Александр Винник. Пиджаки (повесть). Сары-Шаган

Ещё свирепствовала зима, но душу грело то, что календарной зимы оставалось полмесяца – удачно я в отпуск отгулял. Прибыл на стоянку и снова обалдел. С любовью сшитые перед отпуском крыльевые чехлы были изорваны в клочья, равномерно разложены по плоскостям и вморожены в лёд. Отдирал я их со слезами. Доложил Андреичу и Львовичу и получил разрешение крыльевые чехлы, точнее, то, что от них осталось, на плоскостях не раскладывать. За оставшиеся  полмесяца зимы я успел вляпаться с заменой гидронасоса. Помните, нет ничего хуже, чем при минус тридцать копаться на матчасти. Так вот пришлось. Внезапно, как всё в нашей стране, на моём самолёте вышел ресурс гидронасоса основной гидросистемы. Был и весь вышел. Низкий поклон Михаилу Андреевичу. Он откуда-то знал, как его менять. Оказалось не сложно, просто нужно знать как, на английском – know how. Самое главное, что не обязательно его было зимой менять, мог бы подумать и пораньше. Предварительная подготовка, понедельник. Латух на склад за гидронасосом – это до обеда. Нам тоже есть, чем до обеда заняться – снег ещё не отменили. Полетали на Ла-пятых, сняли гидронасос. Андреевич долго крутил его в руках. После обеда крутил в руках уже оба насоса. Опять нюансик. Старый насос нужно сдать, но на нём есть патрубки, которые нужно переставить на новый. Если бы я менял насос сам, то влетел бы по самые гланды. А так Михал Андреич, как я его нежно называл, что-то нацарапал на новом насосе и из домика эскадрильи мы перебрались в домик звена. Я о нём до этого момента знать не знал. За обвалованием 88-го стояло строение площадью квадратов десять. Там был топчан, стул и стол с тисками. Там можно было в тепле, а не на улице на морозе переставить патрубки со старого на новый насос. Да в тисочках. Давление в гидросистеме – 180 атмосфер. Все детали и соединения – нержавейка. Тарировочных ключей точно не было, усилие на ключе – тяни, чтобы в глазах темнело. В тисках–то всяко поудобней будет. Мы с Андреевичем – как кузнец с подмастерьем: он патрубки направляет с нужной пространственной ориентацией, я затягиваю до потемнения в глазах и искр из глаз одновременно. Когда патрубки собрали, вышли на мороз к самолёту. Прицепили насос, соединили все шланги. Оказалось так просто, если патрубки правильно стоят. Трубопроводы нержавеющие, диаметр около 25 миллиметров, руками не подправишь, не подогнёшь. А соединения все ниппельные – конус на конус, чуть перекосишь – потечёт, как пить дать потечёт. Но у нас всё совпало. Затягивал я до судорог в мышцах. Михаил проверял, и ещё дожимал. Я, может, и повыше буду, но Андреевич поздоровей. Опыт Андреевича дал результат. При массовом скоплении автоспецтехники, запустили двигатель прямо в кармане – ни  одной течи. Даже инженер пришёл, проверил.

Ещё в домике звена удобно было карманы самолётные чистить от снега. Андреич доставал поллитра. К нему на огромной инженерной машине, на базе трактора К-700, приезжал командир АЭР к-н Александр Маркедонов. Перед этим я прокапывал траншеи перед колёсами и тягачём выкатывал самолёт на рулежку. Маркедонов, умело манипулируя двухсекционным ковшом инженерной машины, который складывался и раскладывался и вправо, и влево, а также стрелой и ласточкиным хвостом, сгребал груды снега между валами за пределы обвалования. Потом мы шли пить водку или самогон, а в карман заезжал «Змей Горыныч» – трактор, перед кабиной которого, соплом вперёд установлен выработавший ресурс реактивный двигатель, и реактивной струёй сдувал остатки снега, льда, немного бетона, который крошился, и оставлял чистую сухую поверхность кармана, куда я к вечеру закатывал самолёт. С Горынычами был случай, приятный для техноты и не очень для летунов. В АЭР Горынычей было семь. Как любая техника, они ломались. Однажды вышли из строя четыре, осталось, соответственно, три. Горынычей мало, а размеры ВПП и рулежек те же. Что делать? То же, что и с коровами. Что нужно, чтобы коровы меньше ели и больше давали молока? Их нужно меньше кормить и больше доить. Ну, может ещё по утрам перед дойкой нежно спрашивать: «Что сдавать будем: молоко или говядину?» С Горынычами обошлись так же. Их заставили просто ездить быстрее. Как результат –  растапливать снег они успевали, а высушивать воду –  нет. Что будет с растопленным снегом после отъезда Змея? Правильно – лёд. Так и вышло. В тот день полётам и руководил САМ Яков Александрович, а на разведку отправили пару спарок. Спарки выстроились уступом на полосе. Получив разрешение на взлёт, с зажатыми тормозами включили форсаж и… Одна спарка соскользнула с полосы вправо, вторая – влево. По громкой связи раздался очень спокойный голос командира с речью милой тесоставу: «Закнчиваем балет. Отбой полётов».

Из других подробностей службы после отпуска сообщу только одну, но, как выяснилось, важную. На коленках порвались штанишки комбинезона. Мелочь, вроде бы, но… Мне, из-за отсутствия нужного размера, выдали только один комплект при положенных двух. Да и тот один не по размеру. Вместо роста 188 см, дали рост 182 см. К этому мне не привыкать – как вырос на первом курсе с роста 173 см до 188 см, всё время носил короткие штанишки. Страдал от этого, но привык и смирился. Поэтому комбинезон с ростом 182 см – почти класс. Плохо, что один. Стирать трудно, но стирал. Брал на выходные домой и стирал, после того как все жители ДОС-раз-квартира-раз помоются. Можете представить, сколько мыльных вод и сколько безмыльных вод нужно поменять при стирке одежды, по самое не могу пропитанной керосином, ЦИАТИМом, ну, и, не поверите, потом и кровью. Согласен, крови много меньше, чем пота. Потом приучился стирать в авиационном бензине Б-70, но это только летом. Фонарь самолёта открыл – работы идут. Техничку в ведро с Б-70, полчасика откисает, потом около часа сохнет. Ты в это время на противоположном скате обвалования принимаешь солнечные ванны. В общем, следил я за своей робой. Но не уберёг. От лазания на коленках на технике и под ней, по бетону, материал на колене не выдержал и порвался. Не беда, офицер немножко шьёт на дому, а у Славки швейная машина есть. В кладовке нашёл я подкладку от хромовых сапог – белоснежная, нежная кожа, почти лайка – и нашил из неё латки на колени. Белые, за версту видать, опять же – ярко выраженная индивидуальность. К моему огорчению, индивидуальность очень быстро заметили с башни ИПУ и пригласили меня на переговоры. Узнав о причине латок – отсутствии второго комплекта комбеза, всё-таки заставили латки сделать менее узнаваемыми. Уже было тепло, да и керосин всегда попадает на гудронные стыки – взял я гудрон на тряпочку и широкими мазками белоснежные латки превратил в радикально-чёрные, словно Ипполит Матвеевич свои седые усы перекрасил контрабандным средством «Титаник» с малой Арнаутской улицы в Одессе. Зачем я так подробно о латках, техничке, гудроне? Повторюсь, если в спектакле на стене висит ружье, то оно обязательно выстрелит. Техничка моя с латками ещё бабахнет.

Этой весной произошло эпохальное событие. Как-то раз, отгазовав самолёты перед заступлением в ДЗ, старший лётчик ДС – Саша Швец, вылезая из кабины, игриво бросил:

– Полетаем?

– Не понял.

– Что тут непонятного. Ровно в 18:00, совершенно внезапно, в зоне нашей ответственности, по пути из Полтавы на Таймыр, пойдут Бэкфайры (Ту-22М3, мне ли не знать, что стоит в родной Полтаве-4?). Мы их перехватим.

– Понял.

Оставили самолёты на газовочной, рулёжка к стоянке ДЗ была перекопана – инжбат перекладывал рулёжку. Неудачно, что подъём запланирован прямо на время ужина. Война войной, а обед по расписанию, ну, и ужин тоже. Но что поделаешь? Нужно заметить, что я сильно хромал в то время. Я не просто ездил в слякоть, я ещё и выпендривался. Обгоняя коллегу, захотел его как бы подрезать, чтобы напугать. Он напугался, но я подрезать его не смог, а пошел по слякоти юзом с повернутым в сторону подреза колесом, не меняя курса. Долго в таком неустойчивом состоянии находится не смог и, в конце концов, рухнул. Получил моральные и материальные раны. Моральные – обидно, да! Не выполнив задуманный манёвр, упасть в слякоть на глазах у того, кого хотел подколоть. Материальные – коленку сильно ударил – ходить не мог. Ходить действительно не мог, а на велосипеде ездить мог. Учили же в институте – не подкалывай, как в анекдоте о комбате и замдекана (см. стр. 48).

Ещё тут же вспомнилась шутка из КВН, вычитанная в «Ровеснике», в отчёте о каком-то периферийном конкурсе. Там ребята на вопрос, что посоветовать человеку, выходящему в окно тринадцатого этажа, как в дверь, ответили: «Первое, не возвращаться, это плохая примета. Второе, падая, постараться не ударить в грязь лицом». Я в грязь не ударил – ударил в слякоть, что не менее обидно. В санчасть не ходил, что я начмеду скажу? Упал, выгуливая велосипед? С повреждённой ногой заступил в ДЗ. По стремянке лазил сносно, а ходил отвратительно. А на велике мог передвигаться чудесно. Помня объявленное Швецом время, в 17:45 потихоньку поехал к газовочной площадке. Снял чехол, включил аэродромное питание и рацию, пусть греется, покурил, одел шлемофон. Гляжу – бегут родненькие: и бойцы, и пилоты, и ответственный за выпуск и прием на КДП, а я, вроде как, уже и готов. Саша пулей влетел в кабину, не накинул подвеснуюую систему, а плюхнулся прямо на неё, я еле успел трубки КП-52 и наддув ВКК пристегнуть. Саша кнопку рации нажал и доложил: «Я ноль полста третий. В готовности». А оттуда (я слышу, я же в шлемофоне) без раскачки и предупреждений коротко и внятно: «Полста третьему – Воздух». Саша только махнул рукой, мол, закрываю фонарь. Я проверил закрытие фонаря, оттолкнулся от самолёта и отошёл, не сходя со стремянки, как заправочная мачта от космического корабля. Пока я летел к земле на стремянке, уже зацокали кулачки запускающего устройства, бойцы насторожились. Через минуту Швец доложил об оборотах малого газа, механик отключил фишку питания. Я махнул рукой механикам убрать чеки из ракет и убрать колодки. Эти нехорошие человеки думали, что запуск будет, как на полётах, поэтому собрались  с левого борта и о чём-то трещали. О чём можно трещать при работающем двигателе? Главное, они колодку из-под правого колеса и чеки от ракет по правому борту не вытащили. Я на привязи, еле дотянулся. А запуск в звене сильно укороченный. Я об этом помнил, бойцы – нет, ещё и на меня не смотрели, видишь ли, интересно им побеседовать под грохот двигателей. После отключения питания, Швец добавил обороты до 85%, двинул РУСом вперёд-назад, вправо-влево, сказал, что всё в норме, скомандовал убрать колодки и поднял руку, прося разрешения вырулить и намекая на конец разговора по СПУ. Я вытянул фишку СПУ и занял место с правого борта, а мои бойцы остались с левого, в районе сопла. Заученным и отточенным движением я отдал честь и указал направление движения, разрешая вылет. Обычно на полётах самолёт трогается с места на 85% оборотов и тут же РУД ставит на малый газ, чтобы не навредить никому и ничему струёй из сопла, пока самолет поворачивает в сторону старта. Но то обычно, а тут война, подъём из ДЗ на перехват, за это и Швецу, и ДС, и полку оценку поставят. Птица тронулась и начала поворот направо, не снижая оборотов. Струя из двигателя на повышенных оборотах сдула бойцов. Они полетели кувырком, перемешиваясь с чехлами заглушками, ведрами, водилами. Техпоста в ДЗ не бывает, и, как мне показалось, Саня врубил полный форсаж ещё на рулёжке, поворачивая на ВПП. Взлёт был стремительный, МиГ-23 оторвался от полосы задолго до центрального круга. Набор высоты был ещё стремительней. Если смотреть с ЦЗ, как я обычно и смотрел, взлёт на полном форсаже – завораживающее зрелище. Самолёт почти вертикально уходит в небо, но видно, что не вертикально. Если на взлёте смотреть самолёту в спину, как это было при взлёте из ДЗ, «почти» незаметно – самолёт уходит вертикально, как зенитная ракета вертикального старта. Погода была пасмурная, и через пару-тройку секунд борт № 89 скрылся в облаках. Ко мне бежали недовольные бойцы, мол, как это я их не уберёг. Пришлось им немножечко напомнить, что во время старта по готовности в ДЗ, нет смысла под грохот двигателя перетирать последние новости. Их задача следить за командами бывалого техника (это я уже о себе) – он в курсе дела. Окончательный разбор полётов с выделением ответственных на уборку семьдесят шестой спарки перенесли на после ужина, который уже привезли. Пока Саня на восемьдесят девятом спасал страну, я отужинал. К моменту посадки вся королевская рать: спецы и техника прибыли. Швец подрулил с газовочной площадке, я притулил стремянку. Саня сиял и был закутан в подвеснуюую систему, когда успел? Вопросы можно было не задавать, но спросил, как перехват, ответ – отлично. Замечания – нет замечаний. Напоили ласточку керосином, дали воздуха, поставили парашют, закатили на место. Всё, Родину спасли, теперь камни ворочать – с Саней в шиш-беш на генерала играть, а там и вечерний доппаёк. Меня от гордости и осознания важности распирало. За два года службы подъемов из ДЗ было всего три. Один проистёк без меня. Второй – во время полётов, как-то обыденно. А мой, настоящий, с настоящей целью, ну и пусть родненькие полтавские Ту-22М3. Ни Швец, ни я, ни восемьдесят девятый не облажались – отлично. Бойцы не в счёт, раз облажались – семьдесят шестую спарку – туалет двухместный позади дежурного домика – давно не скребли, чистоты в ней мало.

