40.

 

Не успел Мишка попрощаться с другом, как из ворот техникума его окликнул знакомый девичий голос.

– Лена… – оглянулся он удивленно, – тебя выписали?

– Я ходила за справкой, а выпишут завтра…

– Ну и как ты?

– Да вроде бы ничего…

– Ты сейчас куда?

– Обратно в больницу…проводишь меня? – она, посмотрев на Мишку каким-то усталым и задумчивым взглядом, поправила вязаный беретик и застегнула верхнюю пуговку на пальто.

– Тебя не тормошат по поводу несчастного случая? – спросил Мишка, глядя себе под ноги. Он никак не мог решиться – взять Леночку за руку или нет. С одной стороны – ну что тут такого в этом небрежном жесте легкого флирта? А с другой стороны – ну как это что такого? Это вполне нескрываемый намек на серьезность  намерений, к которым у него сегодня совершенно не было расположения духа. Он уже вполне начал осознавать, что переступает какую-то черту, за которой надо будет определяться со своими чувствами. А ему этого делать не хотелось, потому что равновесие между влюбленностью и флиртом, какое установилось в их отношениях, ему казалось единственно возможным, что он мог позволить себе, чтобы остаться верным Наде, но и не оттолкнуть Лену.

– Никто не тормошит…а кто меня должен тормошить? – настороженно спросила Лена.

– Да тут…собрались расследовать…из инспекции труда…хотят, видимо, наказать виновных…

– А кто виновный?

– А ты не знаешь? – удивился Мишка.

– Ты хочешь сказать, что кто-то специально…

– Да почему – специально? Кто-то ж просмотрел порванный трос, кто-то ж не углядел за кранбалкой…

– И кто это просмотрел? Кто не углядел?

– А я почем знаю…

Лена посмотрела на Мишку быстрым взглядом и как-то невпопад спросила:

– А ты уже все забыл, о чем мы говорили?

– Когда говорили?

– В прошлый раз, когда ты ко мне приходил…

И  Мишке стало не по себе от чувства сострадания к этому милому, всеми забытому человечку. Он видел, что теперь уже любой его жест проявления внимания к этой влюбленной в него девочке будет непоправимо втягивать его в непредсказуемую любовную игру, из которой не будет выхода, иначе как без душевных потерь. И надо было определяться.

– Нет…не забыл… – кашлянув в кулак, тихо сказал он.

– А почему ты ко мне больше не приходил?

– Не мог…

– Совсем, совсем не мог? – промелькнуло подобие улыбки на лице Лены.

– Совсем, совсем…

– А сегодня ты никуда не спешишь?

– Вроде бы нет…

– Ну, так пойдем в кино сходим, – у меня до ужина еще время есть…

И только тут Мишка вдруг, как будто очнувшись от наваждения, отвел в сторону виноватые глаза и твердо ответил:

– Вообще-то…совсем забыл…извини, пожалуйста, Лена…дела…

Он довел ее до больницы, преодолевая желание немедленно проститься, чтобы не видеть почти нескрываемого страдания девочки, и, едва она, отворачивая мокрые глаза, взбежала на крыльцо, тут же зашагал прочь, взволнованный своей нечаянной причастностью к чужому страданию.

…А в общежитии на вахте, сидя рядышком с дежурной и мирно беседуя, Мишку дожидался отец. Они обнялись, отец ласково похлопал Мишку по спине и, глядя на дежурную, радостно хмыкнул:

– Вот вымахал!

– За ними угонишься… – улыбаясь во все свои золотые зубы и выйдя в благожелательном порыве из-за стола, закивала головой дежурная, – их дело молодое – расти да цвести…

Она проводила отца до дверей комнаты и, закрывая дверь, официальным голосом все же  предупредила:

– У нас гостям разрешено только до одиннадцати…

…Собственно, отец и не собирался долго гостить. Он высыпал на стол нехитрые домашние гостинцы, передал связанные для Мишки матерью носки со свитером,  попросил ребят, которые жили с Мишкой, согреть чаю и нетерпеливо засуетился:

– Ты, Миша, давай говори все…если что…как у тебя с успеваемостью?

– Да нормально…ты спешишь?

– Мне, понимаешь, еще в магазин надо забежать…мать заказов надавала…а поезд – через три часа…

– У вас-то как? – придвинул Мишка кружку отцу и налил в нее черного, круто заваренного чая.

– У нас-то… – шумно отхлебнул отец из кружки, – да тоже все нормально…Олег с Таней учатся…мать работает…

– Устает? – налил  Мишка чаю себе.

– Устает…

– Она хотя бы от классного руководства отказалась…

– Хотела…да не дают…

– Кто не дает?

– Завуч…

– Ну, а ты как?

– Да тоже скриплю помаленьку… – отец отряхнул хлебные крошки с колен, – знаешь, Миша, я вот  тебе чего хотел сказать…был я тут недавно у Елизаветы Яковлевны, бабушки твоей…сильно болеет она, умирать собралась…звал я ее к нам жить – наотрез отказывается…так вот…просит она…просто, понимаешь, умоляет, чтобы перед смертью с тобой попрощаться…

– Как это так собралась умирать? – уставился на отца Мишка.

– Ну как – старые люди? Видно, чувствуют что-то…

– Я ей не так давно письмо написал…

– Что письмо…бумага живого общения не заменит…

– Да, ты чего меня уговариваешь, – улыбнулся Мишка, – я обязательно к ней съезжу…вот только сессию сдам…

– Можешь за выходные обернуться – чего ж тянуть, – вопросительно посмотрел на Мишку отец.

– Думаешь, до сессии не доживет?

