Данила Дёмин. Николай и Надежда (рассказ)

Стук колес об рельсы затих. Солнце било мне в глаза. Я, как и сотня ребят, выбежал из вагона поезда, ища в многочисленной толпе родные глаза. Летали фуражки. Кричали весело дети. Солдаты обнимались c женами и матерями. Запах топлива и духов гулял по платформе. Я медленно шел вперед, проходя мимо окружающего меня чужого счастья, зло толкаясь. Я знал – здесь меня никто не ждет, хоть и верил в обратное.                 Едкий запах пороха вперемешку с телами мертвых друзей я не спутаю ни с чем. Раненые лошади с низко опущенными головами бродили по полю боя, падая от одиночных выстрелов винтовок. Серая пелена марева укрыла всю размытую местность, и лишь слабые огоньки горящих танков виднелись вдали. Лунный свет ложился на грязь окоп, освещая спрятанные в тумане сожженные избы. Среди этого ада стояла зловещая тишина… тишина, в которой умирали давно умершие… тишина, в которой шептали строки из бесконечных молитв… тишина, в которой и мой шепот был услышан…                                           Вышел с вокзала. Пошел домой. Как же прекрасен заснеженный Ленинград на босую ногу! Хлопья снега, падающие с голубого неба. Нетронутые красочные дома. Тающие сугробы. Капли дождя стекали по моему лицу, и я чувствовал себя таким счастливым! Таким живым! Таким одиноким…                                                                                                Я сплюнул в грязь. Красного и черного здесь и так хватает, так что никто не заметит. Здесь бездыханных друзей не замечают, а мои манеры не заметят и подавно. Хотя, скоро и некому будет замечать – мы взяты в окружение. Страшное слово для каждого солдата – котёл. Наша армия каждую секунду теряет всё больше и больше жизненного пространства, а взамен мы получаем тысячи трупов на уменьшающемся клочке под кровавой Вязьмой. Немцы, гады, сверкают своими стальными глазами со зрачками из свинца, убивая нас, спрятавшись в ночи – там, за этим пригорком.                                         Моя Надежда… Наденька… она ждет меня. Ждет меня, своего Николая. Смотрит из окна на спрятанную в слякоть улицу и ждет. Только она верит, что я вернусь, позабытый в лесах во время боя. Верит, что я не лечу вместе с журавлями по небу. Все забыли обо мне, опрокинув стопку, но это я иду по тесным проспектам! Всем смертям назло, я вернулся! Я живой!                                                                                                                              Холодно. Очень холодно. Я зажег самокрутку скрученную лично мне Васей Денисовым (земля ему пухом) из особых сибирских трав. Закурил. Стало теплее. Табачный дым был похож на черные клубни, что стелются над разбитой техникой. Делая вдох, оранжевый огонек на секунду застывал, а когда я выдыхал, то разгорался с новой силой, медленно потухая до новой затяжки. Единственная красота, оставшаяся у солдата.             Вот он! Тот самый бежевый дом! Я на секунду остановился, не веря собственным глазам. Я вижу его таким, каким видел пару месяцев назад! Всё та же небольшая клумба с ярко цветущими акациями. Надпись: “Николай + Надежда = любовь” написанная красным мелом. Различив всё до последнего кирпичика, я поплыл на алых парусах вперед. Жди меня, моя Наденька! Будь со мной, моя Надежда! Покажи, звезда, путь бродяге…                                    Самокрутка согревала и успокаивала. Создавалось четкое понимание, что пока горит этот огонек и дым стелется вверх – я жив. Но, стоило признаться самому себе: самокрутка не спасла ни Сережу, ни Ваню Кабана, ни Гришку с Калинина; да она миллионы солдат не смогла спасти! Как я могу ей верить и доверять собственную жизнь?! Как?! А все же приходится… в мерзлых окопах по-другому никак… Когда мне в голову лезут дурные мысли, я всегда смотрю на небо и успокаиваюсь. Но, в этот раз я закрыл глаза и стиснул зубы. По небу плыли три облака, так похожие на растерзанного Сережу, Ваню и Гришку… а таких облаков по небу плывут миллионы…                                                          Если не моя любовь вернула меня домой, то, что же еще? Надежда всегда была в моем сердце, и именно сердце вернуло меня. Я не мог прийти к Наде с пустыми руками – решил нарвать ей цветов. Нарвал те самые голубые незабудки с клумбы, неожиданно для себя посмотрев на четвертый этаж бежевого дома…                                                                     Мне страшно. Я не хочу умирать. Прошло четыре месяца с начала войны, но я ни научился не бояться смерти. Разве это возможно – не бояться погибнуть? Не верю. Не верю тем, кто говорит, что не боится уже завтра оставить свои кости на пир стервятникам. Это невозможно не бояться. Но, вместо этого, я научился осознавать, что уже сегодня – меня может не стать. Я готов раствориться в сизой мгле; остаться лежать, спрятанный в вечных снегах; стать холодным ветром, что будет гнать стаю журавлей на юг… Я готов, но всё еще боюсь умереть. Я так хочу жить… я так хочу