1.
Германия второй половины 19 века. Отставшая на десятилетия в техническом оснащении вообще, и строительстве железных дорог и производстве паровозов, в частности, от многих стран мира, начинает бешеную гонку под угрозой превратиться в колонию тех, кто опережает её в развитии. Для этого нужны были металлы и, прежде всего сталь и чугун. И, чтобы не забыть, подходящие к случаю талантливые люди.
Многие из тех, кто имел средства и возможности, ринулись осваивать золотоносную жилу возрождения. И в толпе этих солдат удачи особенно выделился и вскоре закрепил своё преимущество перед другими, граф Гвидо Хенкель-старший. Свою промышленную империю он расширил до пределов возможного, став самым богатым человеком в Европе.
Успех дался ему слишком высокой ценой, и к пятидесяти годам, в предчувствии близкого конца, преподнес своему сыну, тоже Гвидо Хенкелю, в день его восемнадцатилетия, всё своё достояние в полное и безраздельное пользование. Неясно, успел ли осознать старый граф результаты своего скоропалительного решения, безусловно, ускорившего его смерть?
А всё потому, что сын оказался полной противоположностью трудоголику отцу. Тот создавал и копил, этот получал и тратил. Ему нужны были блеск большого света, с его интригами и красивыми женщинами, умными беседами и весёлыми возлияниями. Тщательно исследовав все злачные места Германии, сообразил, что в родной стране уже ничем себя не удивит, отправился в Мекку просвещённого волокитства Париж. И не ошибся.
Для парижан, и женщин в особенности, боекомплект молодого человека: красота, к тому же присовокупленная к деньгам, счёт которым был потерян в прямом и переносном смысле этого волшебного слова, произвёл впечатление, от которого потом долго не могли избавиться. Походя, замечу, что, по нынешним меркам, деньги были не такие большие, всего «каких-то» 300 миллионов, правда, золотых марок. Но вполне, впрочем, достаточным, чтобы произвести на публику высшего света неизгладимый «фужер», из которого пили все, кому ни лень, даже те, у кого хватало и своей выпивки.
Разумеется, навстречу его щедрости, столь же щедро распахивались двери лучших французских салонов, в которых молодой граф вовсе не собирался замыкаться. Он и сам устраивал приёмы, по которым мужчины судили о возможностях графа, а женщины — о его любезности. Желая чувствовать себя полновластным хозяином в собственном доме, а не поднанимателем, возвёл роскошный особняк, в дальних покоях коего вёл таинственные и волнующие разговоры, до такой степени доходчивые, что притвориться непонимающей, не решилась бы даже девственница: по принципу «за ценой не постоим» и «ночью не ограничимся». А в остальное время пускался во все тяжкие, в короткое время, освоив второе, после главного рынка, «чрево» Парижа: от казино и публичных домов, оперы с её примадоннами, литературных кружков, мастерских художников до воровских притонов.
Вокруг него, женщины рассыпались веером, как карты, ибо затронув стремление к роскоши, чувственность и тщеславие, от женщин можно добиться даже того, чего сами в себе не подозревали. И однажды, свершилось то, на что очень надеялся неугомонный волокита: повстречал женщину своей мечты. По свидетельствам очевидцев, красоты невиданной, даже для видавшего виды Парижа. Она была представлена ему как маркиза Тереса Араухо де Паива.
Подобных ей «маркиз» в парижской округе было вагон и маленькая тележка, но не таких красивых, а потому уточнять детали её происхождения охотники не находились. Красота считалась той же валютой, вполне устраивающей получателей и плательщиков. Тем более, что ходила по курсу, о котором гордый французский франк не мог и мечтать. Ясно, что, к тому времени, уже двадцатилетий, граф Гвидо влюбился без памяти и, по наблюдениям лиц посторонних, но заинтересованных, Паива ответила ему взаимностью, никого не удивившей.
Все ждали неотвратимой развязки к моменту, когда влюблённому станет известна поднаготная его подруги. Ведь она была всего-навсего дочерью мелкого московского торговца, к тому же еврея. И звалась по-настоящему Тереза Лахман. Не найдя себя в Москве, но явно в компании с кем-то, чьи материальные возможности соответствовали её представлениям о богатстве, оказалась в Париже, где и прошла все этапы искуса. Какое-то время состояла на любовных посылках в домах известного цвета и предназначения, затем перешла на хлеба банкира бальзаковского типа, а потому любое его описание выглядело бы плагиатом. Замечу лишь, что недолгое пребывание под его патронатом, пригодилось Паиве -Терезе при дальнейшем повороте судьбы. Вышла замуж, развелась… Но все эти подробности никак не отразились на чувствах графа.
Больше того, возмечтал жениться на ней, чему любовница, к удивлению всех, воспротивилась, что было воспринято как лицемерие, свойственное известной национальности вообще, а подобного типа женщинам, в частности. Как выяснилось, однако, в том не было ни хитрости, ни корысти, ни лукавства. Парижское общество, надутое и самодовольное, воспринимало её лишь в качестве потаскушки, прилипшей к одному из своих завсегдатаев. Превратись она в законную супругу, муж и жена, оказались бы перед наглухо закрытой дверью, легко открывающейся деньгам, но не нарушению светских приличий.
Молодой граф настойчиво добивался своего, отмахиваясь, от, несомненно, мудрых советов. Сокровища, которые рассыпал перед упрямицей, смущали даже друзей, превратившихся в завистников. Их благородному терпению пришёл конец, когда граф Гвидо, вместо имевшегося особняка, затеял строительство, чего бы вы думали? Дворца! И где бы вы думали? На Елисейских полях! И для кого бы вы думали? Для шлюхи! По впечатлениям достойных доверия лиц, как, например, самый плодовитый в то время во Франции поставщик комедий для французского театра, Эмиль Ожье, не пропускающий ни одного события, могшего стать сюжетом для новой пьесы, дворец «маркизы» приобрёл такую же известность, как впоследствии Эйфелева башня.