– Не знаю…

– Тогда – в ближайшее воскресенье…

– Вот и ладно, – сказал отец, вставая из-за стола, – всем до свидания…а я пошел…

Он вышел в коридор, неловко обнял Мишку и, прошептав: «Ты домой-то тоже пиши…», спешной походкой пошел вниз по лестницам.

В коридоре было тихо той вечерней тишиной, когда нагомонившаяся за день молодежь садится за столы пить нехитрый свой студенческий чай, болтает в узком дружеском кругу всякую легкомысленную чепуху, крутит ручки приглушенных радиоприемников, вылавливая из эфирного треска зарубежные модные ритмы, а то и просто – бренчит задумчиво на гитарах. Откуда-то снизу, от входных дверей,  доносился недовольный голос дежурной, которая не на жизнь, а на смерть, стояла на страже их ребячьего покоя. Остро пахло кислыми щами и жареным луком. И Мишка, вдыхая эти запахи и слушая эту тишину, прижался лбом к запотевшему стеклу коридорного окна, чтобы успокоить свое сердце от нехороших предчувствий, связанных с его далекой и любимой бабушкой.

 

 

41.

 

Учебные премудрости давались Мишке легко и непринужденно: настолько легко, что он учил дома только те уроки, какие надо было делать письменно. Новый материал он запоминал моментально, а потому его обычными оценками были только пятерки. Спортом он особо не увлекался, но на уроках физкультуры, чем бы ни занимались, был заметнее всех самых спортивных ребят в группе. Он совершенно забывал настоятельные рекомендации Алексея о невыпячивании своих феноменальных способностей, когда на него устремлялись заинтересованные и чувственно оценивающие девчоночьи взоры или когда несомненные спортивные лидеры самовлюбленно стояли в сторонке, уверенные в незыблемости установленных ими рекордов.

Мишка не любил вспоминать, как он в прошлом году поставленный бежать на предпоследний этап за команду техникума в городской эстафете, так увлекся последовательным обгоном своих соперников (а их было впереди – человек десять), что забыл передать палочку, и команда, занявшая в итоге первое место была обидно дисквалифицирована. И уж совсем клоунским конфузом выглядела его недавняя шкодливая выходка перепрыгнуть на уроке физкультуре планку, установленную кем-то на запредельно недосягаемой высоте. Пока кто-либо успел что-нибудь подумать, Мишка, сам не понимая своего порыва, почти без разбега оттолкнулся и пролетел через нее ласточкой. Он проделал это так быстро и среди такого галдежа, что непосредственными свидетелями его прыжка оказались всего двое ребят. Кто-то из них тут же принялся мерить высоту. «Ну не мог же он прыгнуть выше мирового рекорда», – недоумевали остальные. Они наперебой начали уговаривать Мишку повторить прыжок, пока вернувшийся в спортзал предодователь, вникнув в суть дебатов, категорически запретил подобные прыжки, усмотрев в них элемент травмоопасности.

…К концу семестра даже воздуха в учебных коридорах будто становилось больше. Кружилась голова от пыльных сквозняков, счастливо летающих между лепниной старых, отблескивающих ослепительной белизной колонн актового зала (который одновременно являлся коридором второго этажа). Было нестерпимо волнительно от всех этих солнечных зайчиков, скрипов дверей, звона голосов, топанья студенческих подошв по скользкому паркету, ребячьего хохота и девичьих улыбок.

Близились экзамены, и Мишка, преодолевая все мыслимые и немыслимые соблазны, возвращался с занятий в   общежитие с твердым желанием посмотреть не совсем понятые им в ходе семестра некоторые разделы физики.

– Желание, конечно, похвальное, – вдруг услышал он, едва вышел за ворота техникума, – более того, – присущее только личностям сильного характера…но я бы нижайше просил небольшой корректировки несомненно правильного плана в пользу друга, взвалившего на себя непосильную ношу эпохальных намерений.

– Привет, Алексей, – обрадовался Мишка, –  ты понимаешь, у меня тут недавно отец гостил…так вот…

– Передал привет от твоей бабушки, – пристально взглянул ему в глаза Алексей.

– Передал…

– …И ты расстроился из-за того, что старый человек заговорил вдруг о своей смерти?

– Но не просто о смерти – о скорой смерти…

– Вот давай рассуждать здраво: откуда твоя бабушка может знать то, чего даже мы, волшебники, знать не всегда можем? Боли и приступы? Но они – лишь суть невидимых и неведомых процессов, нескончаемо идущих в живом организме. Эти процессы, как спираль механических часов, закручены на долгие, долгие годы, и предугадать их слабину можно только путем сложных и длительных медицинских наблюдений. Предчувствия? Ну, это, сам понимаешь, очень несерьезно…

– А если это как-то связано с дедушкиным погребом?

– Про этот погреб забудь, – приобнял Мишку приятель и, приблизив лицо к его уху, резко выдохнул, – нет никакого погреба и не было!

– Ты хочешь сказать…

– Да ничего я, дурачок, говорить на эту тему не хочу…Пока…Но дай мне время разобраться со всеми теми, кто жаждет реванша…

– А  почему ты меня не просишь помочь тебе?

– Кто тебе об этом сказал? – Алексей широко улыбнулся, – А сейчас, как ты думаешь, я зачем тебя дожидался? Вобщем так…сегодня и завтра до вечера ты свободен…я беру на себя всю подготовку к игре с нашим очередным неприятелем…а потом мы сообща его обезвредим…

…Как только Мишка зашел в комнату общежития, сразу решил (благо соседи еще были где-то в пути) написать бабушке обстоятельное письмо, чтобы успокоить ее от дурных мыслей. Но едва он написал несколько строчек, как в дверь кто-то робко постучал, и в приоткрывшуюся щель со смущенной улыбкой просунулось осторожное девичье личико – курносое, с ямочками на щеках и  с челкой до самых глаз.

