* * *

Ноябрьским утром глаза ослепил первый снег, покрывший за ночь землю. Белоснежное покрывало одним своим видом разглаживает нити мрачных снов, словно смывает грехи с души и дает надежду с чистыми мыслями идти дальше.

У дома Болдога с утра стали появляться люди из соседних деревень. Молва о разрушительной силе слова местного юноши разлетелась быстро. Шаманов и полушаманов в ближайшей округе почти не было, поэтому за проводником в мир духов народ потянулся к Бурулу.

Первой через неделю, как парня привезли из тайги домой, пришла бабка со сложенной пополам спиной. Опираясь на палку, трескучим голосом из шамкающего рта она попросила избавить ее от тоски.

– Знаю, что ты потеряла сына, – сказал Бурулу. – Ничем не могу тебе помочь. Иди в дуган к Еши-ламе и отмаливай его там.

– Я хочу знать, что с человеком, который убил его? Я хочу его смерти.

Шаман всмотрелся в выцветшие глаза старухи, на мгновение задумался и холодно произнес:

– Он в остроге, будет там долго и сможет оттуда вернуться. Но умрет забытый всеми в холодном доме в загуле и нищете. Такая его судьба. Он предопределил свою дорогу.  Мне ничего не надо делать… Да я и не стал бы… Ступай к ламе.

После ухода незнакомки мать обнаружила у входа берестяной короб с творогом.

Однажды ночью, проснувшись от головной боли, Бурулу увидел в доме призрак Ербаевой. Она недвижимо сидела на деревянной софе и холодными масляными глазами не отрывалась от него. Юноша молча всмотрелся в нее. Через минуту прикрыл обнажившееся тело спящего рядом брата скатившимся войлочным покрывалом, лег и крепко сомкнул веки. Сна не было до восхода, но была попытка оставаться спокойным, чувствуя пристальный взгляд со стороны.

Утром Бурулу попросил у Аюрзана четки.

– Они намоленые?

– Недостаточно, – шутливо отозвался хуварак, крутя грубо струганные деревянные четки на конском волосе. – До того, когда костяшки станут круглыми, еще не один год.

– Мне в самый раз. Отдай.

Сороковой день со дня гибели жены Ербаев встречал в похмельном бреду. За время затянувшихся поминок он разогнал всех «жалельщиков» и прилипал, закрыл магазин, отправил дочь к иркутским родственникам, заботы по скотному двору скинул на немого батрака, которого не выгнал, потому что тот не задавал никаких вопросов и умел не попадаться на глаза. Жену он не любил настолько, чтобы вот так ломать свою жизнь, но мысль, что размеренному накоплению денег с такой верной помощницей пришел конец, что он теряет все, а юный мерзавец только набирает вес в глазах глупых крестьян, что может быть все это не простое стечение обстоятельств, а действительно, как говорят за спиной, расправа парня за обиду, не давала ему больше покоя. «Я еще молод, я могу найти другую жену. Любая пойдет… побежит, только помани», – звучало далеко, но как-то малоубедительно, чтобы смириться с нынешним состоянием.

– Он, наверное, думает, что проучил меня, – произнес вслух Ербаев, опрокидывая содержимое граненой рюмки в рот. – Пусть думает…

В последние дни он много стал разговаривать с собой.

На столе были разбросаны ошметки сала, в блюдце засохшие огурцы закручивались корочкой в лист, на боку лежал пустой штоф с заводской печатью, дымилась папироса из распотрошенной пачки. Было за полночь, когда хозяин, наконец, решился с мыслями.

На припорошенный снегом двор вдовец вывалился в короткой овчинной накидке, держа за цевье охотничье ружье. «Судить себя не дам. Надеюсь, кончу себя там же», – стучало в захмелевшей голове.

