Машина мчалась по загородному шоссе на приличной скорости. Разогретые за день поля колыхались золотыми каскадами в закатном мареве горячего воздуха. Медноликое солнце плавно оседало за горизонт в пурпурные пелены махровых низких облаков. На завтра ничто не предвещало грозы или плохой погоды.

– Она станет моей до конца следующей недели. Хотите пари? – вдруг сказал Свириденко, прервав долгое получасовое молчание.

 

– Вы имеете в виду публику? – уточнил Масалитинов, насторожившись.

– Я имею в виду Ирину Александровну. И мой вам дружеский совет: не вздумайте сами в нее влюбиться.

 

– Влюбиться?.. – задумчиво потянул Андрей, – нет, эту девушку можно только полюбить. Надолго, может быть, навсегда…

– Да, это так. Я полюбил ее давно и не отдам никому не просто из эгоистических побуждений, а потому что никто другой никогда не сумеет любить ее так, как я.

 

– «И он явственно ощутил на пересохшем горле шелковистую удавку нежеланной любви»… – процитировал Андрей. – Вас когда-нибудь любила нежеланная женщина?

– То, на что вы намекаете, совершенно несущественно. Ирина полюбит меня без памяти и станет моей до конца следующей недели.

 

Черной пантерой Рики бесшумно вспрыгнул на спинку сиденья и оказался у самого уха Сергея Юрьевича. Проказник зевал и улыбался, обнажив белые трехсантиметровые клыки. Можно было поспорить на что угодно, что таких клыков нет ни у одного нормального домашнего кота.

 

– Заприте эту тварь в багажник, или я за себя не ручаюсь, – тихо сказал Масалитинов, – еще один такой прыжок – и я вышвырну его под колеса встречной машины.

– Рики, ты слышал? Пошел вон, не то я сам спущу с тебя шкуру.

Кот равнодушно скользнул вниз и исчез под сиденьем.

– Это несправедливо. Рики не виноват, – обиделся Свириденко и замолчал.

 

Он уверенно и легко, будто всю жизнь только этим и занимался, вел машину на большой скорости, постукивая тонкими белыми пальцами по шагреневой оплетке баранки. На среднем пальце его правой руки сиял чистым блеском бриллианта неизвестный черный камень, оправленный платиной в голове змея, кусающего свой хвост. «Почему я раньше его не видел? – подумал Масалитинов. – Наверное, он надел перстень только сейчас, незаметно достал из кармана и надел»…

 

Машина стремительно уносилась в густые летние сумерки, салон плавно покачивался на мягких рессорах, под колесами шуршал гравий, а встречный ветер шелестел за окном.

 

Стемнело почти мгновенно, но перстень на белой руке потомственного курфюрста выделялся так отчетливо, что Масалитинов глаз не мог отвести от изящной ювелирной вещицы. Выпуклая поверхность камня зримо увеличивалась и, сощурившись лишь слегка, писатель вдруг разглядел, как внутри кристалла распахнулись алмазные створки, затем еще и еще… и вот он уже стремительно несся по сверкающему туннелю…

 

Наконец испытание кончилось, и он очнулся на голой земле.

 

«Машина… авария… Свириденко…», – проносилось в мозгу, а вокруг все еще двигалось и кружилось от ужасной скорости, с которой его швырнуло на землю. Почва была глинистой и прохладной на ощупь. Стояла глубокая ночь. В густых кронах высоких деревьев сонно бормотал ветер. Масалитинов поднялся, ощущая уже совсем легкое головокружение и тяжесть в затылке. «Сколько же времени я тут провалялся? – подумал он. – Машину, должно быть, нашли и увезли. А как же я?»

 

Потом он сообразил, что Свириденко вряд ли мог после аварии объяснить, что следует искать еще одного человека, если, конечно, вообще остался живым. Ему стало ужасно жаль своего чудаковатого друга и совестно от того, что не он сам сидел за рулем. Ведь у Сергея Юрьевича почти не было опыта, он потому и доверенность на вождение оформил на его имя…

 

Размышляя так, Андрей направился, однако, явно не в сторону шоссе – с одного бока ширился и углублялся овраг, а с другого наступали деревья. Притом они вовсе не походили на чахлый придорожный орешник. Это был настоящий лес. И – о, Боже! – здесь росли ели и сосны. Если в темноте их не удалось разглядеть сразу, то уж обоняние никак не могло обмануть человека, выросшего в тайге.

 

Пахло хвоей, ольховой корой и сырой прелой травой из оврага. Ночь была безлунной и такой черной, что даже привыкнув к темноте, трудно было что-либо разглядеть в пяти шагах от себя. Но и продолжать путь по уводящей к обрыву тропке не имело смысла. Андрей повернул обратно и вскоре, действительно, вышел на дорогу.

 

Но что это была за дорога? Вымощенная булыжниками, она полого спускалась к мерцающей в темноте водной глади и уходила влево, теряясь среди мрачных, покрытых лесами холмов.

