Они ужинали молча. Так всегда было после семейных разборок, которые в последний месяц случались почти ежедневно. Отец низко наклонялся над тарелкой, разрывая зубами жареную ветчину. Мама размешивала сахар в чашке и смотрела остановившимся взглядом куда-то в пространство между сахарницей, вазочкой с цветами и своей тарелкой. Алина осторожно подняла глаза над отцовской головой и тут же опустила их к себе в тарелку. За эту секунду она успела заметить, что минутная стрелка на будильнике проползла еще на три минуты.

Отец встал, поставил пустую тарелку в раковину, открыл кран и тут же закрыл. Потом снова сел и придвинул к себе с середины стола большую чашку с чаем. С хрустом разломил сушку в кулаке и забросил кусочки себе в рот. Алина положила в рот макаронину, с трудом пытаясь ее прожевать. В горле у нее как будто стоял какой-то барьер, через который еда не хотела перебираться. Она снова глянула украдкой на часы. Прошло еще две минуты. Вдруг крышка на хлебнице, которую никто в этот момент не трогал, почему-то упала с резким щелчком. Алина вздрогнула и из глаз у нее, к ее собственному недоумению, потекли ручьем слезы. Родители переглянулись и ничего не сказали. Алина встала и вышла из кухни, не убрав со стола тарелку с недоеденными макаронами.

Она вошла в свою комнату, вытерла со щек слезы, быстро скинула с себя халат, натянула джинсы, свитер и через пару минут вышла в прихожую.

– Ты куда? – крикнула мама из кухни.

– К Наде, – ответила Алина.

Мама вышла из кухни. На лице у нее пылало возмущение.

– А как же контрольная завтра по химии?

Алина одевала сапоги. Она подняла голову.

– Мы с Надей будем вместе готовиться, – ответила она жестким тоном.

– Ты выйдешь из школы с прочерками в аттестате, – сказала мама, в бессилии качая головой.

Алина не ответила.

– Алина! – снова заговорила мама, – спортсмен – это не профессия!

Алина молча заматывала шарф вокруг горла.

– Ты у Нади останешься ночевать? – спросила мама после небольшой паузы.

– Да, наверное.

Алина накинула пуховик и вышла за дверь. Она быстро сбежала по ступенькам, не дожидаясь лифта.

Как только она оказалась на улице и свежий воздух с небольшим морозцем обдал ее горящие щеки и виски, ей сразу стало легко и весело. Ноги сами понесли ее вперед. Сердце радостно пело и рвалось из груди. Она лихо скользила по тонкому ломкому льду и перепрыгивала через небольшие лужицы, из черноты которых таинственно и нагло глядели на нее фонари. Почти бегом она миновала узкие переулки, пересекала грохочущие машинами проспекты… Чем ближе она подходила к цели, тем глубже проваливалось куда-то в бездонную пропасть ее сердце.

Около театра было светло как днем. Горели фонари и еще ярче подсветка афиш. Белые снежинки мелькали на фоне черного асфальта и растворялись в блестящих искорках под ногами. Люди к театру валили сплошным потоком. Нарядные женщины поблескивали глянцем губной помады, зубов, глаз.

– Лишнего билетика нет? Нет лишнего билетика? – спрашивала Алина.

Она старалась задать этот вопрос как можно большему количеству людей, чтобы увеличить свой шанс на вход. Люди отвечали небрежно, качали головой или даже вовсе игнорировали ее вопрос, но Алина с приветливой улыбкой заглядывала и заглядывала в глаза театралам. Время летело с головокружительной скоростью. Она услышала – не ушами, а чем-то скрытым у нее глубоко внутри – как прозвенел в театре первый звонок.

– Нет лишнего билетика?

– Нету, красавица! – широко развел руками мужчина.

– Лишнего билетика нету?

Алина почувствовала, что ее начинает бить дрожь – не от холода, а от внутреннего напряжения.

– Лишнего билетика нет?

– Есть! – пожилой человек полез в карман на груди. – Жена приболела. Вот. Я тоже хотел остаться. Берите.

– Сколько?

– Да за так бери, все рано пропадет. Уже третий звонок!

Алина успела только пробормотать «спасибо» и поспешила в фойе. Быстро скинула пуховик в руки гардеробщицы и побежала в зал.

«Одиннадцатый ряд, седьмое место», – шептала она. Проскользнув по проходу, она, не считая ряды, сразу оказалась у одиннадцатого и села на откидное сиденье, чтобы не беспокоить сидящих зрителей – свет уже медленно гас.

