Старший лейтенант Ермилов, участковый трёх небольших таёжных посёлочков, был молод, силён и скор на ногу. По тайге ходил, как лось. Больше всего на свете любил охоту. Не считая, разумеется, собственной  жены Милки. Как и почему он попал в милицию, разговор особый. А, впрочем, ничего и особого здесь нет. Вырос он в глухой таёжной деревне Забайкалья, где и школы – то толковой не было. Поэтому, видно, и не получил необходимые для поступления в институт знания. А без знаний в институт не принимают – там ведь надо сдавать экзамены. И хоть как ты люби ту охоту и хоть как хорошо стреляй, а приёмные экзамены сдать должен успешно. Уж про конкурс и говорить нечего. Вот и получилось, что с поступлением на охотоведческий факультет в Иркутске ничего не получилось. И пришлось Ване Ермилову зарабатывать себе на хлеб таёжным промыслом, как это делал и отец его, и дед. Дело, конечно, знакомое. Но хотелось, ой как хотелось немного хоть подняться по той социальной лестнице, про которую он, правда, и не думал, но смутно ощущал эту потребность. Не зря ж всё – таки школу кончил, пусть и не совсем, может, первоклассную, но ведь кончил. После провала на вступительных экзаменах даже тайга не очень радовала. Отец, понимая расстроенные сыновы чувства, советовал засесть за учебники и попробовать попытать счастье на будущий год.

Год в молодости – срок большой. Много передумал Ваня Ермилов за этот год. Но ничего толкового так и не придумал. За него придумали другие люди, которых он никогда не видел и даже тогда не подозревал об их существовании. Эти люди прислали ему повестку в армию. Что ж, армия, так армия, пойдём служить. Без особого желания, но и без нежелания он приехал в районный военкомат.

– Парень ты большой, сильный, да и образование у тебя среднее, пойдёшь служить в спецназ. Знаешь, что это такое? – военком говорил каким – то ласково – приказным тоном. Таким тоном никто никогда с ним не разговаривал.

– В кино видел. Это когда и руками, и ногами дерутся?

– Ну, вот, значит, знаешь. А драться там тебя научат. Стрелять – то умеешь, надо думать, раз тайгой живёшь?

– Умею мало – мало.

– А теперь подожди в коридоре.

Служба оказалась не сильно и в тягость. Не то, что некоторым другим, которые падали после занятий чуть ли не без сознания от усталости. И даже интерес почувствовал к этой службе Иван. Иногда появлялись мысли остаться на сверхсрочную или поступить в военное училище спецназа. Но тут же возникали таёжные картины, становилось невыносимо тоскливо. Вот и будешь ты всю жизнь бить незнакомых людей руками – ногами, какой тут интерес? Тем более, что от природы Иван не был ни злым, ни драчливым. Нет уж, уйду я лучше в тайгу.

Но получилось не совсем так, вернее, совсем даже не так. Как хорошего солдата, да уже и не солдата, а сержанта, перевели его служить в очень большой город. Ему это вроде бы и ни к чему, но желания никто не спрашивал. Служба на новом месте ничего особенного из себя не представляла. Но больше было «шагистики», которую так не любил Иван и которая поэтому, может быть, у него и плохо получалась. Никак он не мог понять, для чего это вообще нужно. Ведь подходить к врагу строевым шагом не будешь. Тут надо или подкрадываться, как в тайге к лосю, или наоборот – бросаться на этого врага с быстротой молнии. И то, и другое у него получалось очень даже неплохо, за что и был произведён он в сержанты. Мешала в строевой подготовке ему валкость походки, привитая  с детства тайгой. И это  было одной из причин, почему он не подал документы для поступления в военное училище.

А время шло, не быстро и не медленно, шло, как ему было надо. Никто ещё не измерил этой скорости. Вот, скорость вращения земли и даже скорость электронов, говорят, уже измерили, а скорость течения (или бега?) времени не поддаётся измерению. Ивану иногда приходили в голову такие вопросы. Но он не искал ответа на них ни в книгах, ни у товарищей. Как приходили, так и уходили, не особо волнуя этого крупного и сильного физически молодого человека. Волнения начались, когда он увидел Людмилу, дочь командира дивизии. Отец привёл её в часть посмотреть на показательные выступления своих солдат. Иван выступил в тот раз особенно хорошо – преодолел красиво все заданные препятствия, победил всех условных врагов. И предстал поэтому перед грозным комдивом.

