31.

 

А на следующий день после занятий Мишка столкнулся снова с этой миловидной поэтессой (баснопиской – так про себя окрестил ее Мишка) в раздевалке, когда в шутливой потасовке с приятелями налетел на нее, едва не сбив с ног.

– Хорошенькое дело, вы еще и хулиган, – дернула шутливо плечиком девушка.

– Не то слово, – тут же отозвался Мишкин приятель Славик Зеленцов, – гангстер-рецидивист…

– Он у нас, девушка, только с виду такой интеллигентный, – ввязался в разговор, подмигивая обеими глазами, шустрый Шурик Карелин, – если б вы знали, какой он монстр, когда его кто-нибудь обидит…

– Вы с ним не связывайтесь, девушка, – хотел было еще что-то добавить Славик, но поэтесса его резко оборвала:

– Девушки бывают только в магазинах и автобусах…а я Алла!

И, резко повернувшись, пошла к выходу.

– Фью-фить, – присвистнул Славик.

– Прынцесса на горошине! – крикнул ей вслед Шурик.

– Да ладно вам, – буркнул недовольный случившимся Мишка, – шутники-самоучки…

– О-о-о, – сгримасничал Славик, – да, мы, оказывается, к этой девушке Алле неравнодушны…

– Да, мы в нее просто по уши влюблены… – хлопнул Мишку по спине Шурик.

– Отстаньте вы все … – плюнул от досады Мишка и побежал на улицу.

Ах, какая была в тот день чудесная погода! Яркое солнце так ослепило Мишку, что он после темного коридора с минуту стоял, ошалело протирая глаза. А протерев, тут же увидел Аллу, которая стояла неподалеку в шумливой пестрой стайке девчонок.

– Ну, ладно, девочки, я побежала, – громко сказала Алла, когда Мишка, аккуратно обходя лужи, поравнялся с ней.

– Ты обиделась? – почему-то спросил ее Мишка.

– Ну, вот еще чего… – независимо вздернула она носик, – было бы из-за чего обижаться.

Они некоторое время шли молча.

– Ну, раз уж ты на ты со мной на «ты», то и я  к тебе так же обращусь, не возражаешь? Тебе куда? – вдруг спросила Алла.

– В общагу…

– И мне в ту же сторону,– сказала Алла и лукаво посмотрела на него.

– Ты где живешь?

– Через два дома от твоего общежития…

– А что-то я раньше тебя не встречал…

– Так я ж давно заметила, что ты мальчик у нас увлеченный – все ходишь, наверное, стихи на ходу сочиняешь.

За этими, ни к чему ни обязывающими шутливыми разговорами они и подошли к общежитию.

– У тебя, Миша, девушка есть? – неожиданно вдруг спросила Алла.

И этот простой вопрос привел Мишку в такое замешательство, что он, как девочка, покраснев, зачем-то начал расстегивать и застегивать папку. Ему так не хотелось сейчас, именно в этот момент, когда душа так просила отдыха от трудов праведных в компании с симпатичной и умной девушкой, ответив утвердительно, сразу заставить ее потерять к нему интерес. Но и соврать он не имел никакого морального права.

– Извини, Алла, я забыл…точно забыл, – наконец промямлил, хлопнув себя по лбу, Мишка, –  конспект, понимаешь, в столе оставил…вот разиня…придется назад возвращаться.

– Ну и что – оставил… – удивленно поглядела на него Алла («Она, кажется, все поняла», – подумал с отчаянием Мишка), – возьмешь у кого-нибудь на время…не возвращаться же назад…

– Да…да…ты права… – согласился он, – а можно я тебя провожу?

Последние слова он проговорил как можно небрежнее, стараясь скрыть за нарочитой бравадой неуверенность и какую-то непреодолимую зажатость.

– Ну, проводи… – как будто бы ничего не усмотрев в Мишкином явно неадекватном поведении, беспечно проговорила Алла.