– Как добродетель, так и порок имеют свои ступени, – поднимаясь по бесценной лестнице из оникса, и заглядывая в ванную комнату, где даже обнажённая маркиза не смогла бы затмить стены, сплошь отделанные драгоценными камнями, – важно произнёс Ожье, понимая, что его неслучайный афоризм тут же станет хитом в большом свете.
Складывалось впечатление, что жизнь этих двоих развивается по сценарию восточных сказок, со всеми перипетиями, сопровождающими их персонажи. Как же иначе расценить случившееся, когда в завершающей части нашего повествования встретимся с трагедией, казавшейся неизбежной, но не состоявшейся. С сентиментальностью, без которой партер, ложи и ярусы освистали бы любую пьесу. С силой духа, способной даже самым отпетым пессимистам внушить мысль о возможности невозможного.
2.
Слухи, вскоре овладевшие высшим обществом, не позволяющие ему отвлекаться на всё остальное, были, хотя и противоречивы, но занимательны. И что самое главное, полностью сосредоточенными на нашей паре.
То, что казалось несовместным со здравым смыслом, подтверждалось с пугающей наглядностью, не оставляя сомнений в небескорыстных сердцах. Граф Гвидо Хенкель приближался к банкротству со скоростью падающей звезды. Всё потраченное им на любовницу, ипподромы, карточные долги и векселя, подписываемые, не глядя, составляло астрономическую сумму. Тогда как доходы, брошенных им на произвол судьбы предприятий, уменьшались в обратной пропорции к тратам.
А тут ещё предстоящая свадьба с ненастоящей маркизой, не устоявшей перед бешеным напором, но давшей согласие, узнав сколь неприглядно финансовое положение любовника. Граф был тронут. Наблюдатели навострили уши и протёрли глаза, беспокоясь упустить малейшую деталь в близящейся развязке. Воистину: из огня страсти в полымя отчаяния.
Неравный брак сделал графа отверженным в том самом обществе, столпом которого был. Не оставалось иного выхода, как вернуться в родные места, хотя было ясно: от перемены мест в слагаемых судьбы, вряд ли что-то измениться к лучшему. И в этот решающий момент граф на время уходит в тень. Его заменяет бывшая «маркиза», а ныне новоиспечённая графиня Тереза Хенкель.
3.
Между тем, распад огромной империи из предположительного вот-вот должен был стать наглядным. Волчьи стаи конкурентов бродили вокруг да около, присматривая себе куски пожирнее да подешевле. Но почему-то получалось не так, как они ожидали. Никто ничего не продавал, а внутри, скажем так, имперской промышленной канцелярии, шла какая-то напряжённая работа, смысла которой невозможно было понять. Во всяком случае, происходившее там, меньше всего напоминало подготовку к банкротству.
Как всегда до истины добрались пронырливые журналисты. И тут выяснилось, что внутри, казалось бы, до основания разрушенной империи идёт колоссальная работа по её восстановлению. И совершались эти необыкновенные и невиданные до сей поры на практике изменения, головой и руками графини Хенкель.
Некий Феликс Пиннер, специализирующийся на экономических проблемах, с восторгом сообщал: «За всеми решениями, которые сейчас принимаются, и приказами, которые отдаются, стоит та самая маркиза Паива, распутница, которая, по предположениям сведущих лиц, должна была привести к окончательному банкротству запутавшегося наследника».
Как случилось, что молодая женщина, нигде не учившаяся, разве что в постели своего недолгого любовника-банкира, сумела вникнуть в сложнейшие проблемы производства, и сделаться его главой? Но даже это оказалось не самым важным её достижением. Она не только не позволила мужу окунуться в бездну отчаяния, но вернула промотавшемуся немецкому графу уверенность, что и он сможет ворочать большими делами.
Послушный ученик в самое короткое время оправдал её ожидания, «превратившись из объекта денежных операций, каковым был во время партизанской борьбы со своими кредиторами, в субъекта финансовых операций. И чем активнее ставил свой дар проницательного комбинатора на службу деловому предпринимательству, тем в большей степени это становилось не только самоцелью, но и внутренним призванием».
Так под влиянием своей очаровательной и рассудительной супруги, бывший ловелас и прожигатель жизни стал самым выдающимся предпринимателем среди многочисленных немецких магнатов. И даже канцлер Бисмарк сделал его своим советником по экономическим вопросам. За многочисленные заслуги перед германской промышленностью кайзер пожаловал ему княжеский титул.
Но до этой радости графиня Хенкель не дожила. Всеми признанная и уважаемая она умерла в 1884 году. Детей у них не было. Зато вторая жена Гвидо Хенкеля подарила ему сразу двух. Они оказались кутилами не меньшими, чем отец в молодости, но ни тот, ни другой не нашли своей «маркизы».
P.S. Для чего я решил пересказать эту историю, почерпнутую из книги немецкого журналиста и публициста Гюнтера Оггера «Магнаты», изданной более тридцати лет тому назад? Во-первых, интересна сама по себе. Не так ли? А во-вторых, даёт, пусть косвенно, ответ на вопли жидофобов, будто евреи «всё захватили», а им, лупоглазым, ничего не оставили. Как по мне, в прочитанном легко просматривается один из способов такого «захвата».
Борис Иоселевич
