(классический СТЭМ)
Сестрам Машковым к 50-летию
Больничная палата на 4 койки. У окна – Дед и кровать Юноши. Ближе к двери – Федя, за ширмой – Интеллигент.
Занавес пошел
(Из-за ширмы после характерного звука выходит дежурная медсестра, гневно оглядывает палату и уходит, по-видимому, навсегда).
Федя: Эта уж если всадит… Всадница! И ноги как у кавалериста. Эй, как ты там?
Инт.: Да неплохо… Курить только тянет…
Юн. (врывается в палату): Мужики, слышали там шум внизу? Машин понаехало… Только что узнал – у сестер Машковых 100-летний юбилей празднуют. Дак может, это, сгоняем типа пожрем туда?
Федя: В какой палате? Что-то не припоминаю…
Дед (просыпаясь, сипло): Чего орете, ядренать!
Федя: Извини, дед, тут, кажись, дело наклевывается. У каких-то сестер 100-летний юбилей празднуют. Думаем, сходить, покушаем, а то и нальют чего-нибудь.
Дед: Это навряд ли. 100 лет! Они уж не пьют давно, да, поди, и не ядят ни хрена.
Инт.: Они-то нет, а гости? Медики спирту наверняка развели!
Дед: Так тебе што – спирту мало?
Федя: Вон в углу канистра целая – наливай да пей.
Инт.: Ах, Федя, Федя… в компании, с тостом – это совсем другое, это – действо, можно сказать – таинство. С закусочкой! У них, может быть, грибочки там и огурчики на столе! Или икорка, бешбармак какой-нибудь…
Дед: Как фамилии-то?
Федя: Мешковы…
Юн. (поправляет): Машковы!
Дед: Родственницы, што ли?
Юн.: Да ты, дед, типа, глухой что ли? Сестры они, сказали же тебе!
Федя: Ну и что, что сестры? Вон стерва, уколы которая ставит, тоже сестра! Однако не родственница, во всяком случае, пока (стучит 3 раза по столу).
Дед: Машковы? Что-то не слыхал о таких. Наверно, эти тоже из медперсонала.
Инт.: Да что Вы, сестрами-то милосердия они поди-ка в первую мировую служили!
Дед: Э, не скажи… Бабы живучие. Вон у нас во дворе компания доминошная, так ровесники-то все уже на том свете, самый старший доминошник на 14 лет меня моложе, полковник в отставке. А у полковника еще и бабка жива! Да… а бабы-то ровесницы – все до единой живы. Все-е! Одна вон кажный год на курорт в этот, как его? В Египет ездит! После друга-то моего уже двух мужиков схоронила.
Юн.: Да ну?
Дед: Што ну! Ей на вид лет 40, больше и не дашь. А генеральша бывшая дворником у нас работает, по тыще с подъезда, пьет дак только коньяк. По три поллитры за день! Ядреная баба, как увижу ее – страшно становится.
Инт.: Почему страшно? Хорошо, что хоть бабы у нас здоровые! Здоровых детей народят.
Федя: Эти-то ведьмы народят… Ну ладно, парни, подарок надо сообразить!
Юн.: Женщины … это … розы типа любят! Я щас во двор слазию и роз там нарежу, вот и подарок!
Дед: Ну, и как ты их дарить-то понесешь, две-то? Подумают, помер кто!
Юн.: Почему две?
Дед: А сколько? Три, что ли? (Хихикает) И кому же из них ты две будешь дарить?
Инт.: Да нет тут никакой проблемы – просто цветов надо много, чтобы не считались они, вот и все. А я сейчас попробую оду сочинить, гекзаметром. Или октавами…
Федя: Точно, напиши! Цветы да стихи – что еще женщинам надо!
Инт. (нараспев): Если сестра молодая в задницу шприц засандалит…
Федя: Про задницу не стоит, обидятся еще.
Инт.: Да я, дьявол, в течение часа после укола кроме задницы ни о чем думать не могу.
Федя: А ты спирту глотни, полегчает!
Инт.: Это верно, и для вдохновения тоже хорошо. Юноша, будьте столь любезны, плесните мне грамм 50 зелья в стаканчик!
Дед (в раздумье): Глупости это вы придумали, точно. Какие стихи? Им, небось, слуховой аппарат надо. Или судно…
Юн.: Слышь, дед, у моего знакомого типа из соседней палаты как раз новый аппарат есть – японский! Он все равно не пользуется, одно ухо у него нормальное, а другое – как бы совсем не слышит. Пойду, попрошу, а че, в натуре! (Уходит)
Дед: Правильно, и у меня подарок есть – вот, костыли! Совсем новые, намедни старуха притащила. Костыли-то сестрам наверняка пригодятся – не сейчас, так потом, не им, так другим!
Инт.: А я все-таки сочиню что-нибудь. Со слуховым аппаратом нормально получится. В конце концов, это не важно – главное, это очень гламурно – стихи в альбом. Любопытно, есть у них альбом, а? Там, наверное, сам Александр Блок мог бы автограф оставить, или Гумилев. Как бы лицом в грязь не ударить. Так, все, тихо! Я работаю…
Федя (в полголоса): Дед, а Дед! А чья это коляска в конце коридора?
Дед: Не знаю, ни разу не видал, чтобы кто ездил на ней. А што?
Федя: Дак новая она, не использованная еще, и на батарейках! Голландская, что ли. Мы ее временно приватизируем и подарим этим сестрам! А назад пойдем – на место ее поставим.
