16.

 

В кафе было уютно и покойно. Приглушенно играла красивая музыка, пахло сладким мучным и еще какими-то вкусностями, которые то и дело на вытянутых руках выносили из потайных своих помещений молоденькие с высокими накрахмаленными чепчиками на головах официантки.

–  Понимаешь, дружище… – получив свою порцию мороженого и начиная ковырять ее ложкой, наконец поднял на Мишку глаза его маленький собеседник, – случилось именно то, чего я и опасался: он меня выследил…

–  Кто? – вырвалось у Мишки, но собеседник, поморщившись, покачал головой:

–  …не перебивай меня, пожалуйста…все очень серьезно…

Он, зажмурившись от удовольствия, облизал ложку и улыбнулся, как будто речь шла о чем-то веселом:

– …но бояться этого шкодливого гаденыша мы с тобой не будем. Верно? Не на тех напал!

И только после того, как в вазочке не осталось даже капли мороженого, Леша придвинулся ближе к Мишке и заговорщически, прикрывая ладошкой рот, начал рассказывать:

–  Ты теперь уже точно знаешь, что в смерти твоего дедушки был повинен злой волшебник, о котором я тебе говорил. Я, наверное, был несколько самоуверен, потому что до последнего времени всегда опережал своего недруга на несколько шагов. Это как в игре в шахматы: когда владеешь инициативой, то каждым своим ходом, усиливающим позицию, создаешь для соперника столько угроз, что в конце концов вынуждаешь его ошибиться. Но, как в шахматах существует опасность излишней самоуверенности, так и в жизни она имеет место быть. И я решил для начала тебя предупредить. Понимая, что такого рода информация, доведенная до собеседника в избыточном объеме, вполне может сказаться на его психологическом самочувствии, я решил дать тебе возможность переварить первую часть нашего разговора и только потом перейти ко второй. Теперь, наверное, уже и ты понимаешь, что нам с тобой надо быть вместе. Ты должен теперь знать, что совершив несколько поступков, явно обозначивших твой выбор в пользу сил добра, ты стал ненавистным противником для противоположных сил. Ты должен теперь быть готов к любой провокации, подвоху и шантажу. Ты думаешь, что девочка, шарахающаяся от тебя, как черт от ладана, – истеричка? Нет, она обычная девочка. Просто злой волшебник додумался обделывать свои грязные делишки в твоем телесном образе. И нам теперь надо с тобой определиться…

–  И как мне теперь быть? – с ужасом спросил Мишка.

–  Есть два варианта, – деловито ответил Леша, – первый – это поменять твою внешность…

–  Ты это серьезно? – испугался Мишка. – Меня же тогда никто узнавать не будет…

–  Ну, во-первых, это можно сделать лишь на какое-то время; а во-вторых, это уже моя, и поверь, не очень сложная задача – сделать тебя узнаваемым для любого того, кого ты хочешь.

–  А второй вариант? – попросил Мишка

–  Второй – сложнее, – сказал Леша, – нужно вычислить с кем общался, общается и собирается общаться злой волшебник под твоей внешностью…ты меня понимаешь?…

–  Давай остановимся на втором, – попросил Мишка.

–  Как скажешь…

–  И что я теперь должен делать?

–  Самую малость: выкинуть из головы злого волшебника, держать язык за зубами о наших с тобой встречах и ждать встречи следующей. Держи хвост торчком, а нос по ветру! – и с этими словами Леша встал, положил на стол деньги и протянул руку Мишке, –  ауфвидерзеен, майн кнабе…

И Мишка стоял в растерянности до тех пор, пока официантка не спросила его:

–  Вам еще принести порцию, молодой человек?

–  Нет, спасибо, – пролепетал Мишка и пошел к выходу.

