Из приемника вырывались потускневшие от времени двухдольные звуки танго. Гарин давил и давил на педаль акселератора. «Как странно… Как удивительно сложилась ее жизнь, и какая чудовищная участь была уготована ее праху», – думал он,  почти не замечая дороги. Полчаса назад Петр Петрович положил два скромных цветка на могильный камень, под ним, скрытая чужим именем, лежала та, которую он боготворил тридцать пять лет назад. Лишь высокое небо Италии разделило его скорбь.

       Избирательный инструмент человеческой памяти сепарирует ткань воспоминаний, откладывая мучительные в дальний угол сознания, спустя годы ящик Пандоры выдвигается, обнажая истлевшие скелеты.      

       Забытая мелодия танго возвращала назад в прошлое.

 

*       *       *

 

– Дорогой граф, дуче чересчур театрален. За ним не чувствуется той уверенной грубой силы, как  за его северным партнером. Мы располагаем конфиденциальной информацией из Берлина, что Гитлер собирается объявить руководству рейха о планах завоевания силой оружия Lebensraum[1] для Германии в ближайшие годы.

– Утопия, немецкое государство не могло так быстро оправиться от предыдущего европейского конфликта.

– Вы так считаете? Попробуем обратиться к фактам. После отказа Германии в 29 году платить по репарациям, Гувер[2] открыто поддержал позицию немцев, выдвинув идею о, так называемом, моратории на погашение платежей по всем международным долгам. Франция и Италия согласились, таким образом, произошел важнейший – экономический удар по Версальской системе[3]. Созданный Банк международных расчетов занялся финансированием германской тяжелой индустрии и военного производства. Далее союзники[4] покидают оккупированные ими после войны промышленные районы Германии – Рейнскую зону и Саар. То есть, к 32 году полностью утрачен реальный контроль за германской экономикой и промышленностью. В 33-ем Германия впервые после войны позволяет себе заметный внешнеполитический жест – покидает Лигу наций. События у нас в Вене в июле 34-го могли закончиться включением Австрии в немецкое государство на условиях провинции.

– Согласитесь, что твердая позиция Муссолини спасла Австрию[5].

– Несомненно. Но другие союзники едва ли не сами открывают зеленый свет к вооружению Германии.

– Вы говорите об англо-германском морском соглашении 35 года[6]?

– Да. Союзники  перестали  представлять собой единую команду. Англичане способствуют возрождению военно-морского потенциала Германии, а Франция, почуяв возможность угрозы, бросилась заигрывать с Россией[7].

– Ах, французы… Я без ума от Франции, но не люблю племя ее населяющее. Увы, этот парадокс не постижим мне самому, – граф ди Сороно импозантно навел лорнет на жемчужное колье, подвешенное к шейке жены французского посла, выделявшейся горделивой осанкой на фоне своего обрюзгшего супруга. – У меня такое ощущение, что воспринимать их «come il faute»[8] скоро станет дурным тоном.

– В вас говорит отчаяние отверженного, – Аузенбах и ди Сороно  расшаркались перед английским военным атташе.

– Право, пустая сплетня.

– Полноте, я знаю, что вы, как настоящий итальянец, не можете пропустить ни одной хорошенькой мордашки, – сказал Аузенбах мягко, с уловимой порцией иронии.

– Я расценю это как комплимент. И все же французы уже не те. Победа в последней войне досталась им непомерной ценой. Казалось бы, они триумфаторы, но дух их сломлен, они более не способны к длительному сопротивлению.

– Примечательное наблюдение, – второй секретарь австрийского посольства вытер салфеткой длинные усы, слегка намочившиеся в шампанском. – Французы слабы духовно, без устойчивой опоры в Европе, а немцы и Муссолини все-таки нашли общий язык на почве Испании[9], не так ли?

– Наш Бенито – поэт фашизма, а Шикельгрубер[10] примитивный последователь.

– Такие эстетические тонкости не имеют значения. Главное в другом: Германия стремительно перевооружается, у ее руководства есть конкретно определенные цели и методы их достижения, в стране возрождается дух железных тевтонов, у Германии появляются стратегические союзники и не только в Европе. Ее дипломатия, каверзно выхватывая из строя потенциальных противников   то  одну,   то  другую  страну,   привлекает  их  на  свою   сторону,

позволяя последней решать свои узкие амбициозные задачки[11]. Франция же год от года теряет в весе на континенте, внутри страны очевидна ситуация политической нестабильности. Англичане своим двусмысленным поведением провоцируют Германию к эсколации напряженности. Боюсь, в скором времени вся Центральная Европа замкнется в границах Тысячелетнего рейха.

– При столь обобщенном видении проблемы, кажется, что ваши выводы не лишены смысла, но все дело в мелочах, и эти «мелочи» существенны. У нас есть вполне надежные сведения, – ди Сороно понизил голос, – если бы Франция в марте прошлого года применила силу во время захвата немцами демилитаризованной зоны, германские генералы низложили бы Гитлера и очистили Рейнскую область. Они – военные профессионалы прекрасно отдают себе отчет в слабости вермахта в материально-техническом отношении. Разрекламированная программа перевооружения принесет свои плоды не ранее, чем лет через пять, – граф наставительно посмотрел на Аузенбаха.

– Досужие разговоры не имеют ничего общего с системным анализом обстановки. Сегодня важна качественная составляющая оружия, а не количество. У союзников от мировой войны в арсеналах хранятся горы устаревающего железа. За последние двадесятилетия научная мысльпродвинулась далеко вперед. Германия, освобожденная от старья согласно статьям мирного договора, создает новые типы самолетов, танков, орудий. Именно это качество, плюс четкие задачи, все помноженное на политическую волю и прошлый военный опыт, позволяют наблюдателю делать определенные прогнозы.

К беседующим приблизился молодой человек романской наружности. С раскованностью, присущей людям высшего круга, он вступил в разговор, не боясь разрушить его канву.

– Там, где встречаются два дипломата, рискуешь невольно спровоцировать международный конфликт неверным словом, а где их такое множество – не знаешь, как правильно сесть на стул, – денди обладал особой утонченностью манер, широко распространенной среди лиц света.

– О! Сеньор Нови, как поживаете? – граф и Аузенбах приятельски поздоровались с подошедшим.

– Инспектировал свои рудники в Чили и застрял в Буэнос-Айресе. Я вижу сегодня здесь весь свет и полусвет Аргентины, – едко брызнул словами Паоло да Нови.

– Американцы, как всегда, широко демократичны, – ди Сороно изобразил выражение нарочитого простодушия.

– Я бы сказал, неразборчивы, – подвижные глаза Нови шныряли по залу.

– Не будем строго судить, сегодня их праздник, – смягчил резкость высказывания Аузенбах.

– Как можно судить аристократов, зачатых на скотобойнях? – Нови, казалось, не брал в расчет положение собеседников.

– Вы бы видели, что творилось в Буэнос-Айресе в декабре, какие типажи, какие туалеты, – не выдержав натиска, сдался ди Сороно. – Янки созвали чрезвычайную межамериканскую конференцию по сохранению мира, съехались представители всех государств обеих Америк. Рузвельт снизошел, засвидетельствовал почтение нашему медвежьему углу.

– Каков он?

– Мил, улыбчив, кажется, неплохо образован.

Сеньор Нови, заметив в расфуфыренной толпе гостей знакомое лицо, кивнул.

Высокий швед ответил на приветствие взмахом огромной руки. Подле белобрысого великана почтительно безмолвствовал олицетворяющий собой последний крик моды Петр Петрович Гарин.

Он был в числе приглашенных на большой прием в посольстве США по случаю Дня Независимости. Инженер пришел сюда, полный достоинства,  безукоризненно постриженный и выбритый, элегантный вплоть до последних мелочей костюма. Булавка с крупной черной жемчужиной красовалась на его красном галстуке, через другую такую же жемчужину был продет шнурок от пенсне, накрахмаленные манжеты сорочки жестко обхватывали запястья, воротничок идеально прилегал к кирпично-смуглой шее. Лакированные штиблеты не оставляли сомнений в отношении их лондонского происхождения.

Благодаря рекомендательным письмам капитана Гастингса, в одно мгновенье преображавших людей, и приличному счету в солидном кредитном учреждении Гарин быстро акклиматизировался в Буэнос-Айресе. Местная иностранная колония приняла его вполнеблагожелательно. В короткий срок ПетрПетрович свел знакомства с заметными персонажами аргентинского бомонда. Первоначально в его планы не входило надолго задерживаться в Аргентине – его занимала мысль о загадочной плите, найденной Индианой Джонсом в Мексике. Однако, попав в комфортные условия, инженер решил дать себе передышку. Он занялся здоровьем, нанял репетиторов английского и испанского, выучился модным танцам. При помощи специального педагога ему удалось обуздать свои причудливые замашки, теперь в нем чувствовалась  обходительность воспитанного человека. И, наконец, он полностью приобщился к современной жизни, заполняя пробелы одиннадцатилетнего заключения на острове.

-… позавчера исполнилась годовщина его смерти. Когда он умер, я не знала, стоит ли дальше продолжать свой бренный путь. Как он страдал, мой бедный мальчик, – женщина качнула по-стариковски окостенелым торсом, бриллиантовая брошь, приколотая выше увядшей груди, перелилась волшебными искрами.

– Моя милая, вы разрываете себе сердце… – пыталась утешить ее полная дама с шикарной диадемой в волосах.

– Вы же помните, какой он был. Сколько жизнерадостной энергии излучал, как был очаровательно ласков. А какие у него были глаза! Умные, ясные, кроткие. Этот незабываемый, проникающий в душу настойчивый верный взгляд… – старуха задохнулась от переизбытка нахлынувших чувств, и кружевной платок очутился у ее выцветших глаз.

Три женщины неопределенного возраста, похожие на зверушек, завернутые в свои меховые одеяния, Гарин и розовощекий швед, собравшиеся вокруг, надели маску глубокого сочувствия.

– Непременно жду вас послезавтра у себя. Вы должны увидеть стелу, которую мы воздвигли на могилке нашего незабвенного Ричи, – приглашала членов кружка деревянная дама, с трудом унимая дрожь в теле.

Все стояли в неловком молчании, боясь случайно еще более разбередить мучительную рану. Понимая, что необходимо чье-либо тактичное вмешательство, Гарин отпустил старушке дозу успокаивающей банальщины. Атмосфера несколько разрядилась, говорящие меха наперебой осыпали несчастную известными в таких ситуациях фразами.

Отойдя на второй план, инженер увлек в сторону обладательницу диадемы:

– Скажите, кто этот славный усопший?

– Кобель, – объяснила та со свойственным для многих полных особ смешком.

– Простите, мадам?

– Собака, пятилетний голубой дог. Удивительно слюнявое животное.

Предательский внутренний смех грозил вырваться наружу, Петр Петрович исполнил пародию на французский поклон, пустился бродить в поисках другого общества.

Высокий холл посольства, сверкая стеклом и металлом, вместил в себя разноплеменную публику, жаждущую праздника. Избыток официантов, умело справлявшихся с подносами, уставленных шеренгами высоких искрящихся бокалов, предотвращал суету. Настроение людей определялось ожиданием центрального действа приема – торжественного обеда.

Гарин проскользнул по холодному искусственному мрамору пола мимо сморщенного японского посла, высокомерно оберегавшего честь своего императора в небольшом окружении суровых сотрудников.

– А-а, мистер Лари, как хорошо, что вы здесь, – лукаво ухмыляясь, перехватил инженера самоуверенный тип, развязность коего выдавала в нем минимум отесанности. Гарин с трудом скрыл досаду. Короткие волосатые пальцы вцепились в лацканы его великолепного пиджака.

На прошлой неделе владелец крупнейшего аргентинского издательского дома Мигель Парс склонял Петра Петровича принять участие в финансировании безнадежного дела – на паях вложиться в издание сборника местного литературного объединения, называющегося, почему-то, «группа Флорида». Гарина никогда не занимали литературные страсти, тем более его никак не прельщала идея разместить в книгоиздание свой капитал.

– Позвольте представить вам наших мастеров слова: сеньор Васт, сеньор Лугонес, сеньор Борхес.

– Урхо Лари, – немного напряженно ответил Гарин, пряча холодный огонек под ресницами.

– Уважаемый Аргуэльо[12] как раз посвящает нас в таинства создания своей оригинальной строфики, развиваемой им в новой книге, – голос пройдохи Парса звучал подкупающе ласково.

– Я слышал, вы имеете отношение к литературе? – с вызывающим напором обратился к Гарину некто Васт.

– Это сильное преувеличение, – искусно маскируя отвращение, пытался увернуться инженер.

Не успели Гарину представить писательскую братию, как он почувствовал возрастающую неприязнь к господину Васту.

– Как называется ваше произведение? – Гарин повернулся корпусом к Лугонесу, стараясь таким приемом отвязаться от антипатичного Васта.

–  Романсы Рио-Секо.

Инженер отметил, что в облике маститого автора явственно проступал недуг.

– Насколько я понял, вы экспериментируете со стихотворной формой? – Гарин сознательно подхватил литературный разговор с позиции любознательного невежды, чтобы подарить туземным знаменитостям чувство превосходства.

Общество снисходительно приняло гаринский вопрос за чистую монету.  Лугонес продолжил весьма подробно и нудно развивать узкую творческую тему. Петр Петрович состроил подходящую мизансцене мину, а про себя стал повторять таблицу умножения на испанском языке.

«Девятью девять, восемьдесят один», – закончил с умножением инженер и вновь подключился к действительности. Его ожидало разочарование. Тоскливый монолог Лугонеса сменился оживленным диспутом, в разговоре появился накал, лица сочинителей выражали полный восторг.

– Позвольте узнать, как вы – рядовой читатель представляете себе дальнейшее развитие искусства слова? – Васт подбадривающе мигнул Гарину, похоже, он решил взять инженера под покровительство. Гарин, умевший скрывать свои истинные эмоции, теперь не был уверен, что прогрессирующее раздражение к Васту, излучаемое всеми порами его натуры, не станет угадываться окружающими.

– Последнее время я не имел возможности всерьез заниматься изучением проблем современной словесности, – начал Петр Петрович важно, с оттенком деловитой решимости. – По-моему мнению, золотой век литературы уходит. В свое время известные нам виды искусств произросли на ниве религиозных обрядов, традиций, являлись производными религиозного культа и первоначально его обслуживали. Изобразительное искусство отпочковалось от храмовой живописи и иконописи, театральные постановки берут начало от сцен церковных мистерий, литература занималась толкованием библейских сюжетов на житейском уровне. Время шло, писатели перешли от нравоучений к развлечению читающего населения. Появилось многообразие жанров. Теперь у искусств, непосредственно воздействующих на сознание индивидуума, появляется серьезный конкурент, имя ему – научно-техническая революция. Человечество настойчиво направляет развитие науки на удовлетворение своих комплексов и прихотей. Научный процесс призван обслуживать эго конкретной особи. По большому счету, большинство более всего занимает собственное «я» и то впечатление, которое это «я» производит на среду. Не за горами эра, когда доступные технические средства позволят почти каждому подключаться к самому себе. Люди смогут без посторонней помощи моделировать ситуационные положения, при которых субъект будет испытывать необходимые только ему переживания, удовольствия. Отдельно взятая личность окажется и творцом продукта и его потребителем. Человек замкнется на себя – никто иной не будет нужен в интеллектуальном плане. Так что вам, господа, скоро придется исследовать друг друга только ради самого исследования. – Гарин оборвал свою тарабарщину, шаловливый блеск пробивался из черных глаз.

Логика его высказывания не сразу дошла до  мастеров пера.

Васт явно смутился, не ожидав от напыщенного примитива такой эскопады:

– Можно ли понимать вас в том смысле, что идея чистого искусства понятна современникам?

Взаимный антагонизм, пропитав воздух, делал невыносимым пребывание Гарина вблизи Васта.

– Можно, – зло отрезал инженер. – Но понятна ли эта идея ее проповедникам? – ядовито закончил он.

Публика была ошеломлена. Гарин, воспользовавшись замешательством, гордо покинул арену, чуть не отдавив ногу мрачноватому Борхесу.

В продолжение всей этой пустой для Петра Петровича беседы инженер замечал, что слева их кружок пожирало яростным взглядом бесполое поэтическое создание, словно бы занятое разговором с миловидной девицей. Не успел Гарин сделать и двух шагов, как перед ним нарисовалось неподдающееся идентификации существо:

– Я знаю кто вы…

– Меня знают многие, но кто вы?

– Моя фамилия Ральто, – сказало оно, слегка картавя. – Я состою в объединении «Боэдо».

Гарин нахмурился.

– Я слышал, вы хотите помочь издать сборник «флоридовцам»?

– Я ничего не хочу. А!.. вы тоже – писатель! – догадался инженер.

