26.

 

Неимоверно сложное, очень долгое и хлопотливое это занятие для доброго волшебника – заниматься изоляцией зла с целью принудительного обращения его в добро. Всем давно уже понятно, что те места лишения свободы, которые придуманы человечеством с древних времен для исправления преступников, никого и никогда не исправляют. Ведь как залезть в душу преступнику, чтобы, щелкнув там невидимым переключателем, изменить все его привычки и наклонности, полностью переделать его характер и сделать совершенно другим отношение к окружающим его людям? Достаточно ли для этого просто на длительное время лишить его свободы? Достаточно ли даже исподволь приобщить его к вере в Бога?

Как правило, нет. А если и да, то даже вера в Бога не отвращает от дурных поступков, вступая в компромиссные отношения с бесноватыми желаниями извращенного вседозволенностью животного разума. Лишь длительная изоляция зла, сопровождаемая насильственной перестройкой всей его душевной организации, способна сотворить чудо. Но легко сказать – «насильственная перестройка».  Это ведь не такое простое дело – сломать чужую злую идеологию. Да еще упорно сопротивляющуюся такими же волшебными средствами, как добрая. И тут, естественно, напрашивается вопрос: «А почему бы зло не уничтожать физически? Это ведь и проще, и справедливей…». Проще – да! А вот справедливей ли? Можно ли назвать справедливым методом искоренения зла его же метод – убийство? Чем же тогда, по большому счету, добро будет отличаться от зла, если в его арсенале будут присутствовать те же кровавые принципы убеждения?

…С Дарьей Павловной хлопот у приятелей совсем почти не было. Она, прекрасно понимая бесперспективность своего сопротивления, добровольно отправилась в подземный бункер длительной изоляции (ПБДИ). Она так спокойно себя вела, что в Мишке даже шевельнулось чувство острой жалости. Он вспомнил ее нарочито серьезные наставления и по-матерински беззлобные придирки, вспомнил ее ласковые, все понимающие глаза, когда она смотрела на Надю…

– А мы не ошиблись…насчет Дарьи Павловны? – задумчиво поинтересовался он у друга, когда дверь бункера за ней плавно закрылась, превратившись тут же в поросшую мхом каменную глыбу.

– Тебя сбило с толка ее покорное поведение? – глаза Алексея были ехидно прищурены.

– А почему ты так уверен в ее виновности? – не унимался Мишка.

– Ну, знаешь ли…, – не нашелся сразу что ответить Алексей, – ты меня, братец мой, мягко говоря, удивляешь…неужели ты и вправду допускаешь мысль, что я могу ошибиться в определении добра и зла? Тебе, конечно же, невдомек, что пожар, в котором ты очень реально рисковал жизнью, ее, родимой, рук дело…А впрочем, хоть я и многому тебя уже научил, до главного-то мы с тобой еще и не дошли…ты хоть это-то понимаешь?

– Понимаю… – согласился, вздохнув, Мишка.

– Ну, тогда эту тему закрыли…а теперь давай подумаем, как нам добраться до рыжеволосой твоей знакомой, которая в этот момент уже подъезжает к  городку, где ты жил до приезда сюда. Причем, едет не одна, а с Лешей, который, к большому сожалению, успел к ней привязаться.

– А что думать? Надо их срочно догонять…

– Значит так…пять минут тебе на сборы…потеплее одеваемся: одежда в прихожей…и в путь…

…Был тихий весенний вечер, когда уставшие за день люди садились со своими домочадцами за обеденные столы ужинать, когда сумерки уже сгущались над городом, а фонари еще не зажигались по личному указанию главного городского руководителя из соображений экономии электроэнергии. И в этот момент совершенно никем незамеченные, легко отделившись от земли, взлетели вертикально вверх две  завернувшие лица в шарфы и одетые по-зимнему в шубы и валенки человеческие фигуры. Только одно испуганное старушечье сморщенное личико, отшатнувшись от окна, уставленного горшочками с геранью, долго вглядывалось в уличный сумрак с гримасой то ли страха, то ли боли. Да уличные собаки у мусорного ящика, оторвавшись от голых, обглоданных до белизны костей, с осознанием правоты и своего собачьего достоинства зло и с надрывным завыванием пролаяли в ночное небо.

 

 

27.

 

– Ты, вообще-то не думай, что я так всегда и перемещаюсь в пространстве, – сказал Алесей, когда они с Мишкой, плавно опустившись на крышу многоэтажного дома, перебрались по слуховому окну на чердак и сняли с себя шубы. – Это только в крайних случаях я позволяю себе подобные вольности.