Идти по улице Ербаев не решился: «Хоть ночь глубокая да попадется кто-нибудь, людей поднимет». Пройдя на задний двор, через огороды он двинулся к дому Болдога. Он перелез через жердинные ограды одного соседа, другого, ушел выше, перемахнул еще несколько заборов. Сердцебиение учащалось от близости решения задуманного, но дорога не кончалась. Послышался лай собаки. Охотник отскочил и пробежал вдоль забора несколько столбов. Время растянулось и сузилось до неведомой величины. Ербаев обессилено упал в снег, поднял голову в черное небо, оглянулся по сторонам. Он не понимал, где находится, но упрямо сжимал ствол ружья в полной решимости ползти в намеченную сторону.

Окоченевший труп мужчины нашли через сутки. По следам, отпечатавшимся на молодом снегу, очевидцы разобрали, что вдовец кружил по полю вдоль своей ограды по нескольку раз перелезая через жердины, но так и не покинув родной усадьбы. «Это его бохолдой[1] закружил до смерти, – бубнили старики. – Умереть в ста шагах от дома… Нелепо».

Первый снег часто тает, превращая почву в грязь. Тело Ербаева несли четыре человека. Следом сырую землю мерно бороздил приклад оружия, накрепко примерзшего к руке хозяина.

* * *

Однажды Бурулу пришел в дуган. Мысли о тибетском священнике в  последнее время не покидали его.

– Скажи, каким был твой учитель? – спросил он у Еши-ламы.

– Он был проницательным, – подумав, ответил монах. – Не любил много слов, иногда повторяя – слова как деньги, когда их много, они обесцениваются.

– Как это?

– Горстка монет для бедняка ценнее, чем для короля мешок золота. Он был немногословным, хотя умел мысль облекать в слова блестяще. В диспутах он легко мог доказать несуществующее и опровергнуть истинное. И предостерегал о силе неосторожно брошенных слов, говоря: гордыня – огонь, слово как масло. Чем больше подливаем масла, тем бойче пламя. Убери слово – ничего не будет.

Еши-лама отошел к окну, чтобы видеть небо.

– Своими взглядами он не был похож ни на кого, – продолжил лама. К концу жизни его перестало интересовать все – трепетное внимание учеников, собственный статус и мысли, окружающая действительность. Он говорил, что в следующий жизни не хочет быть монахом, все, что прошло, ему было уже неинтересно, и не стоит его искать, хотя указал, где переродится… В жизни, если его постигала неудача, он говорил, что – это опыт, а за опыт всегда надо платить… Я заплатил пять лет за то, что хотел найти его.

– Ты жалеешь об этом? Я думаю, движение лучше оцепенения. Тот, кто движется, всегда выше того, кто силой мысли хочет приблизить к себе мечту и безрезультатно созерцает… Ты тоскуешь о доме?

– Да.

– Дом там, где тебе хорошо, и не надо путать это чувство с тоской.

Еши-лама внимательно посмотрел на Бурулу, подошел к нему ближе, сел напротив и впился в глаза.

– Зачем ты пришел ко мне?

– Меня мучают головные боли. Я вижу то, что не видят другие. Тени мертвых ходят по дому, пытаются заглянуть мне в глаза, пытаются остановить мое дыхание, склоняются над моими спящими братьями. Что мне делать?

Бурулу опустил голову под пристальным взглядом монаха.

– Тебе надо уединится. У тебя есть такое место?

Шаман вспомнил про ветвистую сосну далеко за озерной чащей.

– Да.

– Ступай туда и замаливай свою гордыню.

– Я смогу это сделать?

– Не знаю, но «движение лучше оцепенения».

Бурулу поднялся и пошел к выходу.

– Я буду молиться за тебя, – бросил вслед лама.

– Я приходил за этим, – отозвался шаман.

* * *

– Я не могу оставаться с вами, – произнес Бурулу однажды матери. – Мне надо уйти.

– Почему?

– Из-за того, что я здесь, сюда приходят Ербаевы.

– Ты не можешь их отвадить?

– Нет. Дело в том, что я их должник, а не наоборот.

– Вместе мы справимся с бедами.

– За твоим местом на кухне по ночам любит садится Ербаева.

Сын почувствовал, как глаза матери невольно расширились, хотя она остановилась к нему спиной.

