(сон)
Нет понятий «добро» и «зло» –
Ты не знаешь, что есть что.
Вантал.
Ты должен делать добро из зла,
Потому что его больше не из чего делать.
Роберт Пенн Уоррен
Не удивляйтесь фантастическим и неправдоподобным событиям, описанным в этом рассказе. Это только лишь сон. Мой сон.
…………………………………………………………………..
Когда на нашу страну нагрянула эпоха перемен, я оказался на обочине жизни: без достойного заработка, без перспектив. Распадалась моя семья. И в голову, как черви, полезли мысли: а может, дело не в стране, не в переменах, а может, дело во мне самом? Пытаясь разобраться в себе, понять себя, я принялся читать книги по философии, психологии. Во многих книгах, особенно по психоанализу, авторы большое внимание уделяли снам, и даже советовали своим читателям сразу же после пробуждения эти сны записывать, чтобы потом их анализировать. С энтузиазмом принявшись воплощать эти советы в жизнь, я обычно исписывал несколько листов бумаги – сны были длинными и замысловатыми. Это было обременительно для меня, и вскоре эти занятия я прекратил. До сих пор кое-что осталось из этих записей в моих старых записных книжках. Параллельно сюжету основного рассказа я разместил в нем и три эпизода одного, записанного мною, давнего сна. Для чего я это сделал? Думаю, читатель интуитивно поймет, для чего. Именно интуитивно, так как в снах нет логики в житейском понимании этого слова.
Здесь надо еще добавить, что некоторые сны, нестрашные, но мистические и загадочные, плохо действовали на мою психику, и даже то, что снилось в раннем детстве, продолжало ранить мою душу и позднее, когда я уже совсем повзрослел. Чтобы не копить «плохих» сновидений, я придумал способ, как их забывать. Это делалось повторным засыпанием после увиденного сна. Было придумано название этому методу – «заспать сон». Не всегда, однако, этого удавалось достичь. И я решил, вспомнив свои прошлые упражнения, записать последний увиденный мною сон. Он уже много дней не то чтобы рвет душу, но отзывается темной тоской и тревогой. Думаю, напишу, выплесну вместе с чернилами на бумагу все события и переживания сна, может, немного успокоюсь…
…Я сел на старенький велосипед ПВЗ и начал движение от центра города к его окраине – рабочему посёлку. Этот район имеет в городе плохую репутацию: нищета, пьянство, наркомания, хулиганство. Это место расположения огромных заводов ВПК бывшего СССР, которые вот уже полтора десятилетия практически не работают. Здесь ободранные «хрущёвки» соседствуют с перекосившимися от старости деревянными домами, попадаются трёх-четырёхэтажные здания из красного кирпича, построенные ещё в конце 40-х годов прошлого века пленными немцами.
Я ехал, не спеша и без усилий крутил педали, наслаждался солнечным днём. Конец лета, уже не жарко, но ещё и не холодно. Подует ветерок, и на какое-то мгновение окружат тебя струи холодного воздуха, как нечаянный и преждевременный знак от будущей зимы, а потом солнышко снова пригреет.
Странно! На обочине дороги, вытянув руку, меня попросил остановиться и подвезти его до нужного ему места мужчина. Странно: в наше время и в нашем возрасте люди не перемещаются по городу на раме или багажнике велосипеда. Мужчина прилично одет, на вид ему, как и мне, лет пятьдесят.
Место, где возник этот человек, мне не просто знакомо. Здесь когда-то давно со мной произошёл неприятный и загадочный случай. Я, уроженец села, в детстве иногда приезжал с родителями в город. Отец говорил: «Привыкай, сынок, к городу. Придёт время – приедешь сюда на учение».
В один из таких приездов, прогуливаясь по городу, я шёл по проезжей части широкой улицы. Надо было, конечно, по тротуару, но он располагался чуть выше, и чтобы на него попасть, мне пришлось бы истоптать нежную зелёную травку газона. Я шёл рядом с бордюром, иногда по бордюру, и решил дойти до бетонной лестницы и по ней уже подняться на тротуар.
Что-то заставило меня оглянуться. Может, подозрительная тишина на шоссе или, наоборот, звук приближающегося автомобиля. Я оглянулся и увидел: посередине дороги, попутно моему движению, на большой скорости, мчалась чёрная блестящая «Волга». Мне бы отвернуться, но я с любопытством стал смотреть на автомобиль. И вдруг, приблизившись ко мне, «Волга» сделала резкий поворот в мою сторону. То ли чьи-то невидимые руки, то ли неведомые и необъяснимые силы земли меня мгновенно вынесли метра на два вверх по газону. Машина проехала там, где я стоял, слегка задев бордюр, и затем снова вырулила на середину дороги. Тогда я даже не испугался. Но до сих пор, вспоминая этот случай, задаю себе вопросы. Меня хотели убить? За что? На безлюдной улице, без свидетелей. Хотели убить на спор? Хотели убить именно меня или меня с кем-то спутали? Не понравился мой взгляд?..