– Сибиряк, значит, охотник? Слышал уже про тебя. Жаль, что не хочешь в наше училище. А в милицию пойдёшь служить? Нам пришла разнарядка – направить туда лучших пять человек. Сначала, конечно, надо школу специальную закончить.

– Не думал об этом никогда, товарищ генерал – майор.

– А ты подумай. Говорю тебе об этом совершенно серьёзно. Знаю, что провалился на экзаменах в институт. А теперь тебе в этом плане будет ещё хуже – хоть и вне конкурса будешь поступать, но экзамены – то всё равно сдавать. За три года ты поди всё забыл. Если было что забывать! – расхохотался генерал.

Всего два молниеносных взгляда на  дочь большого человека. И эти два взгляда как – то изменили во многом взгляды сержанта Ермилова на жизнь. Если раньше, до этих взглядов, он, конечно, знал, что существует так называемый слабый пол, но относился к этому безразлично – существует, так существует. И всё. Он, естественно, любил мать, которая умерла, когда ему было пятнадцать. Любил по – своему, по – мужицки, младшую сестру Машку. Но остальные женщины – остальные были ему безразличны. Как безразличен тот очень большой город, где он теперь служил. А вот сейчас – сейчас что – то случилось. Как в модной тогда песенке: «Что – то случилось этой весною, что – то случилось с ней и со мною …». То, что, что – то случилось с ним – он понял, то есть, почти понял. Понял, что уже что – то не так в его жизни. И что надо сделать всё, чтобы быть ближе к этой девушке, этому магниту с противоположным полюсом. Но как это сделать? Хоть он и не сильно хорошо учил физику, он всё же понимал, что для слияния двух противоположных полюсов большие расстояния – большое препятствие. Есть ведь полюс северный, есть полюс южный. А между ними – ох как много тех километров! Не пройдёшь их и за всю жизнь.  А пройти надо, пока ты молодой. Эти, почти философские, мысли почему – то вдруг появились в его кудрявой голове после тех двух взглядов.

Но не полностью оценил обстановку бравый сержант. Он невольно очень ошибался в оценке самого себя. То, что он был сильным физически и выносливым, он знал. Но то, что он был ещё и красивым – никаких разговоров по этому поводу ни с кем не было, сам же он как – то об этом и не думал. А вот генеральская дочь Людмила этот момент отметила сразу, то есть с первого взгляда. А взглядов этих было много, вернее, это был один непрерывный взгляд во время всего его выступления. Отец их и не познакомил даже, видимо, посчитав, что простой сержант, пусть и сильный, и, может, красивый даже, не достоин знакомства с дочерью генерала. Она, его дочь, знала, конечно, эти мелкие «дворцовые» тонкости. Понимала, что многое в карьере отца, а, значит, и в её жизни, зависит от того, «что скажет княгиня Марья Алексеевна». Но в данном случае граф Толстой и все его княгини и графини – пошли они туда… Она поняла, что влюбилась в этого красивого самца. И впервые за девятнадцать лет внезапно проснувшаяся её женская природа властно потребовала соединения с мужской природой этого большого простоватого вида красавца. Но, простите, не так всё просто и примитивно. Ох, как не просто! Они так и не увиделись больше года. А случилось за это время очень многое. Иван отслужил положенный срок службы и, подумав хорошо, не придумал ничего лучшего, чем поступить в школу милиции. Благо брали его туда без экзаменов, даже направление и шикарную характеристику выдали при демобилизации.  И не сказать, что забыл он ту генеральскую дочь, нет, такие дела не забываются никогда (правда, Иван так не думал, он был человеком простым, и не думал так сложно). Просто, что – то, то – ли не сделанное, то – ли не сказанное томило как – то непонятно его душу. И понимал он, вроде, что вспоминать – то можно, но это и всё, что можно. Как вот смотришь на солнышко после дождя – хорошо, приятно смотреть, но в любую  минуту облака могут закрыть его сияние. Вот и сейчас это солнышко было закрыто плотными жизненными облаками. И, видимо, уже навсегда.

