-за сгустившегося тумана разглядеть было невозможно. Вот к нему подходят хозяин вместе с сыном. Оба поочередно жмут ему руку, говоря какие-то слова, и Кристине бросается в глаза, что гость – единственный, кто перед пожатием снял перчатку, обнажив светлую руку с длинными тонкими, но очень сильными пальцами. Этот незамысловатый жест, а главное – тот смысл, что он в себе нес, почему-то смутил ее: несмотря на то что он не был общепринятым, он заставил ее почему-то пожалеть о том, что ее отец с братом сами не догадались о таком простом, но действенном способе демонстрации открытости и расположения. Когда все трое мужчин развернулись по направлению к дому, подтвердился еще один элемент, сразу бросившийся ей в глаза: осанка гостя. Даже у ее отца не было такой. То, как он стоял, как шел, как держался при этом – лишь небольшое наблюдение, но его было достаточно, чтобы понять: перед ней человек особенный. Ни на мгновение не отводя от него взгляда, она не переставала чувствовать на себе то скрытое тяготение, которому сама же его подвергла. На мгновение ей даже показалось, что его взгляд успел скользнуть по шторкам ее окна, и тогда она отпрянула от него, как от огня, и когда вновь осмелилась подступить к нему, оказалось, что гость уже скрылся из виду.

– Что же со мной такое? – промелькнуло у нее в голове. – Нужно срочно взять себя в руки.
Выбежав из музыкального салона, она поспешно направилась в свою комнату. На пути ей встретилась Мари, служанка ее матери, собиравшаяся бежать вниз:

– Мадмуазель, Вы еще наверху? Ваши матушка и братья уже собрались в гостиной. Поспешите же, пожалуйста. Его сиятельство граф де Грамон уже прибыли и вот-вот будут представлены вашей семье.
– Нет, Мари. – со сбившимся дыханием отвечала Кристина, хватая девушку за руку. – Ты нужна мне. Ты должна помочь мне одеться. Это не займет много времени. Срочно, но сначала…

– Боже, мадмуазель Кристина, Вам нехорошо? Я думаю, ваша матушка поймет, если вы не спуститесь сразу. Я могу остаться с вами, чтобы вы не скучали.

– Мари, какая же ты еще молодая и добродушная. Матушка бы этого мне никогда не простила. Да и разве я так ужасно выгляжу? – с разочарованием спросила девушка.

– Нет же, мадмуазель, Вы выглядите прекрасно, но я давно не видела вас такой…разгоряченной. Ваша рука дрожит, точно у вас озноб. Вы не заболели?

– Зачем же тогда мне оставаться здесь? Нет, нет, Мари, я чувствую себя прекрасно. Это всего лишь ветер, холодный зимний ветер, проникший в слабо закрытое окно и взволновавший меня. Я должна быть там. Непременно.

Между тем внизу уже все затихло, первичное знакомство между мужчинами состоялось и, в то время как слуги распрягали лошадей и разгружали багаж, уже все было готово к знакомству более близкому.

– Мы очень рады, дорогой граф, что погодные условия не помешали вам развеять скуку нашего семейства своим визитом, – и вдвойне рады тому, что вы добрались благополучно. – продолжал вводную беседу граф д’Оноре, проводя гостя в гостиную. – Уверен, вы как человек деятельный можете представить себе, насколько скучной может быть жизнь военного, находящегося в отставке. Другое дело – молодое поколение.

– Благодарю Вас, граф, за ваше гостеприимство и за вашу доброту. Интересно, как значительно погода на северо-востоке страны отличается от здешней: и чем дальше, тем эта разница разительнее. В наших краях нового снега не было уже несколько дней; для нас снегопад начался только вблизи Руана и потому не доставил особых трудностей в пути.

– В самом деле, отец, – добавил Дориан. – Когда я добирался сюда, погода в пути менялась как минимум шесть раз. Вот уж где не соскучишься. Если не замерзнешь, конечно. Но это все равно маловероятно: в нас кровь не застаивается. И это во многом сулит только плюсы.

– Тридцать лет назад я рассуждал совершенно так же, – отвечал хозяин дома, подводя молодых людей к гостиной. – Тогда многие вещи воспринимались иначе. Сейчас же я понимаю, что все же нужно беречь себя.

В гостиной, не переставая, горел камин, чей жар был способен согреть тело и растопить сердце любого путника. В комнате было очень тепло, и это темно-коричневое тепло, смешанное с запахом корицы и ванили только что приготовленного чая, являло резкий контраст холоду, принесенному с улицы.

– Итак, граф, позвольте представить вам свою жену Элоизу – мать моих детей и верную спутницу моей жизни, – сказал граф д‘Оноре, целуя руку жены и сразу же ее отпуская.