– А через семь месяцев у тебя родится еще один сын, и, если я останусь, они могут забрать его с собой.

– Куда ты хочешь уйти? – не поворачиваясь, спросила женщина.

Волчице важен детеныш из последнего приплода, чем тот, кто уже умеет стоять на ногах.

– В Артуху.

– Пережди пока пройдет зима.

– Нет, я уже решил.

На земле лежал плотный слой снега, когда Бурулу с отцом и Аюрзаном ступил в знакомую местность. Болдог, умелый охотник, привычными действиями соорудил навес из натасканных жердин, прикрыл их хвойными лапами.

– Не боишься оставаться один? – спросил Болдог, с затаившимся в душе ощущением, что происходящее – скоротечная блажь сына.

– Если мне не понравится, я скоро вернусь.

Дымился костер. В сгущающихся сумерках спины провожатых растаяли быстро. Дым от костра, словно небесная речушка, тонкой седой струей плавно утекал ввысь.

– Когда будет время, навестите меня, – опомнившись и оторвав взгляд от огня, бросил Бурулу в темноту.

* * *

 За период одиночества в лесной тишине Бурулу пытался построить личную молитву. Что важнее для человека? Высота рода твоей семьи, здоровье близких, богатство, текущее из неумолкающих источников, удача, сопровождающая тебя по жизни, потомство, которое не посрамит загаданных глубоко в душе надежд, отсутствие преград на пути. Из чего вытекает благополучие одних семей и упадок других. Каков выход из ямы забвения? Как продлить течение успеха?

Молодой шаман торопливо перебирал деревянные четки, пытаясь ухватить важное в повороте мыслей.

Люди, желающие проведать отшельника, появились быстро. Спустя неделю лесную тишину нарушил приезд купца из родного уезда. Тот искал правду у многих предбайкальских экзерсистов и не пожалел времени для того, о ком люди заговорили недавно. Он нашел Бурулу, похудевшим, заросшим редкой бородой и усами, с пронзительным взглядом.

– Объясни мне, – твердым голосом говорил мужчина, – почему у соседа, недоумка, пьяницы и неудачника, вырос сын, которого в училище заметил сам губернатор и теперь прочит его в иркутские начальники, а мои сыновья не видят дальше ограды, да и не моего рода будто? Словно бычки на выпасе, ходят, жрут и довольны тем, что досталось.

Бурулу внимательно смотрел на крепкого, уверенного в себе торговца, и, когда тот закончил, произнес:

– Молния на короткий миг соединяет землю и небо, ударяя куда попало. Гении, окологении и иже с ними есть те же молнии – проводники, что соединяют земной разум с космическим. Неважно, в какое время, в каком достатке и чьей семье наши герои родятся. Не принимай к сердцу глубокомысленные рассуждения о том, вопреки каким невзгодам или благодаря каким счастливым обстоятельствам, наши герои появились на свет. Потому что траектория молнии беспорядочна… Советую тебе больше не ездить с подобными расспросами, не заниматься самоедством и ненавидеть своих детей. Твои родители тоже были во многом безуспешны. Ты молодец, ты поднялся. Но удача не переходит по наследству. В твоих словах мало правды. Это не дети не твоего рода, это ты другой. Поэтому не жди, что сыновья тебя перерастут. Не отравляй свою жизнь мыслями о недополученном успехе. Лучше вводи детей в курс своего дела. Толк будет. Особенно от младшей дочки… Я вижу, ты еще приедешь ко мне. Привези мне табака. С ним легче изменять сознание и погружаться в транс.

Через неделю торговец вернулся с мешком табака и срубом, из которого построил зимовье для шамана. Бревна вез за двадцать верст, так как шаман запретил рубить деревья в Артухе. Через месяц у зимовья стал появляться народ. Однажды у костра остановилась девушка с прямым холодным взглядом и черной тугой косой.

– Ты из далеких мест, – сказал Бурулу гостье, – оттуда, где холодные серые горы упираются в небо. Тебе неуютно в наших лесах. Что ты здесь делаешь?