Но вдруг среди тех облаков нежданно – негаданно (хоть где – то, в глубине души этого грубоватого большого человека таилась, ничем себя не выдавая, надежда) пробился очень сильный солнечный луч – он получил от неё письмо. Как она узнала его адрес, он не понимал. Хотя… Она ведь генеральская дочь. В его простом понятии генерал мог всё, а, значит, и дочь его тоже была почти богиней. Они были большие начальники, люди более высокого эшелона, чем он, простой охотник, кем он пока ещё себя чувствовал. Он с дрожью в руках разорвал конверт. Красивый женский почерк сбивался от видимого волнения на концах строчек, становился неразборчивым. И едва удержался на ногах этот крепкий человек, прочитав неровные те строчки. Всё, что здесь было, он не смог бы представить себе никак и никогда. Первое – это признание в любви. Да, прямо так и было написано – я тебя полюбила, я по тебе тоскую. От этого только можно, как шутили его сослуживцы, закачаться. Ну, а от второго можно было и упасть – отец её, генерал – майор Родионов, находится в тюрьме по обвинению в государственной измене – он отказался отдать приказ своим солдатам стрелять в людей, вышедших на демонстрацию с требованием лучшей жизни. Иван про эту демонстрацию слышал – им читали на политчасе. Замполит, который проводил занятия, прочитал это сообщение как – то скороговоркой, чувствовалось, что неприятно было ему это читать. Может, поэтому фамилия того генерала тогда не прозвучала, да и город не был назван. Вот так, вот и богиня! Богиня, живущая на нищенскую стипендию в общежитии, так как квартиру у них отобрали. А мать умерла от кровоизлияния в мозг сразу после ареста отца. Голова шла кругом. Что делать, Иван не знал. Жениться? Так ведь он и сам что из себя представляет? А ничего! Бросить школу и податься в тайгу зарабатывать деньги? Можно, конечно. Но как опять с Людмилой? Что, будет она его по месяцам ждать в глухой их деревне? Или пойдёт с ним в тайгу? Ни то, ни другое не представлялось реальным. И почему она подписала письмо – Мила? Людмила – это Люда, Люся, в конце концов, как звали его соседку Люську. Надо было отвечать, он не знал, как. Учиться ему ещё год с небольшим. А потом? Потом опять же в деревню, причём в деревню дальнюю, таёжную. Оставаться в городе ему никак не хотелось. А, напишу всё, как есть, решил он. Если любит на самом деле, то всё равно, деревня, город ли. Вспомнились вдруг жёны декабристов, про которых учили в школе. Тогда он как – то оставил это без внимания, а вот сейчас вспомнилось. И он написал просто и правдиво. Ничего не предлагая, ничего не обещая. Только очень скромно сообщив, что тоже её любит. И попросил выслать её фотографию.

Письмо от неё пришло почти через месяц. Письмо, на удивление, деловое и почти сухое. Будто они были уже давным – давно в самых близких отношениях.

– Видно, так судьбе угодно, соединить наши жизни. Знаешь, я раньше не верила ни в судьбу, ни в любовь. А вот теперь, даже не зная тебя толком, почему – то поверила. Ты сходи в пединститут, выясни возможность перевода в твой город. Я кончаю третий курс, специальность – русский и литература. И сходи к своему руководству, выясни насчёт общежития для нашей семейной пары.

Она писала обо всём этом так, будто всё уже давно решено и обговорено. И он невольно подчинился всем её указаниям.

Курсантом он был хорошим, как был и хорошим солдатом. Да и спортсменом выдающимся. Поэтому руководство школы относилось к нему хорошо. И пошло даже на маленькое нарушение порядка, пообещав выделить ему с женой небольшую комнату в общежитии Школы милиции. Разумеется, только после оформления брака как положено.

И вот он встречает её на вокзале. Волнение больше, чем перед медвежьей берлогой. А вдруг не узнает? Ведь видел – то всего раз. Фотокарточка? Да, была карточка. Он снова и снова достаёт из нагрудного кармана небольшой кусочек плотной бумаги, на котором изображена половина его будущей жизни. А вот эта половина и в натуральную величину. Лёгкий июньский ветерок развевает тоненькое платьице и светлые волосы. Они бросились навстречу друг другу и вдруг остановились, словно не зная от смущения, что делать дальше. Первым преодолел это смущение он. Всего два шага, но они показались ему такими трудными. Но и эти два шага сделаны. Неумелые объятия сильной молодости…

А потом год всяких бытовых неудобств. Неудобств, которые они будто и не замечали. Год этот как во сне. Сон первой любви, первой физической страсти. Всё остальное – учёба, служба, какие – то соседи – всё это было вроде уже как и на втором плане, было не главным.