– Да. Послушайте, не делайте этого. Идея искусства ради искусства ведет человечество в тупик. Их гуру совершенные ничтожества. Бретон[13] выкрикивает квазикоммунистические лозунги на сходках своей сюрреалистической группы и гоняет кроткого Дали за билетами на «Броненосец «Потемкин»[14]. Сальвадор ни разу не смог их купить – он не знает, как это сделать. Вот до какого маразма доводят подобные идеи их создателей – что же ждет остальных? Полное оглупление!

– Позвольте узнать, что предлагают такие как вы? – Гарин презрительно смерил неопределенного человека.

– Искусство должно отражать жизнь реальных людей и служить обществу…

– Если вы надеетесь, что уговорите меня выпустить ваш сборник – не тратьте время. В утешение скажу, что и конкурентам вашим не дам ни цента.

Гарина потянуло в сторону, откуда доносились гортанные голоса американцев, напоминающие бульканье льющейся воды.

Фанфары возвестили собранию о начале банкета.

Несколько длинных линий столов, сервированных сверкающим серебром и тончайшим фарфором, казалось, парили над полом. Торжественное великолепие подчеркивалось новизной световых эффектов освещения. В центре залы американский посол с супругой приветствовали гостей, всем своим видом демонстрируя, что ценят каждого из них.

Здороваясь с послом, Гарин отметил, что официальный представитель могущественной Америки несколько устало произносит дежурные слова, очевидно, утратившие для него действительный смысл. Петр Петрович церемонно склонился над лайковой перчаткой, до локтя обхватившей пухловатую руку жены посла, она машинально разыграла пантомиму преувеличенного восхищения.

Обед начал гостеприимный хозяин. Он произнес затянутый спич, нанизывая одну на другую стандартные фразы о свободе, мире, правах личности и прочем, не доходящем до сознания человека, приготовившимуся побаловаться яствами, скучающими на блюдах. Затем следовали ответные речи. Очень живо выступал дуаэн  дипломатического корпуса, чувствовалось, что он умеет  поднимать общее настроение зала.

За столом Гарин оказался в компании семейства шефа федеральной полиции Аргентины генерала М. и молодого американца, представителя «Американ экспресс компани». Напротив разместились желтые самурайские лица японской делегации.

Петр Петрович подумывал легализовать свое существование в этом несовершенном мире, полном бюрократических излишеств и препятствий. Он решил получить аргентинский паспорт и другие бумаги, необходимые для земного существования. Кандидатура шефа федеральной полиции для достижения этих целей мнилась ему подходящей.

Дочь генерала М., еще прелестное дитя, не искушенное блеском раутов, стеснялась в непривычной обстановке и не могла быть полезной Гарину. А вот ее мать, женщина дородная, даже до известной степени привлекательная, кажется, обладала скромными навыками элементарной вежливости, которые позволяли при наличии некоторой ловкости у контрагента, вступить с ней в непринужденный контакт.

– Сударыня, не вас ли я имел удовольствие лицезреть на прошлой неделе в четверг, в салоне мадам Ланнуа? – инженер ослепил керамикой зубов соседку.

Сеньора М., и без того румяная, залилась багрянцем.

Салон мадам Ланнуа был особым, закрытым, интернациональным по своему составу клубом, где собирались сливки аргентинской жизни. Там царил дух сообщества законодателей мод и строгих ценителей чужой нравственности, вторгнуться сюда постороннему было практически невозможно. Гарин никогда не посещал этот салон, но он знал, что и генеральша не имела туда доступа.

– Кажется, я была там, – сказала она взволнованно, двинув объемистыми телесами движением немыслимым для мужчины.

«Ну вот, глупая лгунья – ты и попалась», – обрадовался легкой добыче Петр Петрович.  Он  набросился  на  нее  со  всякой  чепухой  и небылицами, все более привязывая ее внимание к себе. Поначалу генерал, увлеченный отменными  закусками,  не  замечал,  что  происходило  на его правом фланге, но вскоре  не  признавать  оживленного  разговора  становилось  уже  неприлично.

– Дорогой, – сеньора М. дотронулась сложенным веером до мундира мужа. – Познакомься –  приятель мадам Ланнуа … – женщина вопросительно взглянула на благородного господина.

– Урхо Лари, – подсказал Гарин забывчивой матроне.

– Генерал М. Весьма рад знакомству. Весьма рад.

– Генерал, не сочтите за дерзость, теперь так мало сведущих лиц, что не знаешь, кому довериться.

М. отложил прибор:

– Чем могу быть полезен?

– Я человек в ваших краях новый, хотя имею порядочный кредит доверия среди достойных людей здешнего общества, но это все, по большей степени, не дельцы, мне же надобен совет знающего человека.

– Вы можете довериться мне совершенно, – голосом артиллерийского командира гаркнул шеф полиции.

– Речь пойдет о размещении моих скромных капиталов в Аргентине.

– Мы очень приветствуем инвестиции в нашу страну, – в глазах генерала появились желтые всполохи, он, видимо, догадался о существе дела. – Вот вам моя визитная карточка, если вы соизволите посетить наш скромный дом во вторник, часов около восьми вечера, то, как раз поспеете на ужин.

– Душевно тронут вашим участием в моей судьбе, – инженер благодарно изучал виноградные бакенбарды сеньора М.

Покончив с генеральским семейством, Гарин так, от нечего делать, переключился на франтоватого американца. Он попробовал высказать занимавшие его мысли, но тот оказался на редкость невосприимчивым собеседником, а прямолинейность суждений раскрывала его ограниченность. Получасового общения было достаточно, чтобы инженер почувствовал, что сам тупеет.

Обед длился более часа. Появление свежего лица отвлекло мужскую и дамскую половину участников банкета от горячего. В эффектно подсвеченную залу вошла среднего роста молодая женщина. Она твердой походкой человека, презирающего условности, несла свое стройное тело легко и прямо. Джентльмены пожирали глазами ее воздушное платье, носить которое смела только первая красавица, дрогнули даже каменные японцы. Дамы критически провожали взглядами ее до тех пор, пока она с непринужденным изяществом не заняла место где-то в начале стола.

«Эта фемина способна произвести впечатление одной лишь позой», – подумал Гарин. Отдаленно она напоминала ему Зою в ее лучшее время.

– Кто она? – спросил инженер у внезапно потерявшего аппетит работника «Америкэн экспресс».

– Виктория О¢Нил, жена нефтяного магната.

Трапеза окончилась. Черный оркестр исполнял прошлогодние американские шлягеры, сытая умиротворенная толпа задвигалась по помещениям. В зимнем саду, оживленным журчанием фонтанчиков, Гарин налетел на Айзека – управляющего местным филиалом Нью-Йоркского коммерческого банка, чьими услугами пользовался инженер. Банкир с лицом, лишенным всякого выражения выслушивал господина, облик которого мог бы сгодиться для изображения алчного Дяди Сэма.

Гарин сразу узнал эту нестареющую барсучью физиономию. Инженер моментально юркнул за кадку, откуда торчал экзотический кактус. Рядом с Айзеком, и в этом не было сомнений, стоял главный директор «Анилин Роллинг компани» Мак Линней[15]. Айзек определенно приметил Гарина – прятаться было решительно невозможно: «Будь, что будет, авось, пронесет». Инженер посадил пенсне с золотой дужкой на переносицу, скрестил пальцы на левой руке, шагнул навстречу.

Из-за другого кактуса, одновременно, вышла Виктория.

– Миссис О¢Нил! – черно-белые пингвиньи фигуры изогнулись в почтительно-восторженном положении.

– Господин Айзек, мистер Мак Линней, – женщина протянула им руку, к которой джентльмены поочередно прикоснулись осторожно, как к величайшей драгоценности мира. – Виктория О¢Нил, – запросто представилась она первой, обращаясь к немного растерявшемуся Гарину.

– Урхо Лари, наш ценный клиент, – пришел на помощь инженеру Айзек.

– Как поживаете, мистер Мак Линней? Грегори велел кланяться вам при встрече.

– Неужели, мистер О¢Нил так великодушен?!

– Что вы, все понимают – тогда вы делали невозможное, дабы спасти предприятия Роллинга.

– Вы слишком добры, но теперь мне никто не доверит управлять даже фабрикой детских сосок. Впрочем, вдали от дел тоже есть свои прелести, – философски заметил Мак Линней.

– Добрый вечер, миссис О¢Нил, добрый вечер, господа, – около них остановился залакированный великосветским лоском Паоло да Нови.

Мак Линней в ответ сдержанно боднул головой. Айзек, напротив, совершил маневр, выказывающий душевную радость встрече. Виктория ответила без энтузиазма, теребя подвеску хрустального ожерелья.

– Урхо Лари, наш ценный клиент, – повторил как заученное Айзек, указывая на Гарина. – Паоло да Нови…

– В представлении не нуждается, – скользнув взглядом мимо Гарина в направлении О¢Нил, не то пошутил, не то бросил вызов итальянец. – Сейчас начнется фейерверк, пойдемте на террасу, там все отлично видно, – предложил Нови.

– Останусь здесь, боюсь вечерней прохлады, – проскрипел Мак Линней.

Он не узнал Гарина, просто не обратил на него внимания.

– Айзек, кто этот занятный господин, что остался в оранжерее?

– Вы нашли его занятным? На меня он наводит тоску, нет ничего печальнее зрелища поверженного Титана. До октября 29 года он работал на мистера Роллинга, был главным в его бизнесе, после самого Роллинга, разумеется. Как известно, мистер Роллинг скоропостижно скончался за неделю до обвала рынка, не оставив даже внятного завещания. Мак Линней принял самый страшный первый удар Великой депрессии на себя. Компания обанкротилась, путем хитроумных комбинаций удалось спасти только несколько отдельных предприятий, а затем и их пришлось срочно перепродать. Говорят, в той критической ситуации он оказал неоценимую услугу Грегори О¢Нилу и другим, связанным прежде с бизнесом Роллинга. Теперь он почти не у дел – консультант, хотя сохранил связи в мире больших денег, пропасть окончательно ему не дают. Знаете что, через две недели на уик-энд я в своем загородном доме собираю кое-кого на барбекю, если хотите, присоединяйтесь к нам. Мак Линней тоже будет.

Карусель разноцветных огней засыпала лужайку перед террасой.

– Благодарю за приглашение, обязательно приеду.

Шипение, хлопки, разлетающиеся мигающие звездочки наполняли  пространство во дворе американского посольства. Нови, как бы в порыве всеобщего ликования, нежно накрыл своей ладонью кисть Виктории, О¢Нилрезко дернула плечом. Паоло тотчас отнял руку.

– Виктория, нам нужно объясниться…

– Вам дурно, сеньор Нови? – женщина попыталась парализовать его предусмотрительной вежливостью.

Паоло прижался вплотную так, что в призрачном мерцании фейерверка  разглядел легкий налет пудры поверх ее загорелого лица, и быстро, как на то способны южане, заговорил вполголоса.

Виктории было забавно слушать нехитрые сочетания английских слов вперемежку с итальянскими выражениями, которые он старался выдать за чувственные мысли. Наконец, ей нестерпимо опротивело происходящее:

– Прекратите, Нови, все это вздор.

Фейерверк иссяк.

О¢Нил решительно отвернулась от не в меру темпераментного кавалера, как отмахиваются в жару от назойливой мухи. Она не приняла в расчет сложности его происхождения, не понимала всей глубины оскорбления, которую испытал влюбленный Паоло.

– Господа, – сказала Виктория, обращаясь к Айзеку, Гарину и стоявшему с ними журналисту американцу из «Нью-Йорк Геральд», – не прогуляться ли нам по ночному городу?

– Буэнос-Айрес – не Париж, но я знаю, где здесь можно увидеть настоящее танго, – из ночи выплыл римский профиль графа ди Сороно.

– Вы, как всегда, вовремя, граф, – О¢Нил царственно подала ему руку.

– Едемте! – тень Паоло да Нови выросла у нее за спиной.

Виктория взяла Гарина под локоть:

– Прошу вас, будьте моим рыцарем сегодня.

– Не чаял удостоиться такой милости, – игриво ответил инженер.

 

*       *       *

 

Компания двинулась на двух автомобилях. Виктория О¢Нил поместила Гарина в свой огромный  «линкольн». Нови, граф ди Сороно и репортер из «Нью-Йорк Геральд» по фамилии Пирси уселись в «ролс-ройс» Паоло да Нови. Айзек почел за благо не принимать участие в ночных забавах и незаметно ретировался.

– Что будете? – Виктория откинула крышку бара.

Гарин достал бутылку бордо.

– Прекрасно, обожаю это вино. Вы давно были во Франции?

– Целую вечность назад.

Тяжелая машина пружинисто накренилась, кавалькада выезжала на Авенида Хенераль Пас, опоясывающую Буэнос-Айрес дугой с запада.

– Что вас забросило сюда? Постойте, не отвечайте, попробую рассудить сама. Или безумная жажда наживы – или несчастная любовь. Я угадала?

– А может быть страх.

Гарин понял, что Виктория не ожидала такого направления мысли.

– Страх. Да, вы правы, в жизни преобладают две эмоции: любовь и страх. Вы предпочли страх.

– Я не выбирал, таков жалкий жребий мой, кажется, примерно, так звучит у классика.

– Надеюсь, я осталась наедине не с беглым каторжником? – Виктория рассмеялась с комическим ужасом.

– Хорошее чувство юмора – редкое качество для женщины, – уколол Гарин.

– Почему вы думаете, я шучу? Разве мой смех способен вас обмануть?

Обескураженный инженер не сразу нашелся с ответом.

– Если бы я сказал, что я  сам сатана – вы не выскочили бы на ходу? – Гарин глубоко заглянул Виктории в зрачки.

– Не знаю, – вымолвила она, – возможно, сатана это и есть наш страх.

В салоне машины, обитым куньим мехом, не ощущалось шумов движения. Плотные шторы на окнах пропускали тонкие лучики от фар встречных машин и редких фонарей. Желтый свет маломощной лампочки и подсветка бара отгоняли мрак. Гарину вдруг показалось, что само время остановилось и не идет дальше, между ними возникло странное состояние покоя и безвременья.

– По-вашему, удел мой – страх, на что польстились вы? – Петр Петрович услышал свой собственный голос, как будто, со стороны.

– Вы спрашиваете, почему я здесь?

– Да.

– У меня все гораздо прозаичнее. Моя девичья фамилия Дуарте, наша семья входит в десяток самых знатных и уважаемых в Парагвае. Отец долгие годы служил дипломатом в Лондоне, я получила английское воспитание и образование. Шесть лет назад на скачках в Дерби я познакомилась с моим мужем. Живем мы дружно и хорошо.

– Но вы в Аргентине одна, а он…

– Он в Лондоне. Он порядочный человек, но без изюминки. Кроме того, муж фанатично предан своему делу и потом… Ну, это вам не нужно знать.

– Здесь вы проездом из Лондона в Парагвай или наоборот?

– Наоборот.

Гарин поднес зажигалку к длинной тонкой сигарете, которую разминала Виктория.

– Знаете, мне хоть и скучновато среди одряхлевших толстосумов и их окостеневших спутниц жизни, но я кое-чему у них научилась.

– Неужели коммерции?! – с притворным восторгом воскликнул инженер.

Виктория прыснула от смеха.

– Коммерция, как говорил один из Дюма, очень просто, это деньги других людей. Я поняла это еще от отца, переняла же другое – жизненную хватку.

– Разве такое свойство можно перенять? Ее либо нет, либо она есть от рождения, – не согласился Гарин.

– Можно, если сие ежедневно по несколько раз наблюдать на практике.

– Допустим, у вас появилось это качество, но кого вы им «хватаете», извините за каламбур?

– В Парагвае я организовала свой Фонд социальной помощи, он располагает штатом сотрудников, которые убеждают отдельных хапуг делиться их деньгами с несчастными бедняками. Фонд оказывает адресную помощь нуждающимся людям, строит школы, открывает бесплатные лечебницы.

– Виктория, зачем вам все это? Неужели вы всерьез считаете, что так можно спасти мир?

– Нет, мир так не спасти, но помочь в трудную минуту хорошему человеку, разве это плохо?

– Если только вы не хотите составить себе дешевого политического капитала с далеко идущими целями, то бросайте затею. Займитесь лучше своим порядочным мужем, пусть он и без изюминки.

– Из меня могла бы получиться знаменитая президентша, как вы считаете?

– Ваше чело под стать любой короне.

– Вы занимательный, – Виктория пристально оглядела Лари. Женщина инстинктивно угадала в нем твердость, силу, самообладание – качества, которые ценила в себе самой. Что-то в ней распахнулось, она представила, что могла бы уступить. Ее спокойная раскованная поза, наклон головы источали бесподобный шарм, говоривший Гарину о многом.