А, проходя мимо газетного киоска, он почувствовал на себе внимательный взгляд. Мишка машинально оглянулся и вздрогнул: у распахнутых дверей магазина, на противоположной стороне улицы, держась рукой за никелированный поручень лестничных перил, улыбалась ему во весь рот и махала рукой та самая девочка, которая всего каких-то полчаса назад шарахалась от него, как от прокаженного. Он вначале даже огляделся по сторонам, думая, что она машет рукой и улыбается кому-то другому…но нет, эти знаки внимания предназначались явно ему. И Мишка терпеливо подождал, пока девочка перейдет дорогу и, подпрыгивая от избытка энергии, подбежит к нему.

–  Я тебя сразу узнала! – рассыпав по плечам пепельно белые волосы, весело прокричала она, – это ты меня спас…ну тогда…на пожаре…

–  А ты меня ни с кем не путаешь? – насторожился Мишка.

–  Ну, вот еще! Тебя спутаешь…извини меня…я тогда очень испугалась…

–  А тебя как зовут? – спросил почему-то Мишка.

–  Меня? Надя…

–  Надя? – вздрогнул Мишка. – Хорошее имя…

 

 

17.

 

Мишка не любил писать писем, но когда все же принимался за это дело, то делал его обстоятельно, напрягая весь свой интеллект. Ему нравилось слышать похвальные отзывы от друзей, принимать комплименты по поводу его юмора и острых штучек, которыми он искусно пользовался. Однако и к своим письмам, и к чужим Мишка относился легковесно, не придавая значения тону или подтекстам. Он знал, что слова, преданные бумаге, не всегда искренни, а, тем более, вряд ли выражают те чувства, с какими якобы пишутся.

И письма Нади, вскрыв конверт, он вначале рассматривал, разглаживал на сгибах, вдыхал запах бумаги, а уж потом только начинал читать. Ее округлый и безукоризненно ровный почерк был блеклым подобием ее живого и энергичного характера. Бесхитростные слова складывались в бесхитростное повествование вялотекущей повседневности. И потому, наверное, вставленные кое-где по тексту эпитеты типа «милый» и «любимый» смотрелись неприкаянно и чужеродно. Он вспоминал ее улыбку, ее волосы, легкую фигурку, и ему становилось как-то не по себе от того, что Надя потихоньку уходит из его жизни. Уже не так остро волновали (а возможно уже и совсем не волновали?) воспоминания их встреч и разговоров. И вообще даже облик Нади виделся Мишке каким-то размытым и неясным – каким-то неопределенно-цветастым пятном. Он, этот облик, тут же заслонялся задорными и смеющимися лицами новых Мишкиных подруг и просто знакомых девушек, с которыми он каждодневно сталкивался в техникуме, и которые с нескрываемой заинтересованностью посматривали в его сторону.

И то письмо, что пришло от Нади под Новогодние праздники, показалось Мишке прощальным. Описав в несвойственной ей манере, с неуклюжими потугами на острословие, свою школьную жизнь, она вдруг поведала о дружбе с «одним мальчиком из соседней школы».

Он вначале даже обрадовался тому, что так легко (без объяснений и ненужных выражений несуществующих сожалений) происходит их разрыв, что нет нужды казниться за некую виновность его остывших чувств. Камень досады за свою нерешительность и эту вечно испытывающую его на прочность привычку добропорядочности слетел с его души, и он вздохнул облегченно и окрыленно. И в такой окрыленности и с затаившимся где-то в глубине души предчувствием близких счастливых перемен он так и жил все последнее время.  Но однажды, когда маленькая девчушка произнесла это уже потихоньку забываемое им имя – Надя, Мишка вдруг почувствовал резкий приступ душевной боли. «Не может быть, – шептал он, кусая губы, – не может быть, чтобы она так быстро меня забыла…».  Ворочаясь ночью в постели, он ясно себе представлял неоновый свет прихожей ее квартиры и двух стоящих у дверей – глаза в глаза – влюбленных. И все мешалось в его голове. И он не мог понять чего же больше в его чувствах: ревности или влюбленности.