– Ты Сабельников? – застыла она в дверях, ожидая Мишкиного ответа.

– Да… –  вздрогнул от неожиданности Мишка.

– И я Сабельникова…Даша…

– Как – Сабельникова? Однофамилица?

– Нет, родственница…двоюродная сестра…

– Постой!…Ты дочка дяди Пети?

– Да…а ты сынок дяди Андрея…

– Вот здорово! – чуть не упал со стула Мишка, – А как ты меня нашла? Где ты живешь? Где твои родители.

– Ты не поверишь, – засмеялась Даша, я живу в этом же общежитии, а учусь на первом курсе того же отделения, что и ты…

Мишка деловито засуетился с чаем, сбегал к соседям за конфетами и все никак не мог поверить, что его двоюродная сестра вот уже почти год учится рядом с ним, а он ни сном, ни духом…

– Но почему ты все это время молчала, что ты моя сестра? – наконец спросил он Дашу, которая умиротворенно сидела за столом, положив голову на локти.

– Понимаешь, мне самой многое кажется странным…Как так получилось, что все дети наших деда Матвея и бабы Лизы разъехались по разным городам и потеряли связь друг с другом? Почему большая и дружная семья так легко распалась, как будто кровных уз никогда в ней не было в помине? Вот ты, Миша, – горячилась она, встряхивая задорно коротким белокурым хвостиком на затылке, – помнишь те застолия, когда дедушка и бабушка закатывали пир на весь мир? Помнишь, как мы собирались в их большом доме и радовались тому веселью, какое начиналось сразу, как дедушка брал в руки гармошку? Помнишь, как мы играли во дворе в разные свои детские игры и не хотели расходиться по домам, потому что так нам было хорошо?

– А где сейчас все наши сестры и братья? – вдруг задумчиво спросил Мишка

– Вот я и говорю, что все это странно…ну, допустим, разъехались родители по разным местам…ну, допустим, нет времени съезжаться по поводу какого-либо семейного события…но письмами-то поддерживать связь можно?

Даша отхлебнула из стакана остывшего чая и, кокетливо сузив глаза, улыбнулась:

– …А помнишь, Миша, ты мне сказал, что я очень похожа на артистку?  …Ну-ну же?

Она укоризненно покачала головой:

– Неужели не помнишь? А я ведь, дуреха, вбила себе в голову…и до сих пор все роли той артистки на себя примериваю…

– Ну, я же… – сконфуженно буркнул Мишка, невольно залюбовавшись энергией двоюродной сестрички.

– Да, ты же…вот…мечтала быть артисткой, а пошла в техникум…

– Почему?

– Потому что…

– Но ты же не хочешь сказать, что из-за меня?

– Представь себе, что не хочу…чести будет много…

– Ну не надо…не говори…но это же все равно хорошо, что мы с тобой нашлись…

– А мы и не терялись. Мы каждый день виделись с тобой на переменках, только ты меня не узнавал, а я все ждала, когда ты обратишь, наконец, на меня внимание.

– Даша… – посмотрел Мишка виновато на сестричку, –  ну прости ты меня…мы же с тобой так давно не виделись…

– И что? Ты меня уже и забыл?…

– Ты очень изменилась, – он чуть покосился на нее,– в лучшую сторону…не мудрено было не узнать…

– Ты мне, знаешь, сейчас кого напоминаешь, – вытянула в сторону Мишки свою худенькую ручку Даша, – Кота-котофеича…

– Какого кота?

– Того, который хитрый и бесчувственный…

– С чего же это я хитрый?

– Да с того, что морочишь девушке голову комплиментами, а сам даже как будто не рад нашей встрече.

Мишка взглянул в лукавые глаза сестренки и шутливо поднял вверх руки:

– Все! Сдаюсь! …Жду вашего слова, моя принцесса…

– Чтобы завтра после занятий ждал меня у ворот техникума – пойдем в кино!

 

 

42.

 

Мишка только после того, как его взбалмошная сестричка ушла, вспомнил, что завтрашний вечер у него занят. Он все же написал письмо бабушке (правда, не такое обстоятельное, как хотел), наспех выучил то, что было задано на дом, и пошел в коридор, чтобы связаться с Алексеем.

В коридоре, несмотря на поздний час, было почему-то шумно (обычно в это время шум в общежитии строго возбранялся), где-то поблизости под сладкоголосые завывания «Битлов» слышался хохот и нестройные голоса своих доморощенных певцов, пытающихся вытянуть на очень высокой ноте какую-то не очень веселую песню. Уйдя к дальним комнатам и сев на подоконник, Мишка тщательно исполнил полагающийся ритуал вызова, но друг как будто его не слышал. И когда он, возвращаясь в свою комнату, снова прошел мимо «музыкального» места, на него вдруг хлынул поток спертого, пропитанного потом и дешевыми пряными духами воздуха, а в распахнутые двери кто-то протянул к нему в радостном приветствии руки:

– Миха! …Ай да молодец…Проходи, дорогой, – гостем будешь…

Улыбающаяся физиономия Шурика Карелина, его соседа по парте, шуточки и приколы которого что-то уж очень стали в последнее время приобретать душок неприкрытой пошлятины, добродушно лоснилась, а на щеке ярким пятном розовел полуразмазанный след губной помады.

– Ну, в самом деле, чего стоять-то в дверях? – крикнул девчоночий голос.

– Извини, старичок, спиртного почти нема…полстакашка винца может еще и нацежу…

– Зато чаю – хоть запейся!

– Ну чего стоишь? Гляди сколько девочек красивых!