Машина плавно остановилась. Шофер раскрыл дверцу, предупредительно подал руку мадам. Лимузины припарковались у второсортного кабачка в южном предместье Буэнос-Айреса.

– Вы уверены, граф, что мы прибыли куда нужно? – да Нови брезгливо озирал окрестности.

Местных обывателей в столь поздний час на улицах не было, они заехали в район рабочего люда аргентинской столицы, где в будни рано ложились спать.

– Поверьте мне, Паоло, я привез вас на настоящую родину танго. Именно здесь все началось в начале века. Ныне модный танец преуспевающих людей всего мира, продукт грязных трущоб Буэнос-Айреса.

– Ведите нас, граф, – Виктория, дразня Нови, откровенно льнула к Гарину.

Дама и господа вошли в прямоугольное прокуренное помещение с низким потолком и дощатым полом. За непокрытыми столами скучали немногочисленные посетители, их померкшие лица, обветренные житейскими компромиссами, повернулись к блистательным чужакам.

Проворный половой, многократно кланяясь и пригибаясь, провел замечательных гостей к пустующему столу:

– Чего прикажете?

– Кувшин красного вина и фруктов на твое усмотрение, – заказал за всех ди Сороно на правах гида.

– Сей момент.

– Погоди, возьми деньги, пусть для нас станцуют.

Официант покосился на купюры, но не сдвинулся с места.

– Этого мало? – граф вынул из пухлого кожаного портмоне еще несколько песо.

– Благодарствуйте, сеньор. – Малый выхватил деньги из рук дипломата. – Не извольте беспокоиться, все будет организовано в лучшем виде.

– Насколько мне известно, – заговорил Пирси, – ритмическая структура танго эквивалентна кубинской хабанере.

– Хабанеру, юноша, правильнее называть абанера, – любезно поправил молодого журналиста Сороно. – Негры, привезенные работорговцами на Кубу, разбавили традиционные фразы английского контрданса своими динамичными ритмами и, в итоге, появилась «Ла палома»[16]. Мотивы абанеры встречаются у Равеля, у Дебюсси. Ее использовал Бизе в «Кармен».

– Послушаешь вас, граф, и решишь, что африканские дикари родоначальники всей современной музыки. – Нови небрежно стряхнул тлеющую сигарету на пол.

– Непосредственность дикарей, выражаемая ими через танец или музыкальные звуки, более востребованы, чем духовная пустота любителей итальянской оперы, – Виктория уничтожила сеньора Нови одним ударом булатного  сарказма.

Расстроенный незаслуженным выпадом против оперы граф ди Сороно попробовал возражать, но тема, никем не поддержанная, засохла на корню.

Пришел музыкант, статный пожилой испанец. Поставил стул. Расчехлил аккордеон. Сел.

 

 

Трам – пам – пам – па,

 

 

Тара – ра – рам – пам – пам – па …

 

Понеслись вызывающе-волнующие такты мелодии.

Перед аккомпаниатором, прикрывшим глаза, возникла пара. Жарко переплетенные тела исполнителей единым порывом подхватили чувственные звуки и на глазах зачарованных свидетелей стали воплощать их в танец, настоянный на страсти и меланхолии. Он, ростом чуть уступающий своей партнерше, женоподобный чернявый типчик, уверенно вел. Она, прямая, собранная, на лице ни тени улыбки, глаза бесстрашно и зорко устремлены в пространство. Красно-черный бархат платья, плотно облегавший ее точеную фигурку, приковывал к себе внимание зала. Каждый жест, насыщенный влекущим томлением плоти, передавался зрителям, возбуждая в людях запретные струны. Танцор, выверенным движением, швырнул от себя желанную подругу, но в последний миг их пальцы сцепились и она, строгая и жгучая, вновь оказалась в его крепких объятьях. Он вдруг резко, с поворота опрокинул девушку; ее обтянутая нежнейшим чулком стройная ножка, взметнувшаяся тонкой шпилькой каблучка вверх, на мгновенье показалась из-под ниспадающей волнами юбки. Длинные желтые волосы едва не коснулись пола.

Все замерло, танец кончился.

Минуту спустя публика бросилась приветствовать исполнителей. Все захлопали крыльями, показывая восторг, кто как мог. Виктория и Гарин остались недвижимы.

Виктория требовательно, пронзительно смотрела на девушку-танго. Силуэты расступились, взгляды двух женщин встретились. Между ними образовалась невидимая посторонним, яркая, почти материальная дуга белого холодного света, две половины целого соединились. Викторию и танцовщицу одновременно ударило в грудь незримым током… Пространство вновь совместилось со временем, жизнь потекла дальше.

Гарин, сидевший около О¢Нил с изумлением отметил, как похожи между собой Виктория и плясунья, как будто одно человеческое существо раздвоилось, приняв юную и более зрелую формы.

Скрипнул отодвигаемый стул, Виктория недвусмысленно глядела на Гарина:

– Мой рыцарь, следуйте за мной!

У инженера отвалилось пенсне, он затрусил за О¢Нил. Нови было предпринял решительное поползновение вслед удаляющимся Виктории и Гарину, сжимая в руке тяжелую трость с массивным золотым набалдажником. Путь ему заслонил высокий широкоплечий спортивного телосложения Пирси. Серые глаза жестко предупреждали импульсивного итальянца не совершать нелепых поступков, прошибить такую преграду не так-то просто.

– Кажется, теперь я начинаю догадываться, что задержало вас в Буэнос-Айресе, – ди Сороно отхлебнул из стакана рубинового вина.

– Оставьте, граф, я не в том расположении духа. Да, пропустите же меня! – потребовал Нови у журналиста, но в нем уже не было заметно прежнего напора.

– Извольте.

Сеньор Нови выбежал на крыльцо:

– Машину мне! Машину…[17]

 

*       *       *

 

Паоло да Нови вертел в руках анонимную записку, отпечатанную на машинке: «Паоло, не  испытывайте меня своими  преследованиями. Все, что произошло между нами в Асунсьоне[18], советую вам  забыть и не распалять себя понапрасну. Вы не нужны мне».

Ясно, что он потерпел полный афронт. Бурные эмоции захлестнули его воспламененный  мозг. Жуткие картинки мести мелькали перед глазами. Ему чудилась то окровавленная голова Грегори О¢Нила, то горло Виктории, стянутое браслетом его безжалостных рук. «Стоп, – одернул себя Нови. – Не хватает еще мавританских страстей для забавы света».

Он накажет ее иначе: «Инкогнито я скуплю акции дочерних предприятий О¢Нила, а затем расстрою его бизнес». Ему уже представлялось, как обедневшая Виктория с заплаканным лицом будет умолять взять ее, но он, исполненный благородной яростью, отвергнет высокомерную стерву, таков будет его ответный ход. Нови вспомнил о проходимце, на которого она нагло променяла его. «С этим фигляром я покончу проще», – решил Паоло.

Сигналом колокольчика он вызвал секретаря.

– Поль. Мне нужно, чтобы вы без шумихи добыли сведения об одном господине.

Поль бесстрастно выдержал раздраженный взгляд патрона.

– Его имя Урхо Лари.

¶

Каждую среду, по заведенному Гариным распорядку, он посещал дорогой мужской косметический салон. Маникюрша, принимавшая инженера, как старого знакомого беззаботно пересказывала ему сплетни про известных всему Буэнос-Айресу людей. Петр Петрович, не слушая ее, изучал свои розовые наполированные ногти. Когда он появился здесь впервые, они выглядели непристойно: заскорузлые, с корявыми, местами обгрызанными заусенцами, раз от раза они все более и более принимали ухоженный вид, возвращаясь от первобытного состояния к цивилизованному.

Внешне спокойный, Гарин переживал глубокое потрясение от соприкосновения с Викторией О¢Нил. Вспыхнувшее, почти порочное влечение и необычно быстрый, необъяснимый для него разрыв с этой женщиной, вызвали столь сильные переживания, что инженер впал в несвойственную его натуре меланхолию. О¢Нил покинула его безо всяких объяснений, даже не простившись. Через несколько дней пылкой связи она просто села на пароход, который забрал ее в Нью-Йорк.  Краем уха Гарин слышал, что в путешествии ее вызвался сопровождать Пирси.

За соседним столиком, отгороженным ширмочкой, опустился Паоло да Нови.

– Доброе утро, мистер Лари.

Приветствие миллионера вывело Гарина из состояния самопогружения.

– Приветствую вас, сеньор Нови.

– Как поживаете?

– Спасибо, все в порядке. А как ваши дела?

– Дела, слава богу, идут своим чередом, но в Буэнос-Айресе ужасная скука, вы не находите?

– Для людей вашего положения приятнее обитать где-нибудь на Лазурном берегу, Париже или Нью-Йорке, мне же по душе более спокойные уголки. – Гарин умышленно подчеркнул неравенство между ними, чтобы прояснить: имеет  ли  этот разговор  определенный смысл, либо это, так, вежливая болтовня.

– У вас нет желания посетить в моем обществе местную оперу в эту субботу?

Гарина озадачило неожиданное приглашение.

– К величайшему сожалению, не могу принять ваше заманчивое предложение, я дал слово Айзеку в эти выходные быть у него.

– Что там произойдет?

– Он созвал небольшое общество на барбекю.

– Ах, проказник – забыл про мое скромное существование, придется телефонировать ему, напомнить о себе, – Паоло преувеличенно возмущенно поиграл желваками.

– Был счастлив нашей встрече, до свидания, сеньор Нови.

– До скорого свидания, мистер Лари.

 

*       *      *

 

Гарин заглушил свой перламутровый спортивный кабриолет перед широкой лужайкой, на фоне которой красовался желтый дом Айзека, отсюда он выглядел будто с картинки, нарисованной аккуратной рукой.

Инженеру, проделавшему путешествие из города в открытой машине, не было жарко в шлеме, обхваченным шоферскими очками, в плотной твидовой куртке, застегнутой под подбородком. Толстые подошвы теплых ботинок зашуршали по щебенке дорожки, обозначенной бордюром из песчаника, ведущей к парадному входу. Гарин молодцевато взбежал по бетонным ступеням. За каменной оболочкой виллы ощущался заключенный в ней уют и покой.

Петр Петрович прибыл в числе первых, он еще застал признаки последних приготовлений. Запыхавшаяся от суматохи горничная украдкой провела рукой по волосам, устраняя беспорядок:

– Пожалуйста, сеньор, я провожу вас в библиотеку.

Здесь Гарин нашел двух поверхностно знакомых ему господ, так же явившихся раньше срока. Одним из них был адвокат, видный деятель Прогрессивной демократической партии[19], другим – издатель крупной аргентинской газеты «LaPrensa».  Видимо, они уже давно дожидались начала пикника, коротая время за шахматами, вырезанными из слоновой кости с позолотой. В библиотеке висел табачный дым, горничная распахнула балконную дверь. Жизнеутверждающие солнечные лучи, прорезав сизую завесу, коснулись ковра, объявшего ширину пола, над которым висели столбцы пыли.

Поздоровавшись, Гарин устроился в глубоком кресле, характерном для домов полных достатка. Он занялся изучением журналов, разбросанных на низком столике, тактично выжидая, когда начнется разговор. Выбрав «L¢illustration», инженер сделал вид, что крайне заинтересован его содержимым. Шахматисты, примирившись с соседством, продолжили прерванный диалог.

– Вы смотрите сквозь линзы розовых очков, как все политики, – газетчик медленно сосредотачивал свое внимание на ферзе, готовясь передвинуть его за линию черных пешек. – К несчастью для человечества, мировая экономика устроена таким образом, что аккумулируемые гигантские свободные средства, не находящие быстрого применения, сами начинают душить систему, требуя немедленно израсходовать их. Заметьте, люди используют их отнюдь  не на гуманистические или экологические цели, а либо на бессмысленные потуги преобразования природы под свои физиологические потребности, либо, и это происходит чаще, потому что привычнее, выгоднее и понятнее – на войну. Чем масштабнее, разрушительнее конфликт, чем он ужаснее для человеческой личности, тем благотворнее сказывается на экономике тех стран, кои стоят за спинами воюющих держав, сами втягиваясь в бойню только до определенных пределов. Эти последние, перетягивая средства, избивающих друг друга сторон, сохраняют и преумножают свою материальную базу. Ассигнования на военные заказы для себя и других стимулируют их промышленность к росту, а после войны они щедро предоставляют кредиты разрушенным активными боевыми действиями странам. Кредиты принесут огромные барыши в виде процентов по ним, и опять копятся колоссальные средства, которые либо раздавят мировую ростовщическую модель, либо нужно искать выход в военных приготовлениях и как их следствие – конфликтах. Что сейчас более всего заботит правительство Рузвельта[20]? Отмена ограничений на субсидирование программ перевооружения. Чем это мотивировать так, чтобы оправдать расходы на оборону в глазах общественности – необходима угроза из-вне, реальная или инсценированная. В таком случае, почему бы не восстановить немецкий военный потенциал, а потом вновь доблестно сражаться с Германией руками европейцев – чудесный выход из экономической депрессии. Америка в последний момент придет и сорвет куш при минимуме потерь. Такова грустная подоплека нашего существования.

– Неужели нет возможности разрушить сложившуюся природу вещей? – адвокат убрал коня из-под удара.

– Есть только один вариант, как можно сломать ситуацию. Вызволить наружу столь разрушительные силы, которые породят всеобщий страх и осознание реальности рукотворного апокалипсиса. Только ужас перед мгновенной и неотвратимой гибелью может служить аргументом в борьбе с нашей безграничной алчностью! А ныне, что принято втолковывать в головы одураченной пастве? Самые отвратительные преступления творятся не иначе, как ради всеобщего блага. Девятнадцатый век подарил нам в качестве исчадия ада маленького Наполеона, как же можно охарактеризовать современное человеческое общество, истребившее миллионы, кости которых до сих пор смердят на полях Европы[21]? Недавно я вычитал в одном модном романе, что последняя война – это была, видите ли, любовная битва, и несколько предыдущих поколений, живших спокойной размеренной жизнью, сформировавших нынешние культурные ценности и понятия, подготовили самим своим существованием кровавую драму. Кощунственно, цинично, но верно.

Гарин отвлекся от созерцания беспрестанного перемещения паутины тени, отбрасываемой раздетыми зимой кронами деревьев, шевелящихся на ветру.

– Вы упомянули разрушительные силы, – сказал он, бесцеремонно вторгаясь в беседу. – Можно ли их сравнить с лучами Гарина?

– Гарин сгинул, а вместе с ним предано забвению его изобретение. Вам шах! – радостно объявил издатель. На самом деле это был мат, но он нарочно растягивал наслаждение от мига победы.

– Что значит, предано забвению? – отбросив в сторону всякий этикет, инженер заставил их считаться со своим присутствием.

– Вы слышали о пакте Бриана-Келлога[22]? – все еще обдумывая сложившееся на доске положение, спросил общественный деятель.

– Нет.

– Неважно. К этому документу прилагается отдельный протокол, согласно которому дальнейшая разработка или применение гиперболоидов является тягчайшим преступлением против человечества, наравне с применением боевых отравляющих газов. Опять вы обставили меня! Два ноль в вашу пользу. Теперь мой черед играть белыми.

– Господа, вас ожидают на веранде, – возвестил чопорный дворецкий.

Айзек встречал гостей тонкой хозяйской лестью, не жалея расхожих комплиментов. Его жена, высокая крашенная брюнетка, искусно гримировавшая свой возраст, обменивалась шуточками со спутницами мужской части общества. Большинство приглашенных состояло из дельцов всех мастей и, как правило, высоких рангов, разбавленных несколькими крупными чиновниками столичных министерств и заметными политиками. Никто из этих людей не был нужен Гарину, никто не вызывал особой симпатии.

– Позже к нам присоединится сам сеньор  Нови, – ввернул Айзек инженеру, улучив удобный момент. Петр Петрович изобразил гримасу, соответствующую значительности известия.

Айзек повел гостей по аллее, обсаженной грустными в это время года каштанами, потерявшими листву, через английский парк в беседку, приготовленную для застолья. Термометр показывал около + 7 ° по Цельсию,  день выдался солнечный и не очень ветреный. Во время прогулки к Гарину с безделицей прицепилась дама, переполненная переживаниями, неведомыми никому, кроме  нее самой, Петр Петрович вежливо, но решительно отделался от приставучей говоруньи.

У беседки распространялся запах жарящегося на огне мяса. В легкой деревянной постройке, наполненной свежестью загородного воздуха, помещался громадный стол, убранный клетчатой скатертью. Мужчины, пропустив по рюмочке под нехитрую крестьянскую закуску, направились к мясу. Столпившиеся вокруг дымящихся жаровен они составили пеструю группу, освещаемую низким зимним солнцем. Дамы остались в беседке, развлекаясь вздорными анекдотами из чужой жизни.

