Николай Ширяев. Шёл третий час… (рассказ)

Шел третий час безуспешных попыток заснуть. Поняв, что выспаться не суждено, я потянулся было к переключателю настенного светильника, но, не дотянувшись, так и застыл с вытянутой рукой, распахнутым ртом и обезумевшими от неописуемого страха глазами, прикованными к источнику ужаса.
Сквозь тьму на меня смотрело ничто иное, как самый настоящий, будто перебравшийся из детского ужастика в реальный взрослый мир и внушающий суеверный непреодолимый страх… рисунок на ковре. Чего я точно не ожидал – так это того, что узор на новом коврике, выглядевший днем совершенно безобидно, ночью будет источать нешуточную сверхъестественную силу, заставляющую приглядевшихся к нему жалких людишек испуганно вскрикивать и на всех парах лететь к переключателю. В моем случае, впрочем, было достаточно дотянуться до выключателя пальцем.
При свете двух еле горящих, периодически тухнущих на долю секунды лампочек атмосфера неожиданного испуга полностью рассеялась. Узор как узор, разве что две согнутые в полуовал ветви напоминали сами знаете чьи рожки, а бесформенно–неопределенные красные пятна под ними были похожи на глаза того же существа.
Я с детства верил, что случайностей не бывает, поэтому открытие некоторой неприличности коврового рисунка было воспринято мной, как знак. Знак того, что пора бы развлечь свой посерьезневший мозг парочкой страшных историй, вспомнить детство. Но, к сожалению, я не обнаружил ни на одной из своих книжных полок книги в жанре “ужасы”. Единственным, что могло сойти за хорошую, захватывающую страшилку, оказались сочинения восьмого “В”. И то только для меня, как для учителя русского языка.
Тяжело вздохнув (хотелось предварительно перекреститься), я принялся облегчать себе работу на четверг и одновременно усложнять ребятам из восьмого “В” жизнь на остаток учебной четверти…

Я направлялся к своему кабинету в самом худшем настроении, какое только может быть у страдающего бессонницей человека.
Моего прихода уже ожидал, стоя у подоконника, девятиклассник Ваня Литвинов, приходивший обычно раньше всех при самом большом расстоянии от дома до школы.
-Ваня, что это ты такое читаешь?
-Я? Да так… – с явным нежеланием показывать книгу ответил он.
-Так? “Да так”, да? – я беззлобно передразнил Ивана и легонько, в шутку щелкнул его по широкому нахмуренному лбу. – У тебя сегодня диктант, а ты какую-то ерунду читаешь вместо того, чтобы повторять материал! Лучше бы готовился. Заходи, сейчас открою.
Бедный Ваня не мог сообразить, как ему себя вести: то ли обидеться на замечание, то ли посмеяться под действием отдающего щекоткой щелчка.
Через полчаса, как раз перед самым звонком, половина класса была на месте. Не хватало семерых мальчишек и болеющих.
-Садитесь, ребята. У меня для вас приятная новость: вы получаете возможность выбора задания для диктанта. Либо вы записываете пятнадцать словосочетаний, находя и объясняя ВСЕ орфограммы до единой, либо выписываете тридцать, но ничего не поясняете. Это лишь первое задание, второе будете брать у меня на столе, как только сделаете первое. Не забудьте только поставить вариант второго номера, который возьмете. Аня, Люда, раздайте, пожалуйста…
Через семь-восемь минут в класс ввалились опоздавшие парни. Все, кроме одного.
-СТОП! Куда пошли? Выйдите из кабинета и зайдите так, как положено заходить.
Успевшие вспотеть и запачкать брюки (причем весьма странно, следы грязи были похожи на отпечатки чьей-то подошвы) ребята повторили попытку зайти уже со словами “Извините за опоздание, можно войти?”.
-Где вы были? Почему опоздали на урок?
-Мы? Ну, просто опоздали…
-Просто? Просто, говоришь? – я всеми силами пытался не орать, а только говорить недовольным тоном. – Что ж, садитесь, посмотрим, как легко и просто вы диктант напишете.
Я достал из папки припасенные усложненные задания для этого же диктанта, подозвал к себе Люду и шепнул ей так, чтобы сидевшие недалеко не разобрали: “Раздай опоздавшим вот эти листочки. Чтобы им просто не было”. Послушная и усердная ученица выполнила мою просьбу так, что жертвы неравносильных заданий ничего не заподозрили.
