Тамара Романовна очень напоминала Миле маму. Такая же уютная и хозяйственная, как это бывает с женщинами, которые умеют варить борщи, а также печь пироги, и не из замороженных полуфабрикатов, а из обычной муки. А еще они умеют читать толстые потрепанные книги, ходить в музеи и разбираться во всех названиях растений, стран и явлений, как полагается человеку с полноценным кругозором. Одним словом, представительницы уходящей культуры, зародившейся в самой читающей стране,  самой посещающей театры и имеющей самое большое количество бардов на душу населения. А на смену им пришли мы – разменявшие все на деньги, сбившиеся с ног в погоне за достатком и воспринимающие информационные тексты, содержащие не более двухсот слов по теме.

За разговорами  о премьерах и знаменитостях, о тонкостях ведения домашнего хозяйства и ухода за садом, Мила не заметила, как помогла Тамаре Романовне прибраться во дворе и в доме, приготовить обед, и даже получить азы обустройства домашнего уюта:

– Никогда не оставляйте свой дом без источника света, – поучала Тамара Романовна. – Чтобы не вас, не, уж тем более, супруга, ваше жилище не встречало кромешной темнотой. Купите для этого маленький светильник с приглушенным светом, и расположите его в коридоре, или в месте, которое будет видно от входной двери. И каждый раз, когда уходите из дома, не забывайте его включать. Слово очаг – имеет вовсе не символическое значение, наши мужчины хотят воспринимать его зрительно. Мы сами их к этому приучили на протяжении веков.

– У меня нет ни мужа, ни светильника, – томно сообщила Мила.

– Поэтому и не появляется первое, из-за отсутствия второго, – нравоучительно заметила Тамара Романовна. – Они же, как мотыльки тянутся к свету и теплу.  Вы фэн-шуем случайно не увлекаетесь?

– Нет. А надо?

– Ни в коем случае! Если вам хочется чего-то символического, притягивающего счастья и достаток, расположите в квартире православные иконы. Это, как минимум, поможет достигнуть гармонии с собственным менталитетом, а с остальным, если головы нет на плечах, даже даосская философия ничем помочь не сможет.

Рассуждая на все эти темы, Тамара Романовна успевала делать десять дел одновременно, с какой-то легкостью и достоинством. И внешне она напоминала идеальную домохозяйку с рекламного ролика.

– Знаете, мне в юности довелось столкнуться с одной из выпускниц Смольного института благородных девиц. Сколько интересных вещей мне тогда рассказала эта достойнейшая дама. Жаль, я не записала ее рассказ. Можно было бы книгу издать. Как вы думаете, какой предмет был в этом институте основным?

– Не знаю.

– Логистика, если выражаться современным языком. Тогда это называлось домоводством и включало в себя не только навыки по содержанию дома, но в первую очередь организацию рационального процесса ведения хозяйства. К примеру, какие работы можно сделать по дому, пока закипает вода для приготовления обеда, или, какие, более сложные задачи можно решить по хозяйству, если вода подогревается для стирки, соответственно, большего объема и дольше по времени. Мелочи, казалось бы. Только, современная женщина за один день, при наличии современной бытовой техники, не успевает сделать и половину дел по квартире, в отличие от выпускницы Смольного, на плечах которой были огромные домовладения с амбарами, погребами и приусадебными хозяйствами. И что за отвратительные понятия стали превалировать в нашем обществе? Вот, одно из них: чем меньше женщина напрягается в этой жизни, тем достойней ее положение и счастливей ее судьба. Это же не что иное, как прозябание  собственного существования. При современных условиях быта женщина может успевать и по дому, и в профессии реализовываться. Ведь,  свои благородные качества человек может приобрести, исключительно много работая и преодолевая с достоинством все тяготы своего ремесла.

Мила наконец-то почувствовала себя на высоте и, расправив плечи, изрекла:

– Я абсолютно с вами согласна.

– Подчеркиваю: именно «с достоинством», – не обращая внимания, продолжила Тамара Романовна. – Почему-то, нынешние преуспевающие леди решили, что могут позволить себе барствовать: быть чванливыми, крикливыми, надменными со своими подчиненными и, что самое ужасное, со своими близкими. Это же признаки отсутствия элементарной культуры.

