Отзыв о «Повести о несостоявшейся любви»

«Получила результат пробной корректуры “Повести…” Честно говоря, результат превзошел все мои ожидания. Главный редактор сказала, что боится писать отзыв на произведение автора, насколько хорошо владеющего русским языком и настолько увлекательно пишущего! Она якобы чувствует себя убогой по сравнению с Вашим талантом! Я Вам серьезно говорю! Книга, по её словам, точно будет иметь успех, что начало “Повести…” – это готовый киносценарий, хоть иди и снимай!

В общем, редактор правки небольшие внесла, там совсем немного орфографических и парочка стилистических ошибок, но это скорее так, придирки. Так что вчера был вечер восторгов! Ольга, мои Вам поздравления! Лично меня, скажу честно, ваша «Повесть…» также не оставила равнодушной. Так что я думаю, что не надо переживать насчет того, будет ли “Повесть” интересна читателям – будет! А наше издательство будет счастливо её издать. Очень надеюсь, что мое письмо поднимает Вам настроение. Ваше произведение вдохновила меня и редактора! С уважением Анна. Издательство «Моя строка».

Добрый день, Ольга!

Рассмотрели вашу рукопись, но к сожалению не наша тематика…

В целом во время чтения погружаешься в описываемый мир, следишь за главными героями, ходишь везде вместе с ними и наблюдаешь за окружающим миром, вступаешь в мысленные споры, сочувствуешь, переживаешь, негодуешь. Проходишь вместе с ними этот путь. Трогательно, но предложить издание не могу вам, к сожалению!

Дмитрий Демешев <demeshev@konzeptual.ru

Праздник души

«Книга должна быть топором,

пригодным для того,

чтобы вырубить море льда,

которое застыло внутри нас…»

Франц Кафка

Да, даже двойной праздник, ибо передо мною книга, написанная нашей землячкой – Ольгой Васильевой Демидовой.

Ольга Васильевна относится к славной когорте писателей – принципиальных, смелых, честных, любящих людей. Таковы и есть скромные герои, создавшие все, что есть на земле прекрасного и великого. Вот для такого читателя и пишет автор – честно, ясно, просто.

На страницах повестей живем, радуемся, огорчаемся, мы. В книге мы и наша жизнь во всех ее проявлениях.

Читаем заглавие – «Несостоявшаяся любовь…» Почему-то становится грустно, неуютно. Но автор убеждает нас в мысли, что чувство любви – это тоже сродни таланту, ибо не каждый способен на такую любовь. И это счастье, если она тебя посетила. Ведь только ею, только любовью держится жизнь наша. Лишь любящий человек способен создавать шедевры искусства. Любовь поднимает из глубины души человеческой самое лучшее, высокое.

У Владимира Соловьева есть такие слова:

Нет вопросов давно, и не нужно речей,

Я стремлюсь к тебе, словно к морю ручей,

Без сомнений и дум милый образ ловлю,

Знаю только одно – что безумно люблю.

В алом блеске зари я тебя узнаю,

Вижу в свете небес я улыбку твою,

А когда без тебя суждено умереть,

Буду яркой звездой над тобою гореть.

Разве мог бы человек создать такие высокие образы, если бы сам не познал самого прекрасного чувства на земле – любви?!

В эпиграфе к повествованию Анна Ахматова трагически кричит о неразделенной любви. Но… в этих же строчках читаем: «Одною песней больше будет…». Это ли не доказательство того, что любовь (состоявшаяся или несостоявшаяся, но посетившая человека) обладает огромной созидательной силой. Вот к такому выводу подводит автор читателей любого возраста, особенно молодое поколение.

Главные герои повести – Маша Романова и Саша Королев. Даже их фамилии уже о чем-то говорят (лично мне о том, что у их любви не может быть продолжения). Маша – чуткая, трепетная, романтическая, воспитанная в суровых условиях деревенской жизни. Саша – городской, сын влиятельных родителей, баловень судьбы, любимец девушек, а если проще – «король».

При чтении произведений О.Демидовой перед нами предстаёт привлекательная, образная и лёгкая манера повествования, которая достигается тщательной работой над письмом, будь-то авторские отступления, диалоги персонажей, лирические пейзажи или бытовые подробности.

Характеры героев яркие, запоминающиеся. Достигается это обилием метафор, эпитетов, прямых сравнений. Но превалирующей деталью, позволяющей «заглянуть» в душу человека, именно глаза – зеркало души человека». Описание (внешнее) любого героя начинается именно с глаз. Это логично, так как при встрече, знакомстве, беседе люди смотрят друг другу в глаза. Никто не доверяет собеседнику с «бегающими» глазами.

Очень много диалогов, что делает сюжет книги динамичным, «оживляет» героев, делая их или собеседниками читателя, или друзьями, или недругами. А в ком-то из них даже «узнаем» самих себя.

Еще и еще автор утверждает нас в мысли, что все начинается с детства. Так детство Маши всколыхнуло всю мою прошедшую жизнь: детство, юность, студенческие годы, начало трудовой деятельности. Как у родителей героини не было времени на ласку, внимание к детям, так и в нашей семье некогда было уделять нам времени. В повести «О несостоявшейся любви» Ольга ответила на главный вопрос каждого человека: «Почему у одних жизнь яркая, стремительная, словно падающая с неба звезда, а у других – сплошная полоса неудач?»

Да потому, что «излучая позитивную энергию, создаете рай в душе и вокруг себя, распространяя негатив, – творите ад!»

Ольге Демидовой, выросшей в деревне, удалось глубоко раскрыть проблемы  крестьянской жизни на пороге перестройки, когда сломать-то весь уклад было легко, а вот по-новому наладить что-то не удается до сих пор. С болью в сердце мы смотрим сегодня на заросшие бурьяном поля, на бегство молодежи из деревни, на закрытие школ… И, как уже было однажды, стали исчезать с лица земли дорогие сердцу поселки. Должно быть, Ольга Васильевна не раз беседовала с крестьянами, председателями колхозов. И свое наболевшее передала книге, а значит, и нам, читателям, заставив о многом задуматься…

Автор смело вскрывает «язвы» нашего общества. Уверена, не раз ей приходилось переживать то, с чем сталкивалась ее героиня Маша Романова – журналистка, как и автор, не идущая ни на какие-либо компромиссы со своей совестью. Невозможно читать без боли и горечи страницы повести. Журналист-профессионал, принципиальный человек не мог равнодушно созерцать творившееся вокруг. Ее гражданский долг – через печатное слово, обладающее магической силой, помочь страдающим, оградить их от негатива власть имущих, особенно имущих «властишку».

Зато как всё преображается, когда вводятся в повествование зарисовки природы. И вдруг на этом изумительном фоне – частушки! Ведь деревня – не деревня, если в ней не слышно по ночам песен, частушек. И что удивительно – ты ищешь-ищешь нужное весомое слово, но тщетно, но все кажется низкопробным. А тут, что ни частушка, то червонное золото! А ведь сочиняются они часто на ходу! И чего только не выражают коротенькие строчки: и любовь, и измену, и ревность, и зависть! Автор словно говорит: «Иди к простым, но очень мудрым деревенским жителям, слившимся с русской природой, и учись у них живому, всегда прекрасному русскому слову.

И снова читателя волнует несостоявшаяся любовь. Ну почему?! И автор (я думаю, сознательно) заканчивает повесть страничками из дневника Маши. А любой человек сам с собой всегда откровенен. Получает ответ: влюбилась в мечту, в выдуманный образ, не совпавший с реальным человеком, отсюда боль и страдание. Но время залечит раны молодости, человек станет мудрее, зорче.

Книга нужная, полезно прочитать ее, как старшему, так и молодому поколениям. Старшему – оглянуться назад, подвести итог прошлому и с надеждой смотреть  в будущее; младшему – оградить себя заведомо от каких-то ошибок, почерпнуть веру в добро, с оптимизмом смотреть в будущее.

М. Забурдаева, заслуженный учитель РФ.

 

Об авторе и её книге

Перед вами книга Ольги Демидовой, чей яркий и самобытный талант в художественной прозе раскрылся  на склоне мудрых жизненных лет

О чём может писать женщина, если не о семье, о любви и жгучей страсти, испытываемые почти каждым из нас на заре своей юности. Увы, не оправдала надежд непреодолимая любовь Маши к однокурснику Александру Королёву из «Повести о несостоявшейся любви»! Он готов к компромиссу, она – максималист и вместе им не быть. Студенческая среда и практика в районной газете, где происходит становление журналистки Марии Романовой. Попытка осмысления ею ожидаемых рыночных перемен на пороге ельцинских реформ, ибо, как говорил французский писатель Андрэ Моруа, «Равнодушие к политике – тоже политика… От политики зависит судьба человека, поэтому необходимо, чтобы он обладал необходимым кругозором, имел собственное мнение, короче говоря, мог играть роль гражданина».

Герои произведений О. Демидовой – будь то журналист, фермер или председатель колхоза – пытаются не только осознать процессы, происходящие в современной деревне, но и повлиять на них. Их личная жизнь тесно переплетается с судьбами односельчан, но в какие бы перипетии они ни попадали, их главная цель, прежде всего, остаться Человеком с большой буквы. И одно объединяет всех героев – доброта, жизнелюбие, осознание важности и полезности их дел.

Ольга – человек гармоничный, цельный. Изображая язвы нашей жизни, она не берёт на себя роль третейского судьи, но и не занимает позицию равнодушного, безучастного наблюдателя. Её повести – плод раздумий и глубоких душевных переживаний. Как человек совестливый и, несомненно, даровитый от природы, автор подмечает много такого, что обычно проходит мимо внимания обывателя, привыкшего жить, не особенно утруждая себя раздумьями о несовершенстве жизни и не допускающего мысли о собственном вкладе в решение проблем современного мира. Творческие работы О.В.Демидовой будят совесть, взывают к порядочности, очищают мысли человека думающего. Хочется, чтобы они нашли свой наикратчайший  путь к сердцу благодарного читателя.

Н. Ивакова. г. Оренбург.

 

 

 

«Повесть о несостоявшейся любви»

Посвящается моим детям: Оле и Андрею.

Я улыбаться перестала,

Морозный ветер губы студит,

Одной надеждой меньше стало,

Одною песней больше будет.

И эту песню я невольно

Отдам на смех и поруганье,

Затем что нестерпимо больно

Душе любовное молчанье.

Анна Ахматова

Так велико было Машино нетерпение быстрее узнать результаты конкурса, которые свидетельствовали бы об исполнении сокровенного её желания или, наоборот, полном крушении жизненных планов, что, сойдя с троллейбуса, оставшееся до университета расстояние она преодолела бегом. Рывком открыв тяжелую, с арочным сводом дверь, девушка очутилась в небольшом светлом вестибюле с пустующим гардеробом и широкой мраморной лестницей, ведущей на второй этаж учебного заведения. У доски объявлений, где был вывешен приказ о зачислении на первый курс прошедших через конкурс абитуриентов, толпились юноши и девушки. По выражению их лиц, а больше по поведению, можно было судить не только о том, что их усилия при поступлении увенчались успехом или закончились неудачей, но и о характере и темпераменте каждого из них. Одни, стоя возле щита со списком, молча и долго, словно боясь ошибиться в благополучном исходе, изучали перечень фамилий. Убедившись, что родились под счастливой звездой, новоиспеченные студенты застенчиво улыбались и выходили из толпы. Другие, более экспрессивные, с ликующим выражением на лице судорожно жали друг другу руки. Девушки, обнаружив себя в ряду счастливчиков, сначала обмирали, затем прыгали от восторга и обнимались. Но были здесь и те, чью неудачу, обернувшуюся для них полным провалом, сродни настоящему несчастью, выдавали сухой блеск растерянных глаз, вздрагивающие губы и дрожащие руки, теребящие сумочки и носовые платки. При виде последних Машей с новой силой овладела тревога и беспокойство. И всё же в глубине души её не покидала робкая и светлая надежда, отражавшаяся на её лице лихорадочным блеском яблочно-зелёных глаз и трогательно жалкой полуулыбкой вишнёво-сочных губ, выражавших одновременно состояние внутренней её незащищённости, хрупкости и уязвимости.

Пробиться через толпу, плотно сбитую, наэлектризованную и накаленную радостным, лучистым возбуждением, было непросто, скорее, невозможно. У девушки голова пошла кругом от напряжения и потока распалённого, судорожного опьянения, сродни разве что наркотическому, которые царили вокруг; оглянувшись в растерянности, она увидела высокого, стройного юношу, которому явно сопутствовало везение. Тот с гордым и торжествующим видом, явно зная себе цену, расхаживал по вестибюлю, в экстазе размахивая руками. Подметив смятенность, отчаяние и мольбу в устремленном на него Машином взгляде, молодой человек с некоторой долей смущения подошёл ближе и, почему-то делая вид, что не замечает её, начал снова рассматривать с высоты своего роста поверх голов список. Маша несмело притронулась к рукаву светло-серого костюма, в который он облачился ради праздничного случая.

– Будьте добры, посмотрите, прошла ли я по конкурсу? – Тот, бросив сочувственный взгляд на бледное, без кровинки девичье лицо, порывистым движением схватил ее за руку и потянул вперёд. Не выдержав внезапного и решительного напора, с каким он устремился, вторгаясь в середину людской массы, толпа расступилась и вновь сомкнулась за ними.

– Как твоя фамилия? – спросил он Машу, охваченную на пике эмоций и чувств паникой и страхом.

– Романова, – последовал приглушённый ответ. Разволновавшись так, что зазнобило хрупкие плечи, затрепетали мелкой дрожью тонкие длинные пальцы, а в голове как будто лопнула тихим серебристым звоном струна, девушка, не в силах более владеть собой, лихорадочно пробегала глазами сливавшиеся строчки, но никак не могла сосредоточиться, найти, увидеть, заметить свою фамилию.

– Нашел! – воскликнул юноша и ткнул пальцем в середину списка.

– Спасибо! – только и смогла вымолвить девушка, разомкнув плотно сжатые от напряжения губы. Они вышли из толпы, и Маша, облегчённо вздохнув, через силу улыбнулась. Кто не знает волшебного влияния улыбки?! Стоит продержать её на лице минут десять, и настроение резко меняется к лучшему. Внутренняя сосредоточенность и сопутствующая ей скованность черт постепенно сходили с Машиного лица; оно, освещённое ласковой, приветливой улыбкой и ярко-зелеными глазами, засияло, засветилось, словно на него упали золотистые лучи вырвавшегося из-за мрачных туч солнца.

– А! Не за что! Кстати, мы с тобой в одной группе. Я – Королев, – он протянул сокурснице руку.

– А зовут как? – в глазах первокурсницы блеснул озорной огонёк, она положила свою маленькую ладошку на протянутую ей дружескую руку. – Саша? А меня – Маша! – звонко рассмеялась она, переполненная невыразимым счастьем и радостью.

Она студентка! Даже не верится, что судьба её определилась, но это так, и с ней рядом атлетически сложенный, красивый юноша! Она подняла на него восхищённые глаза и тут же смущённо опустила их, встретившись с его пристальным карим взглядом. Как же он хорош собой! Пылкость и горячность натуры, которые выдавали порывистость движений, жестикуляция рук, одухотворяли свежее, с мягко очерченным овалом юношеское лицо.

– Пойдем, посмотрим нашу аудиторию, – предложил он, поправляя на гордо вскинутой голове густую шелковистую прядь черных волос.

Однокурсники поднялись на второй этаж. Юноша шел быстро, отчего светло-серебристый галстук и полы расстегнутого пиджака при каждом порывистом движении развевались, как от ветра. Маша еле успевала за ним. Пройдя по широкому коридору, откуда ещё не выветрился запах свежей краски, студенты вошли в аудиторию.

– О, Александр! – навстречу им шагнул длинноволосый парень в яркой спортивной футболке. Позже девушка узнает, что зовут Сашиного приятеля Валерой Клиповым. – Приветствую и поздравляю! Видел твою  фамилию в списках студиозусов!

– А я – твою! Набежало студентов, как собак нерезаных, еле пробился к списку! – весело и отрывисто отвечал Саша, всё ещё находясь в том ликующем возбуждении, которое сопровождает эмоционального человека в любом важном жизненном событии.

– Всех волнует, прошли ли они по конкурсу – вот где собака зарыта! – глубокомысленно заявил Валера. Голос его звучал выспренно, напыщенно и важно, что выглядело со стороны, по мнению Маши, нелепо и комично. Он  пожал Сашину руку, бросив при этом оценивающий взгляд на худенькую фигурку его спутницы. Той не понравился взгляд Клипова, как ей показалось, надменно-снисходительный. «Тощий, как скелет, а спеси – полный короб!» – неприязненно подумала девушка и, машинально поправив на себе поясок светленького платьица, пошитого в деревенском ателье, отошла к окну, выходившему во двор.

Глядя на потемневшие от времени деревянные постройки в университетском дворике, студентка чувствовала, как из сердца, словно влага сквозь песок, уходит радость. «Что делать, она некрасива! Большой широкий лоб, слегка удлиненное лицо, впалые щеки – бывают ли уродливее физиономии?!» Но будь Маша терпимее к своей внешности и увереннее в себе, она поняла бы, что достаточно хороша собой и даже привлекательна.

Внешне неброская, но как выразительны ее цвета изумруда с озорной лукавинкой глаза, которые во время дружеской беседы вызывали к ней неподдельный интерес собеседника! Какое обаяние придают ей в минуты веселья, радости и ликования белозубая улыбка и задорный смех, которые также располагали к ней окружающих! А высокий открытый лоб, разве он не свидетельствовал о безграничных её возможностях?! Увы, Маша не любила, не ценила себя и была чересчур требовательна к своей персоне. На мгновение она забыла, что стала студенткой, и почувствовала себя неуютно в присутствии этих городских ребят с их самоуверенной готовностью считать себя хозяевами в университетских стенах.

Пока Саша, жестикулируя, продолжал о чём-то говорить Валере, девушка вышла из аудитории и тихонько прикрыла за собой дверь.

***

Детские годы нашей героини прошли в сельской глубинке. Родители, обремененные заботами о хлебе насущном, были людьми жёсткими и суровыми, хотя и не злыми по натуре. Память девушки хранит эпизоды вечерних посиделок на завалинках домов, когда сельские женщины, освободившись от домашних забот, грызли семечки и судачили о деревенских новостях, а их непоседливые ребятишки носились тут же по яблочно-зелёной лужайке.

Устав от беготни, её подружки забирались на колени к своим мамам, которые тискали и ласкали их, вызывая у маленькой Маши неприкрытое удивление и непрошенную зависть. Она не помнила, чтобы её когда-нибудь также осыпали ласками, – в их семье не было принято баловать детей. Малышке пришла в голову мысль, последовать примеру подруг. Неловко вскарабкавшись на завалинку, она протянула к матери ручонки. Та усадила её на колени, продолжая о чём-то сердито говорить со своими соседками. Устраиваясь удобнее, девочка поёрзала немного, однако в обхвативших её руках не почувствовала ни нежности, ни тепла, они были жёсткими, заскорузлыми, не боявшимися изнурительно-тяжёлой сельской работы, но не привычные к тому, чтобы приголубить собственное дитё. С обидой и раздражением женщина рассказывала, как при разделе имущества в большой семье свёкра, сельсовет определил старшему сыну и снохе корову, но они, по воле свекрови, остались ни с чем, у разбитого корыта. «Корову отдам, а сама что буду есть?» – вопрошала старуха, упиваясь собственной эгоистической правотой, забыв при этом о                                                                                                                             , как однажды в какой-то праздник сельские женщины собрались на завалинке: грызли семечки и беззаботно суворить со своими соседками. Маша поёрзала, ускК –                    своих пятерых малолетних внуках, оставленных без, так нужного в их нежном возрасте, молочка.

Малютке стало жалко несчастную маму, которую обидела злая свекровь, и она, мягко прильнув к ней, с бархатистой трепетностью в ладошке погладила по щеке. Но та с досадой отклонилась от детской ласки. Дочке стало скучно и неуютно у родной маменьки на руках: они не грели, были холодны, как лёд, и она, разочарованная, сползла на землю. «И что они находят в этом?», – подумала девочка, бросив взгляд на сидящих в объятиях мам подруг. Но в глубине своего еще неопытного детского сердечка она почувствовала свою обделённость. Личико ее насупилось и помрачнело от неприятно скребущейся, словно котенок, мысли, что она не любима.

Маша теперь понимает, далеко не лёгкая работа на колхозных полях плюс уход за животными на собственном подворье и за многочисленными малолетними детьми изматывали маму, не оставляли ни сил, ни времени на личную жизнь. Тут уж не до ласки, успеть бы обстирать, вовремя накормить и напоить ребятишек! Может, поэтому мать была такой скорой на расправу: за малейшую провинность таскала подраставшую дочь за косичку? Отец детей не бил, но и не ласкал. Родителям было невдомёк, что в раннем возрасте ребёнок должен быть любимым и обожаемым существом, чтобы чувствовать свою защищённость, и, став взрослым, уверенно шагать по жизни, верить в свою уникальность и суметь дать достойный отпор тому, кто вздумает унижать, подчинять своей воле, покушаясь на свободу и человеческое достоинство.

В семье Романовых всё было иначе, здесь ласку считали баловством, ненужной, излишней сентиментальностью, а диктат, подавление развивающихся задатков, инициативы и подростковой воли – нормой. И чтобы дети не возгордились, отец и мать никогда не подчеркивали преимуществ и сильных сторон их личности, да и личностями-то их, скорее всего, не считали, – впрочем, о подобных и других высоких материях и мыслей-то не возникало, у молодых ещё родителей все помыслы были устремлены на то, как быстрее вырваться из нужды, – а если и хвалили иногда ребятишек, то только за работу по дому и в личном подворье. Не приветствовали родители в детях и природную жизнерадостность, стараясь осадить, по их мнению, не в меру радующихся или расшалившихся отпрысков. В период подросткового самоутверждения, не считаясь с мнением и размышлениями начитанной дочери, обрывали её на полуслове, видимо, неосознанно побаиваясь того, что эрудиция той может повредить их родительскому авторитету, и ошибочно считая, что так и надо воспитывать своих чад, прививая в них непритязательность, скромность и простоту, присущую им самим.

Кто-то возразит, как, мол, без строгости с такой оравой? Никто не отрицает, что строгость при воспитании нужна. Но всё хорошо в меру, потому что те, кого не любили и хоть чуточку не баловали в детстве, а относились к ним сурово, не давая спуску и поблажек, чаще всего замыкаются в себе, вырастают несчастливыми и закомплексованными существами, не способными сделать счастливыми ни себя, ни любимого, ни детей своих. Это о них говорят: он – неудачник, потому как не уверен в себе, не ценит себя как личность и считает, что не достоин чьей-то любви. Правы психологи, считая, что все комплексы приобретаются в детстве. Насколько известно, основных комплексов восемь. Из них семь может устранить опытный психотерапевт. Не убирается лишь комплекс от нехватки материнской любви с первого дня жизни до двух лет. В этом возрасте ребенку никто не нужен, кроме мамы. Даже отец.  Мать любит своего ребенка просто потому, что это ее дитё. Ребёнок это чувствует, нуждается в этом. Если мать недодала малышу ласки, внимания, нежных слов, прикосновений, то у него развивается комплекс, который потом сопровождает его всю жизнь. Из-за этого впоследствии человек утверждает себя в чем-то, добивается признания.

В возрасте до 2-х лет ребенку никто не нужен, кроме матери. Даже отец. Мать любит своего ребенка просто так… ни за что… просто потому, что это ее ребенок.                                                                                                                          В     Лишённая нежной привязанности и ласки, Маша с детства росла обидчивой, ранимой, ей трудно было найти контакт со своими сверстниками. Класс, где она училась, был разбит на группы, каждая из которых ревниво следила за тем, чтобы в них не вовлекались чужаки. Все попытки несмелой, подавляемой в семье девочки   подружиться с маленькими задаваками и спесивцами, оканчивались ничем. Слабо удавалась ей и попытка сохранить свою независимость. Детские коллективы, в силу своей неопытности и отсутствия понимания чужой боли, эгоистичны, не приемлют одиночек и жестоко расправляются с ними, как это случилось и с нашей героиней.

В пятом классе Маша переболела гриппом, обернувшимся осложнением, –  она потеряла слух. Все звуки девочка воспринимала словно через ватный тампон в ушах, а те, что слабее, совсем не доходили до неё. Продолжалось это в течение месяца, а потом все как-то само собой прошло – слух начал возвращаться к ней. Но мальчишки, Коля и Витя, сидевшие за партами позади неё, не знали об этом и, считая её по-прежнему оглохшей, решили зло подшутить над одноклассницей. В это время молодая, неопытная практикантка дала задание прочитать и перевести текст с немецкого языка на русский.

–  Буду спрашивать  у доски, – предупредила она. В классе установилась тишина, все уткнулись в книги. И вдруг один из приятелей с задней парты громко воскликнул:

–  Романова, тебя вызывают к доске! – Класс, как один, удивленно вскинул головы. А Маша, не зная, кому верить, тишине или озорнику Коле, минуту помедлив, взяла в руки книжку и пошла к доске.

Насмешники расхохотались, а за ними – остальные. Поняв свою оплошность, ученица покраснела и вернулась на место. Непонятно было, почему «немка» не одернула, не пресекла развлекающихся чужим несчастьем дружков, чем и спровоцировала тех на дальнейшие «подвиги». Видимо, находясь на практике, она и сама не чувствовала себя уверенно и откровенно побаивалась этого колючего и своенравного детского коллектива. Вновь установилась тишина, но ненадолго.

–  Романова, тебя же к доске! – На этот раз толкнул её в плечо Витя. Она недоверчиво взглянула на него и промолчала.

– Что же ты не идешь?! Вызывают же тебя! – Сузив ехидные глазки, закадычные друзья смотрели на неё с беззаботной насмешкой – она не верила им. Маша с беспомощным выражением на лице взглянула на учительницу. Та сидела пунцовая, опустив голову. «Ей стыдно за мою глухоту, – мелькнуло в сознании девочки. – Видимо, она, действительно, вызывала меня, а я не расслышала». И она, вскочив, спотыкаясь, побежала к доске.

Класс снова захлебнулся от смеха. Вздрогнув как от удара, отвергнутая всеми девочка-изгой остановилась. В глазах её, растерянных и жалких, заискрились слезинки. Укоризненно взглянув на ссутулившуюся практикантку, не осмелившуюся или не захотевшую остановить, осадить насобачившихся подростков, она поплелась назад. Ни на кого не глядя и не помня себя от нанесённого унижения, стыда и захлестнувшей её обиды, пятиклассница подошла к своей парте. И лишь, стукнувшись тонкими коленками о край сиденья и ощутив острую боль, она пришла в себя и, опустив голову на  сложенные на парте руки, горько заплакала.

Уязвленная, Маша надолго затаила обиду как на зубоскалов, так и на весь класс, который охотно поддержал первых. Взорвавшись на уроке веселым, беззаботным смехом, ребята потешились над ее слабостью и незащищенностью. И хотя с возрастом эта ситуация забылась, нанесённая ей душевная рана затянулась, для детской психики она не прошла бесследно, отложив глубоко в подсознании горькие чувства собственного несовершенства, одиночества и неуверенности в себе, а также тревоги и страха перед этим безжалостным и немилосердным миром. Это заставит её всю жизнь подавлять в себе эти ощущения, самоутверждаться, борясь за признание собственного достоинства.

Не удивительно, что Маша, выросшая в деспотически-грубой семье, подавляющей всякое проявление воли и инициативы, и в окружении жестоких одноклассников, мучилась от отсутствия внутренней свободы и раскованности! Однако тому, кто много страдал, легче представить себя на месте униженного и оскорблённого; страдания побуждают к размышлению, делают душу более чуткой  и тонкой, учат сострадать, понимать другого. Не случайно девушка выбрала профессию журналистки, уверенная, что, даже лишенная легкости и непринужденности в общении, сможет острым пером выразить протест против тех, кто наносит душевные раны и травмы, сеет зло, лицемерие и несправедливость. Такой высокой была планка мотивации, что Маша стремилась к данной, далеко не лёгкой профессии всей окрылённой этим желанием душой.

Но найдется ли в Машиной жизни родственная душа, которая за завесой робости и стеснительности разглядит и оценит её высокие, благородные порывы и полёт ослепительной мысли? Сумеет ли кто-нибудь отогреть девичье сердце, даст ли расцвести её неброской красоте, обрести гибкость, свободу и непринуждённость? Молодость часто ошибается, приняв за эталон несомненных ценностей не добрые человеческие качества и глубину душевных переживаний, а смазливое личико, длинные стройные ножки, яркую, модную одежду и прочие атрибуты чисто внешней мишуры, под покровом которых может скрываться легкомысленная пустота или трудно различимые ложь, притворство, вероломство.

***

На исходе сентября в благодатные, солнечные дни бабьего лета с внезапной яростью вторгся неуживчивый северный ветер, трепавший кроны деревьев в палисадниках и срывающий с них остатки поредевших сухих и жёстких листьев. Лишь на рябине, как ни в чём ни бывало, на радость оставшимся зимовать в родном краю птиц ярко рдели рубиновые кисти. «Разверзлись хляби небесные», зачастил промозглый, затяжной дождь, размывший сельские дороги. Отчаянно забуксовали, переваливаясь на рытвинах, как гуси с одной лапы на другую, машины. Тракторы не успевали вытаскивать тонущую в слякоти технику, еще больше разбивая гусеницами жирный дорожный чернозём.

Студентов-первокурсников, второй месяц работающих на уборочной в колхозе, собрали на току.

– Ну что, журналисты, поработаем еще? – коротконогий заведующий током Иван Михалёв, оглядев маленькими сияющими глазками молодых людей, рассевшихся на деревянных скамейках, расположенных вдоль пожелтевших и засиженных мухами стен, своим зычным, жизнерадостным голосом старался подбодрить их, умученных и изнурённых тяжёлой работой и долгим пребыванием вне дома. Однако какое ему дело до этого?! Теперь-то, коли ему выделили целую группу студентов, у него на току дела, наверняка, пойдут на лад! Но те в ответ зароптали:

– За рабов, что ли, нас держите?! – вспыхнув, раздражённо промолвила порывистая и пышногрудая Верочка Любимова. Весёлое настроение Михалёва не произвело должного впечатления, как того ожидалось, на усталых и угнетённых студентов. Они понимали, что заведующему током нет дела до их настроения. Им рабочие руки подавай! Сокурсники чувствовали ежедневное, ежечасное давление и нажим бригадиров и другого мелкого колхозного начальства, которые, пользуясь зависимостью и совестливостью первокурсников, наперебой старались как можно эффективнее использовать дармовую рабочую силу везде, где есть в том необходимость; на пятиминутках у председателя спорили до хрипоты, стремясь перехватить студентов друг у друга, доказывая, что без них на подведомственных им участках не ликвидировать образовавшегося прорыва, готовы были разорвать на части и по уши загрузить их.

– В самом деле, не пора ли честь знать?! – поддержала Любимову хорошо сложенная, русоволосая Наталья Жукова, выбранная старостой группы. Всегда со всеми доброжелательная и учтивая, девушка и с Михалёвым разговаривала корректно, стараясь не поддаться неприязни, но остальные были настроены далеко не так благодушно.

– Хватит! Картошку и свёклу выкопали, убрали, навоз вывезли в поле. Домой пора! – раздраженно кричал Саша Королев, нервно жестикулируя руками. Михалёв понял, что излишне преждевременно радоваться. Студенты не так покладисты, как их обрисовало начальство. Видимо, терпение их истощено непогодой, усталостью, оторванностью от привычной для них среды обитания.

– Председатель правления договорился с вашим деканом, что вы ещё задержитесь. Нужно…

– Вот пусть декан и едет сам сюда работать, раз он договорился с вами! –  враждебно оборвал Михалёва длинноволосый Валера Клипов. Вид городского, не очень крепкого здоровьем парня от непривычно-тяжёлой крестьянской работы был потрепанный: хлопчатобумажный комбинезон, выданный в колхозе, выцвел и сносился, кеды истоптались, он их выкинул на помойку, пришлось на последние, прихваченные из дома деньги купить в сельском магазине резиновые сапоги.

Лоснящиеся от сытости щеки заведующего покрылись алыми пятнами.

– Нужно хлеб спасать! – он суетливо закивал на лежащее аккуратными сыпучими холмиками за окном бригадного домика зерно, на котором паслись стаи непуганых голубей, воробьёв и ворон. Пасмурное, с проседью небо ежедневно источало на лежащие россыпью хлеба то серые тяжёлые нити обильных струек, то мелкие брызги слякотной влаги.

– Что мешает колхозникам самим сделать это? – колюче и зло спросил Валера, решительным жестом убрав спадающие волосы со лба. – Они у вас целыми днями спят на  печи.

– Ну, кто сидит на печи – старики да дети?! Молодёжь-то вся разъехалась на учёбу. Не погонишь же доярок на ток, им коров доить надо, – оправдываясь, говорил Михалёв. Но, смекнув, что перед ним студенты-первокурсники, за которых некому заступиться, а значит, можно не церемониться с ними, прибавил в голосе: – И вообще, это не твоя забота, молодой человек! Тебя послали сюда работать, а не демагогию разводить и баклуши бить. Не нравится – езжай на все четыре стороны! Мы как-нибудь справимся без тебя!

– Уймись, Валера, он же преду накляузничает, а тот декану накапает, – шепнул приятелю Вася Нилин, ширококостный, невысокого роста крепыш.

Спор, грозивший вылиться в студенческий бунт, утих. Поворчав ещё немного, юноши и девушки вышли под моросящий дождь и принялись перелопачивать зерно; пропуская через зерноочистительные машины, нагружали его в кузова подъезжающих автомобилей и отправляли на склады. Убрав очередной ворох пшеницы и выключив транспортер, студенты, словно стаи нахохлившихся воробьёв, в ожидании машины собрались в разрозненные  кучки.

– Черт знает, что творится! – возмущался похудевший и осунувшийся Саша Королёв. – Мартышкин труд, да и только: зерно-то сырое, сгниёт на складе. Неужели нельзя было приобрести зерносушилку?!

– Хоть пологи, на худой конец, купили бы, чтобы укрыть зерно, – поддержала его Маша хриплым, простуженным голосом. С утра ее знобило так, что она с трудом заставила себя подняться с постели. Выпив таблетку аспирина, она пересилила слабость и пришла на ток, но вид у неё оставался безнадёжно больным.

– Может, не на что покупать? – высказала предположение Ирина Стуликова, пышная и розовощекая, с белесыми бровями и волосами девушка.

– Зато, по словам нашей квартирной хозяйки, председатель колхоза за 5 лет правления третью по счету машину под своей задницей меняет. Предыдущими, бывшими в употреблении автомобилями осчастливил сыновей! – Валера, ссутулившись, кривил в язвительной усмешке тонкие губы.

– Я думаю, забитые, безвластные крестьяне – никчёмные хозяева и никудышные контролеры за деятельностью своих руководителей, – произнеся эту длинную фразу осиплым голосом, Маша зябко поёжилась: она чувствовала разбитость во всём теле.

– Колхозы давно готовы околеть, их надо ликвидировать! – махнув рукой, воскликнул Королёв весело и зло одновременно. Сокурсница подняла на него слезящиеся от простуды глаза, под которыми выступили темные круги.

– Ликвидировать, говоришь? А почему люди держатся за них, не разбегаются кто куда? Вон сколько шумят о фермерстве, но мало кто решается им стать! – Маше было приятно оппонировать Саше.

– Потому что привыкли в колхозе ни за что не отвечать, пусть себе гниет и пропадает урожай или студенты убирают его! – едко и заносчиво прокомментировал Валера Клипов, снова усмехнувшись большим рыбьим ртом.

–  Может, не стоит так уж строго осуждать колхозников? – заступилась за них Вера Любимова, выросшая в сельской глубинке. – Я вот подумала, откуда у них это равнодушие?

– Ну и что надумала? – шевельнул Валера тонкими, бескровными губами.

– Крестьяне у нас почти всегда были дискриминируемым классом, – девушка поправила выбивающиеся из-под платка и вьющиеся весёлыми завиточками светлые волосы. – Во время коллективизации самых лучших и предприимчивых уничтожили репрессиями как кулаков, отняли у них имущество с землёй. Индустриализацию – финансирование строительства заводов, электростанций и прочих объектов – тоже проводили за счёт ограбления села. А за принудительную работу в колхозе до 60-х годов ставили палочки, ничем не обеспеченные трудодни. – Девушка помолчала с минуту, собираясь с мыслями, и добавила: – Чтобы сельчане не сбегали куда-то на заработки, их насильно закрепили к земле, оставив без паспортов и, как крепостных, лишив свободы передвижения.

– На что же они жили?

– А семьи колхозники кормили за счёт личного подворья, которые ещё облагались всяческими поборами, – поддержала подругу Маша. – Кто же согласится работать в колхозе без выгоды для себя? Сельчан десятилетиями принуждали к этому!

– Да, отбили у людей желание трудиться в колхозе как раньше в индивидуальном крестьянском хозяйстве, – хмуро подтвердил Вася Нилин, проявляя солидарность со своими сокурсниками. Коротко остриженные волосы его смешно торчали на макушке, словно колючки у ёжика.

–  Ну, и я о том же хочу сказать, – взгляд Валеры был уже менее высокомерным. – При царизме, когда земля находилась в частной собственности у крестьян, Россия была крупнейшим экспортёром хлеба, а сейчас мы занимаем первое место по импорту зерна не только продовольственного, но и фуражного! Себя не можем прокормить, скот. Разве это не свидетельство нежизнеспособности колхозов?

– Сталин своей аграрной политикой нанёс непоправимый ущерб сельскому хозяйству, – подтвердила  Наталья Жукова, стряхивая пшеничную полову с потерявшего первоначальный цвет комбинезона.

– То есть как ущерб? – удивилась Маша, которую в школе убеждали, что коллективизация была благом для страны.

– А вот так! Подвергнув репрессии зажиточных крестьян, село лишили самых крепких, успешно ведущих хозяйство, можно сказать, талантливых предпринимателей из мужицкой среды. – Наталья сняла с рук хлопчатобумажные перчатки, поработала онемевшими пальчиками. – Деревня с тех пор начала деградировать. Все денежные вливания в сельское хозяйство в последние десятилетия были как в бездонную бочку, не имели результативности.

– Как это не имели результативности? Не с того голоса ты поёшь, Наташа! А то, что люди в селе стали лучше жить – это разве не результат? – вспыхнув, словно спичка, возмутилась Вера Любимова. – На выдаваемые кредиты в колхозах начали строить дома для молодёжи и специалистов, школы, больницы, детские сады. Давно пора правительству возвращать долги крестьянам. Нельзя же только жилы из них тянуть!

–  Молодец, Верочка, прямо в точку попала! – восхитилась Маша, довольная тем, что та сумела так ёмко и чётко сформулировать и выразить мысли, которые расплывчато крутились и в её голове. – Кстати, я не согласна с тобой, Наташа, что создание колхозов было ошибкой. На уроках истории нам говорили, что, благодаря коллективизации, крестьян вооружили мощной, современной для того времени техникой: тракторами и комбайнами. В одиночку, обрабатывая почву на лошадке с сохой, трудно было выжить, накормить страну, обеспечить всем необходимым фронт во время войны.

– Можно было выбрать другой, не менее эффективный путь! – с плохо скрываемым раздражением оборвал её Валера.

– Какой? – спросила Маша. Для неё эта мысль была нова – она с любопытством уставилась на одноклассника. В школе об аграрном развитии им говорили однозначно – в разрезе коллективных хозяйств.

– Ну, ты же знаешь о программе эсеров по наделению крестьян землёй, идеях Бухарина, делавшего ставку на индивидуальные крестьянские хозяйства? Может, читала о Чаянове, учёном и экономисте, репрессированного в тридцатые годы. Он полагал, что крестьян от нищеты можно избавить с помощью кооперирования производства, сбыта и переработки сельхозпродуктов. Но ещё в 1920 году издан ленинский Декрет «О потребительской коммуне». Суть его в отказе от кооперативных принципов, независимости от государства, добровольности объединения паёв и свободного кредитного финансирования. Сталин же, претворяя ленинские идеи в жизнь, игнорировал предложения Чаянова, сгонял крестьян в колхозы путём репрессий и насилия!

– У нас в школе о Чаяновских кооперативах даже не упоминали.

– Школьная программа сознательно даёт минимум знаний об истории страны, – вставила Жукова. – Много информации скрывается и извращается, в том числе и о массовых крестьянских волнениях, вызванных открытым грабежом села в ходе продразверстки, и о жестокой расправе советской власти с восставшими, вплоть до отравления их газами в Тамбовской губернии.

Клипов, не проявляя больше ни малейшего интереса к беседе, притворно широко зевнул и, повернувшись к Еве Кудряшовой, круглолицей, стройной блондинке, с кокетливо надвинутой шапочкой на голове, что-то прошептал ей на ухо. Та коротко засмеялась и, стрельнув глазками, мягко, по-кошачьи, шлёпнула его по руке, тянувшейся к её вздёрнутому курносому носику.

– Большевики сначала украли у эсеров идею о наделении землёй крестьян, чтобы привлечь последних на свою сторону в ходе гражданской войны, а потом обобществили их участки, загоняя людей в колхозы, – сочла нужным развить мысли Валеры Наталья. – Землю не обязательно было отбирать у сельчан, чтобы не пропал интерес к труду на ничейной земле. Вместо раскулачивания и коллективизации можно было снабдить крестьянские хозяйства малогабаритной техникой, и пусть бы сельские жители трудились в своё удовольствие, как фермеры на Западе, кормили страну не хуже, а лучше нынешних колхозников.

– Не забывай, Наташа, что малограмотных крестьян, никогда не имеющих дело с техникой и не умеющих пользоваться ею, невозможно было тогда «вооружить» тракторами! – возразил широкоплечий Нилин, внимательно прислушавшийся к дискуссии одногруппников. – Они запороли бы их через пару дней. Без кадров и мастерских для обслуживания техники нельзя было механизировать село, спасти село от периодических голодовок, снабдить хлебом горожан. Лишь МТС (машинно-тракторные станции), созданные для обслуживания колхозов, помогли реформировать село.

– Да и время торопило: на носу была война с Германией, – добавила Верочка, симпатизирующая Васе и вполне согласная с логикой его слов.

– И ещё Сталин не хотел реставрации капитализма, как того хотела оппозиция в лице Бухарина и прочих, – добавила Маша. – Ленин же писал, что мелкотоварное производство ежедневно, ежечасно порождают буржуазию.

– А чем капитализм хуже нынешнего социализма, когда колхозники не могут прокормить страну? – удивился Саша.

– Михалёв идет! – заметив, как, словно из-под земли, поблизости выросла низкорослая фигура заведующего током, испуганно произнесла белёсая Ирина Стуликова и принялась тщательно сгребать из-под ног лёгкой деревянной лопатой остатки заплесневевшего зерна.

Спохватившись, Василий вместе с ребятами перетащил зерноочистительную машину к следующему слежавшемуся холмику. Туда же подъехал самосвал, в кузов которого посыпалось подаваемое через агрегат влажное и тяжёлое зерно.

– Молодцы, ребята, молодцы! – подошедший Михалёв довольно потирал руки. – Если так пойдёт дело, то пшеничку мы быстро упрячем в склады. Дождь ей будет не помеха!

– Свинья не красавица, если мы не молодцы! – сострил Саша и, в ожидании реакции девушек, весело поглядел на них. Те с готовностью засмеялись.

– Может, мы и заслужили похвалы, Иван Петрович, – отсмеявшись, Маша с досадой поморщилась и, покашляв, меланхолично добавила: – но зерно-то сырое отправляем на склады, истлеет, сгорит оно.

– А мы не дадим ему заплесневеть, пропасть, раздадим населению в качестве натуроплаты, пусть каждый высушит свою долю на печи! – сказал заведующий током, хитро подмигивая бледной, изнемогавшей студентке, зябко ёжившейся в дымящемся от сырости комбинезоне. Заметив, что та нездорова, Михалёв удивился: – А ты что, больная прискакала поднимать колхоз?

– Она не слушается, – попеняла Любимова, вид которой тоже был довольно утомлённый и не радовал глаз. – Я ей с утра говорила, раз кеды худые, нечего по грязи топать в них. Ноги постоянно мокрые, вот и расхворалась. Катя Юрочкина, так та, ни дня не работала, коли нет сапог.

– Брось, Верочка, ничего же страшного не случилось, – сморкаясь в платочек, вялым, бесцветным голосом возразила Маша в ответ на ворчливую заботу подруги.

– Иди немедленно домой! Выглядишь, как старое корыто, разбитое в хлам. – Машино упрямство не на шутку рассердило Любимову, которая, словно оправдывая свою фамилию, любя, настойчиво опекала её.

Представив, как ей придется выслушивать пустую болтовню изнывающей от безделья Кати, девушка мотнула головой:

– А что там делать?

– Чудачка ты, Романова, – удивился коренастый, бодрый и полный сил Нилин, сморщив по привычке слегка приплюснутый нос. – Так же можно коньки отбросить! Смотри, как посерела лицом. Вдруг у тебя воспаление лёгких!

– И правда, Маш, пойди, полежи, – посоветовал Саша, чьи выразительные  карие глаза смотрели с участливой лаской, а в словах сквозила искренняя забота, что и подействовало на упрямицу. Дрожащей от слабости рукой она воткнула ставшей вдруг тяжёлой деревянную лопату в кучу зерна и, стараясь не сутулиться, поплелась домой.

Юрочкина обрадовалась приходу одногруппницы, заныла, жалуясь на скуку, но та не слушала ее. Холодными, негнущимися пальцами она кое-как расправила постель, обессиленная присела на ватное одеяло. Едва голова её коснулась подушки, почерневшие усталые веки смежились, она уснула.

***

Вечером из глубокого забытья хворую Машу вывели голоса, доносившиеся из сеней. После стука обитая клеёнкой дверь открылась: словно из колодца, потянуло холодом и затхлой сыростью. Войдя в переднюю, большую часть которой занимала русская печка с цветной занавеской, протянутой от трубы до противоположной стены, парни сняли на дерюжном самодельном коврике резиновые сапоги и прошли в горницу, сплошь заставленную девичьими кроватями. Шумный, импульсивный Саша с порога похвастался, что местные девицы пригласили их в клуб на дискотеку.