И не успел Мишка что-то придумать, чтобы проскочить мимо, как чьи-то настойчивые руки усадили его за стол, а пустозвонный галдеж и бумкающая над всей этой бестолковщиной музыка тут же сделали его сознание восковым и ускользающе примитивным.

– Что празднуем? – спрашивал он уже в который раз у поворачивающихся к нему рожиц близсидящих девчонок.

– Ты угощайся…балдей…а хочешь – иди танцуй, – как будто не понимали они.

Но музыку вскоре приглушили (в дверь постучала дежурная), а с ней как-то сразу приутихли смех и разговоры. Стало неуютно, скулы начало сводить нечаянной зевотой, но расходиться никто не собирался. И в тот момент, когда фальшивая веселость ситуации начала становиться совсем уж нелепой, дверь тихонько отворилась, и на пороге появился полненький человечек средних лет с живым лицом, на котором нарисованно чернела тонкая щеточка усов; одет он был в старомодный длинный плащ, а на его голове, неряшливо съехав на затылок, была нахлобучена старинная шляпа с большими полями. Это был тот самый преподаватель черчения, с которым столкнулся недавно Мишка в коридоре техникума.

– Ну-с, что же, уважаемые молодые люди, я вижу, вы времени зря не теряли…и это вполне в духе вашего молодого мироощущения. Если вы не против…я выпью стаканчик горячего чая – холодать, знаете ли, стало – деловито засуетился человечек, одновременно снимая с себя плащ и разматывая шарф, основательно намотанный вокруг до синевы выбритой шеи.

К нему тут же потянулись услужливые руки со стаканами и мятыми ватрушками, чудом уцелевшими после студенческого застолья, но человечек, взяв со стола одинокую цветастую чашечку, сам налил из заварочного чайника уже остывшего чая и пытливо оглядел присутствующих.

– …И как вы представляете себе жизненные принципы, которые единственно приемлемы для человека, выбравшего для себя путь избранного? – четко выговаривая каждое слово, сказал он, сделав несколько булькающих глотков, – я, возможно, кого-то разочарую, но твердо замечу – это, прежде всего, принципы, изложенные в Нагорной проповеди Христа. Но…что такое заповеди, где каждое слово имеет гигантскую, не побоюсь этого слова – космическую – нагрузку? Их понимать надо не буквально, а обязательно и только – в контексте всего Христианского Учения. Быть богопослушным – это совсем не значит, что ты должен, как и все,  обязательно присоединиться к стаду миролюбиво идущих к неведомым (а потому – нереальным) пастбищам животных, довольствуясь той пищей и теми благами природы, которые доступны всем. Быть богопослушным – это не значит, что ты должен потерять то единственное, что тебя отличает от животного – разум, который никогда не станет подчиняться стадным чувствам солидарности. То, что все принимают за богопослушность, никогда не надо отождествлять с покорной удовлетворенностью сложившимися обстоятельствами и верой в справедливость жизненных законов. Не надо думать, что богопослушность одинаково толкуема для всех…

Толстенький человечек стряхнул со стола невидимые крошки и поднял вверх скрюченный палец, чуть желтоватый и с большим заусенистым ногтем:

– Нет, нет и еще раз нет! Наша богопослушность – от нашей убежденности в  исключительном предназначении наших намерений. Мы сильны нашей верой в рукотворность высших идеалов. Не всякому живому существу дано приподнять голову от корыта, наполненного до краев лакомой пищей, чтобы осмотреться и увидеть: а что там дальше – за вереницей все тех же корыт? Поверьте мне…я знаю…что там…

И все присутствующие невольно повернули головы по направлению, куда показал скрюченный палец распаленного эмоциональным разговором человечка. Но там на стене серела блеклая от долгого висения репродукция с портрета какой-то полуобнаженной дивы, которая даже под потоком дружных и заинтересованных взоров не отвела своих лукаво похотливых глаз.

– Мы будем первыми, кто примет правильное решение, когда вострубят ждущие своего часа ангелы, – рубанул воздух ладонью человечек и снова внимательно обвел взглядом всех присутствующих. Он хотел что-то еще добавить и для пущего эффекта вознес было глаза к потолку, как вдруг из горла его вырвался какой-то птичий клекот, и он поникшим голосом спросил:

– А это кто позволил вам привести сюда новенького?

– Какого новенького?

– Здесь все свои, Илья Львович…

– Продолжайте, Илья Львович…

– А хотите, завтра же устроим обряд посвящения…

-Я вас спрашиваю: кто привел вот его? – ухватил человечек за руку прятавшегося за спины товарищей Мишку.

– Его?

– Так это же Мишка Сабельников…

– Ну да…с нами учится…

– Значит так, – засуетился в поисках снятой верхней одежды человечек – время нашей следующей встречи я назову завтра…все свободны…а вы, молодой человек, извольте выйти в коридор для объяснений…

Он резво, нахлобучивая на ходу шляпу и наматывая на шею шарф, вышел за дверь и, оглянувшись на растеряно переглядывающийся и туго переваривающий случившееся молодой присмиревший народ,  медленно пошел к лестнице в ожидании Мишки.

– Я знаю…я догадывался…что ты за мной следишь, – шипя и брызгая слюной, обернулся человечек, дождавшись, пока Мишка его догонит, – и ты об этом пожалеешь…

– Да ни за кем я не следил, – зачем-то начал оправдываться Мишка, – я случайно к ребятам зашел…и если вы кого-то боитесь, то я здесь ни при чем.

– Боюсь? – сморщил лицо и хрюкнул человечек, – да мне просто придется сейчас записать тебя в свои враги, со всеми вытекающими отсюда последствиями…а это, знаешь ли, даже для такого злодея, как я, всегда очень неприятно…

– И что вы мне можете сделать? – холодея от ужаса, наивно спросил Мишка.