– Ну и зря, – буркнул Мишка, еще не отошедший от потрясения, связанного с полетом.

– Кстати, ты как себя чувствуешь? – поинтересовался Алексей.

– Спасибо, не очень…

– Тошнит? Ну, ничего, это с непривычки бывает…

– Слушай… – осторожно поставил на шаткую лестницу ногу Мишка, – я тут письмо недавно получил от Нади…она описала свой сон…

– Ну,  и что ты вдруг вспомнил про письмо, – резко оборвал его Алексей – причем здесь письмо, когда ты… ну, вот хоть сейчас…можешь зайти к ней и все выяснить…лично и непосредственно…

Мишка обидно посопел:

– Ты мне все-таки скажи: откуда Надя знает все…ну про Лену, например?

Алексей, послюнявив палец, поднял его над головой:

-Однако погода опять попахивает дождем…Послушай, мелочь все это…ничего она не знает…причем здесь Лена?

– Но как Надя могла во сне увидеть…

– Ну, хорошо…этот сон был моей виртуальной весточкой о твоем, если можно так выразиться, неадекватном поведении…все мы люди умные…все давно разобрались в ситуации…чего ж ты снова начинаешь вспоминать то, чего не было?

– Не было? – удивился Мишка.

– Если ты пожелаешь, то не было…

– Ладно, согласен…а куда мы идем?

– Я думаю, нам надо стрелой лететь сейчас в детский дом…держись за меня…

И они через пять минут очутились возле серого двухэтажного здания, во дворе которого все так же красиво и неприкаянно белели стволами большие с длинными густыми ветками березы, именно в тот момент, когда рыжеволосая женщина, звонко цокая каблучками, уже спускалась с крыльца.

– Сколько лет, сколько зим! – картинно прогнув спину, протянул к ней руки Алексей. – Как же давно, красавица, мы с вами не виделись!

– Что вам надо от меня? – отпрянула женщина. – Я вас не знаю!

– Ну, как же, как же…мы с вами не встречались ни в прошлом году по поводу ваших невинных забав с хулиганами, поездом и качелями, ни в этом году…Не вы, а какая-то поразительно похожая на вас женщина клялась мне, что ни Мишу, ни Надю она больше и пальцем не тронет…и Лешу вернуть в детдом эта не в меру энергичная женщина мне клятвенно обещала еще два месяца назад…

– Вот что, гражданин, если вы сейчас же не оставите меня в покое, я позову милицию, – поджав надменно губы и глядя прямо в глаза Алексею, проговорила с металлом в голосе  рыжеволосая.

– Ну что ж… – укоризненно покачал головой Алексей, – все с вами, гражданочка, ясно…правильно говорят, что горбатого могила исправит…

И он, по всей вероятности, собирался делать какое-то свое волшебное заклинание, но именно в этот момент входная дверь подъезда резко распахнулась, из нее выбежал заплаканный мальчик с гримаской отчаянного горя на лице и громко закричал:

– Ма-а-а-м-а-а!

Мишка хотел подхватить мальчика на руки, но он вырвался, подбежал к Алексею и начал махать своими маленькими кулачонками.

– Леша! – закричал на него опешивший Мишка. – Стой, это же я, Миша…мы ничего тебе не сделаем плохого…

– Не троньте мою маму! – истошно, срываясь на визг, кричал Леша. – Не троньте! Я вас всех ненавижу! Пусти-и-и-те меня!  Где моя мама?

И в самом деле где? Они растеряно закрутились, задергались – рыжеволосая, как будто в воздухе растворилась.

– Ничего не понимаю, – развел руками Алексей, – чего угодно от нее ожидал, но только не этого…

– Где моя мама? – скулил шмыгающий носом Леша.

– Ты что, на самом деле меня не узнаешь? – продолжал допытываться у него Мишка.

– Ты плохой…ты хотел обидеть маму…я все из окна видел, – сверкнул обиженными глазами Леша.

– Ну ладно, ребята,– прервал Алексей их разговор, – давайте я вас помирю, а то, смотрю, у вас самих это не получится.

И примирение получилось, как нельзя кстати, потому что в тот же момент из распахнутой настежь двери детского дома выбежала растрепанная женщина в белом халате и рассерженным голосом закричала, глядя попеременно то на Мишку, то на Алексея:

– Как вам не стыдно? Что вы себе позволяете? Кто разрешил вам встречаться с мальчиком?