– Что же помешало вам пойти туда? – насмешливо спросила Наталья Жукова, стоя в лёгком летнем платьице перед тронутым ржавчиной трюмо и расчесывая коротко стриженные русые волосы. Парни, хмыкнув, промолчали.

– А и правда, почему бы не сходить в клуб, ребята! – встрепенувшись, загорелась чернобровая Юрочкина, поправляя на себе коротенькую модную юбочку. Ей так хотелось понравиться кому-нибудь в своих стильных нарядах, которые она понавезла с собой в надежде повеселиться в окружении молодых людей! – Я уж забыла, когда последний раз танцевала!

Ребята, переглянувшись, ухмыльнулись – их явно не тронуло и не вдохновило Катино предложение. «Вот если бы желание составить им компанию высказала Ева, – подумал Валера, – тогда можно было сагитировать и остальных девчонок». Но охотников пойти на дискотеку больше не нашлось – погода не благоприятствовала хождению по неосвещённым, распаханными тракторами деревенским улицам. Да и усталость рабочего дня давала о себе знать минорным настроением.

– Сиди уж, – одернула Юрочкину светловолосая, пышногрудая Любимова, –  на работу не ходишь, а на танцы губы раскатала!

– Что я сделаю, если у меня сапог нет, – прохныкала Катя, обнажая подпорченные кариесом зубы. – И вообще, что ты меня грызёшь, как ржа железо?

– А в чём же ты на танцы собралась? Грязь на улице, до клуба в туфельках не доберёшься, – удивлённо приподняла соломенные брови Вера, закатывая при этом рукава теплого халата, словно грозясь по-свойски отлупить ленивую сокурсницу. На деле в доме просто было жарко натоплено – хозяйка не пожалела дров для обогрева намёрзшихся квартиранток.

–  А я у тёти Вали сапоги попрошу, – жеманясь, сказала Юрочкина и показала язык ворчливой, пышной приятельнице. Та фыркнула и отвернулась.

– А что мешает тебе попросить у неё обувь, чтобы ходить на ток? – в голосе Василия, явно не питавшего симпатии к бездельнице Кате, зазвучала злая ирония. В конце концов, миндальничать, что ли, с этой Юрочкиной? Та, бросив из-под чёрных бровей колкий взгляд на него, обиженно засопела:

– Достали вы меня своими упрёками! Хватит мозг мне выносить! Работа не волк – в лес не убежит! – она не терялась – у неё на всё был ответ.

Тем временем Королёв присел на краешек постели больной.

– Как чувствуешь себя, Машенька? – непривычно тихо, чтобы никто не услышал, спросил он её.

– Гораздо лучше, – проговорила девушка, придя в замешательство от ласкового, мягкого голоса юноши, да и Машенькой-то никто её не называл. Она взглянула на юношу с нежной признательностью и слабо улыбнулась. Проспав полдня, Романова хорошо отдохнула, посветлев и посвежев лицом: исчезли темные круги под глазами, они светились невыразимой изумрудной прелестью. А может, это ощущение счастья озаряет внутренним светом взор, делая человека добрее и привлекательнее?!

– Отчего ты редко улыбаешься? Это делает тебя красивой, – заметил однокурсник. – И глаза у тебя замечательные, подобны драгоценному камню александриту. У моей мамы серёжки есть такие.

Маша, покраснев, снова на мгновенье подняла на него благодарные, влюблённые глаза и тут же, под его пристальным, изучающим взглядом, потупила их.

Услышав признание юноши, Катя, вертевшая тут же, посмотрела на Романову глазами, преисполненными зависти, пренебрежения и открытой неприязни. В кои-то веки Королёв, такой красавец, заглянул к ним на огонек и вот рассыпает комплименты этой невыразительной, молчаливо-скованной деревяшке!

–  У меня есть карты, Саша! – живо, весёлой, беззаботной птичкой вспорхнув за ними к тумбочке, сказала она, пытаясь завладеть вниманием молодого человека. – Давайте сыграем в дурака!

– Почему бы не поиграть! – ответил за приятеля Валера, скосив сияющие глаза на занятую косметикой белокурую Еву Кудряшову. Перехватив его далеко не безразличный взгляд, Наталья нахмурилась и, с досадой кусая пухлую губу, отвернулась. Молоденькие симпатичные девчонки, которым пришло время любить, обращали свои искренние светлые чувства к малочисленным своим сокурсникам. И не их вина, что на одних и тех же парней обращали свои симпатии, влюблялись одновременно по две-три девушки.

Юрочкина выдвинула из-под своей койки пухлый чемодан, набитый девичьими вещами. Бледный, осунувшийся Клипов, подхватив его, водрузил себе на колени. Катя с ребятами уселись вокруг на койках и под тускло светящейся, пыльной и насиженной мухами лампочкой начали перебрасываться картами. Играли вяло, без интереса, а потом и вовсе отложили их вместе с чемоданом в сторону. Незаметно завязался разговор на извечную тему – любви, верности, измен. Её подкинула Ева, которая, забравшись ногами на кровать, продолжала штукатурить своё белоснежное красивое личико румянами. Сняв очки, она кокетливо щурила близорукие глаза и посмеивалась над горячностью Саши и Валеры в споре. Откинувшись на подушке, Романова с интересом слушала разгоревшуюся дискуссию, но сама молчала, пока к ней не обратился с вопросом Саша:

– А ты, Маша, могла бы изменить мужу?

– Зачем? – растерянно спросила она, но, поняв, что вопрос её прозвучал нелепо и даже глупо, добавила смущённо: – Думаю, что нет.

– На мой взгляд, – усмехнулся рыбьим ртом Валера, –  не изменяют только те женщины, которые не пользуются  успехом у мужчин!

– Это неправда! Почему ты отказываешь женщинам в верности? – колкую фразу Клипова Маша приняла в свой адрес, бескровное лицо её покрылось красными пятнами, в глазах плеснулось робкое, беспомощное выражение. Она пыталась скрыть свою растерянность, но увы… Почему этот парень постоянно демонстрирует пренебрежение к ней? Чем она заслужила его немилость? Может, тем, что она привыкла постоянно чувствовать себя чьёй-то жертвой? Вон и Юрочкина, чувствуя незащищённость одногруппницы, выказывает ей явное нерасположение. Только Саша, почувствовав тщетность Машиных усилий справиться с собой, смерил её долгим взглядом, полным трогательного сочувствия и внимания. Заметив это, Маша в ответ бросила на него признательный взгляд и подумала, что Саша очень добр и отзывчив.

– Вспомни, Валера, жен декабристов, – поспешила на выручку Маше полногрудая Верочка. – Они последовали в Сибирь за репрессированными мужьями, оставшись тем самым в глазах многих поколений идеалом женственности и верности.     – Верные подруги, преданные жёны! – анемичное лицо Клипова передернулось, большой рыбий рот скривился в неприятной ухмылке. – Любую из них можно уломать, уговорить, потому что все женщины по своей природе порочны, – проговорил он со всем ехидством, на какое только был способен.

– Пижон ты, Валера! – не выдержав, проговорила Любимова, оскорбленная за всех представительниц прекрасной половины.

– Действительно, зачем так категорично? – холодно, с оттенком надменности  спросила Наталья, охваченная ревнивым чувством к более удачливой и хорошенькой до смазливости подруге, выбранной Валерой, и неосознанно, интуитивно мстившая за это парню. Невесело засмеявшись, девушка предположила, проявляя солидарность с однокурсницами: – Видимо, какая-то особа сумела сильно досадить, задеть твоё самолюбие, не так ли, Валера?

Парень не успел ничего возразить на это. В сенцах глухо стукнула дверь. Это возвращалась от соседей квартирная хозяйка, и ребята, зная ее нрав, недоброжелательный и сварливый, поторопились уйти.

Из колхоза первокурсников, убравших всё зерно с тока на склад, проводили с «почестями». Собрав «шефов», как, словно в насмешку, их окрестили, в клубе перед кинофильмом, председатель колхоза, зрелый, но ещё довольно крепкий и бравый мужчина, цепким и острым взглядом поглядывающий с трибуны на хорошеньких девушек, торжественно провозгласил о предстоящем поощрении за добросовестный труд и тут же вручил студентам, в числе которых была и Маша, почётные грамоты с изображением вождя в обрамлении красных знамен. Присутствующая при этом сельская молодёжь, прибывшая в выходные «на сухари» к родителям, аплодировала вяло, однако свистела на весь зал лихо и хулиганисто.

На дорогу тут же под роспись в ведомости бухгалтер, толстая, с двойным подбородком тётка всем выдала по пять рублей.

– И это вся плата за каторжный труд?! – возмутился Саша Королёв, крутя «пятёрку» между указательным и средним пальцами. Михалев, важно восседавший в ожидании начала фильма в первом ряду, неприятно осклабился:

– Вы, милые мои, проели свою зарплату! Я имею в виду бесплатную кормёжку в колхозной столовой. В долгу еще остались за спецодежду! – подленькая усмешка появилась на лоснящемся от сытости лице колхозного чиновника. – Ну, так и быть, мы спишем ваши комбинезоны за счет хозяйства.

Только сейчас Клипов понял, как несправедлив был, критикуя колхозников, а тут ещё Маша, сидевшая в соседнем ряду, подкинула колкость:

– Вот так-то, Валерий! Надеюсь, испробовав на своей шкуре, что значит трудиться за так, не станешь больше осуждать сельчан за стремление избегать этого?

– Без достойной оплаты работа не приносит морального удовлетворения, превращается в подневольный рабский труд! – поддакнула Наталья. Валерий, сидевший между ней и Евой, хмыкнул, но промолчал.

***

Невидимая для окружающих чувственная волна, возникшая с первых дней знакомства между Марией и Сашей, незримо  связала их сердца. Сидя на лекциях в аудитории, туго, как подушка пером, набитой студентами, девушка спиной чувствовала пристальный взгляд юноши. Ей становилось жарко от этого, и она едва удерживалась от желания оглянуться назад. Вот и сейчас подходит к концу лекция доктора исторических наук Зобова. В тишине аудитории звучит ровный, приятный голос лектора, шелестят перелистываемые страницы общих тетрадей. Маша откидывается на спинку сиденья. Отложив ручку, поработала онемевшими, точно деревянными, пальцами. Учёба, возвышавшая, поднимавшая человека на более высокую ступень развития, дающая возможность для самовыражения и самореализации, – нелёгкий труд. Устали не только пальцы, но и спина, отяжелела, переутомившись от обилия информации, голова, потому как надо быстро схватить самую суть в словах лектора, основную мысль, и коротко изложить её на бумаге.

Увидеть сейчас Сашины глаза – все равно, что вдохнуть глоток свежего воздуха! Но оглядываться, значит, лишний раз проявить интерес к парню, чего гордая девушка не хотела бы лишний раз демонстрировать. Но нарочито громкий и равнодушный зевок из задних рядов, где сидят Королёв с Клиповым, – полнейшая неожиданность не только для влюблённой Маши, а для всей аудитории студентов. Все, как один, с недоумением оборачиваются назад. Серьезное Сашино лицо со скошенными на соседа глазами, конфузливо опущенная голова Валеры…

– Что, Клипов, спать потянуло? – улыбается преподаватель, отчего тонкие, ещё не углублённые возрастом и душевными переживаниями, морщины на добром и круглом лице его разбегаются по краю, как круги на воде от брошенного камушка. Парень, буркнув что-то, ещё ниже опускает голову; на его восковом, угрюмом лице выступает румянец – признак лёгкого смущения.

– Анекдот есть такой. Просыпается утром студент. Потягивается, зевает сладко: «И есть хочу, и спать хочу, наверно, заболел!» – наклонив голову чуть-чуть набок, повествует Зобов, снимая напряжение с уставших студентов. Те весело, с готовностью смеются.

– Владимир Григорьевич, а можно еще анекдот? – мило улыбаясь, просит Ева Кудряшова. Тот смотрит на часы: осталось две минуты до звонка.

– Разве устоишь перед слабым и нежным полом! – расплывается он снова в добродушно-снисходительной усмешке и, поглаживая кончиками пальцев залысины на высоком лбу, согласно кивает головой: – Поймал людоед студента и, окрылённый удачей, несет его домой. Навстречу ему другой каннибал. Кем, мол, поживился? Начал тот объяснять. «Выпусти немедленно, иначе пожалеешь! – советует  приятель. – Накануне я тоже радовался – студента изловил. Запустил в котел, а он всю картошку в супе слопал».

Аудитория хохочет. Но раздается звонок, и юноши и девушки, словно подтверждая правдивость анекдота о вечно голодном студенте, опрометью бросаются к дверям, чтобы занять очередь в крохотной столовой, которая не вмещает всех желающих пообедать. Тем, кто не успевает поесть на одной перемене, приходится ждать следующей. Поглощают здесь пищу с такой быстротой, что едва ли чувствуют ее вкус. За спиной с подносами в руках ждут возможности присесть очередники.

Звонок на семинар застаёт Марию с Верой, поднимающихся из столовой к себе в аудиторию, на лестничной площадке, где их обгоняет Вася Нилин. Отросшие на макушке волосы всё также смешно торчат ёжиком. Сострив по поводу космического горохового супа, он сопровождает шутку выразительной мимикой на лице. Строя рожицы девушкам, он обнажает редкий ряд верхних зубов, морщит небольшой приплюснутый нос. Маша знает манеру однокурсника. Тот, прежде чем попросить о чем-то, постарается рассмешить. Она словно в воду глядела.

– Маша, задай-ка на семинаре позаковыристее вопрос, – закончив играть комедию, как можно равнодушнее проговорил он. –  У тебя это хорошо получается.

– Зачем?  – девушка взглянула на него недоумённо. – Опять лукавишь?

– Я не готов к семинару, а Зобов грозился спросить меня сегодня. Отвлечёшь его – ему нравятся любознательные студентки! – он начнёт философствовать, проговорит целый час, забудет обо всём на свете, про меня в том числе, – поделился хитрец немудрёной задумкой.

– Ладно! – Маша, смеясь, покачала головой.

– Снова в загул пустился? – Верочка старается быть строгой и сердитой, но это не удается ей. Василий обнимает ее за пышные плечи и чмокает в щеку, на которую кокетливо свисает светлый вьющийся локон. Довольная лаской, та, строит ему глазки, поправляет и без того аккуратно и красиво уложенные на голове соломенного цвета волосы.

– Нет, не успел, вчера всю ночь с ребятами разгружали вагоны, – Нилин вяло зевнул. –  Сегодня можно махнуть в ресторан. Пойдешь со мной, Верочка?

–  Да, – смягчает свой тон девушка, –  только вместе с Машей.

– Причем тут я? Приглашают-то тебя! – не соглашается та, понимая, что подруга зовёт с собой исключительно в знак дружеского участия к ней.

Легко неся погрузневшее тело, в аудиторию входит Зобов. Дождавшись, когда он присядет и развернет журнал, Маша поднимает руку.

– Можно вопрос? – получив утвердительный ответ, студентка поднялась с места. – Владимир Григорьевич, марксисты утверждают, что общественная собственность на средства производства – основа народного благоденствия. – Произнеся столь длинную фразу, Романова перевела дух. – Но жизнь доказывает обратное: именно коллективная собственность породила у людей равнодушие и безынициативность. В этом мы сами убедились, когда побывали на практике в колхозе. Колхозники предпочитают возиться на собственных огородах, игнорируя нехватку рук на общественных полях. Недаром еще Достоевский писал, что если отнять у человека собственность, он станет безучастным ко всему. Значит, учение Маркса неверно?

Зобов прищурился, с улыбкой взглянув на пытливую студентку, которая не  впервые забрасывает его неожиданными вопросами на семинарах.

– Очень интересный вопрос, Мария… Маркс выдвигал теорию о возможности социализма при высоком уровне развития производительных сил. Ленин был согласен с ним. Но в России, к сожалению, к социализации приступили сразу же, после революции. Обобществили, конфисковав у буржуазии, не только крупную, но и среднюю и мелкую собственность. Производительность труда без настоящего хозяина сразу резко упала, количество произведённых товаров и продуктов питания уменьшилось. В городах воцарились голод и холод. Пришлось внедрять политику военного коммунизма, силой отнимать зерно якобы у зажиточного крестьянства, а на деле – у всех, у кого оно имелось. Ленин понимал, что социализация – это ошибка. Вот послушайте, что он писал в апрельских тезисах. Зобов извлек из своих лекционных записей листок с цитатами: – «Я не рассчитываю на немедленное перерождение буржуазной революции в социалистическую, а прямо предостерегаю против этого».

– Почему же, в разрез ленинским словам о неготовности России к социализму, началась решительная атака на частную собственность? – деловито осведомилась Романова.

– Социалистический выбор сделан на втором Всероссийском съезде советов. Именно он узаконил всеобщую конфискацию частной собственности вопреки убеждениям Ленина. – Лектор отложил листок с цитатами, задумчиво погладил коротко стриженые волосы на голове и с грустью продолжил: – Эта ошибка плюс диктатура пролетариата с разнообразными формами насилия, в том числе зверствами так называемой ЧК, впоследствии переименованной в ГПУ, затем – в ОГПУ и НКВД, дорого обошлись нашему народу. Страна после революции раскололась на два враждебных лагеря, что и породило гражданскую войну.

– Выходит, гражданскую войну можно было предотвратить, избежать каким-то образом? – на этот раз не удержалась от вопроса Любимова.

– Конечно, взяли бы, да и выкупили у владельцев их собственность, хотя бы за чисто символическую цену, – важно подвернул фразу Василий Нилин.

– Совсем не обязательно было объявлять лозунг о ликвидации буржуазии и кулачества, как класса! – подал голос с задних рядов Валера. – Сколько народа безвинного было перебито и сгноено в тюрьмах и лагерях – священники, учёные, офицеры, казачество, крестьяне! А ведь это граждане нашей страны, её элита, интеллектуальное богатство!

– Вы правы, ребята, неординарно мыслите! Социализм, как общественная формация, есть переходный период от капитализма к коммунизму и, отнюдь, не исключает наличия различных видов собственности. Подстёгивание и ускорение процессов общественного развития – это преступление. – Зобов по привычке наклонил голову чуть-чуть набок, с лёгким прищуром оглядел аудиторию. – Вспомните новую экономическую политику, разработанную Лениным, что явилось попыткой исправить допущенную ошибку. Это было победой крестьянства, восставшего в своё время против грабительской продразвёрстки. Именно НЭП, продовольственный налог, а не изымание всех излишков зерна у населения, вывели страну из разрухи в результате инвестирования, использования капиталов частника, а также экономической заинтересованности крестьян в результатах своего труда.

При Сталине началось свертывание НЭПа и монополизация государственной собственности. А монополия, как вы знаете, загнивание не только капитализма, как вам преподносилось в школе. Отсутствие конкуренции, а значит, – и стремления произвести не только больше, но и лучшего качества, при меньших затратах, привели к тому, что склады и магазины завалены некачественными, не пользующимися спросом товарами. Без конкуренции нет побудительного мотива – работать лучше. Но предприятиям при так называемом «социализме» это не грозило ни разорением, ни банкротством. Наступил застой. Расцвела безответственность, ни с кого не спрашивают за убыточное ведение хозяйства. Так что не удивительно, что мы проигрываем в конкуренции с западными странами по многим экономическим показателям. Отсюда и пустые прилавки, и очереди за товарами. Недаром брежневский период правления назвали застойным.

– Но многие хвалят это время, а Горбачёва ругают, перестали ему верить, – возразила Маша. – Говорят, раньше легче жилось народу. В колхозах платили приличные деньги, кредиты давали хозяйствам, на которые можно было строить не только фермы, мастерские, но и  жильё колхозникам, школы, клубы, детские сады.

– Это за счет высоких цен на нефть временно шиковали, а когда они рухнули, поток нефтедолларов иссяк, мы остались у разбитого корыта и сейчас расхлёбываем те проблемы, которые породила административная система, в достаточной степени не признающая методов экономического стимулирования. Не помогли ни Госплан, ни всеобщий диктат и тотальный контроль со стороны райкомов партии за деятельностью колхозов. – Зобов развёл руками.

– Сейчас все дружно отказываются от социализма и приветствуют капитализм. Как вы на это смотрите? – подбросил вопрос Саша Королев с неподдельным интересом слушавший лектора.

– Идеи социального равенства, Александр, на мой взгляд, всегда будут привлекать людей, несмотря на то, что их у нас извратили. Я имею в виду не тот казарменно-бюрократический социализм, который воцарился у нас после революционного переворота в октябре 1917 года. Возможно, люди предпочтут шведскую модель социализма, гарантирующую высокий уровень социальной защиты своих граждан. Такое общество нам ещё предстоит построить. Дай-то Бог, чтобы развитие страны пошло по этому пути! Может случиться и обратное: одни разбогатеют непомерно, другие будут жить за чертой бедности, обнищают…

Мария оглянулась на Василия. Тот, довольный, поднял большой палец вверх.

– Мы с вами отвлеклись от темы семинара. – Преподаватель, посмотрев на часы, озабоченно покачал головой. – Итак, приступим к опросу. Прошу к кафедре Нилина. У него, несмотря на нестандартное мышление, за семестр нет ни одной оценки в журнале.

Тот поднялся с места глубоко разочарованный, но, заметив перед Машей открытый конспект, взволнованно прошептал:

– Послушай, выручи ещё раз, дай мне твою тетрадь!

– Бери, – Романова с готовностью протянула ему свои записи, над которыми корпела вчера весь вечер в библиотеке, а Зобов, сделав вид, что не заметил этого, отвернулся и отошёл к окну. Окрылённый Василий, жадно пробегая глазами строчки и на ходу вникая их смысл, неторопливо прошёл к кафедре.

***

Внезапно куда-то исчез, как в воду канул, Саша. И вот результат – Маша тоже ходит как в воду опущенная, теряясь в догадках, почему его нет на занятиях? Дни, пролетавшие до этого незаметно, вдруг умерили свой бег, поползли черепашьими шагами. Даже стены в аудитории и те стали казаться серыми и блеклыми, лекции скучнейшими, а преподаватели – занудными. А о Королёве, ставшегося для неё родным и желанным, унёсшего её покой и сон, вот уже третий день ни слуху, ни духу! Наконец девушке пришла в голову мысль позвонить парню домой, узнать, не болен ли он?

Студентка едва дождалась конца занятий. Обменяв в газетном киоске мелочь, она с бьющимся сердцем подошла к телефону-автомату и набрала номер, который нашла в абонементной книжке. Ещё никто не поднял трубку, ещё шли в ней длинные гудки, а удушливая волна уже бросилась Романовой в голову, лицо заполыхало багровой краской.

– Это квартира Королевых? – спросила Маша чужим, сдавленным голосом, когда раздался щелчок и кто-то поднял трубку; она была готова упасть в обморок от нервной лихорадки, овладевшей ею из-за неприкрытого интереса к парню, выдававшего её с головой. Девушка чувствовала, что поступает неразумно, нескромно, может, даже назойливо, что стоит немного подождать, и Саша сам объявится на лекциях; но что она могла поделать со своей горячей нетерпеливостью и невозможностью прожить без него и дня?

– Да, я слушаю, – раздался из трубки такой родной, любимый, но охрипший голос.

– Ты не болен, Саша? – забыв поздороваться, спросила однокашница.

– Да. Заболел ангиной, – ответил юноша, после чего наступила неловкая пауза. Маша заволновалась ещё больше и, не найдя больше слов, поторопилась закончить разговор:

– Скорей выздоравливай, Саша!

– Спасибо, что позвонила, – услышала она в ответ и, положив трубку, подпрыгнула от радости. Значит, ему было приятно её внимание!

– Знаешь, Верочка, я сегодня звонила Саше, – призналась она ей, когда вечером остались одни в общежитской комнате.

– Зачем? – оторвавшись от книги, удивлённо вскинула та соломенные брови.

– Так просто! – Маше показалось, что подруга осуждает её, и она пожалела, что поделилась с ней о сокровенном. Ей была неприятна сама необходимость объяснения своего поступка, но, пересилив себя, добавила сдержанно: – Саши нет на лекциях, я подумала, что заболел.

– С похмелья разве что? – Верочка, покачав светлой головой, засмеялась.

– То есть как с похмелья? – не поверив, растерянно воскликнула влюблённая девушка. – Ангина у него – голос охрипший!

– Королёв вечерами поет и играет в ресторанном ансамбле. Там он и потерял голос. Кстати, мы вчера с Васей видели, как возле него увивалась довольно смазливая девица. – Наблюдательная подруга обратила внимание, что Маша с некоторых пор неравнодушна к всеобщему любимцу, Саше Королёву, и места себе не находит: похоже, душа её ноет, горит, она скучает о нём. В подобных случаях Любимова не считала нужным деликатничать, чтобы не обнадёживать зря, а резала правду-матку в глаза. Романову, как крапивой, обожгло от слов подруги – она покраснела.

– Да? – голос её осёкся; замкнувшись, она уткнулась в книжку.

Вскоре Маша, отодвинув учебник, встала из-за стола и пошла на кухню, где варились щи. Убедившись в их готовности, «стряпуха», коей она становилась в день дежурства по комнате, выключила конфорку. Возвращаясь обратно, заметила, что с конца коридора навстречу ей шагает Саша – высокий, стройный, неотразимый! Что же Мария? От неожиданности она сначала побледнела, все в ней напряглось натянутой струной, потом в голову хлынула бешено бурлящая кровь. Прямая, с пылающим взором, едва кивнув на приветствие юноши, она молнией пролетела мимо и скрылась за дверью своей комнаты. Здесь влюблённая ничком бросилась на койку, спрятав в холодных ладонях горевшее от прилива крови лицо.

– Что случилось? – участливо спросила подруга, посасывая во рту дешёвенькую карамельку (шоколадные конфеты в магазинах были большим дефицитом).

– Ничего, –  глухо прозвучало в ответ, – голова что-то разболелась.

Отчего она так смешалась? Девушка в тот момент вряд ли смогла бы объяснить себе это. Когда трепетное волнение улеглось, и она получила возможность анализировать свои поступки, всё ещё лёжа в постели, начала перебирать в памяти момент встречи с сокурсником. Может, она застеснялась выцветшего старенького халатика, который придавал ей неприглядный вид? Явно не только в этом дело? Видимо, к смущению и растерянности примешались разочарование, обида и ревность к незнакомой девице из ресторана, про которую намекала Верочка. Она жить без него ни минуты не может, он же в это время гуляет в своё удовольствие! А с другой стороны, почему бы нет? Саша не подотчётен ей: Маша для него никто, их ничего не связывает! Эта мысль, хотя и ввела её в уныние, тем не менее, помогла успокоиться, припомнить свой едва заметный кивок на приветствие юноши и убыстренный, нервный, переходящий в бег шаг в то время, когда Саша приостановился, видимо, желая заговорить с ней.

Бог ты мой, она, оказывается, совершенно не умеет вести себя с парнями! Страх что-то сделать не так и тем самым поставить себя в неловкое, униженное положение, давно преследовал её, не давая возможности распрямиться, почувствовать себя раскованной, свободной и любимой. Это убожество общения тянется за ней, как старый, непригодный шлейф, с детства. Оно досталось ей в наследство от суровых родителей, которые и между собой то вели себя до примитивности однобоко, холодно и даже равнодушно. Так, по крайней мере, казалось Маше со стороны. Отец с матерью, как огня, боялись, чтобы дети, не дай Бог, не почувствовали сердечности и теплоты взаимоотношений между супругами, что, впрочем, и лежит в основе семейного счастья (а может, его и не было?), считая неприличным проявлять при них свои истинные, подлинные чувства. Вряд ли её родители задумывались над тем, что отношениям между мужчиной и женщиной дети учатся в семье, на их примере: чем сердечнее они между родителями, тем счастливее подраставшие сыновья и дочери в браке.

Интересно, что Саша подумал о ней? Ах, не все ли равно, ей лучше выбросить парня из сердца! Но возможно ли это сейчас, когда он заполнил собой все ее существование и нужен как воздух? Как нежен и мягок был его голос, когда он поздоровался с ней, назвав Машенькой! А карие глаза его так и лучились навстречу! А может, это ей показалось, и она выдает желаемое за действительное? Если он пришел в общежитие ради нее, почему бы не окликнуть уходящую девушку? Одного Маша не учла: при той стремительности, с какой она, словно ураган, буквально пронеслась мимо него, тому ничего не оставалось сделать, кроме как недоуменно пожать плечами.

Напрасно Маша на следующий день в институте пыталась встретиться взглядом с любимым. Юноша, мрачный, как туча, отворачивался и делал вид, что не замечает ее. Было похоже, что он обижен на неё. Это ещё больше утвердило девушку в мысли, что между ними существует невидимая для других душевная связь.

Совпало ли это с Машиным звонком к Саше, но только после этого он зачастил в общежитие, где проживала та. Королёв приходил то на танцы, проводимые в выходные дни в вестибюле, то в гости к приятелям.

Однажды, едва заслышав звуки музыки, Любимова с Романовой, забросили учебники и начали собираться на дискотеку. Когда начали спускаться с верхнего этажа вниз, танцы уже были в самом разгаре. Немыслимо гремел ударниками вокально-инструментальный ансамбль, рассыпался весёлой, беззаботной мелкой дробью барабанщик. Довольно большой, просторный вестибюль едва вмешал всех желающих потанцевать – сюда набежали студенты и из других общежитий, все радостно возбуждённые и оживлённые, теснились, как сельди в бочке.

Опускаясь по лестнице, Маша начала глазами искать Сашу. Сладкая дрожь пробежала по телу, а сердце радостно забилось при виде молодого человека, который, выразительно жестикулируя руками, что-то рассказывал внизу своим приятелям. Словно почувствовав горячий и трепетный её взгляд, Королёв обернулся и приветливо помахал им с Верой рукой, а потом, расталкивая толпу, быстро пробрался к ним.

– Почему не танцуете? – мягко пожимая девушкам руки, спросил он.

– А ты почему не танцуешь? – Любимова кокетливо повела глазами. Между нею и Сашей завязался разговор о милых, ничего не значащих пустяках. Юноша, размахивая руками, весело рассказывал об общих с Верочкой ресторанных знакомых, шутил, острил. Та весело и звонко хохотала, однако на Машиных некрашеных розовых губах мелькала лишь лёгкая улыбка.

Тонкая, хрупкая и, как изваяние, бледная и молчаливая, она, уступив инициативу общительной подруге, стояла рядом и, тайно вздыхая, любовалась парнем. Как Аполлон, он красив и хорош собой! Лицо как белый мрамор! А карие замечательные глаза его горят ласковым матовым блеском. Встретившись с Сашиным взглядом, Романова густо покраснела и опустила стриженую голову. Заметив это, Вера вдруг поскучнела и потеряла интерес к разговору.

– А где Вася? Куда он подевался? – Королёв пытался снова возобновить беседу и восстановить лёгкость взаимоотношений с Машиной подругой. Только так, через её окружение, он надеялся сблизиться с влюблённой, необщительной девушкой. Но Верочка не поняла намерений парня. Нет, она не имела никаких далеко идущих планов на приязнь Саши, просто ей, как и всякой девушке, нравилось самой быть в центре внимания. О Маше она в тот момент не подумала.

– Домой уехал, – разглядывая танцующих, Любимова махнула полной красивой рукой.

– За сухарями? – пошутил Саша.

– Похоже на то, – коротко бросила сокурсница, ставя точку на их разговоре.

– Ну, я пошел! – сказав это, Королёв отошел к группе о чем-то громко переговаривающихся ребят.

Маша погрустнела. Да, она способна влюбляться до полного ослепления, но почему до такой степени скована и стеснительна, что не может удержать рядом объект своей любви?! Может, скованность, связывающая её по рукам и ногам, есть следствие низкой самооценки? Неужели ей одной, как перст, всё время суждено быть? Свинцом легла, запала эта мысль на её робкое сердце. Впав в уныние, она с неохотой вступила вместе с Верочкой в круг танцующей молодежи.

У нашей героини не однажды возникал вопрос, почему у одних жизнь, яркая, стремительная, словно падающая с неба звезда, полна приятных неожиданностей и исполнения сокровенных желаний, а у других – сплошные неудачи. Кто виноват в этом? Кругом всего полно – любви, радости, счастья, везения! Надо только позволить себе это, притянуть к себе! Но как? Может, правы те, кто убеждает нас, что согласно квантовой физике мысли, чувства, эмоции – это энергия? Они материальны и, как магнит, притягивают к себе молекулы и атомы желаемого нами – удачу, любовь, деньги. Ведь желанные вещи – тоже энергия, вибрирующая в космосе. Весь вопрос в том, как впустить в себя вдохновение, радость и оптимизм, которые настроят нас на частоту вибрации, совпадавшую с успешной, с благоприятной полосой жизни. Человек попадает на такую волну жизненных вариантов, которая соответствует его душевному состоянию. Излучаешь радость, счастье, рай в душе, позитив, – реализуешь свою мечту, сокровенные желания и намерения! Распространяешь негатив, – творишь ад! Если мы плохо думаем, злобимся, завидуем, ведём себя недостойно, то и живём хуже других, потому как наши мысли, по закону всеобщего земного притяжения, возвращаются к нам бумерангом. Но как ей, Маше, незнакомой с подобными утверждениями, избавиться от пессимизма, который отнимает жизненные силы, с душевным подъёмом и со светлым чувством думать о том, чего хочется достичь? Как сделать, чтобы из неё, подобно Саше Королёву, Верочке и Еве, жизнь била ключом? Только ли в темпераменте, которым наделила сокурсников природа, дело? Как ей, скованной неудачами прошлой жизни, создать из себя личность, полную энтузиазма, раскованности, свободы, легко перестраиваться к изменяющимся обстоятельствам? Эти вопросы пока оставались для Маши открытыми. Ей предстоял долгий и нелёгкий путь поисков, открытий и внутренних изменений. А пока, поддаваясь грусти, недовольству собой, девушка по-прежнему отказывала себе в удаче, делала себе медвежью услугу. Если она не верит в себя, казнит и негодует на себя, нелюбимую, или на кого-то ещё, не настроена на позитив, приносящий успех, то она обрекает себя на ту линию жизни, где царят неудача и досадные неприятности. Негатив неприемлем нацеленностью на поиск проблем, он страшен и разрушительным влиянием на здоровье, потому что и болезни мы удерживаем в себе силой наших мрачных мыслей! Мы ответственны за своё здоровье, счастье, успех и должны позволить себе это!

***

Незаметно за лекциями, коллоквиумами и семинарами пролетели суровая и неприветливая зима, а затем и шумная, с грозами и ливнями ранняя весна. Неумолимо приближалась летняя сессия, перед которой группа первокурсников собралась отдохнуть на природе с ночевкой у костра. Выехать в ближайший от города лес решили в субботу, после занятий. С рюкзаками и сумками, набитыми теплыми вещами и едой, молодые люди направились на остановку загородного автобуса. Ждать пришлось недолго. Вскоре из-за поворота вынырнул переполненный оранжевый автобус.

– О! Этот не остановится! Нужны мы водителю, как собаке пятая нога! – предрекла без устали болтавшая Катя Юрочкина. – Нас тут как собак нерезаных, не уместимся! – Она любила повторять Сашины фразы, остроты, шутки, поговорки.

Но, вопреки ее словам, водитель мягко притормозил возле студентов и, широко улыбнувшись, распахнул перед ними двери. Парни и девушки, давно привыкнув к тесноте и неудобствам городского транспорта, втиснулись в салон. В автобусе Маша оказалась рядом с Сашей, и ее сразу же прижало к нему со всех сторон напиравшими людьми. Ради приличия девушка попыталась слегка отодвинуться от юноши, но безуспешно. Так она и простояла до конца поездки, прильнув к его груди и потупив взор, в котором скрывался бушующий в ней огонь. Сердце влюблённой томилось в сладкой истоме, голову кружил зыбкий туман. Она хотела прошептать что-нибудь ласковое ему, но ничего не приходило на ум. Да и уместно ли это  в тесном окружении людей?

Королёв, обычно такой порывистый, шумный и бесшабашно веселый, тоже был непривычно тих и задумчив, на вопросы друзей отвечал односложно, без желания. Он как будто прислушивался к себе, своему внутреннему состоянию, волей обстоятельств прижатый к этой волнительно сексапильной, но несмелой, робкой и пугливой, как серна, девчонке. Но вот раздался голос шофёра, объявившего следующую остановку, и студенты, доставая из карманов мелочь, задвигались к выходу. С шумом выскакивали они на пыльную придорожную траву. Саша, придерживая одной рукой гитару, другую подал Маше и помог соскочить ей со ступенек.

С криком «Ура!» ринулась молодёжь к желанной свободе, к смешанному лесу, высившемуся плотной зеленой стеной в километре от дороги, за которым в туманной дымке виднелись голубые пологие холмы, стекающими с них родниками. Привал сделали на уютной, девственно-нетронутой полянке, заросшей высокой травой и цветами. Они скромны, наши полевые и лесные цветочки – ландыши и горицветы, ромашки и незабудки, васильки и колокольчики, но как изящны и неповторимы в своей первозданной красоте! А как заманчиво будет тянуть в разгар лета в лес – собирать спелую душистую землянику, выглядывающуюся на свет рубиновым бочком из высокой травы ложбинок или открытых солнцу полянок, а по осени – тугие ароматные грибочки под опавшей листвой в лесу!

– Не мешало бы подумать о ночлеге, – напомнила Наталья Жукова, их староста и признанный лидер, поглядывая на верхушки сосенок и берёзок, расцвеченных золотым заревом садящего солнца. Но студенты, словно не слыша её, побросали рюкзаки и сумки и повалились на благоухающую траву, испещрённую голубыми, жёлтыми, розовыми и оранжевыми цветами. Руки девушек в непроизвольном желании потянулись к ним.

– Девочки за хворостом, парни устанавливать палатку! – состроив комически свирепую рожу, скомандовал Клипов, отчего все, засмеялись и, шутливо ворча, начали неохотно подниматься с пёстрого покрывала земли.

Когда разожгли костер и появились первые угли, на скорую руку испекли в них яйца и картошку, привезённые из деревни Машей и Верой. Вася вынул копчёный окорок и круглый, пышный каравай, испечённый матерью на поду русской печи и отправленный сыну с первой оказией; кто-то достал дефицитную колбасу, кто-то сыр, тоже не менее дефицитный, изредка «выбрасываемый» на прилавки магазинов и создававший хвосты очередей, а чаще всего приобретаемый из-под полы. Остальные ограничились поднадоевшими рыбными консервами, заполонивших полки магазинов. Всё это, нарезав и открыв, из-за недостатка тарелок сложили прямо на цветастую клеёнку, предусмотрительно прихваченную кем-то из девушек. Нагуляв на свежем воздухе аппетит, трапезничали охотно, с большим желанием.

– Никогда ничего подобного не ела! – проговорила Катя, уминая ломоть ноздреватого душистого хлеба с копчёным окороком и облизывая язычком кончики лоснившихся от жира пальцев.

– Да, сало – выше всяких похвал, знатно приготовлено, да и хлеб очень вкусен! – согласилась с ней Ева Кудряшова, строго следящая за своей грациозной и гибкой фигурой и потому одна из первых оторвавшаяся от столь калорийного ужина. Пересев чуть поодаль, она снимала шпильки со своих белокурых вьющихся волос, до этого заколотых в виде ракушки к затылку. Закончив возиться с ними, девушка достала из сумочки косметический набор и начала разглядывать себя в зеркальце. Алые губы на круглом, с ямочками на щеках лице, подведённые карандашом томные глаза и вздёрнутый, но аккуратный носик. Она нравилась себе и не только себе!

–  Да отстань ты! – шлепнула она Катю, тянувшую жирную от сала руку к теням для глаз.

– Эй, что вы там воюете?! – скоморошничал Вася, вызвав весёлый смех у девушек. В невольную улыбку сложились при взгляде на белокурую Еву бледные, пепельного оттенка губы Валеры, серые колючие глаза его на малокровном лице потеплели.

– Саша, спел бы ты нам что-нибудь, не пропадать же твоему таланту без признания! – шутливым тоном попросила вдруг Наталья. На светлом, тронутой еле заметной иронией и грустью лице её, мелькнула всё понимающая и мудрая полуулыбка, которая так нравилась Маше. Жукова казалась ей тоньше и умнее, романтичнее и возвышеннее остальных девчонок в группе. Королёв, не церемонясь, с готовностью взял гитару. Ударив по струнам, он запел, щеголяя удальством:

Сижу на нарах, как король на именинах,

И пачку «Севера» пытаюсь раскурить.

А мой нахальный смех всегда имел успех.

И раскололась моя юность, как орех.

Романова, впервые слышавшая эту шутливую песню, причём в Сашином, темпераментном исполнении, смотрела на него со смешанным чувством удивления и восхищения: «Любимый, родной, свет очей моих! – говорили её восторженные глаза. – Ты – звезда, упавшая с небосклона и осветившая яркими брызгами лучей мою серую, невыразительную жизнь! Как приятен, звучен и выразителен голос твой! Такой высокий и в то же время мягкий, чувственный тенор! Да и сам ты красив как бог!» У девочек её сентиментальность, скорее всего, вызвала бы усмешку, но они не подозревали об этом, весело и дружно подпевая солисту мотив немудреной песенки.

А что же Саша, неужели он не почувствовал трепета влюблённой однокурсницы? Кабы не так! Любой артист, к тому же самодеятельный, не останется равнодушным к восхищённым взглядам, признанию его таланта со стороны поклонниц. Что же говорить о Саше, таком чутком, впечатлительном, так тонко воспринимающем молчаливое Машино душевное расположение, её восторг и сердечность, которые излучали не только глаза, но, казалось, весь облик девушки! Он наслаждался её трепетной искренностью, она воодушевляла и окрыляла его, будила чувственное желание. В признательность за её чувства к нему, юноше захотелось удивить свою вдохновительницу глубиной и лиризмом исполнения песен любимых композиторов, Вячеслава Добрынина и Игоря Талькова, пользующихся в то время популярностью среди молодёжи, – к их исполнению он и перешёл после некоторой паузы. Машино сердце, словно губка, впитывая все оттенки милого юношеского голоса, застучало сильнее, чутко отзываясь на слова и тончайшие колебания мелодии.

Долго в этот вечер никому не хотелось спать. На всех чарующе действовал стеной подступающий лес, устремлённый шатровыми и игольчатыми верхушками древес к иссиня-черной бездне неба с мириадами светящихся точек на ней. Все же ближе к утру, когда звезды, словно небесные светлячки, потускнели и начали гаснуть одна за другой, сон сморил студентов. Зевая, они потихоньку удалялись в палатку и затихали там.

Маша с Верой постелили байковое одеяло тут же, на сосновых ветках, у костра. А когда улеглись и укрылись большим клетчатым пледом, в их середину с шутливым воем, словно комета, вклинился широкоплечий и коренастый Вася Нилин. Девушки завизжали. Верочка пошлепала пухлой ладошкой по крепкой спине парня, но тот даже не шелохнулся и, притворившись спящим, захрапел.

– Ну что с ним сделаешь, лежит, как пень, – пожаловалась Маша, пытаясь под общий смех столкнуть с сосновой лежанки Васю. Серьезным оставался лишь Саша Королёв. Он встал и, сунув руки в карманы брюк, с высоты своего роста пристально наблюдал за происходящим. Почувствовав это, Романова оглянулась.

– Саша, – сказала она умоляющим голосом, – помоги мне спихнуть этого Топтыгина!

Все снова засмеялись, а юноша, махнув безнадежно рукой, ушел в палатку. Разгневанная, девушка так толкнула Нилина в бок, что тот подскочил как ужаленный.

– Ты что, белены объелась?! – оглашено закричал он под весёлый хохот студентов.

– Молчи уж, чёрт окаянный! – огрызнулась Маша. С чего бы ей злиться на Васю? Наивная! Неужели она боится, что Саша приревнует её к нему?

Очнуться от сна Романову заставили утренний знобящий холод и сырость. Костер тлел еле-еле, угли покрылись сизым пеплом. Лишь изредка, при дуновении слабого ветерка, поблескивали на них малиновые огоньки. Было свежо и неуютно от седой росы, павшей на деревья и травы, молочно-туманного предрассветного воздуха. Вася с Верочкой лежали, тесно прижавшись друг к другу, и спали как убитые. Левой рукой парень крепко обнимал пышное плечо подруги. Плед лежал на них, надежно подоткнутый с обеих сторон.

Продрогшая девушка забралась в палатку, где, дрожа всем телом, внимательно огляделась. В теплых свитерах и вязаных шапочках во избежание клещей безмятежно спят русоволосая Наталья и чернобровая Катя. В куртке на искусственном меху и в белом платочке похрапывает розовощёкая, пышная Ирина Стуликова. Сладко причмокивая алыми губками, посапывает Раечка Ленева. Её так и зовут ласково Раечкой за безобидный, легкий нрав и милое, с грустной полуулыбкой и с бездонными, добрыми глазами личико. А Саша называет её Пряником. А вот и он рядом, лежит, разметав руки, словно два лебединых крыла. Несколько мгновений Маша смотрела на него как зачарованная. Затем перевела взгляд на Еву с Валерой, которые разместились с краю. Лечь было некуда, разве что у чьих-нибудь ног, свернувшись калачиком, что она и сделала, положив голову на Сашино бедро. Убаюканная приятным и сладким для сердца теплом, исходившим от любимого, она уснула, но ненадолго, так как юноша зашевелился – у него затекло тело, на котором девушка так удобно устроилась. Он недоуменно поднял голову, но, заметив, что явилось причиной его беспокойного сна, умиротворенно пробормотал что-то и снова погрузился в объятия Морфея.

