* * *

По окончании семилетней школы отец отправил Жаргила к сестре в Улан-Удэ, чтобы перед службой в армии тот набрался хорошего опыта заводского рабочего и узнал, какой мир кроется за краем родного села. Сын нехотя выполнил указание отца. В деревне осталась невысказанная привязанность к Сусанне, близость к покою родных мест и простоте деревенских обязанностей.

В отделе кадров паровозоремонтного завода парня определили в ученики газосварщика. Через пару месяцев ощущение неуюта провинциала к большому городу прошла. В жизни появились крепкие пожатия молодых приятелей, одобрение результатов работы со стороны старших коллег и заинтересованные взгляды девиц из соседних цехов и в местах отдыха, куда тянули за компанию новоиспеченные друзья.

Жаргил стал заниматься в заводской футбольной команде. Давнее увлечение игрой в мяч пришлось ко двору. В амплуа защитника, он никому не давал себя обвести, разве что трем соперникам в стеночку. Как нападающий отличался сильным точным ударом и умением находиться в выгодном месте поля. Хорошей техникой не обладал, но выход любого форварда один на один мог уверено погасить, хладнокровно давая понять, что не даст быть кудесником мяча рядом с собой никому. Такие качества открыли место в сборной предприятия. На большом поле стадиона «Железнодорожник» при стечении значительного количества болельщиков деревенский парень, как бывало часто, тушевался и чувствовал себя неуверенно после стартового свистка, пока в его ногах не оказывался мяч.

Трудовая стезя автогенщика складывалась благоприятно. Через полгода юноше друг за другом присвоили третий и четвертый разряд. Комсомольский секретарь похваливал за трудовые и спортивные успехи, подталкивая к получению профессионального образования и намекая на возможное выдвижение по линии организации. В тот год среди рабочей молодежи администрацией был объявлен конкурс на определение передовика производства с учетом достижений в области образования, спорта, массовой культуры, военной подготовки. Призом был заявлен велосипед, достойное по тем временам вознаграждение. Жаргил с подачи актива комсомола попал в число претендентов.

Футбольная среда оказалась богата на разгульную жизнь. Старшие коллеги по команде любили приложиться к алкоголю после удачной игры. К вечеринкам с болельщицами бывалые игроки подтянули и восемнадцатилетнего товарища. «Спеши урвать кусок настоящей жизни, – подговаривал какой-нибудь «старичок» в раздевалке. – Когда пойдешь в армию, будет что вспомнить».

Вино смывало врожденную скованность, и за очередным столом в незнакомом доме Жаргил из немногословного юноши превращался в любимца публики, обыгрывающего теперь уже в острословии взрослых приятелей на забаву хмелеющим девицам.

Однажды утром одна из случайных подруг заявила: «Ну что, Жорик, возьмешь меня замуж? После такой ночи мы теперь с тобой, как родные». В сознание вместе с ясностью возвращалось отвращение к окружающей обстановке. «Я это всерьез говорю, – продолжала грудастая крепко сбитая соседка по кровати. – А иначе… Заявление в милицию подам о том, что ты меня изнасиловал».

Ошеломленный парень наспех оделся, чтобы поскорее расстаться с темной комнатушкой. Девица подскочила и полоснула его по щеке острыми коготками со словами: «Это для убедительности – как я от тебя отбивалась!» В следующую секунду от удара в лицо она отлетела в сторону. «Теперь тебе точно не отвертеться! В ногах будешь валяться, прощения просить», – слышалось в спину покидающему дом.

К вечеру за Жаргилом явилась группа оперативников. В кабинете следственного изолятора молодая девушка, недавняя выпускница юрфака, вела допрос задержанного.

– Вы обвиняетесь по очень серьезной статье, – произнесла во время первой встречи следователь. – Мне дали легкое дело. Есть заявление пострадавшей. Факты борьбы и нанесения телесных повреждений документально зафиксированы. Вот справка судмедэкспертизы о наличии гематом на лице заявительницы и общем ее физическом состоянии, справка, подтверждающая факт полового акта, справка о следах борьбы между вами. Есть фотодокументы, в том числе и вашего лица с характерным шрамом. Остается только помочь вам грамотно сформулировать чистосердечное признание, чтобы приговор судьи не усугублялся увеличением срока наказания. С вашей стороны жду полного сотрудничества со следствием.

Суд вынес обвиняемому приговор с максимальным сроком, не учитывая поступившего в ходе следствия письма-раскаяния заявительницы и положительных характеристик с места работы и руководства клуба. «Любой спортсмен или передовик производства должен быть прежде всего человеком, – сказал в заключительной речи судья. – По той жизни, в которую втягивался осужденный, я не увидел ничего положительного. Пусть это будет уроком для остальной молодежи, тянущейся к выпивке и беззаботной жизни».