После холода, после всех пережитых за этот день волнений Алина почувствовала, как ноги ее немеют и теряют чувствительность, как по рукам бегут расслабляющие мурашки. У нее было ощущение похожее на то, когда выпьешь бокал вина.

В первой сцене его не было. Пока выходили другие актеры и перебрасывались малозначительными репликами, она успокаивала свое сердце от суеты и готовила себя ко встрече с ним.

И вот появляется он. Зал взрывается аплодисментами. Не хлопает только она. Ей кажется, что эти аплодисменты неуместны, они сбивают его, вырывая из контекста спектакля. Он, конечно, не сбивается, потому что он знает, что делает, потому что его не так просто сбить, потому еще, вероятно (думает Алина), что он заранее готовит себя к ним и к тому, чтобы их проигнорировать. Но это лишняя работа для него. Она не хочет участвовать в том, что ему мешает и не нравится. О том, что это ему не нравится, Алина догадывается по одной ей ведомым признакам. А он выходит, нелепо раскинув руки и подняв брови, весь его вид свидетельствует о том, что зала он не видит и не слышит. Люди хохочут. И Алина тоже давится от нервного смеха.

Он подходит к самому краю сцены и останавливается, вглядываясь в галерку и рассуждая вслух сам с собой. Алину снова, как и всегда в этом месте, охватывает смущение, как будто она подслушивает сокровенные размышления человека, который так озадачен, что не замечает, как говорит вслух. Зал хохочет. А у Алины выступают на глазах слезы.

Она всматривается в его лицо, в бездонные глаза, в которых всякий раз мерцает нечто новое, чего она не замечала прежде. «Какой он сегодня?» – думает Алина. Вот это она и любит больше всего на свете: всматриваться в него и видеть в нем одновременно человека – актера, незаурядную личность, ум, талант, темперамент, и персонаж – некую новую душу, созданную этим человеком, созданную и как бы отделившуюся от него. Она вдыхает глазами, ушами, порами, сердцем – необыкновенное чудо человеческого творчества. Она находится в ином измерении.

Но вот убитые встают на ноги. Плачущие вытирают рукавами пот. Актеры выходят на поклон. Зрители аплодируют. Когда – последним – выходит он, зрители встают и аплодируют стоя. «Браво! Браво!» – доносится с задних рядов.

– Браво! – орет кто-то под самым ухом у Алины, и она замечает, что это тот старик, который подарил ей билет.

Он берется за руки с другими актерами и поднимает их руки вверх. У него такой счастливый вид, он такой веселый. Кивает залу, смеется. Вот он выбросил вверх кулак, и в зале поднялась новая волна шума.

Актеры уже ушли со сцены, и он ушел с такой большой охапкой цветов, что его не было видно под ней. Из зала тоже стали уходить люди. Но большинство осталось. Все аплодируют и кричат. Теперь выходит на сцену он один. Глаза его сияют. Он отвешивает залу еще один низкий поклон. «Спасибо! Спасибо!» – говорят его губы. Потом он подходит к самому краю сцены и протягивает зрителям руки. Его хватают, виснут на руках, чуть не стаскивают его со сцены. Он вырывается и смеется.

Алина беспокоится за него. Наверное, он очень устал, хотя усталым совсем не выглядит. Она завидует тем, кто прикасается к его рукам, но сама она ни за что бы не дерзнула прикоснуться. Он кажется ей божеством.

Наконец он уходит уже совсем. Зрители покидают зал.

У служебного выхода караулит толпа. Люди смеются, болтают между собой. Алина стоит в стороне. Они ждут очень долго, около часа. Уже все актеры ушли, а его все нет. Но вот снова открывается дверь – он! Толпа кидается к нему, окружает со всех сторон. Алина не подходит, но наблюдает в сторонке. Взять автограф – это ей кажется такой пошлостью! Она была бы рада, конечно, если б у нее на программке изящным ровным подчерком было бы чиркнуто два слова его рукой – она видела у других такое сокровище. Но это разве что если б как-то так само случилось. А подойти вот так вот после спектакля и попросить автограф – нет. «Интересно, что он сам об этом думает?» – думает Алина, глядя на его макушку и плечо, которые видны в толпе поклонников.

Проходит еще минут сорок, пока толпа желающих взять автограф рассасывается. Остаются самые настырные, которые кроме автографа хотят чего-то еще. Он прорывается сквозь них, подходит к машине, бросив через плечо взгляд на нее. Этот взгляд пронизывает ее насквозь. Из сердца у нее происходит выброс жара, который расплывается по всему телу и доходит даже до закоченевших ног.