И пока опешившие друзья-приятели моргали глазами на сердитую женщину, мальчик вдруг деловито сказал:

– Это я сам вышел, Тамара Ивановна…увидел в окно – и дай, думаю, выйду…вы только не ругайтесь, это же, помните (он показал рукой на Мишку)…ну, Нади Цепиловой друг…

– Постой-постой… – всплеснула руками женщина, – то-то, вижу, знакомое вроде лицо…никак Миша?

– Да, это я… – улыбнулся, вздохнув с облегчением,  Мишка.

– Я слышала, что ты уехал учиться в областной центр…

– Да, я учусь в техникуме…а домой приехал ненадолго…повидаться с родителями….

– А с Надей уже виделся? – заулыбалась лукаво женщина, – Как она похорошела в последнее время! Прям такой стала красавицей-раскрасавицей. Мальчишки тут из-за нее с ума сходят…

Все это она протараторила скороговоркой, обходя большую лужу у крыльца, чтобы взять за руку жмущегося к Мишке Лешу.

– Ну, тетя Тамара, – попросил Леша, – можно я еще немного здесь постою…я же давно Мишу не видел…

–  Да что ж вам здесь-то стоять…зайдите в помещение, посидите…кто же будет против, если вы пообщаетесь между собой, – ответила она и, заметив, что Леша отвернулся на чей-то оклик из открытого окна, – шепотом добавила – вот ведь беда, так беда…привезла назад мальчика приемная мамаша…а такой доброй и внимательной всем нам казалась, когда брала его на воспитание…

– А вы разве отдаете детей в неполную семью? – спросил до этого молчавший Алексей.

– Почему это в неполную? – удивилась Тамара Ивановна, – она показывала паспорт со штемпелем и свидетельство о браке.

– Она что-нибудь про мужа рассказывала?

-Очень скупо. Строгий, справедливый, общительный…работает в цирке…работу очень любит…Весь отдается любимому делу, даже поесть порой забывает…

– А кем он, простите, работает?

– Фокусником!

 

 

28.

 

Вот уж не думал, не гадал Мишка оказаться в родном доме задолго до окончания учебного года. Он не стал придумывать никаких заумных причин своего приезда, а коротко заявил: «Соскучился. Появилась возможность – вот и приехал». Алексея он представил, как друга, у которого здесь, в городе, свои дела.

Родители, хотя и немного сдержано отнеслись к Мишкиной затее (их, конечно же, не могли не заботить мысли о непредвиденных тратах не совсем благополучного семейного бюджета на дорожные расходы сына), но все же были тронуты его вниманием. Они тут же засуетились собирать праздничный стол. И квартира начала принимать все тот же знакомый Мишке из тех далеких (как теперь уже казалось ему) школьных дней вид, когда вся семья была в сборе. Взрослые занимались на кухне готовкой еды, а дети, включив громкую веселую музыку, галдели и дурачились в своей детской комнате. Мишка сел играть с Олегом в шахматы, а Таня, кокетливо улыбаясь, увлеклась разговором с Алексеем. Было уже около десяти часов вечера, когда в их комнату вошла Мишкина мама и громко, стараясь перекричать музыку, позвала:

– Миша, там к тебе друг какой-то пришел…

– Друг? – переспросил Мишка. – Какой друг?

– Он не назвался… – сказала мама, – но я его уже как-то видела…

– Тут что-то не то… – насторожился Алексей, – нас ведь почти никто здесь не видел…

– Ну, так пойдем вместе выйдем, – предложил Мишка.

– Пойдем…

У дверей в плохо освещенном проеме стоял коренастый парень в натянутой на самые глаза кепке.

– Здорово, Мишка, это я – сказал он, протянув вялую пухлую руку.

– Здорово, – сказал Мишка, вглядываясь в парня, – Толька Сычов?

– Он самый…удивлен?

– Есть маленько… а ты как меня вычислил?

– Да, никак…в окно увидел…

– Понимаешь… – замялся Мишка, – я совсем ненадолго приехал…мне завтра уезжать…так что извини, мне некогда…

– А я и не к тебе…Таню позови…

– Вот новости, – удивился Мишка, – а при чем тут я? Меня-то зачем просил выйти?

– Ну, что тебе трудно позвать? – своим противным гнусавым голосом начал клянчить Толька.

– Да не трудно, – пробурчал Мишка, – только почему через меня?

