Сергей Будагаев. Река, которая меня несёт (роман, часть 5)

* * *

– Повезло вам, бойцы, – громко произнес пациентам госпиталя военный врач во время обхода. – Попали к нам именно сейчас, когда мы начинаем использовать новый препарат, разработанный советскими учеными. Пенициллин называется. Полгода назад поступившие в похожем состоянии часто умирали от сепсиса, многим приходилось ампутировать конечности, но даже и это не помогало.

Остановившись у очередной кровати, врач, осматривая ногу парня-азиата, спросил:

– Как чувствуешь себя?

– Ничего, вроде.

– «Ничего», – усмехнулся человек в белом халате. – Мы тебя с того света вытащили, а ты – «ничего». Одно плохо, не удалось добраться до двух осколков в твоей ноге. Ходить будешь. В футбол только вряд ли сможешь играть. Любишь футбол?

– Да так.

– «Да так», – снова повторил за пациентом с усмешкой доктор. – Ты как будто и не рад, что живой остался.

– Когда меня снова на фронт?

– Да все, брат, отвоевался ты. Инвалидов мы в строй не возвращаем. Полежишь у нас месяц-другой и домой. Хотя, какой ты инвалид? Руки-ноги на месте, контузии вроде нет, видеть, слышать, говорить можешь. Хорошо молился, видать … А разбить врага у нас бойцов хватит.

Через месяц комендант вручил Жаргилу документы о демобилизации.

– Ваша судимость погашена. Теперь можете возвращаться к мирной гражданской жизни, – сказал офицер в заключении, потом закурил, снял фуражку и добавил. – И еще, старшина, приказывать тебе не могу, поэтому хочу попросить об одном одолжении. У нас тут матрос с Балтийского флота умирает. Последняя стадия туберкулеза. Прошел длительный курс лечения. Но врачи бессильны. Просит отправить его на родину. Всем надоел уже. А отпустить не можем, нужен сопровождающий, потому что он лежачий. Я, как узнал, что ты из тех же краев, так и понял, что это судьба. Без тебя никуда. Выручай… Что молчишь?

– Привык без приказа не говорить ничего. Часто бывало, лишнее слово против тебя играло.

Земляка звали Хамаганов Михаил. Родом он был из Кабанского района, расположенного на восточной стороне Байкала. Близких родственников у него не было. В селе Корсаково оставалась вдова старшего брата, умершего от болезни задолго до войны, и племянник. У нее уже была своя семья.

– Думаю, не оставит калеку-сироту, – воодушевленно усмехнулся молодой матрос, делясь с Жаргилом на бурятском языке в начале дальней дороги. – Мне много не надо. Угол в доме, кусочек соленого омуля. Глядишь, родная земля силы даст подняться. Рыбу хочу поесть нашу байкальскую, порыбачить. В детстве с протоки не вылезал, напрашивался к старшим вместе на море ездить. Люблю наш Байкал, холодный, суровый, могучий. Я ведь только из-за этого на флот пошел. Ты был на Байкале?

– Нет. Это далеко от нас. У нас свой водоем есть, Алят называется.

– Не слышал о таком.

– По сравнению с Байкалом он капля, пять километров в длину, два в ширину. Но по крайней мере в одной легенде его имя упоминается. Мне дядья на охоте рассказывали. Задумал однажды старик Байкал единственную дочь красавицу Ангару замуж выдать. На сватовство явились богатырь Сэлэнгэ, охотник Баргажан, удачливый Иркут и толстый Алят. Но у Ангары был свой избранник – красавиц Енисей. Ночью тайком она сбежала от грозного отца. Узнав об этом, старик в ярости сорвал кусок скалы и бросил дочери вслед. С тех пор на выходе Ангары из Байкала из воды вылезает острие той скалы – Боо-шулэн (Шаман-камень).