вернуться…                                                         Я смотрел на то самое окно. На те самые зеленые занавески. Взглядом разведчика заметил, как левый краешек занавески шелохнулся. Белая-белая ручка плавным движением отодвинула занавеску, и светлые локоны таких пушистых волос предстали передо мной во всей красе. Через секунду, я увидел ее лицо. Омут вместо глаз и тонкие кристаллы вместо губ. Написанные самим Леонардо да Винчи брови и ресницы. Выбитые Микеланджело тонкие черты лица, делавшие ее с земли самой красивой женщиной мира…  нет, не мира – самой красивой женщиной для меня… Она смотрела вниз. Замерла. Не могла поверить. Вглядывалась в каждую детальку моего лица, что была видна с окна четвертого этажа. Закрыла ладонями лицо. Осторожно и наивно выглянула, смотря на меня мокрыми глазами. Вскрикнула от счастья и запрыгала на месте. Внизу, на мокром асфальте, перед ней стоял я.                                                                                                 Небо было против меня. Самокрутка была против меня. Против меня был весь мир. Я затянулся еще раз, очень крепко, но сердце не перестало бешено биться, и я понял – всё бессмысленно. Холод вновь овладел мной. Мне стало еще страшнее сидеть в одинокой яме, дожидаясь неизвестно чего. Смерть сидела рядом со мной. Это невозможно не чувствовать. Осознавая, что сейчас сойду с ума, я достал фотографию, что у сердца хранил, слабым огоньком самокрутки светя на мою Наденьку… Надежду… На ее светлые мягкие волосы… на самые чистые голубые глаза… на красные тонкие губы… добрые и такие заботливые черты лица… На душе стало так тепло. Чувствовал, как нежные руки трогают моё грязное небритое лицо. Чувствовал, как ее объятье согревает от первого октябрьского снега. Чувствовал, как хозяйка Смерть покидает мою яму, переставшую быть одинокой.                                                                                                                                         Ступенька за ступенькой. Лестничный проем за лестничным проемом. Я бежал, что есть мочи, бережно оберегая цветы. Только сейчас я начал осознавать, как же я ее люблю. Другой мир перестал для меня существовать. Только ступеньки. Только мины, что взрываются от каждого моего шага, неся меня безногого всё выше и выше на четвёртый этаж. Живого или мертвого – неважно!                                                                                                  Тени зашевелились. Шелест кустов и хруст веток тому доказательство. Остатки красной армии шли в наступление, подбираясь всё ближе и ближе к врагу. Не отрывая глаз от фотографии, я вспомнил, как перед боем ее внимательный взгляд всегда говорил мне: “Коля, вернись, пожалуйста. Не говори – “прощай”, прошу тебя…” Каждый раз я смотрел на свою любимую, и никогда не смел произнести этого страшного “прощай”. Но, похоже, не в эту тихую ночь.                                                                                                                   Я остановился у порога. Перед стуком в дверь – захотелось на себя взглянуть. Заметил серый таз с водой напротив квартиры соседей. Взглянул на свое отражение: вымытое дочиста лицо оставалось грязным; волосы разбросаны туда-сюда, не определившись – “мы на фронте или дома?” Глаза горели пламенем свечи, разлетаясь на мелкие искры, словно я продолжал стоять на безымянной высоте, смотря вслед падающим снарядам. Ни на какого джентльмена я похож не был. Намочил руку в тазу, причесываясь. Отражение в воде перестало быть единой картиной, став полностью размытым и неразборчивым. Ничего не изменилось в моем облике, подсказало мне окно, такое же мыльное. Пошел обратно к двери.                                                                                                Спрятал фотографию обратно к сердцу. Заметил проползающий отряд партизан Игоря Смирнова из деревни Рыжково. Партизаны – что осталось только трое из восемнадцати ребят – держали свой путь к немецкому пулемету на пригорке. В руках Игоря была граната. Свет горящего танка дал мне увидеть его задумчивое и такое печальное выражение лица, что я даже съежился. Он прощался со всеми нами своим молчанием, но так хотел сказать “до свидания”…                                                                    Постучал. Не выдержав пяти секунд, я приложил ухо к двери. Слышались отдаленные шаги из дальней комнаты, где стояла кухня, а на кухонном столе лежал распечатанный очень страшный конверт, видеть который я не мог, но видел. После еще секунд десяти, я услышал шелест платья о дверь и торопливые движенья у замка.    