Но пролетели праздники, наступила сессионная пора, и в Мишкиных заботах любовные переживания были оттеснены думами об экзаменах. Потом он помогал друзьям, потом по просьбе коменданта общежития клеил обои в красном уголке. И когда наступили каникулы, он засобирался домой. Он уже на скромные свои сбережения накупил подарков родным. И  с замиранием сердца думал теперь о встрече с Надей, решив, что, если этой встрече суждено стать последней, то пусть в этом будет виноват не он. Но не тут-то было: неожиданно прицепилась к нему какая-то зараза,  и он загрипповал, проболев почти две недели непривычно нудно и тяжело. И поездка сорвалась…

А однажды, лежа на кровати с какой-то фантастикой, он заснул и увидел во сне свой далекий и родной городок. Ему снился почему-то заснеженный каток, куда они иногда вечерами заваливались всем классом; промороженная насквозь раздевалка и длинные, низенькие скамейки, на которых они с ребятами сидели, толкаясь и подтрунивая друг над другом. Хлопали тугими выстрелами входные двери, звенели в окошечке точильщика натачиваемые коньки, а Мишка вертел в руках совершенно новенькую хоккейную клюшку. Как же давно он мечтал о такой! Легкая! Прочная! С обтянутым узкой полоской сыромятной кожи крюком!

…И вдруг Валерка, который на коньках только-только и кататься-то начал, предлагает ему:

–  А давай, поспорим, что я круг быстрее тебя пробегу.

–  Ты что, – закричали ребята, – кишка тонка…

–  Спорим, – дурачился Валерка.

–  Ну, спорим, – согласился Мишка, – а на что?

–  Если проиграю я, то отдаю тебе теннисную ракетку…а если ты…

–  Ну? – спросил Мишка.

–  А если ты… – прошелся пред ним с откляченным задом Валерка, – отдашь вот эту клюшку.

–  Согласен, – рассмеялся Мишка.

Тут же кто-то разбил их мизинцы – и они побежали. Валерка, как на крыльях полетел по прямой, а на вираже так отработал, что Мишка сразу отстал. У него все внутри похолодело: он вспомнил цену спора и чуть не заплакал от досады. Вот уже полкруга позади…вот еще вираж…он падает…все? Нет…он снова бежит…и тут до его слуха доносится знакомый девичий голосок: «Миша!». И он видит ее, свою Надю, в толстом пушистом белом свитере и такой же белой вязаной шапочке, и ему становится стыдно за свой корявый бег. И он легко догоняет Валерку и, улыбаясь, оглядывается, но вместо Нади видит пожилого точильщика с белым передником и очками на длинном носу…

За окном уже начинало темнеть. От порыва ветра скрипнула открывшаяся настежь форточка, впустив в комнату просыпавшееся на подоконник мелкое снежное крошево, и по столу шумно скатился, ударившись об пол, какой-то круглый предмет. Мишка пошарил под стулом рукой…

И в это время в дверь кто-то тихо постучал. Дрогнуло Мишкино сердце – и не ошиблось: на пороге, покраснев от смущения и мороза, стояла его Наденька.

…Когда они сели пить чай с малиновым вареньем и пирожками с капустой, Наденька подняла с пола какую-то красную, похожую на карандаш, палочку с металлическим наконечником на конце. И у Мишки гулко застучало сердце в груди: это была та самая ручка с ученическим пером, которой писал в его снах свое письмо дед.

 

18.

 

Когда уже обе стрелки часов будильника, стоящего на прикроватной тумбочке, сошлись на цифре двенадцать, Надя, спохватившись, суетливо засобиралась к своей тетке, у которой она остановилась на ночлег.

–  Ну и как это понимать? – спросила у них на вахте, подняв строгие глаза от потрепанной книжки, дежурная, пожилая и усталая женщина с накинутым на плечи пуховым платком.

–  Извините, пожалуйста, я не заметила, что времени много, – заискивающе и смущенно пролепетала Надя.

–  Не заметила…а надобно все замечать…особенно в таком возрасте… – забубнила дежурная.