Она шла, подставляя лицо солнцу, жмурилась и о чем-то своем молчала. И было видно по всему, что ей эта солнечная процедура гораздо важнее сейчас всяких неинтересных разборок по поводу и без повода…Даже в молчании ее была какая-то подчеркнутая гордыня, останавливающая Мишку от возобновления прерванного разговора. Они прошли до конца улицы, и Алла, сухо бросив Мишке: «Пока…», гордо пошла к дверям подъезда.

– А, вот ты где! – вдруг услышал за спиной чей-то знакомый голос Мишка. – Я, понимаешь, его ищу по всему городу, а он барышень провожает…Не маленькие – сами дойдут. Не роскошь ли это – время на них терять?

– Алексей… – обрадовался Мишка, – я так почему-то и думал, что сегодня с тобой встречусь.

– Я только сегодня сюда прилетел. Вчера куда только леший меня не носил…

– Леший? – переспросил Мишка, зная, что таких слов Алексей всуе говорить не будет.

– Ну да – злой волшебник…

– А что с той рыжей женщиной?

– Она снова где-то здесь…но пока притаилась…

– Ты был на ее квартире?

– О чем ты, Миша? У нее квартир по городу – не один десяток.

– И что теперь делать мне? Она меня ведь опять в покое не оставит…

– Пока – ничего…а с завтрашнего дня снова приступим к занятиям… – Алексей вдруг прищурился  и улыбнулся, – а все-таки с Аллой у тебя что? Новое романтическое приключение?

– Она поэтесса…ну, и вообще мне с ней приятно поговорить… – смутился Мишка.

– Ха-ха-ха! – громко захохотал Алексей. – Она такая же поэтесса, какой поэт ты…

– Что ты хочешь этим сказать? – у Мишки похолодело в груди от нехороших предчувствий (ему так понравилось осознавать в себе какие-то хотя и не вполне понятные, но гениальные наклонности).

– Да ничего особенного…просто она такая же моя помощница, как и ты. Вот видишь, как все прекрасно получилось: я вас еще не познакомил, а вы уже, как родственные души, притянулись друг к другу…

– Ну, это не то, о чем ты думаешь, – резко возразил Мишка.

– А откуда ты знаешь, о чем я думаю? – опять захохотал Алексей. – Я думаю, что она – просто твой сиюминутный юношеский каприз…не так ли? А Надя – это то, что святое и то, что никогда не может быть предано или осквернено изменой. Ну, ладно, мой юный друг Ромео, я спешу…до завтра…

 

 

32.

 

Мишка сам не понимал почему, но ему очень нравились запахи техникумовской механической мастерской, которая находилась на первом этаже главного здания. Уже при входе в техникум учащихся обдавала теплая кисло-сладкая волна запахов сварки вперемежку с запахами горелой машинной эмульсии, которая исходила из железных дверей мастерских, упрятанных в глубине длинного коридора. Эти запахи, проникая во все щели стен и укореняясь там, придавали праздничной атмосфере учебного заведения тот неповторимо терпкий аромат, какой будил сознание и давал ощущение близости каких-то важных тайн.

Этими тайнами были полны уже даже пустые две закопченные комнаты сварочного отделения, где кроме металлических столов у стен и огромных жестяных  зонтов над головой ничего больше не было. Мишка, как и все студенты, входящие сюда, облачался в мешковатую брезентовую робу и получал на руки металлические пластины, электроды и маску.

…Важно было своевременно поймать дугу. Сквозь темно-коричневое стекло маски следя за дугой, он начинал ее двигать кругообразными движениями вокруг шва – слева направо. Дуга шипела, разбрызгивая вокруг себя ярко-оранжевые брызги, которые с легким шорохом оседали на бетонном полу. И шов алел вспучивающимися мелкими пузыриками, и струйки черного дыма обволакивая свариваемые пластины, как удавы из корзин заклинателя, поднимали свои качающиеся головы в черные пространства зонтов.

А там дальше, за стенами сварочных комнат в больших, ровных своих рядах прятали  тайны учебные токарные станки. Немногословные и простые  (шпиндель, две бабки, суппорт да резец), они гудели, как оводы, своими натруженными двигателями и свистели резцами, срезая с вращающихся заготовок длинные спирали стружек.