Маша тоже проснулась, но уснуть больше не смогла. Она поднялась и вышла из палатки. Вместе с ней, сладко позёвывая, выбралась наружу Наталья. Вокруг под ослепительными лучами гигантского дневного светила сиял и блистал росными брызгами величественный жемчужно-изумрудный лес. Вытянувшись в струнку, торжественно и безмолвно, словно сознавая свое великолепие и красоту, стоял он – лишь соловьи своим пением без стесненья нарушали трепетную тишину. Студентки побежали к речке, протекающей чуть ниже облюбованной ими полянки. По земляным ступенькам, вырезанным кем-то прямо на отвесном, крутом берегу, спустились к водоёму, несшемуся широким непрерывным потоком. Романова зачерпнула пригоршней свежей искристо-серебристой влаги, чтобы помыться; спокойную зеркальную гладь зарябило. Девушке стало беспричинно весело и легко на душе от этой изумительной красоты. Выпрямившись, она воскликнула, ожидая эха: «ой-ей-ей!»

– Ты что, спятила? – зашипел на нее Василий, стоявший чуть поодаль на берегу речки, средь густо разросшихся кустов, с удочкой в руках. Колючий хохолок, встав дыбом, смешно топорщился на его макушке. – Всю рыбу распугаешь!

– А я тебя не заметила. – Маша, поглядывая на забавно торчавшую из высоких зарослей макушку, тихо засмеялась. – Когда это ты успел встать?

– Что, по-твоему, всем быть сонями? – ухмыльнулся парень, выглядывая из-за кустарника и одновременно снимая с крючка трепыхавшегося окунька.

– Ну-ка, покажи свою добычу, если есть чем похвастаться! – заинтересовалась Наталья, подходя сквозь росистую, мокрую траву к Нилину, возле которого стояло ведро с рыбой. – Да, ты порядочно наловил, хорошая уха будет!

Староста группы сломала с прибрежного дерева веточку и, попросив подошедшую однокурсницу подержать, нанизала на неё окуньков. Затем, достав из кармана красную тесемочку, закрепила ею концы гибкого прутика. И, словно ожерелье из причудливого серебра и жемчуга, засверкала связка рыбы у девушки на руках.

– Ты что-то задумала? – предположила Маша.

– У Раечки сегодня день рождения, сейчас поздравим её?! – улыбнувшись, сказала Жукова. Прихватив ведро с оставшейся в ней рыбой, вместе с Васей они подошли к палатке.

– Эй, вставай, эй, вставай! Наливай! По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей, – хором пропели они слова незамысловатой шуточной песенки.

– Кому там не спится? Встали ни свет ни заря!– раздались недовольные возгласы из палатки.

Оттуда, щурясь от яркого света, вышли Саша с Раечкой. Протирая сонные  глаза, выглянула чернобровая хмурая Катя.

– Чего это вы спозаранку, как ранние птахи, поднялись? – она с сердитым недоумением уставилась на приятельниц. Но никто не обратил внимания на её ворчание.

– Поздравляем именинницу! – чмокнув Ленёву в щеку, Жукова надела ей на  шею самодельное ожерелье из мелких рыбёшек.

– Спасибо! – та широко улыбнулась, взвизгивая, сняла с себя холодящее, скользкое украшение и передала его Саше.

Один за другим из палатки вышли Ева, Ирина Стуликова, Валера, которых Наталья вместе с остальными поторопила встать в круг и, взявшись за руки, закружиться в хороводе вокруг виновницы торжества.

– Как на Раиных именинах испекли мы каравай! – забавно, на весёлой и торжественной ноте пропели сокурсники.

– А когда будем завтракать? – закапризничал стоявший поодаль Саша, прерывая чествование именинницы.

– Ох, и лодырь ты, Королёв! – засмеялась легким, беззаботным смехом Наталья. – Смотри, Вася уже рыбу успел наловить, пока ты спал в объятиях Раечки.

При этих словах Маша вскинула недоумённый взгляд на Сашу. «В объятиях Раечки? Оказывается, ты времени зря не теряешь!» – говорили её серьёзные и строгие глаза.

– Ладно, хватит лоботрясничать, надо костер разжигать! – деловито, без улыбки распорядился Валера, кивнув на приготовленный с вечера валежник и сухостой.

Скоро в подвешенном на шесте ведре закипела уха. Молодой человек, изображая на лице торжественность момента, снял его с огня.

– Подавайте ваши миски! – комично гаркнул он тут же во все горло.

Все вздрогнули от неожиданности, потом весело рассмеялись и, загомонив, бросились к нему кто с припасенной тарелкой, а кто просто с пустой консервной банкой. Именинница достала из дорожной сумки шампанское и две бутылки водки, что в период всеобщего дефицита было невиданным богатством. Раздались одобрительные возгласы парней, а Саша подошел к Раечке и поцеловал зардевшуюся девушку в щеку.

После трапезы все устремились к реке. Парни, на ходу срывая с себя одежду, бросались в воду с крутого отвесного берега, а девушки робко спускались по земляным ступенькам. Валера, подплыв к Еве, подал ей руку. Та положила ладошку в протянутую руку и не заметила, как оказалась рядом с ним. Визг девушки, хохот Валеры, плесканье.

Маша храбро прыгнула в речку и поплыла. Удалившись на довольно приличное расстояние от ребят, она встала было на ноги, но не почувствовала дна и камнем погрузилась в воду. Ей бы поплыть, но подводное течение уносило её, как в воронку, куда-то вниз. Собрав все силы, она вынырнула, вдохнула в себя воздух и снова пошла ко дну. Никто не обращал на Романову внимания и не увидел, что творится с ней, а если кто и смотрел на неё, подумал, что она просто ныряет. Первой сообразила, вернее, почувствовала неладное Раечка, которая стояла ближе всех к ней. Она кинулась на помощь и подплыла к месту, где тонула однокурсница в тот момент, когда та, задыхаясь от недостатка воздуха, снова вынырнула на поверхность. Пловчиха обхватила её за худенькие плечи и подтолкнула вперёд, подальше от крутящейся водяной воронки. Опомнившись, Маша поплыла, не успев толком даже испугаться и осмыслить то, что Раечка спасла её от неминуемой смерти. Она осознает и оценит это чуть позже. Окружающие также не поняли, в чём дело, никто не заметил, что Раечка совершила подвиг. Та и сама не придала своему поступку особого значения и не думала об этом трубить.

Вода была еще слишком холодна, чтобы выдержать в ней больше двух-трех минут. Но какое наслаждение вбирать в себя, в покрытое гусиной кожей тело ласковую теплоту утреннего солнца, нежась, греться и получать первый летний загар! С каждой минутой припекало всё больше, и Романову, то ли от выпитой рюмки шампанского, то ли от бессонной ночи, под воздействием огнедышащего солнечного гиганта, пучками раскидывающего прямые обжигающие лучи, разморило и потянуло ко сну. Стараясь не привлекать ничьего внимания, она поднялась с травы, накинула поверх купальника халатик и ушла в палатку.

После знойного воздуха было приятно ощущать прохладу, которая еще сохранилась здесь. Лежа вниз лицом на чьем-то покрывале, Маша задремала. Но тут ей сквозь чуткую дрему послышались чьи-то шаги. Затем полы палатки раздвинулись – кто-то вошел в неё. Сна как не бывало! Даже не поднимая пышущее жаром лицо, сердцем почувствовала: это он, её ненаглядный! Сняв кроссовки, юноша лег рядом. Девушка застыла, как неживая, замерла в ожидании его прикосновения, как чуда. Словно подчиняясь её желанию, Саша, будто ненароком, коснулся девичьих волос, но тут же быстро убрал руку. Однако уже через минуту он вновь дотронулся, на этот раз Машиного плеча и оставил невесомую, лёгкую длань лежать на хрупком её теле. Романова, не веря своим ощущениям, ждала: а вдруг он случайно, в сонном бреду разметал руки. Девушка украдкой приподняла голову, скосила на него глаза. Королёв, как и она, лежал ничком, и нельзя было определить, спит он или делает вид, что уснул. У Маши возникло нестерпимо острое желание прижаться щекой к ладони, лежащей на её плече, расцеловать, но она побоялась дать волю чувствам, не посмела даже шевельнуться, ответить взаимностью хоть одним лёгким движением на юношеский чувственный порыв. Да, в любви нужны не только обожание и восхищение объектом страсти, но и смелость, решимость, которых ей всегда не доставало!

Пока влюблённая раздумывала, как ей быть, в палатку влетела в одном купальнике Раечка Ленёва. Саша мгновенно убрал руку с Машиного плеча, а в сознании последней молниеносно мелькнуло видение, как она тонет и к ней подплывает её спасительница. Только сейчас она осознала, что могло бы случиться с нею, если бы не сокурсница, и судорожно вздрогнула. Весело посмеиваясь и что-то ласково щебеча, Раечка наклонилась и начала тормошить Королёва. Тот, притворившись спящим, промычал что-то невнятное.

– Ах ты, симулянт! – Ленёва пощекотала парня, он лишь слегка отстранился. Затем, приподнявшись, сел и сладко зевнул.

– А, это ты, Пряник? – и вдруг, обхватив в охапку стоящую на коленях полуобнаженную девушку, озорничая, повалил её на чьё-то покрывало. Та охотно подчинилась ему и, лежа рядом с ним, что-то зашептала на ухо. Почувствовав себя лишней, Маша поднялась и, как во сне, выбралась наружу. Надежды её лопнули, как мыльный пузырь, и она побитой собачонкой побрела к реке.

– Куда это пропали Саша с Раечкой? – ревниво спросила завистливая Катя, когда Романова спустилась вниз.  «Ну вот, и этой стало любопытно», – уныло подумала она, но промолчала.

– Ну, шалуны, им лишь бы уединиться, – догадавшись, что те остались в палатке, усмехнулась Наталья. Маша совсем впала в меланхолию: «Значит, у них роман? Это же ясно как божий день! А почему бы нет? Разве плохая пара Саша с Раечкой?»  Думая так, девушка вошла в реку и поплыла, на этот раз не так далеко, как прежде. Это освежило её и придало бодрости.

Когда Королёв с Ленёвой появились у реки, Романова сидела на траве, прислонившись к жесткой коре широкоствольной ивы, и читала роман Стендаля. Ребята добродушно зубоскалили над влюблённой парочкой. Саша, лениво потягиваясь, тоже шутливо, отвечал им, и все искал глазами Машу. Та же, уткнув в книгу чужое, каменное лицо, пыталась этим скрыть смятение и разочарование, выразить полное равнодушие, которого, на самом деле, и в помине не было. Да и плохо удавалось это ей! Несмотря на полуденную жару, студентку бил озноб – она тряслась, как осиновый лист на ветру. Слишком много ей  выпало пережить за этот короткий полдень! Проснулась она утром окрылённая, счастливая, полная радушных, но, увы, неоправдавшихся надежд. Потом тонула и была спасена своей удачливой соперницей. А ведь один неверный шаг – и Раечка сама могла бы утонуть, попав в ту злополучную воронку! При этой мысли Маша содрогнулась всем телом.

Сегодня она узнала, что человек, которого любит, любим также другой, и та, другая, – её добрый ангел. Замкнутый круг. Она даже претендовать не может на Сашину любовь, вольно или невольно отбивать его от Раечки, потому что это будет чёрной неблагодарностью с её стороны. Тяжёлый камень лег на сердце девушки. Она чувствовала: Саша смотрит на неё, но не желала поднимать голову, чтобы не выдать овладевших ею противоречивых чувств, которые не умела скрывать. Наконец, не выдержав, подняла грустные, смятенные глаза от книжки. И тут же в упор – взгляд парня, виноватый, красноречиво говорящий: «Ну, что мне остается делать, если она сама липнет ко мне?» «Лицемерит?!» – снова молнией мелькнула мысль. Мария, расстроенная за себя и возмущённая за Раечку, сердито, с молчаливым вызовом покачала головой. Она не верила его глазам: «Мели, мели, Емеля, твоя неделя!»

***

На свой первый курсовой экзамен студенты журналистского факультета, сложившись, купили цветов и минералки для членов комиссии, состоящей из маститого профессора и кандидатов наук. Саша вошел сдавать экзамен в первой пятерке смельчаков. Маша, пересев подальше от озабоченных, тихо переговаривающихся однокурсников, торопливо пробегала глазами последнюю главу учебника, когда из аудитории с букетом и зачеткой в руках стремительным вихрем вылетел Саша в своём неизменном чёрном костюме поверх белоснежной рубашки и с серебристым галстуком на шее. Выглядел он, несмотря на строгое одеяние, ослепительно!

– Пять! – вскричал он восторженно, подняв зачетку над головой.

– Молодец! – послышались ответные возгласы. Парни, окружив приятеля, жали ему руку, дружески похлопывали по плечу, спрашивали, какие вопросы попались ему.

– А цветы… откуда? – Катя с любопытством уставилась на Королёва.

– А! Это она мне за отличный ответ подарила! – все ещё находясь в экстазе, юноша кивнул в сторону аудитории, где в составе почтенных членов комиссии принимала экзамен молодая аспирантка, явно симпатизирующая красивому и талантливому студенту.

– А что ты с ними будешь делать? – снова поинтересовалась чернобровая Юрочкина, с завистью поглядывая на пышно расцветшие пионы. Ей явно хотелось заполучить их.

– Странный вопрос! Подарю их! –  Он замолчал, подыскивая кого-то глазами. Маша, заметив устремлённые на юношу влюблено-выжидающие глаза Ленёвой, опустила голову. «Ну, конечно же, Раечке он отдаст их, кому же ещё? Ясно, что не Кате, не видать той этих цветов, как своих ушей!» – скаламбурила она про себя.

– Кому, спрашиваешь? – последовала многозначительная пауза. – А вот ей! – и он, шагнув к Романовой, скромно сидевшей на стуле чуть поодаль от группы, протянул ей букет.

– Это мне?! – ещё не веря, что самый красивый парень в институте проявил внимание к ней, ничем не примечательной девчонке, Маша вспыхнула яркой краской и приняла от него пионы. Затем, подняв на него изумлённые и засветившиеся счастьем яблочно-зелёные глаза, поблагодарила: – Спасибо, Саша. Я рада за тебя, поздравляю!

За Королёвым с пятеркой в зачетке вышла из аудитории Жукова. После поздравления сокурсников деловито сообщила:

– Ребята, в профкоме есть горящие путевки в загородный дом отдыха. Недорого! Предлагаю приобрести их! Есть все условия для подготовки экзаменов и отдыха: парк, беседки, река.

– Когда заезд?  Какова стоимость путёвки? – посыпались вопросы.

– Запиши меня, – удовлетворенная ответами старосты, Ева вынула из сумочки деньги и, пересчитав их, отдала ей. То же самое сделала Катя, как хвостик повсюду следовавшая за ней и во всём стремившая подражать белокурой приятельнице.

– Верочка, а что если и нам взять путевки? – обратилась к подруге Маша, которой тоже понравилось предложение Натальи. Та согласилась с ней:

– Это лучше, чем париться в душном общежитии. Берём без колебаний!

Староста забрала в профкоме путевки и раздала их девчонкам. Прихватив учебники и смену одежды из общежития, студентки ближе к вечеру были уже в доме отдыха, расположенном в Зауральной роще.

Устроили однокурсниц в одной большой комнате. Сложив вещи в шкаф, Маша взялась было за конспекты и учебники, но Ева, потрясённо взглянув на неё, отругала:

– Ты с ума сошла, трудоголичка ты наша, мало тебе нагрузки на сегодня?! Отдыхай!

Та, послушно отложив книги, подошла к окну. По асфальтированным дорожкам парка к спальным корпусам шли, разгоняя комаров прутьями, Саша, Валера и Вася. Сердце Романовой замерло от прихлынувшего холодка.

– Ой, кто к нам идет! – выдохнула она.

– Кто? – бросилась к окну Кудряшова, на ходу заглянув в зеркало.

– Небось, зубрите опять?! – заметив их в окне, небрежным тоном произнес Валера.

– Маша, поклонница аскетического образа жизни, собралась было… – заметила Ева, сложив в добродушную улыбку алые губки.

– Бросайте всё! Мы лодку достали, покатаемся! – весело объявил Саша, перебивая девушку.

– Чур, я первая! – опережая всех, забавно, по-детски, вскричала Ева.

– И я! – вслед за ней восторженно воскликнула Романова и, почему-то застеснявшись своих эмоций, пояснила: – Я никогда не каталась на лодке.

У реки, слыша за собой недовольное ворчанье насупленной Кати, Маша первая забралась в лодку и уселась на корму. Весь облитый солнечным светом, Урал тёк с величавой, тихой безмятежностью, лишь слабый ветерок слегка морщил необозримую стеклянно-зеркальную гладь. Оттолкнув лодку от берега, Валера с Сашей взялись за весла. Ровную гладкую водную поверхность зарябило от их неумелых ударов. Ева, капризно тряхнув белокурыми локонами, потребовала вдруг:

– Я хочу грести! Саша, дай мне весло! – тот, передав его Кудряшовой, сам охотно пересел на корму рядом с Машей. Икры ног их соприкоснулись, по телу обоих пробежал лёгкий трепет, но, несмотря на охватившее их заметное смущение, ни он, ни она не отодвинулись друг от друга. Так и сидели молча, чувствуя, как кровь закипает в сосудах и венах, наливаясь ярким румянцем на щеках и вишневой краской на губах. Полной противоположностью замкнуто-молчаливой паре были Валера с Евой, без конца болтавшие о разных пустяках. Вдруг Клипов шаловливо ударил по речной глади веслом, поднимая целый фонтан ослепительных, хрустальных брызг; сверкая и переливаясь радужным дождём, капли падали на обнаженные в ситцевом сарафанчике руки девушки. Взвизгнув, та капризно выговаривала что-то парню. Маша с грустью сознавала, что она завидует взбалмошной и беспечной приятельнице, её легкомыслию и дурашливости, раскованности и свободе отношений с молодым человеком.

– Ну, знаешь, ты меня всю окатил водой! Давай, причаливай к берегу! – Ева, бросив весло, вытирала платочком нежное, молочного цвета личико и руки.

Когда, рассекая воду, приплыли к берегу, студенты один за другим выпрыгнули из лодки, лишь Романова замешкалась, боясь неосторожным движением перевернуть её. Неловко ступая, поднялась на нос лодки, которая при этом качнулась, и девушка, взмахнув руками, чуть не полетела в воду. Она слабо вскрикнула и…оказалась в объятиях Саши. Успев подхватить незадачливую пассажирку, юноша сильным, порывистым движением прижал ее к себе. Придя в себя от испуга, та заметила, что и сама она крепко обнимает его за шею, и за ними ревнивым, неприветливым взглядом наблюдает Катя. Покраснев до корней волос, Маша ослабила руки и жарко зашептала на ухо парню:

– Спасибо, милый! Пусти! – тот с сожалением разжал объятия.

***

Получать пятерки студентам-горожанам, имеющим блестящую подготовку ещё со школы, не составляло особого труда. Гораздо сложнее они доставались Маше с Верой – лишь усидчивостью и трудолюбием можно было восполнить пробелы сельского обучения. Вот и второй экзамен позади. Парни вызвались проводить своих подружек к месту их нового пристанища и отдыха. Возле прибрежного ресторана, из открытых окон которого доносились музыка, смех и гомон веселившейся публики, ребята остановились и начали о чем-то оживлённо совещаться.

– Зайдем, спрыснем наши пятерки, – предложил Валера подошедшим одногруппницам.

– Не до веселья мне, – поморщилась Наталья, у которой так некстати разболелся зуб.

– Тогда подождите нас здесь, – придерживая в руках гитару, Саша кивнул на скамейку под низкорослыми пыльными акациями. – Мы шампанского прихватим с собой.

– Кто же вам его на вынос даст? – засомневалась белокурая, всегда изящно и со вкусом одетая Ева.

– Это нам-то кто даст?! – Саша явно бравировал перед девушками. – У нас тут официантки знакомые!

– Все будет о кей! – авторитетно поддержал приятеля Валера.

– Да ну вас с этим шампанским! – на лице Жуковой появилась болезненная  гримаса. Парни нерешительно потоптались на месте, бросая вожделенные взгляды на окна ресторана. Алым пламенем, словно неведомая космическая люстра, горела на стёклах увеселительного заведения уходящая дневная звёздочка. «Как красиво!» – мысленно восхитилась Маша и неожиданно для себя поддержала ребят:

– Это же недолго! Давайте подождём их!

– О, Машенька, ты настоящий друг! – обняв ее за худенькие плечи, с вычурной экспрессией воскликнул Саша, а Катя бросила на них кислый и подозрительный взгляд.

– Ну-ну, не подлизывайся! – проворчала Романова, раздосадованная его тоном, в котором ей почудилась лёгкая насмешка. Юноша нисколько не смутился своего пафоса, но руку с девичьих плеч убрал. Передав Кате гитару, Королёв с Клиповым направили свои стопы к дверям ресторана. Юрочкина, гордая Сашиным доверием и миссией хранительницы музыкального инструмента, гордо приосанилась, щуря подрисованные глаза и что-то бормоча себе под нос.

Из ресторана парни вернулись, неся в руках по бутылке шампанского.

– Ну, почапали, – скомандовал неулыбчивый, но, как всегда, комично выражающийся Валера.

Так уж получилось, что Наталья с Машей шли впереди. Позади что-то тараторила Катя, посмеивалась Вера, разговаривая с Васей, уверенно и весело басил Валера, кивая небрежно причёсанной головой красивой и элегантной Еве; громко, задиристо перебивая Катю, как мельница, махал руками Саша. Маша по-доброму улыбнулась своему сравнению. Как он мил ей, несмотря на свои смешные, мальчишеские повадки! Девушке хотелось идти рядом со всеми, слушать и смотреть на Сашу, но она из чувства солидарности не покидала Наталью, которая из-за усиливающейся боли с каждой минутой убыстряла свой шаг. Компания, переправившись через мост с ажурной резьбой на перилах, вступила в залитую солнечным светом щедро, по-царски, зеленеющую рощу, где стояла величественная тишина, прерываемая лишь птицами-щебетуньями. Тропинка, по которой шли молодые люди, была пустынной, только издали маячила одинокая фигура какого-то мужичка. Когда Жукова с Романовой начали обгонять его, тот оглянулся, мотнул лысой, как зеркало, блестящей головой и, пошатываясь, уставился на них влажными, мутными глазами.

– Цып-цып, какие свеженькие! – растопырив корявые пальцы, пьяный прохожий попытался поймать одну из них. Девчата отбежали и растерянно оглянулись назад. Отделившись от студенческой группы, на помощь к ним спешил-торопился Саша. Догнав их, он с гитарой в руке встал в решительно-воинственную позу.

– Шагай, шагай, куда шёл! – громко и повелительно сказал парень, заслоняя подруг. Выпивоха промычал что-то невразумительное и, тяжело сопя, недовольный направился к ближним кустам.

Наскоро поужинав в столовой Дома отдыха, девушки подошли к цветастой, с высокой травой поляне, где в их ожидании ребята расположились под тенью развесистых деревьев. Саша, разметав руки, лежал чуть поодаль на яблочно-зелёной траве в окружении синих колокольчиков, незабудок и прочих цветов, названия которых он вряд ли мог знать, и дивился бирюзовым небесам и малиновому закатному солнцу в обрамлении лилово-розовых полос на горизонте. Увы, редко приходится ему, городскому жителю, бывать на природе и обозревать подобную красоту! Девчата расстелили возле него газеты, разложили принесенные из буфета шоколад, булочки и холодные котлеты. Взбодрённый, хотя и недолгим, но лёгким и приятным на лоне природы отдыхом, Королёв приподнялся с травы, присел и, подвинув к себе гитару, нежно тронул её струну. Заметно оживился и бледнолицый Валера.

– Жребий брошен, будем кутить! – сострил он, собираясь раскупоривать бутылку шампанского. Но, оказалось, его некуда разливать.

– Я сейчас принесу, – сорвалась с места бойкая чернобровая Катя. Несколько минут спустя, она уже неслась обратно с гранеными стаканами в руках.

– Эх, да по маленькой, чем поят лошадей! – с серьёзной миной на лице пошутил Клипов, подняв стакан полусладкого напитка. – За удачу!

– Вам повезло, пятерки понахватали, а у меня опять тройка, – захныкала Юрочкина, пристраиваясь возле Евы.

– Не отчаивайся, Катюша, ты не одинока, – успокоил ее Вася. – У меня тоже трояк. – Заметив немой упрек в глазах Веры, он осекся и молча выпил своё шампанское.

– В нашем ряду штрейкбрехеры! – скосив глаза на нетронутый Машей стакан, сказал Валера.

– Маша, а ты что не пьешь? – Саша удивленно воззрился на неё.

– Я? – смутилась та и добавила тихо, невнятно: – Боюсь опьянеть, голова будет болеть.

Услышав её признание, Катя расхохоталась, обнажая кариесные зубы. Остальные тоже сдержанно заулыбались. Романова, залившись ярким румянцем, молча отвела глаза, но стакан шампанского так и остался стоять нетронутым ею.

– Вась, как это Зобов не удалил тебя с экзамена, когда ты уронил учебник с колен?! – Королёв, увидев Машино замешательство, деликатно переводил разговор в другое русло. – В тишине аудитории этот звук был подобен выстрелу!

Студенты дружно рассмеялись. На сердце у ребят было легко, весело и беззаботно оттого, что ещё один экзамен позади и скоро наступят долгожданные каникулы.

– А Саша-то, как настоящий рыцарь, бросился к нам на выручку! – припомнила Наталья. После выпитого шампанского она расслабилась, зуб перестал болеть, и девушка от души веселилась, вспомнив, с какой отвагой, словно дубинку, юноша сжимал гитару в руках.

– Давайте споем что-нибудь вместе, – предложила белокурая Ева, бросив на Королёва близорукий прищуренный  взгляд.

– Да, Саша, что-нибудь шутливое и беспечное! – чернобровая Катя, заискивая, заглянула ему в глаза. Тот, настраивая гитару, покачал головой.

– Тогда нашу, студенческую, – добродушно улыбаясь, подсказала Наталья. Но молодой человек, привередничая, снова отрицательно мотнул головой.

– Может, лиричное что-нибудь из репертуара Добрынина или Талькова? – на этот раз решилась на просьбу Маша и тут же снова заалела, как маков цвет.

Саша внимательно поглядел на неё, затем, свесив чёрный шелковистый чуб над гитарой, запел. Приятный тенор солиста то звенел, устремляясь ввысь, то утихал, переходя на шепот, беспокойно шелестел, подобно листьям на деревьях в ветреную погоду. Девочки, тронутые нежной задушевностью, подпевали ему, только Романова слушала песни молча, затаив дыхание, заворожённая и зачарованная выразительным и страстным голосом парня. Беспредельная радость переполняла влюбленную девушку, холодком отдаваясь в груди, плескалась в широко распахнутых, с горячим блеском в зелёных глазах, бесхитростно, с сердечной лаской взирающих на него. «Соловей ты мой, голосистый! Люблю тебя, безумно люблю! – читалось в них. – Роднее, желаннее тебя нет никого во всём белом свете!» – Не уклониться, не уйти от замечательных, задурманенных Сашиных глаз, устремленных на неё, вопрошающих: «Тебе нравится, не правда ли?» А в ответ снова влюблённый влажный блеск виноградных очей: «Конечно, милый, замечательно поёшь, да и сам ты, как всегда, неотразим! Песни твои, выразительные, чувственные, будят сонные струны души моей, ранимой, закабалённой внутренней несвободой и скованной недугом страха». Загипнотизированные взаимными взглядами, заставляющими волноваться сердца, оба испытывали неописуемое наслаждение от пробуждающихся в них эротических желаний. Ощущение полноты жизни и счастья усиливали закатное зарево солнца, льющее сквозь пышные зелёные шатры пурпурно-золотистые лучи, изумрудная поляна с запахами душицы, мяты и ещё невесть каких растений.

И тут Маша перехватила Катин ревниво-враждебный, исподлобья взгляд. «Что ей от меня надо? – подумала она. – Почему сверлит меня такими злыми глазами, преследует своей неприязнью?» Она поднялась и начала собирать цветы, любуясь яркими, сочными красками набирающего силу лета. С охапкой колокольчиков, незабудок и прочих цветов девушка села и начала плести венок.

– Ой, как красиво! – жеманясь, сказала Юрочкина, когда венок был готов, и потянулась к нему рукой. – Отдай мне его!

– Ну, уж нет! – Маша отстранилась от неё. На лице её выразилась откровенно насмешливая улыбка. – За что его тебе дарить? Это Саше – за его песни! – И снова недоброжелательным, неприязненным огнём полыхнули Катины глаза. Но Маша не видела этого. Она подошла к юноше и надела венок на его красивую, обрамленную черным шелком волос, голову. Как странно, подумала девушка, что Саша зачастил к ним, в Дом отдыха. Это, видимо, не случайно. А как же Раечка? Неужели их роман закончился, они разлюбили друг друга? А вот она, Маша, так и не смогла запретить себе любить парня. Да и разве возможно это? Любовь, увы, не подчиняется рассудку!

– Спасибо! – похоже, Машин подарок слегка смутил солиста. Он опустил голову, с минуту молча перебирая струны. Затем, выпрямившись, сказал как можно равнодушнее: – Что-то спина затекла, обо что бы опереться?

– Саша, идем ко мне! – в голосе Кати была такая мольба и готовность что угодно сделать для него, что было трудно отказать ей. Но тот сделал вид, что не расслышал этой просьбы, и, перешагнув через её ноги, подошел к Романовой.

– Маш, разрешишь присесть возле тебя? – мягко спросил он девушку.

– Пожалуйста, – чуть слышно прошептала та, и парень, опустившись рядом, прислонился спиной к ней. Лукавый огонёк вспыхнул и погас в добрых, всё понимающих глазах Натальи. Смутившись, Маша потупила взор, продолжая перебирать в руках цветы. Так и быть, она сплетёт ещё один венок – для Кати, которую ей почему-то стало жаль.

Невидимые для посторонних глаз биотоки, исходившие из глубин взволнованных душ влюблённых, заставляли в унисон биться их сердца. Казалось, что с этого момента ничего не помешает Маше с Сашей быть вместе, они принадлежат друг другу, и он, такой бесстрашный, энергичный и решительный, разобьет, наконец, цепи её скованности и неуверенности, поведёт за собой по жизни. Откуда было знать девушке, что за внешней бравадой и донжуанством юноши скрывается сердце такое же, как у неё, робкое, нежное, ранимое и нерешительное. Это так приятно, когда тебя любят, восторгаются твоей красотой, одаренностью, и ты благосклонно принимаешь этот подарок жизни! Но добиваться предмета любви – это так непросто для него! Саша не умеет этого делать, его не приучили к этому, да и зачем ему это, когда и без того всё удаётся легко и свободно? – молодой человек привык плыть по течению. Он может пойти навстречу шагам другого, и только!

***

До таинственной, пугающей черноты сгустились сумерки в комнате студенток, заставив их забросить учебники. Свет не стали включать, решили сразу лечь спать, чтобы с утра пораньше снова приступить к подготовке к последнему, решающему экзамену. Но за распахнутым настежь окном раздается звон гитарных струн, и девушки, позабыв обо всем, выбегают на улицу, где возле беседки в ожидании их прихода стоят ребята.

Серебристая, рогато-серповидная, с острыми краями луна то плыла в небе в окружении жемчужно-серых облаков, то ныряла в их гущу, заслоняемая ими, исчезала с глаз долой – тогда становилось темно, мгла покрывала землю. Но глаза вскоре привыкли к темноте и смутно, нечётко вырисовались фигуры влюблённой парочки, Валеры с Евой, которые, обнявшись, забрались в угол беседки и, не таясь, нежно целовались там. В другом углу, тесно прижавшись друг к другу, ворковали Вася с Зоей. Жеманница Катя с Натальей заняли места на скамейке возле Саши, Романова села напротив.

… Солист в ударе, с воодушевлением поёт одну песню за другой, которые, как крылатые птицы, уносятся вдаль, к заоблачным мрачным небесам. Как жаль, что у Маши так некстати разболелась голова. Сейчас полежать бы с мокрым полотенцем на лбу или выпить таблетку. Но разве может она вот так уйти, расстаться с Сашиными песнями и с ним самим?  «Ещё одну песню послушаю, – решила она, – последнюю».

Наконец девушка поднимается и с трудом заставляет себя отправиться в спальный корпус. Но что это? Не успела она шагу ступить от беседки, как Королёв, оборвав начатую песню, запел другую, злую, недобрую. Гитара звенит и плачет, рассказывая о женщине, изменившей любившему её до безумия парню. Сердитый, страстный голос Саши взлетает при словах о мести. Впечатление такое, что грубая кулуарная песня несется вслед за ней, Машей. «Что это с ним, из-за чего такая экспрессия? – удивляется она. – Неужели он так огорчён моим уходом?»

Выпив таблетку, больная приложила холодную примочку ко лбу и, не раздеваясь, не снимая покрывала, прилегла на кровать. Сердце гулко стучало, отзываясь на песню томяще-ноющей болью. Любовь, ворвавшаяся в мятежное сердце ураганным ветром, сметала всё на своём пути, сжигала её в пламени страсти и в ярости желания. Влюблённой сейчас не уснуть, да и не собиралась она спать, уж лучше немедленно вернуться обратно в беседку, к друзьям, Саше!

Темнота придала Маше смелости. Зная, что никто не увидит её жеста, она приблизилась к беседке, присела на перилах, позади предмета своего обожания, нежно провела ладошкой по его бархатистой пылающей щеке.

– Не надо, не пой больше эту песню, Саша, ладно? – попросила она с чувством, тихо, но многозначительно.

– Это почему же он не должен петь её!? – услышав Машины слова, возмутилась ворчливая Юрочкина. – Мне, например, очень нравится эта песня!

Парень промолчал, и лишь Романова одна почувствовала в темноте его ответную реакцию. Он, наклонив голову набок, прильнул горячей щекой к её прохладной ладошке, то ли соглашаясь с Машиной просьбой, то ли задерживая её мягкую, нежную ласку на своем лице.

Незаметно пролетело лето, а с ним и короткие студенческие каникулы. В конце августа второкурсники начали съезжаться в общежития университета. Русоволосая, коротко стриженая Наталья, оставаясь их старостой, с подачи Нилина, предложила устроить вечеринку в честь встречи и оповестила об этом друзей-горожан, а Вася уступил для этого свою комнату в общежитии. Сложившись, студенты накупили продукты и выпивку. Девчата занялись стряпнёй: Маша, Вера и Ирина Стуликова готовили салаты, Наталья, Раечка и Ева с Катей лепили пельмени у Васи, который привёз из дома фарш. Наконец салаты готовы. Верочка с Ириной, обе пышные, грудастые, торжественно понесли их на подносах вверх, на третий этаж к Нилину. Маша задержалась, закрывая комнату на замок, поэтому поднималась туда одна.

– О! Маша! Здравствуй! – услышала она радостный возглас Саши, когда дошла до лестничной площадки. Молодой человек стоял в толпе однокашников, дружно о чём-то переговаривающихся и дымивших сигаретами. Девушка подняла загоревшие, восторженные глаза. При виде Саши и его приветственных слов горячая кровь волной разлилась по всему телу. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Романова шагнула к юноше, порывисто вскинула руки, обняла и прижалась к нему. Ребята умолкли, недоумённо уставившись на неё. Скептическая улыбка тронула серые язвительные губы Валеры. Это остудило пыл влюблённой, ей стало стыдно, что она сама бросилась в объятия парня. Девушка лихорадочно искала слова, чтобы сгладить, смягчить недостойное, на её взгляд, поведение, экзальтированный и нелепый поступок, прервать образовавшуюся неловкую паузу, и сказала первое, что взбрело на ум.

– Ох, и надымили! Общежитие спалите, курильщики!

– Не беда, потушим! – придя в себя, Королёв схватил Машу за руку и так же, как в памятный день их знакомства, порывисто потянул за собой. – Пойдем, я тебе что-то покажу!

Он повел девушку по правому крылу пустого, неосвещённого коридора и остановился возле стенда, где висели средства пожаротушения.

– Вот, смотри, почему нам пожар не страшен! Берешь шланг, – он продолжал что-то говорить, но она не вникала в смысл произнесённых фраз, а лишь вслушивалась в тон его ликующего голоса и думала о том, что он не зря привел её сюда, уединился с ней. Но она почему-то не поверила этой мысли, своему проницательному и чувствительному сердцу, тонкой интуиции, которая, будь она смелее и увереннее в себе, возможно, привела бы, наконец, к счастливому исходу её любовной истории. На смену смелой догадке, чутью в сознание пришло, закралось трусливое сомнение – смогла ли она вызвать ответные чувства у Саши? Тут же она испугалась, запаниковала: сейчас начинается вечеринка, а вдруг Сашу начнут искать и застанут их, уединившихся, здесь! Или он сам себя сейчас прервет на полуслове и скажет, что надо идти. И чтобы опередить его и вновь не оказаться в нелепой, на её взгляд, ситуации, Маша, как только юноша замолчал, торопливо предложила:

– Пойдем, а то вечеринка начнется без нас.

– Пойдем, – только и сказал он серым, потухшим голосом и первым зашагал  к противоположному крылу коридора, где находилась комната Нилина.

Только сейчас Маша спохватилась и горько, в какой уже раз, пожалела, что она робка и боязлива в любви. Она готова была убить себя, глупую и незадачливую! Надо было, по меньшей мере, молчать и ждать инициативы от Саши. Она же, скудоумная, бестолковая, не умеющая пользоваться преимуществом горевшего в ней огня, яростного желания к предмету своей страсти, разрушила всё своими руками! Поздно, поздно поняла она это! Ах, каково сознавать это её задавленной, заячьей душе! Кто повинен в перекосах её воспитания, в том, что она настолько несмела и неловка, забита и затравлена? Словно злой волшебник околдовал её, тормозя душевные порывы там, где следует проявить смелость, решительность, и толкая её на необдуманные, недостойные поступки в тех случаях, где они совсем не к лицу ей, девушке! Кто ответит за уродливые проявления её поведения, углубляющие душевные страдания?!

Студенты уселись за накрытыми столами. После нескольких рюмок водки и кислого грузинского «Рислинга», который, морщась, пили девушки, подали пельмени.

– Саша, спой что-нибудь, – жеманясь, попросила Катя, когда с горячим блюдом было покончено. Все глаза устремились к нему.

Юноша словно ждал этих слов. Гитару он взял в руки без дальнейших уговоров. И первой песней, прозвучавшей в тот вечер, была песня о коварной женщине-изменнице, так полюбившаяся Кате в Доме отдыха. Сидя рядом с Королёвым, Юрочкина в такт музыке хлопала в ладоши и, обнажая подпорченные кариесом зубки, с удовольствием подпевала парню. Маша с тяжелым сердцем села на кровать, напротив Саши, и ни злая мстительность в голосе, ни гордое выражение на его лице не смогли скрыть от нее обиды в его карих прекрасных глазах. Невыразимая тоска охватила девушку – это всё из-за неё! Спев последний куплет, парень резко встал и, не реагируя на просьбы продолжить пение, вышел из комнаты.

– Курить пошел, он что-то не в духе сегодня, – вздохнув, сказала Наталья про всеобщего любимца.

– Давайте потанцуем, – предложила Раечка. Белое шёлковое платье с чёрной окантовкой на груди очень шло к её смуглому, загорелому, с большими темными глазами личику.

Ребята переставили в угол стол, освободив место для плясок. Вася включил магнитофон и ночник.

– Пригласи меня танцевать, – шепнула Ева сидящему рядом Валере. Тот, посветлев лицом, встал, галантно изогнулся в поклоне и, взяв девушку за кокетливо протянутую руку, повел её в медленном танце. Верочку пригласил Вася. Вдруг дверь резко распахнулась – в комнату быстрым шагом вошел Королёв. Обойдя танцующие пары, он подошел к столу, налил в рюмку водки. В этот момент возле него очутилась Раечка. Очаровательно улыбнувшись молодому человеку, она забрала из его рук полную рюмку, поставила на стол и что-то мягко прошептала ему на ухо. Скользнув холодным взглядом в сторону Маши, Саша с демонстративной нежностью обнял Ленёву и повёл её в круг танцующих.

Парней на вечеринке было меньше, чем девушек, и последние откровенно скучали. Маша, подавленная, да что там подавленная! – убитая очередным недомыслием своим, перечеркнувшим всю тонкость и хрупкость их, с Сашей, взаимоотношений, подсела к группе курящих в углу комнаты однокурсниц и попросила у Ирины Стуликовой сигарету. Та, равнодушно взглянув на неё из-под тяжёлых белёсых бровей, протянула пачку «Опала». Прикурив, Маша глубоко, с жадностью затянулась, отчего у неё закружилась голова, началось сильное сердцебиение. Музыка умолкла, подошла оживленная Верочка, за ней непривычно серьезный и задумчивый Вася. Увидев подругу с сигаретой во рту, Любимова, эмоциональная и порывистая, громко вскрикнула:

– Ты что делаешь?!

– Курю, – Маша нервно засмеялась, тонкие пальцы её мелко вздрагивали, щёки пылали в огне. Розовощёкая, бровастая Стуликова, стряхнув пепел сигареты в банку из-под консервов, меланхолично покосилась на подруг.

– Брось сейчас же! – Верочка возмущённо топнула ногой и протянула руку к сигарете.

– И не подумаю! – холодно проговорила Маша, отодвигаясь от неё.

– Ты знаешь, какое впечатление производит курящая девушка? – вмешался Вася.

– Какое?! – в голосе Марии был вызов.

– Это, по меньшей мере, вульгарно, – опередив Васю, заметила Верочка.

– Ну и пусть! – Романова криво усмехнулась и, увидев Сашины беспокойные глаза, издали наблюдавшие за ней, тихо, с перекошенным от боли лицом, попросила Верочку: – Пойдем отсюда! Плохо, тошно мне!

Та проводила её до своей комнаты, сама  вернулась на вечеринку.

***

Первое сентября. В университетских коридорах и аудиториях неумолчный говор, смех, восклицания. Разбившись на группы и землячества, студенты делятся своими впечатлениями после каникул. Девушки, собравшись возле Сергея Муратова, мастера спорта по боксу, внимают его рассказу об участии в европейских соревнованиях.

– Вот эту медаль я получил в Польше, значки и сувениры тоже подарили зарубежные друзья, – захлёбываясь от гордости, говорил боксёр, доставая их из объёмистой черной сумки.

Маша разглядывала причудливый оттиск рисунка на медном, типа чеканки, сувенире, когда в аудиторию вошел Саша.

– Ха! Муратов хвастается своими побрякушками! – ревниво съязвил он, привыкший сам всегда быть в центре внимания, а потому слегка задетый интересом девушек к спортивным успехам однокурсника.

– Есть, значит, чем хвалиться, если он это делает! – рассмеялась Наталья, насмешливо взглянув на него.

– А! Ему лишь бы это дело было! – отмахнулся Сергей, стукнув согнутым пальцем по остро выпяченному кадыку на шее. Испытывая тёплые чувства к Наталье, Муратов взглянул на девушку с глубокой симпатией – её заступничество было приятно ему. Он, наполненный чувством собственного достоинства, подал ей новый сувенир.

– Лучше вот так, – не растерялся Королёв, щелкнув себя по кадыку, – чем вот так! – сжав пальцы в кулак, он резко выбросил его к своему лицу, и, смягчив на ходу это движение, коснулся им своих скул. Девушки весело засмеялись жесту всеобщего любимчика и, пожалуй, всех заразительнее, взахлёб, Маша. Саша, благодарно взглянув на неё, как-то по-особенному тепло улыбнулся ей, отчего сладостный огонь опалил девушку. Лед тронулся, незримое для посторонних примирение состоялось.

– Молодец, Саша, не лезет в карман за словом! – польстила Верочка находчивому парню.

– Как же, свинья не красавица, если я не молодец! – довольный похвалой, пошутил тот.

… Маша не просила помощи от родителей, а жила на стипендию и те деньги, что получала, подрабатывая ночной нянечкой в Доме престарелых или пекарем на хлебозаводе. Однажды, клюя носом после ночной смены, на перемене она пересела на свободное место в заднем ряду и крепко уснула. Проснулась оттого, что Вася тряс её за плечо, пытаясь с приходом Зобова на семинар добудиться её, потому что тот, увидев пустующее место возле Любимовой, поинтересовался, куда делась Романова?

– А вон, за последним столом, словно в своей спаленке, посапывает себе спокойненько! – опередив Веру, сказала Катя, которая, испытывая ревнивую неприязнь к Маше, была рада хоть чем-нибудь досадить ей.

– Она по ночам подрабатывает на жизнь, хлеб печет, – заступилась Любимова под общий смех аудитории за спящую подругу.

– Вот как?! – со сна девушке показалось, что лектор грозно взглянул на нее. – С нынешнего дня и до конца семестра я освобождаю вас, Романова, от своих семинаров!

– Но, Владимир Григорьевич, – студентка растерянно уставилась на куратора, – разрешите мне остаться, я готова ответить на любой вопрос.

– Именно потому, что вы всегда готовы к семинарам, я освобождаю вас от них. Марш домой, отдыхайте!

– Я не хочу домой! – заупрямилась та.

– Вам надо щадить себя: недосыпание плохо сказывается на здоровье, подрывает иммунитет. – Зобов смотрел на неё по-отечески ласково и покровительственно, и Маша, не зная, что возразить, засобиралась к выходу.

– Оставь свои конспекты! – прошептал Вася, видя, как толстая общая тетрадь с подробными записями исчезает в потрепанной сумке её владелицы.

Девушка оглянулась на Нилина и сунула было руку обратно за тетрадкой, но куратор, заметив её жест, прикрикнул:

– Нечего приучать этого бездельника к сладкой кормушке! Пусть сам хоть раз посидит в читальном зале!

– Повезло Романовой, – заворчала Катя, хмуря чёрные брови. – Дрыхнуть будет сейчас, а нам тут колбаситься!

Снова раздался дружный смех студенческой аудитории, лишь Саша с Верой посмотрели на Юрочкину с немым укором в глазах.

По дороге домой Маша, радуясь возможности поспать, вдруг с сожалением вспомнила, что ей, как дежурной по комнате, нужно готовить ужин для девчонок. Забежав в овощной магазин, она купила капусту и морковь для щей. (Мясо, которое было большим дефицитом, девчонки привозили из дома). Откровенно говоря, она не любила готовить пищу, вернее, тратить на это время. Для того чтобы сварить обычные щи, требуется, как минимум, полтора – два часа, а поедаются они за какие-то пятнадцать минут. Но как же иначе – голод не тётка! Да и в комнате надо прибраться, вымыть полы. Так она и не смогла в этот день прилечь отдохнуть.