К концу первой недели возвращения домой энергия моряка стала иссякать. Он все чаще стал впадать в забытье, стонать от боли в груди. Болезненно желтая кожа сухой коркой стянула некогда круглые щеки, раскосые веки. Жаргил с котелком на костылях скакал на полустанках за кипятком, поил больного чаем и бульоном из тушенки. Куря в тамбуре и разглядывая открывающиеся просторы под стук колесных пар, старшина молча рассуждал, почему ему, штрафнику, бывшему уголовнику, досталась счастливая доля живым возвращаться в родные края, а молодому парню, наверняка, не успевшему натворить ничего, за что было бы стыдно в дальнейшем, – долгая и мучительная смерть в чужом доме, хотя и на своей земле.

Жаргил поначалу планировал выйти на станции в Кутулике, от которого до Алят четыре десятка километров, сущая ерунда по сравнению с количеством лет и дорог, отделявших его от радости взглянуть на зеркало родного озера, но бросить умирающего соседа оказалось сложнее. За ночь поезд обогнул Байкал. В Селенгинске с санитарной группой он сопроводил матроса в больницу и остался с лежачим ждать приезда родственников.

На утро приехала телега с двумя мужиками и бабой.

Читайте журнал «Новая Литература»

– Сайн байна!

– Мэндээ.

Невысокая женщина с решительным лицом, выдававшим жесткий, нервный характер, в изношенной, но аккуратно залатанной одежде, обняла больного и со слезами по-бабьи запричитала. Рядом переминался сухонький подслеповатый мужичок с безобидным лицом, очевидно муж, не зная, куда деть руки, и чувствуя от этого себя еще более неловко.

– Я на этом тарантасе не дам везти человека в таком состоянии. Вы же его затрясете до смерти, – увидев телегу, бросил врач приехавшим людям.

Матрос беспомощными глазами посмотрел на товарища. У него не было сил говорить.

– Доктор! – рявкнул старшина, вспомнив, как приходилось ругаться с разношерстным составом штрафной роты. – Мы проехали полстраны не для того, чтобы застрять в твоем клоповнике в двух часах езды от места назначения. Если там, – он махнул головой на запад, – военврач-полковник отпускает человека домой в таком состоянии, то ты – это мелкое недоразумение на нашем долгом пути. Просто не мешай доделать начатое. Все знают, что с ним. Так дай человеку спокойно уйти в родных местах, а не в казенной палате.

Разгоряченный человек в шинели с суженными от злобы глазами, крепко сжимающий большими кулаками ручки костылей, производил необходимое впечатление для того, чтобы больше ни о чем не спорить.

Перед кончиной моряк успел вдохнуть терпкий плотный навозный воздух, окружающий родное село, и посмотреть на пятнадцатилетнего племянника по имени Сергей. Милентий, подслеповатый хозяин небогатого дома, по указу жены соскреб из комода остатки денег и отправился к плотнику заказывать гроб.

– Ты купишь мне вкусное? – спросила пятилетняя дочурка, помня, что бывает, когда достаются деньги из шкафа.

– Нет, дочка, – ответил виновато отец и погладил девочку по голове. – Потом. Обязательно.

* * *

До Алят с железнодорожной станции Жаргила довез старик на телеге, снаряженной опростанными бидонами из-под молока. Озеро, недавно освободившееся от оков льда, невозмутимо покачивало серыми волнами. У ограды соседа суетились куры. Возле дома Сусанны возился мальчик лет трех.

В родном дворе беззаботно бегали двое малолетних племянников. Открывший ворота незнакомый взрослый мужчина в шинели с суровым взглядом, опирающийся на костыли, почти гигант в детских глазах, своим грозным видом сковал играющих. Великан спросил про старших и, узнав, что они на работе, попросил позвать. Пятки мальчуганов засверкали по улице, не успев дослушать сказанного.

Оставшись один, Жаргил бросил вещь-мешок на скамью, на него шапку. Открыл ворота и, спустившись к озеру, примостился на чурку у берега. Слабый ветерок шевелил волосы. Солдат неторопливо мастерил самокрутку. Если бы не погода и забинтованная нога, бросился бы в воду, чтобы смыть с себя усталость от долгой дороги и воспоминания о потраченных не на то годах.

Неожиданно его окликнули по имени. Он повернулся. Это была Сусанна. Такая же невысокая точеная фигура. Сейчас, казалось, он мог поднять ее одной рукой.