За велосипедом, присужденному Жаргилу, как лучшему газосварщику и активному участнику спортивного движения завода, пришла тетя, сестра отца. На вопрос комсорга, где сам победитель, женщина всплакнула и удалилась, оставив в смятении молодого человека.

* * *

В период «охоты на ведьм» районного секретаря партии обвинили в панмонголизме. Волной зачистки рядов смыло многих коммунистов с занимаемых мест. Так, что даже назначать на ответственное место начальника аймака оказалось не из кого.

На высоком собрании в Иркутске в числе горстки подходящих кандидатур рассматривали и Аюрзана.

– Уроженец местности Артуха Аларского аймака, активный революционер, участник разгрома колчаковских банд, имеет ранения, член партии с 1920 года, происхождение – из крестьян, ныне председатель колхоза имени Калинина, твердый сторонник линии партии, – читал дежурным тоном анкету из личного дела лысый чиновник в круглых очках присутствующим.

– Простите, повторите, пожалуйста, как его зовут? – произнесла седеющая дама в пиджаке с прокурорскими лычками.

Услышав имя, женщина на секунду едва заметно переменилась в лице, затем глубоко вдохнула воздух и ровным железным голосом, поставленным годами допросов подозреваемых, заявила:

– Я сама являюсь уроженцем села Алят. Мне доподлинно известно, что данный гражданин укрывает у себя дома и содержит буддийского священнослужителя из сгоревшего дугана, который не приходится ему родственником, да к тому же монгол по национальности. Отец его был приверженцем шаманского культа. Не исключаю, что под маской исполнительного председателя, он умело скрывает свои истинные религиозные пристрастия. Подумайте хорошо, кого мы хотим поставить во главу района! Сочувствующего шаманизму, ламаизму, а в свете вышеизложенного – и панмонголизму! Я подчеркиваю последнее. Мы убрали одного сторонника этой заразы, а теперь можем поставить на его место другого! Прошу мое заявление занести в протокол. Здесь мы не можем ошибаться, и, думаю, примем правильное решение.

В стенограмме собрания над конспектом последней реплики секретарь жирными буквами выдавила карандашом: «Ербаева Саруул Баторовна, помощник прокурора облпрокуратуры».

– И еще, что мне хотелось бы добавить к характеристике данного кандидата, – продолжала железным голосом прокурор. – Это немного не в русле нашего заседания и можно не заносить в протокол, но следующий факт раскроет глаза участникам сегодняшней комиссии на моральный облик его семейства в целом. Недавно со мной связывалась моя ученица из Улан-Удэ. У нее возникли некоторые сомнения в виновности подозреваемого по ее первому делу. И знаете чье имя я услышала в качестве обвиняемого в применении физической силы в отношении беззащитной женщины? Это его сын! И ему вынесен обвинительный приговор. Я оказала необходимую консультативную помощь набирающей опыт молодой коллеге. Я думаю, если кто-то еще раскачивался на чашах сомнения, чист ли наш кандидат, достоин ли рассматриваемой должности, – то сейчас он сделает окончательно верный вывод.

«Когда отвыкаешь спать с оружием, приходит беда», – горько усмехнулся Аюрзан, когда декабрьской ночью дом проснулся от настойчивых стуков в дверь и окна с возгласами: «Откройте, НКВД».

В следственном изоляторе на прогулке председатель успел повстречать бывшего секретаря райкома. Тот еще держался, верил в справедливое разрешение его вопроса и подсказывал, как вести себя на допросе. «Ничего не подписывай. Подпишешь признание, считай подпишешь приговор», – торопливо с нездоровым блеском в глазах говорил бывший начальник.

Черед допросов с пристрастием наступил скоро. Нить хрупкого равновесия от старой раны в правом виске разорвалась сразу. В бессознательном состоянии конвоиры забрасывали Аюрзана в камеру. В первый раз, когда это произошло, он удивился способности выключаться от боли. Раньше тело могло перенести все. «Старею», – выводил он про себя без эмоций, лежа на левом боку, чтобы не затекал ноющий висок, и безучастно глядя на серую холодную стену напротив. На очередном допросе Аюрзан в кабинете у следователя отстраненно торопил себя – быстрей бы впасть в беспамятство. Снова очнувшись, он молча рассуждал, как это оказывается хорошо – быть простым, бедным человеком с малым набором обязанностей и знаний, не обремененным властью и от этого лишенным риска оправдываться перед другими за приверженность к вещам, о которых не подозревал в своей жизни.