И Мишке нравилось брать в руки иссине-сизые эти спирали и смотреть на их переливающиеся в солнечном свете блики. Он представлял их какими-то гигантскими инопланетными червями, наделенными разумом, которые шевелились в большом коробе, готовые вот-вот ринуться на захват окружающего пространства. Но сваливался с кранбалки на их извивающиеся тела массивный слиток металла, и заканчивали они свой путь, расплюснутые и раздавленные, на дворовой куче металлолома.

…С середины мая у второго курса технологов начиналась производственная практика. Студенты ждали ее с нетерпением: ведь почти на месяц можно было забыть про учебники и про домашние задания, устроить себе отдых от трудов праведных, слоняясь день деньской по мастерским после досрочного выполнения несложных производственных работ. Девчонок (а их в группе было всего пятеро) к сварке почему-то не подпускали, и они с нескрываемым удовольствием осваивали токарное ремесло. Они, как заправские токари, лихо крутили блестящие рукоятки суппорта, то отводя, то подводя резец к вращающейся заготовке, деловито подносили штангенциркуль к едва замедляющей вращение заготовке, широкими размашистыми движениями вертели большим ключом, освобождая готовую деталь из зажимов шпинделя.

Мишка стоял около станка, на котором работала Лена Гараева, когда над их головой заскрипели стропы проносимого кранбалкой металлического короба со стружкой. Сквозь шумы цеха он отчетливо услышал какие-то металлические щелчки. Короб на кранбалке тихо покачивался, басовито скрежетали колеса…и вдруг короб дернулся… еще раз…дзынь…отвернулась в сторону прядка троса…Как в замедленной съемке, короб резко накренился и рухнул вниз.

Все это произошло так молниеносно, что Мишка успел только схватить за руку Лену и дернуть на себя. И тут же резкая боль пронзила его ногу, а на спину навалилась горячая, режущая и скребущая кожу до щемящего озноба тяжесть. Он попробовал освободиться от этой тяжести, сделал попытку приподняться, но сил для этого не хватало. Сквозь затуманенное от боли сознание он слышал над собой громкие голоса встревоженных людей, скрежет перебираемого металла, чей-то громкий плач… «Лена…, – вдруг вспомнил он, – что с ней?». Мишка пошевелил рукой, которой держал до этого руку Лены и вдруг ощутил прикосновение к теплому телу…

– Лена, – тихо позвал он.

– Что? – неожиданно спокойно и буднично ответил ее голосок.

– Ты как?

– Все больно…

– Держись, Лена…

– Держусь…

…Она даже не стонала, когда ее положили на носилки. Смотрела только, не моргая, печально своими голубыми глазами из-под испачканной грязными разводами косынки на Мишку и что-то шептала, еле заметно шевеля губами. Суетившийся над нею врач наскоро наложил жгуты, сделал уколы и велел санитарам быстро нести носилки.

Мишку тоже осмотрели. Не обнаружив ничего серьезного, врач забинтовал кровоточащую рану на ноге и поспешил к машине.

Мишка хотел было тут же отправиться в больницу к Лене, но его повели сначала в техникумовский медкабинет, а потом к директору техникума, где в присутствии какого-то грузного человека в кожаной курточке долго и дотошно спрашивали про обстоятельства несчастного случая.

– Ничего не понимаю, – говорил директор, моложавый мужчина с черными курчавыми волосами и большим с горбинкой носом, – стропы поменяли всего неделю назад…все на месте – клеймо, техпаспорт…перегруза не допустили…

– А это мы еще проверим… – ледяным голосом отвечал ему «кожаный» мужчина, – сначала всем бывает все непонятно…а потом оказывается, что кругом были сплошные нарушения… и тому подобное…об этом надо всегда помнить…

– Мне можно идти? – устав от расспросов, попросил Мишка.