Закончился  год, они получили дипломы. Куда ехать? Только в деревню, в тайгу. Так давно решил он. А раз он так решил, она не возражала. Ей в принципе было всё равно, тем более, что с раннего детства пришлось с отцом жить в самых разных местах – ведь не сразу же он стал генералом. Но в какую деревню? В родном посёлочке единственное место участкового занято. Предложили другую область. Посёлок тоже не близкий, где – то тоже в середине Азии, как шутил покойный отец, говоря про свою деревню.

Теперь же уже четвёртый сезон он идёт в тайгу. Идёт один. Не любит он таёжных компаний, не знает даже, почему не любит. Может, потому, что ходит он уж очень быстро. Отделяться от напарника вроде как неудобно, а медленно идти – не так он устроен. Но в этом году пришёл к нему ещё в сентябре сосед Гоша Веретенников.

– А что, Ермилыч, может, вместе этот год махнём? На Комариное болото. Знаю там хорошее место, соболишко есть.

Иван уже привык, что все в посёлке звали его так. А появилось это уважительное прозвище совершенно случайно. Ещё в первый год, как приехали они с Милкой, пришла к нему с какой – то небольшой просьбой глуховатая старушка, тётя Фрося. Да и просьбы – то особой не было, просто захотелось любопытной бабушке получше рассмотреть нового начальника. Прощаясь, она спросила:

– А как звать – то тебя, сокол ясный?

– Лейтенант Иван Ермилов.

Отчество своё называть было ему как – то неудобно – он годился бабе Фросе во внуки. А ей по причине слабого слуха послышалось: Иван Ермилыч. А что послышалось бабе Фросе, скоро узнал весь посёлок. Кто – то поверил, кому – то показалось это прозвище забавным. И так вместо Александрыча он стал Ермилычем. Впрочем, он и не обижался, когда его так называли.

– Рано ещё загадывать. Как с отпуском, не знаю ещё. А про болото это ты мне расскажи.

Он вытащил карту, которой разжился в прошлом году у лесоустроителей. Гоша начал ему объяснять, как попасть на это Комариное болото.

– Далеко. Суток трое от базы надо идти, а то и больше. Сам – то ты там бывал?

– Не бывал. Но, говорят люди, там даже избушка есть. Вот на этом острове, а, может, на этом, – Гоша показал на карте очерченный неправильной формы участок болота.

– А какие такие люди тебе говорили про избушку? Туда ведь и пройти ещё надо. Я тоже слышал про это болото.

– Рассказывал мне Яшка Кудрин пять лет назад.

– Это тот, что повесился? Из райцентра?

– Он самый.

– А напарник его утонул? – Иван будто продолжал допрос, как учили его в школе милиции.

– Говорил так Яшка. Но точно никто не знает, что и как там было. Не будешь же искать труп в том болоте – шибко оно уж большое, всё одно – не найдёшь, – усмехнулся Гоша.

– А почему повесился Яшка?

– Так кто его знает. Пить он начал страшно. Белая горячка, сказали врачи.

– Ну, а ты – то знаешь, как там пройти, чтобы не утонуть?

– А мы попозже пойдём, как замёрзнут болота.

На этом разговор они закончили, порешив всё обсудить ещё раз, когда окончательно прояснится с отпуском у Ермилыча.

Но вдвоём идти не получилось – Гоша так не во – время подвернул ногу. В райцентре даже делали рентген. Перелома, сказали, нет, а вот связки, похоже, порваны. Поэтому наложили ему на месяц гипс. Вот и пришлось Ермилычу идти снова одному.