…Лет через десять, как и предполагал отец, я приехал на учение в город. И так получилось – снимал жильё недалеко от этого загадочного места. Часто проходил мимо. Иногда представлял, глядя на зелёный газон: а если действительно меня бы насмерть сбила машина? Проезжая часть дороги была широкой, но машин здесь всегда было мало и народу на улице – почти никого. Значит, меня убитого не надо было никуда отвозить, а можно было быстренько закопать в газон. Фантазии эти доводили меня до сумасшедших мыслей: один «я» лежал безжизненный почти десять лет под травой газона, другой «я» жил себе в удовольствие, учился в институте, ходил рядом по тротуару и смотрел на зелёную травку…
…Мужчина стоял с вытянутой рукой на том же месте, на том же газоне, куда меня выбросила много лет назад спасительная сила. Оказывается, мне по пути. Он сел на багажник моего велосипеда, и мы вдвоем поехали дальше. Но нагрузка на ноги возросла, мужчина не держал центр тяжести, и велосипед начало болтать в разные стороны. От такой езды нет никакого удовольствия, и, чтобы избавиться от нечаянного попутчика, я придумал повод, чтобы от него отвязаться. Я сказал, что мне надо заехать в некое учреждение. К моему крайнему неудовольствию, мужчина сказал, что и ему туда же надо.
Мы вошли в помещение. Много света и зелени. Пальмы, фикусы, экзотические цветы: на полу, на столах, на стенах, подвешены к потолку. И много молодых женщин – собственно, в помещении одни женщины. Они хорошо и со вкусом одеты: на них платья и костюмы светлого тона, почти белые. Эти особы снуют туда-сюда мимо экзотической зелени и непрерывно и одновременно о чём-то говорят между собой. Это похоже на щебетание птиц. Белые птицы в райском саду! Что здесь делают эти милые создания, не работают же?! Где и как живут они вне этого «сада»? И мыслимы ли они вне этого пространства? Да реальны ли они!?
Мой спутник, не задавая себе, наверное, этих вопросов, смотрел на все окружавшее его с восторгом. И вдруг сказал:
– Николай, я недавно познакомился с одной тоже очень интересной и красивой женщиной. Её зовут Марина. Давайте за ней заедем. Это по пути, и живет она в том же районе, куда вы едете.
– Откуда вы знаете мое имя?
– Я слышал, как вы по сотовому кому-то сказали: «Зовите меня просто Николай». А меня зовут Никодим.
Я внимательнее пригляделся к этому человеку. Взгляд выдавал в нем так и не повзрослевшего подростка: едва заметные искорки озорства мерцали внутри его глаз. («Никодимка», – про себя подумал я). Отчего-то задал ему нелепый вопрос, может, желая пошутить:
-А почему в такой светлый, праздничный день (было Первое сентября) вы во всем чёрном?
На нем чёрные брюки и чёрная рубашка. Одет он хорошо, но стиль его одежды несколько старомоден – костюм скроен на манер шестидесятых – семидесятых годов прошлого столетия. Впрочем, в глаза это не сильно бросалось.
– Понимаете, вся моя светлая одежда уже много лет дожидается стирки.
– А что не постираете?
– Представляете, не знаю, как это сделать – у меня нет черных стиральных порошков, и я не знаю, где их взять.
– ?
– Ну как же? Я стираю свою черную одежду белым стиральным порошком, значит, белую надо стирать черным.
Что за глупости ? Он тоже шутит?
– А Вы женаты?
– Нет. Давно развелся. Надоели упреки жены – она всегда попрекала меня тем, что мне нравятся только её темные места, а на светлые я, якобы, не обращаю внимания. При этих словах она пальцем указывала на свой лоб.
О-о-о! Эта дискуссия надолго! А мы вроде бы спешим. К тому же Никодим, как я подумал, вряд ли захочет углубляться в эту тему.
Мы вышли из офисного центра. И тут я с удивлением обнаружил, что мой велосипед исчез, а на его месте стоит роскошный автомобиль: большой, ослепительно-белый седан.
– Это по пути, – ещё раз говорит Никодим,- сначала прямо по проспекту Гагарина, через четыре квартала свернём направо, будет тупик Циолковского, там школа.
– Она учительница?
– Нет. Марина сегодня сына в первый класс повела.
Я знаю эту элитную городскую школу. Проезжая мимо, замечал, что ворота во двор этого учебного заведения всегда закрыты, а во дворе с озабоченно-сосредоточенными лицами в тёмной фирменной одежде ходят охранники.