На нечастых прогулках бывший секретарь райкома стал отводить глаза, потом перестал узнавать и, наконец, вовсе исчез. Следователь на очередной встрече тряс бумагой с признательными показаниями экс-руководителя об участии в панмонголистской, контрреволюционной, повстанческо-диверсионной, вредительской организации, в которую согласно текста входил и сам Аюрзан. Возражать он уже не мог, у него были сломаны обе скулы. В голове была только одна мысль – быстрей бы все это закончилось.

– Слушай ты! – нервно кричал мужчина в погонах старшего лейтенанта. – Ставь свою закорючку в признании и тебя больше никто не будет трогать. Никто из тех, кто поступил по вашему делу, живым отсюда не выйдет. Зачем тебе все эти страдания? Расписывайся и доживай спокойно остаток дней. Что молчишь?

В следующий миг от удара в лицо обвиняемый оказался на полу.

– Тогда поступим таким образом, – продолжил следователь, когда носки его сапог поравнялись с глазами лежачего. – Учитывая несложность твоего автографа, я беру на себя задачу подписания показаний. Молчание будет свидетельствовать о согласии.

Аюрзан был малограмотен, от этого подписывался очень просто – буквами «Б» и «А», что означало «Бурулугэй Аюрзан» (Аюрзан сын Бурулу). Он, с минуту глядя на глянец черных кожаных сапог дознавателя, закрыл веки. Сломанные челюсти не смогли разомкнуться, чтобы произнести последнее: «Мне уже все равно».

Ясным февральским утром в кабинете начальника тюрьмы бывший председатель услышал приговор: «Постановлением тройки УНКВД Иркутской области от 01.02.1938 г. по ст. ст. 58-2, 58-10, 58-11 УК РСФСР признать виновным, подвергнуть расстрелу».

Со стены с незамысловатого портрета смотрел товарищ Сталин. Это был уже не родной, а посторонний человек. Чужое лицо с хитрым прищуром, зревшее на униженных «врагов страны».

Аюрзан увидел в окне высоко в небе одиноко парящего темного коршуна. «Откуда он здесь? В центре Иркутска». Позже в камере нахлынули воспоминания об Артухе, лесной роще, укрывавшей его несколько месяцев от врагов и давшей набраться силы, и крупной темно-рыжей птице, останавливавшейся на ветвях родовой сосны. Глаза заслезились. «Прости меня, отец, за неверие. Скоро я буду с тобой. Храни моих детей, своих внуков от зла и смерти. Подталкивай их к мудрости и благоразумию».

* * *

– Граждане заключенные, вы не можете не знать о вероломстве гитлеровской Германии, вторгшейся на территорию нашей страны. Уже год Красная Армия сдерживает натиск врага, – уверенным голосом заявил перед строем зэков подтянутый офицер в фуражке с синей тульей. – Родина дает вам возможность искупить свою вину перед обществом, смыть кровью позор уголовного прошлого! Такой чести удостаиваются те, кто осужден за совершение нетяжкого и средней тяжести общеуголовного преступления. На первом этапе вы будете направлены в штрафные роты. Лица, проявившие мужество и храбрость на поле боя, по решению военного совета досрочно будут освобождены от наказания и переведены в регулярные части на общих основаниях!

– Из штрафников только ногами вперед можно уйти на досрочное, – проговорил кто-то из строя.

Майор резко повернул голову в сторону реплики и, чеканя каждое слово, добавил:

– В любом случае это лучше, чем влачить никчемное существование и заживо гнить в тюрьме, когда весь народ, включая стариков, женщин и детей, борется за свободу государства!

Будучи в исправительной колонии Жаргил старался не общаться с родственниками, желая, чтобы о нем поскорее забыли. Известие о смерти отца дошло до него спустя полгода. В течение года вслед за мужем ушла мать. Это напомнило о деде Бурулу. После его ухода бабушка быстро источилась и слегла, хотя была достаточно молода. Как там в деревне старик Аюрзан? Поскрипывает перочинным ножом по деревяшкам? Или давно вознесся под монотонные звуки непонятных буддийских молитв.

Долго думать над предложением военного комиссара парень не стал. И хотя было очевидно, что из штрафной роты только два выхода – смерть или тяжелое ранение, – это было предпочтительнее положения забытого сидельца, которому с имевшимся послужным списком не стоило надеяться на светлое будущее.