Вопросов по оформлению заданий ни у кого не возникало, работали с обоими видами заданий спокойно, не ерзали, не списывали. Но все же я чувствовал, что что-то происходит не так. Чтобы понять, что именно мне не нравится, я поднялся из-за стола, прошел к задним партам и встал за ними, в конце кабинета.
А тут ситуация была совсем другая: то и дело крутились, шептались несмышленые ребятишки. Моя перемена места им очень не понравилась, и из уст особо одаренных послышались такие слова, каким я их точно не учил и не буду учить.
Кричать мне не хотелось, хоть настроение и было ужасным с самого утра. С самого утра первого сентября. Да еще и позапрошлого года. Даже раньше – не помню, в каких числах мы с женой развелись, зато очень хорошо помню, в каких тонах проходил наш последний разговор. Так бы и сказала, глупая, что тебе нужен богатый, но безвольный муж. Но нет же, надо строить из себя умную, бескорыстную женщину.
…Звонок прозвенел, когда все уже сделали оба задания. Только “простые” парни задерживались. Попытки этих ребят, не отличавших “а” от “б”, доделать усложненное задание были так же смешны и бесполезны, как попытки неслужившего интеллектуала завоевать сердце искушенной светской львицы…

Остальные уроки в среду прошли без сучка и задоринки. Разве что ребята из одиннадцатого “Б” называли меня далекими от литературных норм словами, прикинув объем задания на дом.
Гораздо интереснее были уроки в четверг, особенно работа над ошибками в сочинениях злополучного восьмого “В”.
Дело было так. Рано утром я припорхнул в свой кабинет на крыльях любви к разбору сочинений и заданий по художественному тексту, уселся поудобнее и подвел итог своим вычеркиваниям, подчеркиваниям, пометкам и поправкам.
Восьмиклассники приходили печальные, понурые, будто понимали, что я пишу в своей записной книжечке.
Звонок был услышан только пятью ребятами, остальные шумной гурьбой притопали уже после звонка. Мне все же пришлось прикрикнуть:
-Стойте! Как вас учили заходить в кабинет в случае опоздания? Или вы звонка не слышите?
-Но звонок ве для уфителя, верно? – деловитым баском промолвил хулиган Дима Зоренко. Его тон был достаточно недоброжелательным для того, чтобы у меня появилось право продолжить кричать, но уже не на весь класс, а на него одного:
-Звонки для учителей, но двойки и замечания за хамство получаете вы! Так что помалкивай, юный спорщик.
Говорливый карапузик понял, что возражать бесполезно, и сел за парту в тоске и унынии.
-Итак, ребята, записываем в обычных тетрадях “Работа над ошибками”.
Тут печаль на лицах учеников достигла наивысшей степени.
-Теперь определитесь, читать лучшие сочинения? Или не стоит?
-Да!
-Нет, нет.
-Да!
-Нет, не надо…
-Да, ДА!!! ДА-А-А!!!
-Не превращайте урок в балаган! – я хлопнул ладонью по столу и опять повысил тон. – Это что такое? Никто в “Лицее 17” не ведет себя так ужасающе, кроме вас!
Успокоив крикунов, я продолжил нормальным голосом:
-Ладно, обойдемся без прочтения. Но не потому, что времени мало останется. А потому, что идеальных сочинений в классе НЕТ. И если у вас стоит 5/5, учтите: это не значит, что в вашей работе не к чему придраться. Таких учеников, кстати, всего двое. Начнем. Две речевых ошибки и одну грамматическую допустила Эллина Дарья. Оценка 5/5.
Зоренко из зависти иронически похлопал Даше и подставил ей ножку, когда та шла за тетрадью для творческих работ. Как ни сдерживай себя, а приходится деток наказывать…
-Зоренко, подай дневник и выйди из класса.
-За фто? Я нифего не сделал!
-Не ври! Ты плохо ведешь себя на уроке. Я ставлю тебе два за поведение. В журнал уже поставил, осталось в дневник, чтобы родители узнали. Давай сюда дневник.
-Да за что? – от страха Дима даве перестал фепелявить. – Что я сделал?! Что плохого?
Та-ак, просто наругать было недостаточно. И я решил прибегнуть к гораздо более сильному средству воспитания – к манипуляциям с общественным мнением.
-Подставил нофку Дафе, безвинный ты мой. Неужто я не видел?
Класс заржал – именно заржал – над пародией на шепелявость своего лидера. Сработало. Вот так он поймет!
-Не буду я давать дневник.
-Хорошо. Тогда я информирую твоих родителей другим путем.
…После того, как самый шумный коллектив лицея покинул помещение, я набрал номер матери Зоренко и стал прикидывать, насколько усталым будет ее голос, когда она узнает, что ее сыночек снова что-то натворил.