Из этих ворот вышла женщина с мальчиком. Я усадил их на заднее сидение. Марине около тридцати лет, она очень привлекательна. На ней превосходное светлое платье; неброская, но модная причёска. От неё исходит обаяние по – хорошему уверенной в себе, ещё молодой, но уже пережившей и девичьи восторги, и разочарования от жизни женщины. Мальчик рядом с ней – это её сын Женя. Он неожиданно мелковат даже для семилетнего мальчика, или это так кажется – его мама ростом повыше среднего. Одет он в новый, с «иголочки», взрослого покроя костюм светлого тона в крупную клетку. Костюм ему немного великоват, наверное, купили навырост, чтобы на учебный год хватило, а может, и на два. На ногах бежевые туфли. И костюм, и обувь совсем новые и, чувствуется, Женьке непривычно и неудобно в этой одежде. Мы с Никодимом стали активно расспрашивать Женьку про его «первый раз в первый класс». И, собственно, из интереса, и желая угодить Марине. Было видно, что перед школой Женька сильно волновался, но всё прошло хорошо, даже лучше, чем он ожидал. Напряжение спало, вступление в новую для него жизнь состоялось. Можно было расслабиться.
Разве знал он и догадывался, этот нежный и ещё неоторванный от мамы юный мальчик, что с рождения нет такого права у человека – расслабляться. Всё живое в природе существует в постоянном страхе быть убитым и съеденным. И человек, как один из видов животного мира, тоже убивает и пожирает себе подобных. Если не явно, то косвенно, но неизменно с выдумкой и изуверством, так как Всевышний, помимо живой плоти и животных инстинктов, наградил человека ещё и интеллектом. Однако не будем уж так печалиться и разводить трагедии. Вон как радостно и ловко плещутся воробьи в дождевых лужах, а какие цирковые кульбиты вытворяют они, прыгая с ветки на ветку! А ворон не дремлет! Но если всё время бояться ворон, тьмы, зла – для чего жить?
Для добра и радости!
Извечно это противостояние – добра и зла, светлого и тёмного.
Белого и чёрного.
Первый эпизод давнего сна.
В компании деревенских ребят я спускаюсь с пригорка к реке: то ли искупаться, то ли порыбачить. Перед рекой большая поляна величиной с футбольное поле. Ещё до революции семнадцатого года местный помещик сделал отвод от реки и устроил на середине поляны для своих услад купальню. Со временем от этой барской затеи остались только бугры да ямы, заросшие крапивой, татарником и лопухами. Я смотрю на лужайку, но вместо фрагментов разрушенной купальни моему взору открывается нечто совсем иное – на середине поляны рельефно и чётко вырастает из земли небольшая возвышенность. И этот рельеф очертаниями похож на дракона. Я вижу тёмно-зелёного дракона. Он мне не страшен- это только гора, возвышенность. Но почему он здесь? Я спрашиваю своих приятелей – видят ли они дракона? Нет. Ничего они не видят и смеются надо мной…
…А вот и рабочий поселок. Здесь я не был почти тридцать лет. Те же одноэтажные, вросшие еще глубже в землю за эти годы деревянные дома смотрят на улицу пыльными безжизненными окнами. Каменные постройки в отсутствии надлежащего ухода тоже выглядят убого и уныло. Новая эпоха обозначена здесь небольшими яркими магазинами с рекламой «Coca-cola», «Pepsi». Улицы с этими магазинами похожи на фотошопную картинку, компьютерный дизайнер поместил красивые домики посреди серых разваливающихся построек. Затем идут ряды «хрущёвок» – мы въезжаем во двор. Бородатый, худой мужчина неопределенного возраста в грязной, с чужого плеча одежде, длинной деревянной палкой исследует содержимое мусорных баков. Увидев нашу машину, он угрожающе трясёт палкой над своей головой, что-то невнятно кричит, лицо его было перекошено злобой…
Оказывается, надо заехать к подруге Марины и там отпраздновать Первое сентября.
– Николай, и вы пойдемте с нами. Чай, торт, – пригласила меня Марина.
Чай, торт, – понимает, спиртное нельзя – я же за рулем. Пока Марина с подругой что-то «творили» на кухне, мы продолжали «дожимать» Женьку про школу.
А больше делать нечего. С Никодимом говорить нам не о чем. Может, потому, что мы друг о друге всё знаем, я о нём – точно. И это мне не кажется странным – ведь это сон. И ещё? Я не вижу себя во сне, со стороны. Кто-нибудь смотрел во сне на себя в зеркало? Нет. Это я к тому, что Никодим, вроде, похож на меня. Опять в голову лезут странные и страшные мысли. Я думаю: когда машина меня едва не сбила, не мог ли Господь забрать мою душу. Он ведь видел, что ещё полсекунды – и меня нет. Допустим – забрал. А с чьей же душой я живу? И кто мне помог выскочить из-под машины на тротуар? Ага! Значит всё же есть параллельный мир. И Властелин этого мира мне помог! И что же? Я живу в параллельном мире? А значит, мой сон вовсе не сон, а реальность? А Никодим, это не Никодим, а…
Оказывается, в школу Женьку провожали его папа и бабушка – папина мама. Папу Женька видит нечасто – родители в разводе. Но он любит папу. Показал нам новый мобильный телефон – вот, папа к первому сентября подарил. А бабушка около школы поплакала. Немножечко.