– Ты воевал? – глядя на тертую шинель, костыли, уткнувшиеся в прошлогоднюю траву, со смешанными чувствами произнесла женщина.

– У тебя ребенок? – перебил Жаргил, вспомнив про мальчика, игравшего у ворот ее дома.

– Да.

– Замужем?

Она опустила глаза, отрицательно покачав головой.

– Я уже не ждала тебя увидеть. Хотела тоже уехать куда-нибудь, в Иркутск, да вот война…

Они оказались повзрослевшими и, как будто, чужими людьми.

– Как там, на войне?

– Когда обстреливают страшно, а так – ничего.

– Что собираешься делать?

– В бане свои кости отпарить от дорожной пыли. А потом выпить чего-нибудь, – попытался пошутить фронтовик. – Восемь лет шел домой.

Через день из Алари приехал секретарь райкома. Взгляд его был недоверчив, голос с нотами изжоги.

– Почему сразу не явился на отметку в район?

Жаргил промолчал, достал из гимнастерки имевшиеся документы и выложил перед начальником. Тот внимательно прочитал каждую строчку, заметил на гимнастерке, брошенной на спинку стула, нашивки о ранении и погоны с желтой полосой, костыли в углу у печи.

С минуту гость молчал, переваривая прочитанное.

– А я подумал, ты с тюрьмы сбежал. Известно ведь, что тебя осудили.

– Да вот, сбежал через фронт.

– Ты так не шути. Если искупил вину, претензий к тебе сейчас нет. Настраивайся на плодотворную работу в тылу.

Мужчины закурили. Разгоняя рукой густой дым, секретарь произнес:

– Такое дело, предлагаю тебе должность председателя колхоза. А что? Фронтовик, звание имеешь – ротой командовал, и селом сможешь. Будем считать, что биография твоя теперь чиста. Выбора у меня нет. Все, кто достоин, – на фронте. Сейчас на должности старик Протас Алексеевич. Но от него толку немного. А высокие задачи по заготовке, по выращиванию, по надоям с нас никто не снимает. Тут тебе не Усть-Удинск.

– А что там?

– Не знаешь разве? Там отбывал свою первую ссылку товарищ Сталин. Колхоз на особом счету. С кадрами, с техникой проблем нет. В самом Иркутске решают, кого удостоить чести быть председателем такого исторического места! А здесь у нас все проще. Жду от тебя согласия.

– Подумать дашь?

– Говори сразу.

– Мне бы отдохнуть неделю.

– Два дня.

Через пару дней Жаргил скакал на костылях с ревизией по колхозным амбарам, тракторным мастерским, скотным фермам и всматривался в горизонт распаханных полей. Секретарь верно угадал с назначением. Служилому человеку не надо говорить об исполнительской дисциплине и личной ответственности за выполнение порученного задания. Такие качества заложены в каждой клеточке тела, познавшего карающую силу государства и вышколенного передовой.

* * *

Когда из динамиков радио прозвучало, что война победоносно завершена, председатель распорядился устроить на пришкольном дворе большой стол.

– Товарищи, – произнес он с волнением в голосе перед односельчанами, ждавшими нужных слов, – поздравляю вас с долгожданным окончанием войны и победой над врагом. Я знаю, что такое передовая и работа в тылу, кровь и потери фронтовых друзей, пот и слезы работников от усталости на трудовых полях. Наша армия и вы завоевали победу, и у нас сегодня заслуженный праздник. Прошу встать в память о погибших… Прошу помнить об этом всегда…

Майский вечер плыл в реке тепла и всеобщего счастья. Прыгающие рядом дети таскали со стола еду. В какой-то момент Жаргил не заметил краем глаза, как за Сусанной пытается ухаживать молодой тракторист. Хороший ответственный парень, но не искушенный в питейном деле. Поначалу тот вел себя подчеркнуто корректно, потом самогон снял природную сдержанность. Он стал часто дотрагиваться до руки женщины и притягивать ее против воли к себе.

На улице председатель попытался приструнить юношу, оттеснив его в тихий угол.