– Много чего… – уклончиво ответил человечек, поправляя поля шляпы, – и тебе, и твоей Наде, и всем твоим родственникам…

 

 

43.

 

Но не успел толстенький человечек с тонкой ленточкой самодовольных усов на лоснящемся и фиолетовом от злобы лице занести ногу на лестницу, как тут же дернулся и схватился за перила, от чего его шляпа слетела с головы и мягко покатилась по ступенькам.

– Ну что же это мы такие неловкие? – послышался снизу знакомый Мишке голос, – оскальзываемся на ровном месте, шляпы теряем…

– Только прошу без рук…я не терплю физической боли, – завизжал дребезжащим дисконтом человечек.

– Не ори! – грубо схватил его за плечо в два шага вбежавший снизу вверх по лестнице Алексей. – Если будешь вести себя правильно, никто тебя бить не будет.

-Я хочу предложить вам… – выкатил белки глаз конвульсивно дергающийся толстяк, – сделку…

– Чего-чего? – хмыкнул, увлекая его в конец коридора Алексей, – сейчас расскажешь для начала зачем ты сюда появился…ну… (он, изображая серьезность намерений, замахнулся).

– Встречался со своими студентами… – инстинктивно защитив голову свободной рукой и злобно косясь на Мишку, жалобно пропищал человечек.

– Так … – кивнул головой Алексей, – внимательно слушаю…

– Разговаривали о христианстве, о вечных ценностях, о миссии человечества…

– А если конкретнее…

– Но вы же сами знаете… зачем же меня пытать?

– Да, Илья Львович, знаем…и очень неодобрительно относимся к вашей пропагандистской деятельности по массовому оболваниванию молодежи националистическими и расистскими идеями.

Алексей взял толстяка за подбородок и, больно сжав его своими цепкими пальцами, грозно спросил:

– …А погреб Сабельниковых зачем навещал?

– Ай-яй… – пискнул толстяк, – я же просил без рук…я…я…не один там был…мы схему искали…тайника…

– Боже мой, – изменился в лице Алексей, – как я этого до сих пор не мог понять? Ведь на самом видном месте висела та схема в погребе…видно, это и сбило меня с толку.

Лишь на несколько секунд замешкался ошеломленный словами толстяка Алексей, но этого вполне хватило с виду неповоротливому и рыхлому человечку для того, чтобы вдруг, резво крутанувшись на месте и подпрыгнув на подоконник, дернуть шпингалеты окна и вывалиться, утробно охнув, в густую темень ночи.

…И мог ли, скажите на милость, Мишка спокойно уснуть в эту ночь? При всем уважении к Алексею и вере в его исключительные способности казались слабым утешением слова друга о защищенности родных и любимых Мишке людей от угроз, прозвучавших из уст сбежавшего толстого злодея. Он снова и снова вспоминал стремительный взлет раскинувшей руки-крылья огромной, с трепыхающимися полами плаща и нелепой шляпой на голове птицы – от ярко освещенного тротуара под уличным фонарем к высоким крышам соседних домов общежития. И ему казалось, что никакой силы нет на земле остановить ее полет, а саму ее – обезвредить.

Но уже утром следующего дня в тот момент, когда Мишка вышел из общежития, он вдруг откуда-то сбоку себя услышал тихий говорок, ровный и однотонный, как будто где-то поблизости ворковали голуби:

– Все, дружище…ситуация под контролем…толстяк обезврежен…

Мишка оглянулся, но поблизости были только знакомые по общежитию ребята.

– Алексей… – позвал он.

– Не зови пока меня, – тут же снова прошелестел голос друга, – я сейчас очень занят… я ищу схему тайника.

– А моя помощь тебе не нужна?

– Скорее всего, нет…когда понадобишься – позову…

…И у Мишки, как будто гора с плеч упала. Ему стало ужасно стыдно за вчерашнее неверие в волшебные силы Алексея. И еще стало немного обидно за то, что большие и опасные дела у его друга как-то уже само собой обходятся без его, Мишкиного, участия и вообще – в тайне и неведении. Тогда зачем, спрашивается, были все эти обучения и тренировки? Для какой цели он вообще был впутан во все эти опасные игры волшебных и пока таких неподвластных его пониманию сил? Он уже прекрасно понимал, что друг, не доверяя его недостаточным знаниям волшебства, попросту не хочет рисковать ни его, Мишкиной жизнью, ни успешностью борьбы, взваливая на себя одного весь груз противоборства со злом. А может быть, Алексей почему-то перестал ему доверять? «Точно! – подумал он, – вчера у него совсем не было желания со мной разговаривать». Он ушел сразу же, как сбежал толстяк, ничего толком у Мишки не расспросив, не обмолвившись своими планами действий… А может быть, у Алексея появился какой-то другой помощник – более толковый и более восприимчивый к обучению?

И только сейчас Мишка вдруг с сожалением подумал о том, что почему-то ни разу дотошно не спрашивал у друга о его помощниках и друзьях. Он, видимо, не очень-то и вникал в его планы и дела, если разговора о единомышленниках между ними никогда не возникало. Скорее всего, это могло у Алексея быть вынужденной мерой конспирации. Но, с другой стороны, разве между единомышленниками допускались разного рода сомнения и недоверия?