…Зачем Марине нужен Никодим? Я не видел Жениного папу, но интуитивно чувствую, что это хороший парень. Так зачем? Понял! Они- Никодим и Марина – играют друг с другом. Но не в любовную игру, а просто в игру, допустим, как в шахматы. Он нужен ей, как партнёр по игре. Что за правила в этой игре, как определяется победитель – я не знаю. Единственное, о чём я догадываюсь: она – белая фигура, он – чёрная. И она должна победить – ей помогает её сын – тоже белая фигура. Женька маленький, как пешка, а пешка – проходная фигура! Никодим проиграет, а проиграв, исчезнет…
Взрослые пили шампанское, а Женька отмечал свой праздник поеданием торта. Когда он склонялся над столом за очередным куском, плечики его пиджака поднимались и доходили до ушей. Трогательно. Я начинал испытывать нежность к этому маленькому беззащитному мальчишке. Шампанское только разгорячило взрослых застольников – поступило предложение прикупить что-нибудь покрепче. А я подумываю об уходе – какие-то дела ждут, да и, честно говоря, случайный я здесь гость. Женьке уже надоела взрослая компания, торт он съел, что мог – рассказал, и Марина решила отправить его домой.
– Мы здесь рядом живем – в соседнем дворе, – сказала она, обращаясь именно ко мне и словно успокаивая меня. Почувствовала, что я волнуюсь за ее сына? Женя ушёл.
Второй эпизод давнего сна.
…На берегу тёплого синего моря я купаюсь с молодой, красивой женщиной. Она, неожиданно для меня, темнокожа, или видя её в контровом освещении (напротив солнца) я различаю только её силуэт: стройный, гибкий и чёрный. Кто она? Незнакомка, знакомая, жена – это неважно, а важно, что она восхищает меня. Как относится эта женщина ко мне, тоже неважно. Важно то, что ей нравится, что она вызывает у меня восхищение. Я не испытываю к ней ни нежности, ни страсти. Она восхищает меня так же, как всё то, что в данный момент окружает меня: солнце, экзотический берег, сине-зелёные волны слегка неспокойного моря, брызги прибоя, повисающие в воздухе прозрачными капельками-бусинками.
Но где-то за границей сна, там, где кончается воля моих мыслей и начинаются сознание и воля великого и непознанного, произрастают из крошечного зёрнышка плоды сомнения: не может быть абсолютного счастья, это противоречит природе, духу, мирозданию. Всё и везде должно быть соразмерно: сила и слабость, красота и уродство, добро и зло.
Вот только кто определяет эти границы? И есть ли они?
Во сне эти мысли промелькнули мгновенно (ведь они и не совсем мои), не сумев облачиться даже в слова…
И словно в подтверждение этим смутным ещё предчувствиям, неожиданно, из ниоткуда, появляется огромный, чёрный дракон и на моих глазах почти мгновенно убивает и пожирает женщину, которая ещё несколько мгновений назад, так восхищала меня.
Затем дракон обращает свой взор на меня. Глаза его черны, огромны, бездонны и страшны, как преисподняя. Я убегаю от дракона. Бегу по лесам, степям, пескам, болотам… Он не отстаёт, ещё мгновение -и он настигнет меня. Страх сковал меня, и по законам сна я должен в безысходности остановиться и… проснуться. Однако сценарий сна даёт мне возможность спастись. Я должен попасть в большой одноэтажный деревянный дом, что уже недалеко от меня. Он одиноко стоит у подножья горы, поросшей лесом. Дом – это заколдованный круг. Если я попаду в него, я в безопасности. Напрягая последние силы, чувствуя спиной горячее дыхание дракона, я вбегаю в дом и закрываю за собой дверь. Сердце, раздвигая рёбра, неистово колотится в грудной клетке. Я постепенно успокаиваюсь и начинаю анализировать. Дракона у реки (из первого эпизода сна) никто из ребят не видел. Тот дракон, что за мной гнался, тоже не реален – с его мощью и габаритами он бы за две секунды изничтожил меня. Значит,… дракона не было?!
Но кто, в таком случае, убил женщину у моря?
У меня леденеет кровь – её убил я!
… Зачем? Она была красивой, восхитительной и… абсолютно чёрной.
Кажется, я понимаю – зачем…
Не прошло и пяти минут, как кто-то прерывисто (нервно) позвонил в дверь.
– Кого это нелёгкая? – удивилась хозяйка.
В дверях стоит… Женька. Он напуган, растерян, на нём, что называется, лица нет. Сказать, что произошло, он хочет только маме. По обрывкам разговора становится понятно, что к Женьке во дворе привязались пацаны постарше, он испугался и прибежал назад к нам. Но Марина говорит: не бойся, ты же мужчина, у нас с тобой нет защитников; да и ушли уже, наверное, эти хулиганы. Женька снова уходит. И я вижу, что новый, одетый по торжественному случаю пиджак, как на вешалке, висит на худеньких Женькиных плечах, как неудобно ему в новых, ещё не обношенных туфлях.