Умудрился я попасть на строевой смотр. Новогодний я пропустил, убыв 2 января в отпуск. Только, я говорил, генералов в Москве было больше, чем во всей враждебной американской армии. Они скучали, а ещё должны были изображать кипучую деятельность, поэтому они время от времени ездили по полкам с различными проверками. Приехал какой-то генерал и сейчас. Проверку начал со строевого смотра. Строевой смотр по всей строгости «Строевого устава» – с личным табельным оружием. После завтрака больше двухсот офицеров и прапорщиков полка толкались в оружейке, а ошалевший дежурный по полку с помощником выдавали оружие и боеприпасы. Получив пистолеты и патроны на подставках, офицеры не расходились, а снаряжали магазины патронами. Выход на ЦЗ затянулся. Ещё лежал снег и было морозно. Это не к тому, что мы мёрзли, это я к тому, что на ЦЗ скользко, не на самих бетонных плитах, а на прогудроненных стыках плит. До прибытия высокого начальства успели потренироваться. Было смешно. Когда подразделение выполняло в движении повороты направо, налево и кругом, человек пять-шесть, у которых опорная нога попадала на гудрон, падали. Наконец командир построил полк, и прибыл генерал. Поприветствовал, мы ему: «Здрав-гав-гав». Решил он строй обойти, только видать его встречали хорошо, вид у него был утомлённый. Когда он поравнялся со мной, силы его покинули – он остановился, а его стеклянный взгляд остановился на мне. Выждав пару секунд, я, как учил меня ещё военрук Коля Череп в шестой школе Полтавы, выгнул грудь колесом и рявкнул:

– Лейтенант Винник! Авиационный техник третьего авиационного звена второй авиационной эскадрильи.

От моего доклада Гурьин улыбнулся, а генерал проснулся. Понимая, что что-то делать надо, он скомандовал:

– Лейтенант Винник, выйти из строя на пятнадцать шагов.

– Есть!

Я отпечатал пятнадцать шагов и выполнил поворот кругом. Генерал отдал новый приказ:

– Командуйте полком.

– Есть.

Николай Павлович, дорогой наш Череп, светлая Вам память, спасибо за науку и практику по строевой подготовке, и, надеюсь, я Вас не опозорил. Я набрал полную семилитровую грудь воздуха (литраж я проверял от скуки в лазарете, когда косил от проверки, будучи руководителем групп политзанятий у бойцов) и заорал:

– Полк! Слушай мою команду! Становись! Равняйсь! Смирно! Напра-во! Шаго-ом, арш!

Читайте журнал «Новая Литература»

Полк заколыхался в строевом шаге. Памятуя, как падают воэнные при поворотах в движении, таких команд я не отдавал. Я командовал:

– Левое (правое) плечо вперёд!

Когда первая шеренга первой эскадрильи смотрела в нужном мне направлении, звучала новая команда:

– Прямо!

Я гонял полк по ЦЗ змейкой, выписывал восьмёрки и другие геометрические фигуры, но не знал, когда это нужно закончить? Наконец, увидев сердитые взгляды сослуживцев, сообразил, что звёздная болезнь меня таки зацепила. Сделав очередной манёвр, как четвёртый поворот перед посадкой, по глиссаде вывел полк на линию построения. Крайние команды и доклад:

– Полк! Стой! Нале-во! Равняйсь! Смирно! Товарищ генерал-лейтенант, лейтенант Винник задачу выполнил.

– Вольно. Стать в строй!

– Есть. Полк! Вольно!

Три шага отчеканил строевым, дальше бегом, боевые товарищи организовали брешь, и я, двумя строевыми шагами, занял место в строю, повернулся кругом. Эскадрильские подтрунивали и посмеивались. Что эти насмешки! – теперь, оставшись пожизненно старым лейтенантом, где-нибудь в компании, после н-ной рюмки, могу честно, не кривя душой сказать: «Я командовал полком». И всё по-чеснаку, без врак и дураков, хоть у генерала спросите.

Ещё свирепствовала зима, а в воздухе начали витать слухе о полигоне. Называли странные слова: Астрахань, Красноводск и самое непонятное – Сары-Шаган. Потом я узнал, что это география относится к ПВОшным полигонам. Знакомое слово было одно – Астрахань. У меня там служил одногруппник – Иван Андреевич Рих. Но не с моим счастьем было попасть туда. К середине марта уже было известно, что мы перебазируемся для стрельб в Сары-Шаган. О Сары-Шагане мне рассказали, что это в Казахстане, у озера Балхаш. О Балхаше я помнил со школы. Одна его половина пресная, другая солёная. На первое время этой информации было достаточно.

Со слов и по придыханию, с которым произносилось слово «полигон», я понял, что полигон и боевые стрельбы там – это много важнее даже войны. Война – фигня, главное – манёвры. Стрельбы в ПВО происходят раз в два года и подводят итог этих двух лет. Два года выбрано, я так думаю, для того, чтобы каждый двухгодичник, независимо от времени призыва мог побывать на полигоне. За стрельбы на полигоне ставят оценку, в зависимости от оценки боссы получают звания и повышения. Братский Курский 472ИАП имел лучшее географическое и социальное положение, шутка ли – в большом приличном городе. Однако Ефремов считался «аэродромом подскока». Львиная доля командующих авиацией корпуса и командующих корпусами были выходцами из Ефремова. Наш «слуга царю, отец солдатам» тоже имел шанс попасть в корпус.

Кроме слухов о полигоне, началась и подготовка. Мы перетряхивали нашу экскадрильскую «палатку» – огромный надувной ангар у южного кармана эскадрильи, по соседству с ДС. Проверяли крыльевые баки, козелки и медвежонка (самолётные домкраты), аварийную тележку, где всё это помещалось. Активно, по плану шла замена агрегатов с ограниченным ресурсом, чтобы к середине апреля все самолёты были во всеоружии и на полигоне не понадобилась случайная замена. Ответственным за планово-внеплановую замену агрегатов был Мишин кореш, и мы под шумок затолкали на день в ТЭЧ самолёт и заменили изуродованный мной перед отпуском закрылок. Мне опять подфартило: подходил ресурс носовой стойки. Решено было менять, несмотря на то, что теоретически ресурса хватило бы и на полигон, и даже после. Но полигон – сильно важная задача, нужно подстраховаться-перестраховаться. Дождались мы потепления и поменяли с Андреевичем стойку. В помощь взяли Стаса. Замена оказалась делом сложным. Сложным из-за  того, что толком никто не знал, как её менять. Миша что-то помнил, но без нюансов, на которых всё зиждется. Усугубляло положение ограниченное пространство в нише основной стойки. Мы по очереди заглядывали в нишу стойки с умным видом, а вылазили с угрюмым. Иногда удавалось заглянуть вдвоём. Я, как штатский с верхним образованием, который на курсовой работе разрабатывал основную стойку шасси для Боинга-747, строил теории, а Андреич их отметал. Самое лёгкое выражение при этом было: «Не дёргай ручку на посадке». Это расхожее авиационное выражение, в зависимости от интонации и подтекста, могло означать и «не волнуйся», и «не нервируй», и «отвали». Говорил, что тут всё  проще, только почему-то он не помнил как. Главная проблема была вынуть ось стойки из цапф. Мы понимали, что нужно куда-то в сторону, но в нише было мало места. Ось мы таки вынули, опять же не помню как. В новую стойку, которую привез как обычно после обеда Латух, воткнули ось на нужное место. Только если мне это предложат повторить, будет, как и первый раз – мозговой штурм. Помню, что это просто, только почему-то не помню как.

Ну и раз уж я произнёс «ось», скажу, чем она отличается от вала. Ось – деталь неподвижная, как правило, то, что движется, вращается вокруг неё Это относится и к воображаемой оси земли, о которую трутся медведи в известной песне. А вал не просто вращается, он передаёт вращающий момент, он часть более сложной системы привода. А коль мы вспомнили медведей из песни, то проведя её анализ, приходим к неутешительному выводу: автор текста, уважаемый человек с огромным воображением – человек технически безграмотен. Медведи тереться об ось не могут. Из-за их трения вертится Земля, значит, они передают вращение через эту деталь на Землю, передают вращающий момент. Тогда деталь, являющаяся частью привода, не может быть осью. Это вал. Технически правильный текст песни должен звучать так: «Трутся о вал медведи – вертится Земля».

Погода весной 1989 года организовала нам неделю сюрпризов. Я узнал, что такое метеорологическое явление – снежный заряд. Это когда утром (не обязательно утром) прилетает этот самый заряд и укрывает снегом уже оголившуюся прошлогоднюю траву слоем сантиметров десять. Все отлично понимают, что весна, тепло и к обеду эта ошибка природы растает. Но аэродром должен быть БГ в любую секунду. Поэтому техсостав садится на Ла-пятые и летает. Причём, тот умней, кто летает медленней и оставляет службу по уборке снега ещё и на послеобеденное время. После обеда выходишь, а ласковое весеннее солнышко за тебя уже всё переделало. Опять же настроение хорошее, потому как +5˚С осенью и весной – это две большие разницы. Весной почему-то существенно теплее. Перед полигоном, 4 апреля, я отмечал свой первый год в Армии. За месяц до полигона ушли на дембель те, кто был годовалым год назад. Леонард, Сабонис, Костя Константинов, Быковец, Орлов, Мату-Заде, Кочнев. Кочнев, сделал свой уход незабываемым. Не сам уход, а крайнее звено, куда я заступил старшим техником, начальником караула и прочая, прочая, прочая. Эдуард заступил отдыхать. Я ему отдыхать не мешал – дембель как-никак. Вечером в дежурном домике пропало электропитание. Оно было автономным от гарнизонного, но всё равно пропало. Боевую задачу мы выполним и в темноте – питание на борт дежурных самолётов, как вы помните, от АПА, а ему электричества не нужно. У него есть бензин. Точнее, смесь бензина и керосина. Бензин нужен для личного автотранспорта офицеров и прапорщиков, посему безжалостно сливался. Недостачу покрывали и разбавляли керосином, которого было не просто много, а очень-очень много. И ничего, бензиновые «Уралы», родом из славного уральского города Миас, чудесно ездили на этой стратегической смеси, дизельные же ездили на чистом керосине. Так вот, боевую задачу мы выполним, но без света как-то неуютно – ни в шиш-беш не сыграть, ни поужинать толково. Со мной такая беда случилась впервые. В помещениях у лётчиков, неожиданно для меня, отыскалась керосиновая лампа. Была она полностью укомплектована и стеклом, и фитилём, и керосином. Порылся я с фонариком в нашей комнате, не поверите, тоже нашёл керосиновую лампу, только она была в нерабочем состоянии – двигатель был очень похож на настоящий, но не работал. У нашей лампы был только корпус. Фитиль, керосин и стекло отсутствовали как явление. Но разве это преграда для смекалистого воэнного? Я отрезал кусок лямки со своего, заметьте, чехла, слил керосин с самолёта и залил в лампу. Зажёг. Без стекла лампа сильно коптила, пламя колыхалось при любом движении, но свет был. Я оставил зажжённую лампу в нашем помещении и вышел на перекур. Каюсь, непрошедшей ходовые испытания лампе, нужно было уделить больше внимания, но то, что произошло дальше, оставило след в моей неокрепшей психике. Я не выкурил и полсигареты, как вышел Эдуард и спокойным, я бы даже сказал, равнодушным, голосом заявил: «Саня, там лампа горит». На что я с чувствами выполненного долга и собственного достоинства ответил: «Правильно, Эдик. Это старший техник побеспокоился о себе и своём подчинённом-дембеле и организовал свечение лампы». Эдуард тем же беспристрастным голосом добавил: «Саня, так она вся горит». Я пулей метнулся в наше помещение. Открыл дверь и ошалел. На прикроватной тумбочке, куда я пристроил керосиновую лампу, стоял факел высотой с метр. За факелом лампы видно не было. Вдруг кто не помнит, помимо наших коек здесь же в помещении находится оружейная пирамида. Соображал я быстро. Счастливому спасению помогли низкие температуры по ночам, из-за чего я не перестал носить с собой перчатки, и остатки снега в сугробах у входа в дежурный домик. Я схватил рукой в перчатке у факела то место, где, как полагал, была ручка лампы – получилось. Мимо обалдевшего дневального вылетел на улицу с факелом и засунул лампу поглубже в сугроб. Лампа углубляться не очень хотела: снег был старый, спрессованный, почти лёд. Спасая милые сердцу щегольские кожаные перчатки на меху, я стал утаптывать лампу в сугроб ногами, сапоги не жалко. Когда огонь полностью потух, на то, что осталось от лампы, смотреть было жалко: не любит лампа битья яловыми сапогами. Я её понимаю, сам не люблю. Боковым зрением заметил, что с начала спасательной операции Эдуард даже не поменял позы, а сейчас зевал. Скучно ему, видишь ли. Жирная Блоха, он и есть Жирная Блоха.