Юн. (вбегает радостный): Во! Слуховой аппарат! И еще – две вставные челюсти, и эта, как ее… Забыл. Электрическая, зужжит, чтобы жопа не болела! И еще педикюрь!
Инт.: Ридикюль… Нет, эта штуковина называется “Лорнет”. Замечательная вещь! Где это Вы раздобыли такую редкость?
Юн. (смущаясь): Да в кабинетете у доктора, это, типа позаимствовал…
Инт.: Хм… В советское время сказали бы – скомуниздил. Вы вот что, юноша, Вы лучше сходите-ка все-таки за розами, так, на всякий случай.
Юн.: Ладно, щас (вылезает в окно).
Федя: Дед, ты это, кнопку вызова нажми – сестра сюда побежит, а я в это время инвалидную тачку привезу!
Дед (ворчит): Как же, побежит эта ведьма…
(Жмет кнопку, слышен зуммер, тишина. Вдали слышатся шаги).
Федя (встает у двери): Идет, кажись! Ну, дед, давай коси! Симулируй, то есть!
Инт. (распевно): Много воды утекло… Трудновато идет, особенно со вставными зубами. Кошмар. Эх, если бы они молодые были – в момент бы сочинил! Много воды утекло…
(Шаги постепенно приближаются, в течение приблизительно пяти минут, затем дверь распахивается).
Медсестра (грозно оглядывая палату): А где этот пидор? (Показывает на пустую койку юноши)
Инт. (почти шепотом):
Пока Вы, сестричка, сюда не спеша кандыбали,
Наш старец почтенный скончался в мученьях телесных!
Медсестра (подходит к Деду, зевая): Ну и слава Богу! Отмаялся, грешный, царство ему небесное…
Дед (резко): Ты што каркаешь тут, ведьма, типун тебе на язык! Я еще и тебя переживу!
(Медсестра валится на пол).
Федя: Великолепно, дед! Ну, вы тут собирайтесь помаленьку, а я на дело…
Инт. (выглядывая): Понимаю, что нехорошо, а все равно радостно на душе от созерцания этого бесформенного тела, распростертого на грязном полу! Ей-богу, плюнул бы на этот белоснежный халат, прости Господи. Я, дед, однажды в столовой работал, ага. И в кладовке там жило невообразимое количество крыс. Даже по залу по столам бегали. Все подряд жрали, в том числе и друг друга. Очень мерзкие твари, и такие же белые были и жирные, как эта наша падшая гостья…
(В окне появляется Юноша с охапкой свежих цветов).
Юн.: Мужики! Я все узнал. Они близнецы, старшая здесь сестрой милосердия, а вторая типа в гости зашла. И молодые они, как бы не старше… (входит Федя) вот Феди!
Федя: Коляску привез! Оч-чень неслабая тележка! И абсолютно бесшумная!
Дед: Это хорошо, что бесшумная. Вон у полковника-то доминошного коляска с бензиновым мотором, дак, если баба евойная начнет его домой звать или кого другого, – он раз мотор-то, как заведет – ой, тут хоть святых выноси. Ничего не слыхать окромя мотора. Даже стука доминошного! Правда, когда дворничиха заматерится, так все равно слышно.
Юн.: Клево! Только ты, Федя, зря это притаранил, они, это, молодые еще. И красивые, мне кого-то из них в окно как бы показали.
Федя: В каком смысле – кого-то?
Юн.: Двойняшки они, усек?
Федя: А… Вот, значит, как, понял. Здорово же мы лоханулись бы со вставными челюстями! А почему 100 лет? Прикол, что ли?
Инт.: Может быть, и нет, Федя. Вот Вам сколько лет?
Федя: Ну… скоро 36 будет, а что?
Инт.: 36 – это, Федя, в шестеричной системе то же, что 100 в нашей десятичной. Записывается так же – единица и два нуля.
Федя: А-а, вон что! Ну и ладно, везу тогда каталку на место.
Дед: Погодь, Федя, давайте, грузите-ка эту тюлениху и отвезите на пост, пусть там дрыхнет. А то очухается здесь одна-то – мало ли што.
Федя: Это ж надо – сколько сала пропадает! О-хо-хо… (выносят тело)
Дед: Как вывалите ее, тащите телегу обратно сюда. Эй, Интеллигент, помочь тебе? Или сам встать сможешь?
Инт.: Постараюсь ради святого дела… Вот, послушайте:
(Занавес пошел)
«Ода Свободе и Любви»
(Свобода и Любовь здесь – состояния души).
В заброшенном саду
прохлада и покой,
И воздух серебрист,
луна сияет ярко,
Угадывается
пространство за рекой
И Млечного Пути
полуночная арка,
И в сполохах зарниц
мерцает старый сад,
Далекий дым костра
и облако седое,
В ольшанике густом
кряхтенье козодоя
Сливается с чудесным
пением цикад.
Внезапно – тишина.
Лишь комары-звонцы
Тревожат немоту
открытого простора,
И восстают из рун
владычицы престола –
Свобода и Любовь, –
созвездья-близнецы.
Ход времени уже
значенья не имеет,
И воздух, напоенный
ароматом роз,
Застигнутый врасплох,
от влаги онемеет,
Рассыплется в траве
дождем жемчужных рос.
Хрустальный небосвод,
как шапка-невидимка,
Укроет звезд шатёр
завесой синевы,
И обветшалый мир
утонет в сизой дымке
Из шороха ветвей
и шелеста листвы.
— ª — § — ¨ — © —