И вот в момент этого второго ухода мне по-настоящему становится тревожно и страшно за Женьку.
Мы с Никодимом вскоре тоже покинули квартиру – он пошёл за коньяком, а я по каким-то теперь уже абстрактным делам, но, главное, посмотреть, что же там с Женькой.
Никодим постепенно превратился в функцию, в бестелесное существо, которое иногда говорит, совершает поступки, но его, как образа, нет во сне. Он даже не прозрачен. Я ощущаю его как бестелесное невидимое существо, но с мыслями, которые он выражает речью, или я их просто читаю, как с листа. А, может, это уже мои мысли…
Я вижу – посередине двора, на небольшой прямоугольной асфальтовой площадке, стоит Женька. Он стоит на самом краю площадки, а на противоположной стороне, по диагонали, на асфальте большое тёмное пятно, как будто разлили машинное масло. Но я сразу догадался – это от страха описался Женька. Я посмотрел на его светлые брюки – вроде бы сухие но, впрочем, трудно разглядеть – он стоит вполоборота ко мне. И вдруг Женька спокойным и внятным голосом начал говорить. Его речь – это речь старомодного интеллигента. Так говорили лет сто назад образованные, культурные и слегка манерные люди.
-Ну, право же, я не знаю, как всё это получилось. Господа, мне так неловко, так неловко! Уже и не найду, куда себя девать. Ну не удержался – с кем не бывает? Ко всему прочему пришлось этим негодяям отдать новый сотовый телефон. А что было делать? Они всю голову бы мне разбили…
От этих речей становилось жутко, и я, перебивая этот словесный поток, предложил Женьке проводить его. Он с радостью согласился. Я взял его за руку, и мы направились к Женькиному дому.
Отняли сотовый. Сотовый!?.. «…зовите меня просто – Николай.» Да! У меня есть сотовый телефон, но когда я вёз Никодима на велосипеде, я ни с кем не разговаривал по телефону…
Через два двора, как говорила Марина… Мы шли по узкой дорожке. Это старое асфальтовое покрытие, серое и в трещинах. Солнце все еще высоко, во дворах ветра нет – припекает. Дворы безлюдны. Хаотично растущие во дворах деревья стояли безмолвно: ветки не шевелились, листья на землю не падали, хотя некоторые уже пожелтели и давно созрели для свидания с землей. Эта тишина двора, застывшее в немыслимой вышине солнце, бестрепетная природа наводили на мысль – мы замерли, чтобы вы, ни на что не отвлекаясь, скорее добрались до цели.
-Ну, вот и наш дом,- сказал Женька, показывая на четырёхэтажку из красного кирпича.
Мы подошли к дому. Остановились перед обшарпанной дверью с разболтанным кодовым замком.
– Может, тебя до квартиры проводить? – предложил я Женьке.
– Не надо, я сам, мы на третьем живем, – и он нырнул в пустоту темного подъезда. С дребезгом и лязгом закрылся кодовый замок двери.
– Надо бы до квартиры проводить,- вслух рассуждал я, но Никодим, откуда-то уже издалека, успокоил:
-Да ладно, что там случится. Добежит.
Я на какое-то время задержался у двери. Очень тихо вокруг. Несколько секунд тишины иногда кажутся вечностью. Так со мной бывает и во сне, и в яви.
… Останавливается время. Только для тебя, для твоих мыслей, для всего твоего существования и твоего существа, растворенного в бескрайнем пространстве вселенной. И ты, ощущая себя даже не пылинкой, а чем-то несоизмеримо малым и ничтожным, в сравнении с любой физической величиной, вдруг чувствуешь, что отрываешься от земли, материи, пространства, времени. Чувствуешь себя чистым духом, идеей; возможно, чьей-то мыслью, которая вдруг удивляется, что то, что она замыслила, тоже мыслит, и оценивает этот замысел. Это похоже на сумасшествие и длится несколько секунд. Хотя, кто знает, ведь все относительно. А может, это длится всю жизнь?..
Тем временем в подъезде начинает что-то происходить.
И я вдруг осознаю, что в моей жизни вот с этого мгновения должно многое перемениться и она станет совсем другой. Сейчас же надо будет что-то предпринимать: либо осознанно, либо интуитивно, а может, и в состоянии аффекта. И после этих действий будут, обязательно будут, серьезные последствия, за которые кто-то, и в первую очередь ты, будешь отвечать: перед законом, перед людьми, перед своей совестью. Тебя будет мучить память о совершившемся и о том, что ты мог бы сделать всё по-другому, но не сделал. Можно, конечно, сейчас же уйти, убежать отсюда подальше, забыть всё, вычеркнуть из памяти, из жизни… Но в данном случае это было уже невозможно, и этот вариант мною даже не рассматривался.