Вечером, вся млея от похвал признательных за вкусный ужин подруг, Мария убрала за ними пустые тарелки и понесла их мыть на кухню. Здесь от грязных, заляпанных жиром газовых плит несло запахом подгоревшего лука и выкипевшего через край молока. Положив в раковину посуду, девушка открыла форточку и распахнула дверь, чтобы проветрить помещение. Лучше бы она этого не делала, потому что увидела, как по лестнице, небрежно обнимая смазливую Ларису Петручкову, поднимается Саша. «Так вот он к кому приходит!» – Маша побледнела и мгновенно захлопнула дверь, успев при этом окинуть парочку откровенно презрительным взглядом.

Мудрые советуют: чтобы добиться взаимной любви, надо просто любить, не ожидая ничего взамен, то есть отказаться от права обладания. Такая любовь редко встречается и не может не быть оценена партнёром. Человек получает то, от чего отказался. Увы, большинство влюблённых, требуя от партнёра верности и взаимности, получают от объекта преклонения щелчок по носу.

Вымыв посуду, дежурная, опечаленная представшей перед ней картиной,  возвращалась в комнату, где у своих дверей столкнулась с Нилиным и Королёвым. Придерживая одной рукой гитару, Саша шагнул к ней навстречу и, порывисто обняв, дохнул в лицо водочным перегаром.

– Маша! Любовь моя! – воскликнул он патетически. Та отшатнулась от него. По растерянному лицу её пробежала тень, она с тревогой подумала: «Да он же алкоголик!». Не сотвори себе кумира!

– Полно, Саша, не надо! – с грустью взглянув в его прекрасные карие глаза, добавила с укоризной: – Любовь! Какая она у тебя по счету? Не сто двадцатая?

Юноша, вмиг протрезвев, взглянул на нее серьезно и озабоченно.

– Ну, зачем ты так? – попенял он.

– Как? – она подняла на него полный уныния и печального сожаления взгляд.

– Сказала – словно кипятком ошпарила! – произнёс молодой человек, смерив её пристальным, раскалённым страстью взглядом, от которого у девушки по спине пробежали мурашки, а на щеках загорелся яркий румянец.

– Нельзя так много пить, Саша! – попыталась она образумить его, исполненная нехороших предчувствий за судьбу любимого.

– Знаю, да некому остановить меня! Может, возьмёшь меня в свои добрые, надёжные руки, Машенька, чтобы не пропал я? – доверчиво, с лёгкой грустью спросил он.

– А ты хочешь этого? – дрогнув, девушка выжидательно посмотрела на него.

– Пригласила бы в комнату, что ли! – Нилин бесцеремонно влез в их разговор. – Что за дверью-то лясы точить? – Ему, пьяненькому, не терпелось скорее увидеть Верочку.

– Заходите, – посторонилась она, раздосадованная Васиным вмешательством.

В комнате Сашу словно подменили: он повел себя шумно, импульсивно, как будто и не взывал минуту назад к покровительству и снисхождению к себе. Поистине, правду говорят, что под внешней бравадой человек пытается спрятать подлинные чувства и эмоции. Поминутно горячась, он поведал девушкам, как ему удалось перехитрить вахтершу и проникнуть в общежитие. Но пятикурснице Ольге Калачёвой, готовящейся к семинару, лёжа ничком на кровати, его экспрессивность ничуть не понравилась.

– А ты можешь тише?! – прикрикнула она сердито на гостя. Всеобщий баловень, не привыкший  к такому обращению, опешил на мгновенье.

– Ну и подруга у тебя, Маша! – Королёв удивленно разглядывал уткнувшуюся в книгу старшекурсницу. Романова, зная вспыльчивый, неуравновешенный характер той, попросила тихо:

– Полно, Саша, не надо так!

– Что же ты в читалку не идешь? – миролюбиво спросил Вася. – Там тебе никто не помешает.

– Я сама знаю, где мне заниматься! –  распаляя себя, громко огрызнулась та.

– Как вы, девчонки, живёте с этой мымрой? – казалось, Саше доставляет удовольствие выводить её из себя.

– И правда, шипит, как змея, – поддакнул осмелевший от выпивки Нилин.

– Я не намерена терпеть ваше хамство! – выведенная из себя откровенными оскорблениями, расшумелась девушка. Она соскочила с кровати, и, швырнув книжку на стол, указала ребятам на дверь.

– Ох-ох, какие мы злые – мечем гром и молнии! – поведение Ольги вызвало откровенную ухмылку у Васи. Обнажив редкий ряд зубов, он одновременно морщит лоб и приплюснутый нос и, изображая рассвирепевшего льва, рычит. Обросшие волосы на макушке встали дыбом. При взгляде на него молчавшая до сих пор Вера прыснула в кулак, но, заметив разъярённый Олин взгляд, спрятала улыбку.

– Что ты, Ольга, вожжа что ли под хвост попала? Мы же так не обращаемся с твоими гостями, – упрекнула она её.

– Они не умеют себя вести! – И снова молнией полыхнули глаза разбушевавшейся студентки. Пытаясь уязвить самолюбие подруг, она ужалила, как оса: –  И это ваши друзья?!

– Ну, знаешь, чья бы корова мычала, а твоя молчала! – рассердилась вдруг Маша, задетая столь язвительным замечанием. – Давно ли приход твоих гостей после пьяного застолья закончился скандалом и дракой в общежитии? И ты ещё колешь другим глаза, шпыняешь нас! – Не находя больше нужных слов, Романова встала с койки, яростно взбила подушку.

– В самом деле, Ольга, это как раз та ситуация, когда в чужом глазу сучок видишь, а в своем бревна не замечаешь! – поддержала подругу Вера. И, зная, что старшекурснице нечего будет возразить, добавила: – Почему бы, в самом деле, не посидеть тебе в читалке, ведь мы так и делаем, когда приходят твои гости?

Собрав раскиданные по койке конспекты и лекции, Ольга гордо выпрямилась и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Все облегченно вздохнули, а потом, посмотрев друг на друга, засмеялись, удовлетворённые тем, что выжили самонадеянную гордячку из комнаты!

– Сыграть что-нибудь вам? – важно спросил Вася. Он брал уроки у Саши – был горд и доволен своими успехами. Заметив, что девчонки слушают его игру из вежливости, он передал гитару хозяину, а сам пересел на Машину койку, рядом с Верой. Обняв её за талию, он что-то зашептал той на ухо. Девушка, смеясь, шлепнула его по руке. Саша тем временем снял пиджак, повесил его на вешалку. Сев на табуретку, он с минуту задумчиво перебирал гитарные струны. Маша замерла, устремив взгляд на его изящные, длинные и тонкие пальцы, умело извлекающие из струн глубоко трогающие за душу звуки и мелодии. Распахнулась дверь, без стука вошла дебелая, грузная Ирина Стуликова.

– Ты здесь оказывается, – она ткнула пальцем в Королёва. – Тебя там ждут!

– Подождут! – парень с досадой мотнул головой, продолжая наигрывать на своём инструменте. Стуликова присела рядом с Машей на её кровать и тоже сосредоточила свой выжидающе-пытливый взгляд на гитаристе.

С ребят ещё не сошло возбуждение после стычки с Ольгой, и зрители ожидали от солиста какую-нибудь бравурную и веселую, подстать его темпераменту, мелодию и песню, однако голос его, словно родник, чистый и светлый, неожиданно прозвучал пылко, нежно и задумчиво. Слушая Сашу, Вера с Васей так увлеклись его страстным, задушевным исполнением, что невольно поддались всем корпусом к нему, заслонив его от Маши. Королёв пел, не поднимая глаз от гитары, словно стесняясь своей лиричности. Но артист по натуре, он не мог оставаться равнодушным к тому, как воспринимают его песни окружающие. Выпрямившись, он скользнул глазами по слушателям. Едва заметное неудовольствие Саши, похожее на разочарование, побудило Веру быстро оглянуться и откинуться назад. За ней выпрямился и Вася. Маша покраснела до корней волос, но в душе осталась довольна чутким откликом подруги.

Вряд ли самодеятельный артист нашел бы более благодарного слушателя, чем влюблённая девушка. Каждое слово, каждая интонация в его голосе находили живейший отзвук в открытом и отзывчивом Машином сердце. Забыв про Ларису Петручкову и стычку с Калачёвой, она смотрела на родное лицо с такой лаской и сердечностью, столько неистребимого чувства и жара было в её распахнутом взгляде, что Саша загорелся, как факел. Встречаясь с его горячим взором, девушка стыдливо опускала глаза. Но упругие, чувственные губы её, мысленно соприкасаясь с устами юноши, пылали. Она сгорала в огне неутолённой страсти. Но вдруг все оборвалось. Василий поднялся с места.

– Пойдем, Саша! – позвал он, и гитарные струны, всплакнув в последний раз грустным и нежно-мелодичным аккордом, умолкли. Парни вместе со Стуликовой, не прощаясь, направились к двери. Распахнутое для любви Машино сердце захлопнулось в глубокой печали. В глазах в очередной раз застыла боль обманутой надежды.

– Саша, ты забыл свой пиджак, – напомнила Любимова.

– Я сейчас вернусь, – уже в дверях ответил он. Верочка выразительно посмотрела на подругу: она готова был поверить, что Саша далеко не равнодушен к Маше. А у той, словно споткнувшись, на миг остановилось сердце, потом снова гулко застучало, чутко отозвавшись на Сашину обнадёживающую фразу. О, слепая девичья любовь!

Прошло несколько часов. Саши всё не было. Вернулась из читального зала сердитая на всех Ольга. Недовольно ворча, она расправила постель и, ни с кем не советуясь, потушила свет. Тихо выскользнула за дверь Вера. Пыльный коридорный плафон на мгновение тускло и безрадостно осветил мрачную темноту девичьей комнаты. «Жёлтой люстры безжизненный зной», – всплыли в памяти Маши строки Ахматовой. Положив сборник её стихов на стол, она, не раздеваясь, прилегла на кровать, чтобы при первом же стуке вскочить и подойти к двери. Ей грезилось, как выйдет она с пиджаком в руках навстречу юноше в обезлюдевший коридор, – тот обнимет ее. Маша прильнет к нему и столько нерастраченной нежности, неистребимой любви подарит она своими объятиями и поцелуями в ответ на его ласку. Девушка так размечталась, что на миг растерялась, когда дверь распахнулась и на пороге, освещенная тусклым коридорным светом, выросла тучная фигура Ирины Стуликовой.

– Уже спят! – бесцеремонно включив лампочку, сказала она. – Я возьму Сашин пиджак.

– А что, он просил тебя об этом? – только и успела спросить Романова.

– Нет, но он у нас сидит, – Стуликова, несмотря на рыхлую полноту, проворно сняла пиджак с вешалки, снова щелкнула выключателем и вышла вон.

– Стерва такая! Залетела, разбудила! – запоздало обругала её Калачёва.

Мысли Марии, бесплодно роившиеся в сознании, потухли. Она лежала в постели равнодушная ко всему до тех пор, пока в коридоре не раздались шум и раздражённые возгласы Саши. «Что он там скандалит? Может, он раздосадован тем, что Стуликова вынесла из нашей комнаты его пиджак, и у него теперь нет повода постучаться к нам, – подсказывала она сама себе утешение и оправдание поведению Саши. – Но почему бы ему не сделать это без всякого повода? Не хватает духу?» Утром Верочка рассказала, что недовольного чем-то Сашу увела к себе в комнату Лариса Петручкова.

Был час пик. Автобусы и троллейбусы, переполненные до отказа людьми, проезжали мимо мерзнувших под пронизывающим ветром студентов. Мороз сковал малорослые клены на остановке, окутал, декорировав их, словно кружевами, жемчужно-пенным инеем. Был конец марта, однако зиме не хотелось уходить с этой грешной, но такой любимой и прекрасной земли! Не она ли своим приходом любезно обновляла её, пряча все погрешности и людскую неряшливость, с любовью, всем на радость, укутывая и украшая местность пушистой, отдававшей в тенистых местах синевой снежного покрывала и ослепительно искрящими на солнце радужно-звёздными узорами снежинок, а почерневшие, неприглядные шатры деревьев – нежными, лёгкими ледяными кристалликами инея? А сейчас зима вдруг оказалась лишней, и все мечтают, чтобы она поскорее ушла, уступив место ласковой и звонкой весне. Как тут не разозлиться на людскую неблагодарность? Не желая сдавать своих позиций и ожесточённо огрызаясь на шумную, самонадеянную весну, весело преследовавшую и ступавшую ей на пятки, зима после нескольких дней нежной, с тающими сосульками оттепели снова дала знать о себе леденящим душу холодом и стылыми, суровыми ветрами.

– Идем пешком, – предложила окоченевшая Наталья, выбивая дробь зубами. Закрывая посиневшие носики воротниками демисезонных пальто, однокурсники гурьбой двинулись за ней по узкому и льдистому тротуару к общежитию. Маша, простудившись накануне, больная, плелась позади.

– Ты почему отстаёшь? – повернувшись к ней, заботливо спросил Саша, который после занятий тоже шел вместе с ними, чтобы взять в общежитии у Жуковой её лекции. На семинарах и экзаменах преподаватели нередко задавали такие вопросы, ответы на которые нельзя было найти в учебнике, а содержались лишь в их лекциях. И как ни крутись, ребятам, редко делавшим записи на занятиях, приходилось их переписывать, чаще всего при этом обращаясь к старосте, у которой был чёткий, каллиграфический почерк.

– Нездоровится что-то, сил нет идти, – пожаловалась Романова. Это неутолённая жажда любви и несбывшиеся, неосуществлённые мечты ослабили вконец  иммунитет девушки. Саше с его чутким, добрым, но любвеобильным сердцем и с такими неустойчивыми, легкокрылыми чувствами и ощущениями, стало нестерпимо жаль Машу, – он вдруг проникся собственной причастностью к душевным страданиям девушки, виня себя в этом. Захотелось хоть как-то подбодрить её, показать, что, несмотря на своё непостоянство, он далеко не равнодушен к ней. Мягкие, благородные, с матовым блеском глаза его окинули хрупкую девичью фигурку – парень на мгновение задумался.

Не успели студенты дойти до следующей остановки, как туда подкатил автобус. Пискнув тормозами, он неожиданно для всех остановился. Двери его распахнулись, и из него соскочил мужчина, весь растрёпанный, в расстегнутом пальто, красный и злой. Никто не успел среагировать так быстро, как сделал это Саша. Он подбежал к дверям, вскочил на подножку и, потеснив других, с выжидательной выразительностью посмотрел на Машу, как бы приглашая ее занять освободившееся место. Девушка замешкалась, до неё не сразу дошло, что парень освободил место возле себя для неё. Тормоз, да и только! А когда поняла это и рванулась к автобусу, было уже поздно. Дверь захлопнулась перед её носом, и разочарованное лицо Королёва проплыло мимо.

***

Прошёл ещё один год. На журналистскую практику Маша напросилась в районную газету. Неожиданно Саша тоже изъявил желание ехать в «районку», а вместе с ним – и Катя. Выехали на место втроем на междугороднем автобусе, набитом людьми, как сельдью в бочке. Королёв сидел рядом с Романовой, а Катя – напротив. Она оживлённо щебетала о чем-то своём, женском; Саша, по привычке разговаривать громко и, жестикулируя руками, весело и насмешливо отвечал ей. Пассажиры оглядывались на него, но парень, привыкший быть в центре всеобщего внимания, не придавал этому значения. Маша, задумавшись, молчала, лишь украдкой ласково поглядывала в профиль Сашиного лица. Юноша, понимая, что по-прежнему горячо любим ею и признательный за постоянство девичьих чувств, то и дело оглядывался на неё, карие глаза его при этом сияли от удовольствия.

Вскоре, утомленная долгой и тряской ездой, Юрочкина замолчала и задремала, откинув голову на сиденье. Королёв потянулся к сумке и, вынув оттуда брошюру о творчестве областных художников-живописцев, стал перелистывать страницы.

– Нравится тебе, Маша, – обратился он к ней, показывая на репродукцию с картины «Жажда».

– Очень, – Романова потянулась к нему, чтобы ближе рассмотреть иллюстрацию и, нечаянно коснувшись рукою Сашиных пальцев, покрылась душной волной, лицо заалело как маков цвет. Чахлый кустик, от которого, вытягиваясь в струнку, тянулись к живительной влаге ручья слабые корявые веточки, напомнил ей, что она, подобно этому образному персонажу, тянется и никак не дотянется в своих притязаниях до Сашиной взаимности, не достучится до его сердца! А может, всё-таки достучалась?! Он едет вместе с ней туда, куда попросилась она. Словно угадав её мысли, юноша в замешательстве взглянул на девушку, затем уткнулся в книгу и затих. Было непривычно видеть его, всегда кипучего и деятельного, присмиревшим и сосредоточенным.

– Покажи мне твою брошюрку, –  вдруг попросила Катя, стряхнув с себя навязчивую дремоту. – Дашь почитать её?

– Нет, мне она самому нужна! – со свойственной ему прямотой отказал Саша. Поджав ярко накрашенные губки, Юрочкина отвернулась к окну.

– А мне, Саша, ты тоже не дашь её? – неожиданно для себя спросила Маша, лукаво поглядывая на него.

– Тебе? Нет! – оглянувшись и увидев на девичьем лице неожиданную для себя плутоватую усмешку, юноша сконфузился слегка и добавил: – Пока нет!

Встретили практикантов в редакции газеты гостеприимно. Усатое и круглощёкое лицо редактора Кузьмина Ивана Ильича при их появлении расплылось в приветливой улыбке.

– Вы очень кстати приехали! Располагайтесь, – глава районной газеты, представившись, по очереди мягко пожал им руки и кивнул на ровный ряд стульев, расставленных вдоль приставного стола. – Один сотрудник у нас в отпуске, другой внезапно заболел, вот и замените их. А зарплату будем платить не как практикантам, а как полноправным журналистам. Но и спрашивать с вас буду строго. Нагрузка будет немалая! А сейчас я хочу провести небольшой экскурс, беседу о нашем районе, чтобы вы имели представление, где вам придётся работать и о чём писать.

– Чем обернулась перестройка для сельчан? Практикуются ли у вас новые формы хозяйствования? – засыпала Маша вопросами Ивана Ильича, когда тот завершил своё повествование.

– Несомненно, стремление к новизне характерно и для нашего района, – приятно удивлённый её заинтересованностью, доброжелательно ответил Кузьмин. – Имеются у нас и фермерские хозяйства, правда, пока немного их. Во время практики вы можете побывать у фермеров и подробно осветить их первые шаги в печати. Ну, а сейчас чувствуйте себя как дома! Шофёр развезёт девушек по частным квартирам, а Александра Павловича мы поместим в гостинице. Платить за ваше проживание будет редакция. Не возражаете? – Саша и девушки не возражали.

Водитель редакционного «Уазика» Николай Козлов, пухлый, коротконогий крепыш, после того, как обустроил остальных, привез Машу на квартиру к престарелой бабе Лизе. Он помог практикантке выгрузить и занести в дом вещи, а на прощанье, подмигнув ей веселым хитрым глазом, с бодрой двусмысленностью в голосе спросил:

– Будем дружить?

– Будем! – улыбнулась в ответ девушка, не придав значения тому, каким тоном сказаны были эти слова.

Как прекрасно начался первый трудовой день у Маши! И всё потому, что с утра  к ней с брошюрой в руках подошел Саша.

– На, читай, – протянув её своей поклоннице, он сделал при этом совершенно равнодушное лицо. – Я потом дочитаю…

– А я чувствовала, что ты сегодня отдашь мне её, – вскинув засветившиеся глаза, тихо, чтобы не слышала Катя, сказала она. Черные ершистые брови Саши взметнулись вверх, он взглянул на неё с веселым изумлением.

– Надо же, знала! Откуда такая уверенность? А я вот возьму и отберу обратно! – пригрозил он, но карие, замечательные глаза его, наперекор словам, радостно распахнутые, лучились навстречу. Малиновыми розами вспыхнули Машины щёки, она не придала значения шуточной угрозе, лишь непроизвольно, словно его самого, прижимала к груди брошюру.

В кабинет заглянула длинная, сутуловатая девушка с миловидным, свежим личиком. То была ответственный секретарь Татьяна Маликова.

– Все на планерку к редактору! – объявила она, бросив на Сашу заинтересованный,  внимательный взгляд.

И вот Мария Николаевна, как учтиво начал называть её с первых дней практики редактор, едет в первую в своей жизни командировку. Ей поручено написать о дорожниках. Лицо её под жаркими, слепящими лучами солнца, бьющего в лобовое стекло «Уазика», горит, подстать красной нейлоновой кофточке, ярким румянцем. Сидя рядом с водителем, она достала из сумочки косметичку, чтобы, напудрив, скрыть сочные, насыщенные краски на щеках. Но автомобиль так тряхнуло на ухабе, что она уронила пудреницу.

– Косметикой надо дома заниматься, а здесь надо держаться и на дорогу смотреть. Видишь, сколько колдобин! – наставительно и почему-то недоброжелательно проворчал Козлов, облизнув сочную, кроваво-красную губу.

– Ну вот, Николай, вы вчера призывали к дружбе, а сегодня грызётесь! – пошутила Маша, улыбаясь насупившемуся водителю.

– Я разве такую дружбу имел в виду? – оглянувшись на неё, возразил тот. Крупный мясистый нос его с чёрными сальными точками лоснился от выступившего пота – это невольно заставило её брезгливо поморщиться. Он вдруг стал неприятен девушке со своими намёками, имеющими двоякий неприличный смысл.

– А какую ещё?

– А ты не догадываешься? – молодой мужчина внезапно перешел на игривый тон и положил пухлую ладонь ей на колени. Автомобиль снова тряхнуло на рытвине. Мария с отвращением, словно змею, сбросила его руку с колен.

– Ай, ай! Какие мы недотроги! – криво усмехнулся тот, враждебно покосившись на неё мелкими бесцветными глазами.

– Уж, какая есть! А вы лучше за руль крепче держитесь!

«Вот, значит, где собака зарыта! – нахмурившись, подумала девушка. –  Слово дружить он понимает буквально, как намерение переспать с ней, никак не меньше. Нужен он мне как собаке пятая нога!» – Надо же, она, как и Катя, правда, мысленно, повторяет жаргон незабвенного Саши!

Впереди замаячили каток, своей тяжестью равнявший дорожное покрытие, и кукольные фигурки работников, лопатами таскавших асфальтобитумную смесь к рытвинам и ямам. С каждой минутой фигурки увеличивались в размере, пока, как в сказке, не обернулись в рослых и крепких мужчин. Шофёр притормозил возле них. Маша, выйдя из салона машины, поздоровалась с людьми.

– Я из местной газеты, – представляясь, сказала она. – Кто из вас мастер или бригадир?

– Я мастер, – выступил вперед высокий, плотный мужчина с длинным, сухим и некрасивым лицом, изборожденным глубокими вертикальными морщинами. – Зовут меня Григорий Матвеевич, только зря вы приехали, толку не будет! Вот если бы из областной газеты прибыл журналист!

– А в чем дело? – спросила слегка задетая таким приёмом Маша, раскрывая новенький блокнот, который с утра собственноручно вручил ей редактор.

– Беспредел – вот что! Одно дело делаешь – другое не порть! – загалдели, перебивая друг друга, дорожники. Корреспондентка внимательно оглядела их. Разноцветная выгоревшая одежда на плечах, краснокирпичные лица и тусклые, потухшие глаза. Людей явно чем-то задели, обидели до глубины души. Но как к этому подступиться?

– Скажите, а чем объяснить, что такие большие рытвины на асфальте? Редактор говорил, его недавно проложили, – Романова недоуменно посмотрела на мастера, решив, как говорится, сразу брать быка за рога.

– Прошлой осенью только и завершили его укладку. Три года с таким трудом отстраивали дорогу, а «разбомбили» её за какие-то две недели! – с горечью поведал Меркулов, достав из кармана серой с короткими рукавами рубашки скомканный носовой платок и вытирая им внезапно вспотевший лоб и крепкую шею.

– Да кто же её «разбомбил-то»? – ничего не понимая, переспросила девушка.

– Областные дорожники, выиграв конкурс, нынче прокладывали у нас дорогу до Максютино, а большегрузные КамАЗы и другую тяжелую технику, вопреки нашим протестам, пустили по только что возведённому нами пути и вот результат – весь он разбит вдрызг. Мы, конечно, латаем как можем… Но здесь нужен капитальный ремонт, на который нет средств. А ведь эта трасса связывает с райцентром около десяти  сел. Здесь самое интенсивное автобусное и автомобильное движение. Столько техники и машин будет разбито на этих ухабах!

– А может, дело не только в заезжих строителях, не посчитавшихся с вашим мнением, но и в качестве работы? – Маша пытливо взглянула на Меркулова.

– Конечно, не только в них дело! – поддакнул тонкошеий молодой рабочий, заглядывая девушке в блокнот.

– Не лезь поперек батьки в пекло! – осадил его густым басом недовольный мастер, понимая, что ни умолчать, ни скрыть о нарушениях технологии теперь не удастся. Да и сам он много раз возмущался этим в присутствии начальства и своих подчинённых. И хоть в несоблюдении технологических требований была не его вина, а всё же неприятно было жаловаться. Утешало одно: огласка в газете заставит руководство предприятия не допускать впредь этого. Нельзя экономить на качестве. – Асфальт приходится класть на крупную гальку, потому что мелкого гравия, чтобы забить промежутки между ними, у нас нет. А крупные камешки плохо укатываются катком. Отсюда и низкое качество работ.

– Да что вы?! – Маша изумлённо вскинула зеленые глаза на грузного, дородного собеседника. –  А что заставляет вас не соблюдать технологию?

Ей нравилось, что Меркулов не пытается хитрить и что-то скрыть от неё, представляя положение дел в выгодном для дорожников свете. Кривить душой – значит, по мнению Маши, не соответствовать представлениям о достоинстве и чести человека, тем более лидера коллектива. Не случайно девушка с первых минут прониклась к пожилому мужчине искренней симпатией, что явно отражалось и в приветливом взгляде, и взволнованном голосе. Тот, чувствуя это, испытывал взаимное расположение и доверие к молоденькой журналистке. Она показалась ему близкой по духу в своём стремлении всё понять и узнать не ради лишь красного словца в газете, а ради реальной помощи делу.

Так оно и было. Прямодушная, правдивая и откровенная, молоденькая Романова и в людях ценила эти качества; для неё не существовало полутонов, она презирала лживость и притворство, не приемля при этом даже осмотрительность и осторожность, присущие больше людям опытным, а потому – дальновидным и мудрым. Впрочем, в период юношеского максимализма не только ей, многим не хватает гибкости и дальновидности. Бывает, в молодости человек наделает столько ошибок, что со временем, умудрённый опытом, пересмотревший свои взгляды на многие вещи, при воспоминании о прошлом хватается за голову.

– Дело в том, что гравий, как крупный, так и мелкий, а также песок, гальку  мы завозим из областного центра, который находится в пятистах километрах от нас, – Меркулов озабоченно повёл лохматыми бровями. – Это удорожает строительные материалы, вот начальство наше и экономит на них в ущерб качеству.

– Очень интересно! – задумчиво произнесла Маша, делая пометки в блокноте. – Но ведь недаром говорят, скупой платит дважды. Кстати, а куда сэкономленные деньги уходят? – вопрос дотошной корреспондентки завис в воздухе. Мастер лишь руками развёл, затем, сняв хлопчатобумажную лёгкую кепку с головы, почесал затылок. Неужели и для него это тайна за семью печатями?

– Григорий Матвеевич, вы говорите, что у вас материалы привозные. Но неужели в целях экономии нельзя воспользоваться местными карьерами? Там, наверно, и гравия, и песка непочатый край, – предположила практикантка, кивнув на тянущиеся вдоль дороги холмы, лоснившиеся песчаными залысинами округлых вершин.

– А как ты одновременно можешь слушать, записывать и задавать вопросы? – вновь подал удивлённый голос загорелый, с тонкой шеей молодой человек.

Маша улыбнулась, но промолчала. Некогда ей было объяснять, что дело в устройстве женского мозга, которое разительно отличается от мужского. В другой раз она могла бы рассказать ему о том, что женский гормон эстроген способствует образованию большего, чем у мужчин, количества соединений между двумя полушариями головного мозга. Эта особенность, по словам учёных, объясняет способность женщины заниматься несколькими делами одновременно. Кроме того, это усиливает их интуицию. Поэтому полагаться на женскую интуицию, особенно в критических ситуациях, видимо, стоит. Кроме того, у дам более развиты речевые центры в мозгу, а у мужчин – отвечающие за логику. Этим объясняется, что девочки-младенцы начинают говорить раньше мальчишек. И первые чаще всего преуспевают в гуманитарных науках, а сильная половина человечества – в точных: в математике, физике плюс в технике.

– Не мешай человеку работать! – звучный, сердитый окрик Меркулова заставил парня отойти и заняться вместе со всеми латанием рытвин и ям. Приятели его, молодые и мужчины постарше, беззлобно подшучивали и посмеивались над ним. Тот кротко, без обиды переносил дружеские шутки, кидая безнадёжные взгляды на понравившуюся юную особу.

– Пробовали мы открыть местные карьеры, но песок с примесями, не годится для нас, да и гравий тоже не подходит для укладки под битумную смесь, – вздохнув, проговорил мастер после того, как осадил незадачливого подчинённого.

– И все-таки трасса, видимо, была в удовлетворительном состоянии, пока приезжие большегрузными машинами не привели её в негодность, – Маша бросила выразительный взгляд на разбитую дорогу. – Неужели некому было остановить поток тяжелой техники? Могли же они по объездному пути проехать с грузом? – допытывалась она.

– Районное начальство грудью встало за только что построенную дорогу, гаишников выставило. Только пришлые водители не захотели ездить вкруговую. Далеко, видите ли, показалось им, невыгодно – меньше рейсов сделают, а бензина больше потратят. Бойкот объявили, целый день простояли, кроме того, пожаловались в область, оттуда-то и дали распоряжение не чинить им препятствий! – выложив это, мастер нахмурился, морщины вдоль щёк углубились, он безнадежно махнул рукой.

– Да, возмутительная история! – девушка на мгновенье задумалась. – Надо бить во все колокола, чтобы быстрее выделили деньги или на новое строительство, или на капитальный ремонт. Сумели дорогу разрушить – сумейте восстановить! Сейчас важно создать общественное мнение, люди сами будут писать в область, требовать это. Статью о разбитой дороге после публикации в районке предложу в областное издание. Не унывайте, без работы не останетесь! – добавила она с оптимизмом.

– Вашими устами да мед пить! – улыбнулся на прощанье Меркулов.

Редактору понравилась статья Романовой, которую она написала дома буквально на одном дыхании, сразу же после командировки.

– Хорошо вам удалось раскрыть проблемы дорожников, Мария Николаевна! – похвалил он практикантку, когда на следующий день, собравшись на планерку, все расселись за длинным столом. – А где ваши материалы? – обратился он к Юрочкиной и Королеву.

– Я только начал писать репортаж, – был ответ Саши, слегка озадаченного тем, что поручение шефа Маша успела выполнить раньше всех, в этот же день.

– А у меня не получилось интервью, – пролепетала Катя. – Я  руководителя предприятия не застала на месте.

Она умолчала о том, что сложившаяся ситуация её вполне устроила, она не удосужилась, вернее, и не пыталась позвонить ещё раз, чтобы договориться об интервью, а целый день просидела, болтая то с одним, то с другим сотрудником газеты, выпытывая подробности их жизни и сплетни о самом редакторе.

– Ясно! – протянул Кузьмин. Радостное оживление сошло со щекастого лица – оно выразило хмурое неудовольствие. – Должен заметить, газета требует оперативности в подготовке запланированного материала: она выходит через день, а коллектив у нас немногочисленный. Что предлагаете вместо вашего интервью поставить в номер, Екатерина Петровна, – ваш портрет? К сожаленью, оперативность сумела проявить только Маша, Мария Николаевна, – поправил он себя. – Пожалуй, статью про дорожников можно назвать лучшим материалом недели.

– Романова и в университете зубрилкой была! – враждебно буркнула завистливая Катя, добавив ложку дегтя в бочку меда. Иван Ильич окинул Юрочкину тяжелым, неприязненным взглядом, но промолчал, не желая вступать в перепалку с недобросовестной практиканткой.

После планерки, когда все разошлись по своим местам, у себя в кабинете Саша обнял Марию за плечи.

– Молодец, Машенька! Так держать! А на Катьку плюнь, ей, глупой и завистливой, твои лавры спать не дают! – И не успел Королёв сказать эти слова, как через порог переступила Юрочкина, успевшая подружиться с Маликовой и о чем-то до этого мило беседовавшая с ней в коридоре.

Услышав о себе из Сашиных уст нелицеприятные слова, Катя целый день брюзжала, исходя ядом и бросая на Машу уничтожающие взгляды, словно хотела ими выжечь её, как калёным железом. Та, чтобы не раздувать скандала и не сбивать себе и Саше рабочего настроя, благоразумно помалкивала. Знала, абсолютно независтливых людей не существует. Принято стыдиться этого чувства – уровень возможностей у людей не одинаковый. Признаться в том, что амбиции превышают твои способности, никому не хочется. Кстати, зависть, как и ненависть, раздражение, обида, является источником опасных заболеваний. Хорошо бы при случае тактично сказать об этом Кате, чтобы не задиралась слишком, а больше работала над собственным усовершенствованием и повышением профессионализма. В то же время зависть считается эмоцией, способствующей к дальнейшему росту и стремлению исполнения сокровенных желаний и намерений.

Воспользовавшись тем, что Юрочкина в очередной раз ушла поболтать с Маликовой, девушка попеняла парню:

– Зря ты так о Кате. Она теперь готова смести меня с лица земли.

– Ты Катю боишься? Она, кстати, и меня готова стереть в порошок! – Саша беззаботно махнул рукой. – А хочешь, я повлияю на её настроение?

Как только Юрочкина после продолжительного отсутствия появилась в дверях, покоритель девичьих сердец шутливо откозырял ей и спросил как можно равнодушнее:

– Кать, хочешь услышать новую песню, которую я разучил? – та замерла, жеманное личико её вдруг радостно засияло, и такое нестерпимое желание, хоть сейчас начать слушать его пение, выразилось в глазах, что юноша ухмыльнулся. «Радости полные штаны!» – подумал он, а вслух добавил: – Приходи вечером в гостиницу!

– Приду! – с готовностью проговорила та, расплываясь в счастливой, ликующей улыбке и с нескрываемым превосходством поглядывая на Машу, которая, опустив голову, изо всех сил сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

***

Редакционная машина притормозила около добротного пятистенного дома, на внутренней стороне которого несколько окошек матовыми глазами стекол смотрели на деревянные постройки, откуда доносилось мычанье телят. Возле гусеничного и колесного тракторов, которые стояли под открытым небом, с гаечными ключами в руках возились два похожих друг на друга скуластых парня. При виде зеленоглазой девушки, выбравшейся из «Уазика», они разогнули спины и, вытирая рукавами мазутные лица, выжидательно уставились на неё. Лёгкий сквозной ветерок, вырываясь с подворотни, мельтешил штанины молодых людей, метался в листве отцветающей черемухи в палисаднике, знойным маревом струился в воздухе.

– Здесь живет фермер Клементьев? – спросила Мария, поприветствовав их.

– Да, заходите, отец дома, – проводив взглядом незнакомку, прошедшую через калитку к подворью, парни возобновили ремонт.

Романова, потянув за веревочку, приподняла щеколду в двери и вошла в темные сени. Скользя рукой по противоположной стене, нащупала дверную скобу и, потянув на себя, шагнула через порог в залитую светом комнатку. На русской побеленной мелом печке зашевелилась цветная занавеска, и оттуда выглянул мужчина с впалыми, бледными щеками и большим, длинным носом.

– Прихворнул немного после посевной, – пожаловался он, узнав о цели визита журналистки. Хозяин слез с печки и пригласил её в горницу, главным украшением которой, кроме койки с подзорником, выглядывающим из-под покрывала, и туго набитыми подушками, были семейные фотографии в рамках, развешанных на стенах, да цветущая алыми и белыми красками герань в горшочках. Усадив Машу за стол, хозяин примостился напротив и, сложив большие, мозолистые руки на весёлой, цветастой клеёнке, промолвил вымученно и вяло:

– Ну, спрашивайте. Что вас интересует?

– Вид у вас измождённый, видимо, трудной была посевная? – посочувствовала девушка.

– Да нелегко хлебушек даётся. Семь потов сойдёт, пока отсеешься и уберёшь урожай! – он задумчиво поскрёб заросший щетиной подбородок. – Никому мы не нужны с нашими проблемами. Спасибо, что хоть вы интересуетесь ими.

– Василий Никитич, скажите, что побудило вас стать фермером? Ведь в наше время так непросто хозяйствовать в одиночку, – проговорив это, Романова склонилась над блокнотом, собираясь делать записи.

– А я не одинок, дочка, – возразил Клементьев. – У меня сыновья – что орлы! Да вы их сами видели возле тракторов! Жена – бухгалтер, тоже помогает мне во всем. Сегодня, к примеру, уехала в налоговую инспекцию с отчетом. – Мужчина поправил на голове жесткие, непокорные, начавшие седеть русые волосы и прибавил с чувством: – В колхозе-то крылья все равно что подрезаны. Работал там, а душа рвалась к самостоятельности. Хотелось трудиться с выгодой для себя, а не кормить лодырей и прихлебателей.

– И вы считаете, что сейчас такое время настало? – девушка подняла на него внимательный взгляд.

– Правительство на словах ратует за развитие фермерства, но реальной поддержки нет. – По осунувшемуся, блёклому лицу собеседника пробежала тень.

– А в чём она, по-вашему, должна выражаться? – живо отреагировала Маша.

– Землю-то мне дали, а техники – нет, – усталым, бесцветным голосом проговорил Василий Никитич. – В колхозе у меня есть имущественный пай. Я просил уступить в счёт пая комбайн или автомобиль, пока деньги инфляция не съела, но никто не пошёл мне навстречу. Государству тоже не до нас, фермеров, оно не собирается выпускать или закупать за рубежом доступную малогабаритную технику для нас. Дешёвых кредитов нам тоже не предоставляют, чтобы приобрести, хотя бывшую в употреблении, технику.

– Но тракторы-то у вас есть! – напомнила журналистка, радуясь словоохотливости фермера и быстро завязавшемуся деловому разговору.

– Гусеничный трактор мы с ребятами собрали из списанного хлама. Я ведь по профессии инженер – разбираюсь в технике. Это потом я из-за своего ершистого характера стал рядовым механизатором, позже – фермером. – Невыразительный, вялый голос Клементьева в ходе беседы набирал силу, окреп. Морщины, глубоко и резко обозначенные на лбу, слегка разгладились. – А трактор «Беларусь» мне продали в счёт выращенных на дому телят для колхоза. Но этого недостаточно, чтобы быть успешным. В другой раз взамен заботливо выпестованной и сданной в колхоз живности попросил: дайте мне ещё что-нибудь – старенький комбайн, машину или сеялку. Новый председатель правления Мурзин заверил: хорошо, мол, решим этот вопрос. Но потом передумал, и в бухгалтерии рассчитали меня деньгами. А что на них купишь, когда цены на технику стали недоступными?!

– Да, это проблема ещё та! – вздохнув, согласилась Мария. –  А куда вы продукцию реализуете?

Интерес к фермерскому движению у журналистки был неподдельным. Она помнит, как на первом курсе одногруппники горячо спорили, по какому пути идти российскому крестьянству. Этот интерес с годами, отнюдь, не ослабел, и сейчас он чувствовался во всём: в её пытливом, сопереживающем взгляде, в стремлении к детализации, в желании вникнуть во все мелочи и в суть проблемы.

– С этим испытываем немалые трудности. Автомобиля у нас нет, чтобы вывезти зерно с поля или доставить его на продажу. Приходится ходить с протянутой рукой, арендовать со стороны. Колхоз, сами понимаете, машину или комбайн даст тогда, когда свой урожай по складам развезёт. Так все сроки пройдут, и убирать уже нечего будет, все зерно осыплется. – Фермер нервно потер сухие, с корявыми пальцами руки. – Урожай убрал в закрома – надо искать покупателя на него, который будет диктовать цены, которые несопоставимы с нашими затратами. Порой и прибыли-то не остаётся, настолько низкие цены перекупщики предлагают. Терпим убытки. Это ли не рэкет в масштабах страны?

– Неужели нельзя приструнить перекупщиков? – поинтересовалась Маша, исполненная участия и благожелательности к собеседнику.

– Раньше государство закупало у колхозов зерно по твёрдо установленным ценам, учитывающим все затраты на выращивание зерновых. Крестьянин не оставался в убытке. А теперь зерновые культуры не находят сбыта. Как выяснилось, правительство без всякой надобности закупило огромное количество зерна в США и Канаде, оставив своих крестьян на несколько лет без средств существования.

– Почему бы не вернуться к предыдущей практике, включив в систему закупок и фермеров?! – недоумевала корреспондентка. – Выкупив осенью по приемлемым ценам хлеб, государство не только сельчан поддержало бы, но и само бы осталось в выигрыше. После повышения на рынке цен на зерно, миллиардный навар осел бы в казне, а не у перекупщика. Его можно было бы потратить на социальные нужды: на пенсии, зарплаты бюджетникам.

– Это верно подмечено! – взволнованно воскликнул фермер. Видно, Маша сумела тронуть сокровенные струны его души.  Всё-таки это немало значит, когда человека выслушают, с пониманием отнесутся к проблемам и думам, одолевающим его. – Правильно газеты пишут об отсутствии цивилизованного рынка – это главная причина, что крестьяне бедны. Как будто специально разоряют нас, покупая хлеб за границей. Да и перекупщиков обогащают! Оно и понятно, при капитализме нужны богатые люди, которые поддержат власть. Но без успешных производителей Россия не станет сильной державой!

Клементьев помолчал с минуту, наблюдая, как интервьюер бойко записывает его слова, с горечью продолжил своё повествование:

– Но трудности не только с реализацией зерна. У меня  десять коров и столько же бычков и свиней на откорме. Закупочные цены на молоко и мясо государством искусственно сдерживаются, – это что за рынок?! – зато в магазине литр этого продукта в несколько раз дороже. Зачем? Опять же, чтобы взрастить на крестьянских костях класс предпринимателей-капиталистов? Переработчики и торговцы в полной мере пользуются плодами нашего труда, готовы обобрать до нитки, оставить в одной рубашке. Не замечают, что, обогащаясь за счет нас, рубят сук, на котором сидят. Кто в таких неравноправных условиях захочет идти в фермеры?! А что делается на мясокомбинатах?! Был я не однажды там, предлагал свинину, но они завалены дешевым, водянистым, совершенно безвкусным зарубежным мясом, полученным от животных, неизвестно какими кормами выкормленных. Возможно, генномодифицированными. А к чему это приведёт? Последствия никому не известны. Может, к вырождению нации! И без того, каждое поколение россиян рождается более слабым и болезненным, чем предыдущее. Впрочем, это на руку западным странам: слабых проще закабалить! Но чиновников высокого ранга это не задевает, видать, хорошо набили карманы мздой на заключении договоров по мясным и зерновым поставкам. Что им до нас, заскорузлых крестьян?! Разоряйтесь, нищайте, туда вам и дорога! В результате нашу свежую, прекрасную по вкусовым качествам свинину и говядину некуда девать, рады отдать по незначительным ценам перекупщику. Самим некогда торговать на рынке, да и не пропускают нас туда! Всякие препоны чинят, угрожают, чтобы мы не конкурировали с ними!

– Да, согласна, рынок у нас нецивилизованный, коррумпированный, – признавая справедливость его слов, с сожалением произнесла девушка.

– То-то и оно, – ядовито процедил Клементьев, сухими, корявыми и потрескавшимися пальцами почесав свой примечательный нос. – Но мы, дочка, не опускаем руки!

– Ну и правильно! – Маша одобрительно кивнула головой, восхищаясь эрудицией и красноречием Василия Никитича. Как хорошо, что не приходится, словно клещами, вытягивать из него нужную информацию! – Не для того брались за новое дело, чтобы сдаться при первой же трудности!

– Чтобы ни от кого не зависеть, надо приобрести семяочистительную машину, ставить мехток, строить склад для хранения зерна, новые помещения для скота, силосную яму.– Фермер с удовольствием делился  своими планами с юной журналисткой, которая, несмотря на отсутствие жизненного опыта, с такой заинтересованностью внимала и непритворно, искренне сопереживала ему, записывая сокровенные мысли, лишавшие ночами сна. Всё в ней внушало доверие: увлечённость беседой, простота и уважительность, с какой она обращалась к нему, открытый взгляд доброжелательных ярко-зелёных глаз. – Вот где бы пригодились нам доступные кредиты и субсидии за произведённую продукцию, как у западных фермеров. Именно это помогает им производить дешёвую продукцию, успешно конкурировать. У нас такой поддержки государства нет и в помине, потому-то и вытесняют нас с собственных же рынков.

– Василий Никитич, видно, неплохие у вас урожаи, если думаете строить зерносклад? Чем с осени отдавать зерно за бесценок, его, действительно, может, стоит придержать до лучших времён в амбарах? – высказала она вопрос и предположение одновременно.

– Август – сентябрь – самые высокозатратные месяцы для нас. Надо убирать корма, хлеб, сеять озимые, пахать зябь, платить зарплату людям, гасить налоги, кредиты, приобретать бензин, солярку, цены на которые взлетели до максимума. Это вынуждает отдавать зерно с осени за мизерные цены, чтобы свести концы с концами. Что касается урожайности, в прошлом году с каждого гектара получили по 15 центнеров зерна, – с чувством глубокого удовлетворения заметил Клементьев, оценив это как достижение, и тут же с горькой иронией добавил: – А в колхозе урожайность составила всего лишь 5 центнеров с круга, а гречиха вообще осталась неубранной, ушла под снег. А нынешней весной её распахали.

– То есть, как не убрали? Столько труда вложили, затраты понесли, и всё коту под хвост! – с досадой воскликнула Маша.