Он не знал (да и откуда он мог знать?), что у Тани с Толькой отношения к этому времени были так испорчены, что от одного упоминания его имени девушку брала оторопь. Она уже давно высказала ему в лицо все то, что она о нем думала. Ей гадливы были даже мысли о нем. А он, как ни в чем ни бывало, постоянно лез ей на глаза, пересылал через знакомых ребят безграмотные, несвязные записочки, орал под окнами какие-то дурацкие песни. Она бы ни за что не вышла к нему и в этот раз, но Мишка попросил, а она ему всего объяснять не хотела…

И когда дверь за нею захлопнулась, до Мишки долетел, как будто из подземелья, Танин захлебнувшийся голосок:

– Я скоро…

– Куда она – раздетая? – выскочила вслед за дочерью мать. – Таня-а-а….

– Да не беспокойся, мама, она сейчас придет, – пошел снова к дверям Мишка.

– Но ее здесь нет! – взволнованно отозвалась с лестничной площадки мать, сбегая на нижние этажи.

– Миша, одевайся! – сорвался вдруг с места Алексей. – Догоняй…если что, жди меня у гостиницы…

Мишка выскочил на улицу сам не свой от свалившегося на его голову горя. «Ведь это я, один я виноват в случившемся, – казнил он сам себя – ведь чувствовал же, чувствовал что-то неладное…». Он побежал сначала вдоль по улице по направлению к вокзалу, потом, вспомнив последние слова Алексея, повернул в проулок и перешел на быстрый шаг, потому что было довольно темновато. Густые тени подворотен надежно укрыли бежавшие днем сплошным потоком по тротуару ручейки, и хлипкая грязь весело булькала под его ногами. Был обычный будничный день, и в домах в этот поздний час лишь кое-где светились одинокие окна.

И у здания местной гостиницы, трехэтажного деревянного строения с высоким крыльцом, светилось всего одно окно. «Интересно, почему я должен быть здесь?», –  подумал Мишка, присев на широкую ступеньку крыльца. И снова тупое чувство отчаяния охватило его. Ему вспомнилось беззаботное личико сестры, когда она, весело кивнув ему, прошла к входной двери. Вспомнился бессвязный рассказ Олега, когда они с Алексеем бегали по квартире в поисках верхней одежды, о том, что «с этим Толиком лучше бы не связываться». Но где же он, его братец, был раньше? И почему Таня пошла, если ничего у нее с Толиком не было? И, в конце концов, почему она исчезла? Ведь не мог же этот Толик (даже при его коренастом телосложении) вот так запросто, как какую-нибудь вещь, подхватить ее под мышку и убежать так быстро и так далеко, что теперь его не найти?

Его вспугнул легкий скрип входной двери гостиницы. На какое-то время скрип прекратился, послышались дальние голоса, потом удаляющиеся шаги. От внезапного ужаса Мишка вскочил на ноги. И в наступившей мертвой и звенящей от напряжения тишине звуком выстрела прозвучал многократно усиленный ночным эхом скрип резко распахнутой двери.

…Прошло долгих три минуты, пока в распахнутую дверь, тяжело ступая, нерешительно вышла из коридорной темноты на свет тускло мерцающего под крышей гостиницы раскачивающегося на ветру фонаря медлительная фигура усталого человека.

– Миша, это я, – устало сказала фигура и прислонилась к перилам крыльца.

– А что с Таней? – с замершим от дурного предчувствия сердцем спросил испуганно Мишка.

– Сейчас она выйдет, – сказал безразличным голосом Алексей и зло сплюнул.

– Она здесь? – не понял: радоваться ему или нет, –  Мишка.

– Здесь… – почему-то хмуро ответил Алексей, – я же сказал, что сейчас выйдет…

– Но где она? – нетерпеливо взбежал на крыльцо Мишка, – и где тот подонок, который ее похитил?

– Успокойся, – взял его за руку Алексей, – тут не все так просто, как ты думаешь…твоего знакомого Толика просто напросто подставили…и я к тому же был хорош – совсем разомлел от вашего гостеприимства…

– Это была она? – прошептал Мишка.

– Она, – вздохнул Алексей, – это снова была она…

 

 

29.

 

Да, помощница злого волшебника, которая, конечно же, не обладала знаниями и способностями Алексея, снова обвела своего соперника вокруг пальца. Она так искусно сумела загнать его в тупик, что он, клятвенно пообещав отпустить ее и прекратить преследование, по крайней мере, дав беспрепятственно покинуть пределы города, вынужден был признать свое поражение.

Таня вернулась домой целой и невредимой и нисколько не расстроенной случившейся с ней историей. Она только просила не напоминать ей больше о Толике и не расспрашивать об их последнем разговоре. Она нисколько не изменилась, если не считать ее заметной возбужденности и повышенной веселости все время, пока в доме находился Алексей. Родители, непосвященные во все детали Таниного исчезновения, приняли, по всей вероятности,  случившееся за какую-то неумную девчоночью выходку и весь вечер веселились вместе с детьми, радуясь и веселясь встрече наравне с ними.

