–           Уважаемые пассажиры, наш самолет совершит сейчас аварийную посадку. Просьба пристегнуть ремни безопасности, – голос стюардессы был ровным, лицо ничем не выражало волнения, разве что морщинка, прорезавшаяся поперек бровей, да бледность, – Уберите под кресла свою ручную кладь – сумки, пакеты. Женщинам необходимо вынуть из волос заколки, шпильки, снять брошки и кулоны. Рекомендуем также снять очки и обувь на высоком каблуке, убрать из карманов все острые и колющие предметы, которые могут причинить вам вред в случае, если посадка окажется не очень мягкой.

Так он и знал! Предчувствовал. Был почти уверен. Даже, пожалуй, удивился бы, если бы все прошло гладко в этом полете. Слишком много было знаков. Знаков, которые подавала ему судьба, или что там есть, что нас бережет и предостерегает. Ангел-хранитель? Ведь знал же! Предчувствовал! Был почти уверен! Так нет же, вопреки всем своим предчувствиям, назло неизвестно кому сделал все наоборот. И вот результат. Получается, что сделал все назло себе. А ведь были знаки, были! И черная кошка, которая прыгнула неизвестно откуда прямо под ноги, мелькнула черной молнией перед ним, когда шел покупать этот чертов билет. И номер места в билете – 13-й ряд. И почему 13? Разве в самолетах не отменен 13-й ряд? Читал, вроде, что на пароходах отсутствует 13-я каюта и после 12-й идет сразу 14-й номер. И это правильно. Почему не отменены 13-е места во всех самолетах, поездах? Ну, в поезде еще туда-сюда. Всегда есть шанс выпрыгнуть из вагона в случае опасности. А куда прыгать из самолета? А? Самый опасный вид транспорта. Не зря он самолеты не любил никогда, и не доверял им. Ведь мог же поехать назад поездом, так же, как и приехал. Мог! Спал бы сейчас под стук колес, смотрел бы сладкие сны. Так нет же, приспичило ему лететь. И дорого, и опасно. А ведь спешки особой не было. Не было спеши! А предчувствие было. И приметы. Девушка кассир в авиакассах так сочувственно на него взглянула, когда билет выдавала. Прощай, мол, товарищ. Не долго тебе осталось. И самое главное – сон! Ведь был же сон как раз перед отлетом, с четверга на пятницу, то есть самый вещий сон. И во сне том он тоже летел, но не в самолете, а по воздуху. Скорее падал, мягко так падал, и не по прямой, а как осенний лист кленовый, наискосок вправо- влево, вправо- влево, и все ниже и ниже в темноту. И желудок с утра скрутило, когда завтракал в ресторане при гостинице, а ел всего-то яичницу-глазунью и выпил бокал кофе. А скрутило-резануло  так, что аж перегнулся на стуле весь пополам. Еще мысль мелькнула тогда: надо перенести полет, куда с такими болями, да в дорогу. Надо было прислушаться ко всему этому, надо было отменить полет, перенести на завтра или все же ехать домой поездом. Ах, да что теперь. Теперь уже ничего не изменить. Остается только уповать на счастливую свою звезду, на Бога, который пожалеет и спасет. Вон женщина молится. Закрыла глаза, откинулась на спинку кресла и что-то шепчет, явно молитву. Странно, но никто не заплакал, не запричитал, не кинулся с вопросами к стюардессе или в кабину летчиков. Словно тоже предчувствовали и ждали. Не зря же самолет вот уже почти 2 часа делал круги над аэродромом. Видимо, вырабатывал горючее, чтобы в случае аварии не вспыхнуло сильно, не испепелило мгновенно всех. Наверное, шасси не вышло. Или еще что-то такое. Сколько аварий уже случалось из-за этого шасси. Неужели нельзя было придумать нечто такое, чтобы не заклинивало эти чертовы шасси?! Хреновы авиаконструкторы! Черт бы их побрал совсем! За что только зарплату свою получают, спрашивается. Не могут придумать нечто простое и надежное, сто процентное. И зачем их вообще надо убирать, эти шасси, пусть себе висят под брюхом. Кому они мешают? Скорость что ли тормозят? Да пусть лучше тормозят, чем вот так вот вспахивать самолетным брюхом бетон на взлетно-посадочной полосе.