Разговор в стане мужчин то рассыпался на фрагменты между отдельными членами компании, то вновь сливался, становясь общим. Гарин понимал, что сию минуту на его глазах решалась судьба больших денежных операций, непосредственно влияющих на жизнь очень многих людей, а, возможно, основной части населения Аргентины.

«Лицемерно светит солнце,

освещая жизни донце».

Невесть откуда взявшееся двустишие пришло ему на ум.

Петр Петрович словно прозрел, он явственно осознал, что его место не здесь, что он исполняет чужую роль. Его ждут, нет, уже заждались другие, важные, грандиозные дела. «Что он там говорил про страх. Сила, способная вызвать спасительный ужас… Страх Господень. Сила – надо искать эту силу, вот мое предназначение».

Дуновением ветерка отдернуло в сторону дымовой полог, открылся вид на аллею, ведущую к беседке от дома через парк. Гарин увидел шествующего по ней Мак Линнея в сопровождении представительницы прекрасного пола.

Проводив эскорт к женщинам, Мак Линней влился в общество. Гарин невольно глубже натянул шлем, спрятал подбородок в стоячий воротник куртки. Наружу торчал заостренный нос, разделявший глубоко посаженные черные подвижные глаза.

– Замерзли? – Айзек по-своему истолковал гаринскую маскировку. – Сейчас я займусь приготовлением глинтвейна, глотнете – сразу согреетесь.

Угощение горячим напитком было одним из номеров программы.

Инженер некоторое время присматривался, позволив Мак Линнею освоиться. Постепенно Гарин втянул отставного директора анилиновой империи в орбиту своего общения.

– Мне говорили, вы один из тех, кто спас Америку в 25 году? – Петр Петрович невинно переворачивал лопаточкой шипящие ломти  на раскаленной решетке.

– Очень лестно, но не совсем так. Я находился во втором эшелоне действующих лиц, впрочем, я всегда там, это мое естественное положение. – Мак Линней был матерым человеком и на дешевые трюки не покупался. – Главное сопротивление надвигающемуся хаосу оказали люди большого капитала. Мой босс мистер Роллинг в тот критический момент нашей истории обратился к самым богатым и влиятельным бизнесменам Америки, вместе они приняли решение напрямую обратиться за содействием в обуздании ситуации к итальянским организациям, контролировавшим профсоюзы.

– Вы говорите о мафии?

– Журналисты мастаки приклеивать ярлыки. – Мак Линней все больше набирался апломба, поощряемый Гариным. – Власти не справлялись с беспорядками, которые, по большей части, имели стихийный характер, хотя Шельге[23] удалось на короткий срок объединить анархистов, левых и подчинить себе часть толпы. Итальянцы, получившие полный карт-бланш, при помощи профсоюзов и своими оригинальными методами убеждения без проволочек вернули часть стада в стойло. С другой стороны, в стране поднималось мощное движение простых здравомыслящих сил Америки. Роллинг и его соратники моментально оказали материальную поддержку этим людям, появились новые формирования Национальной гвардии. Вашингтонская администрация, как известно, бежала во Флориду – эту цитадель Роллинга, нам нужно было срочно организовать и связать воедино сопротивление по всей стране. Крах левых крикунов ускорил джин анархии, выпущенный из бутылки ими же. Через два месяца вакханалии все кончилось. Отребье, хвастливо провозгласившее себя гегемоном, переловили, осудили, кое-кого повесили, многих линчевали граждане.

– Виновные понесли наказание по заслугам.

– К сожалению, не все. Осенью 25 года сформировали специальную сенатскую комиссию по расследованию обстоятельств, приведших к таким скандальным последствиям. По завершении слушаний официально признали главным виновником безобразий мерзавца Гарина.

Петр Петрович  наклонил зачехленную голову ниже к жаровне:

– Он, ведь, исчез?

– Да, как сквозь землю провалился. Но до сих пор действует особый билль, по которому Гарин вне закона. Любой раскрывший его может собственноручно пристрелить, как собаку и еще получит вознаграждение.

У инженера чертовски зачесалась промокшая от пота под тесным головным убором макушка.

– А Шельга?

– Этот ушел, говорят, через Канаду и Аляску в Россию.

– Каким образом Роллинг рассчитался с сомнительными организациями?

– Не Роллинг, а благодарное американское общество. После злополучных событий в стране был введен сухой закон. Законы пишутся для того, чтобы посвященные имели возможность обходить их. Еще римляне говорили: что дозволено Юпитеру, то недозволено быку. Контрабанда и подпольная продажа спиртного стала наградой бутлегерам за оказанную государству услугу.

– Вы не слышали, что произошло с Золотым островом[24]?

– Точно не знает никто. Известно, что связь с ним внезапно прервалась еще во время беспорядков. Два года спустя туда направили экспедицию, которая в указанной точке не нашла ничего, кроме воды.

– Острова не оказалось?

– Нет, никаких следов.

Мясо приобрело загорелую корочку, мужчины и женщины воссоединились в беседке.

Гарин проследил за Мак Линнеем, продавившим своими чугунными ягодицами парчу стула рядом с юной девой.

Петр  Петрович   обрадовался,  не  успев  удивиться.  Волнение охватило его, в горле свернулся тугой комок. В спутнице Мак Линнея он узнал девушку-танго из загородного трактира, куда их возил граф ди Сороно. Неотразимая свежей холеной красотой под шелком нового роскошного платья, она сидела в позе, которую, видимо, сочла подходящей к случаю – руки на коленях, глаза скромно опущены, золотые волосы стянуты в тугой пучок. Похоже, она впервые попала в подобное общество и чувствовала себя как под микроскопом, в прицеле перекрестных испытующих взглядов, судачивших между собой кумушек. «Каков хрыч, сорвать такой цветок», – Гарину, привороженному розовостью ее бархатистых щечек, все время хотелось смотреть на ее трогательное  веснушчатое  лицо,  которое  сохранится  красивым  и  в  зрелые годы.

Ева чутьем молодого зверька угадывала на себе откровенный мужской взгляд. Она, как бы невзначай, обвела застолье рассеянными очами. Барышня обожглась о черные зрачки господина среднего роста с надвинутым на брови шоферским шлемом. Ева сердито вздернула подбородок.

Они поглядели друг на друга ясно и открыто – две свечи воспламенились напротив.

Ей сделалось не по себе под его немигающим несокрушимым взором.

Инженер заметил, что у нее испуганно дрогнули губы, девушка отвернула голову к Мак Линнею, переводя дух.

После нескольких тостов за столом произошла ощутимая перемена. Каждый сумел отбросить от себя то, что ему мешало, становясь самим собой, но в лучшем виде. В разговоре появилась доверительность, даже развязность, не переходившая, впрочем, границ дружеской фамильярности.

В беседку зашел Паоло да Нови. Он выделялся от присутствующих, одетых, по случаю, в спортивные наряды, своим образцовым серым костюмом, аксессуары к которому подчеркивали  богатство и могущество  щеголя. Нови приветливо поздоровался, обмениваясь расхожими фразами. Привнеся своим появлением прогнозируемую суматоху, он сел около Мак Линнея.

Предложили коктейли. Патефон заиграл фокстрот. Многие поднялись – кто освежиться, кто потанцевать на небольшой площадке, выложенной квадратами плитки у входа в беседку. Ева что-то шепнула Мак Линнею и выпорхнула из-за стола в парк. Нови, скрыто следя за Гариным, видел, что Урхо Лари также проследовал на воздух.

– Это, стало быть, и есть ваша сногшибательная пассия.

– Вы не должны осуждать меня, Паоло. Я прожил напряженную жизнь, ограниченную условностями, без соблюдения которых невозможно добиться успеха. Теперь, когда моя карьера позади, я решил, что имею право доставить себе удовольствие земными радостями.

– Нам пришлось навести справки о ней.

– Я слышал об этом.

– Это не от недоверия к вам. Вы много знаете, а мы должны иметь представление о всяком, кто приближается к нашему кругу.

– Что вы вынюхали?

– Звучит грубовато. Однако перейдем к делу. Ваша Ева – провинциалка из бедной семьи, пятый ребенок, рожденный в нищете. Два года назад ее соблазнил профессиональный танцор танго – полное ничтожество, с ним она сбежала в Буэнос-Айрес. Теперь ее подобрали вы. Довольны?

– Это одна половина правды, самая прозаическая ее часть.

– Какова же другая, надо полагать, пиитическая?

– Когда я встретил ее, она поднесла себя, словно свежую охапку полевых цветов. Сочная, пряная. Ее нельзя не любить. В этой девушке привлекательно все – ее немного вульгарные привычки и склонности, даже свойственная ей жестокость. Если она признает себя в чем-то сильнее другого, то может быть неукротимой. При всей внешней хрупкости Ева – молодой мустанг. Природное благородство натуры, смелость и решительность помогает ей устоять против царящей в мире пошлости. Пусть формирование ее личности происходило в дешевых кинотеатриках, но в ней слышится подлинный драматизм, не говоря уже о чувстве ритма.

– Хотя вы, по моему мнению, проявляете неосторожность, заводя такие знакомства, я готов признать, сударь, что это ваше частное дело и покончим на этом с нашей нелепой размолвкой, – оборвал Линнея да Нови.

«Должно быть, дуралей совсем теряет рассудок. Она, несомненно, милашка, но всему есть своя цена. Куда запропал Лари?» – Нови помахивал салатной ложкой, проявляя очевидные признаки нетерпения.

Гарин застал искомый объект, облокотившимся о гранитный парапет. Кончик бирюзового шарфа, наброшенного поверх утепленного мехом жакета, лениво полоскался в редких волнах ветерка. Девушка стояла, подставив личико солнышку.

Инженер куртуазно кашлянул. Она не шелохнулась. «Что это, приглашение или отказ?» – Петр Петрович чиркнул спичкой, закурил. Изгиб ее плеча преломил луч. Обостренная чуткость к чужому поведению подсказывала ему, что от него ждут продолжения действия. Сделав глубокую затяжку, он решился:

– Я все время наблюдал за вами…

Ева по-балетному круто повернулась на носках.

– И что вы поняли, какова я? – ответила она храбро.

Гарин всмотрелся в выражение ее юного лица. Оно казалось насыщенным тою яркостью красок, кои предполагали в ней наличие темпераментного волевого характера.

– Несмотря на свой возраст, вы обладаете внутренней силой, может быть вовсе не доброй.

Девица вспыхнула, вся подобралась.

– Я отношусь к женщинам, которым рано пришлось вступить в борьбу за место под небом и часто приходится быть требовательной не только к себе, но и к другим, – сказала она с вызовом, не глядя на инженера, точно боясь заразиться от него опасной инфекцией.

Гарин помедлил, выгадывая пространство для маневра, наступал момент, когда необходимо сделать решительный шаг, чтобы разрушить те силы, которые удерживали все в равновесии.

– Ева, я знаю вторую половину твоего естества еще скрытого от тебя самой. Ты можешь добиться необычайных вершин или закончить свои дни на панели, все зависит от того, встретишь ты или нет мужчину, способного правильно огранить блистательный бриллиант твоей мятежной души, чтобы он воссиял с неимоверной силой.

Петр Петрович остановился, он почувствовал, как горячая волна разносится по органам, ударяя в голову.

Таинственная его интимность дрожью отозвалась в девичьем теле, Ева знала, что его слова – правда, но ее пугал напор воли, исходивший из глубины его эго.

– Достопочтенный сеньор, мне удивительно слышать таковые слова в мой адрес, мы, ведь, едва знакомы.

Гарин сразу ощутил фальш. Он потупился, как  делает искушенный зритель, улавливая в театре никудышную игру исполнителей. Гарин понял, насколько это скрытная натура. Изо всех сил ему захотелось сломать возникающую преграду отчужденности. Инженер бросился говорить ей любезности, на которые только был способен, от напряжения его бросило в жар, белье на нем прилипло к членам.

Ева уловила тепло, испаряемое его организмом. В ней остро пробудился неосознанный еще полностью инстинкт, заставлявший стремиться навстречу каждому новому мужчине.

– Ты так убедительно прекрасна, что можешь внушать даже несуществующую страсть…

Петр Петрович почуял в ее настроении перелом.  Растворилась расхолаживавшая его притворная невинность губ, ее взгляд, устремленный прежде мимо, теперь точно сфокусировался на нем. Ева весело захохотала без страха, без стыда, сметая этим беззаботным смехом любые преграды между ними.

– Перестаньте… Я просто женщина и мое дело скреплять, связывать людей, мир, сохранять определенный порядок вещей. И если моя особа ценность, не вижу причин, почему я не могу извлечь из этого обстоятельства преимущества, а человеку незаурядному всегда приходится балансировать на острие лезвия жизни. – Для нее самой оказалось открытием, что она способна на такой разговор.

Инженер торжествовал, ему удалось разбить скорлупу уклончивости, и четкая мысль Евы вышла наружу, эта мысль удивительным образом попала в лад с его собственными.

Они стояли совсем близко, когда он невольно напряг руку, девушка откликнулась на это движение.

– Какие мы с вами актеры, – Евино лицо озарилось знакомой ему улыбкой Виктории, вуалировавшей вожделение плоти.

Голос ее тянулся карамелью, под оформившимся лифом платья упруго проступала грудь. Их плечи соприкоснулись. Ева, послушная душевному и физическому влечению, готова была броситься Лари на шею…

Он целовал ее захватывающим дух поцелуем.

– Нас могут видеть здесь, это нехорошо, – сказала Ева, с трудом отстраняясь от инженера. Сумасшедшая радость охватила ее, в душе пели малиновые колокола.

Гарин, испытав власть над ней, тешился: «Я победил, она моя».

Нови, покусывая зубочистку, вышел из шумной беседки на воздух. Он заметил, что произошло между сеньором Лари и Евой, глаза итальянца умаслились блеском.

Под занавес гостей подчивали экзотическим мате[25]. Все с воодушевлением приняли участие в церемонии матепития. Каждому предложили тыквенную калебасу[26], на две трети заполненную сухой заваркой. Жена Айзека демонстрировала, как наилучшим образом приготовить напиток. Осторожно, так, чтобы заварка ссыпалась к одной стенке, а возле другой образовалась пустота, она наливала в калебасу горячую воду мелкими порциями[27], пока измельченные листья полностью не пропитались водой.

– Накроем сосуд ладошкой и подождем минуту-другую, – учила хозяйка. Гости послушно выполняли ее инструкции. Затем она долила калебасу горячей водой[28] доверху и вставила серебряную бомбилью[29].

– Выждем еще минутку и пробуем.

Гарин сделал глоток. Вначале питье инженеру показалось безвкусным, но постепенно гамма менялась, появились горечь и терпкость, напоминающие качественный зеленый чай.

Паоло, обхватив длинными пальцами горячую калебасу, томился в ожидании случая наедине приступить к Лари.

Напившись мате, Мак Линней и Ева откланялись. Гарин сквозь широкое окно беседки смотрел, как она уходит по аллее в восхитительной мантии, в которую он сам ее обернул.

Нови встал за спиной инженера.

– С новыми друзьями часто чувствуешь себя лучше, чем со старыми, – сказал он, словно изрекая важную истину.

Петр Петрович оборотился. Паоло, встретив стеклянные глаза Лари, плохо изображавшие притворную любезность, захотелось размозжить маску клоуна, явившуюся пред ним. Он переплел беспокойные персты за спиной:

– В пятницу у меня на яхте намечается приятельская вечеринка, приглашаю вас принять участие в небольшой морской прогулке. Отказ расценивается как личная обида, уважительная причина неявки только одна – mors[30]. – Нови непринужденно растянул тонкие губы. – Мой секретарь свяжется с вами.

 

*       *       *

 

Судьба распорядилась по-своему.

– Сеньор Нови, вам срочная телеграмма из Южной Африки, – вышколенный секретарь поставил поднос с международным бланком.

«Господин генеральный директор, на рудниках происходят серьезные беспорядки среди горняков. Наших сил недостаточно, власти заняли выжидательную позицию. Необходимо ваше экстренное вмешательство, под угрозой выполнение контракта с англичанами. Риттер».

– Поль, срочно готовьте самолет до Йоханнесбурга, вылетаем сегодня. Да, и вот еще что, потрудитесь до нашего отъезда разыскать этого человека. – Паоло левой рукой размашисто надписал имя на листке. – Его знают в заведениях Бока[31].

¶

В среду Гарин распечатал конверт. В левом верхнем углу письма красовался фамильный герб семейства да Нови.

«Глубокоуважаемый мистер Лари!

Обстоятельства сложились таким образом, что я

вынужден без промедления покинуть Буэнос-Айрес.

С сожалением уведомляю Вас, что запланированная

на пятницу встреча не состоится.

С наилучшими пожеланиями,

искренне Ваш, Паоло да Нови».