За дверью, в подъезде, нарастал странный шум и гул. Этот шум был похож на беспорядочную, аритмичную беготню множества людей по лестничным пролетам подъезда. Голосов, однако, никаких не было слышно. И неожиданно среди этого низкого по звучанию гула я услышал пронзительный детский крик:
– Не на-а-а-д-а-а-а!!!…
Я разбежался и ударил плечом в дверь. Один, два удара – замок вот-вот развалится. Я не успеваю ударить третий раз: чья –то рука с обратной стороны двери открыла замок.
С момента, когда я вошёл в подъезд, и до момента, когда я его покинул, прошло не более трёх минут. Говоря словами компьютерщиков, я этот короткий промежуток времени сейчас «разархивирую» – то есть, растяну во времени. И у тебя, читатель, создастся ложное представление о длительности произошедшего. Не верь этому! Три минуты.
Итак, из солнечного светлого дня, шагнув через порог, я оказался в полумраке пыльного, затхлого подъезда. Есть окна, но они настолько грязны и затенены паутиной, что почти не пропускают дневного свет.
Пахнет пылью! Пахнет пылью, которая оседала здесь не один десяток лет. Под ногами МУСОР. Столько мусора обычно бывает там, где, во-первых, мусорят и мусорят осознанно (из хулиганства, протеста или из «понта»), а во-вторых, мусор просто не убирают. Этот мусор не убирали десятки лет. На полу конфетные фантики, окурки, пустые стеклянные поллитровки, пластиковые бутылки. Этот мусор смешал вещественные доказательства разных эпох: я не приглядывался, но если бы присмотрелся, наверняка увидел бы пустые коробки старых, давно забытых папирос: «Север» и «Прибой».
Широкая лестница была плотно заполнена людьми. От первого этажа и выше, насколько было возможно разглядеть. Это подростки, в основном пацаны от восьми и до пятнадцати лет. Почти все одеты в тёмно-серые дешёвые китайские спортивные костюмы. Эта одежда сливалась с темнотой подъезда, и только белесые лица выдавали присутствие огромного количества людей. При моем появлении все замерли. На площадке между первым и вторым этажом толпа медленно расступилась, и я увидел лежащего на сером бетонном полу Женьку. Он был недвижим. Лица его не было видно – пиджак задрался выше ушей – видна была только светлая макушка головы. Костюм его весь перепачкан в пыли, и скорее был похож на тряпку, которой протирали от копоти и пыли какой-нибудь механизм. И все же несмотря на грязную, вывалянную в пыли одежду, Женька оставался единственным светлым пятном в этом темном, страшном пространстве.
– Кто это сделал?! – дико выкрикнул я свой первый нелепый вопрос. Ярость, злость и жажда мщения бились во мне. Я устремился к Женьке, но… не мог сделать и шага. С двух сторон под руки меня держали два крепких парня. Они постарше всех остальных, кто был в подъезде — на вид лет под тридцать. Правую мою руку мертвой хваткой сжимал стриженный наголо одутловатый парень в черной дермантиновой куртке. Мельком посмотрев на его лицо, я понял, что он не очень уверен в себе, зрачки его глаз быстро и судорожно сновали туда-сюда. Я начал делать резкие движения, чтобы высвободиться, и при этом с уверенностью и предельной убеждённостью выкрикивал слова, которые при этих обстоятельствах, не будь я во сне, я бы никогда не произнёс:
– Вы знаете, кто я такой?! Урою, суки! Да я тут половину ваших ментов знаю! – и всё в том же духе.
Парень справа куда-то исчез. Испугался?
За левую руку меня держал сухощавый блондин со стрижкой «бобриком»; волевое лицо, складки у рта, маленькие колючие глазки. Одет в черную кожаную сильно потертую куртку. Он продолжал меня крепко держать и на мои выкрики заметил:
– Мы сами здесь не первый год живем, и у нас тут разные подвязки с ментами имеются.
Затем продолжил:
– Ты что-то себя нагло ведешь? Жить надоело?
А кто меня лишит жизни? Я же во сне!
Наверное, от этой мысли исчез и держатель левой руки.
И вот, освобожденный, я устремился к Женьке. И уже приблизившись к нему, остановился. Мысль о том, что он мертв, сковала меня. Вот я отдерну пиджак и увижу мертвенно-серую кожу лица?! Чтобы эту муку пресечь, я резко открыл лицо мальчика. Лицо бледное, но было видно, что Женька живой. Кровь понемногу сочилась из раны на затылке. Я поднял его на руки. Почувствовал: своими мышцами он реагировал на мои движения. Да он, наверное, уже в сознании, отошел от шока, просто не хотел себя никак проявлять, ждал, когда закончится этот кошмар. И чтобы как можно дальше уйти от этой страшной реальности, он прятал свое лицо – тыкал его мне в подмышку? И я, стоя посреди лестничной площадки с истерзанным мальчиком на руках, громко выкрикнул свой второй глупый и нелепый вопрос. И сам не знаю, зачем это сделал . Ответ я знал, едва переступил порог подъезда.