Докурил. Глубокая ненависть таилась во мне. Ненависть к фашистам, устроившим эту войну. Ненависть к командованию, из-за которого мы попали в котёл. Ненависть на саму войну, пожирающую нас молодых, и таких любящих жизнь. Самокрутка, которая всё еще горела у меня в руке, рассыпалась на мелкие красные искры, превратившись в серую массу – обычную пыль. Я внимательно посмотрел на свою ладонь. Самокрутка, сделанная Васей Денисовым из особых сибирских трав – превратилась в грязь. Просто грязь. Никто по этой грязи не узнает, что она из Сибири. Что это посмертный подарок Васи Денисова такому же посмертному дураку Николаю Миронову. Что эта самокрутка была символом этой войны. Она стала ничем. Как же мне больно от одной мысли, что я могу стать такой же “просто грязью” на чей-то ладони…                                                                                                  За секунду до щелчка в замке, во мне проснулась страшная жажда любви. Я ведь думал, что никогда не найду ее… мечтал хотя бы одну ночь провести с ней… Как я хотел услышать ее такой сладкий как мёд голос. Обняться с самой нежной и родной. Сосчитать каждую родинку – нет! – каждую волосинку на ее голове! Я хотел с ней смеяться, плакать, мечтать и жить. Я хочу этого, и я не знаю, небеса благодарить или саму судьбу, что нашел ее. Всё меньше и меньше я понимаю, что со мной происходит, и в этом моё главное счастье.                                                                                                                                              Со всех сторон как тараканы повылазили товарищи по оружию. Разрушенные хибары; сгоревшие танки; голые кусты или из под самой земли – отовсюду ползли советские солдаты в последний бой. Самые страшные минуты боя – ожидания его – почти иссякли. Все подтянулись к последнему рубежу. Повисла абсолютная тишина. Даже вороны сели на деревья и застыли, окончив свой пир. Как гром среди ясного неба, под пригорком возник светлый силуэт Игоря Смирнова с высоко поднятой гранатой. Вороны весело каркнули, взлетая. Понимали – новый пир не заставил себя долго ждать.                           Щелчок.                                                                                                                               Раздался крик.                                                                                                                                Дверь открылась.                                                                                                                           Оглушительный взрыв и стрельба из всех орудий.                                                                   – Здравствуй, Надя. Это я…                                                                                                           – ВПЕЕЕРЕЕЕЕЕЕД!!! УРААААААААААА!!!                                                                                    – Коля! – Надя прыгнула мне на руки, и мы слились в объятье.                                        – Я вернусь… ты только жди… – прошептал я, поднимаясь из ямы и идя со всей армией в наступление. Я не видел перед собой смерть – фотография Нади как оберег застыл у меня на глазах.                                                                                                                   Огонь. Любовь. Страсть. Я тонул в ее волосах. Захлебывался и нырял с головой, не пытаясь выбраться на сушу. Почувствовал себя кому-то нужным и не оставленным один на один со смертью.                                                                                                                        Мы летели на огонь как мотыльки, обжигая крылья налету. Выстрелы пулеметов и винтовок превратились из маленьких огоньков в страшный пожар. Глаза кроме мелькающего красного пламени, слившегося в один огромный пожар, ничего не видели. Я только чувствовал, как рядом со мной бежали и падали боевые товарищи, ставшие той самой “просто грязью” на ладони фрица. Мы стреляли в ответ. Кричали как звери. Шли только вперед, всё ближе к красному огню поверх черных тонов. Шли насмерть, и никто из нас не сделал шага назад.                                                                                                                 Я посмотрел в ее глаза, а она в мои. Я видел там всё, но самым жарким огнем, там горела любовь. В ее изумрудных глазах, я гулял среди малахитовых лесов и бесконечно зеленых полей. В ее бусинках, я чувствовал, как стою посреди ночи, и белая луна освещает мне путь. В ее лазурных глазах, я парил в небесах и купался в чистом океане, обретая покой. Видя ее мокрые глаза и падающие слезинки, я не выдержал, и мои сухие слезы вместе с каплями дождя поверх крыши падали на ее щеки. Мы долго смотрели друг на друга. Смотрели, и не могли налюбоваться. Не могли насладиться. Не могли променять этот миг на никакой другой. Разве не в этом вся любовь?                                                                    Ужас и не думал заканчиваться. На заднем плане, мимо меня, пролетали тени высоких деревьев; разбитые танки с орудиями; черно-бардовое небо; падающие, такие же, как и я, солдаты, оставленные Богом на заднем плане. И посреди всего – на основном плане, в страшном пожаре из пуль, я заметил страшный силуэт с гранатой, как черное пятно на белом полотне. Силуэт бросивший мне наперерез гранату.                                      