–  Мы это обязательно учтем на будущее… – пытаясь задобрить грозную блюстительницу нравов, заулыбался Мишка, – извините нас, Дарья Павловна, больше такого не повторится…

–  Да ладно…что с вас возьмешь… – махнула вахтерша рукой, но тут же спохватилась, – а ты-то куда, Михаил,  на ночь глядя?

–  Я-то? – с хитрым выражением лица ответил Мишка, – только провожу – и домой…

–  Эх, молодежь, молодежь… только смотри не задерживайся…и придешь – не звони, а постучи, а то такой звон истошный сделали…все общежитие на ноги поднимешь.

Ночь была тихой и безветренной. Скрипел под ногами свежевыпавший снежок.

–  А дома у нас снега нет еще…раза два выпал – и тут же растаял… – тихо сказала Надя.

–  Надя, – вдруг спросил ее думающий о чем-то своем Мишка, – а как живет твой Леша?

–  Леша? – переспросила Надя и, немного помолчав, ответила грустно, – не знаю.

–  Почему? – насторожился Мишка.

–  Его усыновили…и куда-то увезли…он даже со мной попрощаться не успел…

–  И ты не знаешь, где он теперь? – допытывался Мишка.

–  Не знаю…

–  А в детском доме нельзя спросить?

–  Нельзя…говорят – тайна усыновления…

–  Но это же не по человечески…

–  Я даже не знаю, кто они такие – его новые родители…

–  Но неужели он у них не попросил попрощаться с тобой?

–  Откуда я теперь могу знать…

Они какое-то время шли молча.

–  Миша, – вдруг нерешительно спросила Надя, – а у тебя девушки нет?  Я имею в виду – ты ни с кем не встречаешься?

–  Нет,– ответил простодушно Мишка и хотел об этом же самом спросить Надю, но она его опередила:

–  И я нет…

–  А как же  тот мальчик из соседней школы?

–  Прости, я его выдумала…так подруга посоветовала, чтоб тебя заинтриговать…а я, дурочка, послушалась…а потом стыдно было признаваться…ты меня прощаешь?

–  Ну, ничего себе – подруга посоветовала… – шутливо возмутился Мишка, – а если бы я поверил?

–  И что? Тут же бы стал встречаться с другой девушкой?

–  А как мне было б поступать – обманутому?

Они шутили, смеялись и болтали, болтали всякую чушь, и было им хорошо уже от того, что оба они ощущали, что небезразличны друг другу.

И они уже подходили к дому, где остановилась Надя, когда у них на пути вдруг возникли три мужские фигуры.

–  Какая приятная встреча! – заржал один из незнакомцев, раскидывая в стороны руки.

–  Что вам от нас надо? –  крикнула Надя, пятясь к дверям подъезда.

–  От спутника твоего – ничего, а от тебя – сама знаешь чего…не маленькая. – снова заржал незнакомец и добавил деловито и с напором – ты (он посмотрел в сторону Мишки) идешь своей дорогой и не дергаешься, а ты (повернулся к Наде) садишься с нами в машину, мы тебя катаем, а через два часа привозим туда, куда скажешь в полной целости и сохранности. Все понятно?

И пристально глядя на оторопелых Мишку и Надю, повторил заплетающимся языком:

–  Все понятно?

Почему-то именно в этот момент вдруг напрочь исчезло у Мишки чувство страха, которое только что душной волной накрыло его. Как будто это не он был сейчас объектом нападения и не ему сейчас совал свой потный волосатый кулак еле стоящий от выпитого алкоголя на ногах мужик. Он даже как будто видел наперед  разлетающихся в разные стороны от его размашистых ударов всех этих троих забулдыг, таращивших сейчас на него свои рачьи глаза.

–  Не слышу ответа… – откуда-то сбоку снова спросил незнакомец, хватая Мишку за воротник пальто, и тут же охнул от Мишкиного удара под дых, –  …да я тебя… да ты у меня…

Мишка был на две головы ниже нападавшего, а потому только дождавшись, когда его соперник согнется от боли, смог ударить в челюсть.