– Говорят, дожди помешали, не на что было своевременно купить бензин, солярку. Но представьте, что это ваше поле. Оставили бы вы урожай под снегом? То-то и оно! – мужчина мотнул седеющей головой.

– Одним словом, техника есть, да хозяина нет, – подытожила Романова, старательно записывая его слова в блокнот.

– Если имеешь в виду Мурзина, то не в нём дело, – не согласился фермер, потирая щетинистый подбородок. – Его только в этом году выбрали председателем правления. Он – бывший агроном, собаку съел на этом деле! Горячо взялся за решение проблем! Думаю, он выведет колхоз из тупика, куда загнал его бывший председатель. Только одному ведь не поднять колхоз, если все себя не почувствуют хозяевами. Сейчас для сельчанина колхозное поле – чужое поле. И он не торопится выкладываться на нем, как на своем огороде. За исключением немногих, конечно.

– Василий Никитич, говорят, что крестьянину не хватает смелости и перспективы видения, чтобы заняться новым делом. Но только ли стереотипы мышления препятствуют этому?

– Это как понимать, то есть, что ты имеешь в виду? – собеседник, не замечая, что давно перешёл на «ты», поднял на неё недоумённый взгляд. Маша была готова обругать себя за казенные, официальные слова, не раскрывающие сути вопроса.

– Ну, как вы думаете, почему так мало желающих выйти из колхоза и заняться личным подсобным хозяйством или фермерством?

– Во-первых, – хозяин загнул огрубелый, потрескавшийся палец, – нужен начальный капитал, а сбережения людей сгорели в сбербанке. Кредит же из-за высоких процентов – одно разорение для сельчанина. Да и отвыкли люди за годы советской власти от ведения собственного хозяйства, растеряли навыки крестьянского труда. Нелегко, да и страшно решиться, в одиночку пахать, сеять, убирать урожай, пропускать его через очистительные машины, хранить, искать рынки сбыта, чтобы реализовывать зерно. Можно прогореть, вылететь в трубу из-за рэкета или обмана перекупщиков! Для единоличного хозяйствования нужны не только материальная база: техника, оборудование, складские помещения, которые не на что приобретать и строить, но и знания, умения, опыт, чтобы вести дела. В колхозе во многом полагаются на руководителя и специалистов, а фермеру всё приходится делать самому, лишать себя отдыха и сна. Недосыпаешь не только из-за нехватки времени, но и из-за нерешённых проблем. – Задетый вопросом корреспондентки за живое, фермер снова распалился: говорил он метким, убедительным языком. Его волнение передалось и Романовой, в глазах которой вспыхнули зелёные огоньки.

– Выходит, дело не только в отсутствии первоначального капитала, но и в страхе перед непреодолимыми трудностями! – подытожила она слова собеседника.

– Да, надо просто позволить себе рискнуть, быть первопроходцем, заниматься тем, чего душа желает, а не плыть по течению!

– Действительно, если только мечтать и при этом сидеть, сложа руки, сетуя на трудности и ожидая удобного момента, то вряд ли чего можно достигнуть и добиться в жизни, – ошеломлённая столь простой, незатейливой, но так недостающей и в её жизни истиной, согласно закивала головой Маша.

– А тем временем колхозная собственность разбазаривается. К примеру, предыдущий председатель правления, распродавая колхозное добро, построил на эти средства дом, приобрел себе и сыновьям автомобили, квартиры в городе. Кроме того, дети его устроены на престижные должности. – Василий Никитич внезапно наполнился желчью, говорил, с трудом сдерживая раздражение.

– И никто его за это не привлек к ответственности? – округлила глаза Мария.

– О, святая простота! – воскликнул тот. – Конечно же, нет! Хорошо, что скинули его с председательского поста на общем колхозном собрании. Все цеплялся за «тёплое местечко», не хотел уходить. Отрадно, что на его место удалось выбрать достойного, знающего человека, который не о своём кармане печётся, а о деле.

Маша исчерпала свои вопросы, пора было завершать беседу. Она поднялась, искренне поблагодарила собеседника. Тот проводил её до крыльца, поинтересовался, когда опубликуют интервью.

– Сто лет тебя не дождешься! – недовольно проворчала Катя, когда Маша села в машину после разговора с хозяином дома.

– Наверно, пирожки лопала у фермера! – полыхнул злыми, ненавидящими глазами озверевший из-за Катиного нытья и долгого ожидания водитель. Сочная кроваво-мясистая нижняя губа его недовольно оттопырилась.

– Конечно, и сливками запивала! – в сердцах съязвила Романова. Ей ли не знать, что упрёки, отнюдь, не исправляют того, кому они предназначены, а лишь восстанавливают против того, кто их отпускает. – До сих пор могли куда-нибудь съездить за материалом, а не сидеть в салоне машины без дела!

– Ну, куда я поеду в незнакомой деревне? – захныкала Юрочкина.

– Ты, Катя, как маленькая, – сжалилась коллега. – Я же тоже не у себя дома, надо искать, думать, о чём написать.

– Ты хоть сама деревенская! – продолжала канючить та, прикрывая свою лень и нерасторопность неприспособленностью к работе в сельских условиях.

– Ладно, давай отвезём Катю в школу, пусть напишет зарисовку об учителе, а меня, пожалуйста, – в правление колхоза, – попросила Маша Козлова.

Председатель колхоза  Павел Мурзин, среднего роста, плотного телосложения мужчина, стоя разговаривал по телефону, когда Романова, постучавшись, вошла к нему в кабинет. Завершив разговор, он положил трубку, вопросительно взглянул на незнакомую девушку.

– Чем обязан вам? Ах, вот оно что! – скептически протянул он, узнав, что перед ним журналистка, побывавшая у Клементьева, а теперь пожелавшая взять интервью у него. Голубые, льдистые, чуть навыкате глаза его пристально изучали Романову. – Хотите написать о передовом фермере плюс о председателе-консерваторе, который тормозит реформы? Не так ли?

– Ну что вы! – возразила та, слегка тушуясь под его холодным, неприветливым взглядом.

– А что? Теперь модно стало стегать председателей, называть в печати «помещиками», «красными баронами», вешать всех собак на них и выставлять противниками всего нового. За этим, я думаю, чьи-то скудоумные, но явно далеко идущие планы опустошения села, а потом и всей страны. Нашим недругам из-за рубежа не терпится пустить нас по миру! Недаром муссируется в средствах массовой информации мысль, что колхозы – это бездонная  яма,  в которой безвозвратно исчезают все инвестиции, – продолжал он своим далеко не гостеприимным тоном.

– Я не хочу огульно охаивать вас, избивать в печати! С чего вы взяли?! – возмутилась она, вспомнив, что лучшая защита – это нападение. Ну и похвалить его тонко, ненавязчиво тоже не мешает, это смягчит сердце собеседника, тем более, если комплимент заслуженный. – Мне просто интересны ваши мнение и позиция, так как вы пользуетесь репутацией умного, честного и делового человека!

«А девочка не глупа и с характером!» – подумал Мурзин, приятно удивлённый словами, ласкающими его слух и самолюбие. Невольно поддавшись внезапно возникшей симпатии, которую, однако, хозяин кабинета постарался ничем внешне не проявить, кроме как усадить её за стол. Сам он опустился на стул напротив.

– Вас интересует, какую помощь мы оказываем фермеру? – переспросил Павел Антонович, губы которого вновь тронула скептическая улыбка. – А почему мы должны помогать человеку, который конкурирует с нами? Он отпочковался от нас, захотел работать самостоятельно. Какие могут быть к нам претензии?

«И то правда», – мелькнуло у Маши. Некоторое время она молча изучала его: лицо скуластое, мудрое, невозмутимо-хладнокровное, веки слегка припухшие – недосыпает, наверно, – жесты флегматично-сдержанные.

– На мой взгляд, ему и без того немалую поддержку оказали, – продолжал тот. – Ему выделили хорошую плодородную пашню, в долг дали семена из колхоза, корма для скота. Я тогда агрономом работал, сам за него ходатайствовал перед председателем. Откуда, по-вашему, у него первоначальный капитал появился? Правление сдавало ему в аренду колхозную мельницу. Это немалое подспорье для начинающего.

– Согласна. Только якобы взамен сданного скота вы обещали дать ему комбайн или машину, а потом отказали, – Романова невесело усмехнулась. – Кроме того, он, видимо, вправе потребовать технику и за имущественный пай, который у него и членов его семьи имеется в колхозе?

– Да, я хотел пойти ему навстречу, но люди на собрании проголосовали против разбазаривания колхозного имущества, – флегматично подтвердил председатель. – Технику, скот, склады и другие помещения раздавать не будем. Оставим в коллективном владении. При сегодняшнем диспаритете цен хозяйство само скоро останется без ничего. Техника изнашивается, а новую не на что покупать.

– Павел Антонович, а если общее собрание колхозников всё же потребует отдать людям имущественные паи. Кто-то возьмет в счет пая коров, кто-то трактор или автомобиль. Одним словом, предприимчивые крестьяне уйдут от вас, станут фермерами. А с вами останутся те, кто работает ни шатко ни валко и любит пожить за чужой счет. Что тогда? – корреспондентка устремила глаза на собеседника, но, встретившись с его холодным, снисходительным взглядом, смутилась и в ожидании ответа опустила голову, машинально разукрашивая квадратики в блокноте.

– Сейчас времена непредсказуемые, и люди не торопятся к самостоятельности. – Председатель помедлил с минуту, собираясь с мыслями. – Сельчане привыкли жить в коллективе, в одиночку трудно выжить. Не каждый захочет обременять себя работой от зари до зари. Колхозный водитель привезет зерно на склад – и все его заботы. Не надо думать о подработке зерна, о его реализации. Нет нужды ломать голову о технологии обработки почвы, севообороте, ремонте техники, приобретении запчастей. Все это сделают за него специалисты: агроном, инженер, бригадир, потому что в колхозе существует разделение труда.

– Ваши мысли отчасти совпадают с мнением Василия Никитича, – сказала Романова. Мурзин в ответ по-доброму ухмыльнулся, восприняв это как похвалу.

– Недаром на заре советской власти, не считаясь с желанием крестьян хозяйствовать самостоятельно, их насильно сгоняли в колхоз, чтобы вместе бороться против нужды и на больших площадях использовать производительную технику, которую в одиночку трудно приобрести, а обслуживать невежественному, малограмотному крестьянину тем паче, особенно в случае поломки. Теперь же правительство, бросаясь в другую крайность, готово взять курс на разрушение и ликвидацию колхозов, считая, что, используя малые формы хозяйствования, труд фермеров, решит все вопросы производства аграрной продукции. Но ломать – не строить! Колхозы пока основные поставщики зерна, молока, мяса. Разрушим их – пойдем на поклон к зарубежному фермеру? Может, стоит своего крестьянина поддержать, чтобы не испытывать потом дефицита продуктов, и пока цены на них не подскочили до заоблачных высот?

– Опять ваши мысли совпали с фермерскими, – улыбнулась Маша. – Я, кстати, тоже  считаю, стоит поддерживать развитие и фермеров, и колхозов, ведь в селе сосредоточено многомиллионное население страны.

– И не только субсидиями и дотациями за произведённую продукцию, но и льготными кредитами, доступной для покупки техники, и жёстким регулированием тарифов на энергоносители! – смягчив голос, добавил председатель правления, глядя на журналистку выпуклыми льдисто-голубыми глазами. – Нельзя же бросать на нищету и прозябание собственный народ!

– Многие убеждены, что у колхозов, в отличие от мелких фермерских хозяйств, больше перспектив для развития, внедрения современных технологий. Сейчас и на Западе преобладает тенденция  к объединению мелких фермеров в корпорации.

– Вот и я о том же, нас заставляют копировать вчерашнее прошлое западных стран. Зачем? Чтобы мы ещё больше отстали от них? – Павел Антонович старался быть спокойным и даже бесстрастным с виду, хотя в душе у него было тревожно, точило беспокойство за колхоз, который он недавно возглавил, уступив настойчивости своих земляков.

– Видимо, кому-то выгодно толкать нас на этот путь, – согласилась корреспондентка с председателем. – Неужели наши реформаторы не понимают этого?

– Возможно, недопонимают, так как оторваны от жизни и практики, а может, «прикармливают» их, чтобы во вред России действовали? – с горечью усмехнулся Мурзин. – Если из-за непродуманных реформ село вымрет, то и страна распадётся. Некому будет защищать её, пополнять армию без сельской призывной молодёжи.

– Вернусь к субсидированию сельского хозяйства, – помолчав, сказал он. – Это закономерный процесс, без дотаций на возмещение затрат не обойтись, во всех европейских странах это практикуют, причём в более расширенных масштабах, чем у нас. Иначе их фермеры давно бы вылетели в трубу! Правда, при нашей несправедливой распределительной системе дешёвые продукты достаются не народу, а тем, кто сидит при управленческой кормушке, но это уже другая, как говорится, история. Эту ситуацию стоило бы изменить.

Собеседники тогда еще не знали, что под давлением Международного валютного фонда, который давал кредиты стране, нас заставляли сокращать производство зерна, молока, мяса, терять продовольственную безопасность, становиться рынком сбыта зарубежных фермеров. Разорение наших колхозов было одной из главных задач, что привело к резкому снижению сельхозпродукции в стране.

– Но грядущий капитализм – это беспощадная конкуренция! Вон и выделяемые дотации многие экономисты требуют убрать, чтобы оздоровить финансовую систему страны. Выстоят ли колхозы в рыночных условиях? – на ходу формулируя вопросы, озабоченно спросила Мария.

– Знаю, грозятся сделать это! – возмутился Мурзин, которому на этот раз изменила обычная для него сдержанность. – Но всё дело в том, что у нас никогда не было реальной свободы! – негодующе повысил он голос, сверкнув голубой эмалью глаз. – Посмотрите, в промышленности цены растут, паря жаворонками в небе, а на молоко, мясо, хлеб они заморожены, до сих пор их диктует государство. Это разве рынок? С какой целью сдерживаются цены на нашу продукцию? Чтобы обеднить крестьянина, обанкротить колхозы?

– Цель, видимо, другая – защита беднейших слоев населения, – предположила Романова, признавая справедливость слов Мурзина. – Непонятно только, почему это делают за счёт вашего разорения? Нельзя ли поискать другой способ? Однако есть и другие факторы, мешающие выжить колхозам! Не все сумели воспользоваться преимуществами коллективного труда.

– Какие еще факторы? – насмешливо спросил Павел Антонович, полагавший, что эта девчушка по молодости  лет и в силу оторванности от сельской жизни не может знать проблем, которых знает он, практик. На лице, журналистки, задетой ироническим тоном собеседника, вспыхнул малиновый пожар. Она разразилась длинной обличительной тирадой:

– Я имею в виду тот огромный затратный механизм, который заложен в колхозах. Моя мать говорила: «Один с сошкой, а семеро с ложкой». Тут и лодыри, которые припеваючи живут за чужой счет, и раздутый бухгалтерский аппарат, и безответственные специалисты! Почему механизатор не глушит трактор, когда приезжает домой на обед? Потому что горючее не свое, а колхозное. Отчего такой высокий падеж молодняка в хозяйстве в отличие от  личного подворья? Из 500 родившихся телят на колхозной ферме порой погибает половина из них. Вы сами понимаете, что не только из-за скученности, сырости и загазованности, что, впрочем, тоже есть, но и отсутствия должного ухода, несвоевременных профилактических прививок, а то и голода. Почему, к примеру, стельных коров на фермах кормят вместо сена кислым, некачественным силосом, что приводит к рождению нежизнеспособного потомства, обречённого на вымирание? – Она задавала вопросы, и сама же на них отвечала: – Потому что сена не заготовлено с лета. Руки у специалистов не дошли до того, чтобы засеять многолетние травы или организовать людей косить естественные травы на лугах. А тут еще скотники воруют корма – и не только для своего подворья, но и распродают их за самогон.

Пока Маша произносила свой монолог, припухшие усталые веки Мурзина взметнулись вверх, в удивлённых её осведомлённостью выпуклых глазах вспыхнули беспокойные, тревожные огоньки, но он не мог вставить ни слова. Наконец он подал несколько реплик, пытаясь выяснить источник её информированности:

– Откуда такие подробности? Вы были у нас на ферме? Говорили с доярками? – У него не только тон переменился, но и флегматично-хладнокровное лицо стало несколько смущенным и даже растерянным. Мужчина вынул из кармана носовой платок, вытер бисеринки пота, выступившие на лбу. Маша усмехнулась лукаво, она не была сегодня на ферме, никто не жаловался ей на существующие там беспорядки, это из глубин памяти навернулись детские воспоминания, как при вспашке зяби пласты земли.

– Школьницей я часто помогала маме доить коров на ферме. Видела, как только что родившийся телёнок барахтается, захлёбываясь, в навозной жиже возле транспортёра, потому что доярка в этой группе коров запила. Мама не могла на это спокойно смотреть, кидалась делать за кого-то её работу, а потом ругалась с заведующим из-за этого. С той поры я сделала вывод, в колхозе трудятся добросовестно далеко не все, поэтому производительность труда здесь низкая, а себестоимость продукции, наоборот, высокая. Сможете выдержать конкуренцию с частником? – Она понимала, что говорит безжалостно сухим газетным языком, но в данный момент этот официальный стиль казался ей наиболее уместным, убедительным и ёмким для выражения наболевших мыслей.

Павел Антонович глубокомысленно кивнул:

– Вы правы, руки не до всего доходят, а ситуацию надо менять: подбирать добросовестные кадры или дисциплинировать их рублём, уменьшать затраты, поставив зарплату колхозников, председателя, специалистов в зависимость от произведенной продукции, сохранности молодняка и других показателей. Экономия и хозяйственный расчёт! Только боюсь, что эти меры мало помогут! У меня кошки на душе скребут – слишком в неравные условия соперничества мы поставлены. Задавят нас неумеренными аппетитами монополисты, из-за жадности и ненасытности которых галопируют цены на их продукцию и тарифы на коммунальные услуги.

В дверь постучали. В кабинет заглянула Катя.

– Ты скоро?! – кивнув Маше, спросила она, хмурая и насупленная. – Вечно тебя приходится ждать!

– Что ты меня все подгоняешь? – рассердилась Романова, но разговор и без того подошел к концу и она, попрощавшись  с Мурзиным, вышла из его кабинета.

 

***

Донельзя раздражённый необоснованно долгой и продолжительной, по его мнению, командировкой, Николай отвез Катю на квартиру, а Машу, которая вздумала забежать на работу, чтобы взять с ящика стола Сашину брошюру, подождать  не согласился. «Плевать, дойду пешком до бабы Лизы!» – потемнев лицом, решила девушка и сошла с машины возле редакции. В кабинете, несмотря на поздний час, она, к своему удивлению, застала самого Сашу. Он сидел, положив подбородок на сложенные руки, и задумчивым, углублённым в себя взглядом смотрел на букет роз в прозрачной стеклянной вазе.

– Ты ещё здесь? – приятно удивлённая, с радостной ноткой в голосе спросила она. – Ой, розы, откуда они?

Он смерил её пристальным взглядом.

– Неважно! Где вы целую вечность пропадали? Я готов уже волком выть от тоски! Вот дурак: напросился, на свою голову, в эту дыру! – каялся Саша, делясь  причиной своей депрессии.

– Надо было с нами ехать в командировку, всё не так скучно было бы вместе, а ты удрал куда-то с утра! Собаками не сыщешь тебя! – засмеялась девушка, пропустив мимо ушей его ропот по поводу практики в захолустной редакции. Всё равно уже ничего не изменить.

– Я не удирал, – парень обиделся, как ребенок, – мне Кузьмин здесь, в райцентре, ещё с вечера задание дал.

– И ты с утра, не заходя в редакцию, бросился его выполнять! – улыбнулась Романова. Она подошла к юноше, нежно погладила его плечо и вдруг почувствовала, как напряглось, словно наэлектризировалось током, его тело. Сердце её дрогнуло, от лица отхлынула кровь, но она, пересилив себя, пошутила: – Что ты тут делаешь один, собак гоняешь? Все уже ушли, кроме технички.

– Вот жду тебя. И розы эти тебе! – выдохнул он, словно освобождаясь от внутреннего напряжения.

– Мне?! – девушка замерла. У неё перехватило дыхание, широко раскрытые изумрудные глаза засияли от восторга.

– Маша, приходи сегодня ко мне в гостиницу, – приглашая ее, Королёв внимательно наблюдал, как та бережно вынула розы из вазы, завернула их в газету. Потом, покопавшись в ящике своего стола, достала и положила в сумочку его брошюру. – Катя надоела мне со своей болтовней, по несколько раз на дню забегает. Не знал, как от неё избавиться, пока вахтёр, по уговору со мной, не запретил ей ходить в гостиницу.

– А если и я надоем?! – Маша снова весело засмеялась.

– Ну, ты другое дело! – Он не сводил с неё глаз. Такую привлекательную своей лёгкостью, раскованностью и радостным оживлением девушку юноша видел впервые, отчего горячая волна истомы разливалась по всему его телу.

– Вот схожу домой, отнесу цветы. Ужинать, пожалуй, не буду, то есть буду, – она запнулась, – но с тобой!

– У меня ничего нет, – простодушно и несколько сконфуженно промолвил Саша. «Последние деньги за розы отдал!» – мелькнуло у Романовой, и кровь прихлынула к её лицу.

– А ничего и не надо! Я куплю в кафе тесто, испеку и принесу пирожки. И деньги могу дать, у меня немного есть, – с готовностью предложила влюбленная девушка  и, вынув из кошелька несколько купюр, положила их перед ним на стол.

– Спасибо, я верну их с получки, – практикант, смутившись слегка, убрал деньги в карман.

Провозившись с выпечкой, в гостиницу Маша пришла уже в сумерках. Саша ждал её в вестибюле, о чем-то оживленно беседуя с пожилым, седоусым вахтером.

– Это ко мне! – парень торопливо поднялся с табуретки, подошёл к ней и, обняв, повел в свою комнату.

Гостья вынула из сумки пакет, положила его на стол.

– С чем они? – Он развернул целлофан, поднес к лицу с поджаристой корочкой пирожок, вдохнув в себя его аромат.

– С яйцами и с луком, а эти – с картофельной начинкой.

– Я сейчас! – Молодой человек бросился к чайнику, налил в кружку кипятка и, запивая, принялся с аппетитом поедать выпечные изделия. – Вкусно! Я никогда ничего подобного не ел! – произнес он восторженно, с присущей ему эмоциональностью.

– Ты просто сильно проголодался, – однокурсница, довольная его похвалой,

ласково поглядела на него.

– Что я голоден никогда не был? – воскликнул тот, жестикулируя руками.

– Не должен, всё-таки единственный любимый сыночек у маменьки! – насмешливо уколола она его и рассмеялась, просто так, без всякой причины, оттого, что легко и радостно было на душе.

– А ты почему не ешь? – спохватился вдруг Саша, когда пирожков осталось совсем мало.

– Доедай, я дома напробовалась, – соврала она, впрочем, действительно, не испытывая ни малейшего желания поесть. Утолив голод, юноша подошел к сидящей на стуле девушке, положил ей на плечо руку.

– Спасибо, Машенька! – с прежней экспрессией произнёс он. – Какая же ты умница, и руки у тебя золотые!

– Скажешь тоже, – пробормотала она, смущаясь и пьянея от его прикосновения.

– Разве нет? Заботлива, как моя мама, плюс храбрая, решительная! Я тебя не узнаю! Куда делась твоя робость?! Пишешь замечательные статьи, в которых безбоязненно критикуешь, невзирая на личности! – Она слушала его с сильно застучавшим сердцем.

– Неправда, что я смелая, я труслива, как заяц! – помолчав, произнесла она дрогнувшим голосом. – Разве ты не видишь, я умираю от любви к тебе? Но до сих пор не позволила себе ни на йоту сблизиться с тобой, не говоря уже о том, чтобы отважиться сказать тебе об этом! – Маша задохнулась от учащенного сердцебиения и закрыла дрожащими руками лицо.

– Но ты всё-таки решилась и сказала! Это правда?! Ты меня любишь?! – воскликнув так со всей выразительностью, на которую он только был способен, Саша буквально рухнул перед ней на колени. – Милая, родная, я тебя тоже люблю! – взволнованно говорил он, покрывая поцелуями её руки. Разве можно было сомневаться в его искренности?! Недоверчивость девушки рассеялась словно дым!

– Да, я полюбила тебя с первого взгляда. И что бы ни случилось с тобой, где бы ты ни был, знай, что есть человек, который думает и болеет за тебя и в каждую минуту готов придти на помощь! – Она отдышалась, высвободив из его ладоней руку, трепетно и нежно провела ею по гладкому, ещё ни разу не бритому лицу с пробивающимся над верхней губой тёмным пушком.

Судорога прошла по всему телу юноши. Горя от страсти, он возбуждённо вскочил с колен и потянул Машу так, что она вынуждена была встать со стула. Молодой человек подхватил её, словно пушинку, на руки и понес к кровати. Легко опустив на постель, он нагнулся к ней и, скользнув бархатной кожей лица по её щеке, слегка коснулся припухлых губ. В сладкой истоме девушка закрыла глаза и крепко обняла его. Их губы слились – в обоих бушевала неутоленная страсть! Затем парень, дрожа всем телом, сделал нервные движения, чтобы раздеть её и обоим отдаться сладостно-мучительному чувству. Но подруга, на мгновение забыв о своей пылкой, неутолённой любви, напружинилась и оттолкнула его с такой силой, как если бы он был её врагом. Вряд ли она сознавала в тот момент, что в ней сработал инстинкт самосохранения, продиктованный пуританским воспитанием и понятием о девичьей чести. («Смотри, не принеси мне в подоле дитё!» – видя в подрастающей дочери пробуждающуюся чувственность, говорила с угрозой мать). Саша упал навзничь на кровать и засмеялся надрывно-стонущим, похожим на плач голосом. Гостья растерялась.

– Я пойду, – глухо сказала она, поднимаясь.

– Сиди. Я не трону больше тебя. – Голос его, чужой, неровный, прервался. Влюблённые несколько мгновений посидели в полной тишине. – Может, еще поедим, – нарочито бодро предложил он, кивнув на пирожки.

– Я не хочу, – робко ответила Маша и, собравшись духом, попросила: – Проводи меня, я пойду.

– Ты уйдешь от меня?! Зачем? – простонал парень и, схватив гитару, с надеждой предложил: – Останься, песни послушаешь!

– Нет, Саша, – голос её предательски задрожал, глаза повлажнели. Она была настолько потрясена всем происходящим, что ничего уже более не могла воспринимать, даже его песни. Разве только из вежливости? Но она не будет этого делать. Слишком бесприютно и беспросветно в её тёмном одиноком сердце. Её надо опомниться, побыв наедине с собой, придти в себя. Отвернувшись от него к окну, девушка тихо и безнадёжно прошептала: – Так надо, милый!

Молодые люди вышли из гостиницы. Королёв молча проводил её до квартиры, он был в недоумении – почему она отвергла его? Но ни слова не было больше сказано о любви. После сильного душевного потрясения обоих настигло нервное торможение. Девушка была подавлена и не смогла набраться решимости, чтобы объяснить любимому своё поведение, впрочем, сейчас, в таком состоянии, она и не смогла бы чётко сформулировать свои мысли о сохранении внутренней чистоты, девичьей чести так же, как не осмелился больше обнять и поцеловать её Саша.

***

Вальяжной походкой к журналистам в кабинет вошел редактор. Подойдя к сидящей за столом Маше, он обнял её мягкой, теплой ладошкой за плечо. Девушка бросила взгляд на Сашу, с ревнивым удивлением наблюдавшего за Кузьминым.

– Прямо на глазах растет ваш профессионализм, Мария Николаевна! – восхищённо сказал  Иван Ильич.

– Что вы имеете в виду? – испытывая неловкость от его непрошеной ласки, пробормотала та.

– Уникальная и актуальнейшая статья получилась у вас про председателя и фермера! Столкновение интересов, глубокое раскрытие проблем… – К чести редактора, он не испытывал зависти к талантам своих подчинённых, а потому не жалел слов для их достойной оценки.

– Да ну! – самокритичная и неуверенная в себе, Маша недооценивала свои способности и не поверила ему, чем и вредила себе. И всё же одобрение и похвала профессионала много значили в её становлении как журналиста.
– Над чем сегодня работаете, Мария Николаевна? – спросил он, не обращая внимания на недоверие и продолжая интимно-ласково поглаживать девичье плечо.

– Информации готовлю в номер, – смущение её росло оттого, что Кузьмин не собирался убирать руку. – Может, мы поедем в командировку? – Девушка готова была немедленно соскочить с места и ринуться куда угодно, лишь бы сбросить с себя эту по-кошачьи мягкую и вкрадчивую ласку. Но тот сделал вид, что не заметил её настроения.

– Нет бензина. Ничего не поделаешь, лимит исчерпан, – с сожалением ответил он. Скользнув по обнаженной руке Маши и взяв ее ладонь в свою, предложил: – Впрочем, желающие могут поехать в командировку на попутках, с секретарями райкома партии или комсомола. – Он по очереди взглянул на Сашу и Катю, пристально следивших за ним. Парень, матово блеснув карими глазами, опустил голову и промолчал, Катя же начала горестно вздыхать.

– А вы, Мария Николаевна, сходите на совещание с ветеранами войны. – Иван Ильич, наклонившись, поцеловал ей руку. – Какая вы эффектная девушка! – На Машу пахнуло запахом сигарет и дорогого коньяка. Осторожно вытянув из его руки свою ладонь, она облегченно вздохнула:

– Хорошо! Сейчас сдам информашки и пойду.

После ухода редактора Юрочкину словно ветром сдуло из кабинета.

– Испарилась, поди, сплетничать пошла. – Маша почему-то виновато улыбнулась парню. Тот поднялся и с деланным равнодушием вышел из кабинета.

Помедлив, встала с места и Романова, чтобы отнести заметки к ответственному секретарю Татьяне Маликовой. Та о чем-то весело переговаривалась с Королёвым и Юрочкиной, но при виде Маши все замолчали. Положив листки на стол, практикантка повернулась к парню.

– Саша, я ухожу на совещание, а мне до обеда должны принести заказанную статью, прими его, пожалуйста, – говоря это, девушка краем глаза заметила, что Маликова скользнула к ней за спину. Романова не видела, как та сделала движение ладошкой от пола до её головы, а затем приложила ладонь к своей груди, как бы подчеркивая небольшой Машин рост, но по усмешке Саши, свидетельствующей, что она падает в его глазах, поняла, что Таня делает что-то нехорошее. Романова резко обернулась и заметила, как сутулая Маликова быстро убирает ладонь со своей груди. Ангельское личико её расплылось в притворно-ядовитой улыбке.

– Мне не нравится это! – побледнев, произнесла оскорблённая студентка.

– Что не нравится? – невинно спросила Татьяна.

– Почему унижаете меня? Я вас чем-то обидела? – холодно-презрительный тон Марии, с которым она задавала вопросы, сбили спесь длинной и сутулой девицы. Да, Романова далеко не так безобидна, как это думают некоторые. Она никого не трогает до тех пор, пока её не задевают. Но уж если обидят, она сумеет постоять за себя! По крайней мере, она учится это делать. – Это низко – подчеркивать физические недостатки других! Они у вас, кстати, тоже есть. Назвать?

– Да ладно тебе, шуток не понимаешь?! – Куда только делась Танина самоуверенность? Она стояла жалкая, растерянная, с алыми пятнами на лице. Маша не стала добивать её – она повернулась и вышла из кабинета.

Журналистка пришла в клуб на совещание в тот момент, когда члены президиума поднялись на сцену и рассаживались за столом, накрытым зелёным сукном. Она прошла к свободному месту, устраиваясь удобнее, огляделась. Её окружали согбенные старики с орденами и медалями на лацканах пиджаков и старушки – труженицы тыла, в разноцветных платочках, из-под которых выбивались серебристая седина волос и выглядывали выцветшие от возраста мудрые, добрые глаза.

К трибуне вышел пожилой щупленький председатель Совета ветеранов. Читая свои записи, он то и дело отпивал из стакана воду. Пальцы его сухих, морщинистых рук вздрагивали при этом. Маше стало жаль его, и она отвела глаза. Докладчик перечислял факты тяжелого положения одиноких стариков. Одного обошли, не подключив к дому газ, а дров на зиму не хватило, у другого крыша протекает, фундамент дома разрушается, у третьего зимой занесло избу снегом, и он целую неделю не мог выбраться наружу за водой, пока соседи не откопали ему дверь. По словам выступавшего, давно назрел вопрос об открытии Дома престарелых, чтобы приютить одиноких, беззащитных людей, не имеющих рядом близких людей. У кого-то сыновья и дочери разъехались по городам и весям, а забирать к себе родителей не торопятся или старики сами не желают ехать к ним, у кого-то совсем нет детей.

– Мы обещали отдать ветеранам дом, который построили для себя коммунальщики, и сделаем это! – перебивая докладчика, подал реплику с президиума секретарь райкома партии Иван Иванович Золотарёв. Маша насторожилась: «А что мешает построить в районе типовой дом-интернат для пожилых людей, а не отнимать его у кого-то?»

Не успел щуплый председатель Совета ветеранов присесть на свое место за столом президиума, как поднялся со своего места мужчина с тяжёлой, коренастой фигурой.

– Я прошу слова!

Ему разрешили выступить и он, несмотря на грузное тело, легко ступая по крашенному дощатому полу, поднялся по ступенькам на сцену.

– Кто это? – спросила Романова рядом сидящую женщину.

– Это Борисов, начальник жилищно-коммунального хозяйства.

– Я считаю, решение, отдать наш дом ветеранам, непродуманным. – Борисов так крепко вцепился руками в края трибуны, что пальцы его побелели. Крупное, мясистое лицо, наоборот, налилось помидорной краснотой. – В докладе было отмечено, что в районе около пятидесяти одиноких, заброшенных стариков. А наш дом может вместить максимум пятнадцать, ну, двадцать человек. Куда вы денете остальных? Вопрос всё равно остаётся открытым, то есть нерешённым!

«И то верно! – подумала девушка. – Да, одиноким немощным людям, перенесшим все тяготы войны и восстановившим страну от разрухи, не много осталось жить, они не могут долго ждать. Ветераны войны и труда, они заслуживают того, чтобы пожить остаток жизни в тепле и уюте, но наша власть не обеспечила их ни достойными пенсиями, ни жильем. А теперь, чтобы поставить галочку о проведенной кампании, создать видимость проявляемой заботы, райком партии забирает квартиры у бездомных очередников». В это время в унисон Машиным мыслям на трибуне продолжал своё выступление начальник ЖКХ.

– Согласен, трудно живётся старикам! Но разве мы в этом виноваты? К тому же, нашим очередникам, большинство из которых составляют молодые семьи с детьми, не легче! На частной квартире векует с детьми вдова Тарасова, оператор котельной. Снимают койки в общежитии электрик Трегубов и сварщик Данилов. Жены их с малолетними чадами из-за отсутствия жилья проживают у родителей в соседних селах и не могут переехать к мужьям – дети растут без отцов. Семья слесаря Ведерникова прозябает с дочкой в комнате барачного типа, потолок которого поддерживается подпорками и в любой момент грозит обрушиться. Экскаваторщик Парунзин с семьей арендует пристройку ветлечебницы, отведенной под коровник. – Михаил Петрович сделал паузу, глотнул воды из стакана. – У нас большая текучесть кадров. Названные рабочие много лет ждут своей очереди, если у них отнимут предназначенные им квартиры, уволятся и они. Некому будет ремонтировать коммунальные сети, котельные, водопроводную систему, мы провалим подготовку к работе в зимних условиях.

– За это вы поплатитесь партийным билетом! – кривя в усмешке тонкие губы,  подал реплику Золотарёв. – А что касается молодых семей, потерпят ещё годика три-четыре, пока другой дом не построите! Надо проявить милосердие к старикам!

И тут случилось то, чего никто не ожидал. Борисов, не желая больше искать аргументов в свою пользу, подошел к президиуму, вынул из кармана партийный билет и бросил его на стол перед всесильным секретарем райкома.

– Вот мой партийный билет, а если наш дом заберёте, я подам заявление и об освобождении с должности! – Наступила мертвая тишина. Михаил Петрович, ни на кого не глядя, спустился со сцены и, вскинув волевой, тяжёлый подбородок, зашагал к выходу.

– Скатертью дорога! – загремел вслед яростно-властный голос Золотарёва.

«Хорошо секретарю райкома, имея все, требовать от других щедрости и милосердия, ведь он сам-то ничего от этого не теряет, – размышляла Маша, шагая после совещания обратно в редакцию. – А каково пожертвовать, лишиться долгожданной квартиры тем, кто ждал ее годами, мирясь с неустроенным бытом, отсутствием не только элементарных удобств, но и собственной крыши над головой?! Вырастут ли их дети добрыми и человечными, сызмальства испытавшие на себе вкус ожесточенности и бессилия родителей от невозможности что-то изменить в этой жизни? Это же несправедливо, в конце концов, расплачиваться за чьё-то нежелание своевременно решать социальные вопросы, позаботиться о стариках!».

– Заглавие-то какое придумали: «Милосердие с подвохом», – поморщился,  как от зубной боли, Кузьмин, когда, прочитав Машину статью, вызвал ее к себе. – Вы должны были сделать краткий отчет с совещания ветеранов и только, а не  комментировать выступление и поступки Борисова и Золотарёва. – По круглой физиономии Ивана Ильича пробежала тень неудовольствия. Он никак не ожидал от своей любимицы такой прыти. – Незачем  все, что произошло на совещании, тащить в газету!

– Да, но… – от волнения и растерянности мысли Романовой разбежались, словно тараканы.

– Статья получилась слишком громоздкая, – не дожидаясь, когда Маша соберется с мыслями, сказал ей оппонент. – Давайте поместим её в сегодняшнем номере, сократив наполовину. Зачем раздувать социальную напряжённость?

– Оттого, что мы умолчим о проблемах, социальная напряженность не исчезнет! – возмутилась Маша, решив не сдавать своих позиций.

Иван Ильич, оказавшись в трудноразрешимой ситуации, помолчал с минуту, перебирая листки. Он думал, как добиться желаемого, не слишком давя на симпатичную ему практикантку редакторским авторитетом.

– Ну, так как, даем ваше «Милосердие…» в номер в сокращенном варианте? На первой полосе в колонку необходимо 80 строк, – предложил он миролюбиво.

– Нет! – Романова непримиримо покачала головой и протянула руку. – Верните мою статью! Дело, как я поняла, не в её размере, а выводах, не угодных райкому партии!

Она свернула в трубочку забракованные листки и, поцокав каблучками туфелек по дощатому полу редакторского кабинета, удалилась к себе. С потемневшим лицом прошла к своему месту, бросила бумаги на стол. До боли прикусив губу, Маша опустилась на стул и отсутствующим взглядом обвела коллег. Но застывшее, как камень, лицо девушки не смогло скрыть от Саши её настроения – он бросился к ней.

– У тебя кровь на губе, Маша! Что случилось? – сочувствуя, юноша подал ей белоснежный носовой платок. – «Видно, заботливая мама перед отъездом нагладила ему кипу этих платочков», – мелькнуло в сознании девушки. Она, как во сне, взяла протянутый платочек, приложила к губе.

– Спасибо! Вот Кузьмин срезал меня, статью не пропустил! – она кивнула на лежащие в беспорядке листки.

– Побоялся, что в райкоме ему по шапке надают или снимут с работы! – вставил Королёв. –  В один миг – за воротник и на солнышко!

– Не все коту масленица! – проговорила тихо и невнятно Катя, радуясь Машиной неудаче.

– Что ты там бормочешь себе под нос?! – рассердился Саша на Юрочкину. После памятного вечера в гостинице его обуревали противоречивые чувства: он был разочарован и раздражён на Машу, но зла ей не желал.

– Действительно, зачем он должен страдать из-за моей статьи? – обречённо проговорила незадачливая журналистка. – Под секретарём райкома и без того трон шатается, миндальничать с редактором никто не будет!

– Может, я чем-нибудь могу помочь? – молодая незнакомая женщина со скромным и умным лицом подошла к Маше. «Откуда она? Кто такая? – вяло подумала расстроенная девушка, и тут же мысли её снова переключилась на себя. – Отчего же она так растравилась: раздражена, взволнована? Подумаешь, статью сократят или не опубликуют! Но ведь это всё равно, что не дадут высказаться, заткнут рот! И, скорее всего, не в последний раз! Можно, конечно, смириться, с закрытым ртом походить. Это не смертельно… и всё же… Как это неприятно, противно естеству человеческому!» Тем временем Саша представил ей сероглазую особу:

– Это корреспондент областной газеты Виктория Журавлева. Мы с ней учились в одной школе, только она раньше её закончила и институт – тоже.

– Разрешите взглянуть на вашу статью, – попросила та у младшей коллеги.

– Пожалуйста, – автор с готовностью собрала листки и протянула ей. Пробежав их глазами, Виктория одобрительно взглянула на Романову.

– Жилищный вопрос – злободневная тема! Если вы не возражаете, я возьму эту статью для нашей газеты, – предложила она оживившейся Маше. Юрочкина при этих словах фыркнула, словно кошка. Журавлёва удивленно вскинула на неё внимательные серые глаза, но сказать ничего не успела. В кабинет влетела веселая,  радостно возбуждённая Татьяна Маликова.

– У Нины Егоровны, нашей бухгалтерши, завтра день рождения, будет пикник в её честь! – вся светясь и сияя подведёнными глазами, объявила она. Заметив, как в предвкушении праздника загорелся Саша, протараторила взахлёб: – Складываемся на подарок, а в субботу едем на природу! Шеф обещал выделить из редакционного фонда деньги на шашлык.

– А что решили купить на подарок? – холодно, безучастным тоном спросила Маша. Ей показалось подозрительным беззаботно-приподнятое настроение Маликовой. Чему она так радуется? Может, уверена, что на предстоящем увеселительном мероприятии сблизится с Сашей и отобьёт его у неё? Только разве он когда-нибудь принадлежал Маше?

– Кать, Саш, вы поедете? – с ликующим нетерпением спросила Таня, повернув миловидное личико к парню и оставив без внимания Машин вопрос.

– Ну, а как же! – жеманясь, протянула Юрочкина.

– Безусловно! – поторопился с ответом и повеселевший юноша. – По сколько сбрасываемся?

– По пятерке с носа. Сдавайте, кто едет! – собрав деньги, – не обошла она при этом и Машу – довольная  Маликова выпорхнула из кабинета.

***

На солнечную, цветастую поляну близ березняка журналисты приехали в конце рабочего дня. Стволы берёзок ещё издали, на подъезде к роще, мелькнули белыми толстыми нитями, протянутыми сквозь зелёные шатровые кроны. Радужными лучиками сквозило, просвечивало, нежилось и играло в изумрудно-глянцевой листве дневное светило.

Мужчины развели костер, нанизали на шампуры куски мяса. Ждали, когда появятся угли. Оживлённо переговариваясь и перебрасываясь шутками, женщины расстелили на траве клеёнку, нарезали хлеба, расставили тарелки с салатами, солёными помидорами и огурцами, рыбными консервами и варёной колбасой, салом и прочей закуской. Скоро от костра потянуло аппетитным запахом шашлычного мяса.

– Пожалуй, пора начинать! – встрепенулась Нина Егоровна, сухощавая средних лет женщина, с распушенными по плечам кучерявыми волосами.

– Саша, ну что вы там медлите, подавайте шашлык! – весело крикнула Маша стоящему возле костра в окружении мужчин и девушек парню.

– Чего вопишь? – подала сердитый голос Юрочкина.

А юноша, стройный как кедр ливанский, сделав вид, что не расслышал её, небрежно обнял долговязую Таню Маликову. Та улыбалась, со снисходительным высокомерием поглядывая в сторону соперницы. Непостоянство парня огорошило наивную и неискушённую в делах любви Марию. Прекрасный солнечный день, голубая небесная эмаль, на фоне которой на раскинутых крыльях легко парили птицы, кудряво-нарядные березки – все перестало интересовать её. Зачем он так жесток с ней, как мотылёк, трепеща крылышками, порхает с одной особы к другой? Увы, то были цветочки, ягодки были впереди!

Когда все уселись вокруг праздничного застолья, начались здравицы, произносились тосты в честь именинницы, но Маша обозревала это, как в немом кино. До неё не доходил смысл сказанных слов. Она, скользнув глазами по приветливо улыбающемуся ей щекастому лицу редактора, автоматически допила бокал шампанского, съела дольку апельсина. Взгляд девушки, полный недоумения и сердечной тоски, застыл на сладкой парочке, усевшейся напротив неё. Выпив несколько рюмок водки, Саша расслабился и прилег на траву, положив на колени Тане голову. Та, довольная, таяла, как мороженое; умильно заглядывая в глаза юноши, нежно гладила его шелковистые черные волосы.

Сумасшедшее сердце Романовой бешено колотилось в груди; она знала: гнев, ярость, ненависть и боль, как в зеркале, отражаются в её глазах. Студентка пылала, как в огне, и готова была испепелить взглядом счастливых влюбленных. Чтобы не выдать себя, растравленную ревностью душу, Маша отвела глаза. Но, словно магнитом, её снова и снова тянуло взглянуть на них. Хлынувшая в голову кровь кипела, пенилась, бешено клокотала, затуманивая ей сознание. Только недавно он говорил ей о любви! Как же легко и быстро он сменил свои симпатии! Да полно, любил ли он её, Машу? Разве можно, любя, столь пренебрежительно относиться к её чувствам, заставлять так сильно страдать?! Дрожа как в лихорадке, она устремила на сердцееда молчаливо-неукротимый взгляд, в гневно-бушующей силе которого выразились не только презрение, но и окончательный приговор своей любви! Именно с этого момента она перестала верить, что счастье с Сашей возможно! Это был её выбор, что и предопределило их дальнейшие взаимоотношения. Заложив в подсознании тень сомнения, неуверенности в себе, отвергая парня, как носителя неверности и коварства, тем самым она выбрала линию жизни и поведения, ведущую к провалу всех своих сокровенных желаний, поставила крест на их осуществимости. Недаром говорят, что уверенность в себе – едва ли не самое главное качество в достижении любого успеха в жизни!