– Ты что думаешь, если женщина одна, с ребенком, то заступиться некому и можно лапать ее?

– Давай выпьем, Жаргил Аюрзаныч, – легкомысленно сглаживая тон разговора, отозвался тракторист. – Вечер-то какой!

– Я думаю, тебе пора отдохнуть.

– За победу не хочешь?

– Не прикрывай желание напиться такими словами!

– А может, она сама этого хочет! – вспылил вдруг парень. – Тебе, Аюрзаныч, скоро тридцатник стукнет, а ты все без бабы! Так не мешай другим, в ком сила есть и интерес.

– Сила, говоришь, есть. Тогда, наверное, удержишь.

Удар в скулу свалил парня с ног. На мгновение Жаргил почувствовал себя бойцом в штыковой атаке, где надо добить замешкавшегося врага, пока не случилось обратного. Кто-то из подоспевших сельчан повис на его кулаке. Плети рук скрутили председателя и увели подальше.

Два дня фронтовик находился в загуле, заливая память о своей горячности, об одиночестве, о потерянных годах, о погибших ребятах, об ушедших родителях, о ясном свете великой победы, но почему-то смутном образе личного будущего. В доме, в котором он жил один после того, как родственники оставили его вернувшемуся хозяину, менялись лица собутыльников, но в сердце оставалась и множилась тоска о чем-то недосказанном и несбывшемся.

Третьим утром из ямы забвения и отчужденности его вырвал звук резко одернутых штор, прятавших комнату от солнечного света. Пришедшая Сусанна с ненавистью выгнала всех временных постояльцев, вымела пустые бутылки, вымыла посуду, стены, окна, полы, вытряхнула покрывала и половики.

Хозяин в это время сидел на крыльце, опершись о трость и докуривая, неведомо какую, папиросу. Разгоряченная женщина, вытирая пот со лба, наконец, присела рядом.

– Я думаю, хватит нам бегать друг от друга.  Хватит держать на меня злобу. Хватит себя винить, – спокойно произнесла она, вытирая руки о подол. – Что думаешь об этом?

Мужчина чиркнул спичкой и закурил очередную папиросу. Сусанна в тишине посидела еще немного, поправила платок и молча направилась к воротам.

– Я хочу, чтобы ты осталась, – услышала она в спину, едва не захлопнулась за ней дверь.

Через год, весной, в слякотный апрельский день, у них родился сын. Сына назвали Евгений. Это был мой отец. Кроме него было еще шесть детей.

В тот момент, когда мальчик заявил первым криком о своем появление на свет, на другой стороне Байкала Серафима, приютившая когда-то умирающего моряка, к собственному стыду узнала, что в свои сорок лет оказалась беременна. Женщина была давно надломлена батрацким существованием. Из двенадцати детей, что она родила до этого момента, выжило только четверо. Плодить нищету и жить страхом, выживет ли очередной ребенок, больше не хотелось. И она прыгала с крыши сарая, пила настои, пытаясь вывести из себя нежданный зародыш. Впрочем, тот сидел крепко и этим упрямством убедил родительницу не совершать ничего худого с ним. За пару дней до Нового года у Серафимы появился тринадцатый ребенок – девочка Валя, это при старшем сыне, которому было уже восемнадцать лет. Несложно понять, что та девочка стала моей матерью.

С окончанием трудовой пятилетки дед ушел с места председателя. Стране нужны были образованные руководители для подъема социалистического хозяйства, надломленного  и обескровленного годами войны. Жаргил с неполным средним образованием не вписывался в такую иерархию, да и душа давно не лежала к административной службе. Ездить в райцентр на планерки, оправдываться за то, что «показатели» не растут, стоять по стойке смирно перед первым, вторым, третьим секретарем райкома, смотреть с тоской в окно во время протокольного совещания по вопросу результатов социалистического соревнования в рамках района и области. Это было не то, ради чего когда-то хотелось выжить на войне, и он легко написал заявление об уходе. Зато теперь можно было вплотную вернуться к некогда заброшенным делам опытного охотника на таежного зверя. Растущую семью надо было кормить.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.