Инженер сложил из послания бумажный самолетик, запустил его по комнате. «Скатертью дорога, Павлик!»

Затрещал телефон, Гарин снял тяжелую черную трубку:

– У аппарата Лари.

– Добрый день, сеньор Лари, на проводе генерал М.

– Счастлив слышать вас, генерал.

– Вчера я получил ответ из Кордовы[32], вас ожидают на кафедре физики. Обращайтесь напрямую к профессору Юнке.

– Безгранично благодарен вам, генерал.

Петр Петрович взял билет в первом классе до Кордовы. Ночной экспресс, осыпая тихие окрестности снопами искр, уносил инженера вглубь Аргентины.

Гарин под мерный перестук колесных пар окунулся в дремотную подсознательность. Явь и сон попеременно одолевали друг друга, путая мысли, ощущения. Впечатления последних дней расплывались, приобретая нечеткие формы. Впереди натружено закричал локомотив, разгоняя неведомые препятствия.

«Там на Таити

Вдали от событий

Мы будем с тобой

Вдвое-ом…»

¶

       Ева лежала с открытыми глазами. В пустоте ночи ей живо рисовались все новые повороты любовного сюжета, неизбежно приводившее к естественной развязке, но самый экстаз получался выхолощенным, будто она наблюдала ЭТО на простыне экрана плохонького синематографа. Ей же теперь хотелось обвиться вокруг пропитанного колдовскими чарами Лари, вобрать его напряженную горячую плоть в себя.

       Она подскочила с подушки. Упоительно екавшее сердце разгоняло  дыхание, Ева еще никогда прежде не испытывала столь сильного влечения. Отдышавшись, она сжалась калачиком рядом с Мак Линнеем, заливавшимся виртуозными трелями. Сон подступил к ней, когда за окном начало сереть.

       Ева очнулась от неверного забытья, не принесшего полноценного отдыха,  около полудня. Соседа по кровати в зашторенной спальне не оказалось. Она спустилась в столовую, служанка,  такого  же  возраста,  как сама Ева, подала ей  чашечку кофе с маленькой булочкой. Девушки переглянулись, как это делают  одноклассницы,  встречаясь ежедневно в школьной рекриации – в меру приветливо, но без глубокой заинтересованности. 

       Мак Линней, по понятиям Евы, был щедрым господином.  Раз в неделю она могла позволить себе побродить по недорогим, но приличным магазинам, тратя определенную сумму. В парке Колон, недалеко от памятника Колумбу, к ней подошел мальчишка-посыльный:

       – Простите, сеньорита, вы Ева?

       – Да.

       – Вам велено передать записку.

       – От кого?

       – Не знаю.

       Ева присела на лавочку. Она не догадывалась, что за ней из-за постамента памятника открывателю Америки подсматривает пара черных глаз. Девица изучила розовый конвертик – ни имени адресата, ни отправителя. Извлекла содержимое…

       Не отрывая от письма, заполненного неразборчивыми каракулями, растерянного взгляда, Ева понурила голову, подавленная обидой и разочарованием. То, что она с изумлением прочитала, разрушало ее восторженные ожидания, связанные с мьсе Лари.

       Гарин, оберегаемый монументальным укрытием, увидел, как  у девушки подергивались плечи от горестных всхлипываний. Он испытывал прилив печальной нежности, понимая, как глубоко и незаслуженно ранил ее молодое неокрепшее сердечко. Инженеру стало не по себе, не было сомнений в правильности своего поступка, слишком уж явной казалась невозможность иного решения, просто, обычная внутренняя гибкость на короткое время изменила ему. Петр Петрович не относился к тем, для кого эмоции чувствительного мира преобладают над грубой  правдой  бытия,  но  очутившись  в конкретном положении, Гарин смутился. Ему не хотелось отказываться  от  покоренной им девы, но для продвижения к осмысленной им цели  своего существования, требовалась жертва. Выходило, что нужно проявить беспощадность по отношению к предмету своей страсти и к себе самому.

       Гарин, убедившись в адских любовных муках Евы, незаметно слился с серым фоном зимнего парка и на мягких лапах скрылся.

       Он не был свидетелем того, как юная особа вдруг с неожиданным кокетством выгнула спинку, с негодованием отшвырнув от себя комок исписанной бумаги. Ее страдания достигли той грани, за которой началось отрицание самого факта, имевшей место взаимной симпатии между ними. Ее незрелый ум понимал все же, что отношения между полами не могут стоять на месте. Если невозможно движение вперед, значит, они неизбежно возвращаются к исходному нулю. Ева вычеркивала этот неуклюжий эпизод из своей жизни. Она не находила в себе способностей ненавязчиво ждать, пока мужчина снизойдет до ее персоны, закончив свои дела, она жила сегодня и сейчас. Ева отправила сеньора Лари пылиться в запасник, на одну полку с компанией прочих глупых снобов. 

       Краешком платка она аккуратно, так, чтобы не испортить мило подведенных глаз, осушила слезки. Вздохнула. Встала, пошла дальше.

¶

 

«В тишине ночной –

Мы под луной,

Лишь я с тобой,

И ты со мной…»

– Ту-ту-у-у…, – убаюкивал засыпающего Гарина огнедышащий паровоз, пронзая конусом электрического луча ночь над пампасами.

Возможно, он вернется за ней, но теперь не стоит придавать всей этой истории значение. Отягощенный грузом жизненных ошибок, называемых опытом, Петр Петрович знал, что все решится само собой.

Нет, он не может вновь прозябать вдали от событий, пора творить дела!

 

*       *       *

 

На каком-то разухабистом полустанке состав, перепрыгивавший с пути на путь, сильно тряхнуло, Гарин чуть не слетел с дивана.

За окном божий свет добивал остатки сумерек. Инженер выглянул в устланный ковровой дорожкой коридор; из соседних купе покойно струился сон. Возник опрятный предупредительный проводник:

– Сеньору что-нибудь угодно?

– Скоро прибудем?

– Через три часа с минутами.

– Стакан очень крепкого и очень горячего чаю без сахара и две порции коньяку, пожалуйста. – Гарину захотелось вздернуть свои обленившиеся от размеренной глупой жизни нервы.

Петр Петрович заперся, приоткрыл окно. По старой привычке, вывезенной им еще с родины, раскурил натощак сигарету, тяпнул терпкого маслянистого напитка, обжог рот горечью чая.

На столике перед ним лежали два научных журнала, один из Берлина, другой – английский, выписанные им в Буэнос-Айресе. Гарина заинтересовали отчеты лаборатории Ферми. Поразительные результаты опытов с облучением урана  238/92 U  нейтронами наводили на вывод, что тяжелые ядра неустойчивы. Возбужденное при захвате нейтрона тяжелое ядро урана разделяется, в результате, появляется другой элемент таблицы Менделеева – барий, а так же радиоактивные изотопы стронция, иттрия и химически инертного газа криптона или ксенона. Логика анализа подсказывала, что деление урана на осколки должно сопровождаться выделением огромной энергии.

Инженер поставил карандашом жирный крест на полях, отхлебнул остывающий чай, пустил в прокуренное купе поток свежего воздуха, высунулся в окно. На повороте Гарин увидел темный убегающий хвост поезда. Сырой холодный ветер разметал седеющие волосы.

Подъезжали к городу. Ему было приятно нестись мимо скучных домиков, где обыватели заглатывали кофе, торопясь по своим делишкам. Он погружался в ту блаженную безмятежность ученого, которая ставит в тупик простого смертного.

Инженер сошел на прочную станционную платформу, оглянулся на блестевшие рельсы, скрывавшиеся за углом железнодорожной водокачки. «Если принять в расчет, что удельная энергия связи в ядрах атомов элементов из средней части Периодической системы составляет 8,7 МэВ, а для тяжелых ядер – 7,6 МэВ, то при делении ядра урана на два осколка освобождается энергия, равная 1,1 МэВ на один кулон! Это невероятно!» – только что прикуренная сигарета упала под колеса вагона. Гарина вело мощью интеллекта на привокзальную площадь.

Старомодный трамвайчик, тарахтя по мощеной серым булыжником мостовой, потащил Петра Петровича к университету.

¶

– Урхо Лари.

Юнке встал:

– Мне говорили о вас. Где устроились?

– Я прямо с вокзала.

Профессор всмотрелся во вновьприбывшего аспиранта. Выглядел тот довольно плачевно. Утро подчеркивало темные круги под глазами, заметные, несмотря на красноватый загар.

– Вам следует отдохнуть. Поезжайте в отель, выспитесь, а завтра в десять утра жду вас на кафедре. – Голос Юнке сулил снисхождение.

Генерал М., родом из Кордовы, занимая важный государственный пост, сохранял необходимые связи в своем городе. Он без труда (за хорошее вознаграждение) пристроил Лари в местном университете. Гарин, поставив цель – упрочение положения в обществе, решил защитить диссертацию на ученую степень доктора физики вдали от празднолюбопытствующих и просто бездельников.

Петр Петрович снял номер в гостинице средней руки, аскетически обставленной, но чистой, с небольшим количеством постояльцев.

На следующий день, в конце заседания, профессор представлял нового ассистента кафедральному собранию.

– По какому разделу вы желаете защищаться? – спросил немолодой уже приват-доцент, лицо его казалось замкнутым.

– По квантовой оптике.

– Как раз по профилю моей лаборатории, – приват-доцент неожиданно подморгнул инженеру с выражением сочувствия, что не вязалось с его напускной суровостью.

– Отправляйтесь, голубчик, вместе с коллегой Форнером  и приступайте к делу, – постановил профессор.

Гарин выбрал совершенно безопасную, как, впрочем, и не особенно жизненную тему. Его диссертация касалась вопросов изменения спектрального состава излучения некоторых тел по мере перемены их температуры. Ничего нового открывать здесь было не нужно, а собрать необходимый материал для работы не представляло сложности. Подлинно интересовали инженера новейшие работы европейцев в области физики атомного ядра. Таковая информация, по мере ее опубликования, поступала на кафедру, хоть с опозданием, но регулярно.

Первой в его руки попалась статья Ирен и Фредерика Жолио-Кюри. Они обнаружили явление b+ – распада, при котором в отличии от b- – распада, вместо электрона из ядра, кроме электронного нейтрино, вылетает позитрон. Это открытие подтверждало гипотезу нейтрино, предложенную Паули, развитую затем Ферми в теории b – распада. Теперь становилось ясно, что недостающую энергию, разность между максимальной энергией электронов Еbм и фактической, уносят электронные нейтрино[33].

Пристрастие инженера к ядерной физике скоро сделалось секретом Полишинеля, слухи пошли из университетской библиотеки. Мучующиеся от пыли фолиантов, сотрудники книжного хранилища через месяц уловили определенную направленность в требованиях нового аспиранта. За чашкой послеобеденного кофе или в кулуарных беседах слухи, как заразные насекомые, переползали от одного лица к другому, достигнув ушей Эктора Форнера.

– Вы тоже считаете, что за энергией атома будущее?

Перед несокрушимым спокойствием приват-доцента Гарин не стал вилять:

– Я убежден в этом.

– Сейчас почти очевидно строение вещества. Становятся доступными пониманию механизмы процессов внутри ядра, но как научиться самим влиять на эти процессы, как добыть скрытую от нас энергию?

– Да, это действительно первоочередные задачи, – Гарин расстегнул мокрый макинтош. – Но меня волнует несколько иное, побочное, так сказать, обстоятельство. Чем больше я занимаюсь ядерной энергией, тем парадоксальней становятся мои представления о мироздании. Получается, что частицы, не имеющие ни заряда, ни массы, то есть, другими словами частицы НИЧЕГО – пустота – обладают энергией. Следовательно, сама пустота и есть энергия? Значит, мы, прочие материальные объекты, на самом деле, сотканы из НИЧЕГО или из энергонасыщенной пустоты.

Форнер, застывший с пиджаком, перекинутым через руку, осознал незаурядные достоинства этого человека, отрывшиеся  в столь неожиданной обмолвке. Он рискнул пригласить аспиранта к себе на ужин.

 

*       *       *

 

Атмосфера скромного одноэтажного домика, где проживал Форнер, указывала на холостяцкое существование хозяина.

– Я старый сухарь – знаю только свои цветы и науку, – Форнер принял от Гарина мягкую шляпу с широкими полями.

– Вы увлекаетесь флористикой?

– Мои цветы – предмет гордости. Сейчас не сезон, но я могу продемонстрировать вам кое-что в своей маленькой оранжерее.

Ученые прошли гостиную, оклеенную блеклыми обоями, свернули в тесный проход и через небольшой тамбур попали в застекленное пространство помещения площадью не более пятидесяти квадратных метров. На искусственных плантациях, с геометрической четкостью произростали ирисы, коричневые тюльпаны, настурции.

– Вы представить себе не можете, как я переживаю, если мои питомцы заболевают какой-нибудь фитофторой или септорией. Заботы об их благополучии отнимают у меня уйму времени.

Все браки Эктора закончились по-разному: один вдовством, второй скандалом, третий тихим расставанием. Детей не было. Родственники редко навещали стареющего приват-доцента. С людьми, помимо работы, он сходился неохотно; немые цветы укрепляли в нем жизненный стоицизм.

Налюбовавшись вдоволь выпестованными заботливыми руками Форнера растениями, Гарин и Эктор направились в столовую. Обеденный стол был сервирован на двоих.

Они ели яичницу с ветчиной и вафли, запивая легоньким винцом.

– Если вы серьезно намерены заниматься физикой атомного ядра, вам, Лари, следует стремиться в страны, обладающими бо¢льшими материальными возможностями, чем Аргентина.  Потом. Местная научная общественность пока не способна подступиться к такой проблеме.

– У вас есть свои соображения?

– Так, ничем не обоснованные догадки.

Гарин долил остатки вина по бокалам.

– В ядрах атомов элементов, расположенных в середине Периодической таблицы число нейтронов примерно равно числу протонов, а тяжелые ядра более перегружены нейтронами. Из этого факта apriori[34] следует два  вывода. Во-первых, осколки деления в момент своего образования обладают избытком нейтронов над протонами, при этом наблюдается b-радиоактивность. Во-вторых, число нейтронов, образовавшихся в актах деления, может быть различным, значит, процесс деления ядер сопровождается размножением нейтронов.

– Избыточные нейтроны способны возбуждать вещество вокруг радиоактивного участка, – продолжил логическую цепь инженер.

Форнер набивал трубку душистым табаком:

– Что вы думаете, каким образом человечество распорядится огромной энергией атомного ядра, если все же удастся извлечь ее наружу, во благо или во зло?

– Вы точно знаете, что есть благо, а что нет?

– Я католик.

– Исчерпывающий ответ, Форнер. Испытаем его неколебимость, вспомним Святое писание: «Бог искушал Авраама и сказал ему: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака. Пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение, во славу Мою.

Авраам встал рано утром. Наколол дров для костра. Оседлал осла своего, взял с собою двоих служек. Позвал Исаака, сына своего. Тронулись в путь.

На третий день Авраам возвел очи. Увидел то место. Гора перед ними[35].

Авраам слез с осла. Приказал отрокам остаться с животными здесь. Возложил на сына своего Исаака дрова для сожжения его. Взял в руки горящий факел и нож. Пошли оба вместе.

– Отец мой!

– Я сын мой.

– В руках твоих огонь, на спине моей дрова, где же агнец для всесожжения?

– Бог усмотрит Себе агнца, сын мой.

И шли далее оба вместе.

Пришли на то место. Авраам разложил дрова. Связал сына своего, единственного, Исаака. Положил его на жертвенник поверх дров. Простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего.

Но ангел Господень воззвал к нему с неба:

– Авраам! Не поднимай руки твоей на отрока, ибо теперь Я знаю что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего единственного для Меня»[36]. С позиции человеческой поступок Авраама ужасен. С позиции Бога? Страх перед Ним, перед Его праведным Гневом должны быть сильнее, нежели любовь к ближнему – таков смысл этой истории. Стержень в вере – не понимание Бога, а Страх перед Ним. Людям не дано знать, что хорошо, а что плохо по Его Замыслу. Он знает. Он устанавливает Правила. Люди считают многие Его установления неудобными, жестокими, устаревшими. Мы постоянно изменяем их под себя, покушаемся на Его Право. Тогда Господь находит способы наказать нас за своеволие с еще большей убедительностью, чем прежде – через нас самих же, через человеческие деяния.

Тяжелые клубы трубочного дыма заволокли столовую.

– Мы – ученые, становимся инструментом его Промысла, – как будто с высоты накатил голос Форнера.