Мила снова опустила плечи и сосредоточилась на шинковании чеснока и укропа для сваренного борща.

– А почему наши орлы опаздывают? Прошло уже шесть часов с их отъезда.

Выглянув в окно, Тамара Романовна всплеснула руками:

– Легки на помине.

Около штакетника палисадника остановился милицейский Москвич, из которого вышел только один Петрович.

– И где же потеряны остальные бойцы?

– Только не надо беспокоиться, – заявил Петрович с порога. – С Игорем Семеновичем все в порядке. У него небольшое ранение головы, он, когда освободится, свяжется с вами, Тамара Романовна.

– От чего он освободится? От головы? Куда я дела свой мобильный телефон? – Тамара Романовна закружилась по дому. – Вот он. Людмила Николаевна, проследите, чтобы Иннокентий Петрович поел, – и удалилась в соседнюю комнату для разговора.

Мила заметила, что Петрович очень старался быть невозмутимым и уверенным, по всему видать, боялся взбучки. И совершенно напрасно. Ей так стало спокойно на душе, когда он вошел в дом живой и здоровый, что все тревоги улеглись в одно мгновение.

– Что случилось с Игорем Семеновичем?

– По дороге расскажу. Давай, сначала выполним поручение Тамары Романовны.

– Да, конечно.

Мила схватившись за половник, застучала крышками, зазвенела приборами и через минуту с удовольствием наблюдала, как этот мужчина жадно обжигается едой, приготовленной с ее участием.

– Мы сейчас едем к очень интересному человеку – профессору Бжозовскому, – пояснил Петрович Миле, трогая с места старенький Москвич.

Слушая по дороге рассказ Петровича, Мила сделалась сама не своя. События ее собственного ночного приключения терзали душу и взывали к совести, но она не могла найти в себе сил, признаться в них вслух.

– Одним словом, опасный преступник на свободе и тебе еще какое-то время необходимо побыть рядом со мной, – Петрович посмотрел на Милу и остался довольным тем, какое впечатление произвело на нее его повествование.

Миле стало дурно от душной печки старого авто.

– Давай остановимся, мне нехорошо.

– Так, мы уже приехали. Хочешь, постоим, перед тем как поднимемся наверх?

В кабинете профессора Милу заботливо усадили в глубокое кресло и дали чашку крепкого чая.

– Так-так. Как вы себя чувствуете, голубушка? – обратился к Миле Станислав Витольдович.

В добрых глазах пожилого профессора таилась игривая искорка. Такой взгляд заставляет многих женщин почувствовать себя интересной и безоружной.

– Спасибо, мне уже лучше. Какая у вас симпатичная дворняга, – ответила Мила, проводя рукой по крутому  лбу Бонифация.

– Дворняга?  Это легендарный Бордер-колли. По мнению кинологов непревзойденный в собачьем мире интеллектуал. Я сейчас с молодым человеком разберусь и расскажу вам много интересного об этой собаке. Ну, что же, показывайте ваши чертежи.

– Пожалуйста, – Петрович раскатал на столе профессора свернутые в трубу большие листы ватмана. – Со слов покойного Добролюбова, вы должны понять, что на них изображено.

– Покойного?

– Его отравили. В интересах следствия все подробности рассказать не могу.

– И что же я должен здесь понять, – с этими словами профессор склонился над чертежами. – Действительно, я где-то уже это видел. Не может этого быть!

Профессор изумленно перелистывал большие листы чертежей.

– Добролюбов реализовал проект любимого архитектора фюрера?

– Чей?

– Альберта Шпеера – личного архитектора фюрера Германии Адольфа Гитлера.

– А вы, какое к этому имеете отношение?

– Непосредственное. Дело все в том, что Добролюбов с самого начала своего пребывания в России очень интересовался трофейными чертежами немецких инженеров Третьего рейха. Я был удивлен его осведомленности  о документах, которые под грифом «секретно» хранились в архивах, к которым я, в силу свое положения, имел доступ как ученый.

– Вы ему передали секретные материалы?