– Я еду с дядей. Он забрал меня, чтобы выдать замуж за своего племянника.

– Ты этого хочешь?

– Родителям уплачен калым, и мне уже все равно. Надеюсь, жених окажется красивым и добрым.

Шаман мял кончиками пальцев бусины четок. В голове мелькнул мальчишеский крик, детский девичий плач. Слух обостренно внимал покачивания малейшей ветки склонившейся над головой сосны.

– Я знаю твое предназначение, – произнес он вскоре. – Ты станешь моей женой.

Утром обоз гостей двинулся дальше. Девушка по имени Санжима осталась у кромки хвойной рощи.

Через год у них родился сын. Бурулу назвал его Аюрзаном. От матери сыну достались черные с соболиным отливом волосы, от отца – гордо поднятый подбородок и пронзительный взгляд.

Вечерами под завораживающее пламя костра жена рассказывала о своей родине. О ровном полотне тункинской долины, грозных серо-зеленых кручах Хамар-Дабана и быстрых горных реках, несущих холодных и скользких хариусов.

В Артуху несколько раз приезжали шаманы со все увеличивающимся рангом с требованием к молодому затворнику пройти обряд посвящения для того, чтобы иметь право принимать людей. Бурулу встречал посланников снисходительно, пока не понял, что опять гордыня начинает управлять им. В последнее время участились головные боли, глаза потеряли остроту, быстро находила усталость. В январский день он решил ехать. Ехать не на Ольхон, который считался центром шаманизма и где шаманы надували щеки от подобной значимости, а в соседний Балаганский уезд к старику, который показался ему интересен.

В Усть-Уде Бурулу остановился к вечеру в скромном постоялом доме. С часа приезда под окнами стал крутиться парень с неместным лицом. Занеся охапку дров, тот смело присел на скамью и полувиновато, полухолодно поздоровался на нечистом русском языке.

Шаман внимательно вгляделся в гостя, по возрасту он казался ровесником. Невысокий молодой мужчина был одет в прохудившуюся солдатскую шинель, лицо было затянуто густой черной бородой, скрывавшей неровный покров кожи, глаза узились в хитром прищуре, левую руку он не вытаскивал из шинели.

– Погреться можно? – спросил инородец с акцентом далеких земель.

– Грейся, – отозвался Бурулу, понимая, что парню нужно что-то большее. – Как зовут тебя?

– Зови Константином.

– Откуда будешь?

– Это очень далеко. Так же, как отсюда до Петербурга.

– И что загнало в наши края?

– Судьба. Вот хочу повернуть ее в другую сторону. И узнать, у тебя свои сани? В сторону Иркутска когда едешь?

– Я туда не поеду. Поверну обратно в Аларь.

– Значит, ничем не поможешь?

– Доброе слово могу сказать, – ответил шаман.- Ты будешь большим человеком, почти как Чингисхан… Тот тоже умел с толком распоряжаться своей мстительностью и коварством.

Парень сверкнул кавказскими глазами:

– Ты думаешь, у меня получится подняться?

– Если не промахиваться и не отступать, то жизнь сама тебя вынесет в загаданную точку, не смотря на то, в какой глубинке ты родился и в стороне от каких модных течений рос.

Гость задумчиво улыбнулся, неуклюже вытащил левую руку из кармана. Крепкие пальцы правой руки оказались больше тех, что на левой.

– Если не хочешь подбросить в Иркутск, так может деньгами поможешь?

– Ты слишком настойчив для ссыльного, – произнес холодно Бурулу, раскрывая собеседнику, что его статус не представляет для него тайны.

– Чтобы стать большим человеком нужна чья-то помощь. Помоги мне сейчас, и я тебя не забуду.

– Ты забудешь всех, даже собственных детей.

Гость вскочил, но вспышка злобы в его глазах быстро сменилась прежним хитрым прищуром. Он повернулся к выходу.

– Возьми.

На стол легла тяжелая медная монета.

Парень вернулся, чтобы смахнуть со стола деньги и благодарно бросить напоследок: – Зовут меня Иосиф, я – сын Виссариона.