Гарин задержался на его, преображающейся на глазах внешности. Исчезла приземленная обыкновенность, инженер поймал себя на мысли, что, пожалуй,  не знал никого, кто выглядел бы внушительнее. Грива льва, окладистая борода обрамляли спокойный лик приват-доцента, наполненный каким-то внутренним светом, придавая ему настойчивость и волю, незаметные прежде. Кольца дыма нимбом зависли над его головой. Гарин неожиданно открыл в Форнере притягательное обаяние большой личности.

Петр стушевался:

– Слишком смелое предположение.

– Ничуть. Наш век, это век мысли. Внешние обстоятельства, кажется, говорят об обратном – с трибуны к аплодирующей на свою беду публике, попеременно с успехом взывают требовательные баритоны и лающие голоса политиканов, но важнейшие, качественные изменения происходят без шумихи, за счет энергии мысли, прежде всего научной. Ученым требуется больше, чем раньше здравого смысла и умения верно оценить себя, свое место в историческом процессе.

Декорации за окном менялись.

– Пойдемте спать. Я постелю вам в гостиной, – Эктор зевнул по-домашнему, забыв о солидности.

 

*       *       *

 

После сближения с Форнером, Гарин заметил, как изменилось к нему отношение в лаборатории и на кафедре. Раньше, вся эта мелюзга: лаборантишки, ассистенты, мечтающие о степени бакалавра, как бы, не замечали его присутствия. Теперь в лаборатории вокруг инженера всякий раз поднималась преувеличенная суета. Сотрудники наперегонки здоровались с Гариным, ловили случай вступить с ним в разговор, всячески пытались угодить и подсобить.

19 ноября кафедра широко отмечала шестидесятилетний юбилей своего заведующего, профессора Юнке. Помимо кафедральных присутствовал весь научный и профессорско-преподавательский состав университета. Ректор,  простуженным голосом долго, водя пальцем по бумажке, перечислял достоинства и заслуги чествуемого. Хвалебные речи в главной аудитории настолько затянулись, что соседи слева от Гарина стали откровенно прикладываться к фляжке с бренди, передавая ее по кругу.

Когда умолк последний поздравитель, в очередной раз до слез растрогав юбиляра, и отгремели уже не слишком дружные овации, от кафедры был предложен  фуршет.

Гарин хотел незаметно улизнуть через боковую дверь, но к нему прилип, исторгая щенячую радость, аспирант из лаборатории электротехники. Стараясь изъясняться новейшим американским сленгом, насколько это возможно применительно к физике, он навязал инженеру дурацкую беседу. Вдвойне нелепую от того, что  аспирант сам не вполне владел сутью предложенной им темы. Петр Петрович долго крепился, но постепенно металл все более сгущался в его голосе:

– Я хотел бы получить причитающийся мне гонорар.

– За что? – обалдело отпрянул в сторону электротехник.

– За пятнадцать минут нашего очаровательного общения я выдал вам столько идей, что вы всей лабораторией не сможете переварить их в последующие пятнадцать лет.

– Коллега Лари, – позвал инженера Форнер. – У меня к вам предложение.

– Деловое?

– Увы. Не хотите ли сыграть партию другую на бильярде?

– Все, что угодно, если при этом можно выпить кружку доброго пива и съесть чего-нибудь из европейской кухни.

¶

– Вы сумели впутаться в сложное переплетение жизней и страстей, – Эктор пихнул кием шар. Костяной мячик, не задев собратьев, застрял в устье лузы, приват-доцент играл дурно. – На вас теперь определенная доля ответственности.

– Я постарался внушить ей отвращение к себе.

– Каков результат?

– Я видел ее мучения, бедняжка.

– Что чувствуете вы?

– Странная, если не сказать, патологическая завязка всей этой истории, и ее насильственный финал оставили во мне неприятный осадок.       Больше того, она является мне, разрушая душевное спокойствие, сковывая творческие силы. И вот я уже досадую на себя за то, что не могу избавиться от ее изнурительного незримого присутствия. Я подозреваю, что попал в настоящий заколдованный круг.

– Как человек, терпевший серьезные поражения на амурном фронте, не осмелюсь давать вам какие-либо советы, но ни вы, ни она не должны страдать, если любите.

– Любовь, страсть…, если только допустить послабление, слащавая дребедень способна загасить пылающий светильник мысли, я не имею право на воздыхания.

¶

Гарина разбудил траурный марш за окном. Впереди процессии шестеро кряжестых мужчин несли на плечах открытый гроб. Лицо покойного, влекомого вперед ногами на кладбище, выглядело свежим, даже бодрым. Очередной шедевр доктора Педро Ара[37].

Гарин сделал стойку на голове, выпил кофе со сливками. Образ Евы последнюю неделю не посещал его, и он чувствовал себя превосходно. Петр Петрович находился в зените внутренней жизни. Он легко подчинялся несложной регламентации быта и научных занятий. Диссертация закончена, теперь Гарин отдыхал здесь, готовясь к новым испытаниям.

Инженер прошмыгнул мимо конторки, где клевал носом пожилой швейцар в потертой ливрее, отправился слоняться по улицам Кордовы. В городском парке он присел на минутку, любуясь разлетающимися хрустальными брызгами фонтана. Любопытный молодой пес подбежал прямо к Гарину, положил свою мохнатую морду на колени, ткнул мокрым пятачком в живот, требуя участия. Гарин, не снимая перчатки, погладил собачью голову, стал ворошить шерсть за ухом. «Животное ищет ласки и так просто получает ее от первого встречного. Нет, оно выбрало из десятка полусонных зевак именно меня. Неужели, я свалял дурака? Безусловно, ей свойственна эксцентричность, но это и привлекает меня в ней»,- Петр Петрович понял, что ему трудно, пожалуй, невозможно лишить себя удовольствия думать о Еве. Конечно, ему хотелось, чтобы рядом не маячила чья-либо тень, чтобы она была девушкой из ниоткуда, как сам он.

Эту ночь инженер не мог уснуть, слушал, как движется время. Гарин устал ворочаться, сел на низкий подоконник. Его товарищ месяц бледный изливал фосфорный свет. Окруженный тишиной, инженер смотрел в чью-то гостиную напротив, освещенную уличным фонарем. Обнаженная незнакомка, украшенная великолепной пенящейся копной, заслонила проем окна.

– Буэнас ночес, сеньорита, – прошептал инженер по-русски.

¶

Незадолго до Рождества Гарину присвоили ученую степень доктора физики, игнорируя факт отсутстивия у соискателя степени бакалавра. Что делать, у профессора Юнке рос непутевый сын. Профессорский отпрыск наделал массу карточных долгов в столице, гаринская премия подвернулась Юнке-старшему очень кстати.

Поездка по железной дороге может обернуться наказанием мучительной скукой, бесконечной пыткой в обществе хамоватых назойливых попутчиков или забавным приключением, все зависит от обстоятельств и настроения пассажира.        Доктор физики Урхо Лари робел. При мысли, что ему скоро доведется встретиться с Евой, он ощущал свинцовую гирю внутри. Всю ночь до Буэнос-Айреса инженер продремал под действием люминала. Корчась в синтетическом эрзац-сне, Гарин заново переживал недавнее, рисовавшееся яркими мазками миражей: волосы Виктории, разбросанные по куньему меху обивки автомобиля, профиль ее зардевшегося лица, слегка закушенная влажным зубом губа, длинные сомкнутые подрагивающие в такт ресницы… – волнующие звуки любовной мелодии; теперь другой крупный план – Гарин в танце отстраняет от себя полуобнаженную, полыхающую Еву, но не в силах отринуть протянутую к нему фарфоровую руку, подает девушке, напоенную доверчивым ожиданием, свою десницу, их пальцы переплетаются в связующие узелки.

После таких волнующих галлюцинаций нет места трусливым сомнениям.

 

*       *       *

 

Ева испытывала истинное наслаждение, совершая длительные прогулки по женским магазинам, она получала эстетическое удовольствие, скрупулезно изучая заманчивые витрины с их блестящим содержимым. Туалеты были ее слабостью. Порой, она мечтала о времени, когда сможет менять наряды каждый день, но пока, Ева приобретала белье или обувь, обдумывая покупку с точки зрения выгодности размещения своего куцего капитала.

Девушка пересекла суетную торговую Авенида де Майо, держа путь во французскую галантерею. После получаса примерок, придирок, шумного самолюбования, она накупила пестрых бус, тут же украсившись ими. Да, приятно тратить деньги солнечным днем в большом городе, радостно чувствовать свое молодое энергичное тело, уверенно ходить, наблюдая в поведении встречных мужчин реакцию на свою привлекательность.

Ева вскочила в автобус, чей маршрут проходил мимо дома, где она проживала на содержании Мак Линнея.

Буэнос-Айрес преображался на глазах. Прямоугольная сеть улиц города активно застраивалась пышными многоэтажными зданиями эклектической постройки. В них непременно должно благоденствовать нескончаемое счастье бытия.

Консьержа на месте не оказалось, лифт притаился на верхнем этаже. Ева, перепрыгивая через ступеньку, взбежала в бельэтаж. В прихожей она бросила сумочку, поднялась в спальню с плотно зашторенными окнами…

Ее оглушило как от удара. Под люстрой тюфяком покачивалось тело Мак Линнея, затянутое расшитым персидским халатом. Синее лицо его с выпученными глазами и перекошенным ртом казалось грубым, даже злым. Под носом кляпом торчали наусники.

Ева присела на ложе. Пальцы непроизвольно скользили по гладкой материи покрывала, вычерчивая бессмысленные иероглифы, верные знаки ступора. Очнувшись, Ева спустилась вниз, достала вместительный дорожный чемодан, наполнила его вещами из платяного шкафа, не разбирая, мужские они или женские.

Она брела по движущемуся городу, тесному от человеческих лиц, изнуренных заботами, волоча неудобную поклажу. На вокзале Онсе Ева сиротливо вошла в пустынный в этот час бар. Проглотила рюмку джина, не притронувшись к бокалу с лимонным соком. Вдогонку выпила еще. Думалось туго, пары алкоголя перемешивали важное со второстепенными деталями. Ева решила, что проведет здесь весь день, будет пить, есть, пока хмель не вышибит ужасные переживания, а потом…

Бывалый бармен предложил сигарету, пытаясь вступить с ней в разговор. Девица машинально закурила, отвечала раздраженно, невпопад – от пережитого стресса у нее раньше срока начиналось женское нездоровье. В сумрачный бар, отравленный никотином, где одиноко маячил женский силуэт, служебным ветерком надуло двоих полицейских. Один из стражей порядка, приглядевшись к молодой особе, неодобрительно покачал головой. Девушка, предупреждая нежелательные осложнения, удалилась под мутный от копоти стеклянный свод вокзала. Она скинула шляпку – золото волос осыпалось на плечи. Ева подошла к перрону:

– Полковник, вы ждете не меня? – искусительница намеренно встряхнула головой, отбрасывая прядь, косо, упавшую на лоб, предлагая бесхитростный вопрос подтянутому строгому офицеру в высокой форменной фуражке.

Доминго взял под козырек:

– Всему свое время, сеньорита.

Она прочла отеческое участие в его глазах, и это шокировало ее:

– Наверное, я кажусь вам ничтожеством?

– Ты, как оброненная гвоздика, – от слащавой сентиментальности своих слов, сорвавшихся с языка, военного покоробило. Он  резко исполнил строевой артикул «кругом», уверенно зачеканил начищенными до блеска сапогами прочь. Еве хотелось броситься вслед, прилепиться к фалдам его спасительного мундира, но она так и стояла с распущенными волосами, неподвижно струящимися вдоль спины.

«Моя пора придет, вот увидите».

 

*       *       *

 

– Как он умер?

– Его нашли повешенным в своей спальне, – М. не переставал хрустеть новенькими пахнувшими краской банкнотами, пересчитывая пачку, переданную Гариным в оплату за свой аргентинский паспорт.

– Повешен или повесился сам?

– Следов насилия на теле не обнаружено, беспорядка в помещении нет, хотя некоторые странности все же есть. – Генерал вложил деньги в шкатулку.

– Что-нибудь похищено?

– А, какая-то ерунда, пропала пара брюк, пиджак и бумажник, надо пологать, с незначительной суммой.

– Если подозревать убийство, то мотив – ограбление? И кто подозреваемые?

– Подозреваемых как раз много: его содержанка, служанка и консьерж – все они вдруг исчезли после происшествия. Мотив примитивного ограбления – ложный ход. Я предполагаю, что причина этого случая более глубокая.

– Надеюсь, это не связано с государственной тайной?

– Как  знать. Мне известно, только  сугубо между нами, на следствие надавил один из членов Военного комитета[38], после чего дела нет, а есть суицид.

¶

– Где Ева? – Гарин положил перед хозяином кабачка сотню песо.

– Не припоминаю, о ком вы спрашиваете.

Инженер вынул из-за пазухи «смит и вессон», ткнул коротким стволом в нос несговорчивому ресторатору.

– Лучшее средство от амнезии, – Гарин взвел нагретый поясницей курок. – Где она?

Трактирщик, оценив злодейские ухватки посетителя, ответил. Прикрыв  отход залпом отборной брани, инженер покинул увеселительное заведение, имея более точный адрес возлюбленной.

Гарин завел обшарпанный «бьюик», взятый напрокат по случаю посещения районов, где на каждом углу у вас норовят обчистить карманы и куда заезжать на хорошей машине небезопасно. Он полчаса метался по предпортовым кварталам, старательно объезжая бойких девушек известной профессии, запускавших в него знойные стрелы, подкрепляемые зазывающими телодвижениями. Инженер задерживался на больших перекрестках, выспрашивая у прохожих местечко «Сайгон».  Машина тут же облеплялась стаей зевак и оборванцев, радостно тараторивших и возбужденно указывающих руками в разные стороны. Гарину изрядно надоел этот кавардак, он притормозил возле озорной девчонки, подозвал ее рукой:

– Садись, покажешь мне, где «Сайгон». Я плачу за услугу.

Через три минуты они оказались в нужном месте. Гарин отсчитал горсть звонких монет и был вознагражден за щедрость томным взглядом.

– Больше сеньор ничего не хочет? – шалунья ласково заулыбалась.

– Нет, – он благодушно погрозил ей пальцем из автомобиля.

«Сайгоном»  оказалась  небольшая  кофейня,  насквозь  пропитанная  духами «бразильского золота», испарениями от любителей более крепких напитков;  молодцов, часами просиживающих над душистой чашкой и сотрясающих пряный воздух неуемными политическими спорами; привычных для таких мест перешептывающихся типов, втихую обделывающих сомнительные делишки; угрюмых ухарей, примечающих исподлобья входящих и выходящих.

Инженеру был нужен некто по кличке «Чилиец». Им представился на редкость противный тип с выражением лица жестким, как дюраль. Он мимоходом выслушал Гарина.

– Мне начхать, – сутенер сердито стряхнул с плеча ладонь Петра Петровича.

– Ты не понял меня, я хочу выкупить ее у тебя насовсем, назови сумму.

Разговор зашел о выгодной сделке, Чилиец приободрился, глаза заблестели. Они основательно поторговались, прежде чем ударить по рукам.

Гарин поехал туда, где, казалось бы, уже не существовало никакой жизни. Он  оставил  машину  у  остова  развалившейся  трущобы,  направился  по  тропинке, кружившей вокруг покосившегося забора. Инженера жгло нетерпенье, но он сдерживал шаги. Навстречу попался пожилой развратник с крашенными хной усами. Гарин толкнул гнилую калитку, во дворе облупившегося двухэтажного дома его, вопя площадным голосом, проводила старая карга.

Поверженная судьбиной Ева пребывала в сонном безучастном к окружающей обстановке состоянии. Она сидела в темноте комнаты, в которой витало безразличие к человеческой личности. В голове ее роились мрачные мысли, она настойчиво искала способ познать ту секретную силу, что питает независимость, способность к творчеству или умение идти напролом. И не было видно простого выхода.

Ее одиночество вновь прервалось, когда девушке меньше всего хотелось кого-либо встречать. Ева привычным движением успела оправить измятую простыню на скрипучей кровати.

Попав из солнечного дня в затхлый полумрак, Гарин на секунду ослеп. Ева сидела в хромом кресле, нагнувшись в распахнутом халатике к стопам, поправляя кое-где педикюр; оказавшись даже в неэстетичном ракурсе, она все равно была соблазнительна. Сердце инженера билось в горле, чуя близость ее тела, он уловил естественный масляный аромат солнечно-желтых волос. Казалось, девушка услышала гулкий набат гаринского нутра, она тотчас пошевелилась. Ева смотрела на инженера снизу вверх. Смотрела так, как будто он прокаженный. Петр Петрович шмыгнул носом.

– Браво, браво, мсье Лари. Какая честь. Вы изменились. Посолиднели, что ли, – голос прелестницы звучал неприветливо, на язык ей просились желчные недобрые слова, она затаила их.

– Ева, я, возможно, виноват перед тобой, прошу, забудь, что я писал, это глупая шутка.