…Он оглянулся. Женщина сзади судорожно выворачивала карманы своего жакета, вытряхивая на пол их содержимое – авторучку, начатую пачку жевательной резинки, какие-то бумажки. Мужчина, сидящий рядом с ней, гладил ее по руке вздрагивающими пальцами. Видимо муж, пытается успокоить: «Ну, что ты, Лидуся, все хорошо будет. Вот увидишь. Лидусь, а?…»

Хорошо бы, если бы хорошо. Только это вряд ли. Хорошо только вон тому малышу лет полутора, который мирно спит на руках молодой мамаши, сидящей сзади у иллюминатора с испуганным лицом. Он единственный, кому можно позавидовать сейчас. В случае аварии он даже не успеет проснуться. Просто плавно и не заметно для себя из мира сна перейдет в лучший из миров. «Лучший из миров…» Как странно это звучит. Стало быть, миров много, а ТАМ самый лучший. Тогда почему же мы так боимся этого самого лучшего мира? Почему цепляемся всеми правдами и неправдами за этот не совершенный, не лучший, наверное, самый худший из миров? Что нас пугает? Неизвестность? Или неуверенность, что существует в действительности  этот самый лучший из миров? И насколько он лучший?..

Девушка, сидящая рядом с ним, что-то строчит на листке, вырванном из записной книжки. Конец авторучки так и летает над листком в клеточку, как мотылек над цветком. Пишет письмо. Вернее, предсмерную записку. Вернее, записку на случай, если он окажется смертельным для нее. Написала, сложила в четверо. Он увидел краем глаза, как она надписала: «Мамулечке от Наташи Мурзиной». Сунула записку под себя и вырвала другой листок. И опять запорхал мотылек. Теперь, должно быть, папулечке. Потом братику любимому. Потом просто любимому. Подружке. Соседке.  Что ж, правильно. Пока есть возможность попрощаться, написать что-то важное, недосказанное, можно это сделать.

Может, тоже написать? Попрощаться. Повиниться. Оставить на прощание важные слова своим близким. Надо бы. Надо. Но… не хочется. Вернее, не можется. Ну, что тут напишешь, в самом деле? «Прощайте. Я вас любил. Не забывайте.»

Кому важно, тот и так не забудет. Будет помнить и жалеть.

Интересно, а кто его будет помнить и жалеть? Катя? Да, она будет помнить. Его Катенька, его верная и любящая жена. Димка вряд ли будет помнить. Мал еще слишком. Для него отец останется навечно неким малоизвестным символом, давшим ему начало жизни и только.  Мама? Ну, та конечно. Всю свою оставшуюся жизнь проплачет над погибшим единственным своим сыном. Повесит его фотографию в траурной рамке на стену, будет часами смотреть на нее, разговаривать с ней, жить воспоминаниями о том счастливом времени, когда сын был маленьким, любящим мальчиком, целиком принадлежавшем только ей, одной. Таким славным, голубоглазым, ласковым ребенком. А вот взрослого будет вспоминать редко. Отдалился он от нее в последние годы. Все некогда. А если честно, то просто не хотелось тратить свое время и свои душевные силы на нее, больную, стареющую, одинокую. Раздражать она его стала, видите ли, своей старческой бестолковостью. Вот свинья! Сволочь! Вот за это тебя сюда и посадили, в этот самолет, который рухнет сейчас, врежется носом в асфальт, взорвавшись фонтаном металлическо-стеклянных осколков. Бух! Столб дыма и пепла, кучка покореженного металла. И нет тебя, дорогой! Отправляйся в лучший из миров, если только пустят туда, конечно. Если заслужил.