Номер показался мне странно знакомым, но я не придал этому особого значения – цифра +7 встречается в начале многих номеров.
-Алло, здравствуйте. Это учитель вашего сына, Борис Васильевич.
-Боря, а тебе разве не противно звонить капризной дуре? Или как ты меня называл? Да и поздно ты как-то опомнился.
Я обомлел.
Как быстро она подыскала себе нового муженька, хоть и с ребенком…
– Лидия Павловна, не могли бы вы побеседовать со мной в школе? Завтра? Нам нужно поговорить о поведении вашего сына.
Пауза. Тихий вздох, чудом услышанный через телефонную трубку.
-Не смогу. Причину ВЫ, Борис Васильевич, наверняка понимаете. С вами побеседует мой новый муж.
Слово “новый” было отнюдь не лишним. Отнюдь…

Следующий день я провел в ожидании папочки Зоренко.
Явился новый спутник моей бывшей супруги только к шестому уроку. Но его сдержанное выражение лица, походка без всякой важности и отсутствие негативного настроя сгладили мое раздражение.
-Здравствуйте.
-Здравствуйте, Борис Васильевич, – нейтральным и оттого заранее примирительным тоном ответил грузный мужчина в роскошном пиджаке.
“Ему-то Лида все идеально выгладила. Интересная какая…”
-Я вызвал Вас для того, чтобы вы были информированы о неподобающем поведении Вашего сына. Дело в том, что Дима дразнит одноклассниц, грубит учителям, причем не только мне; но, что самое главное, он отказывается нести ответственность за совершенные проступки и отрицает свою вину, когда его ловят с поличным. Не могли бы вы поговорить с Дмитрием о его поведении в школе?
Анатолий Сергеевич секунду подумал.
-Судя по рассказам моего сына о жизни в классе, плохое поведение – следствие ссор с товарищами. Дима иногда жалуется, что его дразнят, что ему в коллективе неуютно, и часто рассказывает о том, какие ребята из его класса плохие. Вы – наш классный руководитель?
Вот как. Мальчик уже научился обманывать родителей. Впрочем, дальше судить парня из чужого класса я не мог.
-Нет, но я приглашал вас с позволения классного руководителя.
-Мне нужно убедиться в достоверности жалоб сына. Можете проводить меня до кабинета восьмого “В”? Я побеседую с классруком на эту тему.
-Хорошо, пойдемте.
У незадачливого папаньки оставалось пять минут до звонка.
Я незаметно оглядел его наряд и подавился желанием получить работу в столичном ВУЗе. Или, что еще более утопично, издать свои старые университетские рассказы и повести, столько лет лежащие без дела.

Научив десятиклассников-филологов тонкостям анализа очерков и миниатюр, я со звонком выпустил их из аудитории, привел в порядок план и конспекты своих субботних уроков, распечатал тексты контрольных работ на понедельник и собрался домой.
Спускаясь на первый этаж, я усердно думал, какая неведомая человеческому разуму сила заставила меня выполнять вышеперечисленную работу не дома, а здесь, в школе. И вдруг мои рассуждения прервал голос шедшей мимо директрисы:
-Борис Васильевич, постойте! У меня к вам несколько вопросов. Точнее, у учеников были вопросы ко мне в отношении вас.
Мой подбородок непроизвольно опустился.
-Так вот, почему вы неравномерно распределяете задания по сложности? На это жаловались ученики девятых классов.
-Я выдал усложненные задания только тем, кто опоздал на десять минут. Остальные задания были сбалансированы, могу предоставить их тексты.
Анна Даниловна секунду подумала и ответила:
-Хорошо. На педсовете во вторник мы проверим ваш материал для диктанта на сбалансированность.
Неприятная беседа вскоре закончилась, и я отправился домой. По дороге мне в дополнение к разговору о диктанте довелось еще и расслышать отрывок разговора Вани Литвинова с ребятами:
-Он, конечно, веселый мужик и преподает хорошо, но меня смущает, что для него “Мастер и Маргарита” – ерунда…
Дорога до дома была короткой, но временами я видел на ней субъектов, наверняка свернувших “с большой дороги”. Чего стоит только случай, повлиявший на особенности моей учительской деятельности сильнее, чем первые два года в Педагогическом институте.
Дело было пять лет назад. Тогда я еще страдал не от бессонницы, а от бесконечного нытья Лиды по поводу моей зарплаты.