Ева, от природы обделенная чувством юмора, отвернулась от бедного Гарина, она твердо знала, что нужно ему для услады.

– Время идет, – она легла, прикрыв глаза, стремясь этим обособиться от инженера, оградить свой мир.

Под звон и стон терзаемой в соседнем номере гитары, Гарин, все более входя во вкус, присосался к гуттаперчивым прелестям, не обретая усыпляющего насыщения. Насмешливая улыбка не сходила с ее приоткрытых губ… Слияние их существ совершалось в условиях, где другие человеческие связи не имеют значения.

Невидимые минуты приближали окончание их свидания, Ева выразительно глянула на будильник.

– Хочешь сказать, что мой визит закончен? – Петр Петрович высился над ней, как скала, о которою она только что потерпела крушение.

– Вещи принадлежат тем, кто платит за них.

– Ты считаешь себя предметом, коим можно владеть?

Вопрос безответно повис между ними.

– Ты убила Мак Линнея? – ошпарил ее Гарин.

– Нет, зачем мне?

– Пропали ценности, полиция уверена, что твоих рук дело.

Девушка забилась в подушку, словно растерявшееся преследуемое животное.

– Это не я, не я, – мямлила Ева, прикрывая лицо исхудалыми пальчиками.

Инженер сорвал пыльную тряпку с окна, выходившего в узкий грязный двор. Солнечный зайчик прыгнул Еве на прозрачные руки. На Гарина повеяло от ее затравленной фигурки всем, что есть хорошего в заплутавшей юности: трепетностью, простодушной нерасчетливостью, еще детской наивностью, домашним молоком.

– Ева, хватит хождений по рукам в поисках пропитания, я забираю тебя с собой.

– Опять скверная шутка? – в ее голосе сквозили надежда и опасение.

– На этот раз все серьезно. С Чилийцем я уже решил вопрос, – сказал он, немножко рисуясь перед ней. На самом деле инженер понимал, что сейчас в его жизни происходит крутой перелом, может быть, то была дань, которую он платил  несовершившемуся, в Гарине ворочался кто-то другой, кто не вязался с ним прежним.

– Теперь ты мой хозяин? – Евины глаза были переполнены презрением.

– Не только хозяин, но и заботливый наставник.

Ева демонически захохотала.

Теплый ветер откуда-то, очень издалека донес обрывок танцевального такта.

– Собирайся, пойдем отсюда. И ничего не бойся – со мной тебя никто не тронет.

Наступило молчание. Ева встала с койки, расчесала волосы, затерла румянами, помадой и тушью заплаканное усталое лицо, воинственно натянула платье.

– Накорми меня, – первое, что услышал Гарин от Евы в ее новом качестве своей подопечной.

Они заскочили в ближайшую попутную забегаловку. Ева голодная и злая поглощала бутерброды с колбасой и сыром, запивая сухомятку фруктовым морсом. Инженер, чтобы как-то  упрочить союз, начал непринужденно болтать, но ей было понятно, что таким образом Урхо пытается вернуть самоуважение, самоутвердиться.

Дотошные завсегдатаи за соседним столом плотоядно косились на эдакую славненькую штучку. Ева, отложив пищу, так их отчихвостила, что они, устыженные, толкая друг друга, выкатились из предприятия общественного питания.  Гарин,  наблюдая  за  своей  разбуянившейся  пигалицей,  трясся  от смеха.

– Маленькая злюка, за словом в карман не полезешь! – говорил он, все еще захлебываясь веселыми спазмами.

Вечером Петр Петрович пригласил Еву на романтическое рандеву, по телефону забронировал отдельный кабинет в дорогом ресторане, открывшемся недалеко от Пласа Сан-Мартин.

В фойе им попалось несколько знакомых благочестивых физиономий, немедленно принявшихся обсуждать парочку оглушительным шепотом. Незаметный официант зажег свечу на столе, подал огромное меню. В щелку между  шторками  Ева  разглядывала  с  десяток  модно  разодетых  дуэтов,  неумело скребущих паркет сложными фигурами под звуки оркестра. Гарин сделал заказ, изобилующий спиртным. Он полагал, что такой прием поможет  сломить ее внутреннее сопротивление, отчуждавшее их. Отменная пища, вкупе с горячительными напитками, постепенно отворачивали шурупы ледяного футляра, внутри коего пряталась обнажающаяся душа избранницы. Еву начал покорять его неподдельный пыл  и  щедрость,  возникал  мерный  гул  желания. Гарин,  находясь  в  ударе,  казался  себе  просто  неотразимым:

– … Понимаешь,  нам,  героям,  нужно  постоянно  упражняться,  блюсти  свою  форму,  ибо,  когда  представится  возможность  проявить  себя  в  больших  масштабах, мы должны быть готовы. Для этого требуется  полная  самоотдача…

– Твой разум исследует пустые дали, ты упускаешь счастье сегодняшнего дня. Кружится голова, мне нужен глоток свежего воздуха, – она ухитрилась высвободиться из его пьяных объятий, ничего не опрокинув.

Центр города полыхал огнями разноцветной рекламы. Гарин любовался ее лицом, казавшимся бледным в свете искусственной зари, два провала зияли на щеках вместо дневного румянца.

– Ева, поедем в ночное.

– Как скажешь, – ее слова прозвучали косвенным укором его нечистой совести.

¶

Они пробудились вдвоем в его номере, когда синее небо вплотную подступило к распахнутому окну. Гарин почувствовал тяжесть; молодое влажное туловище придавило ему грудную клетку. Бессвязные, но яркие воспоминания вторгались в сознание, восстанавливая эпизоды фантасмагории прошедшей ночи: они в прохладе парка 3 Февраля, лежа на газоне, изучают звездную  карту  неба,  одни,  среди кустов, наслаждаются панорамой вселенной.

– Ева, загадывай желание – падает звезда!

Позже в кабаре у ипподрома: заносчивый и несимпатичный дирижер-негр; пляшущие подносы официантов; мышцы ног, напрягшиеся в судороге чарльстона.

Инженер принудил свое непокорное тело подняться, включил вентилятор, кряхтя, отправился в ванную комнату.

 

*       *       *

 

– Хочу стать актрисой.

Гарин услышал в Евином заявлении хорошо знакомые ему требовательные интонации. Стараясь сберечь только что оттаившие чувства, он не рисковал перечить деве и широко распахивал свой кошелек, чтобы ублажить любовницу. Иногда инженера смущало, что их положение уподобляется взаимоотношениям взыскательного начальника с безропотным подчиненным. Он не гневался на нее, но сам себе становился невыносимо противен за то, что так бесхребетно позволял ей вить из себя веревки. Новый, недавно родившийся Гарин был отвратителен его предшественнику.

Инженер через проныру Парса вышел на Барлетту и Пасано[39].

– Хорошо, приводите свою красотку, устрою ей просмотр в «Одеоне»[40], – пообещал один из драматургов.

На экзамен собралось четверо судей. Гарин выбрал место во втором ряду партера, чтобы восхищаться со стороны, как зритель.

Ева вышла на сцену, принаряженная в светлый костюм полумужского покроя.

– Пожалуйста, начинайте.

После этой реплики Ева потеряла свою повседневную гибкую естественность, как-то отекла.  Ее немного надтреснутый голос неприятно распространялся по пустой пасти зрительного зала. Претендентка источала преувеличенное возбуждение, неоправданно самоуверенно двигалась. Неземную страсть она изображала, избыточно волнуя грудь, при этом глупо закатывая глаза к потолочной лепнине.

Члены комиссии переглянулись, им не терпелось покончить с обременительным занятием.

Евино представление подходило к концу, она отступала все дальше вглубь сцены, одна рука прижата к груди, другая протянула вперед, наконец, исполнительница исчезла за кулисой.

Гарину, не искушенному в премудростях Мельпомены, все же сделалось стыдно за нелепую, лишенную всякого таланта игру подруги.

При всем желании, жюри не могло предложить ей утешения.

– Ну, как я? – спросила конкурсантка, срывающееся дыхание раскрывало ее волнение.

– Милочка, мой совет – это не ваша стезя. Не тратьте сил понапрасну, попробуйте себя в другом амплуа. Вы так молоды, – председательствующий добродушно потрепал Еву по щеке.

Инженер, увидев столь фривольное обращение, позеленел от злости.

Из театра оба ехали опечаленные. В Еве все бунтовало против несправедливого, по ее мнению, приговора. Гарин неоднократно пытался заговорить с ней, но у душечки вдруг становились слепыми глазки – вроде говорит с ним, а сама витает где-то далеко. Он положил ее ладошку, сжатую в кулачек, себе на колено:

– Не горюй, я что-нибудь придумаю. Ты – великая актриса, твоей обожающей аудиторией будут миллионы.

Ложь во спасение подействовала, как всегда, безотказно – кулачек разжался, Ева выдавила подобие улыбки. Гарин понял, как сильно любит ее, если только что готов был купить для нее весь этот балаган вместе с худруками и пожарными.

¶

Их совместная жизнь только набирала обороты, но Ева ощущала, что всякий день, проведенный с Лари вдвоем, кажется ей долгим. Она чувствовала себя с ним неуютно, заметно оживая в его отсутствии, но на расточительные забавы, устраиваемые им специально, чтобы расшевелить их стоячую жизнь, всегда охотно откликалась.

Гарин же находился в состоянии душевного умиления. Он пестовал чудесные иллюзии, что Ева является единственным источником радости. Порой инженер словно пробуждался и тогда всерьез задумывался о мерах, которые следует ему предпринять, чтобы уберечь свой рассудок от приторного наваждения.

После завтрака, смешанного с любовными утехами, на них нашла полуденная меланхолия. Вентилятор исправно гонял струи горячего воздуха под потолком, не освежая комнату. Девица села на низкий пуфик перед зеркалом, взяла гребешок:

– Чем займемся сегодня, милый?

По правде сказать, Гарину не хотелось покидать «тепленькое» лежбище. Он достал из-под подушки пижаму канареечного цвета:

– Поедем на пляж?

– Пойдем лучше в кино.

Посещение кинотеатров, после магазинов, являлось любимым Евиным аттракционом. На прошлой неделе они смотрели новейший аргентинский фильм «Северный ветер», Петр Петрович сладко вздремнул под него.

Гарин развернул газету, печатавшую репертуар кинозалов. Он выбрал премьеру картин Лени Рифеншталь «Триумф воли» и «Олимпия»[41].

Швейцар, давно прикормленный щедрыми чаевыми, живо подозвал такси. Машина доставила их на проспект, запекшийся под нещадным февральским солнцем, густое облако выхлопных газов усиливало жаркую духоту.

Дневной сеанс собрал немногих. Дюжина, жавшихся друг к дружке влюбленных, довольных дешевизной развлечения, да когорта фашиствующей молодежи заняли меньше половины зала.

«Триумф воли» скоро наскучил Гарину. Усатый фюрер чванливо разгуливал между однообразно самоотверженных шеренг эсэсовцев, увенчанных доблестью обреченных. «Такой таракан обязательно завалит дело, погубит вас, спесивые остолопы, и поделом, выбор вождей сокровенное таинство, лакмус народной души», – Петр Петрович лизнул обжигающий холод мороженого, подкрепляя его сахаристостью высокомудрость умозаключения. Еву тщеславная бравада нарцисса увлекла. Она, болтая ногами, давясь сладкой ватой на палочке, примеряла на себя фасоны диктатора.

Второй фильм, освещавший берлинскую Олимпиаду, тревожил нервы гармонией человеческих тел, необыкновенными перевоплощениями спортсменов в мифологических богов, изумительной пластикой движений.

¶

Наребячившись досыта в вечернем море, Гарин и Ева провожали прожитый день ужином в летнем ресторанчике на берегу залива Ла-Плата. Оглушенные трелями цикад, они разглядывали огни движущихся под бело-голубой луной кораблей.

Перед сном инженер поставил на плетеный столик коробку, наполненную бочонками лото.

– О чем ты задумалась? Двадцать три.

Его любовь подняла головку, наполовину освещаемую настольной лампой:

– Если бы я могла снимать фильмы,  как  эта  Лени,  то  выбрала   сюжеты  о самых известных женщинах всех времен и народов и сама играла их роли.

Музыка южной ночи обволакивала их разморенные организмы, разбросанные в шезлонгах на широкой террасе номера.

– Сорок один.

– Мой.

– Киношные лавры не дают тебе покоя. Семнадцать.

– Ты надеешься, что я всю жизнь проведу с тобой взаперти?

Гарина резанул неприятный обертон ее фразы.

– У тебя есть другая альтернатива помойки? Пятьдесят два. – Он раздраженно шлепнул бочонком по своей карточке.

Ева убрала лицо от света, ее вновь оттолкнуло от этого самовлюбленного черствого павиана.

– Пятьдесят два, мой, – куртизанка закрыла число в глянцевой картонке пустышкой. – Провидение поможет мне.

– Да, Проведение благоволит дуракам и новичкам. Один.

Девушка замкнулась панцирем, ушла в себя. Инженер понял, что проявил неделикатность:

– Завтра я отвезу тебя к Барлетте.

– Зачем? – спросила она скорее механически, чем из любопытства.

– Его приятель набирает класс актерского мастерства, будешь брать уроки?

– Да.

¶

Ева спешила, движение любило ее. Резкими шажками, протыкая тонкими каблучками расплавленный асфальт, девушка стремилась на занятия.

Группа слушателей подобралась молодая, из незнакомцев. В ожидании маэстро неопытные трагики и комики испытывали неловкость в общении, затрудняясь расширить скудный набор тем для совместного обсуждения.

Учитель, рассматривая молодежь из суфлерской будки, сразу подметил эту скованность.

Влетела восторженная Ева. Чуть отдышавшись, она уверенно подхватила погибающий разговор, от нее искрилась энергия, даже, пожалуй, избыточная, заставлявшая юнцов подчиняться ее давлению. На глазах Ева становилась для них авторитетом, в считанные минуты сплачивая прежде разрозненных индивидуумов в стаю, где она – лидер, действовала как катализатор, заставляя других особей проявляться и занимать свою, единственно возможную для них нишу в человеческом прайде.

«Какой славный материал, хотя еще очень сырой», – подвел итог своих первых впечатлений Мастер.

– Довольно, лицедеи, зрите на меня! – вырвался бас из-под подмостков.

Все обернулись. Запах серы. Тишина.

 

*       *       *

 

Ева вышла из тени помпезной ратуши. Свет, упав на ее солнечное чело, возликовал, она понесла ослепительный кокошник с собой через пространство площади…

– Все в порядке, вы не ранены? – над невнимательной пешеходкой из кольца сгрудившихся свидетелей происшествия нависал шофер огромного черного лимузина. Ева увидела свое отражение в его зрачках.

Она села без посторонней помощи:

– Не знаю.

– Везите ее в больницу, у нее может быть шок!

– Вызовете неотложку! – вопили зрители.

– Разойдитесь. Сеньорита, вам где-то больно? – спросил пассажир машины, его внешний вид не оставлял сомнений в отношении респектабельности господина, познающего жизнь с ее приятной стороны.

– Нет.

– Пойдемте, я отвезу вас домой.

Пострадавшую подняли на ноги, отряхнули. Она села в автомобиль.

Прошла неделя. Около здания, где начинающие чаплины и гарбо упорно шлифовали свое мастерство, как обычно, дежурил «ролс-ройс». Сокурсники знали – стерегли Еву.

Шикарный экипаж, проезжая мимо «Каса-Росада»[42], остановился, повинуясь требовательному  сигналу регулировщика. Ева мечтательно разглядывала длинный балкон дворца, летящий над городом:

– Как хочется постоять там, наверху, над преклоняющейся толпой.

– Значит, об этом вы грезите?

– Нет, я уже знаю, чудеса только в сказках.

– Сказки и легенды слагаются людьми на основе имевших место событий, нечто абсолютно отвлеченное человеческий разум придумать не в состоянии. Подобное где-то, когда-то, с кем-то происходило. Чтобы стать сказочным персонажем, легендой надо правильно понять себя – кто ты есть: статист, действующее лицо со словами или Герой.

– Даже бедная девушка, у которой нет ничего, кроме красоты может стать принцессой?

– Если у нее помимо прекрасной оболочки есть еще обаяние и талант Актрисы в жизни, а не той, что скачет по сцене театра, то шансы возрастают.

Машина свернула на тихую улицу.

– Позвольте руку.

Через боковую дверь они попали в небольшой дом, прошли ряд помещений, загроможденных аппаратурой. В комнате с эркером в полу был смонтирован стеклянный купол, Ева заглянула вниз. Там, вытянувшись к квадратному микрофону, сидела женщина, она читала вслух, но экран глушил звук.

– Где мы?

– На радиостанции. Теперь ты здесь хозяйка.