С уходом дембелей пришло пополнение двухгадюшников – все из МЭИ. Два СДшника и один САУшник – в нашу эскадрилью. СДшники были не пьющие, следа в памяти и душе не оставили, одного только фамилию запомнил – Вирюков, а второй – белобрысый. Зато в лице САУшника пришла целая эпоха внеаэродромной жизни. Звали его Валерий Евгеньевич Пеплов. Со своими знаниями иностранного англицкого языка я тут же откинул первую букву его фамилии и перевёл получившееся на русский, вышло – Яблоков. Но обоими словами пользовались равноценно. Согласитесь, и Пеплов, и Яблоков – хорошо. Я на правах бывалого рассказал Пеплову всё, что знал. Знал я, как оказалось, много. Первое, предупредил, чтобы ни в коем случае не получал форму на складе, а шил в ателье, да примерял попридирчивее. Второе по счёту, но не последнее по важности, это пока мы на полигоне, не торчать в Ефремове, где он никому не нужен без формы, а свалить домой в Москву, к жене и сыну Кирюше. Улетать мы собирались через неделю, а когда улетим, то и начальства приличного не останется. Пеплов так и сделал. До сих пор благодарит. Через месяц его, конечно, «хвалили», но из армии не выгнали. Как же двухгодичника выгнать? Это же ему не наказание, а поощрение.

Не буду хвастаться, моих заслуг в подготовке к полигону было не густо. Основная нагрузка легла на боссов. Перебазирование на полигон предполагало сложную логистику. Самый большой груз самой малой скоростью добирался на полигон воэнным эшелоном. Эшелоном идут наши ракеты, которые мы будем отстреливать. Они тщательно отбираются ГППР. Выбираются те, у которых срок годности истекает. Их, безусловно, проверяют тщательно, но от этого на полигоне они лучше не летают. Эшелоном идёт база, со своим и нашим материально-техническим обеспечением: вся автомобильная спецтехника, бельё, чтобы спать, палатки-столовые, кухни, посуда и т. д. – нас нужно кормить, поить и обеспечивать наши другие насущные потребности Вы знаете, что такое воэнный эшелон? Я, слава КПСС, нет. Я только слышал. Хотя его маршрут вражеской разведке становится известным раньше, чем нам, передвигается он по необъятным просторам нашей родины только по ночам. Днём он отстаивается в каких-то дальних тупиках, причём охраняемых, так что за пивком, водичкой или кипятком на вокзал не сбегать. Из личного состава в эшелоне едут базовцы и технари. Технари исключительно из залётчиков. Они почти камикадзе. Сухпай им, конечно, в дорогу дают, но исключительно из расчёта на время пути. Водку и самогон они берут сами. Помните, я уже упоминал, что еда и закуска – вещи разные. Закуска заканчивается быстрее. Понимаем, что основной залёт в армии – пьянка. Другое не воспринимается. Значит, едущие в эшелоне залётчики –  люди пьющие, и хорошо пьющие. Телевизора в эшелоне нет, интернета и не было, о мобилках с играми, ноутбуках и планшетах тогда ещё и писатели-фантасты не догадывались. Поэтому пьющие люди не знали другого скрашивания досуга, кроме как поговорить и выпить. Чем отличается хорошие люди от плохих? Хорошие люди посидят-посидят, поговорят-поговорят да и выпьют. И пили. Их можно понять. Пару дней – всё отлично. Но ресурсы не беспредельны. Через двое-трое суток, когда наркоз проходит, выясняется, что выпито всё. Закушено тоже всё. На станцию, пополнить запасы питья, ну, хотя бы еды, водички, – не попасть. А еще ехать и ехать. Начинается голод. Усугубляется это тем, что материальное обеспечение едет здесь же в эшелоне. Люди, имеющие к нему доступ, тоже едут тут же. И тут же, потеряв всякую скромность, этим пользуются. Запасы у них не заканчиваются. По рассказам изголодавшихся залётчиков, базовцы садятся перекусывать, высыпая на стол несколько банок тушенки горой. Производят сепарацию, отделяя жир от мяса. И чавкают только мясо в непомерных количествах и тоже выпивают, изображая хороших. Жир утилизируется. Некоторое время гордость борется с голодом – не есть же объедки. Потом голод побеждает и залётчики выживают на жирах. Может, и врут, не проверял и рад этому. Бытует мнение, что в жизни всё нужно попробовать. Пробовать воэнный эшелон не рекомендую. С эшелоном едут и наши солдатики. Поскольку им выпить труднее, голод им не так страшен.

Логистика авиационно-технического обеспечения, кроме воэнного эшелона, организовывается воэнно-транспортной авиацией (ВТА). Путь до Сары-Шагана не близкий. Лётный эшелон – наши самолёты, пилотируемые нашими пилотами – добирается с двумя промежуточными посадками – в Йошкар-Оле и Нижнем Тагиле. Туда направляются на двух Ан-26 две передовые команды. Их задача – встретить лётный эшелон на промежуточном аэродроме, дозаправить и отправить на следующий. У них для этого есть всё необходимое. Подготовка к повторному вылету там отличается только отсутствием заглушек – он летят с третьей передовой на Ан-12 прямо в Сары-Шаган. Полёт на Ан-12, именуемом в народе «шарабан», много лучше эшелона, но тоже не фонтан. У шарабана не герметизирована грузовая кабина, поэтому, перевозя людей, он не может лететь выше  3 000 метров, дабы у пассажиров не началось кислородное голодание. Полет на такой высоте проходит с меньшей скоростью, зато с повышенной болтанкой. Турбулентность, затихающая на больших высотах, на трёх тысячах проявляется во всей красе. Люди со слабым вестибулярным аппаратом бывают сильно недовольны. Спасает спирт. Ударная доза после взлёта, и пять часов полёта проходят как одна минута. С третьей передовой летит всё наше самолётное имущество и оборудование с запчастями: чехлы, заглушки, водила, вёдра, тележки, козелки, медвежата, водилёнки, запчасти и прочее. Самолеты в Сары-Шагане мы встретим сами.

Круче всех добираемся мы. Во всяком случае, в этот раз. Нас тоже могли бы отправить шарабаном, но что-то дало осечку и нам выделили главкомовский Ту-154М.

В первых числах апреля ушел эшелон. В середине засобирались и мы. Перед нашим отлётом к нам прилетела четвёрка МиГ-23П и спарка из 472ИАП – Халино, Курск или Курск-Восточный. В наше отсутствие они за нас будут охранять небо столицы в нашей зоне ответственности, кстати, это кусок неба размерами триста на триста километров в плане (300 км х 300 км). Прилетели ещё три отчаянных парня, выделенных нам для усиления. Наследник русского престола Лев Андреевич Моранов с двумя товарищами. Лев и Володя Шатурный – пиджаки, третий – кадровый. Все трое – авиационные техники. Направили их в третью эскадрилью, которая, как известно, комплектовалась по остаточному принципу. Несмотря на то, что попали они в третью, мы с ними сдружились. А со Львом Андреевичем общаемся в сетях и даже встречались у Казанского вокзала в ресторанчике, с претензией на морской, с названием «Каюк Кампания». Название подтвердилось. Посидели мы от души, и я умело опоздал на поезд до Пензы. Пришлось ещё посидеть, но к следующему поезду я успел.

С прилётом курян приготовления почти закончились. Наступил канун отъезда-отлёта. Все отлетающие самолёты выкатили на ЦЗ. Я не могу утверждать наверняка, но, по-моему, в лётном эшелоне было тридцать машин. Целый день мы вешали крыльевые и подфюзеляжные (эти только на чётные, на нечётных они всегда подвешены) ПТБ. Обошлось без потерь. Вешать подкрыльевые заметно сложнее. Главное – опасней. Чтобы в полёте самолёт не перекосило при внезапной потере одного из крыльевых баков, инженеры придумали автоматику, тут же отстреливающую второй. Только эта автоматика не разбирается – в полёте самолёт или на земле. Из-за этого существует возможность отстрелить подвесной крыльевой бак ещё на земле. Достаточно при одном подвешенном баке ненадолго, хоть на мгновение, включить питание. Автоматика тут же разберётся, что у самолёта симметрия нарушена, и отстрелит лишний бак. Поскольку возможность есть, верьте, ею уже воспользовались. Я этого не видел сам, но заметил, что не все номера на баках совпадают с бортовыми номерами самолётов – значит, не родные, значит родным кирдык. Кстати, такая же беда была с подфюзеляжными баками чётных машин – не у всех родные. Значит, родне пришли в негодность. О крыльевых рассказывали, что зрелище красивое, даже если не видел сам процесс. Крыльевой висит повыше и при отстреле, если не успели залить топливо, плющится в лепёшку. Если успели залить – разрывается гидроударом. Система безопасности была построена с дублированием. Первый уровень – расчекованный пиропатрон отстрела, второй – закрытый фонарь кабины и специально обученный человек, отгоняющий фишек от кабины. Это как раз те люди, которым на секундочку нужно включить электропитание. Вечер закончился подвеской и заправкой всех трёх баков. Смешное то, что, если сложить внутреннюю заправку 4 300 л и три бака по 800 л, получится 6 700 л. Однако из регламента технического обслуживания известно, что полная заправка с тремя ПТБ – 6650 л. Пятьдесят литров на ум пошло.

В день отлёта мы с вещами вышли на ЦЗ. Раньше всех, ещё накануне,  ушла первая передовая на Йошкар-Олу. Вторая передовая ушла с утра в Нижний Тагил. Мы расчехлили самолёты, сняли заглушки, усадили пилотов. Запуск тридцати двигателей. Порулили. Взлетели. Мы тут же чехлы, стремянки, водила загрузили в шарабан. Ушёл шарабан. Стало тихо и грустно. Впервые я отправил 89-й в небо и не ждал назад. Сел Ту-154М, развернулся прямо на полосе, помешать он никому не мог – полк улетел. Курские дежурные самолёты по готовности не выезжают в начало полосы, стартуют от КДП, с левым поворотом, не снижая скорости. Где-то у нас на аэродроме оказалась огромная стремянка-тележка, которую подкатили к Ту-154М как трап. Была она ярко-оранжевая и надпись «Аэрофлот» отсутствовала. Мы загрузились. Через пятнадцать минут взлетели, через три часа пятнадцать минут приземлились в Сары-Шагане. Не считая обратного рейса, так круто я никогда больше не летал, да и обратный рейс при всём его позитиве, по крутизне уступал прямому. Все знают, что самый быстрый вид транспорта – самолёт. А самый мобильный – автомобильный. Самолёту не хватает мобильности, а автотранспорту – скорости. Машина может забрать тебя у родного крыльца и высадить у крыльца цели путешествия. Она не может ехать быстро и прямо, как самолёт. Штатский самолёт летает очень быстро – до 950 км/ч. Но они не могут забрать тебя у родного крыльца, а высадить у тёщиного или у крыльца организации, куда вас отправили в командировку. Более того, вы должны за час до вылета прибыть в аэропорт, а учитывая удалённость приличных аэропортов от вашего крыльца, из дома вы должны выйти, минимум, часа за два, за три. После регистрации поторчать в так называемом накопителе. По прилёту вам нужно дождаться, пока выдадут багаж, и добраться от тамошнего аэропорта до крыльца – тоже какое-то время. Я беседовал с двумя водителями, которые возили нефтяных боссов. Они завозили их в аэропорт «Жуляны» в Киеве, высаживали и неслись в Харьков. Не знаю, как они быстро ехали, лично я поставил рекорд, когда от своего крыльца в Киеве до крыльца тестя под Харьковом, это около пятисот километров, я проехал за три с половиной часа. Не спешите обзывать меня лгуном, ещё будут поводы. Просто дата имеет значение. Я ехал в первой половине дня первого января, дорога была пустынной, словно после нейтронной бомбы. Так вот, эти два «лётчика», по другому не назову, они же не первого января ехали. Пока боссы регистрировались, пили пиво в зоне ожидания, летели, выходили в Харькове с лётного поля, «летчики» успевали встретить их  в Харькове, правда, без цветов. Ещё одна шутка советских времён – хотите летать быстро, летайте самолётами «Аэрофлота» (с другой стороны, а чем ещё в СССР можно летать?), хотите попасть вовремя – езжайте поездом.