– К тому времени, когда я их передавал, они уже перестали быть секретными. Это был период настоящей вакханалии разбазаривания материальной и интеллектуальной собственности бывшего СССР. Но должен вас успокоить, эти чертежи представляют собой больше исторический, чем технический интерес, и вряд ли могут соответствовать термину «государственная тайна».

– И что же в них тогда такого интересного?

– О! Молодые люди, перед вами сейчас находится образец зловещей технократической культуры середины двадцатого столетия. Так называемый особняк мажоров немецких нацистов. Такие особняки должны были раскинуться после войны на территориях стран, заселенных людьми второго сорта: славянами, цыганами, мусульманами, иудеями, то есть нами с вами. В силу своей сложности, и соответственно затратности, такой технический комплекс мог быть по карману только высшим военным чинам, получившим в награду большие захваченные территории.

– Технический комплекс?

– Подойдите поближе. Перед вами самая настоящая «фабрика смерти». Начинается она в лучших нацистских традициях с газовой камеры.

– Это же «гостевой домик».

– Совершенно верно, мы знакомы с этим строением именно под этим названием, но это самая настоящая газовая камера.

– Вы видели убранство этого дома? Это же архитектурный шедевр.

– Ничего удивительного. У нацистов всегда было особое отношение к смерти. Они обустраивали свои лагеря смерти по такому же принципу: заключенные жили в скотских условиях – в бараках, а газовые камеры строились с претензией на архитектуру. Этот механизм на чертеже видите?  Это лифт, который должен опустить тело вот в этот желоб с конвейером. А по конвейеру вновь представленный доставляется в печь крематория. Но это еще не все. Затем идет сортировочная, где продукты сжигания обогащаются органическими веществами и упаковываются для дальнейшего вывоза на поля и обогащения плодородных почв.

Мила почувствовала, как у нее побежали мурашки по спине:

– Какой ужас! Неужели Добролюбов воссоздал весь этот процесс от начала до конца?

– Судя по чертежам, да.

– И вам ничего об этом не было известно?

– Ничего. Я же рассказывал вам, что в какой-то момент между нами установилась отчуждение, причины, которого, мне стали понятны лишь спустя некоторое время.

– В чем же они заключались?

– Я провел некое расследование истории семьи Добролюбова и обнаружил, что его отец был участником «Русского Национал-Социалистического Движения», и наравне с такими политиками эмиграции как – Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, активно продвигал идеи фашизма и национализма. Только отец Добролюбова делал это по своему профилю: принимал участие в конкурсах на лучшие эскизы высших наград Третьего Рейха,  а также орденов, медалей и  неносимых наград. Надо заметить, имел успех, но исключительно на подготовительных этапах, так как только «истинные арийцы» имели право быть авторами указанной атрибутики.

– Сын, получается, впитал в себя убеждения отца. Как это возможно – заразиться идеей, в которой ты человек второго сорта?

– Получается, что впитал. Отсюда такое стремление к возрождению русского дворянства. Вовсе не из благородных побуждений, а из-за собственной ущербности. Представьте себе, что Добролюбовы, будучи людьми очень богатыми, ощущали себя прислугой, пусть у обнищавших, но все же родовитых семейств. Я кончено же не психолог, но как историк, с уверенность могу сказать, что национализм – идеология ущербных. Для того чтобы это явления носило массовый характер необходимо сделать две вещи: лишить народ его истории, любым путем исказив ее, и перед вами уже не народ, а население. После того, как люди утратили свои корни, их можно закатить в какой угодно идеологический лабиринт – национализм больше всего для этого подходит. Настоящий патриот никогда не будет гадить на земле, которую он любит всем сердцем, а националист легко станет грабить, убивать и насиловать в своем же доме потому, что он служит не родине, а идее. Прошу заметить, ложной идее, выросшей из извращенных представлениях о своих истоках. Ущербными людьми легко повелевать, они с удовольствием воспринимают ложь о себе, а порой самую откровенную чушь, к примеру, что они являются нацией сверхлюдей.  Вся идеология Третего рейха была построена на учении о сверхчеловеке – образ, который был выведен философом Фридрихом Ницше в произведении «Так говорил Заратустра», хотя творчество Ницше к национал-социализму не имеет никакого отношения. Но разве это важно для двуногих, которым внушили, что они обладают неоспоримыми преимуществами перед другими народами? Теперь можете себе представить, какая ответственная миссия лежит на плечах историков? И как необходимо знать и почитать свою историю, как говорится, без купюр? Это вопрос, не много не мало, своего самосохранения. Что же касается охлаждения наших отношений с Добролюбовым, то оно началось с того момента, когда он узнал что в моих венах течет еврейская кровь.