–  Ты чего, мужик? – оторопело зашумели протрезвевшие дружки рухнувшего навзничь верзилы, но связываться с неожиданно проявившим навыки заправского боксера юнцом сочли нецелесообразным, а потому поплелись с волочащейся по снегу кряхтящей и сопящей ношей в стоящую поблизости легковую машину.

–  Ты как? – спросил Надю  еще не отошедший от драки Мишка.

–  Да я-то что…

–  А  меня пальцы в крови…

–  Ой, давай бегом ко мне – забинтуем.

Они стремглав вбежали на второй этаж. Надя нажала на кнопку звонка, но открылась соседняя дверь и молодая рыжеволосая женщина в цветастом халатике и с бигудями на голове устало ее спросила:

–  Это ты Надя?

–  Я… – удивленно вскинула Надя на нее свои кукольные глаза.

–  Вот что, девочка, заходи ночевать ко мне…а твою тетю увезли с сердечным приступом на скорой…но ты не волнуйся…врачи сказали, что ничего страшного нет…

–  А мне уже завтра надо уезжать…

–  Ну и езжай…сходим завтра к тетке в больницу – и езжай…а Вы, молодой человек, – все так же устало, не меняя печального выражения  лица, обратилась она к Мишке, – ступайте к себе домой…

–  Ой, знаете…ему руку надо смазать йодом и забинтовать, – спохватилась Надя.

–  Так это вы там сейчас на улице шум устроили? – строго спросила соседка, пропуская ребят в квартиру.

–  Не мы…а напали на нас… – оправдывалась, деловито скидывая пальто, Надя, – трое каких-то забулдыг…ну и Миша защитил меня…

–  Трое? – переспросила соседка.

–  Трое…

–  И Миша с ними в одиночку справился?

–  Ну да…

–  Тебе, милая, очень крупно повезло в таком случае…вот тебе йод…мажь своего героя…и береги его – такие мужики на дороге не валяются…

Она улыбнулась, поправила на стене картину, и в это время в коридор из дверей кухни выбежал с перепачканным кашей ртом…Леша.

–  Мама… – сказал он своим таким знакомым звонким голоском, который ни с каким другим не перепутаешь, и, как вкопанный, остановился.

–  Леша! – почти хором вскрикнули Мишка с Надей.

И мальчик, наклонив стриженую головку, бросился в Надины объятия и, припав к ее рукам, тихо прошептал: «Я знал…я знал…что ты меня найдешь…».

 

 

19.

 

Никогда Мишка не спал так глубоко и блаженно, как в ту памятную ночь. Он почти не помнил того, как мышкой прошмыгнул мимо мятой со сна вахтерши, как, наскоро выпив стакан холодного чая, юркнул под одеяло, как тут же уснул с умиротворенно счастливой улыбкой на лице. И сны как будто бы ему в ту ночь не снились, а было только ощущение блаженства и нечаянной радости.

И проснувшись, он долго нежился в постели, какими-то другими глазами рассматривая привычные вещи. Непостижимо прекрасным казался ему  с бледными  закорючками по краям витиеватый рисунок на обоях, будоражащей душу мелодией доносился в открытую форточку утренний уличный шум и даже жужжание проснувшейся осенней мухи, бьющейся о стекло, было не нудным, а наоборот – милым с  напоминанием о далеком и уже почти забытом домашнем уюте.

«Какая же она молодец, что приехала», – подумал он, и снова до мельчайших подробностей вспомнил вчерашний вечер. Он вспоминал все те неуловимо меняющиеся оттенки выражений Надиного настроения, какие всегда были свойственны только ей. Вспоминал ее быструю речь и все ее движения: рук, головы и даже бровей. Вспоминал ее смех – веселый колокольчик, таинственным холодком царапающий праздничное сердце. «Боже, какой я счастливый, – думал Мишка, – что со мной дружит такая девчонка…жаль, что ей сегодня надо уезжать…».