Зачем я всё это рассказываю? Чтобы дать представление о том, как замечательно мы добрались в Сары-Шаган. О крыльце я, конечно, загнул. Не подруливал главкомомский Ту-154М к крыльцу ДОС-раз-подъезд-раз, даже к подъезд-два, где командир живёт, не подруливал. К тому же ни меня, ни командира там уже не было – мы уже были на службе, на аэродроме. На службу мы же обязаны добираться как-то. Я – на своих двоих, командир – на УАЗике. Ну, представьте, что вы в командировку не из дому выезжаете, а с работы, как мы со службы. А если такое допущение принять, то считайте, что на аэродроме у нас почти всё крыльцо. И вот мы с вещами, прямо от служебного крыльца, забираемся в самолёт и через три часа пятнадцать минут рулим по магистральной рулёжке седьмой площадки всесоюзного полигона ПВО – Сары-Шаган. Но и это ещё не всё. Крыльцо в Сары-Шагане оказалось более реальным, чем в Ефремове. Всегда удивлялся людям, которые знают больше чем я. Были и у нас на борту такие. Кто-то со знающим видом ткнул пальцем в двухэтажное здание, мимо которого проплывал наш Ту-154М, и заявил, что нас поселят здесь. Лучше бы он промолчал. Тут же четвёрка «террористов» ворвалась в кабину пилотов, главком своими стюардессами с нами не поделился, поэтому кабину пилотов от нападения защитить было некому. «Террористы» вежливо попросили притормозить у казармы. Офигевшие от такого напора пилоты, попытались возразить, что тут трапа нет, а «террористы» им контраргумент – трап нам без надобности. Через пятнадцать минут толпа техсостава, выпрыгнув из люка сто пятьдесят четвёртого, курила у крыльца казармы, которая на две недели стала нашим домом. Врать не буду, вышли не все. Были среди нас и старые солидные капитаны, полковые инженеры, были коммунисты-лётчики (помните, у нас их двойной комплект, не каждому хватило места в лётном эшелоне) и просто коммунисты. Оставшихся на борту Ту-154М доставил до здания аэропорта, одноэтажного погоревшего недавно домика, в трёхстах метрах от «нашей» казармы. Но те, кто вышел, получили право рассказывать, что главкомовский самолёт чётко остановился у крыльца их места назначения. Так в этом путешествии соединились лучшие качества авиационного и автомобильного транспорта – скорость одного и мобильность другого. Я больше скажу. Вспомните фразу стюардессы после посадки: всех просят оставаться  на своих местах до полной остановки двигателей, словно хотят, чтобы пассажиры за техника (гражданского, конечно) измерили выбег роторов. А мы не только встали до полной остановки двигателя, мы курили у своего крыльца ещё до окончания полёта, который закончился с остановкой двигателя у здания аэропорта. Это как в анекдоте, стюардесса рейса Москва-Анадырь с круглыми глазами сообщает пилоту, что один пассажир просит открыть дверь, он тут выйдет. Пилот без тени удивления поинтересовался: не чукча ли? Получив положительный ответ, предложил открыть дверь, добавив, что он всегда тут выходит. Мы от своего крыльца (места службы – аэродрома) до крыльца казармы в Сары-Шагане добрались за три часа пятнадцать минут, ровно на пятнадцать минут меньше, чем мой рекорд скорости от крыльца в Киеве до крыльца под Харьковом. Такое путешествие никто не сможет повторить. Даже президент государства или олигарх – они не живут на аэродроме. Им из дому или с работы нужно добираться на аэродром. Даже если их заберут с лужайки у дома (Белого, например), это уже езда с пересадками. Или Джон Траволта, имеющий лицензию пилота, собственный самолёт Боинг-707 и ВПП у себя на ранчо. Он может утром, отпив чашечку кофе, загрузить семью и/или друзей в самолёт у крыльца своего дома и лететь куда хочет. Но если у него нет друга с такой же полосой на его ранчо, а это маловероятно, или он не летит на съёмки именно в аэропорту, что в Америке вполне возможно, то путешествие на самолёте от крыльца до крыльца ему не грозит. Я настаиваю, путешествие самолётом с аэродрома Ефремов до крыльца казармы в Сары-Шагане – уникально. Даже обратный рейс Сары-Шаган – Ефремов не был таким мобильным. Нас заставили переться метров сто с вещами к стоянке, не у обгоревшего здания аэропорта, ближе, но всё же дальше, чем от рулёжки до казармы.

Ещё два наших орла добирались намного интереснее, чем мы. У них был шанс полететь с нами, но они задержались, по причине возраста и повышенной порядочности, которая тоже по причине возраста. Это наши дедушки-тормозники. Уже на посадке в главкомовский Ту-154М они вспомнили, что нужно взять ещё пару тормозных парашютов. Они рванули в тормозной домик, а пилоты Ту-154М почему-то не стали их ждать. Дедушкам пришлось добираться штатским рейсом из Москвы, которого нет в расписании – все билеты торгует только воэнный комендант. Как бы это предполагает, что на борту секретного гражданского рейса люди тёртые, знакомые с казарменным юмором. Но это их не спасло. Дедушки наотрез отказались сдавать в багаж те два тормозных парашюта, из-за которых отстали от своих. На борт они поднялись в обнимку с 35-ти килограммовыми парашютными контейнерами. Их не удалось уложить на полку ручной клади, и дедушки сложно манипулировали ими, пытаясь усесться поудобней, что очень долго не удавалось. Эта их суета вызвала массу пересуд и насмешек. Но никому не позволено глумиться над авиацией ПВО! На очередной юморной вопрос, с чем это они разобраться не могут и носятся, как дурни с писаными торбами, дедушки по-честному ответили, что это парашюты, правда, скрыли, что это тормозные. Тормозной парашют площадью 21 м2 против десантного Д5 площадью 82,5 м2 тягаться не сможет. После чего дедушки игриво поинтересовались: «А вам что, на входе не выдали?» И тут случилось то, что должно было случиться – сто восемьдесят человек секретно-гражданского рейса дружно ринулись к стюардессам за парашютами. Утихомиривать желающих получить парашюты прибыл наряд милиции и служба безопасности аэропорта. Сначала дедушек хотели снять с рейса, но те, не вдаваясь в подробности, объяснили, что следуют выполнять боевую задачу. Утихомирить толпу удалось, только объяснив всем и каждому, что парашюты на штатских самолётах не положены и никому, даже лётно-подъёмному составу, не выдаются. Чтобы никому не было повадно и обидно, у дедушек отобрали парашюты и сгрузили их в багажном отсеке. Полностью народ смог успокоиться, только покинув борт в Сары-Шагане. К несчастью для секретно-гражданского рейса «Аэрофлота», на этом встречи с нашим полком не закончились.

После уникального рейса мы погрязли в тривиальных бытовых проблемках. Здание казармы, фигурировавшее в предыдущем абзаце, было предназначено к сносу. Более того, процесс уже начался. Все знают, что в здании под снос исчезает первым. Правильно – окна, точнее стёкла. В нашем случае, ещё куда-то подевались полы. С полами мы ничего не делали, а окна забивали полиэтиленовой плёнкой любезно предоставленной принимающей стороной. Плёнки, времени и ума у нас было много. Плёнки много потому, что сарышаганцы хлебосольны, несмотря на то, что новые гости у них каждые две недели. Времени много потому, что лётный эшелон уже приземлился и взлетел в Йошкар-Оле, добрался до Тагила, где и решил заночевать, ждали мы его только завтра. Ну, а ума много потому, что это даже не обсуждается. Обладая такими ресурсами, мы «застеклили» окна полиэтиленом в два слоя, сделав, как это называется на современном языке, прогрессивные полиэтиленопакеты. Термоизоляция получилась великолепная, сквозняки отсутствовали, как понятие, но освещение – так себе. Главный недостаток такой системы – недостаточная жесткость мембраны. При открывании-закрывании наружных дверей, порывах ветра, наши полиэтиленовые стёкла хлопали обоими слоями с невероятным грохотом. Утешением было то, что по ночам наружные двери и ветер заметно снижают активность. По показателю освещённости и видимости наружу мы вернулись во времена глубоко дореволюционные, наверное, даже где-то крепостные, когда наши предки, если они не графья, а селяне, затягивали оконные проёмы бычьим пузырём – свет кое-как проникал, но увидеть окружающий мир было невозможно. Для компенсации данного недостатка природа создала ландшафт в Сары-Шагане, не предназначенный для коллективного просмотра. Кругом, сколько видит глаз, расстилалась ровная, как стол, бескрайняя каменная пустыня. Единственным украшением её был цвет камня – нежно-розовый – гламурненько. Рядом с казармой было ещё какое-то нежилое строение, возле которого стоял тренажер катапульты в нерабочем состоянии. Он стал предметом паломничества. Байку об аборте слышали все, а тренажёр видели далеко не все. Ещё одно развлечение мы придумали после получения кроватей и постельных принадлежностей, то бишь после полного наведения марафета в быту. Питание наше ещё не было предусмотрено регламентом. Всё по-честному, нас предупреждали, мы были готовы, харчи (закуска) в дорогу были взяты. Но мы всё же предприняли вылазку в местный городок, в отличие от Сары-Шагана имевший название – Приозёрск-35. Путь туда лежал через самолётное кладбище. Унылое зрелище: сотни тонн металла, человеческим трудом превращённые в боевые машины огромной стоимости, валялись никому не нужные, поломанные, печальные. Сам городок мы не осматривали: всё то же, что и в нашем: ДОСы, клуб, финские домики, централь, то-сё, пара магазинов. Вот в продуктовый мы и направились. Угнетённое настроение после самолётного кладбища ассортимент магазина не улучшил. У нас в магазине была тётя Зина и вообще всё! Из местного супермаркета мы вынесли продуктовый паёк из четырёх компонентов: пара батонов, полкило сливочного масла, кило морской капусты и трёхлитровая жестяная банка «Алма повидлосы». С капустой мы перестарались, в смысле с количеством. Но нас можно простить, вспомните, сколько она тогда стоила? Килограмм, я точно не помню, копеек тридцать. С булкой и маслом, вааще, клёво. Но я тогда морской капусты объелся, поэтому не ем до сих пор. Батон и масло ем, а морскую капусту, с её витаминами, микроэлементами и другой пользой для здоровья, не могу. «Алма повидлосы», перевожу для не знающих казахский, – яблочное повидло, стало предметом драмы, разыгравшейся через две недели, уже перед отлётом с благословенной казахской земли. А пока мы бодро возвращались в казарму. По дороге я сорвал с банки повидлосы этикетку. На знаменитом, благодаря главкомовскому самолёту, крыльце тусили, курили однополчане. Батоны, масло и морская капуста не вызвали у коллег интереса, а большая блестящая жестяная банка их сильно заинтересовала. На вопрос, что там внутри, я не задумываясь брякнул: «Сгущёнка». Прошу запомнить этот первый акт драмы. Далее стал вопрос: «Что пить?» Я пошёл его решать. Небольшое отступление о порядке посещения полигона авиационно-истребительными полками ПВО страны. Уже упоминалось, что каждому полку на игру в войнушку выделяется две недели. После того как полк отстрелялся, он готовится к перебазированию, но не улетает, пока не сядет лётный эшелон следующего полка, прибывающего на стрельбы. Я, конечно, не уверен, но думаю, это для того, чтобы шесть десятков машин не столкнулись где-нибудь на маршруте. Бытует мнение, что в небе много места. Чушь, обывательские разговорчики. Там тесно. Доказательств много. Я, например, в комнате пилотов в ДС видел карту района нашей ответственности на всю стену. Поразили меня тогда две вещи. Первая – зоны магнитных склонений – попадались даже ± 130˚. То есть по компасу нельзя определить, на север или на юг ты летишь. А если нет солнца и рядом нет сосны с мохом, то и не сориентироваться никак. Вторая удивительная вещь –  вся карта испещрена, как паутиной, сетью гражданских воздушных коридоров. Оперативные (дежурные) говаривали, что одновременно в нашей зоне бывает до трёхсот воздушных целей, пардон, воздушных судов. Вторым весомым доказательством тесноты в небе является непреложный факт, что время от времени, слава богу, не часто, воздушные суда сталкиваются в небе друг с другом. Поэтому, по-моему, лётным эшелонам двух полков не позволяют находиться в небе одновременно. Совместная ночёвка на одном аэродроме даёт возможность двух полкам пообщаться, подружиться, повидать знакомых. К нашему прилёту полк МиГ-25-ых из Обозёрки уже отстрелялся и готовился к отбытию. Их самолёты стояли на северной газовочной площадке. Я в одиночку пошёл попытать счастья добыть спирту. Напомню незнающим, что МиГ-25 – самый знаменитый истребитель-перехватчик СССР. Во-первых, это самый быстрый в мире серийный перехватчик, занесенный в книгу рекордов Гиннеса. Во-вторых, мир, особенно западный, смог с ним тесно познакомиться после его неофициального экспорта в Японию старшим лейтенантом Беленко. Но не это снискало ему всенародную любовь в войсках. Главное его достоинство – спирт на борту. Не те 40 л чистого, что применяются для охлаждения бортовой РЛС. А та «массандра», что залита в баках, расположенных в его двух килях. В разных модификациях и по разным слухам там плещется от 120 л до 240 л уже разведенного дистиллированной водой, готового к употреблению продукта. Ведро туда, ведро сюда – никто не заметит. Это его замечательное свойство дало ему прозвище – спиртовоз. Не самый главный в авиации, есть и поважнее – Ту-22, Ту-22М3, Ту-160. Но то и машины большего класса, много большей массы, да и не ПВОшные это машины, да и нахлебников там побольше. Вот к этому самолёту и направил я свой путь. Подойдя к их стоянке, я остановился осмотреться. Вокруг двадцать пятых происходила суета. Сновала техника туда-сюда, технота с важным видом таскала чехлы, заглушки, прочий инвентарь, катали водила, большие, чем у нас, но маркировка та же, что и везде – ВК-2К. Я залюбовался. Как известно, человек может бесконечно смотреть на огонь, воду, выдачу себе любимому зарплаты и, конечно, как работает другой. Я и смотрел, придумывая, как я подойду, что скажу и как меня пошлют. Было неловко отвлекать таких трудолюбивых, да и перспектива быть посланным не улыбалась. Так я постоял-постоял и пошёл восвояси. Дурак. Ну, что я терял бы? Вариантов всего два. Могли послать, а могли и не послать. Если бы послали, я бы пошёл восвояси. Так я и иду, только меня никто не посылал, я сам себя послал. А если бы не послали, в 750-граммовой воэнной алюминиевой фляге сейчас бы булькало, даже не булькало бы, потому что залил бы под самый верх. А так просто пошёл, даже не посланный. «И не знал он дурачина, тот, кому всё поручил он, был чекист, майор разведки и отличный семьянин». А не знал я того, что узнал через год, когда на родной киевской земле встретился с Эдиком Морозом, евреем и эмигрантом, он сейчас в Америке. Или в Германии. А тогда, когда я, даже не посланный, уходил, он был там, в Сары-Шагане, на газовочной площадке обозерских двадцатьпятых, среди снующих, как муравьи, техников. Эдик заверил меня, что если бы я, запхав поглубже свои манеры и скромность, нашёл его там, то он бы от такой радости, искупал меня в массандре, а в дорогу дал бы столько, сколько я смог бы унести. А у украинца, знаете, какие очи завидущие да руки загребущие? Но все осталось в статусе: если бы да кабы, во рту выросли грибы, был бы не рот, а целый огород. Почему не вспомнил бывалого Ржевского, который объяснял неопытному корнету причину своего успеха у дам. Он честно сразу предлагал близость. Корнет в шоке, можно же по морде получить. А Ржевский: «Можно и по морде, а можно и близость». Через годы мой друг, директор испанского завода Карлос Релансио, на плошади Санта Анна в Мадриде рассказывал мне анекдот о том, что вот тут на углу когда-то стоял один китаец и всем проходящим женщинам предлагал близость. И было у него огромное левое ухо, потому что женщины его лупили с правой по уху. Но иногда у китайца получалось! Так что народная мудрость у разных народов схожая. Только мне этой мудрости не хватило. И возвращался я в казарму с пустыми руками, даже не предприняв попытки их заполнить. Ладно, пусть это будет последняя неудача. Неудача как раз последняя, а не крайняя. На тот вечер с чем ужинать у нас было, мы же только в полдень были в Ефремове, дома, запасы не иссякли. Ужинали мы домашними харчами и сухпайком, у меня было сало – как же без сала? Только сало с керосином. За тот час, что сумка была на ЦЗ, пока мы отправляли лётный эшелон, на неё попало несколько капель керосина. Дальше читайте Джерома К. Джерома. Керосин проник везде, включая сало. Это не стало поводом для утилизации сала. Я украинец, сало не брошу. Мы его чудесно доели, да и техника не удивить запахом керосина. А что спирта не раздобыл, так может и к лучшему. Сколько бы не принёс – выпили бы всё. А так скромненько, со вкусом и рано спать легли. Завтра садится лётный эшелон. Спокойной ночи, технарь! На новом месте, приснись жених невесте.