 

Однако тишина уже не была такой глухой. Слабое свечение волн смягчало первое впечатление. Блеклая россыпь бесконечно далеких звезд как бы приблизилась, и сияние их становилось все ярче с каждой минутой. Теперь, поднявшись на холм, он вдруг оказался над просторной равниной. Из-за далекой щетинистой кромки леса выкатилась полная луна в зеленоватом фосфорицирующем нимбе. Нестерпимый мертвенно-бледный свет озарил пространство до самого горизонта, и перед глазами предстала чарующая картина.

 

На берегу серебристого озера высился великолепный средневековый замок со множеством башен и галерей, окруженный многоярусной зубчатой стеной. Далеко внизу неспешно катилась дорожная карета, запряженная четверкой лошадей темной масти. Ветер, изменив направление, дул сейчас Андрею в лицо, и с равнины отчетливо доносились звуки движения. Внезапно дорогу к замку в том месте, где был поворот и лес подступал к проезжей части, преградили какие-то люди. Многие размахивали горящими факелами. Они копошились, как муравьи, и расползались сотнями огоньков по равнине. Все случилось так быстро, что вполне могло показаться сном: карету перевернули, лошадей распрягли, а людей или то, что от них осталось, потащили к замку.

 

Не чуя под собой ног и не соображая зачем, Андрей бросился вдогонку. Вот и остатки кареты. Следы кровавой трагедии были так очевидны и осязаемы, что сомневаться больше ни в чем не приходилось. Он поскользнулся и упал в лужу. Должно быть, это была кровь, потому что липкая жижа не оттиралась травой, затем поднялся и побежал дальше, больше не обращая внимания на свой костюм и почти не глядя под ноги.

 

Вскоре дорогу заполнили люди. Это были мужчины и женщины, может быть, и подростки, бедно одетые, грязные и вонючие от пота и крови. И все разом, внезапно, выскочили на площадь.

Там, перед замком, подогретая страстями и опьяненная свежей кровью толпа слепилась в сплошную живую массу и колыхалась, и вопила одно только страшное слово:

 

– Смерть! Смерть! Смерть!

 

Расшвыривая в стороны тех, кто преграждал ему путь, Масалитинов протискивался вперед и, наконец, оказался у грубо сколоченного помоста. На неструганных досках, залитых кровью, лежал обезображенный труп. Изуродованное тело все же не потеряло стройных пропорций рослого мужчины цветущего возраста, густые русые кудри и безвольно свисающие вниз голые руки подтверждали догадку.

 

– Тащи его к замку, распнем на воротах, – слышался чей-то азартный голос в зверином реве толпы.

 

И несчастного, поддев крюками под ребра, как сдохшего пса, поволокли по булыжникам.

Все было кончено так же быстро, как и на дороге.

– Граф мертв! Фогельзанг мертв! – ликовала толпа.

 

Почти лишившись чувств, Андрей опустился на колени, закрыл глаза и сжал голову руками. Не произнося ни звука, он молился Всевышнему всем своим существом. Невыносимая мистерия, наконец, прекратилась. У замка не оставалось больше ни души. Только воронье слеталось к окровавленному трупу, подвешенному за ноги на воротах.

 

«Его нужно похоронить, предать земле, я должен это сделать», – думал Андрей, приближаясь к изуродованной жертве. Но тело привязали слишком высоко, а взглянув вверх, ему суждено было вынести еще одно страшное испытание. Глаза покойника широко раскрылись и, почти выкатившись из орбит, уронили на землю прощальный мучительный взгляд.

 

– Свир! – закричал безумным голосом Андрей. – Это художник Жозеф Свир, а не Фогельзанг! Что вы наделали! О, глупая, проклятая чернь!

Он стал колотить изо всех сил по воротам, сбивая в кровь кулаки, и диким зверем рычать от бессильной ярости, а чары полнолуния безжалостно стирали мрачные тени и выхолащивали живые краски вокруг…

 

Все было тихо и ничто не нарушало гармонии летней ночи, когда Масалитинов опомнился. Он лежал на земле, на том же месте, где и случилась авария. Низко над головой повисла круглая вызревшая луна, зеленоватый волшебный свет затопил овраг и поляну на окраине леса.

 

Уже не в состоянии больше ничего осознать и вспомнить, Андрей поплелся к дороге. «Сейчас будет булыжная мостовая», – и действительно, не сделав и десяти шагов, он вышел к озеру. На зыбкой лунной дорожке по воде причудливыми цветами распускался ночной туман. Уныло и покорно плелся писатель навстречу неизбежности, в которой оказался неизвестно по чьей воле. Так он дошел до самого замка, безучастный ко всему, и обнаружил, что ворота распахнуты настежь. Отчетливые голоса и отблески огня говорили о том, что люди находились совсем близко.

 

Он пересек внутренний двор и спустился в нижний зал. Ребристый потолок, искусно выложенный безымянными зодчими, держал на себе громаду замка, и, казалось, колонны в центре просели под тяжестью свода. Помещение освещалось тусклыми фонарями, без сомнения… электрическими!