– Не смотри на меня так! – тихо попросил вдруг Королёв и опустил глаза. Опомнившись, Маша отвернулась. Кипевший глубоко в недрах её души вулкан, всё ещё содрогаясь и трепеща каждой клеточкой тела, шипя и рокоча неуёмной кровью, постепенно затухал. Но никто, кроме Саши и самой юбилярши, между делом зорко посматривающей на влюблённую, не заметил, не обратил внимания на её состояние, ведь она молчала, лишь подавленный вздох вырвался из девичьей груди.

Парень поднялся с места, достал сигарету и, чиркнув спичкой, прикурил её. Вслед за ним, разминая ноги, встали и Катя с Таней, затем потянулись остальные.

– Валерий Васильевич, плясать хочу! – объявила вдруг именинница, поднимаясь с травы. – Разворачивайте вашу гармонь! – Петякин, любимец редактора, заносчивый и высокомерный тридцатилетний заведующий отделом, он же и заместитель Кузьмина, достал из футляра гармонь, потрогал клавиши.

– Ну, что вам сыграть, барыню или цыганочку? – со значительной и важной миной на лице спросил он.

– Цыганочку! – топнула ногой Нина Егоровна, сама, как цыганка, смуглая и черноволосая. И вдруг, схватив Машу за руку, потащила ее в образовавшийся круг. Та не сопротивлялась.

Ой, подружка моя, иди, одевайся,

С твоим милым посижу,

Ты не обижайся! – пропела частушку кудрявая героиня дня. Всеобщее внимание льстило ей, редкие мелкие морщины на смуглом, слегка потускневшем от возраста лице разгладились, щеки разрумянились.

Ой, подружка моя,

Как тебе не стыдно!

Я любила – ты отбила.

Разве не обидно? – в тон ей ответила Маша и, опережая Калякину, с грустью, чуть не плача, пропела ещё один куплет:

Мил, женись, мил женись,

Бери жену хваленую.

А мне, милый, приготовь

Могилочку зеленую.

Словно успокаивая и убеждая девушку, что она не пропадет без коварного изменника, Нина Егоровна тепло, сочувственно и в то же время задорно зачастила:

Когда милый изменил,

Я, как дура, плакала.

Полюбила я другого –

Любовь одинакова.

И вдруг Маша почувствовала, как тоска, горечь и боль, словно вязкая смола, прилипшая к сердцу, растапливаются, уходят, отпускают её – стало легче дышать. Она глубоко вдохнула в себя благоухающие запахи входящего в силу лета, его душистых цветов и трав, вскинула голову. Лицо её запылало ослепительным румянцем, глаза заблистали ярким александритом, который так нравился Саше.

Мой миленок изменил,

А я засмеялася!

Засмеялась и сказала:

Я и не влюблялася!

Заметив краем глаза, как занялись пожаром у Саши уши, и он, не отрываясь, смотрит на неё, словно озорничая, в отместку ему, снова выговорила с грубоватой, занозистой запальчивостью:

Мой миленок дурак,

Любит девок, любит баб.

А я ему говорю:

Люби бабушку мою!

Правильно говорят, хочешь жить – умей смеяться! Не дожидаясь, когда ответно запоет Нина Егоровна, Маша завершила пляску новой задиристой частушкой:

Где мои 17 лет,

Где моя тужурочка?

Где мои три ухажера

Коля, Ваня, Шурочка?

– А не многовато ли их у вас, Мария Николаевна? – с колкой насмешкой бросила сутулая Маликова.

– Сколько есть, все мои! – гордо, с вызовом ответила Маша. Она вспомнила, как недавно читала про так называемую «инверсию реальности», при которой, чтобы не впасть в депрессию, надо печальную ситуацию довести до состояния абсурда и гротеска, используя при этом метод контраста. Кажется, это ей удалось! Заметив на себе внимательный взгляд Виктора Данилова, молодого рослого журналиста, на днях вышедшего из отпуска, улыбнулась ему.

– Давайте потанцуем, – поскучнев, предложила соперница.

Петякин включил магнитофон, и молодежь вместе с бойкой и моложавой именинницей, встав в круг, задвигалась в такт музыке. Романова танцевать не стала, она присела на сваленное сухое дерево и, опустив голову, задумалась. Сердце, не желая мириться с потерей любимого, снова болезненно сжалось от невыносимой печали. Тем не менее, гнетущее состояние девушки уже свидетельствовало о низком уровне имеющейся у неё энергии намерения – она готова была отказаться от своей любви.

– Разрешите составить вам компанию? – это Виктор Данилов, выйдя из  круга танцующих коллег, подошел к Маше. Она подняла на него тоскующие глаза, утвердительно кивнула.

– Вот не ожидал, что вы пляшете «цыганочку» да еще с частушками, – присев рядом, мягко сказал он.

– Хотите сказать, что я старомодна и не современна? – в голосе девушки снова зазвучал упрямый вызов, но парень не придал значения этому.

– Да, молодежь сейчас не пляшет ни «барыню», ни «цыганочку», – сказал он, тоже явно чем-то озабоченный, погружённой в свои мысли Маше. – Но зажигательная и эмоциональная пляска делает вам честь.

– Неужели? – усмехнулась практикантка и замолчала. Она всегда чувствовала себя стеснённо с молодыми людьми, а уязвленная, униженная Сашиным поступком, и вовсе не была расположена беседовать с кем-либо.

– По-моему, вы чем-то расстроены? – осторожно предположил тот.

– Да, – односложно ответила  Романова, не желая говорить с ним о сокровенном. – У вас, между прочим, тоже вид невеселый.

– Я вышел из партии, после чего партократы намекнули, дали понять, что мне не место в газете, учредителем которого является райком КПСС. Возможно, я скоро останусь без работы. – Лицо Виктора помрачнело. Видно, ему не с кем было поговорить по душам, если он обсуждает это с Машей, с которой едва знаком. А может, после её столь откровенных, источавших боль и страдание частушек почувствовал в ней родственную – горячую, правдивую и искреннюю – душу, в которой всё обнажено и можно читать как в раскрытой книге? Она взглянула на коллегу с сочувствием. Короткие волосы его, приучаемые к зачесыванию назад, непокорно ершились, широко сидящие дымчато-серые глаза были, как и у неё, грустны и задумчивы.

– Но ведь в редакции много беспартийных, и им никто не предлагает уйти с работы! – Разговор она поддерживала пока через силу, с явной неохотой, лишь бы сказать что-нибудь. Но молодой человек своей импульсивностью все больше втягивал её в завязанную им беседу.

– Ну и что? Никто, кроме меня, в редакции не выражает протест против партии, не желавшей каяться и перестраиваться, а я это делаю, выйдя из её рядов. Сколько можно кормить своими взносами консервативную партийную номенклатуру? – ощетинившись, развёл руками парень.

– Однако в партии, как мне известно, много честных и принципиальных людей! – на этот раз уже живее отреагировала девушка. Значит, этот парень, как и Борисов, отказался от партийного билета и может в любой момент оказаться изгоем?

– Я в этом не сомневаюсь! – мгновенно парировал Виктор. – Но многие из них остаются в партии из боязни, что партократы, под которыми сейчас раскачиваются  кресла, снова возьмут верх и будут мстить за это.

– А мне не нравится раздуваемый в прессе ярый антикоммунизм! – неуступчиво сказала Маша. – Существующий казарменно-бюрократический социализм, как говорил один наш профессор, не принес желаемой свободы личности и изобилия товаров на полках магазинов, однако при них мы имеем право на труд, бесплатное образование и медицинское обслуживание. Мы, дети простых колхозников, смогли получить высшее образование. А вот будет ли гарантировано это нашим чадам при грядущем капитализме? Платное образование, как известно, доступно лишь определенному кругу лиц. История показывает, что буржуазные правительства обычно снимают с себя всякую социальную ответственность за рядовых граждан. Надо будет отстаивать свои права, на которые работодатели, скорее всего, будут вести активное наступление. И чтобы сделать это мирным, парламентским путём, а не кровавой революцией, нужна будет сильная и опытная оппозиция власти.

– И этой оппозицией, по-вашему, станут коммунисты?! – желчно процедил молодой человек.

– А почему нет? Вы же согласны с тем, что в партии много честных и принципиальных людей. – Маша, успокаивая парня, слегка коснулась его руки. – Сам понимаешь, власть без оппозиции функционирует ради процветания, прославления и обогащения узкого круга лиц. Не так ли? Совсем ещё недавно повсюду висели плакаты: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи»…

– Как будто не на совести этой самой партии миллионы загубленных жизней, начиная с гражданской войны и кончая сталинскими репрессиями, – не дослушав коллегу, гневно прервал её Данилов, на лице которого читалась нескрываемая обида. Он бросил веточку, которую вертел в руках, и заверил: – Стоит Ельцину объявить о департизации и распадется эта царствующая десятилетиями клика коммунистов!

– Ему прежде предстоит победить на президентских выборах! – усмехнулась она.

– А вы что-нибудь имеете против него? – Виктор озадаченно оглянулся на девушку.

– С виду он волевой, энергичный человек, но про него говорят, что он пьяница!

– Врут! – убежденно проговорил тот, поерошив колючие волосы.

– Как знать! – с сомнением покачала головой Маша. – Дыма без огня не бывает!

– Конечно, секретарю райкома, к примеру, трудно расстаться с партией, – не обращая внимания на последние её слова, продолжал развивать свою мысль молодой человек. – Недаром он объявил, что если распадется районная организация, то не изменит своим взглядам и принципам, будет сам отвозить свои взносы в область. Партия дала ему всё: власть, привилегии, шикарную квартиру, машины себе и сыновьям. А что дала партия тебе, мне? – сердито вопрошал он, поминутно горячась. – Номенклатура использовала её как средство давления на нас, как кнут для  стеганья непокорных.

– В этом ты, пожалуй, прав, – снова вспомнив случай с Борисовым, сказала Романова, тоже перейдя на «ты».

– Еще бы не прав! – подхватил Данилов, губы которого скривились в едкой усмешке. – Мне 28 лет, а я до сих пор живу в комнате общежития с тремя пацанами, у которых одно на уме: выпивки, драки да девицы лёгкого поведения. И после работы я вместо отдыха вынужден слушать пьяную орущую толпу. Нерешённый коммунистами квартирный вопрос ещё одна причина для их падения с пьедестала власти.

– А ты не пробовал встать в очередь на получение жилья? – участливо спросила девушка.

– Сначала не ставили, неженатый, мол, – устало поведал он. – А когда исполнилось 28 лет, включили в исполкомовскую очередь сто восемнадцатым по списку. При нынешних темпах строительства я получу квартиру лет через 25. Правда, существуют и обходные пути. Редактор, к примеру, получил её вне очереди, через райком партии и его заместитель, Петякин, – тоже. Узнал я однажды, что сдан дом, построенный на бюджетные средства, и 6 квартир из них забрал райком партии для своих сотрудников. Пришел к первому секретарю, прошу: «Помогите с жильём, ведь я тоже работаю в органе райкома партии». А мне в ответ: «А почему требуете себе исключения в обход очереди?» Тогда я возмутился: «А где вы видели, чтобы сотрудники райкома – секретари, инструкторы – стояли в очереди? Почему они незаконно получают крышу над головой, когда другие годами её ждут?  И как это согласуется с перестройкой?» – Молодой человек снова впал в запальчивость: скуластое лицо его раскраснелось, серые глаза сверкали от негодования.

– Успокойся, не волнуйся ты так! – Маша снова коснулась кончиками пальцев его руки. – Это закономерно: кто у государственной кормушки, тот и пользуется всеми благами. И неважно, кто придет к власти, – Ельцин или кто другой, – чиновники, депутаты, партийные лидеры, представители силовых структур никогда не останутся без привилегий. Правительство, как свою опору, будет поддерживать их в первую очередь. Квартиры, льготы, зарплаты, пенсии, которые имеет эта узкая группа людей, были и будут несопоставимыми с теми, что получают рядовые граждане. Увы, так уж повелось в России, где во все времена царила бюрократия. Хотя социально-ориентированное государство обязано опекать и создавать нормальные условия жизни для всех своих граждан, справедливые законы могут быть приняты лишь под давлением народных масс!

Найдя в лице Марии не только благодарного слушателя, но и собеседника, искреннее сопереживающего ему, Виктор с прежним пылом продолжал свое повествование:

– Однажды попросил у редактора посодействовать в получении льготной ссуды через областной союз журналистов. Сам хотел купить квартиру или построить дом.

–  И что же, получилось? – спросила Маша.

– Нет, Кузьмин ответил отказом. – Виктор снова поерошил непокорные волосы. – Проходит, буквально, несколько месяцев и Петякину, заместителю редактора, Союз журналистов отваливает ссуду на строительство дома. Добро бы, квартиры не было у того, а то ведь есть. Выходит, одному можно и второе жильё, а другому – ничего! – Данилов сурово сомкнул челюсти: возмущённо заходили желваки, выступившие на скуластом лице.

– Чем же он так сумел угодить редактору, что тот постоянно ходатайствует за него? – удивилась девушка, огорошенная его словами.

– Не знаю, – процедил Виктор сквозь зубы. – Может, тем, что тот поддерживает его во всём, вместе пьют и клюют меня, как не порадеть родному человечку?!

– Мне очень жаль, что так несовершенна наша жизнь, – огорчённо вздохнув, тихо сказала Маша, – и немногие счастливы, устроены по-человечески.

Да, жалко парня! Но чем, каким советом девушка может ему помочь, когда она сама, словно в бурю, в душевном смятении? Как бы она хотела вытравить из себя любовь к Саше, которая заставляет её мучиться, буквально, корчиться от сердечной тоски и боли, мешает обрести спокойствие и душевную гармонию. Его очередная интрижка пронзила и сразила её наповал, свинцом легла на сердце. Парню нравится, что его любят, преклоняются перед его красотой и способностями, и он не хочет отпускать ни одну из своих поклонниц. Оделяя их мимолетным вниманием, он вселяет в них неоправданные надежды. Вот и сейчас, наигрывая на гитаре, он настороженно следит глазами за Машей и Виктором. Но вдруг отложил гитару и встал, несмотря на Катины уговоры. Видимо, Королёв задет, что в ряду его обожательниц появилась брешь, а душа Романовой, стиснутая, как обручами, в невыносимой тоске по нему, получила отдушину. И он, как маленький ребенок, у которого отняли одну из стареньких игрушек, вдруг спохватился, поняв, что она может представлять интерес для других, и не захотел её терять. Яркое подтверждение тому – отказ от пения, если не было в числе слушателей Маши. К тому же, чем иначе объяснить виноватый и даже жалобно-унылый взгляд, который он то и дело бросает на Машу, если не опасением терять её привязанность и любовь? Девушка невесело усмехнулась. Саше это не грозит. Только стоит ли продолжать любить и бороться за него? Любовь её не согреет сердца юноши, не заставит испытывать муки ревности и радоваться примирению. Безответная любовь бесплодна и обречена на гибель.

И все же беседа с Даниловым несколько приподняла настроение практикантки. Недаром говорят, что рай и ад в своей душе мы создаём сами. Проблемы возникают оттого, что люди погружены в них с головой. Стоило ей отвлечься, отвернуться от любовной бездны, куда её втягивала привязанность сердца, приносившая массу страданий, как жизнь обернулась ей с положительной стороны. Она не только забылась на некоторое время от тягостных мыслей, но и неожиданно обрела приятеля, с которым ей интересно. Оглянувшись на Виктора, Маша озарила его теплом своих задумчивых зелёных глаз.

– Что это мы всё о негативе говорим? Мы отдыхать сюда приехали или грустить и злопыхательствовать? – И вдруг неожиданно для себя, поднявшись с места, весело предложила: – Давай лучше потанцуем!

Колючий взгляд Виктора смягчился, он радостно улыбнулся и, с готовностью соскочив с коряги, протянул ей большую широкую ладонь.

***

В разряд дефицита попали практически все виды товаров в магазинах районной потребкооперации (других торговых точек на селе не было), в том числе и завезённая в тот день в «Продтовары» халва. Её, как и молоко, пользовавшегося повышенным спросом, решено было продавать после шести часов вечера, чтобы не создавать ажиотажа у работников и сотрудников предприятий и учреждений райцентра. И без того многие, игнорируя свои обязанности, только и делали, что простаивали целыми днями в очередях, чтобы приобрести нужные вещи и продукты.

Оловянными солдатиками в ожидании халвы, как манны небесной, стояли старушки в очереди, заняв её с утра. Остальные, отметившись, разбрелись по рабочим местам: кто доделывать дела, а кто просто досиживать свои часы. Тут бы кооператорам расфасовать халву в пакетики для удобства покупателей, чтобы ускорить её продажу, освободить людей от длительного пребывания в магазине. Но при социализме, провозгласившем лозунг: «Всё во имя человека, всё на благо человека!», в торговле, тем не менее, не было принято думать о чьих-либо интересах.

К прилавку подходили какие-то самоуверенные личности и, перекинувшись несколькими фразами с продавцами, совали им деньги. Потом, не стесняясь, уносили с собой ящики, источающие соблазнительный масляно-сладкий запах дефицитного продукта. Очередники роптали, но никто и не думал прислушаться к их замечаниям. Для работников торговли их досада была как с гуся вода. Причислив себя к социалистической аристократии, они были, как небо от земли, далеки от народа; чувствуя себя уверенно в родной стихии, смотрели на всех свысока, с надменной пренебрежительностью. Почему бы нет? Имея все материальные блага под рукой, торговцы, в отличие от простых смертных, катались как сыр в масле, ни в чём не зная нужды.

Наконец часы пробили шесть раз. Магазин наполнился гулом и гомоном людей. Продавцы, непонятно чем мотивируя, решили реализацию дефицита вести за другой стойкой. Грузчики, пьяные и неряшливые, в засаленных халатах, потерявших свой первоначальный вид, начали перетаскивать халву с одного прилавка на другой. Под шумок несколько ящиков перекочевали обратно на склад.

– Это для работников магазина! – прерывая недовольные возгласы, ответил бойкий поклаженосчик.

Перед прилавком, куда была перенесена торговля халвой, в обход существующей очереди, образовалось скопление агрессивно возбуждённых людей.

– Зачем вы так делаете? – возмутилась Маша Романова, которая забежала в магазин, чтобы купить что-нибудь к ужину, и тоже польстившаяся на халву. –  Продавайте там, где люди занимали и стоят в очереди!

Раздражение и волнение народа между тем усилились.

– Сначала здесь велели стоять, теперь, пожалуйста, новую очередь занимай! – чей-то крикливый голос еще больше взбудоражил очередников, наполнив их справедливым гневом и яростью.

Голодных и усталых после работы женщин ждали дома некормленые дети и мужья, а они вынуждены часами униженно стоять, чтобы отовариться этой злосчастной халвой, вкус которой их ребятишки уже давно забыли. Поднялся такой шум, что притихшие и растерянные торговки, опустив руки, стояли как громом поражённые. Они не привыкли к таким протестам со стороны рядовых покупателей, а всё больше к заискиванью и угодничеству. Ящики вновь перекочевали на старое место. Толпа также зашевелилась и задвигалась вслед за дефицитом. И вдруг, словно морская волна, вздыбилась, резко сдвинулась, вытесняя очередь. Все смешалось. Не выдержав напора, накренились прилавок и стоявшие на нем весы. Застонал от боли сквозь посиневшие губы мальчик лет десяти, придавленный толпой вместе с беременной матерью к прилавку. Дохаживающая последние дни женщина побледнела, как смерть. Маша бросилась к ней, оттащила на безопасное место. Затем вместе с незнакомой пенсионного возраста седеющей дамой помогла выбраться из плотно сбитой массы людей ребёнку.

– Боже! Какое безобразие! – возмущённо воскликнула незнакомка с аккуратно подобранными на затылке убелёнными сединой волосами. – Когда же будет порядок в наших магазинах?

– С появлением изобилия товаров на полках! – вырвалось у корреспондентки. – Не раньше!

– Да пропади она пропадом эта халва! – снова послышался возглас немолодой круглолицей особы с бледным до желтизны лицом. Выходя из толчеи, она направилась к дверям. Маша последовала за ней.

– Вы ведь в газете работаете? – обратилась бледнолицая, со строгими глазами женщина к Романовой, когда обе вышли из магазина, и та представилась Ириной Алексеевной Заглядиной, в прошлом судьёй. – Я читала ваши статьи. Неужели вы умолчите о том, как «давали» халву?

– Нет, конечно, – устало промолвила Романова. – Только что даст освещение этого негатива? Пока товары не перестанут быть дефицитом, так и будут люди ломать прилавки.

– Да, верно! – согласилась Заглядина. – Нужна частная собственность, без которой не видать инициативы и конкуренции при производстве и реализации товаров. Конкуренты-соперники просто вынуждены будут учитывать спрос населения, чтобы получить более высокую прибыль. Придет время, и торговые работники будут ещё заискивать перед покупателями, благодарить их за приобретённые у них продукты и вещи. Лишь тогда исчезнет высокомерие и пренебрежение по отношению к потребителю. – На этом они расстались, но пути их скоро снова пересекутся на бесконечно длинной дороге, название которой жизнь.

***

Резкий звонок рабочего телефона заставил Машу испуганно вздрогнуть и уронить ручку.

– Да, я слушаю, – подняв трубку, ответила она. – Где Иван Ильич? Не знаю. Его уже целую неделю нет, видимо,  заболел.

– Он эту болезнь водкой глушит! – ухмыльнулся Саша.

– Что ты говоришь?! – удивилась девушка, кладя трубку. – А мне Маликова сказала, что шеф болен.

– Таняка-то? Она скажет! – Саша пренебрежительно махнул рукой.

– Из райкома звонят, спрашивают, почему до сих пор не начали публикацию выборных материалов? – проинформировала она парня, с удовольствием задержав на нём влюблённый взгляд.

– А нам-то что за дело? Есть заместитель, ответственный секретарь, пусть они и ломают голову в отсутствии редактора! – возбуждённо жестикулируя, воскликнул Саша. Он всегда закипал, как чайник, когда Маша останавливала на нём свой неравнодушный взгляд.

– Маша, выдавая «на-гора» материал, своей активностью лишь прикрывает бездеятельность Кузьмина, – поддержала Сашу Юрочкина. – А я вот ничего не буду писать, пока он не выйдет на работу! Пусть срывается выпуск газеты, тогда, пожалуй, райком партии снимет стружку с него! В редакции он не бывает, а рабочие дни бухгалтер ставит ему!

Неожиданно открылась дверь, и в кабинет практикантов вошел с рыхлым и отечным лицом Иван Ильич. Катя осеклась. Не имея своего мнения, она пела с чужого голоса, вернее, выдавала слова Маликовой за свои, и выходило, что именно она, Юрочкина, сеет недовольство редактором. При удобном случае, прикрывая себя и ответственного секретаря, дружба с которой сулила выгоду Кате, – можно было, задержав чей-то материал, без очереди пропустить статью Юрочкиной, – она без зазрения совести будет валить всё на Машу, которая, кстати, никогда не участвовала в сплетнях (у неё не было времени на это). Но это будет позже, а сейчас, как оправдаться, если Кузьмин сам слышал нелицеприятный отзыв о себе?

– Прошу всех на планерку, – глухим простуженным голосом сказал Кузьмин и, не теряя достоинства, вальяжный, ушел к себе в кабинет.

– Неужели он за дверью стоял и подслушивал! – испугалась и возмутилась одновременно Юрочкина. Маша с Сашей пожали плечами и, прихватив блокноты с ручками, последовали за редактором.

– Райком партии передал брошюру: «Не дадим превратить выборы президента в игру нечестных политиканов», – дождавшись, когда все сотрудники усядутся за стол, сказал хозяин кабинета. – В период выборов она должна стать настольной книжкой для каждого журналиста, чтобы помочь разобраться, кто есть кто.

– Мы сами как-нибудь разобрались бы в этом! – бросил реплику Виктор, на раздражённом лице которого беспокойно задвигались желваки. Лицо его некрасиво перекосилось. Иван Ильич поднял тяжелый взгляд на него. Вялое, круглощёкое, потерявшее упругость лицо его тоже скривилось, как от зубной боли. Видно, Данилов не впервые допекал его независимостью суждений и прямым неповиновением. Недаром же от него хотят избавиться!

– Не забывайте, что мы орган райкома партии и исполкома райсовета!

– Значит ли это, что мы в своих симпатиях должны отдавать предпочтение Рыжкову и Макашову? – корреспондент аллюром несся на конфликт.

– Скандалист вновь уселся на своего конька! – заместитель редактора Петякин пренебрежительно усмехнулся.

– Что ты всё оцениваешь меня – кто я да каков я? – вспыхнул оскорблённый парень. – Тебя кто-нибудь спрашивал о твоём мнении?

– Мы должны равномерно давать материалы про всех кандидатов в президенты, – туша скандал, как ни в чём ни бывало, с подчеркнутым миролюбием заметил тот. Виктор поднял на него презрительный взгляд, но промолчал. Что тут скажешь?! В идеале так и должно быть. Только на практике всё наоборот получается!

– Задача ясна? – Кузьмин, благодарно кивнув заместителю, обвёл потухшим взглядом остальных подчинённых. – Переключайтесь на организацию выступлений читателей и интервью по предвыборной тематике.

Говорят, нет худа без добра. Благодаря гласности и перестройке, в истории страны был такой отрезок времени, когда рядовым людям предоставлялась возможность выступить в газете со своим мнением о кандидатах не только в депутаты местных Советов, но и в парламент страны, и в президенты.

– Все свободны, кроме Юрочкиной и Королева. – Кузьмин жестом велел им остаться. Катя испуганно съёжилась, предполагая, что редактор устроит «разборки» за её болтливость. Но тот, равнодушно окинув её поблёкшим взором, вручил брошюру о кандидатах в президенты, проинструктировал, как пропагандировать среди коллег и читателей, и отпустил с миром.

Облеченная доверием шефа, Катя вернулась вместе с Сашей в свой кабинет важная и манерная. Следом вошел Виктор Данилов и сел за свободный стол.

– Послушайте, что пишут о Ельцине. – Юрочкина развернула брошюру и, жеманясь, начала читать: – «Ельцин нетерпим к малейшему инакомыслию, готов расправиться с любым, кто ему перечит. Он необязателен, нарушает свои обещания, непоследователен, беспринципен, популист».

– Целый ушат грязи вылили на него, а он по-прежнему популярен! – с нескрываемой иронией подметил Виктор.

– А разве Ельцин не из тех же партократов, не обладающих ни дальновидностью, ни знанием экономических законов? Было бы наивно полагать, что он выведет Россию из кризиса, – высказала Маша сомнение, которое, словно жук-короед, точило её сознание.

– А я верю в Ельцина! – возразил Данилов. Простое скуластое лицо его при взгляде на Романову расплылось в доброжелательной улыбке. – Главное, он понял, что жить так больше нельзя. И хоть вы, Мария Николаевна, утверждаете, что он не разбирается в экономике, собрав вокруг себя видных ученых-экономистов – Абалкина, Явлинского, Гайдара, – он переломит ситуацию к лучшему!

– Блажен, кто верует, – ласково улыбнулась в ответ ему девушка. Озабоченное лицо Виктора снова засветилось улыбкой, колючие, дымчато-серые глаза потеплели. «Может быть, он радуется, что в его окружении наконец-то появился человек, который понимает и поддерживает его? – подумала Маша. – Наверно, он очень одинок, если на элементарную любезность с такой готовностью и так искренне выказывает мне свое благоволение, с такой сердечной теплотой смотрит в глаза. Однако с какой ревностью перехватил его взгляд Саша! Неужели он видит в нём соперника?»

– Из-за боязни потерять власть коммунисты тянут время, не идут на непопулярные реформы, что может привести к краху и банкротству страны, – продолжал между тем Данилов.

– К какому банкротству? – удивилась Юрочкина, продолжавшая машинально перелистывать брошюру.

– Страна наша на краю пропасти, не хватает продовольствия, что может привести к голодным бунтам, – Виктор снисходительно взглянул на Катю и продолжил: – Цены на нефть упали, нечем пополнять казну. Мы недополучаем валюту для приобретения продуктов и других товаров из-за границы. Заметили, какие очереди в магазинах?

– А что ты имеешь в виду, говоря о непопулярных мерах? – снова спросила Катя, отложив в сторону брошюру.

– Экономисты предлагают отпустить цены, – пояснил Данилов. – Сейчас население, боясь денежной реформы, закупает всё впрок, возросла спекуляция. При предприятиях создаются кооперативы, которые закупают заводскую продукцию по установленным ценам, а реализуют по рыночной стоимости, чем и обогащаются.

– Каждая собака знает, что идёт активное присвоение госсобственности директорами заводов, – заметил Саша, подключившийся к дискуссии, а до этого лишь переводивший ревнивые взгляды с одного лица на другое. – Отец рассказывал, что кооперативам по липовым расценкам сдаются в аренду помещения на предприятиях, а реальные деньги, которые не указаны в договорах, идут в карман их руководителям. – Королёв, ухмыльнувшись изобретательности дельцов, продолжал: – Совместно созданные кооперативы на предприятиях на бюджетные деньги приобретают новейшую современную технику и оборудование. Для заводов берутся кредиты в банке под высокие проценты. Почему бы не брать, если кооперативы и банки принадлежат самим директорам, а кредит и проценты оплачивает государство?

– А ты, Маша, тоже считаешь, что надо повысить цены? – округлив глаза, спросила Катя. Она сидела как на угольях, с завистью слушая эрудированных коллег по перу, посвящавших часть свободного от творчества времени знакомству с экономическими статьями в печати, а не, как она, пустой болтовне.

– Наверно, абсурдно сохранять фиксированные цены, – заметила Романова, – хотя это, безусловно, ударит по людям. Дотации, которые выделяет государство с целью удешевления товара, достаются лишь спекулянтам-кооператорам и наиболее обеспеченной части населения, которые охвачены спецраспределением.

– Всё так оно и есть, – бровастое и скуластое лицо Виктора, обращённое лишь к Маше, снова расплылось в приветливой улыбке. – Но дело не только в этом! Можно во время кризиса, кроме отмены дотаций сельхозпредприятиям, уменьшить и ряд других расходов, которые бы снизили дефицит бюджета.

– Например, расходы на социальные нужды: на зарплату, пенсии, пособия! –  насмешливо произнёс Саша, продолжавший с ревнивым раздражением следить за взглядом и ходом мыслей Данилова.

– Сейчас не об этом речь! – перебил его Виктор, бездумно ратовавший за радикальные меры. – Горбачев и его сторонники, кроме сокращения вооружений, не идут на остальное из-за опасения, что волна народного гнева просто сметёт их с насиженных мест за подобные реформы.

– Правильно боятся! Причём, не покушаемся ли мы при одностороннем уменьшении вооружения на свои интересы, Виктор? Не ослабляем ли мы обороноспособность страны в угоду Западу? – Маша внимательно посмотрела на скуластого собеседника, но тот лишь плечами пожал, видимо, по-дилетантски предполагая, что для обороны государства у нас достаточно всего.

– Сейчас надо решительнее сокращать капитальные вложения, что должно сэкономить финансовые ресурсы. Но мы даже от помощи зарубежным коммунистическим партиям не отказываемся, хотя валюта нам самим нужна для приобретения за границей продуктов питания, зерна, оборудования и материалов для промышленности, и, в первую очередь, нефтяной! – Данилов – ярый сторонник гайдаровских реформ, необходимых для вывода страны из финансового кризиса, продолжал уверенно убеждать в этом и коллег. – Читали, наверно, в газетах, что из-за уменьшения поставок оборудования и труб на нефтепромыслах простаивают скважины? А это значит, страна сворачивает экспорт нефти, цена на которую и без того упала. А без валюты нам каюк!

– Сейчас почти все товары дефицитны. Может, кто-то сознательно держит их на складах, вызывая народное недовольство и добиваясь свержения Горбачёва? – предположила Юрочкина.

– Вполне возможно… – задумчиво сказала Маша.

– Вот где собака зарыта! – с жаром воскликнул Королёв, откинувшись на своём стуле.

– Да нет, не в этом дело! Наши сельское хозяйство и промышленность в глубоком кризисе, – глубокомысленно заявил Данилов. – Без экономических стимулов и конкуренции невозможно обеспечить потребности населения. По мнению реформаторов, чем раньше будут осуществлен переход рынку, тем быстрее мы справимся с кризисом, наступит экономическая стабилизация, повысится уровень жизни населения.

– Послушайте, что пишут про Рыжкова, – снова встряла со своей брошюрой Юрочкина. Она перевернула страницу и начала монотонно читать: – «Он обладает деловитостью, проявляет научный подход к делу, советуется с учеными».

– Я не сторонница ни Ельцина, ни Рыжкова, – призналась Маша, дождавшись паузы, – скорее всего, я, как говорит Кузьмин, пытаюсь разобраться, кто есть кто?  И пока не определилась, за кого буду голосовать, но мне претит, что нашим читателям навязывают только тех, кто угоден партийной элите.

– А чем Рыжков не угоден лично тебе? – полюбопытствовала Катя.

– Рыжков очень привлекательный, красивый, интеллигентный и, наверно, по-своему умный мужчина, – произнесла одногруппница. – Но, по словам Гайдара, являясь премьер-министром советского правительства и обладая огромной властью, он, тем не менее, не сумел опередить надвигающийся финансово-экономический кризис в стране, перейти к рынку. Гайдар пишет, что правительство Рыжкова было слабое, имело узкий кругозор. Рыжков якобы велел академику Абалкину не тратить время на ерунду, имея в виду план перевода к рынку. А ты, Катя, говоришь, что он «советуется с учёными».

– Ты тоже читаешь статьи Гайдара в журнале «Коммунист», выписываемый редакцией? – На скуластом лице Виктора, радующегося совпадению взглядов, снова выразилась неподдельная симпатия к Маше. Та утвердительно кивнула в ответ – в ясных зелёных глазах скользнуло ответное расположение к парню.

– Саш, а что такое рыночные реформы? – заморгав густо накрашенными ресницами, снова решилась на вопрос Катя.

– Эх, Катерина, видно, ты в политике разбираешься не больше, чем свинья в апельсинах! Чему вас только учат в институте? – пренебрежительно махнул рукой Данилов.

– Тебе что за забота? – нисколько не смущаясь, надменно огрызнулась та.

– Что такое рынок? Это когда социалистическая система централизованного планирования и управления экономикой заменяется рыночной, капиталистической. – Саша с готовностью бросился объяснять Кате прописные истины, но, заметив её недоумённый взгляд, уточнил: – Подразумевается, что не план, не госрегулирование, а рынок, то есть спрос населения и предложение, будут упорядочивать, сколько товаров надо произвести, чтобы не было дефицита или не лежали и не пылились они на складах.

– Не забывай, Саша, что главная суть рыночных реформ в отмене общественной собственности – на предприятия, землю, недра – и укоренение частной, то есть в ликвидации социализма и победе капитализма, – чутко внимавшая Сашиным словам, добавила Маша. – Но советское правительство, стереотипно мыслящее, боится идти на это. Откровенно говоря, мне и самой не по себе становится при мысли об этом! Грядёт дикий капитализм, в основе которого неравенство, дискриминация плюс лозунг: прибыль любым путём!

– Между прочим, попав во власть, благодаря доверчивости честных и ошибающихся людей, карьерист и честолюбец Ельцин может таких дров наломать, что мало не покажется! – изрёк Саша.

– Ты, пожалуй, прав, Саша, – согласилась Маша, которой эта мысль показалась не лишённой логики и глубокого смысла. –  Реформы тоже можно по-разному провести. Частная собственность, конечно, нужна. Хорошо иметь в собственности квартиру, магазин, небольшой заводик или акции какого-нибудь нефтедобывающего предприятия. Однако неизвестно, перепадет что-нибудь каждому из нас или нет. Может, простой люд будет обделён и прозябать в нищете?

– Неплохо было бы, если большая часть граждан была бы наделена собственностью! – кивнул Саша, откинув со лба шелковистую прядь чёрных волос. – Улучшение нашей жизни пошло бы быстрее.

– Но первоначальное накопление капитала всегда шло путем грабежей, обмана, убийств и насилия. Ельцин очень удобная личность для переходного периода, так как в силу субъективных причин не в состоянии проконтролировать справедливое распределение народной собственности, – интуитивно чувствуя недобрые последствия деятельности лидера демократов, добавила девушка.

– Да, растащат всё по своим широким карманам высокопоставленные чиновники! – буркнула Катя, несмотря на антипатию к Маше соглашаясь с ней.

– А что Рыжков предлагал взамен рынка? – спросил Саша, проявляя солидарность с девушками.

– Он считает, что все проблемы рассосутся при хорошо налаженном производстве, при сочетании плана с хозрасчётом. Гайдару не нравится, что Рыжков не покушается на госсобственность и Госплан. Мол, он не имеет экономического образования, не преодолел кругозора директора советского завода, – проговорив это, Маша задумалась на мгновение. – А я вот думаю, так ли плохи сами по себе госсобственность и элементы планового хозяйства, если даже капиталисты в Европе переняли их у нас? Стоит ли необдуманно, «до основания» разрушать плановое, научное ведение народного хозяйства? Неужели рыночный беспредел надёжнее?

– А я верю, что Ельцин сумеет всё сделать как надо! Только он сможет свалить всесильную партократию, выбить из-под неё почву, – неприязненно проговорил Виктор, зацикленный на своей ненависти к партии; нервное, бледное и взволнованное лицо выразило такую решимость, словно ему самому предстояло это сделать.

– Гайдар говорит о незнании Рыжковым зарубежного опыта, – Романова пристально взглянула на коллегу зелёными глазами, покачала аккуратно постриженной головой. – Но насколько ценен этот опыт для нас? Неужели ярые конкуренты покажут нам путь, усеянный розами? Нам предлагают сократить социальные расходы: пенсии, зарплаты, затраты на образование и здравоохранение. Пусть это не ласкает, Виктор, ваш слух – тем самым они ориентируют наше правительство на разрешение назревших проблем за счёт народа. Мы с вами, журналисты, пострадаем в числе первых. Наши копеечные зарплаты уменьшатся ещё больше. Сегодня маленькая зарплата, завтра – мизерная пенсия! А к чему приведёт нехватка денег на образование и здравоохранение? Правильно, будут закрывать школы и больницы и, в первую очередь, в деревнях – а значит, люди буду покидать родные места, сёла вымрут. Кому от этого выгода?

– Зарубежным фермерам – поставщикам продукции на наш рынок! – вспыхнул Саша.

– Совершенно верно! – оглянувшись, Маша улыбнулась ему. – А кто «кормит», тот и диктует цены! Кроме того, предлагают не вмешиваться государству в экономику. Представим себе и эту картину. Будет создана такая ситуация, кто смел – тот и съел! Кто в первую очередь приобретёт собственность, станет богатым? Не те ли, кто приближен к власти, президенту, правительству, корыстолюбивым чиновникам? То же самое на местах. Не мы с вами, Виктор, в приоритете окажемся, а те, кто ближе к начальству, такие, как Петякин, действующие по принципу, ласковая тёлка двух маток сосёт, и сегодня уже пользующиеся всеми благами. Заводы закроют, колхозы разорят, они просто не выдержат конкуренции без субсидирования, выпихнут их с собственных же рынков! А зачем нам якобы собственные производители? – нас заморские страны всем обеспечат! Распадение колхозов на единоличные хозяйства приведёт ещё большей нехватке продовольствия – завалят нас иноземной и, скорее всего, некачественной продукцией! А раз так, то мы, как самостоятельная страна, вообще, можем прекратить существовать, просто станем чьим-то сырьевым придатком. Нравится вам это, нет?

Маша вся раскраснелась, запунцевала, словно роза, что очень красило её молодое личико. Саша с Виктором не сводили с неё глаз.

Как оказалось, опасения Маши не были напрасными. Знать бы Виктору, искренне доверявшему Ельцину, да и миллионам россиян тоже, хотя  бы малую толику того, что ожидает нас при этом правителе! Излишняя доверчивость Ельцина, возлагавшего слишком большие надежды на дружбу с американцами, вышла боком для россиян. США, на словах декларирующие демократические принципы в отношениях с другими странами, на деле всегда были нацелены на мировое господство и ослабление стран-конкурентов, в том числе и России. Нам предложили далеко не самый идеальный вариант перехода к рынку. Он использовался до этого во многих странах, чтобы разрушить их промышленность и свернуть социальные блага. Ваучерная приватизация, проводимая по указке и под давлением Международного валютного фонда, нашего кредитора, обернулась настоящей войной криминальных структур, занимающихся разделом всенародной собственности. Кто скажет, куда «уплыли» приватизационные чеки (ваучеры), призванные, по словам вице-премьера Чубайса, наделить народ собственностью и кардинально улучшить его положение? Люди в большинстве своём сдали их во множество созданных фирм с целью вложения их в дело и получения взамен дивидендов. Но все эти «фирмочки» внезапно куда-то испарились с бесплатно приобретёнными чеками – их попросту украли у людей! Государство с всесильным некогда юридически-правовым аппаратом, к этому времени разваливающимся, не защитило граждан, оно устранилось от этого непосильного для себя бремени.

Замыслы наших свирепых конкурентов обернулись сначала развалом Советского Союза, потом «прихватизацией» недр и высокотехнологичных предприятий, в том числе военно-промышленного комплекса, зарубежными фирмами и олигархами, разбогатевших на махинациях, разграблении казны, миллиардов, взятых в долг у Всемирного банка.

Волна рейдерских захватов прокатилась и по колхозам, обладавших собственностью в виде тракторов, автомобилей, производственных зданий, скота, посевов, семян, собственных лесов, а также акций леспромхозов, молокозаводов, ремонтно-технических предприятий. Закономерно спросить – где это богатство теперь? Не поэтому ли большинство населения после перехода к рынку оказалось в бездне нищеты, а ежегодная смертность составила около миллиона человек? Нельзя сказать, что не было альтернативы ельцинским реформам. Ещё в 1994 году известный политик предлагал «разделить всё, что принадлежит всем нам, поровну, на едока, на каждые здоровые руки, начиная с 18 лет и до гробовой доски».

Но во всём этом Романова со своими коллегами убедится позже, а сейчас они продолжали обсуждать то, что творилось на их глазах, пытаясь хоть краем глаза заглянуть в будущее.

– Ты, Маша, зря не доверяешь Ельцину! – с сожалением протянул Данилов.

– Виктор, он популист, – протянула Маша, – золотые горы сулит народу, но, повторюсь, как и Горбачёв, Рыжков, не разбирается в экономической науке. Кроме того, читала же нам Катя в брошюре, что он беспринципен, необязателен и нарушает свои обещания. Что можно ждать от такого политика, тем более, пьющего?! Ему вообще нельзя доверять руководить страной! Но ведь и выбора-то особого нет. Избирателям представили список из одних и тех же примелькавшихся лиц: Макашова, Ельцина, Рыжкова… Разве что одиозного генерала Макашова, которого заклевала пресса за высказывание о засилье сионистов в стране, выбрать президентом! Страна большая, а выбирать некого! – закончила Маша свой монолог сакраментальной фразой.

***

– Давайте подведем итоги работы практикантов, – редактор перелистал месячную подшивку газеты. – В целом они проявили себя вполне подготовленными журналистами. Много материалов по производственным и социальным вопросам подготовила Мария Николаевна. Работает она оперативно и плодотворно.

– За Машей ни одна собака не угонится! – ухмыльнулся Саша.

Да, Романова была из той категории людей, которых называют трудоголиками, рабочими лошадками, которых все эксплуатируют, пользуясь плодами их труда и зачастую ничего не давая взамен. Словно в подтверждение этой мысли, Кузьмин, вздохнув, глубокомысленно заявил:

– Думаю, она с успехом заменит уволенного Данилова в отделе.

Тут только Маша заметила его отсутствие. «Ушел, не простившись. Знать, не столь важна для него дружба со мной», – сделала вывод она, не сознавая, что Виктор мог быть просто растерян, унижен, уязвлён и не захотел показывать ей этого.

– А была необходимость увольнять Данилова? – спросила она. – Мы скоро уедем, и снова у вас не будет хватать материалов. Где вы возьмёте подготовленные кадры журналистов?

– Святое место пусто не бывает! Я дам заявку на вас, Мария Николаевна, и Александра Павловича, чтобы после окончания университета к нам направили, – в выцветших, невыразительных глазах Ивана Ильича блеснул лукавый огонёк. Машино сердце сладко дрогнуло и заныло – неужели это возможно?! Подумав, редактор беззлобно добавил, подразумевая уволенного сотрудника: – Язык за зубами надо держать!

– А это что, профессиональное качество журналиста – умение молчать? – Машина ирония не понравилась Кузьмину.

– Вопрос об увольнении Данилова не подлежит обсуждению, он не в нашей компетенции, – нахмурившись, сказал он.

– Но вы-то могли заступиться за своего сотрудника?! – Практикантка вопросительно уставилась на редактора. Но тот сделал вид, что не расслышал ее, а Маша подумала: оступись она – её тоже никто не защитит!

– Блестящи по своей логичности, колоритности, стилю репортажи Александра. Талантлив он и красив! Только кому он достанется из вас? – на круглощёком лице Ивана Ильича выразилось искреннее  восхищение. Он обвел взглядом растерявшихся девушек, потом обратился к Саше: – Сам-то никого не любишь?

Юноша сначала опешил от такой безапелляционности (разве он должен отчитываться перед кем бы то ни было в своих чувствах?), но быстро пришёл в себя и, сделав беззаботный вид, голосом, легким и беспечным, произнес:

– Нет, никого!

Маша чуть заметно усмехнулась и отвернулась: «Как же легковесны слова мужчин!» Татьяна побледнела, и, не зная, куда деть глаза, опустила голову. У Кати вид тоже был безрадостным, она, как всегда, что-то неприязненно буркнула себе под нос и повернулась спиной к Королёву.

– И все же интересно знать, какие девушки нравятся таким, как ты, парням? – допытывался редактор, не обращая внимания на напряжённую, мёртвую тишину, наступившую после признания всеобщего любимца. – От Саши, тонко чувствовавшего внутренние переживания девушек и, как ни странно, сопереживавшего жертвам своего любвеобильного характера, не ускользнула реакция каждой из его поклонниц и он, словно пытаясь сгладить жестокость сказанных в легкомыслии слов, ответил:

– Мне все равно, лишь бы человек был хороший.