– Мадам, – в свою очередь целуя руку хозяйки дома, сказал гость, – я рад встрече с Вашей семьей и благодарен вам за тепло, с которым Вы встречаете меня, несмотря на относительную неожиданность моего приезда. Я постараюсь сделать так, чтобы обременять вас своим пребыванием как можно меньше.

– Нет, что Вы, граф, – польщенная скромностью гостя, ответила Элоиза д’Оноре, – Мы рады не менее вас, и, пожалуйста, оставайтесь у нас сколько хотите – подобные знакомства греют нам душу.

– Спасибо, мадам, – мягко улыбаясь, отвечал Альбер.

– Мальчики, поздоровайтесь с гостем, – вставил Дориан, – это большой человек, и если вы будете учиться прилежно и с послушанием, то сможете стать таким, как он.

– Не уверен, что подхожу твоим братьям как образец для подражания, Дориан. Я не всегда слушался своих учителей. Но запомните, ребята, вот что, – подходя к парнишкам и беря каждого за руку, присев немного так, чтобы их лица оказались на одном уровне, – главное в учебе – оставлять место для размышлений. Сейчас вы учитесь и должны слушаться своего учителя, но повзрослев, вы поймете, что лучший учитель – это ваш собственный разум – думающий, разбирающийся во всем. Он направит вас туда, в чем вы сможете добиться больших высот. Не забывайте об этом.

Ребята заметно посерьезнели; казалось, что они не до конца понимали смысл сказанного. Пока лицо одного из них, младшего Антуана, наконец не просветлело и он не сказал:

– То же самое я говорю Жану. Что не нужно во всем слушаться господина Морвиля, он тоже может ошибаться. Но при этом нельзя отрицать что-то, если оно было доказано наукой, верно ведь? Нужно научиться разбираться в том, что хорошо, а что плохо для меня, верно?
Жан стоял тихо и казался очень озадаченным. Он не припоминал таких слов брата, что его порядком злило, но казалось, что он разделял мнение брата, поэтому все-таки выбирал молчание.

– Почти что так. Вы молодец, – похвалил его Альбер, потеребив за макушку.

Старый граф стоял, не произнося ни слова: сам он на протяжении всей своей жизни постоянно учился у других людей чему-то, что ему было нужно, но чаще всего ему было нужно то, что решил за него его отец, которого он всегда слушался. Другой системы он не знал. В глубине души он был и согласен с молодым графом, и одновременно не согласен: его слова казались ему как минимум странными, и ему никак не удавалось нащупать ту грань, за которой они принимали обратный смысл, обрекая его сыновей на непослушание и своенравие. Наконец он ответил:

– То же самое можно сказать и о словах графа, дети мои: они не являются истиной последней инстанции. Помните об этом.

– Так и есть, мальчики, – вежливо добавил Альбер.

В комнату постучались, и вошел слуга графа де Грамона, чтобы доложить о том, что поручение его хозяина выполнено.

– Госпожа д’Оноре, – обращаясь к хозяйке дома, сказал Альбер, – позвольте вручить Вам небольшой презент. Прошу прощения за их некомплектность: я не готовился к этой поездке заранее.

– Конечно, дорогой граф, мы с радостью примем любой ваш подарок, и вам не стоит извиняться. Мы очень любим подарки, а еще больше – сами их дарить.

– Арон, Вы можете вносить, – распорядился по-английски Альбер.

– Что вы ему сказали? – заинтересованно подхватила госпожа д’Оноре, – Простите, но я не знаю английского языка: нам ближе Италия с Германией.

– Я попросил его внести подарки, только и всего, мадам.

Арон вместе с другим помощником внесли в комнату шесть прекрасных шерстяных одеял ручной работы, богато расшитых растительным узором по всему полотну, а также прекрасный английский чайный сервиз на одиннадцать персон.

– Эти одеяла изготавливаются на одной из фабрик моего округа, – решил пояснить граф. – Их основа – верблюжья шерсть, закупаемая ее хозяином в Алжире. Они пользуются большой популярностью на севере страны в холодное время года, и поскольку погода – вещь порой совершенно не предопределяемая, я решил, что вы не откажете мне в удовольствии преподнести их вам. Что касается сервиза – я не так давно привез его из английского Берслема, где изготавливается лучший фарфор в Англии. И он действительно отличный. Из него ели и пили короли и императоры многих европейских держав, начиная с Екатерины II и заканчивая на настоящий момент королевой Викторией.

– Я удивляюсь, – начала было госпожа д’Оноре, – тому, как удачно вы, граф, сочетаете красоту и практичность. И делаете это таким элегантным и при этом непринужденным образом, что становится даже неловко. А между тем эти подарки никак нельзя назвать простыми.