Утро. Не рассказал, что вчера нам базовцы из ПТБ организовали умывальник, там же у знаменитого крыльца. С одним, как обычно, нюансом. Если ты подошёл к умывальнику не первый – вода уже закончилась. А если первым – там воды нет – там есть лёд. Середина апреля в Сары-Шагане такая: ночью – мороз, днём на солнце – жара. У нас один даже загорал днём – я. Был ещё один не познанный нами нюанс – ядовитая живность. Местные говаривали, что во время брачного периода дня не проходило, чтобы какая-то гадость не заползла в общежитие – то ли гюрза, то ли тарантул, то ли скорпион. Они к этому привыкли. Нам повезло, мы убыли за неделю до описанного периода. Бойцы умудрились найти несчастную одинокую гюрзу на самолётном кладбище. Она, никого не трогая и ничего не подозревая, грелась под листом алюминия. Бойцы, с перепугу, отлупили её палками. Бездыханное тело со следами множественных переломов позвоночника принесли к казарме. Неприятное зрелище.

Утром умылись, на тягачи и на южную газовочную площадку, подальше от двадцатьпятых. Там база из палаток соорудила и кухню, столовую и раздачу чая из термосов. Получилось, что в казарме мы только ночуем. Служим и питаемся на юге аэродрома. Там же, напротив стоянки, поставили палатку для техноты и  даже палаточные ИПУ и КДП. Растащили самолётное имущество согласно плану расстановки машин на площадке. Стали ждать. Уже знали, что из Тагила наши птицы вылетели. Первой пришла пара командира – Якова Александровича. Не знаю, кто у него был ведомый. Главная пара полка, как известно, – командир и замполит. Но наш ПИвкин на полигоне был нелетающим. То ли он не налетал положенного, то ли не дали налетать, но на полигон он прилетел с нами на главкомовском. Пара командира села с проходом. То есть прошли над полосой, сделали круг и сели. Садились они с нашей стороны, мы по своей ефремовской привычке назвали старт ближним – к нам ближе. Пока они прорулили через весь аэродром и зарулили, мы заждались. Встречали каждую пару всем полком. Опять-таки нюансик: на нашей стоянке, родной на ближайшие две недели, места не хватило организовать движение позади самолётов. Поэтому заруливший самолёт должен был остановиться перед своим местом, а на место в строю заехать задом. Наш самолёт задом ездить не умеет, несмотря на наличие зеркал заднего вида в кабине. Естественно, о водиле и тягаче не могло быть и речи – очень долго. К самолёту мгновенно цепляли водилёнок, а человек пятнадцать его катили вручную. Тут, конечно, к месту вспомнить нашего начальника воэнной кафедры, утверждавшего, что в Чугуеве самолёт катали четыре человека. Во время первых посадок мы отрабатывали эту технологию. Следующие машины садились так же, как и командир – парами. Я не засекал интервал, но меньше чем за полчаса полк сел и зарулил на стоянку. Я гордился своими лётчиками. Вот это мастера! Расставили самолёты как могли, а могли, как бык нас…ал. Поставили заглушки, стремянки – самолёты двое суток не видели их, своих родных, в смысле заглушек, да и нас. Перед обедом нас посетил невесть откуда взявшийся генерал. Он выразил два недовольства. Первое – указывая на самолёты, отметил, что они не на одной линии. Это база исправляла после обеда. Второе – указывая на мою порванную на колене, чуть выше белой, завозюканной гудроном латки, техничку, генерал поинтересовался у Гурьина:

– Что это, полковник, у тебя солдаты в таком виде ходят?

А Яков Александрович ему, наверное, чтобы меня защитить:

– Это офицер.

Лучше бы он промолчал. Я бы пережил. Я же не кадровый, я пиджак. Ну, назвали солдатом, так мы в армии все солдаты, от рядового до маршала.

Конец монолога генерала я уже не мог разобрать, кавалькада прервала остановку и пошла дальше, но визгливый голос генерала я слышал ещё долго. Как показало дальнейшее развитие событий, Яков Александрович запомнил речь генерала и в подробностях передал её базе. Наверняка и от себя добавил.

Отобедали. Пока мы набивали брюхи, база провела белую линию вдоль строя самолётов и поставила метки с равным шагом, для каждой машины. Вместо послеобеденного сна мы катали самолёты, устанавливая носовые колёса строго по метке. Когда строй из тридцати машин стоял по линеечке, мы где-то в глубине души поняли генерала, хотя виду не подали, и сами получили моральное удовлетворение. Основа армии – строй красив, когда он без изъянов. Как наш. На этом служба на сегодня закончилась, война начиналась завтра, или завтра была война. Нам ещё оставалось развлечение – рассматривать, как уходят на родину двадцать пятые. И они порадовали. Несмотря на большие размеры и, соответственно, тягу двигателей, шумели они заметно тише наших. Взлетали парами, очень динамично и красиво. Уходили они, как и наши пришли, с ракетами. Оставалось три-четыре пары, когда произошло чрезвычайное происшествие (ЧП) – с пилона взлетающего самолёта отвалилась ракета. Я видел это своими глазами, потому что внимательно следил за взлётом. Сначала не поверил своим глазам. Как это, может, померещилось? Но дальше мы уже рассматривали всем полком, открыв рты, ожидая взрыв. Ракета упала рядом с полосой и пошла, как сухопутная торпеда, поднимая столбы сарышаганской пыли. Прошла мимо наземной РСБН (она где-то на середине полосы, у центрального круга) и метров через двести остановилась. Все оцепенели, ждали, что рванёт боеголовка – ракеты-то боевые. Старт оставшихся двадцатьпятых приостановили. К месту падения поехали вооруженцы. Что они там делали, неизвестно, но через минут десять выпустили остаток обозёрских самолётов. Очевидно, что остатки ракеты в Обозёрку уже не поедут, утилизируют здесь же, в Сары-Шагане. А вот АВшников будут «хвалить», хорошо, если диверсию не пришьют. Одно могу сказать: тринадцатую зарплату кто-то не увидит и все участники парада истратят литры чернил и килограммы бумаги, многократно в подробностях описывая в объяснительных особисту: кто, что, зачем и почему?

На следующий день умытые ледяной водой, с чистыми зубами технари грузились в тягачи и отправлялись к нашей газовочной площадке. На свежем воздухе аппетит был зверский, поэтому требования к качеству пищи слегка притупились. База это учла. Нам варили кашу с тушёнкой, причем, как выяснили всёзнающие, на тушенке прилично экономили. На триста едоков хватало семи банок. Но мы не роптали – главное выполнить боевую задачу за два года в две недели. Приятным сюрпризом оказались приготовленные базой бачки с чаем. Местные предупредили, что с водой из крана, как минимум, можно подцепить желтуху. Я уже был знаком с Боткиным в институте, рецидив меня не радовал. Наш начмед Валера Лужный обильно снабдил нас настоящей аскорбиновой кислотой в порошке. Мы заливали чай в 750- граммовые армейские фляги, которые таскали пристёгнутыми на ремне, засыпали пять-шесть пакетиков аскорбинки и получали дивный напиток, чудесно согревающий, пока с утра морозно, и так же чудесно освежающий днём, когда пригревало солнышко. Неделю мы просто летали, у пилотов это называется знакомиться с районом полётов. Мы начинали утром, заканчивали ночью. Обедали тут же рядышком, не отрываясь от полётов. Ужинали тут же. После отбоя полётов самолёты растаскивать не нужно, бак вешать не нужно. Нужно только дождаться ТЗ, заправиться и спешить к тягачу-развозке. Прибывали мы к казарме поздно, телевизора не было, поэтому просмотр программы «Время» не предусматривался. Бойцы как-то в казарме клянчили у старшины: «Мы же себя сегодня хорошо вели, можно телик посмотреть?» Старшина им: «Вот черти! Ну ладно, смотрите! Только не включайте». Без программы «Время» я сразу засыпал. Нарды из-за габаритов никто не привёз, а для домино не было нормального стола. Из развлечений оставались только карты. Популярны были две игры – «храп» и «козёл». Правил обеих уже не помню, обе были на деньги. Среди играющих был замечен замполит. Сначала над ним посмеивались – он много проиграл. Однако к отбытию в Европы не только отыгрался, но и разул многих насмешников. За две недели выходные не были предусмотрены, по-моему. Может, я что и забыл, но запомнил бы культурную часть. Чем там целый день заниматься? Пилотов хоть свозили на экскурсию на Балхаш, это километрах в двадцати от нас. Или от них. Где жили пилоты, я так и не узнал. Отлетали неделю без происшествий. Вы же помните, по СД МиГ-23 супернадёжен, а по оборудованию проблем особых не было, потому что в Сары-Шагане очень резко континентальный климат, а из этого следует, что влажность, как в пустыне, да это, собственно, пустыня и есть. Я редко бывал в домике, пардон, палатке техсостава. Мы осмотрелись на местности. Газовочная площадка была снабжена индивидуальными отбойниками газовой струи. Выполнены они были из бетона. Наклонная часть покоилась на двух треугольных стенках, образовывая закуточек, где мы прятались от ветра. В нашу компанию попал мой механик Мерин и курский Лев. Машина Льва, борт № 67, стояла рядом, и мы дружно прятались от ветров в заотбойном микродомике. А ветра, я вам скажу, в Сары-Шагане были приличные. Разрешили даже не выпускать парашюты на посадке. Это, конечно, счастье для дедушек. Каждый вылет добавлял парашют для укладки. Для укладки использовалось приспособление, названное ступой – такая себе раскрывающаяся труба. Туда закладывалась серьга, затем фал, стропы. Это помещалось без проблем. Купол нужно было утрамбовывать. В Ефремове у дедушек был пневматический пресс. Засунул как попало часть купола, придавил прессом, затолкал ещё чуток, придавил. И так пока весь купол не затолкаешь. Потом вправил вытяжной, закрыл лепестки, зачековал, раскрыл ступу – две минуты и готово. На полигоне всё то же самое, но без пресса. Вместо пресса пестик – метровая массивная труба с резиновым набалдашником. По куполу пестиком долбить и долбить – и за 10 минут не управишься. А дедушки – не атлеты, им тяжело. Дедушки первые дни были сильно в мыле. Отказ от применения парашюта на посадке, спасибо ветру, для них праздник. За отбойниками простиралась свалка. Основным её компонентом были стёртые до осей тормозные барабаны, что говорило о многочисленных случаях разувания колёс – взрыва пневматиков. Были и другие отбросы авиационно-технической деятельности. Среди них мы нашли бидон из-под краски, литров на тридцать, и трубу. Провалили дно бидона, поставили на кирпичики – рядом был красивый красно-белый домик, но заброшенный и полуразрушенный. К бочке приладили трубу – получилась чудная буржуйка. Среди мусора были и деревянные детали, они пошли на топливо. Днём это было не актуально, я даже раздевался по пояс и загорал, а с заходом солнца мы растапливали нашу буржуйку и грелись. Правда, один раз получили замечание с ИПУ. Для создания тяги трубу-дымоход подняли выше отбойника, по науке. Однако, когда перебарщивали с дровами, а мы их не жалели, кроме дыма в трубу пробивалось и пламя, тяга-то будь здоров. Из освещения на площадке были только фары самолётов и наши фонарики. Война же. Поэтому, когда мы в очередной раз раскочегарили нашу буржуйку, с ИПУ увидели что-то вроде олимпийского огня на нашем отбойнике. Не всем понравилось, по громкой связи потребовали факел ликвидировать. Пришлось контролировать тщательней загрузку топлива.