– Можно – милостиво кивнул головой «кожаный» мужчина, – и подумайте хорошенько…может быть, еще чего-нибудь вспомните…

Кошки скребли на душе у Мишки. Он уже давно не относил к случайностям все те приключения, какие выпадали на его долю в последние годы. «Действительно, – думал он, – с какой это стати совершенно новый строп порвался именно в тот момент, когда груз находился над тем местом, где стояли они с Леной?». Хотя порвался он таким образом, что короб не упал, а только наклонился, высыпав содержимое на пострадавших. То есть шанс на выживание ему был великодушно подарен, и тогда этот случай надо расценивать либо как инсценировку покушения на жизнь, либо как неудавшуюся попытку убийства. Но в любом случае – при чем здесь Лена? А может быть, он зря хватал ее за руку? Может быть, ему просто показалось, что короб падает на нее? И Мишке стало плохо от этих дурных мыслей. Он снова стал прокручивать в голове все обстоятельства происшествия, мысленно сопоставляя расстояние от места падения короба до решетчатого трапика, на котором стояла Лена. Точно…короб падал только на него…мимо нее…

Он не замечал толпившихся вокруг него ребят в раздевалке, машинально и невпопад что-то отвечал, машинально оделся и вышел на улицу. У ворот техникума его окликнул знакомый голос, и он все так же машинально поднял голову.

– Мишка, Мишка, где твоя улыбка? – совсем некстати улыбаясь, пропел фальцетом Алексей.

– С Леной беда, – хрипло выдохнул Мишка.

– Я все знаю, – почему-то нарочито беззаботно ответил Алексей, – ты не думай, что меня так просто можно обвести вокруг пальца…

– Что ты знаешь? Она в больнице!

– Да с ней-то как раз ничего страшного…так, пустяковые царапины…меня больше беспокоит состояние Леши, у которого вчера обнаружили сильнейший приступ какого-то непонятного гриппа.

– Ты считаешь, это все та рыжая?

– А то кто же…

– Но почему – Леша?

Алексей внимательно посмотрел на Мишку:

– А ты не догадываешься?

– Месть?

– И месть, и давление на мою психику…

– И что ты собираешься делать?

– Я уже делаю…, – многозначительно сказал Алексей, – с этим к тебе и пришел. Значит, так, слушай и запоминай. Завтра ты ни на какие занятия не идешь – у тебя законный пропуск учебных дней на прописанное лечение. С утра навещаешь Лену в больнице…нет (увидев порывистое движение Мишки)…нет…сегодня к ней идти не надо…потом идешь в общежитие и сидишь, как мышь, в ожидании меня…ни в какие разговоры и ни с кем не вступать…тем более, с незнакомыми людьми…Лене тоже ничего лишнего, ты понял, о чем я, не говорить…

И по-мальчишески озорно натянув на нос Мишке кепку, бодро попрощался:

– Вобщем, до завтра…носа не вешай…все под контролем…

…Ничего себе, – носа не вешай! «От таких событий – мозги набекрень, а он улыбается, как ни в чем ни бывало», – думал Мишка, хотя такое поведение друга сразу успокоило его и вернуло прежнее душевное спокойствие. И он лишний раз утвердился в своих догадках, что  появление в его жизни Алексея – неспроста и что пока он где-то незримо присутствует рядом, с ним, Мишкой, ничего не должно случиться.

 

 

33.

 

Когда Мишка на следующий день подходил к палате, где лежала Лена, его вдруг охватило непонятное волнение. Он издали в полуоткрытую дверь увидел ее скорбное личико, повернутое вбок, к окну, и ему нестерпимо жаль стало этого хрупкого и беззащитного человечка. Прошел мимо палаты старик, стуча палкой и бурча под нос какое-то свое недовольство; прошмыгнула сестричка, весело зыркнув быстрым, игривым взглядом на Мишку; а он все топтался у дверей в нерешительности, пока не услышал за спиной скрипучий женский голос:

– Ну-с, молодой человек, позвольте пройти.

Он посторонился и только после этого шагнул в палату. Обладательница скрипучего голоса (а ею оказалась лечащая врач) сразу прошла к Лениной кровати, загородив своей спиной Мишку, и начала о чем-то говорить назидательно и громко. Лена, как мышонок, осторожно скрипнув кроватью, притаилась, завернувшись в одеяло, и молчала, не решаясь даже пошевелиться, чтобы не дать повода усомниться в свое глубоком уважении к внушительно выговариваемому монологу.

