Уже столетья миновали
с тех пор, как грозный падишах
с чужой ли помощью ли, сам ли
степенно обратился в прах.
Его семья в такой же роли,
и рой бесчисленных рабов
растаял с мыслями о воле
в развалинах его дворцов.
Но до сих пор живет легенда
о дочке грозного царя,
которой краше во вселенной
не встретить, люди говорят.
Да только вряд ли кто из смертных
принцессы дивного лица
мог видеть профиль из запрета
ее ревнивого отца.
Его указом громогласно
провозгласили смерть тому,
посмеет кто хоть краем глаза
на дочь любимую взглянуть.
И каждый раз, когда на площадь
рабы тяжелый паланкин
вносили, вся округа тотчас
глаза скрывала как один.
2.
Стоит на площади базарной,
напротив царского дворца,
раскрыв гостеприимно ставни,
кофейня местного купца.
Он крепким кофе и печеньем
торгует, дешево берет,
и потому в его кофейне
с утра до вечера народ.
Вот и сейчас один паломник,
привыкший всюду длинный нос
совать с проворством неуемным,
купцу устраивал допрос:
“Уже ли так она прекрасна?
Ужели правда – на земле
второй красавицы напрасно
увидеть порываться мне?”
“Подобна ангелу принцесса. –
Сказал купец ему в ответ. –
Иной подобной не известно.
Скорей, подобной вовсе нет.
Как будто кто-то кистью зыбкой
ее набрасывал черты –
лучистый взор, задор улыбки,
движенья мягкие просты.”
“А разве есть тому свидетель?”
“Любого расспроси о ней!
Не могут врать, – купец ответил, –
все эти тысячи людей!”
Беседу эту ненароком
гончар подслушал молодой,
сидевший рядом одиноко
и допивавший кофе свой.
“А я устал дрожать от страха. –
Он твердым голосом сказал, –
Посмею дочке падишаха
взглянуть сегодня же в глаза.”
“Безумец! – кто-то вдруг воскликнул, –
Тебя немедленно казнят!”
Но он не слушал эти крики,
сказав, что будет даже рад.
“По мне, так захлебнуться лучше
в попытке выпить океан,
чем в ужасе трястись на суше,
не смея подходить к волнам.
Мне не сойти сегодня с места,
коль не сумею рассмотреть
черты живого совершенства –
а там спокойно встречу смерть.”
Базарной площади торговцы
и покупатели весь день
страдали под палящим солнцем,
и не спасала даже тень.
Но вдруг как будто свежий ветер
развеял чахнувший народ –
засуетились все, заметив
дворцовой стражи звонкий ход.
Стучат копыта по брусчатке,
охрана падишаха в ряд
ступает боевым порядком.
Все тотчас опускают взгляд.
Рабы от тяжести согнулись,
внося на площадь из глубин
дворца и лабиринта улиц
полупрозрачный паланкин.
Толпились люди молча с краю,
не живы, но и не мертвы,
пугливых глаз не раскрывая,
не поднимая головы.
Гончар, покинув тень кофейни,
стоял с притихнувшей толпой,
еще надеясь на спасенье,
но помня грозный выбор свой.
И вот когда совсем не стало
трястись от страха больше сил,
он, только стража проскакала,
глаза мятежные открыл.
Под пыльным тюлем балдахина
гончар увидел, щурясь в даль,
сидела с видом горделивым
одна уродливая тварь.
Зубов осколки, кожа в язвах,
глаза, гноясь, текут ручьем,
а то, что вытекло из глаза,
она засасывала ртом.
С плешивой головы слезали
остатки слипшихся волос,
и пальцы с черными когтями
чесали длинный сизый нос.
Гончар хотел уж, было дело,
не чудится ль спросить кого,
но тут вдруг стража налетела
и обезглавила его.
Толпа задвигалась тревожно,
залита свежей кровью вся,
а паланкин свой путь продолжил,
дочь падишаха увозя.
4.
Прошло уже не мало сотен,
а может тысяч быстрых лет,
но всем известно и сегодня,
что краше царской дочки нет.
Конечно, были и сомненья:
а правда ль так уж хороша,
и за один лишь взгляд уже ли
казнит ревнивый падишах?
Не мало было любопытных,
что жизнью жертвуя своей,
упали замертво к копытам
дворцовой гвардии коней.
Но нас их участь не тревожит –
спустя столетья, все равно,
им, даже выжившим, возможно,
скончаться было суждено.
Другое дело, яркий образ
красавицы, который, тьму
столетий миновать сподобясь,
вдруг пережил ее саму.
Но в этом грохоте столетий
всё исчезает без следа…
Как жаль, что мы уже не встретим
дочь падишаха никогда.