А на следующий день, купив билеты на вечерний поезд, Мишка отправился в школу встречать Надю. Алексей, озабоченный какими-то своими новыми планами, с самого утра попрощался с Мишкой и, попросив его «быть предельно осторожным», пожелал ему счастливого пути.

– А ты куда же теперь? – спросил его Мишка на прощанье.

– Дел много… – ответил уклончиво Алексей, – а где мне быть важнее – госпожа интуиция мой указчик…

…А сердце снова запрыгало в груди, когда Мишка, свернул на знакомую улицу Сакко и Ванцетти. Снова взметнулся от чьих-то криков многоголосый вороний грай, рвущий черными сполохами скученных крыльев водянисто голубое пространство высокого неба. Снова запахло тем задорным запахом начала лета, каким пахли только эти густые заросли черемухи и сирени у дощатого, прохудившегося забора – запахом отсыревшей древесной плесени вперемешку с пряными ароматами цветущих кустарников. Снова заблестели навернувшейся слезой печали высокие школьные окна в лучах послеобеденного солнца.

Хмельной от нахлынувших воспоминаний, Мишка не сразу заметил в пестрой стайке подруг свою бойкую Надю.

– Ой, девочки, да это ведь Сабельников! – крикнула одна из Надиных подруг.

– Ой, точно!

– Да, он никак кого-то встречает!

– Уж не меня ли? – звонко захохотала самая высокая из подруг.

– Девочки, да ну вас…это меня… – махнула на подруг рукой Надя.

– Ой, как у вас здесь все серьезно…

– А, может, он еще подумает…у нас ведь есть из кого выбирать…

– А, Сабельников?

– Да, не слушай ты их, Миша… – подбежала со смущенной улыбкой Надя и, повернувшись к подругам, задорно крикнула, – ладно, девочки, гуд бай!

А Мишка смотрел на нее влюбленными глазами и от избытка чувств совершенно не знал, что сказать.

– Ну и что же ты меня не целуешь? – хитро щуря глазки, спросила Надя. – Или уже разлюбил?

– Ну что ты такое говоришь…, – пролепетал Мишка и неловко чмокнул Надю в розовую, пахнущую тонкими сладкими ароматами каких-то пряных цветов, щечку.

– Ну, рассказывай, что там у тебя приключилось? – защебетала Надя.

– Ты что-то знаешь? – насторожился Мишка.

– Я знаю только, что ты приехал ненадолго и что это как-то связано с приездом Леши…

– Ты его видела?

– Нет, он мне вчера поздно вечером позвонил…

-Ты знаешь, Надя, та женщина, что его усыновила, оказалась очень нехорошей…

– А я это сразу поняла… но понимаешь, тетя моя…ну, та, что живет с ней по соседству, почему-то очень ее хвалила…да, и потом, что мы могли с тобой изменить?

– Надя, я сегодня вечером уже уезжаю, – осторожно взял в свою руку теплую девчоночью ручку  Мишка, – а мне с тобой так хотелось поговорить…

– Ну, так идем ко мне, – вскинула на него свои серьезные глаза Надя, – мои придут только часа через три – вот и поболтаем…

И они рука в руке пошли по знакомой улочке с названием имени неизвестного, но оставшегося в памяти такой милой и домашней своей фамилией  человека, – Ухтомского.

Мишка не стал посвящать Надю в свои тайны, связанные с волшебством. Он только очень аккуратно предупредил свою подругу о возможных неприятностях, которые могут возникнуть от встречи с их общей знакомой – рыжеволосой женщиной. Об Алексее он вообще ничего не стал рассказывать, решив оставить этот разговор на потом. Он здраво рассудил, что оставлять Надю один на один с той информацией, которую он неизбежно должен был бы ей выложить при этом разговоре, рискованно, учитывая ее легкоранимый и чувственный характер.

Он вкратце рассказал ей о своей студенческой жизни, и когда заговорил о друзьях и веселой послесессионной поре, Надя вдруг, искоса взглянув на него, с напускным равнодушием спросила:

– А с той девушкой, которую ты провожал, ты уже не встречаешься?

Мишка внимательно посмотрел на нее: Надя, наклонив головку, старательно разглаживала рукой край скатерти.

– Наденька… – неожиданно для самого себя прошептал он, – ты ревнуешь?