– Пожалуйста, не задумывайтесь над этим, мадам. Иначе неловко станет мне.

– Не верьте ему, матушка, – вмешался Дориан, сидевший в соседнем кресле, – его невозможно смутить. Этот человек непроницаем. Никем. Ничем.

– Дориан, в твоих словах мне читается желание опровергнуть свою теорию, – вмешался хозяин дома. – Более того, мне твои мотивы непонятны: то ты ставишь своего друга в пример, то подрываешь его авторитет, призывая не верить ему. Однако я понимаю, что ты всего лишь шутишь, и прощаю тебе это. Надеюсь, что наш гость тоже.

– Иначе я бы и не вздумал шутить, – уже более серьезно ответил Дориан.

На что Альбер лишь слегка улыбнулся. Его друг позволил себе эти слова лишь потому, что искренне верил, что так оно и есть.

Звук открывающейся двери отвлек общее внимание, и в комнату неспешно вошла Кристина, осторожно прикрыв за собой дверь – спокойная и уравновешенная, с озорными огоньками в глазах – такая, какой её и знали домочадцы.

– А вот и ты, дочь моя, наконец-то, – с облегчением проговорила мать. Вначале она была ужасно недовольна отсутствием дочери, но очарование гостя заставило ее об этом забыть. Теперь она вновь вспомнила об этом, но не стала бы ругать дочь в присутствии чужих – особенно тех, кому очень хотелось понравиться. – Проходи, Кристина. Позволь тебе представить нашего дорогого гостя графа де Грамона.

Альбер достаточно быстро встал, чтобы поприветствовать девушку. Сделав несколько шагов ей навстречу, он взял ее руку в свою и, как того требовал этикет, поцеловал.

– Здравствуйте, мадемуазель.

Девушка не знала, что ее прожгло больше: уже знакомый ей быстрый взгляд черных глаз, казавшихся бездонными, или прикосновение все еще холодной от мороза руки с последовавшим за ним поцелуем.

– Здравствуйте, господин граф. Вы… холодный.

– Что, простите? – Альбер, казалось, действительно смутился от услышанного, не сразу поняв простоту смысла.

– Ваша рука.. все еще холодная с мороза.

Сзади послышались легкие смешки Дориана. Кристина бросила на брата укоряющий взгляд.

– У особо наблюдательных сила восприятия зачастую удваивается, мадемуазель, – иронически ответил граф, заставив смутиться саму девушку.

«Что скрывается за этими глазами? Что?»

– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложил гость, подводя Кристину к месту, на котором он ранее сидел.

– А как же Вы?

– Я сяду напротив вас – поближе к камину, если позволите, – повернувшись к ней спиной и отойдя к стульям, на которых до этого сидели мальчики (им было позволило оставить взрослых), он сел на один из них – на тот, что располагался прямо напротив.

«Что делает этот человек? Он играет со мной?».

Но никто не замечал этой игры. Их странный диалог был воспринят легко и без задних мыслей, и поэтому ничто не помешало графу д’Оноре задать свой вопрос, возвращаясь к беседе:

– Как поживает ваша матушка, граф?

Завязался новый разговор, но Кристина не принимала в нем участия. Она внимательно слушала, но то, что она слышала от графа, было слишком пространно, слишком обобщающе, – недостаточно, чтобы понять, что за человек перед ней и как ей с ним разговаривать. Чтобы чувствовать себя свободнее, ей было совершенно необходимо понять, что он собой представлял. Несколько раз она осторожно бросала на него взгляд, но он не смотрел в ответ. Казалось, что он ее вовсе не замечал. При этом магнетизм обстановки был настолько сильным, что ей казалось, будто все чувствуют то же самое, что и она. И это мешало ей взять себя в руки.
Не в силах больше выдержать этого напряжения, Кристина решила оставить комнату. Все обернулось иначе, чем она себе представляла, и она сама себе признавалась, что еще не была готова принять эту реальность. Она должна была все обдумать. Ей необходимо было побыть наедине со своими мыслями.

– Отец, простите, но позвольте мне оставить вас. Мне нехорошо: тут слишком душно и жарко. Граф… прошу прощения, – вежливо кивнув, она встала и направилась к двери.
Альбер встал вместе с ней. Его воспитание обязывало его уделить знак внимание даме, покидавшей комнату.

– Увидимся на ужине, мадмуазель.

Кристина вновь отважилась взглянуть этому человеку в глаза, но тщетно: она не могла прочитать в них ничто из того, что ей хотелось бы.
Не сказав ничего, она как можно быстрее покинула комнату.