-За что!?- крикнул я. И большая тёмная птица, с шумом оторвавшись от кучи мусора, устремилась вверх с такой энергией и целеустремленностью, что не возникало сомнений – она пробьёт крышу.
В подъезде между тем произошли изменения. «Пацаны» в тёмной спортивной одежде или исчезли, или слились до невидимости с тёмными стенами. Двери квартир открылись, и в проемах появились семейные, судя по виду, пары: озабоченные мужчины с суровыми, серыми вытянутыми лицами и их жёны – простоволосые, круглолицые, одетые в заношенные пёстрые халаты. На руках у каждой ребёнок двух – трёх лет. От одной из квартир отделилась женщина с ребёнком на руках. Она вышла на середину лестничной площадки словно актриса, собирающаяся произнести монолог. На её руках довольно большая девочка, почти подросток. Она безразлично, не моргая, смотрела на меня неестественно большими бесцветными глазами. Уж не кукла ли это?
– Вот в прошлом году,- начала женщина, – Ленка из 21-ой сына своего отдала в спецшколу (она, наверное, хотела сказать в элитную, но подумала, что это слово из иного мира будет нелепо звучать и здесь, в этом подъезде, и в её устах).
– …платную, дорогую,- продолжала она,- и каждый день пошло: то подарок англичанке, то на новые компьютеры деньги надо собирать с родителей, то то, то сё… А у Ленки муж на «Роторе» работает – зарплата пятнадцать тысяч, да и то не всегда вовремя. А сама уже полтора года без работы. Ну и через два месяца отвела своего Витьку в обычную школу.
– Нечего нам делать в этих спецшколах, это не для нас, – подвела она итог.
Я начал спускаться к выходу, вышел из подъезда с Женькой на руках и аккуратно уложил его на заднее сидение своего авто – оно, словно по волшебству, уже стояло тут же. По асфальтовой дорожке по направлению к нам бежала Марина. (Наверное, Никодим по телефону сообщил о произошедшем.)
-Женя! Что случилось? Он живой?
Я едва разбирал её слова: она одновременно и плакала, и кричала. К тому же ей неудобно бежать – мешали высокие каблуки.
– Да сбрось ты эти туфли! – с раздражением подумал я. Наверное, это свойство человеческого сознания – в напряжённые моменты своего бытия думать о несущественном.
Я сразу попытался успокоить её:
-Ничего страшного, с лестницы упал. Жив, почти здоров.
Марина устремилась к подъезду.
-Кто это сделал? – её вопрос, в отличие от моего, был не глупым, а вполне логичным.
-Не ходите туда,- я пытался остановить её, но она не слышала меня.
-Вам туда не надо! – почти закричал я и силой затолкнул Марину в машину на переднее сидение.
Мы повезли Женьку в травмпункт – это в центре города. Он лежал на заднем сидении и рассматривал потолок кабины, изредка бросая короткие взгляды в нашу сторону. Слегка приподнявшись, я мог наблюдать его в зеркало заднего вида. Он мог уже сидеть, но для чего-то (или для нас, или для себя, или «так положено») исполнял роль «ещё больного».
Марина была сначала сильно взволнована, но вскоре, видя состояние Женьки, успокоилась и только для порядка, а может, чтобы показать мне, что она любящая и заботливая мать, оборачивалась назад и спрашивала сына:
-Ну, ты как, сынок? Не болит?
Она оборачивалась к Женьке через мою сторону. И моему взору открывались её женские прелести: пуговицы платья были расстегнуты от горла вниз на приличное расстояние, и были видны восхитительные предгорья её грудей. Своей причёской она едва не касалась меня, и краем глаз я видел совсем рядом её нежное ушко с блестящей серёжкой и ярко-красные полноватые губы. Она что-то нежно ворковала не то сыну, не то кому-то другому… Я не разбирал слов – до меня доходил только нежный манящий грудной тембр её голоса.
Поймал себя на мысли: «А ведь ах, как хороша!»
И тут же в душе возник клин, дискомфорт. А как же Женька, его папа и подаренный им мобильный телефон, бабушка – папина мама, которая «немножечко» поплакала около школы? У них был свой мирок, ещё не до конца разрушенный. И он держался на Женьке, а его мама пыталась этот мир сейчас разрушить. Может, из женского баловства, может, из мимолётного каприза: «Я так хочу! Я красивая и всесильная!»
А я хотел, чтобы этот мирок был восстановлен… Хотел. Ещё недавно. Но сейчас, не вполне это осознавая, вместе с Мариной стал его разрушать.
Марина вдруг стала серьёзной, выпрямилась и, глядя прямо на дорогу, негромко, чтобы не слышал Женька, сказала:
– Всё равно у нас с ним ничего не выйдет. Конечно, он любит меня – просто обожает; любит Женьку, и Женька его любит. Но любовь любовью, а содержать семью тоже надо, а он не может. Он какой-то робкий, беззащитный, застенчивый. На работе его ценят, хвалят. А деньги получают другие. С ним пропадешь. Сейчас другое время – время сильных, наглых, упрямых…
Пока она это всё говорила, я подумал – а ведь она про меня говорит. Про того, который не во сне, а в реальной жизни…
Но я молчал. И эта мимолётная мысль проскочила и исчезла куда-то, забылась.