– Вот еще… – резко ответила она, – с чего ты так решил? Мне совершенно безразлично с кем ты еще целуешься, кроме меня…

– Я не целовался…

– Но в кино водил…

– Ну, водил…так получилось…и проводил потом домой, потому что она далеко живет…

– Бедная девочка…

– Кто бедная девочка?

– Ну, та, которую ты провожал…она-то ведь невесть что, наверное, про тебя подумала…а ты оказал ей знаки внимания, а сам при этом влюбленным в нее не был…

– Наденька, прости, я больше так не буду, – попытался превратить в шутку свое оправдание Мишка.

– Встань на колени и целуй мне руки, негодный мальчишка! – нарочито серьезным голосом приказала Надя. – Ишь Дон-Жуан выискался…ты не думай, что я далеко от тебя нахожусь…

– Серьезно, Надя, а откуда ты все про меня знаешь? – спросил ошарашенно Мишка.

– Да не напрягайся ты так, просто тетка моя вас в кинотеатре видела.

– Ах, вот оно что, – скорчил гримасу Мишка, – у тебя всюду тайные агенты…

– Можно подумать, у тебя их нет, – сказала Надя и неожиданно, подойдя со спины, мягко приобняла Мишку за шею, – ты ведь тоже все знаешь обо мне…разве нет?

Мишка хотел сказать, что как раз наоборот – ничего не знает, оттого и переживает, что ненароком может ее потерять. Но мысли начали путаться от этого нежного прикосновения теплых рук, от близкого дыхания губ, от дурманящего сознание томного аромата ее одежды.

– А что я…должен…знать? – спросил Мишка, не понимая, о чем это он.

– Обо мне, – кокетливо протянула Надя.

– Что о тебе? – Мишка порывисто встал и, крепко обняв девушку, поцеловал.

– А то, что я тебя жду…ты понимаешь это? Я ведь даже на танцы не хожу – сижу дома одна, как затворница.

– Ну, почему? С подругами ведь можешь сходить…

– Да, откровенно говоря, уже и некогда: скоро ведь выпускные экзамены.

– Точно, – вспомнил Мишка, – но тебе-то что волноваться…ты же у меня отличница…

–  Я у тебя еще и трусиха…ох, и знал бы ты, какая я трусиха!

 

 

30.

 

Всю дорогу Мишка думал об этой встрече с Надей. Он сразу, как только прошел в купе, забрался на верхнюю полку и так и лежал с закрытыми глазами, не обращая внимания на вагонную суету. Он вспоминал с легкой дрожью, пробегающей волнами по всему телу, те последние минуты их встречи, когда пришла пора расставания. Уже были сказаны прощальные слова, уже были подробно оговорены сроки их письменных и телефонных общений. Все было выяснено в их отношениях, все встало на свои места, но чего-то главного было не сказано. Они, словно оба боялись произнести вслух те слова, которые бы пуще каких-либо обязательств связали их прочно и на всю жизнь нерасторжимыми узами. Они неосознанно, но как будто нарочно оставляли для себя крохотную, неприметную лазейку, дающую им возможность для чувственных маневров. Любовь, дремавшая все эти годы и оглушившая вдруг их своей внезапностью, вопреки представлениям влюбленных не бросила их в безрассудство, а напротив, – заставила замереть в опасении разбить хрустальную чашу.

Но разве надо было говорить о своих чувствах? «Слово дано человеку, чтобы скрывать свои чувства», – вспомнил Мишка где-то когда-то вычитанный из книжки афоризм. Зачем вслух произносить то, что и так очевидно? Разве он не увидел, не убедился в искренности Надиных чувств? Разве ее глаза, ее голос, ее поступки не говорили ему о том, что она бесконечно ему верна?

…А поезд стучал колесами на стыках, звенели стаканы в серебряных подстаканниках, похрапывал старичок на нижней полке, и жизнь продолжалась такой, какой она и была до встречи с Надей. Ничего не изменилось в этом мире. Никто не заметил Мишкиного взросления. Да и сам он не понимал, а скорее догадывался, что он уже вплотную подошел к какому-то неосознаваемому порогу жизни, когда неведомые силы, терпеливо дожидающиеся своего часа внутри его тела, выплеснут наружу все скопившиеся эмоции.

Областной город тоже не заметил Мишкиного отсутствия. Так же спешили по своим делам озабоченные люди, так же бесшабашно неслись по свежим, утренним улицам автомобили, так же бежала по фронтону большой привокзальной  гостиницы бегущая строка, извещающая о том, что «граждан транзитных пассажиров ожидает прекрасный гостиничный сервис…».