Приближалось время боевых стрельб. На полк было выделено четыре радиоуправляемые мишени. Одну должна была вывезти «тушка» – Ту-16, две – на базе одних из первых реактивных «Лавочкиных» – Ла-17, которые производили тут же – производственные цеха были прямо на аэродроме. Бывалые рассказывали, что раньше «тушка» уходила в район сброса, сбрасывала мишень и только потом поднимали стрелков на перехват. Ла-17 должны были стартовать где-то с наземных пусковых установок. Была ещё высотная сверхзвуковая – КРМ, о ней особо.

У нас всё было по-другому. Совсем по-другому. С утра на стоянку. Подвеска ракет. Мой борт ведущий во второй четвёрке (две пары – основная и запасная), которая должна загонять вторую мишень Ла-17, пилот  – мой комэск Валентин Олегович. Нашу мишень запустят с земли, после того как первая четвёрка разберётся с первой. Первую мишень вывозит «тушка». Ту-16, поднимая облака пыли, проруливает мимо нас. Под правой плоскостью ярко-красная мишень – крылатая ракета. «Тушка» не успевает взлететь, как на старт выруливает наша первая четвёрка. Потом кто-то рассказывал, что кто-то общался с пилотами Ту-16, так те говорили, что жутковато, когда на хвосте четыре перехватчика с четырьмя ракетами у каждого. Все переговоры РП и экипажей выведены на динамик в техническую палатку. Я вам скажу, накал страстей там нешуточный. Футбольные матчи чемпионатов мира (ЧМ) отдыхают. Первую пару выводят на цель. Сразу оговорюсь, поскольку я готовился отправить комэска на бой со второй целью, то в палатке не находился и именно этих переговоров не слышал. Привожу со слов сослуживцев, с колоритом, услышанным во время других переговоров. Кто не пилот и не гонял в компьютерные игры, может не понимать, что пилот без земли почти слеп. Луч локатора самолёта довольно узко направлен, что-то около 7˚. Пока земля его не выведет так, что он увидит отметку цели на своем экране, он в полном подчинении РП. Когда он видит отметку, в эфир улетает фраза, тут же заводящая слушателей в палатке: «Вижу цель». Толпа ревёт. РП поправляет: «Вправо пять». «Влево семь». Пилот производит захват цели РЛС и докладывает: «В захвате». В палатке рёв усиливается: «Мочи его!» Кого его? Цель же – «она», мишень тоже – «она». С земли: «Индексы ракет?» Ответ: «Индексы не прошли». Глубокий вздох в палатке, усиленный ненормативной лексикой. Ведущий первой пары выходит из атаки боевым разворотом с высоты 300 м с набором высоты до 900 м и курсом +180. Его место в атаке занимает ведомый. Опять: «Вправо три». «Влево восемь», пока ведомый не радует слушателей прямой трансляции боя: «В захвате». Опять рев: «Мочи гада!» Стало понятно, кто такой «он» – гад. Значит, боремся с драконом, вымышленным персонажем. Земля: «Индексы?» Пилот: «Индексы 1, 2, 3, 4 прошли», публика ему помогает: «Мочи!» Пилот: «ПР («пуск разрешен») не прошёл». Публика: «…!», это если вместо нецензурной речи троеточия ставить. Земля: «Выход из атаки». Место для атаки занимает ведущий второй пары – капитан Николай Шиняев на полста пятом «меченом». Захват, индексы – норма. ПР не прошёл. В палатке жуткая атмосфера. Из четырёх машин – три в пролёте, из шестнадцати ракет – двенадцать уже не стрельнут. Атаку начинает ведомый второй пары, крайняя надежда полка капитан Валуев. Опять всё сначала. «В захвате». В палатке гробовая тишина – не спугнуть бы. Индексы прошли, ПР – прошёл. Валуев: «Разрешите работать». Земля: «Контрольное опознавание». Валуев: «Контрольное опознавание произвел. Цель на запрос не отвечает. Разрешите работать». Земля: «Работу разрешаю». Валуев: «Пуск». Пауза. Потом опять Валуев диким криком: «Коля, прыгай!» В палатке никто ничего не понимает – ни молодые, ни  аксакалы.

Мы в это время в своём закутке-отбойнике ждём пуска нашей мишени. На горизонте вырастает столб то ли пыли, то ли дыма. Ваня Юфтеров тычет пальцем и говорит, что пошла мишень. Я вглядываюсь до рези в глазах и мне начинает казаться, что я на самом деле вижу точку, наверное, мишень. Если так, то нужно поближе к самолёту, сейчас комэск прибежит. Выходим из-за отбойника на стоянку и видим, как из палатки массово валит техсостав. Мы к ним: ну как цель, завалили? Ответ убивает: «Отстрелялись. Полста пятого завалили». Мы: да бросьте шутить! Таким разве шутят? А пилот? Да вроде катапультировался. Хоть это нормально. На самом деле нормального было мало. Всю правду нам не дадут узнать, а та правда, что дошла до меня, гласит следующее. После пуска с АПУ-23М ракета Р-24Р (оба изделия производства Киевского завода им. Артёма, где я работал после службы в армии), вместо того чтобы лететь к цели, сделала боевой разворот и пошла с обратным курсом. Р-24Р – ракета с полуактивной головкой самонаведения (ГСН) – идет по лучу РЛС атакующего самолёта, отраженному от цели. Это не совсем удобно. До попадания ракеты в цель атакующий самолёт не может уйти с боевого курса, в отличие от ракет с активной ГСН, где используется принцип  «выстрелил и забыл». По имеющейся у меня информации, Валуев выключил станцию, подсветки не было, но ракета из миллиардов неуправляемых траекторий нашла ту, что заканчивалась в борту полста пятого. На самом деле ракете необязательно попадать точно в цель. Ракета должна войти в зону поражения, должен сработать радиовзрыватель, боевая часть подрывается и сформированными осколочными элементами поражает цель. На случай точного попадания есть контактный взрыватель. Всего взрывателей четыре. Слава всем, а особенно заводу им. Артёма, ни один не сработал. В самолёт на высоте 900 м уже на дозвуковой скорости (цель гоняли на сверхзвуке) вошла на сверхзвуковой скорости болванка весом 250 кг. Самолёт, получив страшный удар в борт, закувыркался, Николай потерял сознание. До столкновения с землёй успел прийти в себя и дёрнуть «яйца» – сдвоенные ручки катапульты, расположенные между ног. Не знаю, было это при катапультировании или при приземлении, но ногу он травмировал, я его потом видел хромающего с палочкой.

Действия Валуева после этого объяснить можно, осознать нельзя. Он догнал мишень и в упор серией выпустил оставшиеся три ракеты. Чтобы выполнить пуск серией, необходимо перевести соответствующий переключатель в положение «серия». В нормальной жизни он находится в положении «одиночный», где и законтрен медной контровкой. На полигоне пилотов строго предупредили – ни-ни стрелять серией, а продублировали поучение, законтрив тумблер в положении «одиночный» стальной контровкой. Её и плоскогубцами не сразу сорвёшь.  Валуев её пальчиками порвал, как тузик грелку. Это ещё не всё. Из трёх оставшихся ракет две попали и уничтожили цель, а у крайней Р-60 двигатель отработал, но с пилона она не сошла. Такого вообще не может быть, потому что не может быть никогда. Как мне поясняли, двигатель ракеты Р-60 срабатывает только после схода с пилона. Однако в армии и незаряженное ружьё раз в год стреляет.

Результат плачевный: своего завалили, из шестнадцати ракет артёмовского производства цели достигли только три, это включая ту, что попала в полста пятый. По рассказам аксакалов, полку, потерявшему машину, ставили двойку и стрельбы на этом заканчивались. На сегодня для нас полёты точно закончились. Валуев сел – не дав ему даже срулить с полосы, его заковали в наручники. Ещё до посадки на стоянке был замечен майор-особист по прозвищу Молчи-Молчи. Он приступил к первому опросу техника и отобрал и опечатал документацию. Не дали срулить Валуеву не потому, что заковать нужно было, а потому что ракета боевая в нештатном положении на борту. Свернуть с полосы – значит направить ракету на аэродром и городок Приозёрск-35, а это опасно. Вооруженцы её разоружали прямо на полосе. Даже если с пушкой проблемы, а у нас и такое бывало, – разоружали в конце ВПП. Правило такое – поменьше движений с оружием в нештатном состоянии. Если его перекосило почему-то, кто знает, что от него ещё ждать? За Шиняевым отправили машину – полста пятый зарылся в землю в пятидесяти двух километрах от полосы. Не взорвался, как в боевиках, а зарылся по воздухозаборники в камни и поднял столб пыли, который мы приняли за пуск второй мишени. Фотку с почти целым самолётом мне особист показывал. К вечеру с места падения полста пятого привезли катапультное кресло и разбитую при падении после отстрела подвижную часть фонаря. Тихонько, чтобы особисты не заметили, я выломал кусок плексигласа на память. Долго я его на гражданке таскал по общагам и квартирам, пока жена не выбросила – теперь жалею – такой сувенир!

Версия пилотов, предоставленная мне моим главным рецензентом Николаем Игорревичем Насдраковым, сильно отличается от вышеизложенной. Кое-что похожее есть – скорость и высота полёта. Ракета, полетевшая неправильно была Р-23Т (а не Р-24Т) с истекшим сроком годности. Полет проходил на высоте 500 метров на скорости 1200 км/ч по прибору, на полном форсаже. Видать самолет был горячее цели. Шли на предельной скорости. Р-60 не могли достать цель. У Валуева Р-23Т были подвешены на всякий случай. Он их и выпустил. Одну в Колю, а другую в цель. Ракета при полете в пеленге захватила самолет и после пуска пошла за ним. Ракета попала в самолет и он начал разваливаться.. Услышав крик Валуева “Коля прыгай!”, он сразу дернул ручки и вылетел из огненного шара. Огненный шар это было пламя от кресла и взорвавшегося самолета. Сознание не терял, на малой высоте это сразу гибель. И покинул  самолёт до попадания ракеты. Весь этот рассказ из первых уст Николая Шиняева. Он рассказывал, как время катапультирования полсекунды видел, как в замедленной съемке. И особист развёл, показывал фотку целого самолёта, а он в воздухе развалился. Ещё сходство моей и правдивой версии, что ракета угодила точнёхонько в самолёт.

Дальше было смешно и интересно. Ничем не подтверждённая молва довела до личного состава содержание телефонного разговора командира 191 ИАП с министром обороны СССР Дмитрием Тимофеевичем Язовым.

– Докладывает командир 191 ИАП, полковник Гурьев. Цель уничтожена. Боевые потери – одна единица.