…А техникум жил своей обычной кипучей жизнью, и все Мишкины невеселые и тревожные мысли, как только он перешагнул порог этого шумного и брызжущего молодой энергией заведения, тут же вылетели из головы. Близились сессионные экзамены, и в аудиториях стояла такая возвышенно-радостная атмосфера, какая всегда бывает накануне окончания учебного года. Преподаватели ходили подчеркнуто серьезные, с многозначительными и одновременно лукавыми лицами. Ребята на уроках становились более раскрепощенными, шутили не по делу (иногда, а может быть, и чаще всего –  невпопад) и за это их почему-то не наказывали. Девчонки на переменках сбивались в оживленно воркующие стайки, и по их блестящим и смеющимся глазам было видно, что они обсуждают далеко не учебные дисциплины.

Одна Лена Гараева сидела на уроках неподвижно сосредоточенная, а на переменах уходила с книжками в библиотеку и до звонка высиживала там, заставляя библиотекаршу, длинноногую красавицу Лику, прерывать свои бесконечные телефонные разговоры с ухажерами и со вздохом сожаления приступать к другому  занятию – маникюрной обработке ногтей. Никто как будто бы не замечал Лениных странностей (во всяком случае, разговоров и подтруниваний на эту тему не наблюдалось), но чувствовался какой-то холодок в отношениях к ней со стороны и ребят, и девчонок группы (а может быть, не холодок, а просто – равнодушная отстраненность, и еще неизвестно, что могло быть больнее). И за спиной Лены (уже не раз замечал Мишка) кое-кто многозначительно крутил пальцем у виска.

Мишка пробовал  с ней заговорить, но разговор получался каким-то казенно-скучным и совсем необязательным. И Мишка неосознанно чувствовал за собой вину, и ему было до боли жаль девчонку, когда он смотрел из своего угла на ее остро торчащие худенькие плечики и неприкаянный хвостик волос, перехваченный черной резинкой. «А что я, в самом деле, так неприкрыто резко оттолкнул ее? – думал он, механически занося в конспект диктуемые преподавателем бесценные знания человечества о структурных изменениях стали при ее термической обработке, – Ну не всегда же легкий флирт может быть началом серьезных отношений? Что плохого в том, что парень, не в силах скрыть своих симпатий, выкажет свои чувства понравившейся ему девушке, оговорив их при этом дружескими?». Но эти его с претензиями на философию логические  построения ему самому казались наивными и фальшивыми, потому что он понимал: никакой флирт никогда не может оставаться легким, если объект ухаживания вдруг окажется чутким, тонким и очень женственным человечком.

И Мишка сам не понял, как это получилось, но после занятий он вышел из ворот техникума рядышком с Леной.

– Ты, правда, здорова, Лена? – тронул девушку легонько за рукав пальто Мишка, запоздало сознавая некоторую бестактность вопроса.

– А что по мне видно, что нет? – улыбнулась невесело она.

– Ну, ты какая-то грустная…

– А с чего радоваться-то?

– Ты никуда не торопишься?

– Тороплюсь…домой…

– Хочешь, провожу?

– Ну, проводи…

Она сказала эти слова с таким вздохом, что Мишке сразу стало ясно, что ничего  хорошего у них уже не будет. Что перегорело у них то светлое и святое, что было связано с отношением друг к другу. Что слишком тонко они оба осознали свое душевное смятение, чтобы правильно понять  чувства.

И он не стал притворяться клоуном. Он проводил ее до дома, как старый добрый друг, не стараясь натужно быть веселым – без обычных в таких случаях бравады и рисовки. И расстались они просто и естественно – сказали друг другу «Пока!» и улыбнулись. Ни эмоций, ни прежней живости не было в прощальном взгляде Лены. Она, молча, пошагала своими немодными ботиками к почерневшей от времени калитке и будто звенящим выстрелом в спину лязгнула в тишине железной скобой запора.

 

 

44.

 

– Браво! Не правда ли – эффектный финал не скажу, чтобы удачного спектакля – вдруг услышал Мишка голос друга, который, беспечно нахлобучив на лоб козырек фуражки, жмурил глаза на лавочке соседнего дома.

– Ты…что тут делаешь? – вздрогнул от неожиданности Мишка.

– Вот…жду…коли обижаешься, что я тебя недооцениваю…

– А разве нет?

Мишка обиженно сплюнул и собирался было высказать другу свои обиды, но тот его опередил:

– Да ладно тебе себя накручивать…что ты, как маленький ребенок, в самом деле. Ну не мог я пользоваться твоей помощью в той или иной ситуации. И не потому что не хотел, а элементарно – не мог. Просто не было ни минутки на передышку. Я полностью владел ситуацией и всегда принимал решения, пусть на мгновение, но опережающие реакцию на  них наших соперников. В моей стратегии изъян слабого тыла всегда восполнялся моей привычкой к выбору неординарности плана. И поверь, мне действительно трудно определиться с оперативным нахождением альтернативного варианта, учитывающего твою помощь.

– …оперативным…альтернативным… – скривив лицо, по-старушечьи прошамкал Мишка, – что ты мне тут зубы заговариваешь? Ты мне ответь: почему ты со мной перестал заниматься?

– И отвечу – потому что был занят.

– Ну, и?

Алексей обнял приятеля за плечи и расхохотался:

– Как только, так сразу…ты хоть понимаешь, дружище, что все наши с тобой единоборства со злом до сегодняшнего дня были просто легкой разминкой? Я знал…я догадывался, что у борьбы добра со злом никогда не будет конца…пока в руки сил добра не попадет Код Разума, где бесконечной спиралью абсолютного знания закручены готовые ответы на все вопросы Справедливого Бытия. И вот тут я надеюсь на твою помощь.

Мишка даже остановился от неожиданности и, взглянув на моментально посерьезневшее лицо друга, зябко передернул плечами:

– Ты опять шутишь?

– Да есть у нас время шутить, – озабоченно вдруг огляделся по сторонам Алексей.