 

Любопытство освежило рассудок настолько, что от былого уныния не осталось и следа. Весь обратившись в зрение и слух, Масалитинов рассматривал окруживших его людей. Они если и отличались от него самого, то только одеждой – старомодной, франтоватой одеждой конца прошлого или самого начала нынешнего столетия. Мелькнула мысль, что где-нибудь установлены кинокамеры и идут ночные киносъемки, но ничего подобного нигде не было видно. К тому же тусклый свет исключал такую возможность.

 

В самом центре зала возвышалось что-то громоздкое, покрытое тканью неопределенного цвета, но какого – рассмотреть было трудно из-за слабого освещения. Толпа, вдруг, раздалась в стороны, и по образовавшемуся проходу к скрытому от глаз предмету подошел мужчина саженного роста в черном, обтягивающем его могучий торс, трико и легкой шелковой крылатке, развевающейся за плечами. Волосы великана скрывал гладкий облегающий капюшон.

 

Он резко обернулся и выбросил вперед правую руку, прося тишины.

«Фогельзанг! – беззвучно выдохнул Андрей. – Граф Фогельзанг!»

Он был так потрясен своим открытием, что не слышал слов графа, обращенных к толпе, и опомнился лишь тогда, когда тот замолчал. На восковом лице оратора блистали огненные глаза, бисеринки пота осыпали лоб, пунцовый рот кривился в глумливой, до тошноты знакомой ухмылке. Фогельзанг резко вытянул руку и сдернул покрывало.

 

С воплем, способным, казалось, обрушить земную твердь, толпа рухнула на колени, уткнув лбы в каменный пол.

 

Теперь посреди зала на черных мраморных подушках восседал каменный идол с безобразно длинными ушами и полуоткрытым страшным ртом. Свет отражался в рубиновых зрачках чудовища, и они казались живыми и злобными. Дьявольский урод сжимал в руках цепь, прикованную к колоколу. Сам же колокол висел чуть поодаль на невысоком столбике.

 

Со всех сторон сначала медленно, а потом все быстрее поползли к нему обезумевшие люди. Срывая одежды и оголяя старые и молодые тела, они тянулись к идолу, облизывали языками каменную подушку, ляжки и фаллос идола… В исступленном экстазе мужчины и женщины терлись о каменную статую урода, испражнялись друг на друга и здесь же, на полу, в нечистотах, совокуплялись, как низкие твари… Казалось, что все это скользкое, липкое кубло шевелило щупальцами, как зловонная гидра, а жуткий смех воскресшего Фогельзанга сотрясал своды замка…

 

Не помня себя, Масалитинов бросился к идолу и изо всех сил дернул цепь…

Страшной силы удар обрушился сверху. Все вмиг исчезло, и только высоко над головой через образовавшуюся брешь хлынул ослепительный лунный свет…

Искристый голубоватый поток расширился книзу стремительно вращающейся воронкой, и в светящемся конусе отчетливо проступил силуэт человеческой фигуры. Что-то странное произошло и с Андреем. Тело его напряглось, прилив энергии распрямил спину и плечи, мышцы вздрагивали, он интуитивно привстал на носки, незаметно потягиваясь.

 

Между тем, в освещенном пространстве явился мужчина в изорванном офицерском френче и галифе, надетых на голое тело. Он был бос, обрывки бинтов не скрывали кровоточащих ран на груди, его кисти грубо стягивала веревка. Но Боже! Андрей отпрянул, заслонившись руками от страшной догадки: лицо… бледное измученное лицо мужчины было… его собственным, только постаревшим на несколько лет!

 

– Кто ты? Кто?! – закричал он, не в силах больше вытерпеть эту муку, и бросился к Пленнику.

 

Пленник шептал неслышные слова запекшимися губами. Почти коснувшись посиневших пальцев астрального двойника, он ощутимо натолкнулся на упругую преграду. Конус света, прозрачный и гибкий, пружинил, как резиновый шар, и не пускал его в середину. С нечеловеческой силой он сжал преграду, но тщетно… Масалитинов прикрыл глаза и без сил опустился на пол.

 

«…И безумные слова без стыда тебе шепчу я…», – мелодия проникала в сознание беспрепятственно. То есть ни боль, ни еще какие-нибудь неприятные ощущения не беспокоили. Удобное кресло плавно покачивалось на мягких рессорах, свежий и теплый южный ветерок обдувал виски, и все вместе не оставляло сомнений в том, что его увозили с проклятого места в комфортабельной машине.

 

Он приоткрыл глаза и первым увидел… Рики!

Наглый кот дрыхнул, свернувшись в клубок, на его собственных коленях.

– Брысь, – завопил, вздрогнув, Андрей и уставился бессмысленными глазами на Свириденко.

 

Сергей Юрьевич невозмутимо барабанил тонкими белыми пальцами по шагреневой оплетке баранки. Машина сбавила ход, за окнами мелькали неоновые фонари городских улиц.