Нахождение на передовой быстро прибавило седин. Когда идет минометный артобстрел сложно быть мужественным.  Когда земля гудит от разрывов, выворачиваясь наизнанку с остатками укрепительных материалов, орудий, человеческих тел, техники, ты кажешься насекомым, которого неминуемо раздавит град камней или поглотит лавина грунта. Бывали моменты, когда Жаргил всерьез рассуждал, как предпочтительнее погибнуть. Лучше от прямого попадания в голову, тогда страданий было бы меньше. Мучения бойцов от вспоротого живота, срезанных конечностей и ожогов покрова тела глубоко впечатались в сознание и, как призраки, выплывали из памяти в минуты тишины.

Если вспоминалась родина, он старался не уходить в чувственные места. Потому что возвращаться из них в действительность было кошмаром. И он вспоминал о прошлом, как о забытом кино. Да, было интересно, затягивающее, но не со мной.

Из-за больших потерь рота быстро обновлялась. Те, кто продержался месяц, причислялись к старикам. Жаргил не удивился скоро присвоенному званию старшины, потому что при нем рота поменяла уже два состава бойцов и выдержала несколько атак в ближнем бою.

В небольшом городке на Смоленщине была задача продвинуть подразделение на позиции вблизи притока Волги. После продолжительной артподготовки противника один снаряд попал в здание районного сберегательного банка. Пачки советских денежных знаков, рассыпанных, обугленных и запачканных землей и пылью развороченного здания, предстали глазам штрафников. Спустя минуту руины напомнили муравейник, кишащий солдатами, лихорадочно рассовывавшими купюры в вещмешки.  Команды «отставить!» молодого старшины никто уже не слышал. Беззащитность разбросанных заветных пачек затмевала истинную мысль – зачем на войне деньги, куда их можно было потратить?

– Слушай, молодой! – процедил сквозь прокуренные зубы один из бывших зэков. – То, что у тебя погоны другие на плечах, так это твои заботы! Понукать поищи других, а то в атаке вдруг получишь пулю не в лоб, а в спину!

Применять оружие и отдавать приказы в пустоту становилось бессмысленно. Жаргил сплюнул, резко развернулся и зашагал в направлении заданного расположения. Даже если на его плечах не желтела линия старшинских погон, он все равно не принял бы участия в мародерстве, устроенном остатками взвода его штрафной роты. Через сто метров он оглянулся.

– Шагай-шагай, командир! – съязвил тот же голос под одобрительный гогот окружающих. – Все верно делаешь!

Воздух неожиданно рассекла новая очередь минометного обстрела. Мгновение, и прямое попадание разметало по округе стены банка вместе с бесконтрольным взводом.

– Скажи, боец, как так получилось, что из всего взвода ты один живой остался? – обратился к нему на допросе в землянке капитан военной контрразведки, разбирая произошедшее. – Не нравится мне твоя история.

– А я ему верю, – вступился за парня молодой комбат. – Слушай, капитан, у меня опытных людей итак по пальцам пересчитать. Не трогай его. Прибереги для боя.

– Не думай, что твой комбатя уговорил меня, – подумав, сказал контрразведчик Жаргилу. – Сам знаю, бои скоро тяжелые предстоят. Там и очистишь себя от моих сомнений. А смотреть на тебя я буду пристально.

На войне у Жаргила друзей было немного. Один из них – командир батальона, которого звали Евгений, такой же как он молодой парень, только без шлейфа былых грехов, как у него. После «учебки» новоиспеченных лейтенантов определили в стрелковую дивизию. Командного состава у штрафников недоставало, и Евгений был одним из тех, кем заткнули эту дыру. На фоне стремительных потерь он, вначале командир взвода, быстро стал комбатом. Офицерский паек молодой командир всегда делил с солдатами.

Жаргил видел стремительный рост Евгения как командира. Каких-то пару-тройку месяцев назад лейтенант от волнения перед боем не мог четко перед строем выговорить слова. А теперь перед очередным крупным наступлением сухо, жестко и доходчиво произносит на построении до новичков речь о том, что приказа отступать не будет, готовьтесь погибать, добавляя через паузу необходимое – и я с вами.

У старожилов на войне рано или поздно вырабатывается привычка к потери сослуживцев. Было такое и у Жаргила. В холодные ночи обычной практикой среди солдат на передовой было бросить одну шинель на землю, другой двоим бойцам укрыться. Счет потерянным коллегам, с которыми делил ужин и кров под открытым небом, Жаргил не вел. Но часто вспоминался один восемнадцатилетний парень – Леша Фролов. В штрафную роту он попал, потому что в первом бою струсил подняться в атаку. Этот груз был тяжел для него вдвойне, потому что на фронт он записался добровольцем, завысил на год возраст, чтобы пройти комиссию, показывая подобными действиями близким решимость в борьбе с врагом. А получилось, что в первом же бою струсил.