Наши губы соприкоснулись, и я пропал без вести – любовь.                                                   Я почувствовал резкий удар в грудь, поваливший меня – пуля.                                                  Она трогала нежными руками мое небритое лицо. Я чувствовал тепло от этих прикосновений и что-то давно забытое, а вроде произошедшее не со мной, а с каким-то другим Николаем Мироновым. Опомнившись, я подарил ей подснежники, запах которых не чувствовал.                                                                                                               Неожиданно, огромное пламя растворило меня в ночи. Я перестал что-либо чувствовать. Меня засыпало землей, и я рухнул как решето.                                                          Цветы в руках Надежды чудесным образом испарились, словно я и не дарил их. Взяв меня за руку, она потянула меня домой, улыбаясь своей самой красивой улыбкой. Крыша бежевого дома исчезла, я поднял руку, желая прикоснуться к небу, и сквозь мои пальцы пролетали вселенные и галактики, сияя алым.                                                                     Тело перестало быть моим. Белый шум в ушах защитил меня от мира вокруг. Глаза, слабо тлеющие, присыпанные землей, смотрели на луну, звезды и облака – огромным подкреплением летящие по небу.                                                                                                                                                                                                                                                                                 Я потерял счет во времени.           Белый, такой глупый снег, кружил надо мной. Тяжело дышать. Плохо вижу. Больно жить. Через силу встал, побрел по полю боя. Вороны перелетали с места на место. Спотыкаясь об мертвых товарищей, я смотрел, как встает солнце. Лучи пробивались ярким светом сквозь кроны деревьев, наплевав на котёл, из которого мы так и не вышли.                                                                                                         Прошли триллионы лет, если не бесконечность. Мы гуляли по темным аллеям и ярким мостовым, и вслед нам шли люди грязные, с ожогами, раненые и без конечностей, счастливо глядевшие за борт, как волнами плещется Нева. Время пошло вспять, и я с Надей нашел свой покой на волшебных прудах, отдыхая под ветвями вечнозеленого горящего дерева, отстраненно смотря на чистую воду, укрытую голубым светом луны.                      Я побрел на огненный рассвет – застрявший в деревьях – поглощаемый его лучами. В глазах продолжал играть свинцовый пожар; по колено в снегу, деревья пролетали мимо меня; как много их, друзей хороших, лежать осталось в темноте; сверкала алая кровь, от теплоты которой таил снег; вкус стали во рту; темные краски на светлом небе; грязь и я. Мне казалось, что путь до рассвета никогда не был так близок.                                        Мы пили красное прозрачное вино, заедая его таким же прозрачным хлебом. Кто-то зажег в небе звезду. Я закрыл глаза, и не видел ничего, только чувствовал тепло Нади. Сквозь закрытые веки я видел очи, что виден блеск их даже ночью. Я ощущал ее каждой частичкой своего тела, становясь для нее той самой звездой на небе.                                            Грудь больно жгла. Холодный свинец застрял в моем сердце. Падая и бросаясь в разные стороны, отталкиваемый деревьями, я заметил темный силуэт впереди, шедший в мою сторону.                                                                                                                                                   Я пытался убежать. Оседланные лошади с простреленными человеческими лицами пробегали мимо меня. Товарищи шли раз за разом в последний бой, и тела их горели адским пламенем, превращаясь в пепел. Крики наполнили лес. Вокруг падали снаряды – комья грязи летели прямо в меня – и я упал без чувств на землю, пораженный небесным летчиком.                                                                                                                                                        Я проснулся и вновь бежал среди этих белоснежных кровавых деревьев ища жизнь я просыпался смерть ударом косы мои пятки разлетались в разные стороны я полз умирающие солдаты черные светлые прячась в снега бархан подснежник появлялся исчезал появлялся исчезал каждую секунду проматывались как кинопленка сожженные избы поля леса разрушенные города мертвый я не выдержал заплакал горькими слезами пряча голову затыкая уши закапывая себя в снег чтобы до меня никто не мог достучаться мне больно как больно больно больно я больше не могу этого вынести кто я если не грязь грязь грязь что летает под ногами людей.                                                                                            – Нас миллиарды. Бесконечное множество. От букашки до человека; от маленького листочка до огромного кита. Кем мы становимся, когда наш жизненный путь подходит к концу? Грязь. “Просто грязь” на чьих-то ладонях. Ладно, там, бабочка или снежинка, а что же человек? Каждую секунду погибает один такой же Николай и одна такая же Надежда. И эта секунда настанет для каждого из нас. Кем мы станем для мира? В лучшем случае, мы станем статистикой ушедших в мир иной в этот день. Сухой, серой; статистикой, где просто складываются числа. В худшем случаи, мы даже цифрой не станем. Грязь. Чертова грязь! Мы любим! Страдаем! Живем! Умираем! И финиш нашей жизни – грязь! О нас поплачут наши родные и близкие. Запомнят нас. Может, даже своим детям расскажут, а они своим. Но всё когда-нибудь оборвется. Далёкие внуки не вспомнят о своем далёком прадеде, и все мы вновь станем грязью. А через века – даже праха не останется. Мы – та самая грязь, инструмент и ресурс, что может перевернуть весь мир, а может подобно этому листу в моих руках – разлететься от легкого порыва ветра.                                                     Взяв последние силы, я встал на четвереньки. Темный силуэт всё ближе и ближе приближался ко мне. Я потянулся к сердцу, в мой счастливый кармашек, но почувствовал подушечками пальцев что-то теплое и вязкое. Взглянул – кровь.                                                      Приложив руку к сердцу, я не понимал, почему оно всё еще бьется. Закрыв уши, я слышал, как кровь льется по моим жилам. Я мог дышать. Я всё мог! Но почему на сердце кровь? Пуля прошла на вылет, пронзив сердце, но я всё еще здесь. Почему?                              Страх охватил меня. Если пуля прошла через мое сердце, то она прошла и сквозь фотографию. Измазывая ладонь в собственной крови, я достал фотографию Надежды. Она осталась нетронутой и такой же чистой, не запачканной в этом ужасе. Я поцеловал ее и упал в снег.                                                                                                                                                 Всё смешалось в наших головах. Мы всю жизнь глядели с Надей во тьму. Без надежд, без маленького лучика света. Никто из нас не ожидал в этой темноте увидеть свет; свет, в котором из пороха и тумана вышел я; свет, в котором отыскалась она, та, кого я так искал. Еще глоток и мы горели. Сердце – смешно – но мне казалось, что оно бьется. Надя положила голову мне на плечо. Ее слезы не стали вечностью. Я с любовью взял ее голову в обе свои руки, пропадая без вести в мягких светлых волосах. Она недовольно задергалась, и мне казалось, что она глазами на затылке сквозь локоны смотрит на меня строгим взглядом. Через пару секунд она сказала:                                                                                   – Часы.                                                                                                                                             – Что – часы?                                                                                                                                  – Они тикают. Секунды. Минуты. Они складываются в дни, недели, месяцы и года.        Я снял часы с руки. Посмотрел на стрелки. Стало так противно. Они не имеют право отсчитывать в своей придуманной системе нашу жизнь и мое счастье. Я размахнулся и бросил их в пруд. Бесполезная железяка ударилась об воду и пошла на дно.           – Больше нет времени, любовь моя. Мы утопили его, и только рыбам оно будет отсчитывать жизнь. Перед нами вечность. Только ты и я на этом свете. Одни единственные и такие счастливые. Больше никто нам не помешает. Нас больше нет в ИХ системе. Мы – недостижимы. Мы – вместе.                                                                                  Темный силуэт подошел ко мне. Им оказался молодой немец, мой ровесник. Глаза голубые, волосы русые, худой работяга, такой, как и все мы. Мы смотрели друг на друга. Он не мог стрелять в меня, а я в него, но это была неправда, и мы оба знали это. Я убивал его друзей, а он моих, но мы не могли признаться в этом. Мы были людьми друг перед другом. Без национальностей, символике, страны и идей. Оба человека, которые ненавидели войну, и на ней погибли.                                                                                       Немец видел – я всё еще жив. Видел в моих глазах крики “вперед!” и безумную жажду жить;  видел окрики “стой!” и пелену смирения в очах. Он взял аккуратно фотографию и пододвинул ее ко мне, поближе, слепив маленький пригорок, облокотив на него, чтобы я мог смотреть на Надю. Насколько мне хватало сил, я благодарно кивнул немцу. Видя эту страшную картину, как из меня бесшумным ручьем льется на землю кровь, и, смотря на мои стеклянные, застывшие на Наденьке глаза, немец отвернулся, пригоршней взял снег и пропал в нем, слезно осознавая, что это его пуля убила меня.              