Но как-то незаметно его мысли перескочили вдруг на вчерашнюю драку, на сумбур беготни возле мрачного дома и, конечно, на встречу с маленьким Лешей. «Вот что, –  сказала тогда соседка Надиной тети – если мальчик так очень сильно вас любит, то и встречайтесь с ним на здоровье…только прошу вас не делать это украдкой от меня и его папы Васи…». А на прощание она задумчиво сказала: «Я думала такие совпадения бывают только в бульварных романах…значит, судьба его такая…увезла за тридевять земель усыновленного мальчика – а вы его нашли…».

Незаметно пролетел короткий зимний денек. С утра Мишка сбегал в библиотеку сдать старые и взять новые учебники (через два дня начинался новый семестр), потом сходил на телеграф позвонить домой родителям, потом зашел по пути в книжный магазин и купил давно присмотренные чертежные лекала (перед самой сессией по черчению начали проходить изометрию, в которой без лекал ничего не начертишь). Ну, а вечером он отправился на вокзал провожать Надю. Погода, еще вчера морозная и метелистая, к вечеру неожиданно потеплела; и ветерок, задувающий в рукава Мишкиного не шибко утепленного пальтишка, совсем даже не холодил. На перроне играла музыка и бойкие тетеньки продавали горячие пирожки. Время от времени в репродукторе, висевшем над массивными дверями вокзала, громко щелкало (так громко и неожиданно, что даже, гипсовая лыжница в просторных белых шароварах, казалось, чуть лыжи не роняла от испуга), шипело, клокотало, пока наконец прорвавшийся гнусавый женский голос раскатывающимся по всему пристанционному поселку эхом не извещал: «…сообщением…у-у-у…а-а-а…отправляется …о-о-о…е-е-е…».

Надя подошла к нужному вагону, посмотрела с улыбкой на Мишку и сказала:

–  Ну, пока…

–  Пока, – ответил Мишка и зачем-то добавил, – пиши…

–  Обязательно… – ответила Надя, – и ты тоже…мелким почерком…

Леша улыбнулся, а Надя, вдруг что-то вспомнив, наоборот погрустнела:

–  Жаль, с Лешей не получилось попрощаться…ты ему передай, что я и ему обязательно напишу…

–  Девушка, заканчивайте прощания и проходите в вагон, – вдруг прервала их разговор пожилая проводница.

И когда Надя появилась в вагонном окне, – маленькая, худенькая и беззащитная, проводница сказала, обращаясь к Мишке:

–  Красивая у тебя подружка…сколько ж годков-то ей?

–  Пятнадцать, – ответил Мишка.

–  Я так и подумала…совсем как дочка моя…вот так же, наверное, с парнями милуется…

А Мишка смотрел на крутнувшееся колесо вагона, на закрывающуюся дверь, на удаляющееся милое девичье личико, и было на его душе и светло, и грустно. И он машинально пошел вслед за удаляющимся поездом, пока не дошел до конца платформы.

–  Ну, ты, я думаю, собрался вслед за поездом пешком идти? – услышал вдруг Мишка за спиной чей-то незнакомый голос.

Он оглянулся и, увидев перед собой улыбающегося незнакомого худощавого парня примерно своего возраста, недовольно буркнул:

–  А тебе какое дело…

Но парень, не дав ему договорить, поднял вверх руку:

– Виноват…прошу принять мои искренние слова прощения, милостивый государь (при этих словах парень жестом изобразил помахивание с одновременным поклоном якобы снятой с головы шляпы), забыл вам представиться…ваш покорный слуга…Алексей…можно, как вам будет, вероятно, удобнее – Леша…

–  Леша? – недоуменно переспросил Мишка. – Ты – Леша?

–  Да… и ты понимаешь, наверное, почему…

–  Слушай, а сейчас ты чей двойник? – поинтересовался Мишка.

–  А зачем мне быть чьим-то двойником? – вроде бы как даже обиделся парень.

–  Ну а почему до этого…

–  Да просто, чтоб с тобою было проще выйти на контакт…

–  И только?– не поверил Мишка.

–  Не поверишь, голову сломал, придумывая обстоятельства нашего знакомства. Ты ведь у нас личность неординарная…

–  Ну ладно, с этим разобрались, – смущенно согласился Мишка, – ты меня зачем-то искал?