– То есть, согласно его убеждениям, ваше место было не на дворянских собраниях, а в мешках для удобрений.

– Боюсь, что вы правы, Иннокентий Петрович, – профессор рассмеялся.

– А вы Добролюбову задавали прямой вопрос: от кого ему стало известно об этих чертежах.

– Спрашивал. Он мне рассказал про какие-то статьи в журналах о немецких инженерах. Однако однажды проговорился, что его отец в шестидесятые годы в Лондоне познакомился Альбертом Шпеером и  какое-то время водил с ним знакомство.

– Этот злодей после войны гулял на свободе?

– Дело все в том, что на нюренбергском процессе его признали военным преступником и осудили только на двадцать лет. Он был одним из немногих, кто признал свою вину и при помощи собранных доказательств показал, что сопротивлялся «тактике выжженной земли» Гитлера, саботировал приказы об уничтожении промышленных производств, а позднее даже заявлял, что хотел отравить фюрера. На самом деле, есть только косвенные доказательства его авторства этих минифабрик смерти. В вину ему было поставлено лишь использование труда заключенных концлагерей. Отсидев свой срок, он вышел на свободу, прожил богатую событиями жизнь, и умер в возрасте 76 лет в отеле в Лондоне во время встречи со своей любовницей.

– А вы не сомневаетесь в авторстве Шпеера?

– Не сомневаюсь. Как минимум, я считаю его вдохновителем. Шпеер был не только архитектором, но и великолепным организатором. В 1944 году он смог, невзирая на поврежденную немецкую инфраструктуру и серьезные перебои в снабжении, добиться значительного роста производства вооружений при помощи использования подневольных рабочих и заключенных концлагерей. Все это сделал человек, который создал концепцию перестройки Берлина, как столицы нового мира. Им в этом направлении была так же проделана колоссальная работа. Потом, в своих воспоминаниях Шпеер будет изображать себя аполитичным технократом и интеллектуалом, вызывая, лично у меня, обратное впечатление. Его деятельность доказывает абсолютную подчиненность шовинистической идее, которая не могла не проникнуть в его творчество.

– Сколько лет прошло, а от этих идей до сих пор гибнут ни в чем не повинные люди: бедная девочка Назира была отравлена в его творческой душегубке, и Айбике пропала… страшно подумать, при каких обстоятельствах.

– Я быть может, покажусь вам сейчас циничным, Иннокентий Петрович, но особняк Добролюбова – это частный феномен. Вряд ли мы обнаружим еще одно такое явление. Хотя, оно должно вас насторожить, как представителя власти и заставить принять меры, чтобы это не повторилось. Мне, как ученому хотелось бы провести параллель к вышесказанному: на историю, как и на прочие науки, распространяется диалектический принцип общего и единичного. Применительно к нашему разговору частный случай с Добролюбовым вытекает из общей концепции технократизма, берущей начало еще от Платона и господствующей в умах ученых в середине двадцатого столетия. Техническая наука открыла большие перспективы перед человечеством и ее идеи стали оказывать огромное влияние на общественно-политический строй. Для достойного материального обеспечения членов технократического общественного строя требовалось производство большого количества энергии, а самих технических средств для достижения этой цели не хватало, в силу их неразвитости. Отсюда, мне как историку представляется, и возникли тоталитарные режимы фашизма и сталинизма, которые, как нам известно, сочли возможным для светлого будущего своих народов использовать, по сути, рабский труд заключенных на стройках века. Да, что там говорить? Даже такой прогрессивный мыслитель, как Томас Мор, в свой идеальной Утопии, где все жители были горячими приверженцами гуманизма, допускал использование труда рабов на грязных работах.

– Более того, это обстоятельство не помешало Римско-католической церкви канонизировать Мора после его казни. И это притом, что христианство категорически отвергает рабство, – блеснула своими познаниями Мила.