Машина ехала по улице, плавно покачиваясь. Хорошая подвеска – проскочила ещё одна мысль.
Марина продолжала поворачиваться к Женьке, хотя надобности в этом уже не было.
Я всё чаще посматривал на Марину, забыв и про Женьку, и про его папу, и про бабушку- папину маму. На какое-то время я стал даже забывать про дорогу.
То, что платье на Марене стало тёмным, меня не удивило. И волосы стали пепельно-тёмными, но это делало её ещё привлекательнее. Лицо стало матово-белым, ухоженным и утончённым. Словно над ним поработал искусный скульптор. Губы на фоне ослепительно- белого лица горели ярко-красным цветом. (Красные розы на надгробной белой плите).
Меня не удивило и то, что капот автомобиля стал чёрным. Мне это даже понравилось.
Стёкла авто были открыты. И вдруг неожиданно со всех сторон плотной волной в кабину ворвался воздух. И… разом поднял вверх чёрное платье Марины почти до шеи.
Я не мог – у меня не было сил – не обернуться и не посмотреть на неё. Под платьем не было нижнего белья – она была полностью обнажена. Я оказался под гипнозом. Её тело притягивало к себе сильнее любых вселенских притяжений. Да, она была красива, но это была не божественная красота, не красота простой природы, как, например, бывают красивы звери, птицы, красивы солнечные восходы и закаты, цветущие лесные поляны… То, что исходило от её образа, существа, тела, было непреодолимой мукой притяжения, забвения себя. Это была дьявольская красота – магнит сатаны.
Я всем телом подался к ней и непроизвольно дёрнул руль вправо. Колёса задели за бордюр, машину едва не вынесло на тротуар.
Марина громко вскрикнула. И кто-то из-за пределов сна произнёс спокойно и громко:
– Ты только что чуть мальчишку не задавил.
И вмиг исчезло всё: Марина, Женька, чёрная шикарная иномарка…
Как будто киномеханик крутил один фильм, но задумался о чём-то и в киноаппарат вставил катушку с другим фильмом…
…И …я стою на газоне в двух метрах от проезжей части дороги. Я молод – ещё подросток – и на мне светлого тона костюм. Мгновение назад меня едва не сбила чёрная легковая машина: я шёл по проезжей части дороги рядом с бордюром и каким-то невероятным образом сумел выскочить из- под её колёс.
Третий (последний) эпизод давнего сна.
Я по-прежнему стою в коридоре пустого, заброшенного дома. Постепенно успокоившись, осматриваюсь по сторонам. Все двери из коридора в комнаты открыты, и эти комнаты легко просматриваются. В комнатах светло и ярко от солнечных лучей. Тишина такая, что еще немного – и я услышу шум падающей пыли, которая бурно поднялась при моем вторжении. Оглядываясь, начинаю исследовать пространство. Ах, вот! Одна дверь все же закрыта. Чьи-то голоса настоятельно просят не открывать ее. Не слушая их, я тяну за ручку, открываю дверь. За ней – комната, похожая на другие, светлая и пустая. Но мне становится тревожно, страх, который возник где-то глубоко внутри меня, вырывается наружу и сковывает мое тело и мысли. Я поднимаю глаза наверх и вижу: зацепившись за потолок лапами-присосками, что называется, вверх ногами, расположились в ряд три черных дракона. Они намного меньше того, что гнался за мной, и похожи на черных крокодилов. Увидев меня, чудовища, открыв красные пасти, агрессивно рычат, устремив на меня дикие ненавидящие взгляды. Одновременно сорвавшись с потолка, они оказались на полу и стремительно понеслись на меня. Но я замечаю, скорее, интуитивно чувствую, что они аморфны, они не стойки физически, они хлипки и рыхлы. И совершенно уверовав в это, иду на тактическую хитрость: когда драконы вплотную приблизились к двери, я с силой ее закрываю. Драконы с разбегу ударяются о дверь. Звук от их столкновения с дверью похож на звук разбившегося огромного гнилого овоща. На всякий случай я все же придерживаю дверь. Прислушиваюсь – тишина. Любопытство и страх распирают меня, и я снова открываю дверь, надеясь увидеть останки разбитых драконов. Но ни драконов, ни их останков нет. Перед моим взором пустая светлая комната.
И я снова поднимаю глаза наверх и вижу: под потолком, на тонких деревянных перекладинах, глядя на меня безразличными, круглыми, черными глазками, прыгают и кривляются три маленькие, пушистые, белые обезьянки.
Апрель-август 2011,сентябрь 2012,декабрь2012, январь 2013.март2013, ноябрь-декабрь 2013. Апрель 2015. Июнь2015.