– Лежать, лежать и еще раз лежать, – резко рубила фразы сердитая врачиха, – никаких телефонов, никаких прогулок…ты меня поняла?

Она повернулась и сделала шаг в направлении следующего пациента.

– А вы к кому? – чуть не сбила врачиха с ног Мишку.

– К Лене, – показал Мишка рукой на заулыбавшееся из-под одеяла личико.

– Ну-ну… – закашлялась врачиха, – только, прошу вас, максимум десять минут…

Достала платок, протерла очки, махнула рукой, снова закашлявшись:

-Де-сять…

И тут же начала все тем же раздраженным тоном отчитывать пожилую женщину, уставившуюся на нее  упрятанными в густые и седые брови насупленными, немигающими глазами:

– Вы только посмотрите на них…какие мы, однако, шибко грамотные…все-то мы знаем…только лечиться почем-то в больницу идем…

Женщина что-то невнятно бормотала в ответ, ерзала по кровати, намереваясь встать, но врачиха, придерживая ее порывы ладонью, давала волю своим постоянно возбужденным чувствам:

– И не думайте, вставать, милочка… о, господи, что малый, что старый… да что же мне с вами делать…

– Ми-шка… – прищурив в умилении глазки, шепнула Лена.

– …Мишка, где твоя улыбка? – хочешь спросить, – нарочито сдвинул брови Мишка.

– Действительно, – где?

– Никуда она не делась, только повода для нее мало…

– Миша, ты за меня не беспокойся, у меня все хорошо, все идет на поправку…

– Девушка! – оборвал ее властный скрипучий голос от окна, – извините, что я вмешиваюсь (врачиха наклонила низко голову, глядя на Лену поверх очков)…не морочьте молодому человеку голову…вам еще лежать и лежать…

– Миша, – снова прошептала Лена, дождавшись, когда врачиха отвернется – а ты почему на меня совсем перестал обращать внимание?

– Понимаешь… – замялся Мишка, – все как-то неожиданно свалилось…сначала молния ударила…потом…

Он вдруг вспомнил наставление Алексея и запнулся.

А Лена, проследив взглядом за вышедшей в двери врачихой, села шустро на кровать, сунула ноги в тапочки и заговорщицки подмигнула:

– Пойдем в коридор…там воздуху больше…

Они встали у окна с видом на больничный двор. Лена, облокотившись на подоконник, повернула к Мишке полыхающие  голубыми искорками глаза; фигурка ее, просвечивающая под ярким солнцем сквозь легкий ситцевый халатик была нежна и наивно-беззащитна. И у Мишки почему-то подступили слезы к глазам от этой ее светлой, невесомо-воздушной хрупкости.

И не надо было ничего говорить, потому что любые слова не могли бы быть равнозначными их душевным состояниям. Да что слова…даже жесты, даже взгляды могли бы лишь только косвенно обозначить, но не выразить того, что до краев и с огромным избытком переполняло их души. Не надо было Мишке включать свои способности к чтению чужих мыслей, более того, он и сам прекрасно видел, что Лена не хуже его читает и читает, все, что он думает сейчас – «от корки до корки».

– Если б ты знал, как мне сейчас хорошо… – наконец сказала Лена.

– А помнишь, мы с тобой шагали по сугробам и ты мне сказала, что у тебя даже зубы замерзли? – неожиданно вдруг вспомнил Мишка.

– Помню, – улыбнулась, смешно сморщив носик, Лена, – я тогда чуть ноги не отморозила…

– А еще к нам привязался какой-то лохматый щенок…

– Ой, – взяла Лена Мишку за руку, – ты знаешь, что стало с этим щенком?

– Нет…

– Он наутро снова прибежал к нашим воротам, и я уговорила родителей взять его к нам домой…мы его отмыли, накормили…он таким хорошеньким оказался…

– Как назвали?

– Шариком…

– Оригинальное имя… – хмыкнул Мишка.