– А вы, голуба моя, не только красавица, но еще и умница, – похвалил профессор.

Мила украдкой покосилась на Петровича, чтобы понять какое впечатление она на него произвела.

– Да, мы порой не отдаем себе отчета в том, как важен каждый наш шаг для будущих поколений, как осторожно нужно относиться к нашим идеям, всегда оценивать и соизмерять их по школе ценностей, заложенных в наши религии. Так как именно мировые религии содержат в себе настоящие ориентиры, выстраданные человечеством с момента зарождения образного мышления.

– Вы же атеист, профессор.

– Совершенно верно, но больше всего я стремлюсь к положению человека со светлым умом. У Аристотеля по этому поводу есть прекрасное изречение: «Признак светлого ума – способность рассматривать идею, не принимая ее».

Мила с восхищением смотрела на Станислава Витольдовича, у нее родилось определение к умному мужчине: это рядом с которым, любая женщина будет ощущать себя интеллектуалкой и красавицей.

– Профессор, вы были правы, когда сказали, что лабрис не может принадлежать Боголюбову, его заказчиком оказался Борис Ким. Боголюбов сетовал, что тот захватил власть над ним. Может такое быть, что Ким был идейным вдохновителем строительства минифабрики смерти.

– О чем вы, молодой человек? Для претворения в жизнь даже такого проекта необходимо иметь определенный уровень мышления и достаточный набор знаний. Мне довелось общаться с Кимом – это простой человек, явно не делавший приоритетов для развития своего интеллектуального потенциала, но судя по всему, желающий сильно разбогатеть. В таких случаях, возможен только один путь к материальному достатку – присвоить чужое. А что касается лабриса: каково мышление – таково и творение, – заключил профессор.

В это время дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул соседский мальчишка:

– Станислав Витольдович, с Бобоней можно погулять?

Бонифаций, не дожидаясь согласия хозяина, со всех лап бросился к двери.

– Я в прошлый раз так и не понял, профессор, эти люди – ваша семья?

– Нет. Это просто очень сердечные человеки, которые не выкинули старика доживать свой век на улице, когда я продал эту квартиру.

– У вас кредит был невыплаченный? – с состраданием спросила Мила.

Профессор помолчав, ответил:

– Можно и так сказать – был кредит, который я уже никогда не выплачу.

– Много осталось?

– Много, – вздохнул профессор. – Я семью свою предал. Вот так. Мой сын и бывшая супруга в Израиле сейчас живут. Деньги за проданную квартиру я им туда перечислил. Слабое, конечно, утешение, но это все, что я мог для них сделать.

– А они? Неужели не позвали к себе?

– Вы просто не знакомы с моей Бейлой, – профессор задумался и улыбнулся, что-то вспомнив. –  Когда я был мальчишкой, у меня очень плохо получалось лазить по заборам и гонять со сверстниками тряпичный мяч. Ох, и доставалось  же и мне за это от дворовых ребятишек. Однажды они сильно меня побили за то, что я отказался стоять на воротах, вернее, между двумя ящиками из-под картошки. Спасибо старьевщику, которой зашел в наш двор и, увидев драку, оттащил от меня маленьких сорванцов. Вытерев кровь у меня под носом какой-то тряпкой, он мне сказал фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Когда вырастишь, парень, женись на еврейке – она тебя в люди выведет». Я так и сделал, не специально, конечно. Хотя, кто знает?

– Как вы с ней познакомились? – поинтересовалась Мила.

– На последнем курсе института. Она училась на другом факультете, и надо признаться, я никогда не обращал внимания на нее, до тех пор, пока не очутился на студенческой научно-практической конференции, где моя Бейла выступила с докладом. В этот памятный день она перевернула мое сознание. Слушая ее выступление, я плыл по волнам ее мыслей с ощущением, что попал в другое измерение. Именно тогда я в полной мере ощутил силу мысли другого человека и смысл выражения, что каждый человек – это целый космос. Тогда-то я и принял решение начать карьеру ученого. Закончив свою речь, она сорвала аплодисменты аудитории, и я испытал ревность к окружающим и жадное стремление стать ее единственным  слушателем.

– Надо же, я всегда думала, что для мужчины, при выборе женщины важны,  прежде всего, ее внешние данные.