Маша спускалась по тропинке, ведущей к мелкой и мутной речушке, когда  кто-то окликнул её.

– Вы, кажется, Мария Романова? – догнав журналистку, спросил усатый, с заячьей губой мужчина.

– Да, вы что-то хотели? – девушка, торопясь на работу, не убавляя шага, искоса взглянула на него.

– С вашим приездом наша «районка» стала гораздо интереснее! – польстил мужчина, подлаживаясь под её шаг. – Приятно читать ваши статьи, да и Александра Королёва – тоже.

– Вы так считаете? Спасибо! – пухлые девичьи губы тронула лёгкая улыбка.

– Знаете, Мария, нам, жителям улицы Молодежной, нужна ваша помощь.

– Да? – корреспондентка внимательно окинула его взглядом. – Будьте добры, представьтесь и расскажите суть дела.

– Я – Алексей Сидоров. Недалеко от нашей улицы, напротив детсада, возводят скотобойню. Нам это не нравится! – Мужчина сделал упор на последнем слове. – Сами знаете, чем это грозит:  вонь, крысы – разносчики заразных заболеваний.

– Вам надо обратиться в санэпидемстанцию, к экологам. Они не допустят…

– Обращались уже! – перебил тот Машу. – Говорят, санитарные нормы соблюдены, место для строительства скотобойни выбрано законно. Последнюю лужайку у детей отнимают, они там футбол гоняли. Теперь на этом месте скотобойня будет и крысиные полчища!

– Почему вы так уверены, что все будет так плохо? – Романова подняла на усатого собеседника удивлённые глаза. – Есть организации, которые обязаны следить за  порядком в скотобойне.

– Да, контролирующих органов развелось много, только вот порядка как не было, так и нет даже в самом селе! – раздражённо произнес Сидоров, обнажив при этом ряд желтых, прокуренных зубов под раздвоенной верхней губой. – Вот поглядите на эту мерзость! Куда ярче пример? – он кивнул на заваленный бытовым мусором овраг, мимо которого они проходили, спускаясь к мелководной, заиленной речушке с перекинутыми через него бревнами, служившими для людей мостиком.

Над оврагом, начинающимся сразу за огородами, висел зловонный воздух. Взгляд человека спотыкался об консервные банки, коробки из-под стирального порошка, проколотую авторезину, трупики падших поросят, кошек, над которыми роились мухи. Тут же исходила затхлой гнилью сваленная в кучу заросшая картошка. Видимо, вывоз мусора на ближайших улицах не организован. Контейнеры, по крайней мере, не были установлены, и сельчане, найдя выход, активно, без зазрения совести сбрасывали мусор в овраг. Весной талыми водами часть этих отбросов смоет в речку, ещё больше захламляя и заиливая её. Маша отвела глаза от холма нечистот. Каждый день, проходя мимо, она отмечала про себя, что напишет об этом, покритикует ответственных лиц за непринятие мер к коммунальщикам и неряшливым обывателям. Но, занятая  повседневными делами, забывала об этом. Видимо, придется увязать это со строительством скотобойни. Гарантии, что на ее территории обстановка будет лучше, нет, потому что там будут командовать такие же обыватели, на которых будет трудно найти управу. И она, ещё не огласив Сидорову своё согласие, про себя уже решила вновь взяться за скандальную тему.

***

Неторопливо поднявшись на крыльцо, Романова удивлённо воззрилась на откинутый крючок в дверях застеклённой веранды. «Хозяйке рано ещё возвращаться с гостей. Кто же вошёл в дом?» – недоумённо подумала она. Открыв дверь, нос к носу столкнулась с худенькой девочкой с косичками, которой можно было дать лет двенадцать, не более.

– Здравствуйте! – растерянно произнесла юная обладательница тонких косиц.

– В чем дело? – строго спросила съёмщица квартиры, вздрогнув от неожиданности и забыв ответить на приветствие. Но тут взгляд её упал на жилистую, изможденную женщину, со спутанными, всклокоченными прядями волос, сидящую на корточках, прислоняясь к стене. При виде Маши она поднялась.

– Мы к бабе Лизе, но её почему-то нет, – робко проговорила она.

– Она в город уехала, к дочери, –  машинально ответила квартирантка.

– Какая жалость! – разочарованно протянула незнакомка, откинув с лица нечесаные космы чёрных волос; голос её внезапно задрожал. – А мы хотели у неё укрыться от преследования.

– От какого преследования? – девушка сделала большие глаза.

– Милицейского! Сегодня меня ловили возле магазина, чтобы насильно отправить в сумасшедший дом.

– Куда? – У Маши, несмотря на душный, раскалённый воздух на веранде, при упоминании о сумасшедшем доме и от косматого, растрёпанного вида незнакомой тётки по спине пробежал холодок.

– Это долгая история. Пустите нас, пожалуйста, с дочкой в дом, – попросила мать подростка умоляющим голосом и, понимая, что своим видом произвела неблагоприятное впечатление на жиличку бабы Лизы, быстро добавила: – Я не сумасшедшая! Я вам всё расскажу!

– Конечно, – Романова торопливо достала ключ из сумочки, отперла дверь, сделала приглашающий жест. – Проходите!

– Спасибо. У нас здесь никого нет, кроме бабы Лизы, – переступив порог прихожей, оправдывалась опавшая с тела женщина. Квартиросъёмщица вспомнила, как хозяйка однажды упоминала о племяннице Лене Клочковой, работавшей учительницей, и, успокаиваясь, поторопилась получить подтверждение тому:

– Вы родственница моей хозяйке? Вас Еленой зовут? – получив утвердительный ответ, корреспондентка провела неожиданных гостей в зал. Усадив их на диван, включила телевизор. – Я сейчас разогрею щи, пообедаем с вами.

– Не надо ничего! – мать девочки с усталым равнодушием махнула рукой.

– Вам желательно подкрепиться, Елена… – Маша сделала паузу, как бы ожидая подсказки.

– Ивановна, – с готовностью проронила та. Девушка покопалась в своей сумочке, нашла расчёску, протянула её женщине:

– Приведите в порядок свою причёску, – проговорила она, жестом пригласив родственницу хозяйки пройти за ней в прихожую, к зеркалу.

– Ты, Алена, посиди пока здесь, посмотри телепередачу, – велела мать дочери. Встав перед зеркалом, женщина принялась тщательно расчёсывать свои волосы, свалявшиеся и растрепавшиеся при стычке с милиционерами. «Слава богу, удалось на этот раз отбиться от них, – мелькнуло у неё в голове. – Много народу было вокруг. Видать, побоялись огласки, осторожничали, не проявили особой жестокости. Но в другой раз могут и не пощадить. Затолкают в машину и увезут!» – учительница вздрогнула при этой мысли и, чтобы не думать больше об этом, положила расчёску на призеркальный столик, прошла на кухню.

Маша тем временем достала из холодильника суточные щи и приготовленный с вечера капустный салат, чиркнув спичкой, включила газ. Поставив на плитку кастрюлю, она с сочувствием посмотрела на гостью.

– Присядьте за стол, Елена Ивановна, и расскажите, что же случилось, если это не секрет. Вы не похожи на больного человека, работаете, как мне известно, в школе. Почему же вас хотят отправить в психиатрическую клинику?

– Это случилось в прошлом году, – с готовностью начала свой рассказ Клочкова, нервно тиская огрубевшие, морщинистые руки. «Похожи на руки доярки, а не педагога», – мелькнуло у Маши при взгляде на них. – Я пришла из школы, зашла домой и что же вижу? На койке мой муж «кувыркается» вместе с соседкой Тамарой Телегиной. Оба в стельку пьяные. Я от изумления слова не могу вымолвить. Стою в дверях и молчу. Потом пришла в себя и говорю: «Может, мне уйти?» А Тамара, как ни в чём ни бывало, бросила с издевкой: «Чего уж там, оставайся!» Встала, встряхнулась, застегнула пуговицы халата и ушла, прихватив с собой стоявшую в коридоре полуторалитровую бутылку с маслом. Смотрю в окно, проплывает мимо дородная фигура с полторашкой в руке, хочу выбежать, крикнуть: «Оставь бутылку!», а ноги будто прилипли к полу. Да не масло мне в тот момент жалко стало, а жизнь свою разбитую, – голос её сорвался, задрожал. – Дальше – больше: напоит соседка моего супруга и настраивает против меня. Пошли скандалы. Однажды возвращаюсь с работы, снова Томка выбегает от нас. Каюсь, обозвала её потаскушкой; говорю, спишь с моим мужем, так хоть против меня не настраивай. Она, ни слова не говоря, схватила меня за волосы и трах, трах головой об забор! У меня потемнело в глазах, я закричала. Вышел супруг, стоит на крыльце и наблюдает, как его любовница избивает меня. Баба она здоровая, откормленная на райповских харчах. Врачи признали у меня сотрясение мозга. Я обратилась в милицию. А у неё там все на мази, и меня же за оскорбление личности Телегиной посадили на трое суток.

– Что вы говорите?! – Романова поразилась так, что, разливая суп по тарелкам, чуть было не ошпарилась нечаянно. – А вы сослались на диагноз врачей?

– А как же! Я представила в милиции справку о сотрясении мозга.

– Давайте пообедаем, потом доскажете. Алена, – обратилась Мария Николаевна к девочке, заглянув в зал, – идем, покушаешь!

Та, выключив телевизор, прошла на кухню, робко уселась на табуретку.

После еды корреспондентка позвонила в редакцию и, отпросившись с работы, снова усадила подростка за телевизор, сама принялась за мытье посуды.

– Вас избили, Елена Ивановна, и вас же наказали! Почему же сотрудники милиции встали на сторону хулиганки? – искренне недоумевая, спросила она оставшуюся сидеть за столом гостью.

– Потому что та их хорошо обслуживает!.. – сделав упор на последнем слове, женщина выдержала многозначительную паузу. Девушка подняла на неё непонимающий взгляд. – Да, да, обслуживает, в прямом и переносном смысле этого слова! – с ненавистью повторила женщина – Она заведует складами в райпо, у неё в руках весь дефицит. Вот милиция и «кормится» у неё. Кроме того, она бабенка видная и темпераментная, её хватает не только на моего мужика. На природу выезжает вместе с милицейскими чинами…

– Невероятно! – Маша недоверчиво покачала головой. Домыв посуду, она уселась напротив Елены Ивановны. – Что же дальше было?

– После моего ареста конфликт с соседкой разгорелся еще больше, – тяжело вздохнув, продолжала учительница. – Просыпаюсь однажды ночью – это было уже после развода с мужем – оттого, что коровы мои в сарае мычат, да так оглушительно, утробно и тревожно, как будто их режут. Выхожу на крыльцо, смотрю – в калитке мелькнула тень убегающей Телегиной. Не к добру, думаю. Быстрей забегаю в сарай, включаю свет, и что же вижу? Шкуры у моих буренушек по бокам и на шеях порезаны, и кровь алыми струйками стекает с них. Пришлось их зарезать. С тех пор я не держу скотину. Но прежде я обратилась к ветеринару. Он составил акт, где указал на покушение на мою живность. Но виновница вновь вывернулась, собаки, мол, покусали коров, – в карих глазах женщины вновь метнулся злобный огонь. – А потом за правдой и справедливостью я в суд обратилась. Я подала заявление о нанесении вреда коровам, а мне – ущерба 15 мая, а Тамара на следующий день – встречной иск о клевете на неё и оскорблении её личности.

– И что? Неужели опять вас наказали? – вид журналистки выражал крайнюю озадаченность.

– Да! Собирается суд и разбирает не мое заявление, поданное раньше, а кляузу Телегиной. И что вы думаете, судья выносит приговор: осудить меня и отчислять из моей зарплаты в течение 6 месяцев по 20 процентов в доход государству.

– Не может быть! – не веря своим ушам, проговорила девушка. – Надеюсь, вы опротестовали это решение?

– Конечно! Более того, я написала заявление, в котором указала, что не доверяю районному суду, и попросила передать моё дело в область, но никто и не подумал сделать это. Тамара на суде обозвала меня сумасшедшей и сказала, что мне надо лечиться. Судья ухватилась за мнение склочницы и на следующем заседании, которое проводили без меня, вынесла решение о моем направлении в психушку.

– Чем они мотивировали это? – Маша удивлённо приподняла брови.

– Якобы за неадекватное поведение: за то, что громко возмущалась в суде, не соглашалась с тем, что из меня преступницу и хулиганку делают! А что мне нежничать с ними?! Да и как можно оставаться спокойной и невозмутимой, когда кривда кругом, когда со мной творят такую несправедливость?! – учительница, волнуясь, с яростью, до онемения в пальцах, скомкала носовой платок. Девушка развела руками, она диву давалась, как такое возможно?! Сердце наполнилось жалостью к незаслуженно обиженной и униженной женщине. Поднявшись, подошла к Елене Ивановне и в знак того, что она целиком на её стороне, порывисто обняла ту за плечи.

– Держитесь! Я понимаю, их, конечно, больше бы устроила ваша покорность. Итак, вас насильно направляют на лечение…

– Нет, на экспертизу. Слушайте дальше. – Окрыленная искренней поддержкой и неподдельным интересом собеседницы, Елена Ивановна рассказывала свою историю с воодушевлением, опавшие щёки на смуглом, покрытом ранними морщинами лице пылали яркими маками. – Я взяла справку у районного психиатра о том, что не состою на учете у неё в кабинете, и душевнобольной не являюсь. Потом амбулаторно обследовалась в областной психической больнице, где также не нашли у меня никаких отклонений. И что вы думаете, этих заключений оказалось недостаточно для нашего суда.

– Вот как! Почему? – потрясённая рассказом учительницы, Маша снова уселась напротив.

– В суде потребовали, чтобы я обследовалась стационарно. Может, для того, чтобы меня за это время могли накачать какими-нибудь гадостями, и я, действительно, стала недееспособной? Кто потом мою дочь будет на ноги ставить? – голос рассказчицы снова предательски задрожал, глаза засверкали от подступивших слёз.

– Все это и впрямь очень подозрительно! – Маша задумалась на минуту. – Но вы же так не оставили это дело?

– Нет, конечно, Я решила бороться до конца! Я сама почтой отправила свой протест в областной суд.

– И каково же его решение?

– Признал правильным приговор районного суда, – женщина всхлипнула, утёрла платочком влагу на глазах.

– Ничего не понимаю! – журналистка с досадой махнула рукой. – Может,  представили дело иначе, чем оно есть на самом деле? А если написать протест прокуратуру? Под его носом такое творится!  Почему никто не вмешается?

– Давайте сначала позвоним туда, – предложила Елена Ивановна.

Романова перелистала абонементный справочник, набрала номер прокурора. Его на месте не оказалось. Тогда она позвонила следователю этого учреждения.

– Слушаю вас, – подняв трубку и представившись Маше, сказал тот.

– Василий Михайлович, вам в прокуратуре знакомо дело Елены Ивановны Клочковой? – Получив утвердительный ответ, она переспросила удивленно: – Знакомо? Я думала, может, вы не в курсе. А скажите, пожалуйста, почему бедную женщину преследуют как матерого преступника?

– Кто преследует? – равнодушно процедил голос в трубке.

– Милиционеры!

– Они выполняли решение суда, – голос сотрудника был невозмутимо спокойным. Романова была готова к такому ответу и тут же возмущённо отчеканила:

– Но ведь это решение, мягко говоря, несправедливое и незаконное. Прокуратура, стоящая на страже закона,  обязана была разобраться и опротестовать его.

– А вы кто такая, чтобы делать такие выводы и давать нам указания? –  встрепенувшись, произнёс тот с холодной неприязнью.

– Я – корреспондент, – назвав свою фамилию, сказала Маша. – Провожу собственное расследование.

– Мы не можем сделать это, потому что областной суд утвердил решение районного судьи, – ответ был уже более вежливым.

– Ой, ой, какие мы беспомощные! – с сарказмом проговорила она. – Но что-то вы можете сделать, чтобы защитить честь и достоинство учительницы? – Наступила долгая пауза. Не дождавшись ответа, Маша добавила: – Сейчас дочь Елены Ивановны занесет вам заявление с просьбой о помощи.

– Хорошо! Пусть принесёт… – наконец неохотно отреагировала трубка.

– Бесполезно все это, – интуитивно чувствуя тщетность прилагаемых усилий, промолвила девушка. – Сотрудник этого грозного заведения находит правомерными действия милиционеров. И все же, на всякий случай, напишем заявление. Нам надо протянуть время, чтобы найти какой-нибудь выход из этой ситуации.

– Алена, дочка, сходи в прокуратуру, – попросила мать, набросав на поданном Машей листке текст, – отнеси эту бумагу. Только обратно сюда не возвращайся, иди домой, а то и Марии Николаевне неприятности доставим.

– О чём вы говорите?! – рассердилась Маша. – Алёна, обязательно приходи ночевать к нам: надеюсь, милиционеры не сунутся сюда, я все-таки журналист!

***

–  Есть ещё один вариант, – сказала Маша, когда за Алёной закрылась дверь, и они с Еленой Ивановной уселись на креслах за журнальным столиком, – написать статью в газету обо всем, что произошло с вами.

– Я и просить вас об этом не смею, – тихо проговорила Клочкова. – Это, наверно, небезопасно для вас?

– Профессия журналиста стоит на втором месте после шахтерской по подверженности рискам и опасностям, – согласилась девушка, – но я сама выбрала её, мне не на кого пенять! Да и не в том дело, что осмелюсь я или нет написать такую статью! Из-за неё могут потянуть в суд за «клевету» не только меня, но и саму газету, и редактор не пойдет на её публикацию.

– Но тут нет никакой клеветы! Всё, что я вам рассказала, правда!

– Я верю вам! Но где гарантия, что недобросовестные служители закона снова не вывернутся и не найдут лазейку, не извратят, не представят в другом свете сложившуюся ситуацию, подведя её под существующий кодекс? Они уже обернули закон против вас, невиновного человека!

– Да, но я до Страсбургского суда дойду, если будет необходимость, но своего добьюсь, восстановлю справедливость! – заверила уязвлённая до глубины души  учительница.

– Правильно, размахнулись бейте! Но прежде надо использовать все возможности на месте. Жаль, что с публикацией в газете ничего не получится!

– Откуда такая уверенность? – осведомилась Елена Ивановна. Теперь уже она готова была схватиться за любую соломинку, лишь бы не оказаться в этом злополучном сумасшедшем доме. – Может, стоит всё же поговорить с редактором?

– Значит, есть основания, если об этом говорю, – заметила Маша, с горечью вспомнив о своих переживаниях по поводу неопубликованных в печати статьях и рассказе «Смерть интернационалиста».

Рассказ она написала после командировки в отдаленное село района, находясь под впечатлением происшедших здесь событий. Когда журналисты добрались до места, навстречу редакционному «Уазику» попалась похоронная процессия, которая сопровождала тело воина-интернационалиста: так называли тех, кто участвовал на стороне правительства Афганистана в необъявленной войне с моджахедами. На ферме, куда вечно недовольный и брюзжащий Козлов подъехал с корреспондентами уже в конце рабочего дня, Романовой представили Евгения Митрофанова, угрюмого, неразговорчивого скотника, числившегося в передовиках. Девушка пыталась наводящими вопросами расшевелить и разговорить его, чтобы хоть что-то написать о нём, но тот только хмурился и отвечал односложно и скупо.

– Вы явно чем-то огорчены и озабочены, Евгений Иванович, у вас, видимо, неприятности? – деликатно спросила его Маша, собираясь завершить неудавшуюся беседу с ним.

– У меня не неприятности, у меня – горе, друга порешили, – вдруг с надрывом произнес Митрофанов. В тёмных расширенных глазах его блеснули слезы. – Я только что с похорон пришел. Ни за что не могу взяться, руки опускаются.

– Искренне сочувствую вам, – побледнев, произнесла Романова.

– Спасибо, – глотая скупые мужские слезы, колхозник добавил: – милиционеры отбили ему все внутренности! Он слёг и уже после этого не поправился!

– Милиционеры? – отшатнулась практикантка и недоверчиво покачала головой, не веря его словам.

– Да, они! – подтвердил скотник жёстким, непримиримым тоном. – Вот вы – журналист, не надо обо мне писать, напишите, как погиб Николай Кочетков. С Афганистана вернулся живым, с орденом Красной звезды, который получил за мужество и героизм. Ему не суждено было умереть от рук моджахедов, его погубили свои… подонки! – Евгений Иванович заскрипел зубами от бессильной ярости.

– Расскажите, обязательно напишу! – воскликнула потрясённая Маша, которую снова и снова, словно морской волной, накрывало ощущение непоправимости случившейся трагедии, сострадание и жалость к ушедшему из жизни смельчаку-афганцу и убитому горем его другу.

Дело обстояло так. На традиционной маевке в честь окончания посевной Николай Кочетков подрался с Иваном Трошиным, который исподтишка пытался стянуть  у него бутылку. Их разняли. Но Николай, разгоряченный выпивкой и дракой, выкрикнул: «Я тебя убью!» Эти слова никто бы и не вспомнил, если бы не случилась беда – пьяного Трошина сбила машина. И хотя у Кочеткова не было техники, некий доброжелатель, вспомнив о его угрозе на маевке, донес об этом в районный отдел внутренних дел. Сотрудники милиции нашли подозреваемого в правлении колхоза, где Николай только что получил зарплату в бухгалтерии и, выйдя оттуда, умиротворенно похлопывал себя по нагрудному карману рубашки, куда он положил денежные купюры.

– Ага, попался! – накинулись на него трое представителей закона, пытаясь скрутить ему руки. Бывший «афганец» ловко увернулся, но и не подумал бежать.

– В чем дело? – удивленно и строго спросил он, жестом отстраняя руки милиционера, пытавшего снова схватить его.

– Ты пришиб Трошина! – убежденно заявил Владислав Куликов, заносчивый молоденький милиционер с лейтенантскими лычками.

– Я? С чего вы взяли? – позабыв об осторожности, работник животноводства стоял как громом поражённый. Сотрудники правопорядка, воспользовавшись заминкой, вызванной недоумением, снова яростно набросились на него. Щелкнули наручники. Евгений Иванович, который вышел из бухгалтерии следом за Кочетковым и слышавший слова обвинения, возмутился:

– Как он мог пролить чью-то кровь, если в день смерти Трошина работал вместе со мной на ферме? Мы целый день, определяя привесы, взвешивали телят.

– Пошел вон отсюда! – прикрикнул на Митрофанова лейтенант Куликов. Свидетели ему не были нужны, но, видя, что тот не собирается отходить от них, велел посадить Кочеткова в машину и ехать в сторону лесопосадки. Евгений Иванович пошёл сообщить о беде его жене. Впоследствии он мучился угрызениями совести, сожалея о том, что не собрал мужиков и не отбил друга от беспощадных, свирепых убийц, называвших себя стражами порядка, надевших на себя маски защитников правосудия, но было уже поздно! Сколько их перевёртышей-оборотней затесалось в последнее время в органы милиции! Шестилетний же сынишка Николая, который крутился тут же возле правления колхоза, побежал вслед за машиной, увозившей отца, кратчайшим путем. Ещё издали Вовка заметил, что отец стоит возле березы, руки его закреплены наручниками за толстый и корявый верхний сук. Мальчуган, спрятавшись за деревом, наблюдал, как два обладателя тяжёлых, коренастых фигур по очереди подходили к отцу и безжалостно охаживали его по чём попало увесистыми, сучковатыми дубинами. Кочетков при этом не имел возможности ни увернуться, ни согнуться и разогнуться. Он только вздрагивал при каждом бесчеловечном ударе и глухо стонал, цедя сквозь выбитые и окровавленные зубы: «За что, гады?» Его била крупная дрожь.

– Ах ты, сука! Он ещё обзывается, вместо того, чтобы сознаться в смертоубийстве! – свирепели дюжие законники, лица которых напоминали ребёнку бульдожьи морды в момент яростного лая.

– Не убивал я! Сами вы – душегубы! – упрямо мотнул головой зверски избитый мужчина.

– Ах, вон оно как! А кто грозился сделать это? – брызгая слюной, молодой, смазливый лейтенант с маленьким ртом и мелкими сусличьими зубами наскакивал на нещадно исполосованную жертву.

– Я сгоряча это сказал, но не собирался губить человека! Его случайно могли сбить или проехать по нему, он вечно валялся, где попало, пьяный, – устало проговорил оклеветанный колхозник. Он понял, ему не оставляют никаких шансов оправдаться. Словно и не слышали эти блюстители закона о таком понятии, как презумпция невиновности, выбивая признания от ни в чём не повинного человека. Так хотелось им быстрее отличиться и выслужиться!

Обозленный неудачным допросом, Владислав Куликов схватил пустую бутылку из-под водки, которую они выпили только что здесь, на поляне, и со всей силой стукнул об дерево. Она раскололась на две части, обнажив рваные края. Разбитую поллитровку он поднес к лицу подозреваемого.

– Ты – интернационалист! Или ты признаёшься в убийстве, или я вышибу тебе дух, размозжу этой бутылкой твою поганую харю! – бессильная злоба перекосила его лицо, маленькие сверлящие глаза налились кровью из-за того, что их дьявольский замысел не удался. Видно, этот упрямый и злосчастный колхозник и впрямь не виноват, а они зря потратили на него время и силы. Остаётся запугать его так, чтобы он взял на себя вину! Но, похоже, это тоже не удастся! – с остервенением подумал он.

Кочетков плюнул исходившему истерикой лейтенанту в лицо.

– Ну, давай, трус! – он  выпрямился, гордо вскинул красивую, с русыми волосами голову. – Ты ведь не можешь один на один! Трое на одного, да ещё прикованного наручниками. Вы не лучше моджахедов, вы – палачи!

«Сторонник порядка», накапливая ожесточение, не спеша вынул белоснежный платочек из нагрудного кармана, вытер им лицо и медленно-медленно поднял разбитую, с заострёнными краями бутылку.

– А-а-а! – заорал вдруг он, и рука его, занесённая над лицом Николая, резко опустилась, не задев жертву. Это Вовка, плача и истошно крича, рванулся из своего укрытия и, подбежав к мучителю отца, вцепился зубами в его бедро. – Уберите пацана! – прорычал тот, швырнув его ногой навзничь на землю. Мальчика оттащили подальше. Он  рыдал взахлеб, размазывая по личику обильные слезы.

– Отпустите папку! Он у меня герой! У него и орден есть. Он афганских детей вынес  из горящего дома.

– Герой, говоришь, – куражился Куликов. – А мы вот сейчас собьем с него спесь! Выпустим ему кишки! Узнаем, что за герой он!

– Товарищ лейтенант, остыньте! – протрезвев при виде плачущего ребенка, милиционер, который был старше остальных, схватил вновь занесенную руку своего начальника. – Давайте уедем, не дай Бог народ соберется…

Истязатели затолкали Кочеткова в машину и увезли в райцентр. Продержав неделю в кутузке, его выпустили, даже не извинившись перед ним. С тех пор Николай стал чахнуть на глазах, и вот его не стало.

Вовка стоял возле гроба отца серьёзный и повзрослевший.

– Папка, родненький, не покидай нас! – шептали сухие бледные губы ребёнка. Но отец молчал и мальчуган понимал, что затих он навсегда. Он непримиримо сжал кулачки: – Папа, ты не беспокойся, я их запомнил. Вырасту, отомщу за тебя!

Вечером, после командировки, Романова, словно в угаре, вся трепеща от волнения, набросала рассказ, а утром зашла с ним к редактору и с жаром молодого сердца рассказала ему о случившемся. Выслушав её, тот тяжело вздохнул:

– Да, неприятная история!

– Я написала об этом… – заикнулась было Романова. Иван Ильич, весь напрягся, проговорил настороженно:

– Сразу предупреждаю вас, направляйте свой опус в областную оппозиционную газету!

– Но сельчане не выписывают её. Я хочу, чтобы они знали правду о сотрудниках нашей милиции! – ещё больше загорячилась Маша.

– Вы что же, хотите сказать, что у нас в милиции все такие?

– Я этого не утверждаю! Наверняка, там немало честных и порядочных сотрудников. В переломные моменты наверх всегда выступает лишь грязная пена.

– Вот-вот, а вы на всех хотите бросить тень!

– У меня и в мыслях этого не было. Наоборот, я хочу, чтобы она очистилась от недостойных людей в своих рядах. От этого всё только выиграют. И авторитет милиции при этом только возрастёт в глазах людей!

– Они и без нашей критики избавятся от неугодных! – коротко бросил тот.

– Я понимаю, нельзя об этом открыто говорить в «районке», я предлагаю рассказ, – используя обходной путь, не сдавалась настырная девушка. – Хоть рассказ и вымышленный жанр, убийцы-милиционеры узнают себя. Пусть не тешат себя надеждой, что все сокрыто от людских глаз. Возмездие непременно наступит!

– Писать об узнаваемых лицах – это все равно, что подложить бомбу под газету, да и автору может не поздоровиться! Возьмут и плеснут кислотой в лицо! Ищи потом виноватого! – глубокомысленно заявил глава районной прессы, но в голосе его слышались искренние тревога и беспокойство за рисковую практикантку, всюду совавшую свой нос. Иван Ильич взглянул на неё озабоченными, мудрыми и грустными глазами. Как ни странно, он был по-своему прав. Маша поёжилась от его слов и в душе с благодарностью оценила его заботу о ней, но, упрямясь, настаивала на своём, не желая признавать своё поражение.

– А что сделается с газетой, только более популярной станет среди читателей, тираж увеличится! – убеждала она редактора. – А за меня не беспокойтесь, я скоро уеду отсюда! – Но разве он признается, что, отчасти, согласен с ней в этом? Кузьмин молчал, барабаня пальцами по столу. Девушка осуждающе усмехнулась. Очень выразительная усмешка! Она говорила больше слов и означала: «Крепко же вы держитесь за руководящее кресло, чтобы не лишиться его!». Молодости присущ юношеский максимализм, и судила Маша, исходя с высоты этих позиций.

***

– Обращаться с подобной статьёй в нашу газету даже пытаться не стоит, – вспомнив свой жаркий спор с редактором, размышляла вслух Маша, – а в оппозиционную – только время терять! Пока дойдет письмо, проверят факты, опубликуют его… Могут и не сделать этого. Там ведь тоже не каждую корреспонденцию печатают. А меры надо немедленно принимать. Иначе могут упечь вас в психушку! Что же делать? А вы в райком партии не обращались, Елена Ивановна?

– Была я у первого секретаря. Он выслушал меня и сказал коротко, как отрубил: «Я не думаю, что судья не знает, что делает!». И у прокурора искала защиты. Когда я зашла к нему, он, углубившись в бумаги, что-то писал. На стульях лежали поношенная спецовка, картуз и топор, завёрнутые в целлофан.

– Вы не на субботник в лес собрались, Сергей Иванович? – пошутила я и, оказалось, неудачно.

– Нет, это вещественные доказательства против преступника. Этим топором убит человек, –  ответил он, бросив на меня колючий взгляд. Я оробела.

– Сергей Иванович, вы, наверно, слышали про наш конфликт с Телегиной? – извинившись, приступила я к главному для меня.

– Мне не до мелких бытовых споров: занят по горло уголовными делами. – Прокурор отложил ручку, вынул из пачки сигарету, чиркнул спичкой, прикурил. – Попытайтесь сами найти общий язык с судьей, – сказав это, он вновь уткнулся в свои бумаги. Мне даже неловко стало, что отвлекаю бесконечно занятого служителя Фемиды от его дел своей незначительной просьбой! Пришлось ретироваться несолоно хлебавши.

– Одним словом, дал знать, что пустяками не занимается и ваша судьба его не интересует! И всё же, надо было оставить у него заявление. Он обязан был на него отреагировать! – выслушав её, запоздало подсказала Мария.

– А я не догадалась сделать это! – с горечью проговорила Елена Ивановна. – Я думаю, он всё равно не захотел бы портить отношения с судьёй?

Девушка в ответ лишь кисло усмехнулась.

– У меня идея! – оживилась вдруг Клочкова. – Здесь надеяться мне не на кого. Давайте дадим телеграмму Ельцину, главе Верховного Совета, как будто от моей дочери. Мол, мама здорова, работает, а её пытаются отправить в сумасшедший дом. Умоляю, помогите!

– До Бога высоко, до царя далеко! – скептически произнесла Маша. Да и нехорошо как-то идти на обман!

– Да какой тут обман? Неужели думаете, дочь не согласится, чтобы от её имени дали подобную телеграмму? Она будет только рада, если сумеете отстоять меня! – Елена Ивановна подняла вновь повлажневший взгляд на Романову. Невыплаканные слёзы то и дело набегали ей на глаза.

Маша задумалась, покусывая вишневые пухлые губы, потом согласилась:

– Хорошо, давайте попробуем. Значит, дочь не будет возражать против подобной авантюры?

– Уверяю, нет! Мы с ней все средства решили перепробовать!

На почту собрались, когда стемнело. Ночь выдалась на редкость беззвездной и мрачной.

– Вот видите, природа и та на вашей стороне, даже луна не может пробиться сквозь тяжёлые, угрюмые тучи. – Романова пыталась подбодрить учительницу, которая к этому времени впала в депрессию.

– Когда все это кончится?! – вздохнув, безнадёжно произнесла она.

– Все будет хорошо, вот увидите! – пообещала девушка. Та промолчала.

Шли какими-то закоулками, избегая проезжих дорог. А вот и двухэтажное здание почты и узла связи.

– Я подожду на улице, – прошептала Клочкова, – боюсь, что связистка, предупреждённая работниками милиции, увидев меня, позвонит им.

– Ну, это уж слишком, Елена Ивановна! – сказала сотрудница редакции, но настаивать, чтобы та вошла с ней, не стала и, открыв дверь, вошла в помещение.

– Я бы хотела послать телеграмму, – подойдя к нужному окошку, попросила она молоденькую и симпатичную телеграфистку.

– Пожалуйста, заполняйте, – та протянула ей бланк. Романова быстро накидала на нём текст.

Прочитав содержимое, девушка удивленно вскинула глаза на клиентку.

– Москва. Кремль. Ельцину, – вслух повторила она. – Я не знаю, можно ли давать такие телеграммы от нас.

– Почему нельзя? – занервничала посетительница.

– Я позвоню, спрошу старшую, – сказав это, связистка скрылась за перегородкой. Маша была готова поверить подозрениям Елены Ивановны о звонке в милицию. «Наплевать!» – решила она, но сердце неприятно заныло, как оказалось, ей всё-таки не хотелось лишних скандалов на свою голову.

Юное создание вернулась к окошечку.

– Все в порядке. Можно отсылать телеграмму. С вас 50 рублей.

– Пожалуйста, возьмите, – облегченно вздохнув, журналистка протянула купюру. Забрав квитанцию, вышла на улицу. С противоположной стены отделилась согбенная фигура учительницы.

– Почему так долго, Мария Николаевна? – озираясь по сторонам, спросила она. Та объяснила ей причину.

– А вдруг она вызвала работников милиции, и они уже едут сюда! Пойдем отсюда скорее, – засуетилась Клочкова.

– Успокойтесь, связистка же не знает, что вы со мной. Какой резон ей звонить в отдел милиции? – в голосе Маши засквозила невольная ирония.

– Я теперь всего стала бояться, – шёпотом оправдывалась женщина, семеня ногами. – Опять пойдем закоулками, там, по крайней мере, не ездят машины.

– Ночуем у нас? – уточнила девушка.

– Нет, я пойду домой – Алена одна. Вдруг ночью придут милиционеры, будут стучать, напугают её. Давайте вы, Мария Николаевна, у нас переночуете.

– Нет, я к себе, – отказалась та. – С утра рано на работу вставать.

– Вот и вам проблемы создаю, – виновато промолвила Елена Ивановна, хватаясь в темноте за чей-то штакетник. За забором, услышав говор и шаги чужих людей, залаяла собака.

– Какие проблемы, все нормально! – бодрилась Романова.

Выйдя из переулка на дорогу, они заметили, что слева и справа навстречу друг другу, мигая, едут машины. Маше показалось, что при виде людей автомобили убыстрили свой ход, угрожающе ярко засветились фары.

– Ой, это, наверно, милицейский патруль! – вскрикнула Клочкова, увлекая корреспондентку обратно в переулок. Автомобили, помигав фарами, разъехались, и остаток пути ночные странницы преодолели спокойно.

– Идем ночевать к нам, – вновь предложила учительница своей спутнице, когда дошли до её дома. – Вы ведь не местная, как же доберетесь в такую темень?

– Дойду как-нибудь, не волнуйтесь! – Машу начала тяготить её опека.

– Калитку не буду открывать, иначе её скрип услышат милиционеры, что прячутся у Телегиной, – прошептала та. – Перелезу к себе во двор через штакетник.

– Хорошо, я подожду, пока вы зайдете, – Романова тоже невольно перешла на шепот. «Так можно и в манию преследования впасть», – иронизируя по поводу своего, навязанного темнотой и страхом, состояния, подумала она.

Клочкова осторожно перелезла через изгородь, поблагодарила её, скрылась за деревьями сада. Маша подождала немного и, продираясь через бурьян, поднялась на дорогу. Не успела она пройти несколько шагов, как ее догнала легковушка.

– Девушка, тебя подвести? – машина замедлила свой ход, водитель высунулся из раскрытого окна. Сердце ночной путницы сильно забилось.

– Нет, спасибо, мне близко! – отказалась она, стараясь не показывать испуга.

– А можно узнать, куда ходила такая хрупкая, но бесстрашная девушка глубокой ночью? – подал голос из глубины салона пассажир.

– Нельзя! – резко ответила Маша, чтобы унять нервную дрожь, охватившую ее. Надо было оторваться от назойливых и далеко не безопасных в ночную пору незнакомых попутчиков. Она сделала вид, что оступилась и скатилась с дороги в отвесный кювет. Споткнувшись об какую-то железку, охнула от боли и побежала к выступившим из темноты воротам частного дома. Вслед ей раздался смех мужчин, но преследовать ее они не стали. Мария решила больше не рисковать и не выходить на трассу, а пробираться к себе на квартиру вдоль заборов незнакомых домов. В одном месте к ней привязалась вздорная, сварливая собачонка, угрожая вцепиться в ногу, и она, ласково и терпеливо отговаривая её, еле отвязалась от этой злой моськи. Изрядно проплутав по неизвестным улицам, измученная вконец девушка, наконец, добралась до своего жилья. Забравшись в постель, она долго не могла уснуть, перебирая в памяти впечатления дня и незабываемую, полную опасностей для юной особы, ночную прогулку. Маша задремала, когда начало светлеть небо и во дворе истошно загорланили петухи.

***

На практику, вернее, на работу Романова проспала.

– А вот и я! – запыхавшись, проговорила она, переступив порог их общего  с Сашей и Катей кабинета. – Не потеряли меня?

– Потеряли! – с чувством произнёс Саша, задержав на ней влажно заблестевшие глаза. – Где ты была? Пришло уведомление, что твоя телеграмма вручена сотруднику аппарата Ельцина!

– Ты что в Кремль телеграфировала? О чём? – изумленно уставилась на неё  чернобровая Катя, бросив красить тушью ресницы.

– Это что, допрос с пристрастием? Саша, отдай мне извещение! – Тот, сосредоточённо глядя на неё карими глазами, протянул листок.

– Ой, влипнешь ты, Маша, в какую-нибудь историю! – В голосе парня сквозила неподдельная тревога.

– А тебе не все равно? – уточнила она, проходя к своему столу. Но его непросто было сбить с толку.

– А ты бы хотела, чтобы так и было? – вопросом на вопрос ответил он, смерив её коротким, но далеко не равнодушным взглядом.

– Нет, – присмирела она, а про себя  подумала, что вчера можно было не подвергать себя риску, а пригласить Сашу сопровождать их. Но почему-то это ей и в голову не пришло. Уж в ком, в ком, а в нём она меньше всего уверена. И о своих ночных злоключениях она тоже не собирается ему рассказывать. Он вряд ли поймет её, только посмеётся и подумает, что она идиотка.

– В оппозиционной газете опубликован твой рассказ «Смерть интернационалиста», а по радио прозвучала статья про какую-то скотобойню. Ты становишься популярной! – своими сообщениями Королёв вновь привлек к себе её внимание.

– Да?! – обрадовалась она. Оказывается, Саша пристально наблюдает за её успехами. Это было приятно самолюбию девушки. – А где газета?

– Она у меня в гостинице. Завтра принесу. – Саша, перебирая на своем столе бумаги, наткнулся на письмо, которое протянул Маше. – Редактор принес, тебе адресовано, от главного санитарного врача областной санэпидемстанции. Но я не открывал его, оно было распечатано.

– Ладно! Давай его сюда!

Развернув бумагу, Романова торопливо пробежала глазами по строчкам: «Тревога жителей улицы Молодежная обоснована. При выборе места под скотобойню допущены нарушения. Районному санитарному врачу и исполкому райсовета указано об этом». Далее стояла подпись.

– Саша, да ты просто клад приятных новостей! – Маша подошла к сидящему за столом парню, чмокнула его в гладкую бархатную щеку. Тот порывисто вскочил со стула и, прижав её к себе, пылко поцеловал в губы. Заметив жадно наблюдавшие глаза Юрочкиной, разрумянившаяся девушка высвободилась из его объятий.

– Молодежь, идите получать гонорар, – заглянув в кабинет, позвала бухгалтер Нина Егоровна. Катя бросила косметичку в сумочку и, задрав носик, устремилась к двери. Но Маша с Сашей не торопились идти за деньгами. Всё-таки их страстно тянуло друг к другу, и они были рады каждой выпавшей в уединении минуте.

– Задавят они тебя, Маша, неужели ты не боишься? – юноша, догадываясь об активной параллельной жизни одногруппницы, неизвестной, покрытой тайной для него, окинул её озабоченным взором.

– Боюсь, Саша! – искренне призналась девушка. Взгляд его потеплел.

– К чему тогда вся эта кипучая деятельность плюс скандальные публикации? – выражая недоумение, он приподнял аккуратные дуги чёрных бровей. Замечательные карие глаза, в которые так любила смотреть она, чувственно затуманились. Словно сахарная, Маша и сама таяла под устремлённым на неё туманным взором.

– Мне кажется, если я не сделаю то, что в моих силах, мне будет стыдно за свое малодушие. – Пользуясь тем, что они остались наедине, девушка торопилась высказать наболевшие мысли. – Сознание вины за отказ в помощи нуждающимся будет грызть, точить меня. По твоим словам, я смелая, что ж, по крайней мере, пытаюсь соответствовать этому. В любви мне не везёт, наверно, из-за моей робости и неуверенности в себе, вот и стараюсь выдавить из себя раба, самоутверждаясь в профессиональном плане. Мне хочется раскрыть и реализовать себя, узнать, на что я способна на деле. Как видишь, я начинаю преуспевать в этом! Знаешь, как приятно сознавать, что я пересилила свой страх, перешагнула через него! – Как тут не вспомнить, что в детстве Машу недолюбили, недодали ласки, внимания, нежных слов, вследствие чего и развился комплекс неполноценности, который сейчас проявлялся в желании самоутвердиться, добиться признания окружающих.

Вернулась с деньгами в руках Катя.

– По 50 колов, можете не ходить, я получила ваши гонорары, – объявила она, отсчитывая своим коллегам трёшки и пятёрки. – Зарплату дадут чуть позже.

– Как, всем одинаково? – спросила неприятно поражённая этим известием Романова. – Но я сделала полтора плана, а ты, Катя, как мне известно, и наполовину его не выполнила.

– Я тоже лишь на 85 процентов справился с месячным заданием, – заметил Саша. Он вспомнил, что должен Маше деньги и, отобрав несколько купюр, со словами благодарности подал их ей.

– А я тут причем? – обиделась Юрочкина. – Я что ли начисляю гонорар? Надо меньше выступать против редактора, тогда и денег будет больше! Она, видимо, забыла, что сама чаще всего говорит колкости в адрес Кузьмина, только, в отличие от  Маши, не в глаза, а за его спиной.

– Шеф, видимо, сознательно ущемляет тебя, на место ставит! – согласился с однокурсницей Саша. – Напоминает, что прекословить начальству – себе вредить!

– А у Кузьмина, между прочим, 120 рублей гонорара. – Катя, положив деньги в сумочку, вновь взялась за косметику. – Все возмущаются, а к нему жмутся идти.

– Хватит мазаться, расскажи толком! – Сашу тоже задело известие Кати.

– Что рассказывать-то? – та, высунув от усердия кончик языка, наносила на глаза тени.

– Он же две недели «болел», – сделал упор на последнем слове Саша. – И за месяц у него всего лишь одна статья в печати прошла! А гонорар себе почти столько же загреб, сколько нам зарплату определили.

– Он, говорят, перепечатки из центральных газет себе приписывает, – вездесущая Катя знала обо всем, на что рассеянная и увлечённая работой Маша не обращала внимания. – А если учесть, что у Кузьмина норма по строкам меньше, чем у нас, становится понятно, почему у него план перевыполнен в разы.

– А я знаю, почему он произвольно распределяет гонорар, – догадалась Маша. – Он хочет настроить сотрудников друг на друга, чтобы они перегрызлись между собой, а не ему высказывали претензии. Как говорят, разделяй и властвуй! Старо, как мир, выражение, а не теряет своей актуальности.

Планерка заканчивалась, когда к редактору вошел секретарь райкома Золотарёв, с тонкими, изящными чертами лица, средних лет мужчина. Если бы не властный, недобрый взгляд и брезгливо опущенные уголки губ, его можно было бы назвать даже красивым. «Надо же, перестраивается первое лицо: вместо того, чтобы в райком вызывать на ковер, сам пришел  к людям», –  подумала Маша.

–  Коллектив в полном составе? – поздоровавшись с Кузьминым за руку, он обвел всех сердитыми мешковатыми глазами, уселся напротив практикантов.

–  Уволили Виктора Владимировича, – напомнила Романова.

– Ну что ж, каждому – по заслугам. Раз предал интересы партии, то в нашем органе ему не место! – тоном, не терпящим возражений, сказал Золотарёв.