…А может, не случайность все это? Может, собрали их сюда всех вместе, чтобы разом покончить со всеми? Как у Агаты Кристи в «10 негрятятах». Собрали всех грешных или ненужных, чтобы избавить одним махом от них мир.

А за что, собственно? Что он такого плохого сделал? Что сделала плохого эта девушка, пишущая уже третью или четверную записку? Или тот малыш, что безмятежно спит на руках своей молодой мамы?

Трудно простому смертному понять логику судьбы. Если таковая вообще есть. Почему гибнут в авариях или подрываются в Чечне на фугасах молодые парни. Почему умирают в роддомах матери, оставляя сиротами только что рожденных детей. Почему живет до 95 лет иная мразь, отравившая жизнь своим существованием не одному человеку.

И все же. За что его «приговорили»?

А, может, не приговорили, а спасли? Спасли от еще большей беды? Вдруг через неделю случится Армагеддон и весь мир в один час превратиться в пепел? Люди будут корчиться в агонии в страшных муках, и он в таком случае окажется в выгодном положении, лежа в своей могиле, похороненный, оплаканный и отпетый по всем христианским правилам. Может, они избранные? Счастливчики, которым повезло? Хотя, это вряд ли. Как говориться, мерси боку за такое «счастье». Уж если и спасать от Армагеддона, то более гуманными средствами, например, дать умереть тихо во сне, не пережив перед этим всего того ужаса и страха, что переживают сейчас все они.

Он еще раз оглянулся. Увидел белые, испуганные лица. Почудилось, померещилось, что увидел на всех этих лицах печать обреченности. Хотя, нет, не на всех. Вон слева парень сидит, скорее, молодой мужчина с иссине -черными густыми волосами. Взгляд спокойный, уверенный, сосредоточенный.  Этот к смерти не готов. Он на жизнь нацелен и только на нее. Как знать, может, именно ему одному уготована судьба остаться в живых в той мясорубке, что сейчас произойдет.

В памяти всплыл случай где-то двухлетней давности, когда в бетонное ограждение при посадке врезался пассажирский самолет в Иркутске. Пожар. Паника. Погибли люди, летчики, но кое-кому удалось спастись. До сих пор, и, наверное, всю оставшуюся жизнь этих людей будет преследовать тот кошмар, что им пришлось пережить.

…Мимо скорым шагом прошла стюардесса, проверяя все ли в порядке, все ли пристегнулись. Перед тем, как уйти, улыбнулась всем ободряющей улыбкой: «Не волнуйтесь, граждане. У нас очень опытный командир. Все будет хорошо. Вот увидите.» Значит, сейчас будем садиться. Наступил решающий момент. Момент, который решит все: жить им или умереть.

Заглянул через соседа в окно иллюминатора. Город совсем рядом, вон он как на ладони, чуть подсвеченный первыми лучиками всходящего солнца. Город еще спит. Спят счастливые, ничего не подозревающие горожане. Спят, и знать не знают, какая трагедия разворачивается совсем рядом. Спит Катюша, спит в своей кроватке, разметав ручки и ножки его сынок, спит мама, спят все остальные. Да и как иначе, сейчас только пятый час утра. В утренних новостях услышат среди прочих новостей: «Сегодня при аварийной посадке упал и загорелся самолет ТУ-104. К сожалению, никому из пассажиров и членов экипажа спастись не удалось. Создана комиссия по выявлению причин этой аварии…». Кто-то сочувственно покачает головой, кто-то равнодушно переключит на другой канал, повеселее. Зарыдает, забьется в истерике Катюша. Замрет от ужаса мать. Выражение лица Стаса станет как у гончей, готовой к броску: теперь он единовластный хозяин их совместного бизнеса. Скривит кукольное личико Сонька, теперь надо искать другого спонсора, какие хлопоты.

