* * *
Если бы только к маме спешить могли мы,
через дожди и ветры, чрез боли к маме
и прикасались к ней в темноте губами,
может быть, были бы Богом тогда хранимы.
Только другие губы нас часто звали
и обнимали часто другие руки,
и в темноте, без слов, просто так бросали,
и замолкали в сердце дела и звуки.
Мама жила тревожась, спала – печалясь.
Все нас звала, но не смела дозваться мама.
Вот мы одни теперь в тишине остались.
Плакать хотелось – но раньше казалось рано.
Слёзы осушит ветер, омоет ветер!..
Мама теперь одна, точно солнце светит.
Мы бы теперь пришло рассказать все маме,
только она не выдержит плакать с нами.
Бабушке Лермонтова
Баба-бабушка, как ты жила,
потеряв беспокойного внука,
столь ли строгой, как прежде была,
как тебе удавалась разлука?
Как пила ты свой чай за столом?
Чай печалилась? Чай голосила?
И стихи его помня с трудом,
ненавидела их, а любила.
Все взирала на милый портрет:
мальчик в платье по старой привычке.
Двадцать шесть предназначенных лет
над ним пели, как райские птички.
Баба-бабушка, холод какой
от твоей беспросветной печали!
Ты всегда остаешься такой,
как была для нас в самом начале.
Нянька гения, мамка – ферзя,
сочинившего верные строки,
а тебе спотыкаться нельзя,
спотыкаются лавы-пророки.
Донеся свой насильственный крест,
много ль в жизни еще ты ценила,
много в сердце оставила мест,
где живых, а не живших любила?
Баба-бабушка, все решено.
(Бесконечная мера теченья.)
Ты и богу – я знаю одно –
там, в раю, не простила мученья.
* * *
Что делать: меня не обманешь,
уже не оставишь меня,
мой тайный и светлый товарищ –
хранитель вчерашнего дня.
Глядишь в мои губы устало,
пытаешься быть бодрячком!..
Что делать: такое настало,
мне хочется в землю ничком.
Что делать: устлали заботы
тугие заточины лба…
А ты мне опять про работу –
про бренные наши дела.
А ты мне опять про измены…
Кого, мне скажи, и кому?..
Измены – все мест перемены.
все – радость больному уму.
Попытка хоть как-то укрыться
от мыслей, что время не спит,
что жизни земной колесница
по небу все жестче летит.
Не спрячешься, не остановишь…
В любимых людей – не уйдешь…
Ты взгляд мой отчаянно ловишь.
Ты рядом, как Понтий, бредешь.
Прости мне!.. Отчаянно руку
на руку твою положу.
Пройдя по порочному кругу,
я больше с тобой не дружу.
Не верю я в тихое счастье
и сплетен твоих хоровод!..
Родной, я разбилась на части.
И счастье меня не спасет
* * *
Устала… Поймешь ли?.. Пойми…
Мне холодно, если не слышишь.
Хочу, чтобы ярче и выше
звучали все мысли мои.
Чтоб сразу к тебе донеслись,
прорвались, как лучики света.
Позволь мне, пожалуйста, это!
От холода в сердце очнись!
Тогда ты узнаешь в рассвет:
я рядом, когда меня нет.
Я кутаюсь в розовый плед,
чтоб лучше поймать твои мысли.
Такой вот полуночный бред
моей неудавшейся
жизни.
* * *
Я учла пару маленьких истин:
если «Нет!» говорят тебе сразу,
а в довесок «Никак невозможно!» –
это значит: «Все очень возможно!».
И они вскоре это узнают.
Если «Да!» говорят тебе сразу,
то делить это на двое нужно
и взирать в человека устало,
чтобы он поскорей отказался.
Только сложное стоит решений!
И за сложное только воздастся!
* * *
А любовь принесу только сыну,
А мечту принесу только маме,
Потому что от плоти едины,
Потому что и верили сами
В быстротечную рыжую осень,
В ту, которая соединяет
И уже никуда не уносит,
И уже ничего не узнает.
Только будут все темные ели,
Только будут все сонные звезды
И в саду, на веранде, качели,
И уже нам неслышимый
Поезд.
Вятке
Не сумею уже возвратиться
в город мой,
быстротечный и ленный,
где событием кажется птица,
что сидит на обшарпанных стенах
белой церкви.
В нем тихая речка
огибает колдобины парка.
И не встретишь ты в нем человечка,
чтоб тебе его было не жалко.
Бесконечные сумки, пакеты,
по карманам – бумажки да крышки…
Он живет, будто не было лета,
будто выпал из чеховской книжки.
Все о чем-то своем рассуждает.
Да, мечтал… Но теперь не мечтает.
В этом городе тянет ко сну –
так случилось – саму
тишину.
Случайность
Бывает, радости неспешно
слегка заглядывают в дом,
но в новоявленных одеждах
мы их не сразу узнаем.
Но все случается:
с глазами
впотьмах встречаются глаза:
вчера – наполнены слезами,
сегодня – сосен бирюза.
Рука к руке подходит тихо
и голос тихо говорит:
«Смотри, как помирились лихо,
а будто скромные на вид!»
Но голос ошибется тоже.
И ошибается рука.
Я,
ты
и радость
непохожи,
несовместимы
на века.
Борисоглебу
Борисоглебских стен
раскатистая сень…
Я попадаю в плен
негаданного чувства
назло тревогам всем,
назло печалям всем,
я погружаюсь в плен
безмолвного искусства:
Столбы – короновать,
пустошь – именовать,
задуматься давать
лишь в белоснежной сени
и волей всех святых
двух старцев вызывать,
и чёрную вражду
вдруг ставить на колени –
все это русский дух,
все это бренный стон
из глади тех времён,
где не на чем согреться.
Густая бледность стен
среди обширных крон,
глубокий плач в ночи
встревоженное сердце.
Что стенам царь Иван,
что чёрный караван
событий, клятв, имён
мытарство и мещанство?
Борисоглебских стен
несокрушимый стан –
всех княжеств и времён
и высота,
и царство.