В общежитии, где с утра, как всегда, на вахте толпился крикливый студенческий народ, новая дежурная спросила у Мишки пропуск и, увидев там его фамилию, протянула распечатанный конверт:

– Два дня, как принесли…

– А почему распечатали? – недовольно спросил Мишка.

– Его так и принесли…это же не из почты…

Мишка тут же на лестнице достал из конверта бланк – это было приглашение на заседание городского литературного объединения.

«Какое к черту заседание! – думал он, наскоро собирая в папку конспекты. – Чего я там забыл? Может быть, они меня с кем-то перепутали?». Но после занятий, когда Мишка пробегал мимо соседней аудитории, его вдруг окликнула миловидная девушка и безапелляционным тоном заявила:

– Вам надо обязательно быть на сегодняшнем заседании. Вы приглашены, как молодой и начинающий автор.

– Почему обязательно? – удивился Мишка.

– Потому что так решила литературная секция техникума.

– А если я не захочу, тогда что?

– Тогда я лично вас попрошу, – улыбнулась мило девушка, – неужели откажете?

– Когда и где? – смутившись от такого поворота дел, неожиданно для самого себя спросил Мишка.

– А вы разве пригласительного не получили? Сегодня…в 17.00…в клубе железнодорожников…

Ну, и что ты тут скажешь? «Ну, согласился сгоряча – думал Мишка, придя в общежитие, – а что я там буду делать? Какой я начинающий автор?». Он вдруг только сейчас вспомнил свое давнишнее поэтическое школьное выступление. «Но какая связь между теми сумбурными детскими стихами и заседанием маститых поэтов, – подумал он, – и вообще, откуда им известно, что я когда-то и где-то что-то читал?». Но, странное дело, чем дольше он размышлял о своих так неожиданно когда-то проявившихся поэтических способностях, тем вполне закономерной становилась мысль о том, что все это было неспроста. С какой это стати он так легко вспомнил сидящие где-то внутри стихи, если они не были бы им когда-то выстраданы, просто вылились наружу? И если они вылились тогда, то почему им не вылиться сейчас, но уже в новой, более совершенной и более чувственной форме?

«А мы сидели и молчали,

звенела лодочная цепь.

И ни слезинки, ни печали

в твоем задумчивом лице.

По водной глади рябь рассвета

скользнула, и не знаю как

в медовом захолустье лета

я осени увидел знак…

…Я жду…сейчас ты тихо спросишь…

И с удивленьем вижу я:

в твоих глазах блеснула осень

слезинкой летнего дождя…».

И эти строчки плыли и плыли бы дальше в затуманившемся от грез сознании, если бы Мишка, спохватившись, не очнулся и не пошел в столовую, потому что вдруг ощутил зверский аппетит.

…На заседание литературного объединения Мишка, понадеявшись на автобус, немного опоздал.

– Ты сильно там дверями не шуми, – строго предупредила его пожилая гардеробщица в очках с толстыми линзами, – они люди очень сурьезные…

И Мишка, затаив дыхание и еле сдерживая волнение, на цыпочках вошел в просторный актовый зал. Все было деловито и торжественно: и массивные бархатные шторы, и красная ковровая дорожка в проходе, и большой уставленный цветами стол на сцене, за которым сидели солидные мужчины (некоторые с благородными седыми головами и бородами) и та миловидная девушка из техникума, которая пригласила Мишку, среди них.

– …Я не буду сейчас  представлять присутствующих: они все сегодня будут благосклонно выслушаны нами… – монотонным голосом говорил один из солидных мужчин, из-под очков оглядывая зал.

– …Мы все вместе оценим тот серьезный вклад наших земляков, который они внесли в культурную сокровищницу нашего родного города…А от себя лично попрошу не судить нас строго… – таким же монотонным голосом ответил ему другой мужчина, сосед по столу.

Мишка очень внимательно прослушал выступления всех мужчин, а миловидная девушка, получившая право на выступление в самом конце, просто его умилила. Оказывается она сочиняла басни! Конечно, не бог весть какие остроумные…Но Мишку они очень тронули. И потом – басни! Мишке всю жизнь казалось, что баснописцы – это все сплошь дряхлые старики, похожие на дедушку Крылова, добродушно улыбающегося с обсиженного мухами школьного портрета в кабинете литературы.

Заканчивал заседание все  тот же мужчина, что и начинал. Он, как водится, подвел итоги, кого-то похвалил, кого-то (незлобливо) поругал. Потом, опять же скорее по этикету, нежели этого требовали обстоятельства, попросил присутствующих в зале гостей «если кто хочет» выступить. Зал на это предложение никак не прореагировал, тут же начав хлопать сиденьями и шуршать пакетами и сумочками.