А внизу аэродром. Совсем пустая взлетная полоса, видимо, подстраховались, убрали подальше все остальные самолеты. Вон и несколько красных пожарных машин стоят наготове. И машины скорой помощи. На всякий случай. Везти в больницу раненых. Или увозить трупы. Как получится.

Ах, черт!.. Черт побери, как жить то хочется!!!! До смерти хочется жить! То есть, до жизни хочется жить! Жить!

Он откинулся на спинку, закрыл глаза. Попытался сосредоточиться, унять дрожь в коленках. Ничего. Ничего, ничего. Не дрейфь. Не зря же его в школе звали счастливчиком. И действительно, когда он стопроцентно не знал урок, его не вызывали к доске. А когда знал и хотел, тогда стопроцентно вызывали. Он счастливчик. Повезет и сейчас.

В голове вдруг вплыл отрывок из автобиографической повести Фазиля Искандера о том, как он себя успокоил во время полета, что в случае, если самолет будет падать, надо в момент падения успеть подпрыгнуть как можно выше и тогда не почувствуешь удар и спасешься. Хренушки тебе. Прыгай не прыгай, а раздавит как клопа мощным прессом.

«Спаси меня. Очень прошу. Обещаю, что проживу остаток жизни как подобает человеку. Буду жить праведно. Честно. Достойно. Ни грамма пива и водки. И кофе брошу пить, чтобы не сокращать свою жизнь. Зарядка, обливание. Да что там, зарядка…  Господи, о чем это я? Какие пустяки в такую минуту! Кроме Кати – никого. Только она одна. Брошу на фиг этих пустышек Ирэн и Соньку. Дуры они и стервы.  Только содержимое его кошелька и интересует. Только Катя одна настоящая и единственная. Катюша – жена, родной человек, мать его единственного сына. К маме сегодня же поеду. Прямо сейчас. Из аэропорта – и к ней. Если жив останусь, конечно. Переговорим с ней обо всем, как в раннем детстве, когда ложились спать. Обнимал маму, прижимался к ее теплому боку и все свои детские обиды и страхи ей доверял. Знал, мама все поймет. Сто лет так с ней не разговаривал. Все, что надо для нее, все сделаю. Чтобы остаток ее жизни был светел и не одинок. Фрукты, овощи там… Да о чем он сейчас! За границу ее свозит. Нет, лучше на Урал, где она родилась, где детство ее прошло. В ковыльные степи, окруженные старыми, поросшими травой, горами.  Она недавно вспоминала этот пейзаж, когда говорили по телефону. Спросила у него: помнишь ли ты? Да где ему помнить, всего то и было года 4 как увезли родители в Москву. Хотя… может и помнит. Да…  Да, вот оно… Колышется белое море… море белых пушистых длинных гибких тонких стеблей, похожих на нити. Так колышутся, должно быть, водоросли на морском дне. А по всему горизонту куда ни глянь цепь гор в голубоватой дымке. Он поедет туда! Обязательно! Вместе с мамой поедет. И Катюшу с Димкой возьмет. Пусть и они полюбуются на такую красоту. Господи, как красива их Земля! Как она необъятна! Как велика! А они не видят. Слепцы. Живут рядом и ничего не видят. Как кроты в своих норах. Буду путешествовать. Буду постигать этот мир. Любоваться его красотами. Открывать для себя, для Кати и Димки. И почему он раньше этого не делал? Ведь и возможность была и средства позволяли. Куда там… Бизнес он делал. Идиот! Это бизнес тебя сделал. В том смысле, что сделал из тебя урода морального. А жизнь мимо прошла.