– В моем случае именно так и было, – рассмеялся профессор. – Она была настоящей красавицей: живые и умные карие глаза, черные кольца волос, завитки которых были похожи на причудливый орнамент, особенно на фоне фарфоровой кожи лица. Тонкий нос с изящной горбинкой придавал ей сходство с птицей, и делал ее образ легким и воздушным. А как ей шел черный цвет! Я смотрел на нее и ловил себя на мысли, что тот, кто сможет разглядеть красоту женщин, в венах, которых течет древняя ханаанская кровь, тот поймет смысл сотворения мира. Вот, какими влюбленными глазами я смотрел на эту женщину.

– И что же произошло?

– Произошло непредвиденное и, в то же время, банальное – я встретил другую. К этому времени у меня было все, чего может пожелать себе мужчина для счастья:  красавица жена и одновременно соратник во всех моих научных изысканиях, талантливый сын, преданные друзья, уважающие коллеги. И как гром среди ясного дня, в мою жизнь ворвалась она – моя самая большая любовь. Это случилось весной. На загородной электричке я приехал в Серпухов, чтобы посетить, местный историко-художественный музей – это удивительное место, которое частенько именуют малой Третьяковкой. Там есть работы русских художников, к которым хочется возвращаться, если увидел их однажды. Одна из таких картин «Старая мельница» Василия Поленова, висит в маленьком зале этого музея, в окружении шедевров таких известных мастеров, как Шишкин и Саврасов. Я шагнул в этот зальчик в предвкушении удовольствия, и краем глаза заметил худенький женский силуэт на фоне полупрозрачных французских штор. Разглядывая картины, я боролся с искушением еще раз увидеть этот силуэт, и уже перед выходом  посмотрел в ее сторону. Она стояла против света в профиль, в котором все было удивительным образом вытянуто: и лоб, и нос, и  шея. Мне захотелось разглядеть все это получше, но я постеснялся и вышел в узкий коридор. Несколько раз я пытался уйти из музея, но как намагниченный возвращался к дверям зала, где она надзирала за порядком и тишиной. «Извините, вы что-то ищите? Вам может быть помочь?» – это была она. Зеленые глаза с болотными огоньками на дне зрачков, вырвали меня из реальности и в одно мгновение заставили забыть все мои ориентиры и маячки сытой и стабильной жизни.

Профессор замолчал, разглядывая пол под ногами. Пауза затянулась.

– Она была сотрудником музея? – прервала тишину Мила.

– Сотрудником, – кивнул профессор. – Ее звали Матильда – как кошку. И образ жизни у нее был кошачий. Она гордилась тем, что так же звали Кшесинскую… Кшесинская тоже, была кошкой. Мы проговорили  весь день о русских художниках, потом о русских поэтах, потом… она предложила пойти в местный драматический театр. Там заезжая столичная балетная труппа танцевала отрывки из классических постановок. Мы шли с ней в театр по разбитой дороге, огибая огромные лужи, мимо старых деревянных покосившихся домов. Это был какой-то шагаловский сон: два храма искусства, и мы между ними летим вдвоем по небу, отразившемуся в лужах, из одного святилища в другое. Пачки, пуанты, изогнутые тела и она, такая восторженная, готовая взлететь на сцену в любую секунду. Мне казалось, что если я отвернусь от нее, то в следующее мгновение она упорхнет, оставив теплое и щемящее чувство. Одним словом, я не смог уйти от нее в этот вечер, а утром обнаружилось, что я болен, и  был этому рад. Мне показалось, что это было достаточным основанием, чтобы остаться еще на три дня. Когда я вернулся домой, моя Бейла сразу все поняла. Она долго и безрезультатно за меня боролась, но в конечном итоге отступила со словами: «Это твой выбор. Я никогда тебя не прощу». И я знал, что это правда. Она очень сильная женщина.

– Вы пожалели о том, что сделали?

– Ни разу. Бейла была администратором моей жизни, а Матильда музой. Второе мне было важнее. Именно с этой женщиной я сделал для себя потрясающее открытие – что есть наука. Все теории, звания, призвания, институты, должности и конференции имеют к научной деятельности очень опосредованное отношение. Поверьте мне, наука – это любовь. Только с этим чувством человек может состояться как ученый. Я испытал настоящее счастье, и в личной жизни, и в творчестве. Как я могу об этом сожалеть?