– Продолжайте стрельбы.

Правда это или нет, не мне судить. Но на следующий день стрельбы продолжились. Когда на моей машине взлетел на перехват второй радиоуправляемой мишени мой же комэск Валентин Олегович Мартынюк, я тут же подался в палатку рядом с ИПУ – слушать переговоры РП с бортом. Я уже говорил, что они по колориту и насыщенности значительно превосходят трансляции футбольных матчей ЧМ. РП:

– Вправо пять.

Пилот:

– В развороте.

РП:

– Влево десять.

Пилот:

– В развороте. Цель вижу.

Народ в палатке гудит:

– Мочи его.

Пилот:

– В захвате.

Народ:

– Мочи су…у!

Пилот:

– Срыв захвата.

Народ:

– Ох!!!

Пилот:

– В захвате.

Народ:

– Молодец, родной!

Пилот:

– Индексы прошли!

Народ:

– Ура, мочи!

Пилот:

– ПР прошёл, разрешите работать.

РП:

– Вправо три.

Пилот:

– Разрешите работать.

РП:

– Контрольное опознавание.

Пилот:

– Контрольное опознавание произвёл, цель на запрос не отвечает. Разрешите работать.

РП:

– Вправо пять.

Пилот:

– Разрешите работать.

Народ:

– Что ж ты, б… мурыжишь?

Пилот:

– Разрешите работать.

РП:

– Работать не разрешаю.

Пилот:

– Цель горит, падает.

Народ:

– Ура-а-а-а!!!

А мне радости больше всех – это же мой замочил, значит и я тут каким-то боком.

Так потихоньку мы добили остальные цели. Как обещал, ососбо о высотной сверхзвуковой крылатаой ракете-мишени (КРМ), опять со слов Насдракова. На КРМ шло звено во главе с Ропхуном. Высота мишени 18 000 м. Скорость примерно 2 М. Её давали для МиГ-25 и МиГ-31. Возможности МиГ-23П были только теоретические. На МиГ-23П обычно её пытались сбивать в переднюю полусферу, а наши рискнули под ракурсом , это под 90 градусов к маршруту полёта к цели. Выстроились во фронт с большим интервалом. Ну и первой ракетой завалили, вторую Ропхуном для наверняка пустил. Это был фурор. Главком был так поражен, что сказал, если бы не полста пятый, то пятёрка была бы. Местные полигоновские сказали, что завал этой мишени видят редко даже на МиГ-25 и МиГ-31.

Кроме радиоуправляемых мишеней, были светящиеся бомбы на парашютах. По ним стреляли ракетами Р-60. Каждый лётчик, прибывший на полигон, должен произвести пуск. Смотрю я на этот абзац, немного обидно. Первую и вторую цель описал пространно, а остальные полторы недели уложились в четыре строки. Что же, таковы суровые будни армейские. Если залётов нет, всё как по маслу, без замечаний, так и писать нечего. Переговоры пилотов с землёй при перехвате оставшихся двух радиоуправляемых целей и несчётного числа светящихся целей, с небольшими отличиями, точно такие же, как и приведенный выше диалог. Поэтому дальнейшие перипетии описывать не буду. Обычные полигоновские будни. Итог подведу. За стрельбы мы, не смотря на потерянный полста пятый, получили «отлично», сбили шесть из четырёх целей. Четыре штатные, полста пятый и ещё один гражданский Ту-154Б «Москва-Сары-Шаган» повредили, не без участия нашей базы, на земле, без жертв и сильных разрушений. Произошло это уже после завершения наших стрельб. Сменяя нас, в Сары-Шагане сел полк МиГ-31 из Мончегорска (где-то на Кольском п-ве). Об их прилёте и о наших с ними контактах я, с вашего разрешения, расскажу позже, а сейчас опишу «нападение» 191 ИАП на беззащитный штатский самолёт. В отличие от наших свистков с четырёхтонной заправкой, МиГ-31 относился к классу «корабль», т.е. имел массу под 40 т и заправку внутренних баков то ли 17 т, то ли 19 т. Разместили их на местной ЦЗ, но почему-то ЦЗ не могла обеспечить их топливом в полном объёме. Помогали ТЗ-22 нашей базы. Они, полные топливом, заняли все карманы, которые нашли. В том числе карман возле магистральной рулёжки, что шла мимо нашей казармы, только ближе к ЦЗ. В кармане была проведена белая линия, символизирующая границу рулёжки. Водителям ТЗ кто-то объяснил, что за линию заезжать нельзя. Они эти указания выполнили в точности – передний габарит КрАЗа на десять сантиметров не доходил до псевдограницы рулёжки. Но как обычно кто-то что-то не учёл. Наши свистки (так иногда называли МиГ-23 за непомерно громкий высокочастотный шум) при рулении с крылом даже с минимальной стреловидностью своими габаритами за габариты рулёжки не выходили. Те транспорты, что садились у нас, – Ил-76 и Ан-12 – были высокопланами, т.е. их крыло проходило над ТЗ, не задевая последних. Кто же из водителей знал, что тут раз в неделю садится тот самый штатский рейс, что две недели назад со скандалом привёз наших тормознутых дедушек? Кто из них знал, что Ту-154Б, выполнявший этот рейс, – низкоплан? Из бойцов – никто. Поэтому, когда севший штатский рейс проруливал мимо двух ТЗ-22, расположенных в кармане, они с интересом следили, как Ту-154Б, распластав крылья за габариты рулёжки, приближался к ним. С не меньшим интересом за нашими ТЗ-22 наблюдали пилоты Ту-154Б. Они были уверены, что проскочат. И тут тоже вспоминается анекдот о неразминувшихся на перекрёстке МАЗ-500 и безухом «Запорожце». На вопрос судьи водитель «запора» ответил:  думал, что проскочит. Водила МАЗа ответил, что он двадцать пять лет за рулем – у него хрен проскочишь! Так и здесь. Ту-154Б не проскочил, задел ядовито-розовой законцовкой крыла за наш ТЗ. Как бы лететь с такой поломкой, теоретически, возможно, но авиазаконы не велят – на законцовке правой плоскости находится зелёный БАНО. Даже газовка без включенных БАНО, по моему опыту, ведёт к серьёзным рискам, а полёт… В общем, остался Ту-154Б в Сары-Шагане на неделю, пока поездом не привезут законцовку. Я, из праздного любопытства подойдя к сто пятьдесят четвёртому, оказался в центре первичного расследования. Через минуту после моего прихода к штатскому борту подрулили два четыреста шестьдесят девятых УАЗика с тремя генералами, и мы вместе обсуждали происшествие. Выяснили, что штатские таки не были уверены, что проскочат. Передняя стойка шасси на момент столкновения была повёрнута влево, пытались отвернуть. Но! Вся жизнь – нюансы. Ту-154Б имеет стреловидное крыло, хоть в сравнении с максимальной стреловидностью крыла МиГ-23, и умеренную. Главное, что законцовка находится позади основных стоек шасси, а где-то в тех краях находится геометрический центр разворота самолёта. Поэтому при повороте носового колеса законцовка, описывая окружность с центром в районе основных стоек, сначала отклонится наружу и только потом начнёт отдаляться вправо. Мы с генералами пришли к выводу, что штатские – чудаки, а те отбиваться не могли, потому что без трапа не могли покинуть борт, как ефремовский техсостав, выгрузившийся у  крыльца казармы. Больше того, я и генералы пришли к выводу, что если бы пилоты Ту-154Б не начали разворот вправо, то прошли бы безболезненно. Ну, и вопрос «проходит – не проходит», в любом случае, на ответственности пилотов. Сомневаешься – запроси диспетчера, пусть он распорядится убрать помеху. Генералы мне, как представителю ИАС, дали расписаться в документе, где наши с ними выводы были подтверждены письменно, и я попал в историю.

С учётом подбитого на земле Ту-154Б, счёт 6:4 в пользу 191 ИАП. Поражено шесть целей из четырёх выделенных. Вместо двойки получили, как сначала говорили, пятёрку. Однако уточнённые слухи всёже балл за сбитый сняли. Итого четыре – тоже не плохо.

Теперь нужно объяснить, как я оказался в центре разбирательства с генералами. Помня, как я пролетел с Обозёрским полком, на поиски спирта у мончегорцев я вышел заранее. Их самолёты проходили над полосой тройками и делали роспуск. Первый отваливался над  центром полосы, второй – в конце полосы, третий – чуть дальше, выглядело эффектно. Конечно, не так, как наши – парами за полчаса, но тоже красиво. Времени на посадку ушло часа два, может, больше. Когда самолёты заруливали, их облепливала технота. Начались и наши заведения знакомств с целью добыть спирт. Кадровые вышли с кличами: «Даугавпилские есть?», «Ачинские есть?» На положительные ответы следовал допвопрос: «Майора такого-то помнишь?» Ответ не имел значения, потому что даже при отрицательном ответе, начало беседы уже положено. Я же искал любых двухгадюшников. У первой машины меня обломали, сообщив, что сезонники в полку есть, но на полигон их не брали. Самолёты выстраивались на ЦЗ слева по одному, каждый следующий всё дальше и дальше от наших казарм. Не я один не нашёл знакомого, нас таких собралось семь человек, включая Мерина, куска-механика из нашего звена. Мы гурьбой перемещались за становившимися на стоянку самолетами. В этот момент и встретился на рулежке штатский сто пятьдесят четвёртый и наш ефремовский ТЗ. Поскольку времени было валом, я пошёл поинтересоваться, что там случилось. В общении с генералами, мы пришли к выводу, что ТЗ стоял там, где ему и положено, а пилоты Ту-154Б – чудаки. Таким образом, я защитил честь полка и базы. Это потом же мне помогло, т.к. разбирательство, не выходя из машины, наблюдал наш водитель ТЗ, он мне ещё поможет. Вечерело, или, как любит говаривать мой друг Пукриянов Валентин Александрович, сморкалось… Вышел я искать друзей среди мончегорских и спирт среди них же в техничке на голое тело. Если помните, я даже загорал днём. Но к вечеру ситуация начала меняться, стало сначала холодать, потом сильно холодать. Не помню, кто взял из нашей компании инициативу общения с одиноким техником, но беседу я поддержал. Это как в уже упомянутом фильме «О чём говорят мужчины»: нужно соблюсть этикет. Нельзя сказать девушке: пойдём ко мне на ночь, займёмся любовью раз или два, ты можешь остаться до утра, но лучше, чтобы уехала, мне нужно выспаться – завтра в институт. Хотя это честно, если ты так скажешь, ни одна порядочная девушка с тобой не пойдёт, не смотря на то, что и ты и она понимают, что это так. А если сказать, что у тебя неожиданно и случайно оказался диск лютневой музыки XVIII века, то всё сработает. Поэтому после первого вопроса об имени, техника звали Олегом, нужно было поговорить о том, как нам техникам тяжело, для чего нужно было узнать особенности обслуживания МиГ-31. Я задал идиотский вопрос, первый пришедший в голову: выкатывается на тридцать первом двигатель или опускается? Мой вопрос поверг Олега в уныние, он надолго замолчал. Но вопрос цели достиг. Мы, правда, уже подумывали, что чем-то умудрились обидеть его, как он наконец ответил, что двигатель выкатывается, зато есть бачок СВС. На моём лайнере была СВС – система воздушных сигналов, описанная выше, но я совершенно не понимал, как её можно затолкать в бачок. Мои кадровые соратники тоже были немало удивлены. После очередной длительной паузы Олег сообщил, что СВС – это спирто-водяная смесь. Мы оживились и ненавязчиво поинтересовались, как бы и нам разжиться содержимым этого бачка. Олег запрокинул голову, упёрся взглядом в небо, где очередная тройка тридцать первых делала роспуск, и произнёс сакраментальную фразу: «Один из трёх мой. Щас сядет – семь секунд». Тут всем стало ясно, что Олежка слегка взволнован, точнее, сильно выпимши. Семь секунд затянулись. Сначала к Олежке подошли оба пилота тридцать первого, поручкались, поговорили, получили спирт и ушли. Потом долго, в несколько заходов заливали топливо наши ТЗ. Потом воздух, азот, парашюты… Мы, как преданные псы, никуда не уходили, предлагали Олегу помощь, он отказывался, напоминая о семи секундах. Наконец, когда окончательно стемнело, а я окончательно замерз (знал бы, сколько длятся у Олега семь секунд, мог бы ползком добраться до казармы, взять куртку), Олег подошел и многозначительно произнёс: «Я так понимаю, шестиметрового шланга у вас нет». Мы, как Яковлев в «Иване Васильевиче…» затрясли головами, через нос выговаривая: «Угу, угу…» О шестиметровом шланге я уже знал. Как-то у нас пролетом села пара МиГ-25. Народ подтянулся, типа поглазеть. Когда техники передовой команды Миг-25 закончили подготовку к повторному вылету, они осмотрели стадо зевак, то есть нас, и спросили: «Чё, спиртеца хоца?», а мы хором: «Угу, угу…» Тогда-то они про шестиметровый шланг и спрашивали. И тогда тоже ни у кого этого шланга не нашлось. Тогда они вынесли приговор: «С тарой меньше ведра не подходить!» У МиГ-25, как и у МиГ-31, заправочная горловина для массандры сверху, а сам бак и сливная горловина – снизу. Для малых доз нужен шланг, а для больших – горловина. Горловина крупная, струйкой во флягу не налить, разольёшь больше. Поэтому потребовали ведро. А где ведро взять? Правильно – с дренажа. Но оно же со вкусом керосина. Ну, во-первых, вкусом керосина техника не удивить – пивали всякое, а во-вторых, технари МиГов нам ведёрко сполоснули. Мы чуть не плакали, когда смотрели, как эти изверги налили с полведра массандры в кривое ржавое ведро, поболтали и вылили на бетон. Для нашей пользы они повторили процедуру трижды. Мы стояли не шевелясь, с отваленными челюстями, как истуканы с острова Пасхи. После чего благодетели налили до краёв ведро и разрешили нам погружать в ведро свои фляги, пускать бульбашки и наполнять. После налива фляг треть ведра осталась. Повезло второй аэ, у нас была возможность найти пустые бутылки, брошенные в траву у наших карманов, когда бывало счастье, и нам перепадала бутылочка чего-нибудь. Сдавать мы их не носили. И саргибус тогда очень пригодился.