«Интересно, он просто бросил взгляд, или увидел меня, – думает Алина, медленно бредя по набережной. – Может быть, он что-нибудь подумал обо мне. «Она тоже за автографом?» Или «а этой что тут надо?» А может быть, он что-то другое подумал…» Алина смущается от собственных мыслей. Она все время говорит себе: ведь он просто человек, с обычными человеческими недостатками. Но все равно он кажется ей неземным существом, сверхчеловеком.

За два с половиной часа, пока шел спектакль, сильно похолодало. Город весь занесло снегом. Все стало белым. И очень посветлело. Как будто уже утро.

После всех переживаний Алина почувствовала очень сильную усталость. Она остановилась на мосту и оперлась локтями на чугунные перила. Тонкий ледок весь был запорошен снегом, а под мостом зияла черная полынья. Перед глазами Алины стояли зрители, повисшие на его руках. Какую боль доставил ей этот эпизод! Страх за него, который ее при этом охватил, был ничтожным по сравнению с ревностью.

«Ну и что, – говорила она себе упрямо. – Ты разве хотела бы повиснуть так на его руке? Зачем тебе это? Да я бы чувствовала себя при этом дурой». Тут она вспомнила, как актеры держали друг друга за руки на поклоне, и почувствовала, что у нее закружилась голова и какая-то гадость сдавила горло.

«Перевернуться сейчас через перила – и в полынью», – подумала она.

Она оглянулось. Никого не было прохожих.

«Ну перевернись, перевернись», – говорила она себе.

Из глаз у нее выпало по слезинке, и на фоне полыньи мелькнули две золотые звездочки. Потом еще мелькнули в том же месте. Алина целилась слезами в отражение фонаря.

Домой она пришла совсем поздно, когда все уже спали. Стащила промокшие сапоги и на цыпочках прошла к себе в комнату.

 

*  *  *

– Пиши дальше: восемь и скобочка. Да не такая!

– А какая?

– Вот.

– Какая разница?

– Большая разница, Бессонова, очень большая! – бубнил Самсонин.

– Тише ты! – одернула его Алина. – А дальше?

Учительница прошла мимо парты, и они оба затихли, низко склонив головы над листками. Когда она отошла, диктовка контрольной продолжилась.

В коридоре он ее догнал:

– Слушай, Бессонова, хочешь – позанимаемся вместе. Я бы тебя подтянул.

– Спасибо, Дима, но мне некогда, – Алина хитровато улыбнулась. – Если ты правда хочешь мне помочь: сядь на экзамене рядом.

– А на вступительном экзамене кто с тобой рядом сядет? – печально спросил Самсонин.

– Мне химия не понадобится на вступительном! – парировала Алина. – Спасибо тебе! Пока!

Она побежала вниз по лестнице.

– Бессонова, ты куда так разогналась? – остановила ее учительница литературы, – а на урок?

– Светлана Вячеславовна, – Алина сделала просящее лицо, – отпустите меня сегодня, пожалуйста. Мне нужно на соревнование.

– Какое соревнование?! Сегодня у нас разбор сочинения.

– Но я же на четверку написала…

– Сейчас я покажу тебе твою четверку. Заходи в класс.

– Светлана Вячеславовна, ну пожалуйста… – говорила Алина жалобным голосом, заходя в класс вслед за учительницей.

Несмотря на то, что начинался уже второй урок, за окошком были сумерки и в классе уныло горел электрический свет.

– Вот полюбуйся, – учительница нашла ее сочинение и стала листать. – Вот – видишь, вот, вот – это я исправила синей ручкой, вот, вот! Шестнадцать ошибок! Я не стала ставить двойку только потому, что работа интересная. Ты интересно мыслишь. Но надо же учиться излагать свои мысли грамотно.

– Я… я приду к вам на дополнительные, – сказала Алина.

– Алина, – учительница смотрела на нее с негодованием, – я понимаю, что ты собираешься поступать в Лесгафта. Но ведь и там нужно будет написать диктант!

Наконец она на улице. Бежит, как всегда, скользит, перепрыгивает. Вбегает по лестнице на шестой этаж на одном дыхании. Родители на работе. Она скидывает школьную форму, натягивает лыжные штаны, свитер, куртку. Перчатки в карманах куртки. Она забыла их вытащить и просушить, и они превратились в два заскорузлых комка. Она колотит ими по обувной полке, чтобы расправить.