– Что ж, Урман, не привыкать нам с тобой ходить без напарников. Оно, конечно, с напарником вроде и лучше – ежели что случится, всё поможет. Хотя … – он осёкся, почему – то вспомнив разговор про Яшку. Урман, крупный серый кобель внимательно слушал хозяина, вроде понимая, о чём идёт речь. Иван привёз его из родной деревни ещё в первый год здешней службы. Ездил на похороны отца, которого задрал медведь. Убил тот медведь тогда и мать Урмана, Найду. Урману  было три месяца. Намучился с ним в дороге Иван, конечно, страшно. Машина, самолёт, поезд, снова самолёт – бедный щенок, который кроме своей деревни ничего не видел за свою совершенно короткую ещё жизнь, пытался, как мог, сопротивляться всем этим неприятным вещам. То рычал, то скулил, будто ребёнок малый плакал.  Но неприятности эти кончились. На новом месте ему даже понравилось. Он быстро рос и к году превратился в красивую рабочую собаку.

Сотню километров до базы – большого дома в тайге с баней, откуда шли уже дальше в тайгу лесовозы, они доехали часа за три. Отсюда пешком на север. Но была уже вторая половина дня, скоро будет совсем темно. Смысла, выходить, уже нет. Пришлось ночевать. Утром, как только стало более – менее видно, выступили они с Урманом в путь. Сначала путь этот был знаком. И продвижение вперёд нарушалось только остановками на охоту. Несколько белок и глухарь были неплохим началом. Первая ночь прошла ещё в относительно знакомом месте, вторая тоже. А вот дальше – на карте визира была, но тщетно искал Иван затёски на деревьях. Их не было. Была глухая тайга. Небольшие увалы, болота. Можно было и здесь встать лагерем, тем более, что соболиные следы, не свежие, правда, встречались то там, то там. Однако в голове было одно – Комариное болото. В том, что он шёл правильно, особых сомнений не было. Не дошёл ещё, вот и всё, успокаивал он сам себя. Погода хорошая – иди да иди. Дрова для костра в достатке – благодать! И он уверенно шёл по компасу на север. Снегу ещё не очень много, поэтому лыжи тащились на верёвочке сзади. Но к концу дня лес почти внезапно кончился. Перед ним простиралось огромное болото. Снегу здесь почти по колено, пришлось встать на лыжи.

– Ну, что, Урман, дошли до Комариного что ли? – полувопросительно, полуутвердительно сказал Иван. – Теперь надо искать избушку. Но это уж завтра. Переночуем – ка мы в лесу. Пока ещё что – то видно, приготовим постель.

Эта, третья ночь в тайге, оказалась не лучше и не хуже двух предыдущих. Хорошо поужинав и покормив собаку, Иван при свете костра привычно снимал шкурку с двух белок, добытых сегодня по дороге. Урман лаял и ещё, но где – то уж очень далеко. Иван не пошёл на лай – надо быстрее добраться до цели. Покричал собаку, посвистел. И примерно через час Урман показался на глаза.

Серое утро как бы усилило угрюмость местности, в которой оказался Иван. На небе ни одного облачка, ни солнышка не видно. Где эта избушка, куда идти? Да и зачем эта избушка? Ему что, дано задание, выяснить все эти старые дела, про которые был разговор с Гошей? Задания не было, но почему – то желание разобраться в тех делах, к которым он не имел ни малейшего отношения, увеличивалось по мере приближения к месту, где они произошли. Да и в избушке жить, это не то, что возле костра. По календарю, конечно, ещё осень, а на самом деле настоящая зима. Сейчас, наверное, градусов пятнадцать. А скоро может быть и тридцать – сорок. Да, так было в прошлом сезоне, когда в первых числах ноября такой мороз ударил, что три дня он не ходил на охоту. Можно и самому обморозиться, да и зверёк в такие холода сидит в гнезде мёртво. Хорошо, что тогда была избушка с печкой.

Он не спеша подмолодил костёр, натаял снегу, вскипятил воду, заварил чай. Приятный аромат немного развеселил его погрустневшую душу. Вспомнилась вдруг Милка. И странности их знакомства и любви.

– А что, бывает, значит, и так. И хорошо, что бывает, – приятно подумалось ему. Он даже улыбнулся.

– Пошли, Урман. Один день пройдём краем болота на восток, другой день на запад. А базу сделаем здесь, если не найдём избушку – вон какой выворот хороший, – он невольно, будто показывает не собаке, а человеку, показал рукой на громадный упавший давно уже кедр. Могучие корни его вывернула из земли какая – то неведомая Ивану страшная сила. Получилось что – то вроде стены, под которой была яма, заваленная  уже всякими ветками и снегом. Если поработать день, можно из этого устроить неплохое логово.