–  Искал…мне нужна твоя помощь…

–  Говори…

–  Пойдем к тебе, а по дороге поговорим. Ты только не обижайся, дружище, но я не мог просить тебя о конкретной помощи, пока не убедился в твоем добром характере…

–  Ты хочешь сказать… – не поверил своей мерзкой догадке Мишка.

–  Нет, это не совсем так, как ты думаешь…все те происшествия, какие происходили с тобой в последнее время, были, поверь мне, результатом простых и нелепых случайностей.

–  А не много ли их для одного человека?

–  Ну, это вопрос не ко мне, – ответил уклончиво Алексей, – понимаешь, то, что происходит с тем или иным индивидуумом – это следы функционирования сложнейшего программного продукта.

–  А нельзя ли попроще?

– Пожалуйста…в каждом человеке с момента его рождения заложена четкая и непохожая ни на какую другую жизненная программа. Она, эта программа, настолько сложна, что ни одно живое существо никогда не поймет механизма ее создания Вселенским Разумом, который принято называть Богом. Ну, подумай сам, мыслимое ли это дело предусмотреть наперед, например, совокупность природной наследственности и условий воспитания? Можно ли даже теоретически просчитать влияние окружающей действительности, которая сама по себе кажется совершенно непредсказуемой, на становление характера? И, наконец, можно ли разумными средствами определить вмешательство в судьбу того или иного человека нелепых обстоятельств, которые мы называем несчастными случаями? Я вижу, что в существование программы ты уже поверил, но ты не понял главного: как и любая сверхинтеллектуальнейшая программа она содержит в себе элементы саморегуляции. Причем, как положительного свойства, так и отрицательного. Другими словами, своим поведением, своим жизненным укладом, своими поступками, противоречащими по той или иной причине твоему же характеру или твоим убеждениям, ты можешь внести существенные коррективы в свою жизнь, делая ее такой, какую ты заслужил. Понимаешь, счастье, как и беда, – это не судьба провидения, как принято думать, а вполне конкретный результат твоих духовных убеждений. Так что поверь мне, от несчастных случаев никто не застрахован, но, попадая всякий раз в сложные жизненные обстоятельства, добрый по натуре человек, никогда не запаникует, потому что он будет движим тем, что принято называть Божиим промыслом.

– А недобрый человек, что же – обречен? – недоверчиво спросил Мишка.

– Недобрый человек – он ведь по сути тот же самый человек, что и добрый, только с оформившимися сообразно окружающему нас хищному природному естеству жизненными устоями…Парадоксальность ситуации в том, что  недобрый человек обречен только тогда, когда на планете не останется ни одного доброго человека, потому что он паразит, а если точнее, вампир. Он, конечно, тоже не застрахован от несчастных случаев, и, как правило, беззащитнее от них, чем человек добрый, но законы саморегуляции на него не действуют, а потому ему совершенно неведомо ощущение счастья. И потом…для недоброго человека несчастный случай – это то плохое, что происходит только с ним лично. А разве к тем происшествиям, которые приключились с тобой, ты оказался причастным не по своей доброй воле?

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что ты сам, абсолютно не считаясь с неблагоприятными реалиями и не думая о последствиях, влезал в чужие сценарии беды, куда тебя никто не приглашал…

– Это плохо?

– С точки зрения здравого смысла – да…

– …И теперь, когда ты понял мой характер, то что? – спросил, начиная терять терпение, Мишка.

– Хочу открыть тебе некоторые из моих тайн…если ты не возражаешь, – ответил, чуть помедлив, Алексей.

 

 

20.

 

–  Но только лишь некоторые… – продолжал, чуть помедлив Алексей, –понимаешь…я не знаю, как это объяснить…но с очень давних пор, я твердо убежден в том, что многие из событий, какие мы обычно относим к чудесам не имеют никакого отношения к волшебству. То есть я и те другие волшебники, которые владеют тайнами магий, не могут существенным образом повлиять на судьбу всей планеты. Да, мы можем многое…мы можем ускорить или замедлить общественный или научный прогресс…мы можем сделать счастливым или несчастным целое поколение той или иной страны…но по большому счету, мы ограничены властью Вселенского Разума, которая осуществляется на нашей планете Разумом Земным…

–  Земным Разумом?