– Минуточку, – вдруг прокричал в зал мужчина (он склонил голову, в сторону миловидной девушки – она ему что-то говорила), – минуточку…товарищи…тут один молодой человек хотел бы нам почитать свои первые, так сказать, стихотворные опусы…похлопаем начинающему автору…

Зал, застигнутый этим объявлением врасплох, сначала притих, а потом, отреагировав жидкими аплодисментами, снова послушно захлопал сиденьями.

– Слово предоставляется Сабельникову Михаилу, – торжественным голосом произнес мужчина и из-под очков начал водить глазами по залу, а когда Мишка нерешительно привстал, широким жестом руки показал ему место у стола.

«Хорошенькое дело – растеряно думал Мишка, на ватных ногах шагая к сцене, – хотя бы предупредили…что я им сейчас читать буду – вот эти слабые стишата о любви?».

– Ну-с, молодой человек, мы вас внимательно слушаем, – повернули к нему головы мужчины и с ними миловидная девушка, сидящие дружным рядком за столом.

Мишка немного потоптался, оглянув зал: отсюда он казался совсем пустым – только первые несколько рядов были более-менее заполнены. Устремленные на него лица благожелательно ждали, и Мишка, совсем успокоившись, размеренным голосом проговорил:

– Стихотворение называется «Прозрение», –  помолчал немного и продолжил, –

 

И, словно боль сойдет из воздуха,

Когда в смиреньи, не спеша,

Пойдет по крестикам и звездочкам

Искать родню моя душа.

И в силуэтах обелисковых,

В расщельях ссохшейся доски

Она замрет от стона близкого

Нечеловеческой тоски.

Как трудно взглядам ненароковым

Сквозь еле видимый укор

Смотреть в глаза пытливо-строгие,

На нас глядящие в упор.

В глаза, еще не осознавшие

Всей горькой правды до конца,

С улыбкою позавчерашнею

Окаменелого лица.

Как трудно ей, душе доверчивой,

Сомнений сдерживая взвесь,

Понять, что путь наш человеческий

Ничем закончится вот здесь.

Что все мечты, страданья, похоти –

Земная наша голготня –

Сосредоточится на крохотном

Пространстве выцветшего дня.

Что мы, пылинки Мироздания,

На час явившийся калиф…

И что бессмертье Богом данное –

Всего лишь выдуманный миф.

 

Мишка кивнул головой, давая понять, что он собирается уходить со сцены, но зал так бурно ему зааплодироавал, что он нерешительно затоптался, не зная, что ему делать дальше.

– Ну что же, очень даже неплохо! – похвалил его председательствующий мужчина, – молодец…попросим, товарищи, Михаила прочесть еще что-нибудь.

Зал снова бурно прореагировал. Какие-то две девчонки из первого ряда даже несколько раз прокричали: «Браво!».

– Стихотворение «Сюжет», –  снова неожиданно для себя, объявил Мишка. И снова откуда-то из подсознания полились сплошным потоком рифмованные строчки, о существовании которых он до сей поры не имел ни малейшего представления. Снова он, едва поспевая за смыслом этих строк, читал и прекрасно отдавал отчет, что написаны они все-таки довольно профессионально, потому что читались легко и ощущение было от них праздничное и трогающее за душу. Он прикрыл глаза, чтобы ничто не мешало возникновению этих рифмованных строчек и начал:

– …  По капле лето истекло,

в свои права вступает стужа.

И вот опять в узоре кружев

мое оконное стекло.

Вне всех и всяких сущих зол

запечатленное мгновенье.

Сморю с немым благоговеньем

на этот сказочный узор.

Не в том ли воля Бытия

и знак Межзвездного Контакта,

что в этих контурах абстракта

сквозным сюжетом – ты и я?

– Ну что же вы скрывались от нас, голубчик, – перекричав овации, с восхищенными глазами подошел к нему сначала председательствующий мужчина, а затем – все остальные, кто сидел за столом на сцене.

– Да, вы, молодой человек просто, не побоюсь этого слова, талант, – протянул ему руку другой мужчина.

– Вы, Сабельников, молодец, – улыбнулась Мишке миловидная девушка, – я в вас верила…

– Но все же откуда вы узнали, что я пишу стихи? – улыбнувшись ей в ответ, спросил Мишка.

– Да на вашем интеллектуальном лбу все написано – залилась смехом девушка – а если серьезно (вдруг сделала она серьезное лицо)…это все – моя еще ни разу не подводившая меня интуиция.