«У него такого, наверное, не бывает, – мелькает у нее в голове. – Он аккуратный во всем. И почерк. И в школе учился на отлично, и в институте. А я…» Алина вздыхает. Она уже давно смирилась с тем, что у ней не хватает таланта успевать все: когда вытаскивает голову – обязательно вязнет хвост. «Не могут же быть все такими, как он, не могут. Глупо ожидать».

Рюкзак уже стоит в уголке за шкафом, сложенный со вчера. Алина закидывает его себе на плечи. Хватает под мышку лыжи и выбегает на лестницу. Каким-то чудом лифт стоит на площадке с открытыми дверями. Она запрыгивает в него. Он едет медленно, как будто издевается над ней. «Пешком я бы спустилась быстрее», – думает Алина.

Она снова бежит бегом. В рюкзаке что-то громыхает, лыжи выскальзывают из рук. Она вспоминает, что бутерброды остались в холодильнике. «Ладно!»

На вокзале у табло ее ждет Женька. Они вместе запрыгивают в электричку, когда двери со страшным шипением начинают закрываться.

В вагоне они плюхаются на деревянные скамейки и обе хохочут как полоумные. Пассажиры оглядываются на них. Потом они съедают Женькины бутерброды. Какие-то ребята предлагают им пива.

– Они же спортсменки! – заступается за них дедок с тележкой.

Алина находит в кармане рюкзака шоколадку. Они съедают ее всю целиком.

– Станция Кав…о…во, – хрипит динамик.

Сойдя с перрона, девочки бросают лыжи на снег. В лесу кажется намного светлее, чем в городе. Деревья голые и хрупкие. Небо темнее земли.

Они достают из рюкзаков ботинки. Переобуваются. Встают на лыжи.

– Ну что, погнали? – говорит Женька.

Теперь им легко. Теперь не они несут лыжи, а лыжи несут их. Алина с удовольствием ощущает, как они послушны. Она слегка наклоняет корпус вправо – и лыжи мягко поворачивают, слегка влево – опять мягкий поворот. Она чувствует, как будто во всех ее суставах стоят пружины. Любое движение доставляет ей наслажденье.

И вот он – кульминационный момент этого дня. Она наверху трассы, на старте. Сердце колотится сильно. Но это не то биение, которое было вчера, когда она ожидала его появление. Сердце не проваливается в глубину, не предает ее, оно взлетает, оно держит ее над всеми.

Выстрел. Алина чувствует, как будто разорвалась цепь, которая ее держала. Она помчалась вперед. Ускорение. Алина глубоко вдыхает. Расслабляет мускулы рук, спины, шеи. Даже ноги, согнутые во всех суставах, слегка расслабляются. Ее несет, ее держит какая-то неведомая сила. Мысленно она летит впереди своего тела. Ее глаза под очками широко открыты, губы раздвигаются в улыбке. Он тоже увлекается горными лыжами. Ей все время кажется, что он где-то рядом. Ее окружает какое-то необъяснимое тепло. Когда она смотрит на летящую под лыжами трассу, ей кажется, что она смотрит его глазами.

 

*  *  *

Она идет по переулку. Сырой ветер швыряет ей в лицо колючие снежинки. Она отворачивает голову, наклоняется вперед лбом. Лыжи на плече парусят, затрудняют каждый шаг. Силы, которых днем казалось немерено, закончились. Ей хочется уткнуться в спинку своего дивана и плакать.

Проходя мимо книжного магазина, она вспоминает, что ей нужно купить книжку. «Потом, когда буду без лыж», – говорит она себе, но уже пройдя вперед понимает, что если сегодня вечером книжки у нее не будет, то к уроку она не успеет подготовиться. Она резко поворачивает назад и останавливается как вкопанная. По улице, прямо за ней следом, в каких-нибудь десяти метрах, идет он!

От смущения она теряется. Первый порыв – повернуть обратно. Но это глупо, очень глупо вертеться туда-сюда. Она берет себя в руки и уверенным шагом идет ему навстречу. Перед самым его носом, бросив на него безразличный взгляд, она сворачивает в магазин, вниз по трем ступенькам. При этом ей кажется, что он свернул вслед за ней.