Он явно чем-то недовольный, махнул рукой и спросил:

– Вот тот рисунок…ну тот, который висел у твоего деда в погребе…ты где-нибудь еще видел? Конечно, кроме как в руках у твоего толстого обидчика…

– Нет, – ответил, немного подумав, Мишка.

– Понимаешь, тот листочек бумаги – всего лишь половина зашифрованной схемы. И самое обидное, что ключ к шифру, видимо, указан в той другой, пока не найденной мною половине. Я голову сломал, анализируя возможный путь скитания этой схемы. Почему и кто расчленил ее на две половины? Каким образом одна из этих половин попала к твоему деду?  С какой целью он ее поместил в рамочку и повесил в погребе, который выкопал, явно имея в виду нашу с тобой встречу?

– Ты это серьезно? – недоуменно посмотрел на друга Мишка.

– А ты до сих пор думаешь, что мы с тобой встретились случайно?

– Но какое отношение к тебе имел мой дед?

– В том-то и дело, что никакого…до тех пор, пока не выкопал погреб…

– Ничего не понимаю, – тряхнул головой Мишка.

– Ну как ты не можешь понять, что дед твой сознательно сделал свой выбор, каким-то образом обнаружив далеко не очевидный способ установления контакта с силами добра. Вот как ты думаешь, кто его надоумил копать погреб?

– Я думаю, что никто…

– Конечно, сама идея копки погреба – это обычное хозяйственное дело…но ведь вместо погреба в его обыденном бытовом назначении твой дед выкопал замысловатый подземный лабиринт, параметры которого идеально соответствуют помещениям для телепатической связи. Это, поверь мне, совсем не так просто, как можно подумать…

– Послушай, Алексей, – схватил друга за рукав курточки Мишка, – мне кажется я смогу…

– Сможешь разгадать тайну сам? Ты уверен?

– Ну почему сам? – удивленно взглянул на друга Мишка. – Ты уже перестал меня читать? Конечно же, с твоей помощью…

– Извини, старичок, действительно что-то я рассеянным стал в последнее время…устал, наверное…

– Ну-ну, читай дальше…

– А что читать, и так все ясно…конечно же, летим немедленно к твоей бабушке.

…Друзья даже не стали переодеваться: стоял такой погожий летний вечер, что полчаса полета в сумерках влажного от легкой измороси лесного воздуха не доставили им никаких неудобств. Они осторожно опустились у плещущей о сваи большого деревянного моста реки и тропинкой в обход плетней и оврагов начали пробираться к домику бабы Лизы.

– Ты как? – спросил, выходя, наконец, на проселочную дорогу, Алексей молчаливо сопящего приятеля.

– Да, практически, никак… – остановился, тряся ботинком, с которого тут же посыпались комья грязи, Мишка, – а все твоя кон-спы-ра-ция…

– Да ладно тебе бурчать…уже пришли…

И точно – за поворотом дороги же виднелись забор и ворота такого родного и милого Мишкиному сердцу дома. И окна все так же закрыты были на ночь ставнями, как тогда, когда он видел их в последний раз.

– Дзи-и-и-и-нь! – зазвенел приглушенно звонок в темных недрах молчаливо насупившегося дома.

-Дзи-и-и-и-нь! – оторопело вздрогнула тишина, умиротворенно свернувшаяся калачиком  в тихом и уютном облюбованном ею сокровенном уголке дряхлеющего строения.

– Стой, – поднял руку и прислушался к ночным звукам улицы Алексей, – ее нету дома…

– Плохо, – посмотрел на друга озабоченным взглядом Мишка, – ты в этом подвоха не чувствуешь?

– Нет, – ответил, чуть помедлив с ответом, Алексей, – она находится где-то у соседей…

– И что будем делать? Войдем в дом? Я знаю, где лежит ключ…

– Войдем…но только без ключа…и чтобы ни одна душа…

И они, убедившись, что их никто не видит, снова поднялись невесомо над землей, скользнули легкой тенью вдоль забора, а, оказавшись на крыше дома, протиснулись в слуховое окно чердака. Потом, подождав пока глаза привыкнут к темноте, двинулись было к лазу, ведущему в сени, как вдруг пред их лицами замахали крыльями, взбаламучивая густое облако пыли, какие-то большие летучие существа.

– Лови их! – завизжал срывающимся голосом Алексей. – Не дай им прорваться к окну…

Но в этот самый момент фрамуга чердачного окна со звенящим грохотом разбитого стекла вылетела наружу, а в оконный проем, шоркая и обдирая о его края свои грузные тела, вылетели две большие птицы. Они легко для своих габаритов взмыли в небо и уже через мгновение исчезли в нем темными точками.

– Что это было? – потирая ушибленный лоб, прошептал испуганно Мишка.

– Что случилось, то уже случилось… – философски прошептал ему в ответ Алексей,– но, по-моему, ничего они пронюхать не смогли…

– Неужели они искали то же самое, что и мы?

– Думаю, что да…

– Но почему ты об этом не предполагал?

– Ишь ты шустрый какой выискался, – закряхтел, ступая на лестницу, ведущую в сени, Алексей, – уже и замечаниями начал одаривать…немного недооценил соперника…бывает…

– Ничего себе – бывает…а ты о бабушке моей подумал? Я теперь уже, что бы ты ни говорил, начинаю бояться за нее…

– Да не тронут они ее, – откуда-то снизу отозвался Алексей, – лезь сюда, где ты там застрял?

Он деловито отпер дверь дома, вошел, предварительно отряхнувшись и отерев о коврик подошвы ног, потрогал руками печь:

– Два дня, как нетоплена…а ты, Миша, за бабушку не беспокойся…я серьезно тебе об этом говорю…

– Но как ты можешь мне это гарантировать, если даже не знаешь, где она сейчас.