Я смотрел на Надежду. Она на меня. Больше мне не о чем мечтать. Она словно вылезла из фотографии и обнимала меня, даря каждой частичкой своего тела тепло, согревая меня, без возможности спасти. Мои глаза застыли на ней. Я помнил, как неосторожно и глупо сказал “прощай”, но сейчас, лежа в собственной крови и убитый пулей в сердце, смотря застывшими глазами на последнюю Надежду в моей… такой счастливой жизни!.. я осознал, что не прощаюсь…                                                              …силуэт немца из темного превратился в белый. Он видел, как мне больно и как я мучаюсь, поэтому, не желая моим мученьям продолжаться, совершая для меня последнюю милость, он взял из кобуры пистолет, щелкнув затвором…                                        …я не прощался! Мы еще встретимся, Надя! Надежда моя, что стрелкой компаса указывала мне путь к спасению! Наденька моя, ставшая минутами и часами, отсчитывающих время, когда мы встретимся на земле или на волшебном корабле…                       …немец, мой единственный друг, вытирая выступившие слезы, сел рядом со мной, взглянув на небо. Вместе с ним мы слышали лесную тишину – никаких выстрелов зениток и шума гусениц танков. Покой, который мы заслужили. Яркий рассвет, делавший таким красивым белый снег… яркий рассвет, последний аккорд этой песни…                   …неважно где! Мы найдем друг друга! Может, не под этим солнцем, но найдем! И пусть дороги к тебе заколдованы! Не разлучат и не станут препятствием снегопады и вьюга! Я найду тебя даже через миллионы лет, став бродягой среди земель живых и мертвых! Надежда… Наденька… как хочу услышать голос твой… как хочу встретить тебя… увидеть в отражение воды родных и любимых друг другу… посмеяться, поплакать, помечтать, пожить… хотя бы одну ночь…                                                                                         …я научился осознавать, что сегодня – меня может не стать… но, я так и ни научился не бояться смерти. Мне страшно. Что будет после? Пустота или исполнение моих предсмертных желаний? Скорее первое, чем второе. Бог был со мной в той одинокой яме, невидим, как и смерть, но теперь я не в одинокой яме. Смерть осталась, а Бог – нет.                 …что я возьму с собой за горизонт на рассвете нового солнца? Перед смертью, исчезая навсегда, растворяясь в пепел или вечность, растягивая последнюю ноту, я бы хотел задать только один вопрос, ответ на который знают лишь счастливчики: буду ли я кому-то нужен в этом мире после себя?                                                                                                  – Komm *, – сказал мне немец, со слезами на глазах смотря на мои обмершие пальцы рук, что тянулись к Нади. Он дал мне последний раз посмотреть на Наденьку… Надежду… Дал поцеловать ее холодными губами. Заботливо вытер мой кармашек от крови, вложив фотографию на свое законное место. Перед глазами был только лик Нади, и рассвет играл в ее волосах светлыми лучами. Глаза закрывались, но лицо Нади не исчезнет никогда. Я больше ни о чем не жалел. Голубое небо. Яркий рассвет. Стройные деревья. Зарытый в снегах подснежник. Наденька.                                         Держа пистолет в руке, немец притронулся к моему сердцу – оно больше не билось. Я умер, а в моих глазах отражалась Надежда.                                                                                    Вечнозеленое горящее дерево, укрывшее нас в своих ветвях, как будто небо, роняло сухие осенние листья вниз. Я поймал подгорелый лист, с красными маленькими искрами на нем. Падая, огоньки как звезды разлетались в ночи; слабое пламя стало нашим маленьким солнцем, но ветер беспощадно тушил его. Держа лист в собственных руках, я невольно сжал его, и он превратился в бесформенную серую грязь. Пыль. Пепел. “Просто грязь” на моих ладонях…                                                                                                                             Надя смотрела на меня. Видела, какой кошмар отразился в моих глазах. Я вспомнил самокрутку Васи Денисова из особых сибирских трав. Вспомнил товарищей, что до сих пор лежат под Вязьмой. Вспомнил пожар из свинца. Вспомнил, как я бродил по полю брани, падая и смотря на лица солдат, у которых больше не было лица. Я вспомнил октябрь. Я вспомнил войну.                                                                                                               Надя смотрела на меня, всё осознавала, нежно гладила, и я лежал на ее коленках, смотря на пруд и падающие огненные листья:                                                                                     – Надя, прошу, скажи мне. Выйдя из вагона поезда, я был уверен, что здесь, в Ленинграде, меня никто не ждет. Я чувствовал себя одиноким. Потерянным. Бродягой, которого ведет на небе звезда, что будет светить миллиарды лет, и я вместе с ней. Я надеялся, но не верил, что найду тебя. Искал глазами, но не находил. Тушил первые признаки надежды, что буду так скоро счастлив. Но, ты ждала меня. Ты оживила меня. Тебе ведь сообщили в письме, что я погиб под Вязьмой. Разве можно так искренне ждать мертвого?                                                                                                                                                        – Коленька… глупенький ты мой! – прошептала мне на ухо Надя, поцеловав и гладя красное пятно на груди. – Мертвых ждут еще сильней, чем живых.                                                   – Спасибо.                                                                                                                            Сейчас, мертвый, я по-другому смотрел на те вещи, что со мной произошли. Глупо говорить, но на войне есть что-то светлое, даже обычный луч солнца – уже жемчужина в море песка. На войне кроме ярости и жестокости есть место дружбе, любви и надеждам. Все мы здесь обычные люди только разной прошивки. У нас разные лозунги, но цель одна. Государство побеждает, а мы только убиваем и умираем. Никто не будет знать, что на самом деле мы дрались за родных, за любовь и за мир, а не шли в бой, сладко нашептывая имя вождя, словно ничего у нас в жизни не осталось.                                      Я ошибался. Мы, обычные люди – не грязь. Возможно, мы и примем такой облик, но тогда камень и человек на протяжении всей своей жизни – это одно и то же; ведь итог един, только это не правда. Плевать, все мы рано или поздно уйдем в темноту. Кто-то тихо-мирно, кто-то под трехкратными выстрелами. Дети наших детей забудут о нас. Забыть о своих предках легко – скромные добрые люди ни центр внимания. Но, главным остается то, что когда мы жили – время покорилось нам. Нам было плевать на него. Мы жили, любили и наслаждались жизнью. Радовались и страдали, и нам было все равно. Мы ушли к своим волшебным прудам, взяв всё самое лучшее, и звезда наш компас. Мы не грязь. Мы само время. Поколение. Не яркий один единственный образ, а многогранная совокупность того, чем мы жили. Кем мы были и кем мы стали. Как любили и как боролись. Как ушли на дно и как взлетели на вершины Килиманджаро.                                           Я ошибался. Мы не грязь, нет… как же мысли повернулись подумать такое… Выдающихся людей общество закапывает и откапывает, когда на то есть веские причины. Лучше я останусь неизменным обычным разведчиком Николаем Мироновым. Мне не нужна слава героя – от героя до злодея один шаг. Меня не нужно доставать из могилы и переодевать в разные наряды, когда кому-то это будет выгодно. К черту такую память! Сожгите все упоминания обо мне, но я не хочу жить такой смертью! Лучше я останусь здесь, на пруду, в объятьях любимой. Я заслужил покой, который часто только и делает, что снится.                                                                                                                                          Мы смотрели друг на друга в отражении воды. Космос сгорал в наших глазах, и нам было все равно. Я видел, как какой-то безногий мужик зажигал вместе со своими товарищами на вершине Альп. Мимо нас на облаке пролетела женщина с маленьким ребенком на руках, сияя от счастья, целуя сына тем местом, где в ином мире у нее были губы. А мы сидели вдвоем. Надя облокотилась ко мне на плечо, и мы смотрели, как падают вечнозеленые и огненные листья, кружась над прудом.                                                         – Надь… что с тобой произошло? Почему ты здесь? Со мной? Я не понимаю, что ты здесь делаешь. Я мертв. Ты жива. Почему мы вместе? Мы из разных миров, не похожих друг на друга ни капли. Скажи. Прошу. Я не понимаю.                                                                       – Коля ты мой Коля, – ласково прошептала мне на ухо Надя, еще сильнее прижимаясь ко мне. – Я твоя звезда. У каждого в этом мире есть своя звезда. Каждый получил то, что желает, живя в таком себе рае в шалаше. Мать, что погибла под бомбами, но спасшая своего сына, все равно только и мечтает, чтобы играть с ребенком на пушистом облаке. Погибший на войне солдат, молодой совсем, еще не знавший жизни, грезит о вечно полной бутылке, которую можно распить со своими живыми товарищами, смотря на мир сверху вниз. Каждый счастлив по своему. Для каждого горит своя звезда. Для тебя, Коля, счастьем стал этот волшебный пруд, вечнозеленый горящий дуб вокруг которого царит покой и мечтательная тишь; для тебя счастьем стала я.                                              – А ты рада быть моим счастьем? Хочешь ли ты здесь находиться?                                        – Какой же ты у меня дурачок, Коля! – улыбнулась Надя. – Конечно! Как звезда может гореть, если сама того не хочет? – Надя затихла. Через минуту, мечтательно смотря на луну, она продолжила. – Когда я умру, я хочу, чтобы ты стал моей звездой. Чтобы мы песней стали одной. Когда я умру, я позову тебя к океану. Мне нравится твой уютный волшебный прудик, но еще больше я люблю простор. Будем смотреть на бесконечную даль, и поплывем на корабле куда глаза глядят. Ты встанешь у штурвала, отправляя нас навстречу волнам.                                                                                                                                              – Был разведчиком, а стал матросом, – усмехнулся я.                                                                  – Лучше матросом. Разведчик из тебя никудышный, – улыбнулась нежно Надя.            Немного помолчали. Я спросил:                                                                                                  – А как же твоя настоящая жизнь? Не здесь, со мной, а в реальном, живом мире?             – Война и ожидание.                                                                                                                                  – Ожидание чего?                                                                                                                           – Когда ты вернешься…                                                                                                                  – Не бойся, я с тобой. Никогда тебя не оставлю.                                                                               – Я знаю, что ты в моем сердце. Сидишь под огромным дубом и смотришь, как лунный свет ложится на водную гладь. Смеешься со мной, мечтаешь, живешь жизнью, которую у тебя отняли. Любишь меня, и я, живая в другом мире – чувствую это. Мне греет душу. Если я тогда спасла тебя в минуты отчаянья и страшного боя, то сейчас ты мое спасение. Мне больно жить без тебя. Ты стал моей надеждой, что когда-нибудь война закончится. Что когда-нибудь мы встретимся. Так ведь здорово жить, когда знаешь, что ты кому-то нужен. Спасибо, Коля.                                                                                                             – Спасибо, Наденька.                                                                                                                Наши губы слились в поцелуи.                                                                                               В лучах луны, на воде появился волшебный корабль. Огромный парус развивался, судно качалось туда-сюда, готовое в любую секунду дать “полный вперед!” и поплыть в бесконечную даль, беря на абордаж судьбу и время, проскакивая скалы и на полных морских узлах оставляя мель позади. Люди на борту приветливо махали нам белыми платочками, зазывая к себе, но мы оставались верны себе – слишком тяжело нам досталось мое счастье.                                                                                                                               И, неожиданно, как компромисс, прямо перед нами появилась деревянная лодка с двумя деревянными веслами. Не страшась, мы залезли в нее. Медленно поплыли. Я греб одним веслом, а Надя, помогая, гребла вторым. Одной рукой мы работали, а второй обнимались. Мы стали двумя капитанами и двумя матросами одновременно.                         Но, в душе мы оставались моряками.                                                                                          Долгие ночи мы плавали вокруг нашего прудика. В один момент я заметил, как Надя резко начала бледнеть и быстро терять вес – дошло до того, что она стала такой же бледной, как и я. На мои вопросы, что с ней происходит, она лишь слабо улыбалась. В один момент Надя заплакала, и не могла смотреть на еду, которую мы здесь от скуки или простого удовольствия ели. И так же резко, как она начала плакать, она резко повеселела, но ее глаза не могли скрыть глубокую тоску с размером в жизнь.                                                      В одну из ночей мы сели в лодку. Мы всё так же гребли и всё так же радовались друг другу. И, неожиданно для меня, мы обнаружили ручей, ведущий куда-то далеко от моего пруда. Проплывая среди темных деревьев, мистических животных и странного зеленого света, нам открылся огромный синий океан с оранжевым солнцем на чистом небе, с горящей маленькой звездой, видной даже при свете дня.                                             Я посмотрел на Надю и увидел льющиеся по ее щекам слезы:                                                    – Надя? Что с тобой, любовь моя? Почему ты плачешь?                                               Она взглянула на меня. Улыбнулась. Слезы продолжали падать в океан, а глаза в свете солнца блестели. Она обняла меня крепко-крепко и произнесла:                                          – Ты со мной. Я с тобой. Мы вместе. Почему я не могу плакать от счастья? – рассмеялась весело она, смотря на меня, а слезы продолжали водопадом падать вниз. Она сказала это так просто… так по-женски легко и так романтично… я понял, за что полюбил ее, тихим голосом убаюкивая, вытирая выступившие слезы. Она благодарила меня в каждом своем слове, радуясь: она нужна мне, а я – ей.

                                                           Конец

 

31.10.19                                                                                                                                            Санкт-Петербург

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.