Но ничего, еще не поздно. Еще все можно исправить. Только дай мне эту возможность. Завяжу со своим бесполезным бизнесом. Что толку в его посреднической компании, так только, дополнительная наценка на товары. Надо производить самому. Чтобы польза обществу, чтобы самоуважение и удовлетворение от каждого прожитого дня. Буду жить осмысленно, на пользу людям. Благотворительностью буду заниматься. Чем сорить деньгами по саунам и ресторанам, лучше в детский дом куплю игрушек и конфет для обездоленных детишек. Или часовню при больнице поставлю, чтобы могли люди молиться о своем здоровье. Или при тюрьме, чтобы пока заключенные срок отбывают, могли очистить душу свою, замолить грехи за содеянные преступления. Из друзей оставлю только самых стоящих – Ваську надо разыскать, сто лет его не видел, а ведь он в армии меня от дедόв спасал. С Костиком тоже встретиться. Слышал, у него большие проблемы. Надо помочь другу. А таких, как Михай и Стас – гнать в шею и немедленно! Прихвостни, прилипалы. Есть у него деньги – будут задницу лизать, начнутся финансовые проблемы – тут же свалят, не отказав при этом себе в удовольствии наплевать в душу.

Сын! Вот кому он нужен! Поставить на ноги. Вырастить человеком. Чтобы состоялся, чтобы мужиком стал настоящим. И еще одно… Катя давно говорила. Да, права она. Сто раз права! Надо еще ребенка родить. И еще. Чтобы не одной ветвью род продолжить,  а несколькими. А самое главное – очиститься от той скверны, которой позволил себе обрасти. Душу избавить от мусора. Жить светло, праведно, честно, чисто! Чтобы людям на пользу. Чтобы не страшно и не обидно было умирать в старости, когда время придет. Чтобы мог сам себе сказать: не зря прожил свою жизнь, сделал все, что должен был сделать.

Все сделаю! Все, как надо! Только шанс дай мне! Дай шанс! ДАЙ!!!..».

….- Наш полет окончен. Посадка завершена благополучно.– Он открыл глаза. Стюардесса улыбалась светло и радостно, – Все в порядке, господа. Поздравляю вас с удачным окончанием полета. …Приехали!

…Он оглянулся. Люди зашевелились, неуверенно заулыбались. Кто-то уже нагибался в поисках своих вещей, засунутых вниз под кресла. Малыш все еще спал на руках матери. Счастливчик. Женщина по имени Лида тихо плакала в плечо мужа. Соседка Наташа Мурзина выуживала из-под себя предсмертные записки и кидала их в сумочку. Молодой мужчина с иссине -черными волосами громко захлопал. И весь пассажирский салон подхватил, дружно заоплодировал.  В этих аплодисментах была и глубокая благодарность летчикам за спасение их жизней, было огромное облегчение, что все закончилось хорошо, был гимн жизни, была радость и счастье.

Он вытер испарину со лба. Уф…  Значит, пронесло… Значит, не конец еще. Еще все впереди. Глянул в иллюминатор. Солнце вставало. Его огромный оранжевый диск уже больше чем наполовину выполз за линию горизонта. Птицы поют.  И как красиво, как в раю! Вряд ли в самолете было слышно пение птиц. Но он его ясно слышал. И улыбался блаженной улыбкой.

Такси несет его в город. Таксист в курсе аэродромного переполоха, сочувственно молчит. Даже не стал цену набивать.

Он еще раз оглянулся назад. Увидел вдали на сером бетонном поле темный силуэт «своего» самолета, который чуть было не стал его гробом. Поежился. Отвернулся. Поднял взгляд к синему бездонному небу, такому ясному, чистому, безмятежному, мирному. Остатки страха уползли по позвоночнику куда-то вниз к копчику и растаяли. Все хорошо, что хорошо кончается. Потом со смехом будет рассказывать этот случай где-нибудь в компании. Или не будет. Какой уж тут смех. Нет, он никому и никогда не расскажет об этом, о том ужасе, что пережил. Это останется его тайной навечно.

Откинулся. Зажмурился. Глубоко вздохнул. Все позади. Все уже позади. Жизнь продолжается. И, слава Богу.  Богу слава!

…Что-то он хотел. Что-то важное собирался сделать, когда все закончится. Да, он хотел ехать сразу к маме. Да, конечно. К маме. Это святое. Но сначала домой. Устал, испереживался. Надо прийти в себя, принять душ, отдохнуть, окончательно отойти от этого кошмара.