– Уже знаю…она утром придет…

 

 

45.

 

А утром, едва только солнце брызнуло на зазеленевший отмытыми утренней сырой свежестью и распахнутый настежь деревенский безбрежный простор, защелкали щеколдами калитки домов, загудели, прочищая кашлем бензиновые глотки машины, замычала учуявшая проснувшихся хозяев проголодавшаяся за ночь скотина. Друзья-приятели, не успев толком отдохнуть, чтобы не напугать бабушку, встали задолго до рассвета и бодро в ее ожидании вышагивали у ворот.

Она появилась из калитки ворот соседнего дома, подошла, подозрительно щурясь, к Мишке и только тут его узнала:

– Батюшки-светы! Что же ты, Миша, в такую-то рань! И не позвонил, и не написал…

– Да я, бабушка, сам не думал, что так получится…я не надолго и по делу… Получив толчок от друга в спину, поправился:

– …проездом мы здесь, бабушка…познакомься – это мой друг, Алексей.

–  Ну что же вы стоите? – тут же захлопотала бабушка. – Открывай, Миша, дверь, ну что ты, ей богу, стоишь и бабушку ждешь – ты же знаешь, где ключ лежит.

Они вошли в дом, Мишка бросился во двор за дровами, а бабушка принялась месить тесто.

– Елизавета Яковлевна, вы только не удивляйтесь, если вам покажутся странными мои вопросы, – вдруг заговорил с бабушкой сидевший до этого на стуле у окна с задумчивым видом Алексей, – я пишу книгу о сельской жизни…меня заинтересовала судьба вашего мужа…я уже кое-что о ней знаю…а хотелось бы поподробнее…

– Ну как же не ответить…спрашивай, коли надо – отвечу…

– У него были близкие друзья?

– Ну а как же? У кого же их нет? Но чтоб близкие…нет…близких не было…

– А тайны у него от вас были? Ну, может быть, такие, о каких вы не знали, но догадывались?

– Что-то, мил-человек, не нравятся мне твои вопросы…

– Ну, вот эта история с погребом – скрипнул осторожно стулом Алексей, – Мне Миша рассказывал…что он о нем вам говорил?

– Что говорил?

– Вот я и спрашиваю…ну, как он вам о нем рассказывал?

– Ну что теперь вспоминать…пустое…помню только, как он грустил в последнее время…все говорил о смерти, о родне, о жизни своей нелегкой…а о том, для чего погреб копает…так что же о том рассказывать?

Бабушка, неспешно мяла тесто в жестяном тазу, добавляя туда горстями муки из холщового мешка, стоявшего под столом, и по всему было видно, что разговор ей этот совсем не интересен.

– Как, Миша, твои успехи в учебе? – тут же сменила она тему, как только Мишка с грохотом бросил к печке на прибитый к полу жестяной лист принесенную с улицы охапку дров.

– Учусь…скоро сессия…на каникулы поеду домой, – скороговоркой ответил тот, хрустя на ходу сухарем, деловито ухваченным с розовой хлебницы на столе.

– А как родители? Что-то давненько не пишут…

– У них тоже все в порядке.

– Как братишка, сестренка?

– На каникулах они…небось на речке сейчас загорают…

Бабушка поскребла испачканным в тесте пальцем переносицу и лукаво посмотрела на Мишку:

– Наверное, уже с девушкой дружишь?

– Да ну тебя, бабушка, – почему-то смутился Мишка.

– Дружит, дружит, Елизавета Яковлевна, – обрадовано зашевелился на своем стуле Алексей, – Надей зовут…хорошая девушка, красивая, умная…

– Ну и хорошо, – рассудительно заметила бабушка, разрезая на разделочной доске кусочки мяса, – когда любить, как не в юности…важно только, чтобы и она любила по-настоящему…

– Елизавета Яковлевна, а вот вы за что своего мужа полюбили? – снова осторожно начал свои расспросы Алексей.

– Да разве ж любят за что-то, – не отрываясь от работы, резонно возразила бабушка, – полюбила, а потом уж узнала, какой он добрый, хороший и хозяйственный…

– Он чем-то отличался от других ребят, с которыми вы были знакомы?

– Ну, а как – не отличался? Конечно, отличался…

Она помолчала, сходила к шкафу за солью, обтерла нож о кухонное полотенце:

– …он был как будто бы старше на несколько лет своих одногодков…мы ведь и дружили-то с ним недолго – уже через месяц пришел к моим родителям свататься…я даже удивлялась порой тому, насколько он хорошо знал людей…он лучше любой цыганки мог угадать не только, что с тобой было, но и что будет…

– Интересно… – снова скрипнул стулом Алексей.

– Только он никому, кроме меня, своих способностей не раскрывал…

– Ну, а что же он, к примеру, угадал?

– Да разве ж я теперь вспомню, – всплеснула руками бабушка – ну вот…про Мишину маму угадал, что она родит троих хороших детей…про Мишу угадал…

– А про меня-то что? – отозвался от печки Мишка, несмотря на все старания, все никак не разведя в ней огня.

– …что хорошо учиться будешь…встретишь хорошего друга…девушку полюбишь добрую…

– И все?

– А этого мало?

– Но что-то же еще он мне предсказывал?

– Предсказывал…но зачем я  тебе буду это говорить, если срок предсказаний не наступил…

– Бабушка! – подскочил к ней от печки заинтригованный  Мишка, – да как ты можешь скрывать от меня то, что вполне может как-то повлиять мою судьбу?

– Ай-ай-ай, – покачала головой бабушка, – вот уж никогда не думала, что ты так доверяешься предсказаниям…