– ?!

– Вчера я купил эту станцию и назначаю тебя ее директором. Можешь читать новости, ставить спектакли, нанимать на работу, увольнять – все, что угодно.

– Но почему?

– Чтоб сказку сделать былью. Театр даст тебе десяток-другой поклонников, охотников до твоих прелестей. У кино аудитория большая, но нет реальной связи с миллионами. А радио… Радио – это живой повседневный контакт со всей страной. Облачившись в лелеемый массами, требуемый ими образ, ты запросто войдешь в доверие к каждой семье. Радио позволит завладеть их умами, разжечь любовь к себе. Ты сможешь манипулировать множеством, по своему усмотрению, при помощи инструмента масс-медиа. Любовь миллионов –  сила, равная силе денег и силе оружия. А то и другое, и третье, вместе, есть власть – вот решение твоего уравнения с тремя неизвестными. Ты все еще хочешь на балкон?

Ее сияющий взгляд запутался в глазах благородного андерсона.

В тот день щедрый даритель не повез Еву к гостинице со скучающим Гариным, не повез он ее к себе домой, где его постоянно донимали делами. Загородный особняк, увитый плющом, стал их укромным пристанищем.

¶

Прошел день. Наползал вечер. Гарин привел в порядок научные бумаги, разбросанные по столу, несколько раз посмотрел на молчащий телефон. Зазнобы нет. В его плоть на плечах ожидания входили сомнения и … и печаль. Он припомнил их встречу у Айзека, разные детали и деталюшечки, связанные с Евой. Раскисший Гарин распалял себя душевными стенаньями:

«Вся ты прекрасна, возлюбленная моя.

Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви.

Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих.

Как лента алая губы твои

Уста твои, как отличное вино.

О, как прекрасны ноги твои! Округление бедер твоих как ожерелье, дело рук  искусного художника.

Живот твой – чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями.

Два сосца твои, как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями.

Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностью!

Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти.

Влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков.

О, как любезны ласки твои. О, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов!

Голубица моя в ущелии скалы под покровом утеса!

Покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок, а лице твое приятно»[43].

Оказалось, что память хранит много всякого сентиментального хлама. Инженер  присел  на  пуфик.  Отражение  бездны  в  зеркале.  Не  без  испуга,  он физически почувствовал, как все замедляется. Ему пришло в голову, что не он, а Ева сильнее его, и именно она держит твердой рукой руль их theboatoflove[44]. Петр Петрович уныло икнул. В третьем этаже со стуком распахнулась оконная рама. «Нужно проветриться». Он спустился во внутренний двор гостиницы, элегантно расчерченный электричеством. За овалом бассейна, отливавшим зеленым, окопалась мраморная скамья-визави с высокой спинкой. Гарин точно обваренный побрел туда. Голуби встретили гостя нестройным шумом. Инженер сел. Нос к носу примостилась монахиня в летах, четки лежат на коленях, в руках «LaNacion»[45].

Гарин наблюдал, как на западе один за другим гаснут пурпурные облака, светившиеся под заходящим солнцем.

– Не понимают, что творят, – старушка, сердито поджав беззубый рот, перевернула страницу.

– Неведение наш друг, бабушка, – сказал Петр Петрович, рассчитывая на ответ.

Старая промолчала. Гарин не знал, что под черным капотом жила глухота.

¶

Еве казалось, что сказочник явится не таким, как все, но встретила все тот же требовательный напор. В конечном счете, это стоящая сделка.

Утомленный любовник, получив свое, не ощущал прежнего влечения, восторг  улетучивался. Он нечаянно выяснил, как эта, в пылу страсти похожа на другую … женщину. «Знаю я этих крошек со ртом, похожим на цветок. В любой момент  готовы  закусить  удила  –  дай им  волю.  Но выскочке Лари я нос утру».

Ева вернулась в полдень.

Гарин,  полусидя,  спал,  приняв накануне больше четверти таблетки морфия. Она, переступив через его вытянутые ноги, зашла в гардеробную комнату.

– Заблудилась?

Девушка дернулась, тяжелый недоверчивый взгляд инженера пригибал.

– Не надо скандалов. Меня арестовала полиция.

– За убийство Мак Линнея?

– Перестань! Ты же знаешь, у меня проблемы с паспортом.

– В каком участке ты провела ночь?

– Там недалеко от зоопарка, налево.

– Кто занимался тобой?

– О, их было много.

– Много? – гаринская подозрительность перешла черту, за которой самые простые слова кажутся двусмысленными.

Пытку прервал спасительный звонок.

– Алло! Да, я слушаю. Здравствуйте, Паоло. Да… Нет. Нисколько. О … Если так, то … Хорошо, хорошо, непременно. Да, записываю.

– Приоденься, нас ждут к обеду.

Гарин решил сегодня не брать такси, его болид взревел восемью цилиндрами. Через полчаса они припарковались у уединенного коттеджа к северо-западу от столицы.

Дверь открыл военный в штатском.

– В каком вы чине, голубчик? – спросил инженер.

Молодой человек покраснел:

– Капитан Кениг к вашим услугам.

– Уже познакомились? – вышел Паоло да Нови.

– Считайте, что так. Где обед? Чертовски голоден.

Паоло, Гарин, Ева и Кениг гуськом протопали в гостиную.

– До принятия пищи нам придется разрешить один щекотливый вопрос, – вступил Нови, обращаясь к инженеру.

– Извольте, я готов, – в желудке Гарина и в самом деле подсасывало.

– Господин Лари, Ева не любит вас и не может более принадлежать вам. Вы должны немедленно оставить мадемуазель.

– Что за пошлый фарс! – Петр Петрович хотел схватить девушку под руку,  Нови закрыл ему своей персоной доступ к ее телу.

Еву, при виде такого зрелища, охватил приступ мстительной радости за весь женский род – не все же нам страдать.

Инженер взбеленился, он нецеремонясь оттолкнул VIP особу. Паоло закачался, но устоял, опершись о тяжелый дубовый стул:

– Милостивый государь! Вы в присутствии дамы и свидетеля позволили себе неслыханную дерзость оскорбить меня  действием. Я требую немедленной сатисфакции!

– С тобой, сопляк, мне драться на дуэле?

Никто не понял, как в руках Гарина оказался револьвер.

– Сгинь, крысеныш!

Выстрел.

Одновременно рухнули двое: замертво Паоло да Нови; в глубоком обмороке

капитан Кениг[46].

А Ева? Она бесстрашно смотрела на убийцу, молодая тигрица примерялась вцепиться инженеру в рожу ногтями. Как она была прекрасна в тот момент! Нет, он не мог в нее стрелять.

Гарин понял, что все кончено.

 

*       *       *

 

       Танго захлебнулось на высокой ноте.

       «Мы передавали мелодии прошлых лет. Теперь о погоде. Сейчас в Ломбардии солнечно…» Гарин выключил приемник: «Может сообщить  вдовцу, где она закопана? Хотя могу засветиться, наверняка  он под колпаком. Не стоит рисковать».

       Частый гул низколетящих авиалайнеров, предупреждал о близости  миланского аэропорта.

       Перед ветровым стеклом опустился полосатый жезл:

       – Инспектор дорожной полиции Капоне, пожалуйста, ваши документы.

       – Мафия бессмертна!

       – Что вы сказали? – полицейский пригнулся к водительской дверце.

 

[1] Lebensraum(нем.) – жизненное пространство.

[2] Герберт Кларк Гувер,  призидент США.

[3] Версальский Мирный договор 1919 года, закрепил итоги Первой мировой войны.

[4] Союзники – здесь и ниже имеются в виду союзники по Антанте.

[5] 25 июля 1934 года в Вене произошел нацистский путч, в ходе которого был убит федеральный канцлер Энгельберт Дольфус. Германская интервенция в Австрию была сорвана сосредоточением четырех итальянских дивизий в районе Бреннерского перевала.

[6] Этим договором Германии позволялось значительно увеличить свои военно-морские силы, в том числе, подлодки.

[7] Первоначально, в 1935г. Франция пыталась вовлечь в Восточный пакт Германию, Польшу и СССР, но сразу же после объявления Германией о начале перевооружения, Париж вступил 2-го мая 1935г. в союзнические отношения с СССР.

[8] “come il faute” (фр.) – достойно. Комильфо.

[9] Гражданская война в Испании. Началась в июле 1936 года. Германия и Италия поддержали мятежного генерала Франсиско Франко Баамонде в его борьбе с республиканским прокоммунистическим правительством.

[10] Он же Адольф Гитлер.

[11] Аузенбах подразумевал соглашение между Германией и Польшей о ненападении сроком на 10 лет, подписанное 26 ноября 1934 года. Прямым следствием этого договора явится участие Польши в захвате части чехословацкой территории в октябре 1938г. совместно с войсками Третьего рейха. Позже такой прием германская дипломатия применит в отношении СССР, заключив с ним пакт о ненападении (август 1939г.). В соответствии с секретным протоколом к этому документу, Советский Союз оккупирует часть Польши.

[12] Лугонес Аргуэльо Леопольдо, 1874-1938гг., крупный аргентинский писатель.

[13] Андре Бретон – писатель и теоретик искусства. В 1924 году написал «Первый манифест сюрреализма», где убеждал, что бессознательное и внеразумное начало олицетворяет собой высшую истину, котрая должна утвердиться на земле.

[14] «Броненосец «Потемкин» – культовый фильм эпохи немого кино советского режиссера С.Эйзенштейна.

[15] Мак Линней во время событий 1925 года разоблачал в американской прессе Гарина, как русского авантюриста, захватившего силой мистера Роллинга. Он знал Петра Петровича в лицо (см. «Гиперболоид инженера Гарина» А.Толстого).

[16] «Ла палома» («Голубка») С.Ирадьера – хрестоматийный образец хабанеры.

[17] … – здесь следуют непереводимые с итальянского идеоматические выражения.

[18] Асунсьон – столица Парагвая.

[19] Прогрессивная демократическая партия, политическая организация Аргентины либерального толка, основана в 1909 году.

[20] Администрация Ф.Делано Рузвельта предприняла в середине 30-х годов ряд беспрецендентных для США мероприятий по обузданию социальных последствий экономической катастрофы 1929 года.

[21] За время Первой мировой войны погибло и умерло от болезней не менее 10 миллионов человек.

[22] Пакт Бриана-Келлога. Инициаторы: министр иностранных дел Франции А.Бриан и государственный секретарь США Ф.Келлог. Международный договор, подписанный 48-мью государствами, закреплял отказ от войны в качестве орудия национальной политики. Вступил в силу 24 июля 1929 года.

[23] По версии А.Толстого (см. роман «Гиперболоид инженера Гарина») Шельга В.В. один из организаторов левого движения в США во время событий 1925 года.

[24] На золотом острове находилась золотоносная шахта, из которой Гарин добывал драгоценный металл с глубины Оливинового пояса.

[25] Мате («Парагвайский чай»), чаеподобный напиток из сухих листьев вечнозеленого тропического дерева IlexParaguariensis. Произрастает в бассейне реки Параны в Парагвае. Растение впервые описано французским ботаником Августом де Сент Хилейроном в 1822 году. Племя гуарини использует мате для утоления голода и усталости.

[26] Калебаса – кувшинчик округлой формы для заваривания мате. Лучшими считаются сосуды из тыквы, так как обеспечивают оптимальную температуру и сохраняют вкус.

[27] Некоторые предпочитают наливать холодную воду.

[28] Температура воды должна быть 70-80°С, но не кипяток.

[29] Бомбилья – соломенка, через которую пьют мате. Кверху она уплощается наподобие мундштука, а снизу есть шарообразное утолщение с отверстиями типа «ситечка».

[30] Mors (лат.) – смерть.

[31] Бока, район на юге аргентинской столицы, рядом с портом.

[32] Кордова, крупный город на севере Аргентины, провинция Катамарка.

 

[33] Согласно современным данным, частицей, испускаемой при электронном b-распаде, является не электронное нейтрино, а электронное антинейтрино, обладающее, как и нейтрино, нулевым зарядом и нулевой массой. Для подтверждения гипотезы о нейтрино (антинейтрино) необходимо было на опыте доказать существование такой частицы, при этом возникли большие трудности. Электрическая нейтральность и отсутствие массы приводят к весьма слабому взаимодействию нейтрино с веществом. Один из экспериментов по обнаружению антинейтрино основывался на использовании закона сохранения импульса. Идея состояла  в следующем: если ядро при b-распаде испускало бы только один электрон, то оно должно было бы испытывать отдачу в направлении, противоположном направлению вылета электрона. Если же ядро, кроме электрона испускает еще и антинейтрино, то отдача ядра происходит не в направлении прямой, по которой летит ē, а несколько в сторону:

антинейтрино

­

ожидаемое направление     ¬ – – –  о ¾¾®  b-частица (например, электрон)

отдачи ядра, если бы                     å

 

не вылетело нейтрино                     направление отдачи ядра.

 

Опыты полностью подтвердили это.

 

[34] apriori (лат.) – до опыта.

[35] Имя месту тому Иегова – Ире (Господь усмотрит). И поныне говорится, на горе Иеговы усмотрится.

[36] Свободная цитата из Библии; Ветхий Завет, Бытие,  глава 22 (подчеркивание автора).

[37] Педро Ара – врач-патологоанатом. Разработал собственную методику бальзамирования трупов. Мумия Эвиты Перон, созданная им в 1952 году по заказу вдовца усопшей, президента Аргентины Хуана Доминго Перона, считалась лучшей в своем роде.

 

[38] Военный комитет – высший орган военного управления в Аргентине в то время. В его состав входили президент страны и трое главнокомандующих видами вооруженных сил.

[39] Л.Барлетта и Р.Пасано –театральные деятели Аргентины 30-х гг.

[40] «Одеон» – коммерческий театр в Буэнос-Айресе.

[41] Лени Рифеншталь считалась личным режиссером А.Гитлера. По его заказу сняла фильм о 5-м съезде НСГРП в Нюрнберге в 1934 году («Триумф воли»). Документальное кино «Олимпия» об Олимпийских играх 1936 года, по мнению многих, до сих пор остается лучшим фильмом о спорте.

 

[42] «Каса Росада» – Дом (Дворец) Президента, резиденция главы аргентинского государства.

[43] Гарин страдал, вспоминая текст Ветхого Завета, Книга Пени Песней Соломона.

[44] Лодка любви (англ.)

[45] «LaNacion» аргентинский печатный орган. Основан в 1870 году.

[46] Паоло да Нови схоронили на исторической родине. Его безутешная вдова носила траур до конца своих дней. Она умерла летом 1962 года на цветущей могилке мужа. Их маленькая дочка Виолетта выросла. Случилось так, что она вышла замуж за Майкла О¢Нила – первенца четы Виктории и Грегори О¢Нил. Сей мальчик произошел на свет здоровым, в положенный срок от времени посещения матерью его Асуньона и Буэнос-Айреса в 1937 году. Кто был отцом малыша, Паоло или Гарин? Вот в чем вопрос.

Капитан Кениг выжил. После того, как Гарин удалился, Ева приложила к его ноздрям тампончик, смоченный нашатырем.

-Где душегуб?

-Его уже нет. Ушел постылый, навеки испарился.

В 1953 году генерал Орамбуру сверг президента Аргентины Х.Д.Перона. Военные, ворвавшись в здание министерства труда, обнаружили то ли восковую куклу, как им тогда показалось, то ли забальзамированный труп жены президента Эвиты. В ходе расследования установили, что странная находка – мертвое тело Эвиты Перон. Возник вопрос, как с ним поступить. Полковнику Кенигу приказали до принятия решения по этой проблеме погрузить мумию в грузовик. Ежедневно «грузовой катафалк» перемещался по Буэнос-Айресу с места на место, путая следы. Шли недели. В слоях общественности начали циркулировать слухи о путешествиях трупа по городу, грузовик пытались выследить перонисты (сторонники низверженного президента и почитатели его жены).

Много позже Кабамильяс, бывший шеф тайной полиции Аргентины уверял, что Кениг  одно время хранил тело Эвиты у себя дома, в книжном шкафу. Тот же источник сообщает, что полковник подозревался в половых отношениях с трупом Э.Перон.

В 1958 году труп женщины, без огласки, вывезли в Италию, под Миланом тело Эвиты предали земле, выдав за умершую монахиню из Бергамо Марию Марджи. Во время второго президентства Перона, в 1974 году тело его бывшей супруги вернули в Аргентину. При обследовании мумии перед торжественным захоронением обнаружили, что лицо и тело посмертно изуродовано.

Примечание: Эвита Дуарте Перон скончалась 26 июля 1952 года в 20 часов 25 минут, в возрасте 33-х лет, причина раннего ухода из жизни – рак. К часу смерти усопшая все еще сохраняла черты внешней привлекательности.