Войдя в магазин, Алина растерянно останавливается у прилавка. Других покупателей нет. Она слышит за своей спиной звяканье колокольчика и легкие шаги. Спиной ощущает, как он прошел мимо, в нескольких сантиметрах от нее, обошел ее слева и остановился у прилавка. Она не поворачивает головы, но боковым зрением видит, что он стоит совсем рядом. Это он, точно он, у Алины нет ни тени сомнения. Это он, но не тот далекий, на экране фильма или на сцене в театре, не тот мифический и волшебный, а реальный человек. Вот он чуть кашлянул и сделал полшага. Теперь он стоит так близко, что касается локтем ее локтя. Она никогда бы не дерзнула подойти к нему так близко. Но он подошел сам, и она не отходит в сторону.

Он положил свою смуглую руку на прилавок.

– Можно посмотреть вот эту книжку? – указывает он продавщице, – вон ту, да, Стерна…

– Вот, пожалуйста, – продавщица подает ему книгу.

Он открывает, листает.

– Что это, вы не знаете? – спрашивает он у продавщицы. – Название интересное.

– Это английский писатель семнадцатого века. Или восемнадцатого. Английская классика, – отвечает продавщица угодливым голосом.

– Вы не читали?

– Нет…

Вдруг он разворачивается к Алине.

– Может быть, вы читали?

Алина с недоумением смотрит на книгу в его руках.

– Лоренс Стерн, – читает она, – «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентельмена». Нет, я не читала, – говорит она робко.

Подняв глаза от книги, она встречает веселый взгляд карих таких знакомых глаз. Она так много вглядывалась в них на экране и на сцене, а теперь они смотрят прямо на нее, и в их бездонной глубине мерцают искорки теплого смеха. Он оглядывает ее с интересом.

– Как снежок? – спрашивает он.

– Чудесный!

– Где катались?

– В Кавголово, на соревнованиях…

– Победила?

– Нет. Но получила первый разряд.

– Вот молодчина! – восхищенно вскрикивает он. – А я на втором так и застрял десять лет назад.

Он достает из внутреннего кармана кошелек, вынимает новенькую купюру и протягивает продавщице.

– Английская классика и никто не читал, – говорит он, обращаясь к Алине. – Надо взять.

Он отворачивается от нее на минуту, пока берет сдачу. В этот момент, удивляясь самой себе, Алина вдруг говорит спокойным и уверенным голосом.

– Андрей Николаевич, а что самое главное должен иметь в себе человек, чтобы стать актером?

– Не знаю, – он рассмеялся, ласково глядя на Алину. – Наверное, то же, что и в любом деле: любить свою профессию… до безумия!

Он кивнул ей приветливо и вышел из магазина.

Только тут Алина вспомнила, зачем пришла.

– У вас есть Солженицин, «Матренин двор», – обратилась она к продавщице, приятно ощущая, как легко ей говорить со всеми людьми на свете после того, как она говорила с ним.

– Кажется, был, да, но где же он? – продавщица стала суетливо искать сначала на стеллаже, потом где-то внизу.

Из другого отдела подошла вторая продавщица. Она молча наблюдала всю предшествующую сцену и теперь возбужденно заговорила:

– Ты же сегодня продала последний «Матренин двор». Но у нас лежал отложенный экземпляр, а за ним так и не пришли.

– Вот его я и ищу, а нету! – ответила первая продавщица.

– Продали его, теперь я вспомнила, – сказала вторая продавщица. – А хотите, девушка, я вам свой отдам. Я только начала читать, даже деньги в кассу еще не положила. Берите, ведь вам для школы нужно?

Вторая продавщица сбегала к себе в отдел и принесла тонкую брошюрку. Алина понимала, что находится в лучах его славы. Она отдала деньги, прижала к себе книжку и вышла на улицу.

Ветра уже не было. Большие мохнатые снежинки медленно опускались на землю. Алине хотелось целовать каждую снежинку. Она не чувствовала, как ноги несут ее к дому. Она не заметила, как открыла дверь, вошла, разделась. Она не понимала, что говорили ей родители. Все ее чувства как будто качала колыбель. Перед ней стоял он, теплым взглядом смотрел на нее, их короткий разговор повторялся снова и снова…

Утром она проснулась со счастливой улыбкой. С этой же улыбкой она подходила к школе. В воротах она столкнулась с Димкой.

– Послушай, Бессонова, – сказал он с очень серьезным лицом. – Хочешь, я помогу тебе по математике? Математику нужно будет сдавать в Лесгафта.

– А я не пойду в Лесгафта.

– А куда же? – удивился он.

– В театральный. Там не нужна математика.