– Да, Земным Разумом…и я сейчас нисколько не сомневаюсь в его существовании…хотя, чего скрывать, и у меня были на сей счет очень серьезные сомнения. Понимаешь, он очень скрытен…он, если можно так выразиться, очень деликатен по отношению к человечеству, как бывает деликатна мать по отношению к своему малому и неразумному дитяти…но, как и мать, он порой может дать не в меру расшалившемуся малышу (разумеется, в целях воспитания) такого тумака, что, поверь мне, мало не покажется…

–  Что же это за тумаки? – улыбаясь, спросил Мишка.

– А ты не улыбайся, – серьезно хмуря брови, ответил Алексей, – тумаки Земного Разума –  это то, что принято называть шаровой молнией. И я в этом убедился, когда внимательно прочитал все печатные сообщения о них. Самым удивительным в этих публикациях было то, что в число пострадавших от молний попали не только помощники злого колдовства, но и доброго…и это были как раз те случаи, когда добро несло в себе  (из-за своей поспешности) элементы непреднамеренного зла.

…И когда занятия по волшебству были уже в полном разгаре, когда Мишка уже был допущен к выполнению несложных практических занятий, этот разговор вдруг вспомнился ему, и он невпопад спросил Алексея:

–  А что это за непреднамеренное зло?

–  Ты о чем? – вначале не понял Алексей.

–  Ну, это о том, что, делая добро, можешь принести зло…

Алексей картинно вскинул брови:

–  Вот это дельный вопрос! Да все очень просто, друг мой…Возьми, к примеру случай с воробьями в одной большой и (заметь) цивилизованной азиатской стране…Решил у них однажды верховный правитель, которому они, разумеется, безоговорочно верили,   во имя спасения урожая зерновых культур устроить в стране массовое уничтожение воробьев. Мол, ненужная это тварь…мол, есть необходимость поправить Всевышнего в его видении баланса биологических видов на планете…ну и что из этого вышло? Принялись они всем миром  поправлять природу… и поправили. Урожаи зерновых пропали в тот же год из-за необычайно расплодившихся насекомых, страна попала в полосу экономических потрясений…тот правитель вскоре умер, а советчик его при невыясненных обстоятельствах погиб от шаровой молнии. Причем, обрати внимание, сгорел заживо, превратившись в обугленную мумию, в то время, как одежда на нем осталась совершенно целой. То есть, испепеляющий жар пришел к нему изнутри…

–  Но правитель-то умер естественной смертью? – спросил Мишка.

–  Да…но это уже другая история, в которой я и сам, извини, ничего не понял…

И не мудрено было разобраться даже волшебнику во всем том, что происходило и происходит на нашей Земле. Ему этого всего и не надо было. Его задачей было сделать как можно больше людей счастливыми. И он терпеливо диктовал Мишке мудреный текст, который необходимо было по давно заведенному правилу такой учебы, записав, тут же уничтожить. И Мишка, ежедневно перед сном выучивая наизусть по три страницы того текста, ложился спать в состоянии такого изнеможения, что тут же засыпал и спал ровно восемь часов глубоко и без снов.

А первым его практическим занятием было чтение чужих мыслей.

–  Предвижу твой справедливый вопрос, – глубокомысленно вздохнув,  поднял указательный палец вверх Алексей, – о тактичности подобного действия. Прошу тебя, мой друг, не переживай…со всей определенностью заявляю: нам это можно…

–  Даже так? – ехидно спросил Мишка.

–  Даже так, – не стал излагать своих доводов Алексей, – давай-ка лучше определимся с объектом эксперимента.

И Мишка неожиданно для себя предложил:

–  Есть у меня одна знакомая…Леной зовут…