Возвращаясь к ней после работы, я чувствовал себя не молодым учителем, а набившей оскомину старой фурией: в тот день я за шесть уроков кричал на детей двенадцать раз. Рассуждая про себя о глупости и непоседливости ребятишек, я чуть не наткнулся на маргинала, застывшего посреди дороги с бутылкой спиртного в руке.
Мгновение спустя я понял, что причиной его остановки была черная кошка, неторопливо перебегавшая дорогу и без того несчастному, судя по запаху, мужичку. Он пнул кошку что есть силы и сделал несколько торопливых шагов, но тут произошло непредвиденное: вместо того, чтобы кинуться в противоположную сторону, отважный представитель семейства кошачьих повторил попытку перебежать дорогу алкоголику, но бежал уже с такой скоростью, что жертва плохой приметы успела только выругаться.
Я, естественно, воспринял увиденное, как знак, причем весьма оригинальный. Что толку пинать черную кошку, если она все равно перебежит тебе дорогу? Так же и с учениками, особенно с пятыми-шестыми классами: нет смысла орать на них во все горло, только хуже будет. С тех пор я пытался делать замечания только спокойным голосом, поменьше ворчать, а также использовать психологические и педагогические “уловки”, смысл которых в создании образа доброго учителя. Также мне помогали легкие, не обидные шуточки над детьми.
Говорят еще “учителем должен работать тот, кто любит детей”. Я же на своем опыте убедился совсем в другом: учителем работает тот, кого дети любят.
В итоге за семь лет работы в “Лицее #17” я стал единственным учителем, про которого лицеисты не писали на ограждении вокруг строящегося по соседству дома нехорошие слова. К сожалению, “элитность” и “образцовость” наших лицеистов, о которой иногда даже говорят по местным новостям, выражается не в том, что ученики не пишут на заборах, а в том, что пишут они на заборах без ошибок. Впрочем, какой город, такая и элита. Я, конечно, не испытывал жалости к ворчливым и мыслящим стереотипами коллегам. Но все же мне было непонятно, почему и зачем ученики лицея сознательно опускаются ниже плинтуса, забытого шахтером в тоннеле необъятной глубины.

Подходя к подъезду, я во второй раз за месяц подвергся действию не легкого испуга, не кратковременного недоумения, а самого настоящего, охватывающего тело и разум (при наличии) ужаса. Причиной тому стало, в отличии от случая с узором, уже два факта. Первый – тройка непредсказуемых соседей-алкоголиков, устроивших своеобразный пир ПРЯМО У ВХОДА в подъезд. А второй – отсутствие шокера в кармане.
Решив немного подождать, я прислонился пока еще здоровой спиной к дереву…из которого была сделана скамейка. За десять минут раздумий о перспективах создания в школе не просто филологического (там господствовал не я, а учителя иностранных языков), а культурно-филологического класса; за десять минут смутного предчувствия неловкости объяснений на грядущем педсовете; за десять минут боязливого поглядывания на подъезд я не дождался ничего. Напротив, ситуация усложнилась: к компании присоединилась еще парочка любителей освободиться от внутренних запретов.
Я рисковал просидеть на покалеченной временем скамье до самого вечера.
Но тут случилось настоящее чудо. Четыре алконавта отправились на поиски приключений, и у подъезда теперь стояла только одна потенциальная мишень для удара по ключевым мужским органам.
Поняв, что оставшийся голубчик никуда не пойдет, я осторожным шагом поднялся по ступенькам к подъезду, протянул было руку к домофону, но напившийся асоциальный тип навалился на меня с недоуменным криком “Куда пошел, ы-ы?”, тем самым помешав мне спокойно войти без всяких инцидентов.
А зря: секунду спустя его буйная головушка ударилась об стену, потом еще раз, и еще разок – до сотрясения мозга! – и глаза стража подъезда закатились еще сильнее, навеянная огромной дозой пива агрессия исчезла, координации движений вообще не стало… Все это позволило мне еще на шаг приблизиться к судимости за превышение мер самообороны – оттащить и сбросить пьянчугу со ступенек вперед лбом, так, что его потерявшее связь с мозгом тело плюхнулось лицевой частью головы на плотненький асфальт. Все, теперь пора было уже заходить в подъезд, иначе встающая жертва моей самозащиты достала бы остро-режуще-убивающий предмет, и окончилась бы раз и навсегда карьера своенравного провинциального педагога.