– Но люди его увольнение поймут, как попытку давления на прессу, на свободу печати. – Маша была ещё та правдолюбка и не захотела промолчать, вступив в полемику с секретарем райкома. Этой чертой характера, обычно, пользуются все, кому не лень. Зная, что такие неподкупные личности при первом же случае бросаются восстанавливать справедливость, режут правду-матку в глаза, при них умело муссируются и обсуждаются все горячие темы с той целью, чтобы загрести жар чужими руками, косвенно, через правдоискателей, повлиять на руководителей и добиться от них желаемого результата.

– Газета – идеологический орган. А если идеи журналиста противоречат мнению партии, то ему лучше работать в другом месте! – Иван Иванович, в упор рассматривая практикантку, развел руками.

– Но ведь газета должна выражать не только мнение коммунистов, но и рядовых людей. А у нас то, что не нравится аппарату, то и не находит места в прессе! – наивная Маша что-то пыталась доказать.

– Мы – ваши учредители, и вы с этим обязаны считаться! – недоброжелательный, исподлобья взгляд секретаря говорил о явном неудовольствии. Напрасно Саша, предостерегая, толкал её ногой, задевал, будто ненароком, локтем, Мария неслась, словно телега под гору:

– Дотации на содержание газеты выделяет государство из средств налогоплательщиков, а райком партии присвоил себе право учредительства, чтобы контролировать её, – не сдавалась упрямая и своевольная корреспондентка. Откуда только бралась у неё эта дерзость? – Вам известно, сколько неугодных райкому статей попадают в корзину? Это разве не показатель ущербной гласности в районке?

Лицо Золотарёва побагровело, брезгливо опущенные уголки губ гневно вздрогнули. Он бросил на молоденькую практикантку, посмевшую противоречить ему, надменный, властный взгляд, приподнял сжатый кулак, словно готовясь стукнуть им об стол, но сдержался.

– Вы, конечно, должны выражать мнение граждан на страницах газеты, давать им возможность выступить в прессе. Это лучше, чем они выйдут на митинги и демонстрации, но всё надо делать в разумных пределах. Ни к чему подогревать и без того накаленную обстановку в районе! А вы, кстати, делаете это без законных на то оснований! – Секретарь поднял на девушку высокомерно-недружелюбный взгляд. – Суета вокруг скотобойни ваших рук дело, ваша инициатива?

– Вы ошибаетесь! Верно то, что я на стороне обманутых людей. Но мою статью о незаконном строительстве этого объекта в районной газете не опубликовали. Отослав её в областное радио, я добилась того, чтобы выразить людское мнение и желание. Инициатива тоже исходит от самих жителей! – Маша волновалась и, чтобы унять учащенное сердцебиение, перевела дух. – Но не в этом суть. Вы, Иван Иванович, сказали, что я возбуждаю общественное мнение без законных на то оснований. А областной санитарный врач считает, что незаконно поступает исполком райсовета, выделив землю с согласия местной санэпидемстанции под скотобойню в непосредственной близости  от детского сада и жилья. Есть и письмо из области от главного врача, свидетельствующее об этом, но исполком упорствует и не отменяет своего решения. Вот посмотрите. – Маша достала из сумочки письмо и протянула его Золотарёву. Тот, скользнув глазами по бумажке, бросил его на стол.

– Я считаю, что скотобойня никому не мешает! Никакого беззакония здесь не нахожу. И я на этом буду настаивать, как член исполкома! – голос секретаря райкома крепчал, наполнялся яростной напористостью. – По-вашему, и в городах надо закрывать скотобойни? Они в большинстве своем находятся в центре. – Машу сбил с толку его довод, она растерялась и не знала, что ответить. Неожиданно вставил несколько фраз Саша, чем и выручил её.

– Их строили на окраинах, – подал он свой приглушенный голос. – Это потом города разрастались, скотобойни  оказались в центре.

Золотарёв остался недоволен его репликой.

– Сколько шума и всё из-за чего? Словно ядерный реактор строится, а не скотобойня! – с плохо скрываемым пренебрежением проговорил он.

– Но это предприятие с вредными выбросами. При отсутствии центральной канализации последствия могут оказаться непредсказуемыми, – благодаря Сашиной поддержке, Маша воспрянула духом и продолжала отстаивать своё мнение.

– У вас есть деньги, чтобы возместить расходы на возведенное уже здание скотобойни? – привел Иван Иванович свой последний аргумент опешившей девушке и плотно сжал свои тонкие, брезгливые губы.

– С какой стати я буду это делать? – возмутилась Романова. – Пусть платят те, кто принимал это решение. И, понимая, что никто из них – ни секретарь, ни предисполкома, прикрываясь коллегиальным решением, не будет нести персональную ответственность, предложила компромиссный вариант: – Почему бы не перепрофилировать скотобойню под другой объект, раз уж средства затрачены? Например, открыть лимонадный цех или использовать здание под жильё.

– Посмотрим, в этом есть рациональное зерно, – разжав стиснутые тонкие, в ниточку губы, сказал глава райкома партии. Потом, как ни в чём ни бывало, обратился к Королёву, сыну высокопоставленного областного чиновника, и к которому, как первое лицо района, Золотарёв не мог не проявить внимания:  – Как вам нравится у нас? Приезжайте к нам работать после окончания университета.

– Спасибо, я подумаю, – парень отвечал веско и серьезно и, если бы Маша не знала, как он клянет районку и свое согласие отрабатывать здесь, в этом Богом забытом уголке, практику, то и сама бы поверила его словам.

– Как устроились, какие трудности на работе? – на этот раз секретарь обращался ко всем практикантам. «Об этом надо было поинтересоваться в начале нашего приезда, а не перед отъездом», – мелькнуло у Маши.

Катя что-то лепетала об отсутствии комфорта, об «удобствах во дворе», но Иван Иванович не придал значения её словам.

– Ещё есть вопросы? – спросил он, как только та завершила жалобную речь.

– Хотелось бы узнать от Ивана Ильича о причинах уравниловки при начислении гонорара, – Маша, достойно выйдя из одного столкновения, ввязывалась в новый конфликт. Она как будто переняла эстафету с рук Данилова. По лицу редактора прошла неуловимая тень, руки его начали мелко вздрагивать. «Вот зараза!» – думал, наверно, он про занозистую сотрудницу. Той даже жалко стало его, и она уже корила себя за бестактность – об этом можно было спросить после ухода секретаря. Но Кузьмин вдруг отреагировал жестко, без снисхождения к её самолюбию.

– Вы, Мария Николаевна, вечно чем-то недовольны! – заметил он. Романова покраснела от несправедливых слов. Впрочем, было бы глупо ожидать, что столь опытный руководитель, наверняка, искушённый в интригах, в присутствии высокого начальства согласится с тем, что не прав, и не станет защищаться всеми известными ему способами.

– А почему я должна быть довольна, когда на словах вы хвалите меня за качественные статьи и высокую работоспособность, а гонорар я получаю наравне с теми, кто намного отстаёт от меня и в том, и в другом? Вы всех так стимулируете?

– А вам мало, что ли? – пытаясь сбить её напор, ухмыльнулся редактор.

– А что вы думаете по поводу того, не много ли вы выписали гонорара для себя? – Маша тоже перешла на язвительный тон.

– Ну что ж, опытным, профессиональным журналистам и платить надо больше! – не желая вникать в суть проблемы, Золотарёв поднялся, дав понять, что разговор закончен.

– Получила по рогам! – Катя явно насмехалась над однокурсницей, когда они вернулись после планерки в свой кабинет.

– А на твое красноречие вообще не обратили внимания, – огрызнулась та.

– Не кипятись! – Саша, подойдя к Маше, обнял за плечи, пытаясь лаской снять, потушить её раздражение. – Не я ли предупреждал тебя: не связываться с этим скользким типом! А ты, как дурочка, лезешь на рожон!

– Сам ты это слово! – вспылила девушка. – Я, конечно, благодарна тебе за поддержку, когда ты своевременно подал реплику о скотобойне. Но почему ты промолчал, когда речь зашла о гонораре? Выходит, за спиной можно, а в глаза – слабо! Пусть Романова прослывёт скандалисткой, а вы предстанете перед начальством паиньками и ангелочками. Неужели это только ради того, чтобы получить положительную характеристику?

– А почему бы ради этого не промолчать? – моментально отреагировала Катя.

Маша знала, что своими колкими словами только отталкивает от себя Сашу, но, раздосадованная неудачей, не удержалась и снова вспыхнула:

– Но вы же тоже далеко не самые послушные! Зачем лицемерить? Так только трусы и конформисты поступают!

– Ничего себе! – всплеснула руками Юрочкина, оскорбленная за себя и своего любимчика. Побледнев, Саша выпустил Машу из своих объятий.

– Лучше быть приспособленцем, чем изгоем! – сказал он упавшим голосом.

Закончив статью, Маша встала из-за стола и вышла в узкий редакционный коридор. Подойдя к кабинету ответственного секретаря Татьяны Маликовой, услышала доносившийся оттуда громкий взволнованный голос Саши:

– Какое ваше дело! Я её люблю!

Маша так и застыла на месте: «О ком это он? Заходить, не заходить? А почему нет?» и потянула на себя ручку двери.

– Катя права, она не стоит твоего внимания! – Испуганно взглянув на внезапно появившуюся в дверях Марию, Татьяна уткнулась в компьютер, а Юрочкина, сделав каменное лицо, начала нервно перебирать какие-то бумаги на столе.

– Статья готова, ее планировали в сегодняшний номер, – сказав это, корреспондентка положила перед ответственным секретарем согнутые вдвое листы.

– Хорошо, – пролепетала Маликова, не поднимая на неё глаз.

«Бедный Саша! Его-то за что клюют? Боже, какая же она, Маша, наивная! Уж кому-кому, а ей пора понять, что эти закадычные подружки интригуют против неё. И Сашу против неё восстанавливают, пользуясь тем, что она оскорбила его самолюбие», – прикусив губу, с сожалением взглянула на парня: «Прости! – умоляла она его виноватыми глазами. – Не знаю, что на меня нашло, почему я обидела тебя!»

Саша гордо вскинул свою красивую голову, свысока посмотрел на неё, потом бросил уничижительные взгляды на Таню с Катей и вышел вон!

– Саша, ты куда?! – неслось вслед ему. Но молодой человек так энергично хлопнул дверью, что обе девицы, умолкнув, невольно вздрогнули и поёжились. Следом из кабинета ответственного секретаря молча вышла и расстроенная Маша.

***

Студенческая троица, весело переговариваясь, шла в магазин, чтобы набрать на дорогу продуктов. Позади практика, на руках билеты на обратную дорогу. Каждый по-своему радовался ее окончанию. Саша был в восторге, что завтра к вечеру будет у себя дома и, сидя в своём любимом кресле, будет названивать друзьям, договариваться о репетиции в ресторане. Маша, хоть и соскучилась по Вере, преподавателям, лекциям, семинарам, тем не менее, грустила, что закончится столь тесное ежедневное общение с Сашей. Катя ликовала оттого, что подошла к концу бесконечная нудная писанина из номера в номер, и редактор больше не будет вытягивать на планерке жилы, требуя все новых и новых заметок, статей, информаций.

– Как я устала от этой практики, наконец-то, можно будет передохнуть! – тараторила Катя.

– Безусловно, устала, – не без иронии произнёс Саша.  Юрочкина, не замечая насмешки в его голосе, продолжала разливаться по поводу трудностей, которые ей пришлось пережить с тех пор, как она выехала из родного города. Маше было не интересно бесконечное Катино нытьё, она молчала. Вдруг послышались истошные женские крики со стороны магазина, и практиканты ускорили свои шаги.

Вскоре взору предстала такая картина. Рядом с двухэтажным зданием торгового центра стоял милицейский «Уазик», куда один из сотрудников правопорядка, пыхтя и чертыхаясь, тащил сопротивляющуюся женщину с растрепанными черными волосами – это была, конечно, небезызвестная читателю Елена Ивановна, – а второй пытался удержать, схватив в охапку, девочку-подростка с вишнево-пухлыми губками. Она испуганно кричала: «Мама! Отпустите маму!»

– Отстаньте! – отчаянно вопила учительница. – Вы не имеете права задерживать меня!

– Да мы тебя только с распоряжением суда ознакомим! – пиная под зад свою жертву, рычал рослый страж порядка.

– Я никуда с вами не поеду без адвоката! Оставьте меня! – вырывалась мать девочки.

Разинув рты, прохожие смотрели на происходящее. Одна из них смуглая, черноглазая татарка, не выдержав, подбежала к верзиле-милиционеру и вцепилась сзади в его летнюю форму.

– Ой, давайте поможем! – всплеснув руками, воскликнула побледневшая Маша. – Подержи-ка, – сунув сумочку онемевшей Кате, она метнулась на выручку.

– Я журналист – требую отпустить Елену Ивановну! – очутившись рядом с детиной-милиционером, произнесла она строго, хотя противная нервная дрожь сотрясала все её тело.

– Чего, чего! Какой ещё журналист? – рявкнул тот, одной рукой удерживая Клочкову, другой грубо отталкивая от себя Романову. Воспользовавшись заминкой, учительница снова рванулась из цепких оков своего мучителя и крепко ухватилась за протянутые Машины руки. Смуглянка, быстро сориентировавшись, оставила китель милиционера в покое, и тоже принялась тащить Елену Ивановну. Стремительный напор трёх женщин плюс магическое слово журналист, смысл которого, видимо, наконец, дошел до сознания законника, ослабили его тиски, и учительница вырвалась из его тяжелых объятий. Взъерошенная, она сначала отбежала на приличное расстояние от места происшествия, потом бросилась назад, к дочери.

Однокашники, опешив и остолбенев при виде разыгравшейся перед ними сцены, стояли, словно кол проглотив.

– Катя, достань мое удостоверение, – попросила Маша, подбежав к ней. Саша, очнувшись, опередил сокурсниц и, сунув руку во внутренний карман пиджака, вынул свои корочки. Их практикантам в своё время вручил редактор.

– Прошу вас, отпустите Алёну, она ведь ни в чём не виновата, – предъявив Сашино удостоверение, вежливо обратилась Романова к низкорослому работнику отдела внутренних дел, вцепившемуся в подростка. Тот разжал свои руки, и девочка, почувствовав свободу, бросилась в объятия матери.

– Пойдем, Маша, не надо мешать сотрудникам милиции исполнять свои обязанности, – опомнившись, Королёв забрал из рук однокурсницы свои корочки. «Да он трусит, побелел, как полотно», – мелькнуло в голове у девушки. Тем временем  долговязый вершитель судеб подошел к Елене Ивановне и шепнул ей на ухо:

– Жди, мы к тебе ночью приедем, дверь выломаем, всё равно заберем!

– И всюду-то ты лезешь, куда тебя не просят! – отчитывала Катя одногруппницу, когда они с покупками возвращались с магазина обратно в редакцию. – Смотри, как крепко она цеплялась за тебя, все руки в синяках!

– Не твои же руки в синяках, отстань! – отмахнулась Маша.

– И впрямь, что за нужда была вмешиваться в этот конфликт? – Саша недовольно поморщился, глядя на неё с плохо скрытым беспокойством. – Хорошо, что тебя саму не избили!

– Может, воровок задержали? – предположила Катя. – А ты заступаешься!

– Какая она воровка! Она – учительница! – взметнув на Катю возмущенный взгляд, сказала Маша. – Рассказать, за что преследуют её?

– Конечно, расскажи! – Катины глаза загорелись от любопытства.

Тем временем, испуганно озираясь, стараясь не потерять бдительности, Елена Ивановна с дочкой приближались к своему дому. Чего боишься, то и случается! Внезапно из-за поворота вынырнул знакомый им милицейский «Уазик», заклубилось за ним облако пыли, розовевшее под лучами солнца. Не успели мать с дочерью опомниться, как автомобиль резко притормозил возле них, и из него горохом посыпались милиционеры. Они схватили растерявшуюся и не успевшую отбежать женщину, впихнули её в салон, и машина понеслась дальше. Алена, глотая слезы и пыль, сначала побежала вслед за ней, потом, повернув, пошла в редакцию.

– Что случилось? – увидев её, застывшую в дверях, встревожилась Маша.

– Маму забрали в милицию, – всхлипнула та.

– Догнали вас по дороге домой? Навстречу выехали? – Девочка со слезами на глазах кивнула – у Романовой от огорчения опустились руки. – Проходи, – она жестом показала на стул, предлагая девчушке сесть. Катя с Сашей, переглянувшись, уставились на гостью. Та нерешительно присела и опустила голову.

– Не падай духом, мы что-нибудь придумаем! – произнося эти слова, Романова лихорадочно соображала: «Что делать? Может, посоветоваться с Заглядиной?» – вспомнив о бывшей судье, подумала она, а вслух сказала: – Да, да, так и сделаем! Ирина Алексеевна поможет.

– Кто такая Ирина Алексеевна? – полюбопытствовала Катя.

– Потом объясню, – отмахнулась однокурсница, набирая номер телефона Заглядиной. Когда на другом конце провода подняли трубку и раздался женский голос, Маша взволнованно начала излагать суть дела.

– Не тратьте красноречия! Я знаю Елену Ивановну и все тонкости её судебного дела, – перебил её голос в трубке. – Значит, увезли в милицию? Сейчас я позвоню туда, скорее всего, Клочкову уже отправили в психиатрическую клинику. Не для того её так долго ловили, чтобы теперь медлить. Я перезвоню вам.

– Откуда Заглядина знает подробности про твою мать? Она же на пенсии.

– Ирина Алексеевна помогала маме опротестовывать решения суда, – ответила Алена и ещё ниже опустила свою голову с тоненькой русой косичкой.

– Да, да, я вспомнила, мама твоя говорила об этом, – корреспондентке стало жаль девочку. В её возрасте с подругами через скакалку надо прыгать, а не судебные премудрости и крючкотворства познавать.

Ждать звонка пришлось недолго. Заглядина оказалось права: Елену Ивановну уже успели увезти в областной город на экспертизу.

– Что делать? – переспросила Ирина Алексеевна журналистку. – Приходите ко мне. Алена знает, где я живу. Сочиним письмо-протест и, собрав подписи, отошлем к заведующей психиатрической больницей.

– Пойдем, Алена, покажешь дом Заглядиной, – предложила Маша пригорюнившейся девочке. Та встрепенулась и с надеждой на лице соскочила с места.

– Ты бы хоть в последний день работы не ввязывалась в авантюру, – не удержался от упрека Саша, с тревогой наблюдавший за действиями однокурсницы.

– Как ты можешь так говорить, Саша? – удивилась девушка. – Кто-то должен помочь ребёнку. И если не я, то кто? Может, ты возьмёшься за это дело?

– Вот и говори после этого с тобой! – Саша махнул рукой. Маша c девочкой  вышли, тихо прикрыв за собой  дверь.

***

В психиатрическую больницу Елену Ивановну доставили в клетке милицейской машины, предназначенной для перевозки преступников. В приёмном покое учительницу переодели в старый, выцветший халат, выдали тапочки, в которых утонули ее маленькие ножки, и пожилая санитарка повела на второй этаж. Навстречу им, шумно о чем-то переговариваясь, по лестнице спускалась толпа изможденных женщин, одетых в такие же поношенные халаты и обутых в большие не по размеру шлёпанцы. Одна из них, малорослая, с морщинистым, грушевидным лицом, высунула и показала Клочковой большой красный язык и, указывая на неё корявым пальцем, расхохоталась:

– Ага, попалась, теперь не вырвешься отсюда!

– Не каркай, Полина, – строго прикрикнула на неё санитарка. Она привела Елену Ивановну в палату. Здесь ровными двойными рядами стояли 8 кроватей с грязными матрацами и серыми застиранными до дыр простынями, покрытых грубыми байковыми одеялами в пожелтевших пододеяльниках.

– Вот твоя койка, – указала санитарка на одну из них. – Все ушли в столовую. Ты тоже спускайся ужинать. Пойдем, покажу дорогу.

На ужин Клочковой подали жидкий, обезжиренный суп, в котором плавали две дольки картофеля и белые крупинки манки плюс кусочек зачерствевшего хлеба и стакан безвкусного, видимо, неоднократно разбавляемого компота. «Странно, первый раз вижу суп из манки», – подумала учительница и, сев за свободный обшарпанный стол, оглядела посетителей столовой. Встретившись взглядом с уродливой Полиной, смущенно опустила глаза, потому что та снова показала ей язык.  «Боже мой, какое убожество!» – пациенткой овладело уныние.

Елена Ивановна не помнит, как она добралась после ужина до своей койки. Погрузившись в глубокий сон, проснулась она поздно, когда женщины в палате, гремя ложками и кружками, собирались в столовую. Из прямоугольников немытых, пыльных окон на иссохшие, щелястые половицы лился яркими, слепящими лучами полуденный зной. Было душно, из раскрытой двери резко, ударяя в нос, несло хлоркой и туалетом.

– Ну, наконец-то продрала глаза! – с любопытством поглядывая в её сторону, протянула Полина.

– Да уж, разоспалась я! – удивилась «больная», поднимаясь с постели. –  Давайте закроем дверь, а окно или форточку откроем – дышать нечем!

– Не надо! – испуганно и недоброжелательно вскрикнула рыхлая, с двойным подбородком дама. – Сквозняки, простудимся!

– Что вы говорите, какие сквозняки в такую жару?!

Полина одобрительно взглянула на новенькую, осмелившуюся противоречить капризной и неприветливой тётке. Она готова была ринуться к окну, чтобы открыть её, но чего-то выжидала.

– Открой, Полина, пусть проветрится палата, пока находимся в столовой, – по-учительски повелительно, сказала Елена Ивановна. Та с готовностью сделала это. В помещение хлынул чистый, пахнувший ароматом листвы и трав воздух.

После обеда Елена Ивановна вновь впала в небытие. Так продолжалось несколько дней, она потеряла им счет. В горле пересыхало и горело, словно её опоили чем-то. А может, действительно, чем-то травят её?

– Вставай, лежебока! – пациентка пришла в себя оттого, что махонькая Полина с грушевидным лицом теребила на её плече сорочку. Видя, что Елена Ивановна смотрит на неё с недоумением, пояснила: – Тебя психиатричка вызывает.

Психиатром оказалась стройная, симпатичная шатенка. Усадив за стол Клочкову, она сочувственно поглядела на ее бледное, сонное лицо.

– Меня зовут Валентиной Михайловной, – как сквозь ватные тампоны в ушах доносился её голос. Мнимая больная тряхнула головой, чтобы отогнать сон и вникнуть в слова врача. – Вы в состоянии рассказать о себе?

Взгляд Елены Ивановны зацепился за маленькую коричневую родинку на левой щеке психиатра, и она никак не могла отвести от неё глаз. Забыв о вопросе, она тупо молчала.

К счастью Клочковой, врач Турбина была из той категории независимых и честных людей, которые не шли на компромисс, уступая произволу начальства. Высококвалифицированный специалист, решения, принятые кулуарно, независимо от того, болен человек или здоров, она подвергала сомнению, чтобы самой найти истину, предпочитая при этом полагаться на результаты собственных исследований. Когда привезли Клочкову, заведующая вызвала её и без обиняков дала понять, какой нужен результат. Доктору показалось это подозрительным. И всё же без наличия конкретных доказательств она не поддалась искушению протестовать только на этом основании. Стоит ли тратить силы, чтобы пробивать лбом стену? В мире существует множество вариантов осуществления желаемого. Она легко мирилась с поражением, но не потому, что сдавалась и опускала руки, а просто знала, что существуют другие пути, которые приведут к цели. Принимая близко к сердцу всё происходящее, поддаваясь переживаниям, мы тратим энергию впустую, истощаем себя, делаемся беспомощными вместо того, чтобы искать другие варианты решения проблемы. Человеку, верившему в свою удачливость, уникальность и неповторимость, чаще сопутствует успех, потому что колесо фортуны любит тех, кто не зацикливается на негативе, а с верой смотрит в будущее. Это способствует накоплению положительной энергии и благоприятных условий для мягкого перехода на более удачливые линии судьбы. Жаль, что эта женщина, сидящая перед ней, накопила в себе столько отрицательной энергии, что обстоятельства ведут её по жизненному варианту, полному драм и несчастий, она никак не может вырваться из круга бедствий и невзгод. Удары судьбы так и сыпятся на неё, следуя один за другим.

– Вот что, дорогая, – Валентина Михайловна повысила голос, – вам надо ответить на вопросы теста. Для этого вы должны иметь не заторможенные транквилизаторами мозги. Вам понятно, о чем я говорю? – Елена Ивановна слабо кивнула головой. – Постарайтесь не есть в нашей столовой. У вас есть деньги?

– Есть немного, – пациентка вяло похлопала по карману халата, пришпиленного булавкой. – А зачем?

– На втором этаже есть буфет, куда привозят для продажи пирожки. Ешьте только их, там же и воду для питья покупайте, пока не ответите на вопросы теста. От этого зависит, признают вас здоровой или душевнобольной. В последнем случае вас здесь ждет долгое лечение.

– Да?! – протянула Клочкова. До неё с трудом доходил смысл сказанного, но то, что Турбина хочет ей помочь, она поняла, и это окончательно расположило её к ней. – Значит, не надо есть в столовой? Большое вам спасибо, что предупредили! Я  воспользуюсь вашим советом.

– Вот и хорошо, – психиатр устало улыбнулась и проводила её до дверей.

После беседы с доктором Елена Ивановна перестала ходить в столовую и вскоре почувствовала себя бодрой и способной заполнять тест. С утра, чтобы  никто не мешал ей, она взяла в руку табуретку и забилась в дальний угол коридора,  где, устроившись за щербатым, плохо покрашенным подоконником, к обеду уже управилась со всеми многочисленными вопросами. Довольная собой, учительница сходила в буфет, купила там пирожков с капустой. Пообедав, она попила воды из крана и, посмотрев на часы, заторопилась к Турбиной. Однако кабинет врача был закрыт на ключ. Когда Валентина Михайловна вернулась к себе, на её привлекательном лице светилась добрая улыбка.

– У меня прекрасные новости для вас! – сказала она поджидавшей её Елене Ивановне, открыв дверь и жестом приглашая ту войти. Повесив сумочку на спинку стула, Валентина Михайловна усадила пациентку на кушетку, поправила перед зеркалом копну пышных каштановых волос на голове.

– О каких новостях идёт речь? – сердце учительницы забилось в радостном ожидании. «Неужели выпишут?» – подумала она.

– Хорошо иметь друзей! Их у вас много, не правда ли? – Турбина продолжала улыбаться, приветливо поглядывая на Клочкову.

– Да, есть, – уклончиво ответила та, не понимая, к чему клонит психиатр.

– В больницу пришло письмо, подписанное вашими односельчанами – журналистами, учителями, врачами. Они возмущены тем, что вас насильно отправили сюда, и ходатайствуют за вас. Это в корне меняет дело. Наша заведующая очень осторожный человек. Сейчас на рабочем совещании мы ей тоже посоветовали не рисковать своей репутацией. Она дала распоряжение выписать вас домой, – оживленно рассказывала Валентина Михайловна.

– А как быть с тестом, который я заполняла? – новость для Елены Ивановны была настолько неожиданной, что она растерялась и спросила о том, что уже, наверняка, не имело никакого значения.

– Ах, да, давайте его сюда! – быстро просмотрев протянутые листки, врач просияла: – Вот видите, вы и на вопросы теста ответили правильно. Поздравляю вас, вы здоровы!

Так Елена Ивановна оказалась дома.

ИЗ ДНЕВНИКА МАРИИ

Дни мчатся, словно подгоняемые кнутом. Закончилась наша практика, и с Сашей мы видимся теперь только в институте. Целый вечер ноет сердце, словно плохое что-то предчувствует. Нет, это, видимо, просто тоска по нему. По-прежнему все мои душевные порывы и помыслы связаны с ним. Любил ли он когда-нибудь меня? Возможно, и сейчас в его душе что-то теплится, что вспыхивает во взгляде, когда он смотрит на меня. Я это чувствую, но уже ничего не хочу от него. Я устала от безысходности. Любовь к нему и сопутствующие ей страдания истощили меня, а практика убила всякое преклонение перед ним и восторженность чувств. Остались на сердце лишь ссадины да синяки. Оказывается, мы любим не самого человека с его плотью и недостатками, а свою мечту об идеале, олицетворением которого становится объект любви. Вот какая закавыка! Отсюда разочарование, горечь, боль. Любовь «вломилась» в мою жизнь, в сердце вместе с восхищением яркостью выдуманного образа. Впрочем, это не совсем так! Саша, действительно, яркая, талантливая личность! Только обстоятельства и слабость характера опускают, принижают и приземляют его.

Саша предпочитает в любви легкий путь. Он без усилий сходится с доступными девицами и так же безболезненно расстаётся с ними. Ах, почему он привык брать только то, что легко достаётся? Он многоопытен в любви, но не может понять, что мои мнимое безразличие, холод и неприступность – это лишь выражение ревности и нежелания быть игрушкой в его руках, но никак не равнодушие.

А может, все проще. Он поверил, как, впрочем, и я, что между нами ничего не может быть – слишком разные мы с ним. Я не подхожу для него. Во-первых, он сын высокопоставленных чиновников, жена должна соответствовать ему не только по социальному статусу, но и быть красивой, умной и тонкой натурой, а я ничем не примечательна. Опять комплексую, не могу поверить, что могу быть кем-то любимой. Мысли о своём несовершенстве невольно заставляют меня отталкивать от себя Сашу! Во-вторых, я нетерпима к его слабостям, в частности, к выпивкам. Он, видимо, не однажды видел на моём лице пренебрежительную ухмылку, когда я видела его пьяным. А порой в таких случаях с моих губ не замедлило слетать и резкое слово в его адрес.

Кроме того, не хочется мешать Ленёвой. Мне кажется, она, как и я, до сих пор любит Сашу. Раечка прощает ему все его измены и вновь принимает его, когда он приходит к ней. Я так не могу, вернее, не хочу. Есть такая пословица: «За чем пойдёшь, то и найдёшь». Влюбилась в красивого парня, чем и обрекла себя на душевные страдания!

Вчера мы столкнулись с Сашей на лестнице нашего общежития.

– Как живешь, Машенька? – спросил он просто, без всякой бравады.

– Вот пытаюсь жить без тебя, – ответила ему.

– Ну и как, удаётся это тебе? – его удивительно выразительные карие глаза вопрошают, ждут, невозможно обмануть, уйти от ответа. И я, подавив вздох, выдавила из себя:

– Плохо. А тебе как живется? – Я не решилась добавить «без меня».

– Да, так себе! Живу – не тужу! И горя, вроде, не знаю, и радости мало, – махнул рукой и пошел дальше.

Получила письмо от Елены Ивановны. Благодарит, что вытащили её из сумасшедшего дома. Искренне рада за неё. Сообщила также, что недостроенное здание скотобойни райпо продало кому-то под жильё.

 

Неужели его глаза лгут, и он играет на моих чувствах? Не может же равнодушный человек смотреть так страстно, нежно и горячо. Сегодня на занятиях в очередной раз почувствовала его взгляд на себе. Закружилась голова, перестали слушаться пальцы. Достаточно было оглянуться, чтобы убедится, тому виной они, глубокие, как омут, замечательные глаза его. В них грусть, задумчивость и какая-то всепоглощающая, страстная сила. Если не верить его глазам, то чему верить? Как же я устала от этой бесплодной любви, от борьбы со своим чувством! Временами кажется – я победила в этой неравной битве: я уже не люблю. Но достаточно одного его пылкого взгляда – и лед в душе растапливается, он опять волнует меня, сердце горит алым пламенем. Сотый раз задаю себе один и тот же мучительный вопрос: почему мы не вместе? Почему я пугалась мысли, не верила, что я любима? Почему уступала его другим девушкам, не боролась за него? Саша мне казался сильным, смелым. Думала: если любит, преодолеет мою пугливость, замкнутость, неприступность. Этого не произошло. Неужели ему, как и мне, не хватило решимости? Как же долго мы искали дорогу друг другу и всё же не нашли её! Да может ли, вообще, любить Саша, распыливший себя на мелкие страстишки?!

 

Ненавижу выходные, разлучавшие нас с Сашей. Где он сейчас? У Раечки? В ресторане с друзьями или готовится к семинару? Знаю одно: он не придет к нам в общежитие, потому что я его обидела. Вчера на перемене он подошел к Раечке, и они о чем-то долго разговаривали. (Почему я решила, что он не оценил внутреннюю и внешнюю красоту Раечки? Может – наоборот, она не оценила его? Поэтому и кидается от одной девушки к другой, что нет признания той, другой, единственной, родной, каковой является для него Раечка? Возможно, он мечется в стремлении доказать, что и без неё не пропадёт?) А когда отошел от Ленёвой, обратился с каким-то вопросом ко мне. А я – неожиданно для себя, видимо, приревновав, – надерзила ему. Он не ответил на мою резкость, отошел обиженный. В соседней комнате кто-то наигрывает на гитаре. Словно «душный хмель» охватывает меня при звуках этого инструмента. Невольно прислушиваюсь, хотя знаю, это не он играет.

 

Сегодня, после занятий, переписывала в аудитории план семинара, когда вошел Саша. Спрашивает: «Маша, как ты дошла до такой жизни?»  «Что ты хочешь этим сказать?» – удивилась я. Но он не ответил, а сделал вид, что заинтересовался планом семинара. Его вопрос гвоздем застрял у меня в сознании. Я никак не могла отвязаться от навязчивой мысли, что в его глазах была снисходительность. А может быть, я не права, и вопрос его – лишь повод начать разговор со мной?

– Зачем ты мучаешь меня? – спросила я. А он:

– Я сам не меньше тебя мучаюсь!

У меня все похолодело внутри. Неужели и он, несмотря на все мои сомнения, до сих пор любит меня? Тогда как же мы жестоки друг к другу! Но я сказала ему другое: «Твои муки – это муки больного неудовлетворенного самолюбия».

– То есть как это? – не понял он.

– Если что-то мучает тебя, то это то, что ты не удовлетворил свою потребность овладеть мною, как это делал с остальными девушками. – Если бы кто видел, как он смотрел на меня при этих словах! И вдруг во мне словно пружина оборвалась, и я выпалила: – А хочешь, я стану твоей?

– Не надо так! Я знаю, ты не пойдёшь на это.

Но я как с цепи сорвалась:

– А может, пошла бы, если бы была уверена в тебе! Ты ведь тоже не хотел бы делить любимую девушку с кем-то?

Он промолчал, лишь посмотрел своими невероятно выразительными глазами и отвёл их в сторону. А мне ничего не оставалось делать, как раскаиваться в сказанном – на лбу выступил холодный пот. Чтобы не потерять, удержать его, я ухватилась за последнюю надежду, предложила себя, уподобилась покоренным им девушкам! А он отказался. Стыдно торговать своей честью! И я сказала, помедлив:

– Помнишь, на первом курсе Валера говорил, что любую женщину можно  склонить к близости, к измене, потому как по природе своей все они порочны. Это звучало цинично, грубо, я не согласилась с этим. Но ты можешь гордиться, ты сумел уломать даже такую дикарку, как я. Вернее, я сама…, – у меня не хватило духу произнести «предложила себя». Я готова была расплакаться и до крови прикусила губу.

– У тебя кровь, – испугался он. И, быстро достав из кармана пиджака неизменный отутюженный платочек, подал его мне. Он, видимо, понимал, чего стоили мне эти слова. В них и неудовлетворенная страсть, и стыд за свое падение.

– Ты сломал меня, –  упрекнула я его. – Так же, как Раечку, и других.

– Ты сама меня сломала! – он мне в ответ. Но я не поверила ему.

– Тебе кажется, что ты много даешь тем, с кем встречаешься. Ты снисходишь до них! Но девушки отдают тебе свои сердца, а ты что можешь им предложить, меняя их, как перчатки? Вот и я расплачиваюсь за то, что, воспитанная в условиях строгой пуританской морали, в своё время не смогла переступить через себя.

– Да, ты не переступила через себя, – не то упрекнул, не то успокоил он меня. Он стоял у окна и смотрел мне в глаза в упор, без кровинки на лице.

– Но я готова была сделать это! – казнила я себя. Щекам моим стало жарко. – Я ненавижу тебя, а себя презираю за слабость!

– Не надо, – он сказал это так ласково и так грустно посмотрел на меня своими большими карими очами, что у меня на глаза навернулись слезы. – Не надо презирать себя за то, что хочешь с любимым желанной близости. Не бойся, ты не унизила себя. Ты лишний раз доказала себе и мне, что любовь сильнее рассудка!

– Да, ты прав, – сказала я, и мы расстались. «Что он за парень? Ни рыба ни мясо! Сам не знает, чего хочет! Да и я ни пава ни ворона!»

 

Ненавижу город. Кругом люди, негде уединиться и от души поплакать. Впрочем, и слезы не приносят облегчения. Сердце не камень! Никогда у меня не было такой беспросветной весны! Верочка с Васей пошли подавать заявление в загс. Рада за них. Проводила их до лестницы.  «Счастливо вам!» – говорю, а  из глаз так и брызнули слезы отчаяния и сердечной боли! Отвернулась, побежала обратно. Почему, ну почему я всё время отталкивала, своими руками губила любовь? Видимо, потому, что всегда лишь критиковала себя, но никогда не любила и не была добра к себе. Не удивительно, что привычные представления о себе, как о несчастной дурнушке, не позволяли мне допустить, что я любима кем-то. Как разрушить этот сложившийся стереотип о себе, эту неуверенность, которая тянется за мной хвостом из моего далёкого скудного и неласкового детства?!

Говорят, что люди, встречающиеся на нашем жизненном пути, это наше собственное отражение. Ведь я с самого начала предполагала, что за внешней бравадой и донжуанством Саши скрывается сердце робкое, нежное, ранимое и такое же, как моё, нерешительное. Это верно, что всё не нравящееся нам в других, есть и в нас. Поэтому каждый человек в нашей судьбе чему-то учит нас, предостерегает от тех же ошибок, помогает избавляться от собственных недостатков и пороков.

 

Солнце! Ура, солнце! Долой уныние, все будет хорошо! Впереди целая жизнь, интересная, творческая, нужная людям работа! И как поёт Саша: «Вот получим диплом, махнём в деревню!»

Какие нежные у Саши руки! Как он мягко обнял меня, когда мы поднимались по лестнице к нам в комнату. Девочки остались довольны его песнями. Я тоже растаяла душой, «пьянела от звуков его голоса». Опять счастлива! Как мало человеку надо! Как много человеку надо!

Права ли я, обвиняя в жестокости Сашу? Разве я сама не была холодна и высокомерна с виду, чтобы скрыть свои истинные чувства. Можно ли разглядеть за этим душевную боль? Саша в ответ начинал демонстрировать свою «любовь» к «Таняке» и прочим девицам. Не хотел ли он своей «жестокостью» уберечься от моей суровости. Его гордость не позволяла быть отвергнутым хотя бы взглядом. Почему я ищу оправдания ему? Не потому ли, что не хочу терять надежды? Говоря словами Ахматовой: «О сердце любит сладостно и слепо».

 

Ходят слухи о женитьбе Саши и Раечки. Но любит ли он её? Сегодня с третьей пары отпросилась в больницу. Одевшись, подошла к стенду, чтобы узнать расписание на завтра. И вдруг спиной чувствую на себе чей-то взгляд, гулко забилось сердце. Так на меня действуют только Сашины глаза. Обернулась – и верно! Стоит, обняв Раечку, но взгляд, устремленный на меня, пронзает; в нём недоумение, растерянность и вопросы: «Уходишь? Куда? Занятия же не окончены». Почему, если он любит Раечку, не отпускает меня? А может, он нас обеих любит? Разве так не бывает?

Раньше мою любовь питали Сашины взгляды, как мне казалось, горячие и влюбленные. Иногда вселяли надежду ласковое слово или недолгая беседа с ним. Как мало мне надо было, чтобы любовь моя не угасла! Сейчас же пламенные, обжигающие взгляды Саши лишь раздражают меня. Я им не верю! Хочу, чтобы он оставил меня в покое! Любовь моя так и не нашла выхода, томясь в неволе моего сердца. Она рвалась, просилась на простор самовыражения. Но мои жёсткие принципы и ограничения, привитые назидательностью и наставлениями родителей (слишком крепка была узда вбитых в голову предрассудков!), сковали её панцирем неподвижности, и страсть моя сгорела в пламени костра, превратившись в пепел. А может, это чистота души не позволила мне быть доступной для этого милого, красивого, но развращённого лёгким поведением девиц мальчика?

«Они долго любили друг друга и были очень несчастливы. Их любовь была жестокой битвой, и каждый хотел всецело подчинить себе другого». Как будто про нас с Сашей написала Жорж Санд в своей книге. Как жаль любви несостоявшейся! Мы скоро расстанемся, раны любви зарубцуются, лишь воспоминания, то горькие, то сладкие, будут всплывать в памяти и тревожить своей бесплодностью и обреченностью.

 

К нам в комнату приходила Лариса Петручкова, ей еще год учиться. Про неё Стуликова говорила, что она «схлестнулась с Сашей». Спрашивала, было ли у нас распределение? Поинтересовалась, удовлетворили ли Сашино заявление с просьбой оставить работать в областной газете? Узнав, что да, осталась очень довольна полученной информацией.

Саша был счастлив, что остался в родном городе, помогла протекция отца, видного чиновника в областной администрации. Сразу же после распределения мальчишки «рванули» в ресторан. Девчонок мы с Верочкой пригласили к себе. Накрыли стол, посидели за бутылкой шампанского, попели прощальные песни. Раечка плакала, мне стало жаль её. Я подошла к ней, чтобы успокоить. Мы обнялись и зарыдали вместе. Девчонки молчали, отводя в сторону глаза. Я тихо прошептала ей на ухо: «Прости, Раечка, не обижайся на меня. И ещё, спасибо, что спасла мне жизнь». Лучше поздно сказать, чем никогда! А она вытерла глазки, глянула светло, открыто и говорит: «Что ты, Машенька, я и не обижаюсь на тебя!» Знает ли она о моей любви к Саше? Ведь влюбленные так чутки и догадливы.

Позже к нам забрели парни из соседней комнаты. Принесли магнитофон, начались танцы. Верочка, нетерпеливо поглядывающая на часы, собралась за мужем в ресторан. За ней потянулись по домам и остальные. Остались в комнате мы с Ириной Стуликовой  да Иван с Вячеславом.

Продолжала звучать музыка, и Иван пригласил меня танцевать. Я была одета в свою любимую красную нейлоновую кофточку, заправленную в узкую приталенную и прямую юбку. Я знаю, мне они идут, я выгляжу в них стройной и довольно привлекательной. Но не для Ивана же я одевалась так. Учился он на втором курсе и был большим, здоровым, как медведь. Из-под русых, коротко остриженных волос оттопыривались смешные, как пельмени, уши, на мясистом, краснощёком лице выглядывали острые, маленькие глазки, которые никак не вязались с его огромной фигурой и большими, длинными руками. Помню, когда он впервые появился у нас на этаже, я настолько была удивлена его своеобразным обликом, что смотрела на него во все глаза. Он, видимо, по-своему истолковал мой взгляд, и, встречаясь со мной в коридоре или на кухне, приветливо здоровался, широко улыбаясь при этом. А однажды, когда мы остались на кухне одни, он неловко обнял меня и чмокнул в щеку. Это огорошило меня.

– Что это с вами? – спросила я. А он:

– Настроение хорошее, экзамен на пятерку сдал.

– Вы что же теперь подряд всех целуете?

– Нет, только вас!

А сейчас остался в комнате и танцует со мной, напевая вслух мелодию. Голос, кстати, довольно приятный и сильный. Но пусто у меня на душе, как в аудитории во время студенческих каникул. Сердце не принимает никого, в нём безраздельно господствует Саша. При мысли о нём защемило в груди, и я, прервав танец, подошла к раскрытому окну, где увидела своего любимого, устало бредущего в общежитие (словно сердцем почувствовала его появление). Вслед за мной к окну подошла пышногрудая, розовощёкая Ирина (говорят, такие нравятся мужчинам).

– Ой, Саша идет! – она так обрадовалась, словно не я, а она влюблена в него. А может, и она?.. – Маша, иди, пригласи его!

– Он и так придет, – сказала я, но не удержалась и вышла навстречу.

– Пришел?! – только и сказала Саше, когда он поднялся на нашу лестничную площадку. А он обнял меня, опалив жаром своего дыхания, и потянул в сторону пустующей читалки.

– Пойдем, Маша, нацелуемся с тобой на прощанье! – и такая мука ожидания этого часа прозвучала в его голосе, что все во мне перевернулось. Но я бессознательно потянула его к нам в комнату.  «Мы посидим у нас!» – объяснила ему глазами. Усталые веки его опустились, он покорно последовал за мной. Пришел, сел на мою койку и выжидательно уставился на парней. Но никто и не подумал выйти, чтобы оставить нас вдвоём. Стуликова схватила веник и начала подметать пол. Ребята сделали вид, что колдуют над магнитофоном. Я почувствовала на себе вопрошающий и ждущий Сашин взгляд, но на меня, скудоумную, словно столбняк напал, парализовавший мое тело. Стою и слово не могу вымолвить, чтобы удалить любопытную Стуликову и ребят. Да и как вы это себе представляете? Не выгонять же их! Посидев немного, Саша поднялся и ушел. И во взгляде его прощальном были недоумение и боль. А я не побежала за ним, не догнала его…

 

Милый Саша! Вот и не стало тебя в моей жизни! А так хотелось увидеть тебя ещё хоть раз! Напрасны мои ожидания. Как мне прожить без тебя? Боль вечной, безнадёжной разлуки безмерна, утрата невосполнима! Ты женился, но явно не по любви, завёл семью, ребёнка и рано сгорел, умер от инфаркта, потому что боль в сердце – она от недостатка радости и любви. Ты много потерял, что не женился на Раечке, которая, как и я, искренне любила тебя и, наверно, уберегла бы от ранней смерти… Странно, до сих пор я даже предположить не могу, чтобы мы когда-то могли быть вместе. Мне почему-то кажется, будь мы мужем и женой, такие разные и несовместимые характерами, образом жизни и взглядами, так и не принесли бы друг другу счастья, так бы и мучили друг друга…