– Так он же дворняжка…не Джеком же его в самом деле было называть…

…А в окно светило солнце, гуляли сквозняки по больничным коридорам, звонко стучали по жестяному карнизу капли дождя, и летнее утро, ликуя и отражаясь в каждом оконном стекле, возносилось к голубому безоблачному небу то ли колеблющимся в воздухе невесомым маревом, то ли собравшимися в густое сплетение теплых змеек вездесущих ветерков.

И только появление на горизонте строгой врачихи вернуло Мишку на грешную землю. Она шла вихляющей походкой, держа в руках толстую общую тетрадь, и смотрела себе под ноги, словно боялась споткнуться. И что-то неуловимо похожее на уже встречавшееся Мишке в каких-то  жизненных эпизодах было и в походке, и в манере поведения этой как будто нарочито нескладной женщины.

– Тебе не холодно? – спросил он Лену.

Она тоже покосилась в сторону врачихи и шепнула:

– Идем…

– Мне пора… – ответил, не отпуская Лениной руки, Мишка.

– Ну, хотя бы на минуточку в палату зайди…

– Не могу, Лена, мне, правда, некогда…

– Приходи еще, Миша, я буду очень тебя ждать…

Последние эти слова Лена сказала, когда Мишка  отпустил ее руку; она коротко взмахнула ею, так, что рукавчик халата заголил худенькое запястье и, круто развернувшись, шагнула в палату.

…Алексей его встретил у выхода из больницы.

– Как Лена? – спросил он Мишку таким тоном, как будто специально пришел сюда справиться о здоровье девочки.

– Как ты и говорил, все нормально…

– Ничего подозрительного не заметил?

– Где? – не понял Мишка.

– В больнице…

– Да, вроде нет…

– А если подумать… – хитро прищурился Алексей.

– Может быть…врачиха… – неуверенно предположил Мишка.

– Садись – два …–  сморщил кислую мину Алексей.

– Не угадал?

– Как пальцем в небо…

– Тогда не знаю…

– Пожилая соседка Лены… не находишь, какова оперативность…так что,  теперь сам понимаешь, наши планы меняются…тебе сейчас надо срочно вернуться в вестибюль и затеряться в толпе навещающих…

– И все?

– Пока все…

– А ты?

– А я? Беру на себя все остальное…

Улыбка, вечно блуждающая на лице Алексея, тут же потухла, он сосредоточенно взглянул в верхние окна фасада больницы и выдохнул:

– Ну, давай…

 

 

34.

 

Прошло всего каких-нибудь пятнадцать минут, когда знакомая физиономия Алексея  снова замелькала в уже редеющей толчее вестибюля.

– Ну, как? – спросил подошедшего друга Мишка.

– Как быть и положено, – стряхнул Алексей следы известки с рукава курточки – упрятана в ПБДИ. Но вот беда…

Он наклонился, чтоб оглядеть свои брюки, потрогал маленькую дырку на штанине:

– Это не наша старая знакомая…

– Не рыжеволосая?

– Да, если ты ее так зовешь, это не она…

– И что же теперь?

– Снова ждать и следить…кстати, сегодня вечером жди меня – будем продолжать занятия…

– А с Леной ничего плохого не будет? – не удержался от вертящегося на языке вопроса Мишка.

– По логике вещей – нет… – Алексей протянул Мишке руку, – скажу тебе только одно: пусть пока только на маленьких полшажка, но твой верный друг и хороший товарищ на данный момент впереди этих несимпатичных, старомодных и зловредных теток…

…А в общежитии, в коридоре рядом с вахтой, сидя на колченогом стульчике,  Мишку ожидала Алла.

– Привет… – обалдело подошел к ней Мишка.

– Приветик…

– Ты ждешь меня?

– Представь себе, что да…

– По делу или как?

– Не поверишь, – или как…

– Ну тогда пойдем погуляем.

– Тогда пойдем.

Они вышли на уже тронутую вечерней острой прохладой надвигающихся сумерек улицу. Подул холодный и промозглый ветерок.

Алла неожиданно взяла Мишку под руку, как бы оправдываясь, пробормотала:

– Скользко, блин…два раза чуть не упала…

– Я знаю все… – вдруг решился на откровенный разговор Мишка.

– Про наши с тобой поэтические способности?