Не дождавшись утвердительного ответа о шланге, Олег выдвинул ультиматум: «Отвёртка, ключ на 17, печать». Эти таинственные предметы – амулеты, совершенно сказочного свойства, как у Пушкина, помните: «Тройка, семёрка, туз». Без парашютной отвертки я на улицу не выходил, как комсомолец без ножа, печать на длинной цепи с карабинами тоже имелась, но вот чтобы прогуливаться где-нибудь с ключом на 17 – это слишком. Однако же спирту зело хотелось, а мне он уже нужен был и в медицинских целях – для сугреву, поэтому мозг сработал как ЭВМ. Я подлетел к нашему ТЗ, как раз к тому водителю, чью честь я отстоял и потребовал этот самый ключ на 17. Водитель сделал честные глаза и сказал, что ключа нет, мол, я же сам знаю, что им запрещено на аэродром вывозить ключи. Я, безусловно, знал, но и спирт был нужен. Придушил двумя аргументами: я его спас и никому не расскажу о ключе. Был я, видимо, очень решительным, а аргументация безукоризненной, так что боец сдался и выделил недостающий амулет для получения волшебного зелья. Тут нужно вспомнить, что славяне, достигшие высот в потреблении спирта и СВС, к которым относится и водка, типичная СВС, сами его не выдумали. Выдумали его алхимики, считали его духом, необходимым для получения философского камня, так и назвали на латыни – spiritus, что значит дух. На Русь его где-то в XIV веке завезли итальянцы, но с названием Aqua Vita, что означает – живая вода. Ну чем не сказочный напиток! Кстати, запорожским казакам почему-то так трудно было произносить итальянское словосочетание, что они использовали созвучное слово из рідної мови – «оковыта». Но с заливкой глаз, очей это не имеет ничего общего. А может, имеет, может, казаки как раз и подобрали слово схожее по звучанию, имеющее им понятный смысл. Когда я принёс Олегу все амулеты, и они обрели магическую силу, он собрал наши фляги и нырнул под самолёт. Через пару минут появился и раздал фляги, предложил – за знакомство. Тут вся наша компания показала себя полными жлобами, в воцарившейся тишине можно было, не обладая экстрасенсорными способностями, услышать мысль каждого из нас: «Только не мою». Паузу нарушил сам Олег, в гробовой тишине отвинчивая крышку своей фляги. Мы ожили, тут же показывая себя позитивными компанейскими ребятами, начали искать закуску. Не вру ни грамма, но из закуски только у Мерина нашлась конфетка «Барбарис», кто помнит такую сладость. Кто не помнит – леденец красного цвета. Барбариска неведомо сколько валялась в кармане Мерина, ожидая своего, не побоюсь этого слова, звёздного часа. За это время она лишилась обёртки, но как учит Михаил Васильевич Ломоносов – если в одном месте убудет, в другом прибудет – закон сохранения количества материи называется. Ввиду повышенной липкости нашего закусона, на его поверхность налипла целая история о том, что таскал Мерин в карманах. Ключевыми продуктами были хлеб и сигареты, поэтому на поверхности конфеты в изобилии имелись хлебные крошки и табак, что только повышало её ценность поздним вечером в Сары-Шагане, в присутствии благородных донов и запасов спирта, точнее СВС, и именно той его разновидности, что называется «Массандра» – 50% на 50%. Фляга пошла по кругу. За всех не скажу, но в мой замёрзший организм массандра текла, как нектар, согревала и замёрзшее тело и душу. По окончании второго круга Олег снова скомандовал: «Отвёртка, ключ на 17, печать». Не помню, сколько раз он ещё требовал амулеты – много, но когда мы всё же решили расходиться – в казарме нас ждали более ленивые или, может, более закомплексованные, но не менее дорогие друзья, собственно, ради которых мы полдня простояли возле Олега, полконфеты ещё оставалось. Почему старались для друзей, а не для себя, кто-то спросит? Объясню – что у трезвого на уме, то у пьяного давно в желудке. В казарму мы несли спирт и во внешних баках, и во внутренних, где он неумолимо всасывался в кровь. Распрощавшись с Олегом, я подался в казарму. Мерин с амулетами остался. В казарме я чуть не погиб за свою шутку со сгущенкой времён прибытия в Сары-Шаган. Сели мы выпивать вчетвером: я, Митя-Толмач, Харис и Славка. Прибился к нам ещё и пятый – вооруженец, из 3 аэ, по-моему, тоже Олег. Выпили мы, конечно, быстро. Что такое на пятерых благородных донов 750 массандры? Это ж не чистый. Завязалась дружеская беседа, с подведением итогов полигона. Олег, как бы между прочим, заметил, что отстрелялись прекрасно, только обидно, что сгущенка ему не досталась. Говорим: какая такая сгущенка? Он говорит: ребята в гарнизонном магазине брали, а когда они пошли, уже не было. Я говорю: не было никакой сгущёнки, было «Алма повидлосы», а на входе в казарму мы просто пошутили. Олег не слушал и твердил отзыв от известного пароля: «А ребята брали». Дело пошло на принцип – пары массандры начали укрепляться в наших головах. Решили выяснить вопрос на улице в честном бою. Должен заметить, что Олег был чуть ли не самым здоровым в полку, как говаривал мой воэнрук Коля Череп в таких случаях, кулак – с голову ребёнка. Мы пошли за казарму, уже миновали имитатор катапульты и упёрлись лобиками друг в друга. Мои погодки в это время организовывали спасательную операцию – жизнь моя была на волоске, здоровье – так точно. Мы постояли, упершись лобиками, тут уж пары массандры окончательно въелись нам в мозг, блокировав память. Случилась у нас ретроградная амнезия, хорошо хоть что без дежавю. Хотя куда же без него? Сгущёнки-то не было, а с неё всё и началось. Почти одновременно мы задали друг другу вопрос: «А чё это мы тут делаем?» Что характерно, из-за этих самых паров и ответ у нас сошёлся – оба не знали или, как говорят, не знали, не знали и бац, забыли – типичная ретроградная амнезия. Она и спасла меня. Выйти сухим, в смысле живым и здоровым, из боя с Олегом шансов было мало. Имея друг к другу в целом-то положительные эмоции, мы решили возвращаться в казарму к народу и поискать что-нибудь объединяющее, скорее всего, массандру. На обратном пути мы встретили толпу – коллектив спасателей. Тут спасатели, завидев нас в обнимку, и имея уже слегка взведённое состояние, решили перекинуть эмоции на провокаторов – моих корешей, бесполезно их потревоживших. Тут уж мы с Олегом заверили опчество, что конфликт точно был, но он самоликвидировался, по причине плохой памяти. Опчество возрадовалось, потому как все были на позитиве. При такой-то общей радости всей гурьбой повалили в казарму. Выпили ещё совсем по чуть-чуть и спать.

Проснулся я, на удивление, со свежей головой. Если я просыпаюсь не со свежей – я умираю. Подлечиться не могу. Пробовал – не получается, только хуже. Таким меня сделали мама и папа – низкий им поклон за это, да и за всё остальное тоже. Эта особенность, как я думаю, не дала мне спиться, а компанейская натура к этому вела. Но не об этом сейчас. Мерин-то, оставшийся с амулетами допивать с мончегорским техником, проснулся с больной головой, синий с виду и, не возвращая мне волшебные амулеты, рванул справиться об Олежкином здоровье, не того, который меня за сгущенку чуть не прибил, а к тому, который с мигаря тридцать первого. Ушёл он синий, а вернулся зелёный. От горя. Не работали с утра волшебные амулеты, пропала, испарилась их волшебная сила. Открутили они нижнюю пробку сорока девяти с половиной литрового бака с СВС, а оттуда – ни капли. Такая их тоска взяла. Мерин справился, когда заправка подойдёт, а Олег – ой, как не скоро!

Собрали нас на построение, строили нас рядом с ЦЗ. Яков Александрович нам говорит, что ж вы, сволочи, наделали? Мончегорские прилетели боевую задачу выполнять, а у них все баки сухие. Понятно, что не с топливом баки – топлива валом, а с СВС. В руках у мончегорских была громкая связь, и мы услышали объявление: «Посторонних с ЦЗ – убивать!» Может, хотели сказать «убирать», но я чётко услышал – «убивать». А может, послышалось, а может, услышал, что хотел услышать. Решать вам, не зря же в начале книги я лекции о воэнных рассказах, то бишь, байках читал. Некоторым подтверждением моих слов может быть приезд мончегорского спиртовоза, точнее, протокол, по которому он величаво проследовал. Шел он мимо нашей казармы, на ЦЗ, за рулём не боец – прапорщик, да к тому же и старший, и эскорт из двух УАЗ-469 – один наш, другой их. И ехали так важно… Генералы на разборки к Ту-154Б намного скромнее подъезжали. Мы только пошутили, что мотоциклистов на белоснежных мотоциклах не хватает.

С утра в Тагил и Йошкар-Олу ушли передовые команды на Ан-26. После загрузили третью передовую, точнее, замыкающую, на Ан-12. Не поднимается язык назвать её передовой, потому что она летит прямо на Ефремов. Передовая-замыкающая подчистила хвосты, забрала авиационо-технические побрякушки (чехлы, заглушки, аварийные тележки, домкраты, запчасти) и ушла на родину. Шарабан, проруливая мимо нашей стоянки у дальних отбойников, поднял такое облако пыли, что засыпал все воздухозаборники, так как заглушек уже не было, они были в самом шарабане. Выгребали пыль и песок жменями. Всё, что не выгребли, выдуло на запуске. Отправили наших птиц в Нижний Тагил. Ушли наши лайнеры так же красиво, быстро и организованно, как и пришли. За двадцать минут от полка след простыл. Тут же с неба свалился уже знакомый главкомовский Ту-154М. На нём мы передовую-замыкающую обгоним. Построение перед сто пятьдесят четвёртым. Гурьин зачитал длинный список залётчиков, образовавший очередь на губу месяца на два, и дополнительный – кто за свои подвиги, не дожидаясь губы, получил четырнадцать суток воэнного эшелона. Его прелести я уже описывал, повторяться не стану. Расскажу о номинанте. В конкурсе на лучший залёт приз – круиз в эшелоне – получил АОшник из первой Александр Далога. Его подвиг заключался в полном отсутствии на службе всё время полигона. По прилёте в Сары-Шаган он нашёл однокашника, выпил с ним всего один раз, правда, очень хорошо. Всё остальное время он только похмелялся, не приходя в сознание и на стоянку. Все две недели провёл у друга, судя по всему, в каматозе. На построение к самолёту он прибыл тоже сильно выпимши. Пока Яков Александрович рассказывал, как будет добираться домой Далога, сам Саша дважды или трижды, на глазах у построенного полка, забирался по трапу (да-да, в Сары-Шагане был штатский аэропорт, а поэтому и трап с красывой надписью – «Аэрофлот») просачивался на борт, откуда его выволакивали. Улетели мы без него. Полёт был приятный, конечно, не такой замечательный, как сюда, более приятный, потому что путь домой всегда приятен. Мы пролетели над Балхашом, увидели с десяток домиков на берегу – то село, что дало название полигону, и взяли курс на Ефремов-3. Когда мы приземлились на родном аэродроме и начали выгружаться, первое, что врезалось в глаза – яркая, насыщенная зелень, под ярким майским солнцем. За две недели в Сары-Шагане мы от неё совсем отвыкли, привыкнув к серо-грязно-розовым цветам. Все были радостны и довольны. Однако кое-кто получил дополнительный респект. Это был я. Меня у стремянки встречали представители базы. Как хлеб-соль в руках они держали новый комбинезон, нужного размера. Слух о том, что офицер на полигоне ходил, как оборванец, докатился и до них. Полигон как событие закончился на позитиве, а у меня ещё и с прибылью. Осталось ещё одно событие – обмыв полигона. Но перед этим радостным событием я ещё раз успел побывать на волосок от гибели, заглядывая в дуло АКМ.

 

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.