Зайдя в квартиру и закрыв дверь, я подумал: может, стоит вызвать полицию? Нет, не надо: сам буду выглядеть, как превысивший достаточные меры. Без дополнительных разбирательств обойдемся…
С этими мыслями я разулся, снял куртку, безуспешно попытался успокоиться и отправился мыть руки. Оттерев отдаленным подобием мыла совершившие неоднозначный поступок ручки, я вошел к себе в комнату.
На ковре красовался все тот же неприятный узор, так неожиданно напугавший взрослого и вполне здорового психически человека. Ну ладно, не вполне здорового.
-Ты совсем обнаглел? – спросил я у существа, с которым ассоциировался устрашающий рисунок. – Ты зачем ко мне пьяных недоумков посылаешь, а?
В глубине моего сознания раздался громкий и удивленный загробный голос:
-Ну а для чего тебе еще даны одинаково развитые руки, кроме самообороны? Ты же до сегодняшнего дня применял свой врожденный дар один-два раза, и то для мелочей. Вот я и напомнил тебе, что ты пишешь, чертишь, рисуешь и иногда бьешься левой рукой не хуже, чем правой.
Точно.
Только после загадочного ответа я впервые вспомнил о своей амбидекстрии – отсутствии разницы в развитии правой и левой рук. И только сегодня мне эта моя особенность по-настоящему пригодилась.
-Ты зачем явился вообще? Я не буду никакие договоры заключать, так поживу. Бедно, без сна, вечно в ужасном настроении, но без твоего участия! Изыди!!!
Одновременно со стороны рисунка и в недрах моего мыслительного аппарата раздался неописуемо жуткий смех.
-Не надо меня бояться. Меня на самом деле нет, я возникаю только тогда, когда ты меня поминаешь. И только в твоих мыслях, в твоей уставшей и чувствительной голове. Я – плод воображения людей с несладкой жизнью, но плод, как ты сам в двадцать два года написал в своем эссе, “горький и бесполезный”. Или ты уже забыл собственные работы? Раньше ведь не верил в мое существование.
-Нет тебя, говоришь? – я, серьезный человек, увлекся разговором с рисунком. – Кто меня тогда надоумил идти в Педагогический институт вместо Литературного? Кто меня привел сюда, в неуютную холодную квартирку на окраине мелкого города? Кто женил меня на сварливой барышне, тянущей и без того маленькие деньги, а разлучил уже с поумневшей женщиной, узнавшей меру? Кто?!!
Тут я то ли услышал, то ли неизвестным образом почувствовал вздох “собеседника”.
-Ну вы, люди, даете. Двадцать первый век живете, а до сих пор не поумнели. Придумали меня, чтобы сваливать на меня всю вину – я вам, видите ли, мешаю, я вас гублю, я вас искушаю…никак не хотите признавать, что вы есть виновники всех своих бед, а не я, плод вашей фантазии. Да меня вообще не существует, как я могу быть в чем-то виноват?! Думай головушкой-то, педагог! Серьезный человек! Хоть ты меня в своих несчастьях не вини. Оно трудно, конечно, осознать, что меня нет, потому что, раз меня нет, вину не на кого свалить. Но постарайся меня не вспоминать, тем более не ругаться моим именем – и сам все поймешь.
Давно я не испытывал такого потрясения. Выход был только один: заняться творчеством. Заодно внесу поправки в конспект для электива по литературе.
-А рассказ о тебе можно написать? – спросил я напоследок.
Загадочный узник моего воображения пожал невидимыми, но ощутимыми плечами и ответил:
-Не надо. Люди тебя за шизофреника примут, а детям вообще вредно такое читать.
Я искренне рассмеялся.
-Дети? С детьми работать – моя профессия и призвание, я этому всю жизнь учусь! Чего ты испугался? Я в такой форме напишу, что они все правильно поймут.
-Ладно. Только аккуратнее, больше внимания уделяй описаниям своей работы, а потом, в конце, нашу с тобой беседу перескажи.
-Договорились. Как назвать рассказ – “Борины нервишки” или “Как нормальный человек с узором на ковре разговаривал”?
-Разреши поздравить: ты сделал первый шаг к пониманию того, что меня нет! Молодец. Называй хоть так, хоть эдак.
Очнулся я у себя за столом. От суеверного страха ни следа. В голове такая чистота, какую в квартире никакая Лида не навела бы.
Смотрю на ковер, на тот самый рисунок…
Ничего. Нечего пугаться вообще. Только ветки-“рога” не дают забыть, о чем я хотел написать большой рассказ, стилизованный под нудное, вяло разбавленное плоскими шутками описание скучных учительских дней.
И застрочил я на двух листах поочередно левой рукой основу, правой – начало и концовку…

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.