При этих ее словах Мишка неожиданно потерял равновесие, заскользил ногами, ища точку опоры, подпрыгнул и только чудом не упал.

– Ах, ты, прыгун-попрыгайчик… – крепко прижалась к его руке Алла, – коли даму ведешь, держись на ногах увереннее.

– Но к чему тогда были все эти литсобрания и литвыступления? – не унимался Мишка.

– Ду-ра-чок… – игривым, почему-то низким и грудным голосом, заглядывая в глаза, протянула Алла, – а где же наши здоровые амбиции? Разве ты не испытал в те минуты, когда на тебя смотрели сотни восторженных глаз, невыразимое чувство своей талантливости и Богом данной исключительности? Разве ты не ощутил прикосновения к тем необъяснимым тайнам бытия, какие связаны с проявлениями таящихся в каждом из нас  стремлений к творчеству?

– Это ты называешь творчеством?

– А что это, по-твоему?

Мишка даже остановился, недоуменно глядя на спутницу:

– А где же муки творчества? Где выстраданность каждой строчки? Где работа над словом, в конце концов?

– А ты не допускаешь, что эта выстраданность осталась внутри тебя? А работа над словом, как ты говоришь, это всего лишь инструмент, который дается литератору в помощь…

– Ну, хорошо, я пишу лирику…допустим, я ее выстрадал…а ты? Ты-то зачем пишешь басни?

Мишка так запальчиво резанул последние слова, что Алла вздрогнула и прошептала, глядя прямо перед собой:

– А это, Мишенька, мое личное…понимаешь, слепой не может писать о красках жизни, а глухой – о шорохах леса…

– Слепой, глухой… – обалдело посмотрел на Аллу Мишка, – да ты чего прибедняешься-то?

– Ладно, Миша, тема закрыта…проехали…кстати, вон, тебя уже Алексей встречает…а мне пора…пока…

И она, смешно поджав губки, отцепилась от Мишкиной руки и пошла в другую сторону – чем-то то ли встревоженная, то ли обиженная.

…Нельзя сказать, чтобы учеба Мишкина волшебству была во всех отношениях успешной. Особенно трудно ему давались тексты заклинаний, которые мало того, что надо было запоминать с точностью до буквы (даже перестановка слов местами не допускалась), так еще для подстраховки знаний несколько последних предложений надо было помнить задом наперед. Но Алексей был им доволен и считал, что полное освоение курса при заданном темпе обучения – это дело всего одного-двух месяцев. Они уже вполне сносно могли общаться на древнем языке оригинала книги, который отличался от русского языка обилием прилагательных, позволяющих подобрать такие тонкие полутона к любому слову, что предложения от этого как бы оживали. Да и практические занятия (хотя их и было пока сравнительно мало) у Мишки проходили, что называется, без сучка и задоринки. Так уж он себя настраивал всякий раз, что все его заклинания и последующие слова корректировки команд выстраивались у него в голове в один четкий алгоритм, который как бы автоматически сначала включался, а затем выключался. Он уже  свободно читал чужие мысли; мог, пока правда, в ограниченном режиме перемещаться в пространстве; хорошо понимал язык животных и птиц; мог по звуку определить степень изношенности любого механизма. Он вполне мог считать себя хорошим психологом-физиономистом, потому что по внешнему виду с достаточной долей точности  видел в любом встречном прохожем практически всю его внутреннюю суть. Одного пока не умел Мишка (да и, откровенно говоря, сознательно пока избегал изучения этого) – понять все то, что связано в человеке с понятиями «влюбленность» и «душевное переживание».

 

 

35.

 

 

Лето, когда оно уже вступает в свои полные права, начинает порой раздражать, как справедливо заметил поэт своими непременными «зноем, пылью, комарами да мухами…».

Но в утренние часы, когда солнышко еще только начинает свое восхождение к зениту,

воробьи, кося бусинками глаз, бесстрашно слетают под ноги прохожим на автобусных остановках – ловят на лету хлебные крошки и купаются во вспыхивающей искорками воде луж от проехавшей поливальной машины; дети, взявшись за руки и беззаботно галдя, идут под присмотром воспитателей на какие-нибудь кукольные представления; а молодые мамаши спускаются во двор с детскими колясками, чтобы вдоволь насплетничаться с подружками обо всем том, что просится быть высказанным и услышанным чьими-нибудь заинтересованными ушами.