– Но теперь вы совсем один. Может, стоит повиниться перед бывшей супругой и дожить свой век с родными людьми?

– Не может. Я предатель, а предательство не прощает своих измен, всегда ссылается на обстоятельства и прикрывается высокими целями. Моя Бейла никогда не примет человека с такой позицией.

В кабинет вбежал Бонифаций. Раззадоренный прогулкой он бодрой рысью сделал круг по кабинету, ткнулся мордой в руку хозяина и, подбежав к Миле, замер, положив голову ей на колени.

– Нет, определенно животных одомашнила женщина. У Матильды, когда мы с ней познакомились, была точно такая же собака, с таким же редким для Бордер колли коричневым окрасом. Умнейшие животные. Учеными доказано, что они не просто выделяются своими способностями среди сородичей, но и обладают рядом свойств, которые значительно отличают их от себе подобных. Я уверен – эти собаки с другой планеты. Он вам демонстрировал свои навыки?

– Демонстрировал, – усмехнулся Петрович.

– Соседский мальчишка с ним занимался. Это знаковая для меня во всех отношениях собака, – вздохнул профессор. – Он не только мне жизнь спас, но и вернул меня к ней. Когда угасла Матильда, мне захотелось исчезнуть следом за ней. Никогда не верил в загробную жизнь, а тут, вдруг, стали приходить мысли: а что, если она меня там ждет? И если честно, я стал желать своей смерти. А однажды, выхожу из редакции одного журнала. Слышу, пищит кто-то в мусорном баке. Я никуда не спешил, решил подойти к помойке. Смотрю, в коробке из-под обуви лежит новорожденный щенок, даже пуповина еще есть. Видимо, когда родился, не дышал, а когда выкинули, очухался. Хотел уйти. Чувствую, не могу, совесть мучает. Забрал коробку, отвез домой. Позвонил старому приятелю ветеринару и, получив все инструкции по уходу за щенками, оказавшимися без матери, стал выхаживать его. Каково же было мое удивление, когда этот маленький комочек стал превращаться в собаку Матильды. Даже окрас такой же, и пятна на морде один в один. Это она всех уговорила там на небе мне весточку оттуда прислать, что нельзя, дескать, уходить из этой жизни раньше времени. Теперь я точно знаю и чувствую, что мы по-прежнему вместе.

В машине Мила сидела тихая и грустная, прокручивая в голове разговор с профессором.

– В магазин сходить? – прервал размышления Милы Петрович.

– Вместе пойдем, в доме шаром покати.

Когда они затаскивали в квартиру сумки Петровичу позвонили.

– Обнаружен труп Бориса Кима?! Вот, это новость…

Пряча телефон в карман куртки, Петрович обернулся к Миле:

– Мне надо ехать, наш злодей нашелся.

Тревожные мысли о том, что он не вернется и с этим надо что-то делать, побежали в разные стороны, сбивая друг друга с ног и не давая сосредоточиться.

– Ты когда вернешься? – напрямую задала вопрос она.

– Поздно.

– Тогда ключи возьми, чтобы не будить.

Когда связка ключей оказалась в его руках, Милу, что называется, отпустило. Она закрыла за ним дверь, с удовольствием разобрала сумки, заглянула в гардеробную, и достала с полки красный ночник в виде божьей коровки.

Щелкнув выключателем ночника, водрузила его на тумбочку в прихожей и сделала несколько шагов в сторону, чтобы оценить: подойдет ли пластмассовой букашке роль домашнего очага.

В этот момент в замочной скважине заерзал ключ, дверь распахнулась, и в квартиру шагнул Петрович, держа в руках свертки с чертежами.

– Решил достать из машины, чтобы не помять.

И замер, уставившись на красный ночник.

– Откуда это у тебя?

Мила молчала, потупившись.

– Я тебя спрашиваю!

От резких слов она вздрогнула и подняла голову:

– Это я тебя в ту ночь по голове ударила, – и снова опустила голову.

– Расскажешь, когда вернусь.