– Со всеми бывает, – произнес у вечернего костра старшина, услышав угрызения совести молодого бойца. – В первый раз и курицу рубить страшно. Что уж о человеке говорить…

Юношеской неокрепшей душой Фролов тянулся к хмурому Жаргилу.

– А какая в ваших краях вера? – спросил однажды он, глядя на рассыпавшиеся звезды в бескрайнем черном небе.

– Шаманская в основном. Встречаются ламаисты. Православных много.

– Жаргил Аюрзаныч, а ты можешь нашаманить себе оберег какой-нибудь?

Жаргил вспомнил, как отец выжигал в семье любой намек на религиозные темы и оккультные отправления, будучи непримиримым коммунистом.

– Не знаю, – вопрос застал его врасплох. – Никогда не думал об этом.

Через минуту Жаргил услышал всхлипывания парня под шинелью.

– Я чувствую, что больше не вернусь домой, что не увижу маму, сестер, – прошептал Леша с набухшим от слез носом.

– Все будет хорошо. Ты обязательно вернешься домой. Я это вижу. Поверь мне. У меня дед был большим шаманом… И девчонку какую-нибудь встретишь, когда увольнительную дадут, – выпалил Жаргил, почувствовав себя старшим братом расплакавшегося в ночи ребенка.

Фролов через несколько дней погиб. Половина роты была накрыта землей после ураганного артобстрела. После его смерти остался горький привкус от никчемности произнесенных когда-то слов.

Черед старшины встретиться со смертью наступил поздней осенью 1942 года.

Когда во время наступления противника, усиленного танками, рядом с парнем разорвалась мина, в родном доме в деревне со стены сорвались четки деда-шамана. Деревянные бусины, нанизанные на конский волос, бережно оберегала прабабушка, для которой они хранили главную память о любимом сыне. После того, как четки достались Аюрзану, тот не разрешил устраивать приютившемуся ламе молитвенный уголок в доме, где им нашлось бы достойное место, и просто повесил их на стену между окнами.

Жаргил лежал на земле, смутно осознавая, что все получилось так, как он ожидал. Головокружение, тошнота, слабость, озноб, смерть, крадущаяся против течения крови из рваных ран, отрешенность, боль от застрявшего металла в теле, зовущая забыться и не двигаться. Возможно, подобное чувствовали косули, которых в прошлой жизни он бил в тайге. На морозе яблоки глаз животных стекленели быстро. Он закрыл веки. Все выходило так, как он ожидал. Бой шел уже далеко позади линии оборонительных окоп. Их рота не отбила танковую атаку. В ушах до сих пор стоял грохот гусениц тяжелых машин, выворачивающих почву.

Старый полуслепой лама, услышав глухую россыпь деревянных костяшек по полу, бросился с криком их собирать. На шум выскочили домашние. Ползающий на четвереньках старик дрожащим голосом приказал всем искать недостающие части, видя во всем происходящем понятное только ему великое таинство. Найденные бусины нанизали на новую нить. Не доставало только двух, закатившихся в неведомые щели между грубо струганными досками пола.

Наутро лама отмерил в склянку немного молока, аккуратно отрезал ломтик хлеба, отобрал средний кусочек сахара из туеска, отсыпал горсть махорки из матерчатого мешка на печке и попросил увезти его в Артуху. На середине пути, за озером телега по ось колес застряла в непроходимой колее черноземных дорог, неизбежного спутника слякотного аларского межсезонья.

Аюрзан с холщовой сумкой через плечо и палкой-посохом в руке направился пешком, опасаясь не успеть выполнить задуманного. Приковыляв засветло к сосне, старик разжег костер, выложил содержимое сумы рядом и обратился к хозяину местности.

– Бурулу, прости, что тревожу, но чувствую, что кому-то нужна твоя помощь. Не думай, что дети и внуки забыли тебя. Просто сейчас времена такие.

Аюрзан окропил местность молоком, одарил кусочками скромных подношений с пожеланиями укрепления здоровья и продления жизни близких, используя вперемежку словосочетания, которые когда-то произносил Бурулу, и отрывки из молитвы «цэдуб», затаившиеся в уголках памяти. Под дерево он поставил деревянную фигурку Будды, сидящего в позе лотоса, свою любимую и наиболее удавшуюся поделку.

Ночью выпал первый снег. Наутро по скованной хрупким льдом дороге до Артухи докатилась телега. Приехавшие застали тело старика сидящим у потухшего костра с печатью спокойствия на лице и расположением рук, застывшими, словно, в беседе со старым знакомым. Монгола похоронили там же, вспомнив его давнее желание об этом.