…Мишка с пониманием относился к долгому Надиному молчанию: как-никак близились ее последние школьные денечки, а там – не за горами и выпускные экзамены. Но когда получил из рук вахтерши долгожданный конвертик со знакомым почерком, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он прямо в коридоре надорвал край конверта, вынул вчетверо сложенный лист, а с ним – маленькую цветную фотографию. Это была его родная Наденька…милые, чуть припухлые губки… открытый, серьезный взгляд…светлые, коротко остриженные волосы…Но что-то неуловимо незнакомое было во всем ее нежном облике. Что-то еще неизвестное и пугающе чужое проступало в выражении лица, чуть насупленного из-за сдвинутых бровей. И даже кругленький подбородок и вздернутый носик не делали милого личика узнаваемо привычным.

«Горе… у нее какое-то горе, – вдруг понял Мишка, – ну как я сразу этого не увидел?». Он быстро побежал по лестнице, на ходу здороваясь со знакомыми ребятами, вбежал, запыхавшись, в комнату и только тогда, присев нетерпеливо на краешек стула, достал Надино письмо. Все было, как обычно…привычная округлая девичья скоропись…школьные новости…и прежние – «скучаю, жду встречи, целую…». Но сердце ведь не обманешь. Он снова и снова вглядывался в фотографию и уже точно знал, что горе Надино – в какой-то болезни или, хуже того, –  чьей-то смерти. И как только он подумал о болезни, тотчас же вспомнил слова Алексея о гриппе, которым заболел их с Надей любимец – Леша. Догадку усиливало то обстоятельство, что никогда Надя не забывала в своих письмах хоть пару строк обмолвится о мальчике, а в этом письме – забыла. Но если бы дело обстояло очень серьезно, то почему тогда молчал Алексей? Неужели бы он не дал знать о критическом состоянии мальчика, если бы оно наступило?

И Мишка придумал. Он закрыл дверь своей комнаты на ключ, занавесил окно простыней, чтобы ничто не мешало сосредоточиться, лег на кровать и мысленно начал читать нужное заклинание. Уже через какое-то мгновение он почувствовал знакомое легкое покалывание в верхней части туловища. «Наденька – прошептал Мишка – скажи мне: что с Лешей? Почему ты от меня скрываешь его состояние? Я знаю, что он очень сильно болел…как он теперь? Нужна ли помощь Алексея? Ты ведь знаешь, он все может…ответь, пожалуйста…». И тотчас заколотилось сердце, потому что из затемненного угла комнаты донеслись взволнованное дыхание и такой же легкий шепот с узнаваемо знакомыми милыми интонациями: «…с Лешей все хорошо. Он уже встает с постели. Я о нем не написала, потому что давно у него не была – очень много времени отнимает учеба. И потом…у меня вчера умерла мама…». Шепот смолк, и все уличные звуки, как будто пробудившись, снова ворвались в комнату через занавешенное окно. «Надя, Наденька…», – снова зашептал Мишка, но где-то, оборвавшись, тренькнула далекая струна, колыхнулось эхом равнодушное пространство и потекли шумливою струей по крутому горному склону мелкие камушки.

…Алексей появился сразу же, как только Мишка позвал его условленным заклинанием. Он, против своего обыкновения, не только не шутил, но и выглядел немного растерянным.

– Ничего не понимаю, – с порога заявил он, присев на корточки, чтобы снять туфли.

– Ты о Надиной маме?

– Я не понимаю, что случилось… но весь фокус в том, что она жива! И даже не болеет…

– А Надя? – Мишка умоляюще взглянул в глаза друга.

– А Надя, похоже, перегрелась…

– Ты серьезно?

– Серьезнее некуда…

– И что делать?

– Да сущий пустяк: слетать на пару часов – навестить ее, успокоить…и потом…

– Что потом?

– Пока ничего, но есть одно очень нехорошее подозрение…