Полдня на восток не прояснили ситуации – слева бесконечное болото, где неясно в серой мгле пасмурного дня видны были острова леса, справа тайга, не тронутая ещё человеческим вниманием. Урман не уходил далеко, будто понимал, что в любое время хозяин может изменить маршрут. Но вдруг он метнулся вправо и пошёл, как торпеда, сбивая с подроста снег. Иван последовал за собакой, пытаясь разобраться в обстановке. Сначала видны были только собачьи следы, и то не следы даже, а сплошная глубокая борозда в рыхлом снегу. Но вскоре снегу стало много меньше, следы стали более чёткими. И вот причина внезапного броска собаки – соболиный свежий след.

– Давай, Урмашка, догоняй! – повеселел Иван. – Не зря же мы с тобой четвёртый день снег топчем.

Он остановился, вытащил из стволов пулевые патроны, вставил дробовые. Ходить с пулевыми патронами в патроннике приучил его ещё отец.

– Знаешь, всякое бывает. Иногда и собаки рядом нет, и не успеешь перезарядить. Это может быть один раз в жизни, но и одного раза хватит, – так изложил тогда отец своё понимание суровой жизненной философии. Да, всё может быть. Хоть, как правило, в это время зверь уже в берлоге, но ведь и шатуны не такая уж редкость. У Ивана, к счастью, такой беды пока не случалось. Но где гарантия, что она не случится!

Урман залаял довольно скоро. Лаял очень азартно, видно, что он гнал соболя, видел его глазом и чувствовал чутьём. И загнал на высокую не очень густую сосну. Вроде и всё просматривается, но  соболя в кроне не видно. Иван обошёл сосну – выходного следа нет, значит, не убежал соболь, как это бывает иногда. Ведь даже собака может ошибиться, не увидеть, как спрыгнул зверёк. А прыгает он с большого дерева очень далеко. Собака может в запальчивости продолжать лаять, а соболя – то уже на дереве и нету! Иван начал внимательно буквально изучать сосну. Не видно. Но Урман уверенно лает. Иван вытащил топор, постучал по стволу. И вот он, красавец, показался на самой верхушке. Сидит совсем почти открыто. Выстрел гулко прозвучал в зимнем уже лесу, повторившись коротко эхом.

– Молодец, Урман. Так бы каждый день, – пошутил Иван. – Не получится так. Ладно, как получится. А ведь, наверно, надо и возвращаться на ночёвку.

Обратный путь не принёс ничего интересного. И поэтому, наверно, Иван пришёл на старое место ещё засветло, раньше, чем рассчитывал.

– А что, есть время устроиться и капитальнее.

Он начал устраиваться. Полностью устроиться не получилось – наступила темнота. Запалил костёр. Поужинал, покормил Урмана.

– Белку надо искать, Урмашка. А то чем я тебя кормить буду. Крупы – то немного совсем. Лицензия на сохатого у нас, правда, есть. Но это надо сделать поближе к дому, отсюда уж больно далеко тащить. Но это, как получится. А вот соболя ты почему не хочешь кушать? Сварю я его, может, тогда съешь.

Так в работе и разговоре с собакой прошёл вечер. Пришла ночь, а вместе с ней и здоровый сон уставшего за день молодого крепкого мужика. Утром решил идти, как и было задумано ранее, на запад. Большой рюкзак свой устроил высоко от земли на берёзу, чтоб не напакостили звери. Западный маршрут дал только двух белок. День выдался, не в пример вчерашнему, солнечным, ясным. Иван в полдень остановился на обед. Так он называл небольшой отдых с чаепитием возле костра. Он уже допивал чай, когда вдруг заметил на осине затёски. Затёски явно не свежие. Поднялся, обследовал небольшую площадь вокруг, нашёл ещё пару таких же старых затёсок.

– Что, Урман, Яшкины затёски? А где тогда избушка?