К маме – потом.  Может, в баньку сегодня сходить, чтобы снять стресс? А почему и нет. Что может быть лучше после поездки и всего пережитого кошмара. С Михаем. И Соньку позвать. С ней весело, легко, раскрепощенно, без разных заумничаний.

…На Урал? Да, конечно, обязательно слетает, и мать с Катей и сыном возьмет с собой. Но не сейчас, как-нибудь потом. Сейчас дел много. Вот разгребет и слетает.  А пока с Ирэн в Париж неплохо бы смотаться. Обещал ей давно эту поездку, да и самому не грех развеяться немного. Кате скажет, что на семинар надо слетать. Катя… Бедная, замоталась она. Ей бы отдохнуть. Ладно, купит ей шубку, что ли. Хотя, какая шуба, когда весна уже. Лучше даст ей денег, пусть купит чего надо для себя и сына. А с Димкой они сходят в зоопарк или в кино. В воскресенье. Нет, в это воскресенье не получится. В это воскресенье они договорились со Стасом посидеть в баре, под пивко и раков побазарить о том, о сем. Надо прощупать его насчет дальнейших планов по совместному бизнесу. Что-то он в последнее время юлит, не задумал ли чего за его спиной. Прозондировать на всякий случай, прощупать его. За этим так называемым коллегой по бизнесу глаз да глаз нужен, не ровен час крепко подставит или нож в спину воткнет, с него станется.

Что-то все же внутри его еще тревожило. Что-то не давало полностью отдаться радости по поводу чудесного спасения. Почему нет в душе восторга, ведь, по сути, он сегодня родился во второй раз. Может быть, просто еще не окончательно отпустило? Нет, не то.  Не то. Как быть теперь со всеми обещаниями, что давал вот только себе и тому, кто спасет его. Вот оно – спасение. Теперь твоя очередь исполнять уговор.

Что же теперь, ломать к чертовой матери всю свою устоявшуюся жизнь? Все так непросто складывалось. Что стоило только поставить на ноги свой бизнес. Пятнадцать лет кропотливого труда, унижений, недосыпа, тревог – все к черту? Только потому, что шасси заклинило или что там было с их самолетом? Ломать – не строить. Легко пообещать в минуту смертельной опасности. Но как все это воплотить. Да и хватит ли у него сил, да просто времени, чтобы в 39 лет начать все сначала? Да и зачем? Все так хорошо, все так стабильно сейчас. И кто сказал, что действительно существует нечто или некто, кто ведет их судьбы, дает или не дает шанс на спасение. Есть ли это в действительности? Ситуация такова: заклинило шасси (или другая какая неисправность, он так и не понял что случилось), но опытный экипаж сумел удачно посадил самолет. И все. Все! И не надо тут накручивать себя, придумывать разное. Тем более, ломать жизнь и бизнес. Ни к чему это. Все нормально. В крайнем случае, даст указание главбуху Зотовой, чтобы выделила несколько сотен долларов на закупку сладостей для детского дома. Неплохая мысль, кстати. У нас благотворительность поощряется. Дать задание той же Зотовой  выяснить насчет государственных льгот для тех, кто занимается благотворительностью. И обязательно этот факт отразить громко в прессе и на телевидении, раздуть максимально. Чтобы рот заткнуть разным налоговикам и аудиторам.

…Ах, как хорошо все же, что все сегодня обошлось! Как это славно! Страшно подумать, что его холодное, изуродованное, бездыханное тело могло сейчас лежать в черном полиэтиленовом плотном мешке, в который упаковывают трупы. Бр-р-р-р…  Помотал головой, прогоняя страшное видение. Все же жить хорошо на белом свете! А хорошо жить еще лучше!

Он опустил оконное стекло. Солнечный блик резанул по глазам. Он вздрогнул, зажмурился. Широко улыбнулся и подставил лицо струе утреннего холодного воздуха, бившей в окошко.