Избушки не было. Но ведь она должна быть. Не могла же она за пять лет полностью превратиться в труху, которую ветер разнёс по тайге. Иван подновил затёски, чтобы не искать завтра. Допил чай и направился к своей стоянке. При свете костра уже начал рассматривать карту. Вспомнил, что Гоша показывал ему на остров леса в болоте, что находился не очень уж и далеко. Да, остров был на карте обозначен. Километра три от материкового леса, не больше. Но как их пройти? Слышал он, что Комариное это болото промерзает очень поздно и что вроде бы немногие знали проход к той избушке через болотный зыбун. Может, и не ходить туда? Навряд ли в том острове много соболей бегают. А утонуть в непроходимом болоте – уж как не хочется! Но что – то подмывало его найти ту избушку. Выяснить, что же случилось пять лет назад. Он вдруг почувствовал себя милиционером. Может быть, первый раз в своей ещё не очень длинной жизни.

– Ладно, Урман, давай спать. Утро вечера мудренее, как говорили в той сказке.

Ночь прошла спокойно. Дров было много, но их надо было периодически подбрасывать в костёр. Делал он это почти автоматически, не тратя много на это ни времени, ни сил. Как в любом деле опытный специалист делает всё как бы играючи. А специалистом в таёжных делах Ермилыч, как он уже иногда даже сам себя в шутку называл, был опытным. Утром, выгрузив из рюкзака большую часть запаса, он налегке двинулся снова на запад, к тем затёскам. У него, конечно, не было полной уверенности, что затёски те сделал Яшка или его утонувший напарник. Но бросить теперь эту затею он уже не мог, он уже был милиционером. Хотя и не думал так.

До затёсок по вчерашним своим следам добрался быстро. Урман сегодня ничего не нашёл, да и не искал особенно. Непривычно крутился возле хозяина, хотя обычно он уходил в поиск довольно далеко. Что – то необычное чувствовал что ли? Такой вопрос невольно возник в голове Ивана, всё больше и больше ощущавшего себя сыщиком.

– Так, вот тут они пошли в болото, на север, – то ли сам себе, то ли Урману пробормотал Ермилыч, остановившись у затёсок и смотря на колеблющуюся стрелку компаса. – Может, и в правду, не промерзает полностью эта чёртова хлябь? Давай – ка подстрахуемся.

Он поискал глазами подходящую жердь. Сухой жердины поблизости не видно. Он срубил тоненькую берёзку, обрубил ветки. Получилось что – то вроде шеста чуть выше его роста.

– На лыжах что ли надо, – опять пробормотал он, ткнув шестом в снег. Встал на лыжи и пошёл осторожно на север, ружьё за спиной, шестом щупая дорогу. Лыжи проваливались до середины голени, не больше. Он остановился. Посмотрел на проложенный след – воды пока не было. Он немного увереннее пошёл вперёд.

– Ну вот, и ничего страшного, – пройдя с полчаса, он как бы успокаивающе сказал сам себе и посмотрел на свою лыжню. И осёкся – на лыжне выступила вода, а сам он вдруг по щиколотку погрузился в грязную кашу из воды и снега. С трудом вытащил одну ногу, другую. Но ноги снова уходили вглубь вместе с лыжами. Он схватился за большую кочку, что оказалась рядом, вытащил ноги вместе с лыжами. Огляделся. Собака шла правее и не проваливалась. И тут заметил обрубленную явно ёлочку там, где шла собака. Ага, значит, там проход, он немного ошибся. Очень осторожно, почти ползком, он перебрался на нужный, как ему подумалось, путь. И в самом деле, лыжи здесь не проваливались. Только тащить их с грузом налипшей грязи и снега было невероятно тяжело. Но выхода лучшего не было. И он потихоньку продвигался вперёд, часто делая передышки. Но вот и остров, где уже под ногами твёрдая почва. Собаки рядом не было. Урман ушёл в поиск, как и положено охотничьей собаке. Иван с трудом снял лыжи, пока не замёрзла на них снежная каша. Поискал для костра дров – ничего особо подходящего не было видно. Хорошо, хоть день ещё, подумалось ему. И тут он услышал вой. Это выл его Урман. Никого другого здесь не было. Волки в этих болотах  не водились, выла собака, его Урман. Что это? Никогда раньше Урман не выл. Он только лаял, как и положено собаке. У Ивана мурашки пошли по спине от какого – то толи волнения, толи страха. Он прислонил лыжи к дереву, снял ружьё, проверил – оно не намокло. Пошёл на вой. Вскоре вышел на полянку и увидел примитивную маленькую избушку. Около неё сидел Урман и, подняв морду к небу, периодически уныло и как – то тревожно завывал. Дверь избушки была полуоткрыта, завалена снегом. Иван с трудом протиснулся внутрь избушки. Он весь нервно дрожал не от страха, нет, человек он был не робкий, от непонятности, видимо. Пахнуло каким – то смрадом. В избушке было темно, ничего толком не видно. Иван вытащил фонарик, посветил. Убогая запущенность брошенного временного жилья – это то, что и ожидал он увидеть. Но что это? На нарах лежал мертвый человек, вернее то, что от него осталось – скелет с остатками одежды и мышц. На полу скелет собаки. Причём скелеты эти были уже в неестественном положении – видно, не раз различные звери лакомились даровой добычей. На стене висело ружьё, курковка шестнадцатого калибра. На примитивном столике он заметил записку – написанные углём не бересте каракули. С трудом можно было прочитать:

– Яшка меня бросил. Я умира… – Слово осталось недописанным. Иван, преодолев брезгливость, осмотрел скелет. На правом бедре было привязано две палки. Сейчас они болтались, но было понятно, что они выполняли роль фиксирующих шин. Его учили в школе милиции, как накладывать при переломах шины из попутного материала. Сама кость была сломана почти в середине.

– Да, Урман, дела… Вот и причина того самоубийства. А мне – то что делать сейчас? Надо бы всё это сфотографировать, но аппарата нет. Записку надо приобщить к делу, – он как будто командовал сам собой. – Ну вот, записка на месте. А дальше?

Дальше надо было позаботиться о себе самом. Оставаться в избушке рядом с двумя скелетами – как – то не хватило духу, что ли. Иван вышел из избушки. Быстро, как всегда зимой, наступал вечер, темнота. Надо как – то соображать костёр, а то ведь недолго и составить компанию этим двум несчастным когда – то живым существам.

Он устроил костёр недалеко от избушки, так, что стена её защищала от ветра. Сходил за лыжами, пока ещё что – то было видно. Оттаял и немного их просушил. Чуть – чуть успокоился. Всякие разные мысли роились в его кудрявой голове, вспотевшей от неожиданных волнений. Вернуться домой, бросив охоту ввиду вновь открывшихся обстоятельств, как формулировали такие дела по службе? А что это изменит? Взять с собой сломанные кости как вещдок? А зачем? Какой смысл?

Уснуть из – за всех этих волнений почти не получилось. Только уже утром его измотанный сегодняшними делами организм всё – таки сдался сну часа на полтора. Путь до своей стоянки он преодолел до обеда. И только тут немного успокоился. Бросать охоту – далеко ведь забрался, обидно бросать. Ладно, походим в этих краях, сказал он Урману, потрепав его по загривку.

Походили – походили неделю, много не выходили. Пара соболей, десяток белок – не очень уж и богато для такой дали. И что – то постоянно как – бы ныло внутри, торопило что ли, собираться домой. Да и запасы продовольствия подходили к концу. Никаких лосей здесь и в помине не было, от лицензии никакого толку.

– Всё, Урман, двигаем на юг, к дому. Хватит нам и этого приключения.

Больше никаких приключений не случилось. Дома было всё в порядке. Сашка уже хорошо бегал и даже что – то пытался сказать отцу, улыбаясь при этом во весь свой двухгодовалый рот. Никому, даже Милке, ничего не рассказывая, он, немного передохнув и помывшись в бане, уселся писать рапорт начальству. Можно было, конечно, и не писать ничего – кто знает, что он нашёл на том Комарином болоте? Но он был человеком дисциплинированным, да и пролить свет на все эти некрасивые дела было надо. Рапорт получился очень длинным, в пять тетрадных листов. Целый детективный рассказ, он даже удивился, прочитав его.

Начальник райотдела, майор Лисняков, ценил Ермилыча, ставил его в пример на совещаниях. Да и ценить было надо – немного было желающих работать в такой глуши. Внимательно прочитав рапорт, начальник немного помолчал, потом сказал:

– Вот теперь всё понятно. Понятно, почему Яшка залез в петлю – заела совесть, и водка не помогла. Непонятно только, как можно было бросить человека умирать…

Ермилычу это тоже было непонятно.