И вот, наконец, этот день настал. Галина снова появилась в отделе, такая же строгая, подтянутая, в меру улыбчивая и общительная, однако что-то изменилось. В первую же минуту я почувствовал неладное, когда

в ответ на мое радостное приветствие она ответила сухим кивком и сразу прошла к своему кульману, не удостоив меня даже взгляда. Дальше – больше. К условленному месту возле киоска она не явилась. Прождав напрасно целых полчаса, я отправился домой один, расстроенный и озадаченный.
На следующий день мы все-таки встретились. Я шутливо, но с затаенной обидой попенял на ее забывчивость, она объяснила это какими-то неотложными делами, и мы оба сделали вид, что ничего особенного не произошло. Потом был совершенно пустой разговор – разговор в сущности ни о чем. Я спросил, как она провела время в отпуске, как здоровье родителей. На мои дежурные вопросы Галина отвечала как-то уж очень подробно, словно боялась, что я спрошу ее о чем-нибудь более важном. Но я так и не спросил, и она, по-моему, испытала от этого облегчение.
Я терялся в догадках, однако решил пока не придавать этому значения, посчитав, что ее холодность и отчужденность вызваны разлукой, что пройдет немного времени – и все образуется. Несколько дней я нарочно не искал с нею встречи, все ждал, что она сама подойдет к моему столу, подойдет под каким-нибудь ничтожным предлогом, чтобы шепнуть, как бывало: «Милый, сегодня появилась возможность встретиться».
Но время шло, и все оставалось без изменений. Я ходил как в воду опущенный, стал плохо спать по ночам, являясь на работу с покрасневшими глазами и тяжелой, как после сильной попойки, головой.
Один раз я даже сочинил для нее стих (чего раньше со мной никогда не случалось), где, помнится, почему-то сравнивал ее с царицей Нефертити, но, по счастью, так и не отдал.
Она, конечно, ничего этого не знала (или делала вид, что не знает), полностью, казалось, уйдя в работу и в какие-то свои семейные проблемы. Меня по-прежнему словно не замечала.
Наконец, я не выдержал. Выбрав удобный момент, сам подошел к ней, буркнул, не поднимая глаз, что нам надо немедленно поговорить.
– Что, прямо сейчас? – в ее взгляде, обращенном на меня, было столько холодного удивления, что я почувствовал себя оплеванным с головы до ног.
– Да, прямо сейчас.
– Но у меня срочная работа!
– К черту работу! Я буду ждать тебя в курилке.
Я доканчивал вторую сигарету, когда Галина, наконец, соизволила спуститься ко мне. На лице у нее застыла гримаска легкого раздражения, и это меня окончательно доконало. Я сразу решил взять быка за рога:
– Что случилось, Галина?
– А что случилось?
– Не прикидывайся, будто ничего не понимаешь! Ты что, решила порвать со мной?
– Алексей, давай не будем об этом.
– Это еще почему?
– Без «почему». Просто не будем и все.
– Такой ответ меня не устраивает.
– Ну что ты хочешь от меня услышать?
– Скажи мне прямо… неужели между нами… все?
– А разве ты еще не понял этого?
Что-то противное, шершавое, подступив к самому горлу, больно стиснуло грудь. Но я все-таки нашел в себе силы, чтобы выдавить последнее, ироничное:
– Вот, значит, как… И тебе больше нечего мне сказать?
В ответ она лишь пожала плечами.
Я плохо помню, что я потом делал, что говорил. Помню только, как она ушла, дробно стуча каблуками, а я остался стоять. Я еще долго стоял там, ошарашенный, подавленный, чувствуя, что в глазах у меня все расплывается, двоится, словно я гляжу на окружающее через окошко плохо сфокусированной камеры. Мысли мои разбегались в разные стороны, но мне усилием воли все же удалось собрать их воедино, чтобы подвести к простому, убийственному в своей безысходности выводу: я отвергнут, отвергнут окончательно и бесповоротно.
Нельзя сказать, что это открытие явилось для меня тогда полнейшей неожиданностью – что-то подобное я и предвидел, когда шел на этот разговор, но, тем не менее, оказался к нему совершенно неподготовленным, так как по-прежнему надеялся в душе, что все еще можно исправить, что со временем все образуется.
Не стану скрывать, я продолжал на это надеяться и после того, когда уже окончательно стало ясно, что надеяться больше не на что. Но я ждал, терпеливо ждал, что она все-таки одумается, вернется ко мне, извинится за резкие слова или, по крайней мере, попытается объяснить причину своего внезапного охлаждения, и тогда мы, может быть, вместе подумаем над тем, как исправить создавшееся положение…
Ничего подобного, конечно, не произошло. Ни на следующий, ни в другие дни. Жизнь моя вступила в новую изнуряющую стадию ожидания и надежд – ожидания неизвестно чего и надежд неизвестно на что. Я все еще вынашивал мысль, что мне нужно серьезно поговорить с Галиной, неоднократно проигрывал в уме весь этот разговор, но, всякий раз встречаясь с ней в коридоре или на лестнице, откладывал его до лучших времен, поскольку с каким-то маниакальным упорством
искал в выражении ее лица тайных знаков былого расположения – чуть заметной улыбки, легкого подрагивания ресниц, – искал и не находил: взгляд ее неизменно оставался сухим и холодным и голос, когда она иногда обращалась ко мне по работе, звучал так подчеркнуто вежливо и бесстрастно, что у меня тут же пропадало всякое желание изливать перед ней душу.
И все-таки разговор между нами состоялся. А случилось это после какого-то очередного праздника, который мы снова отмечали всем отделом – кажется, накануне 8 марта – и куда я пришел исключительно из-за нее, надеясь, что в непринужденной обстановке всеобщего оживления и веселья мне удастся то, чего не удавалось раньше.
Но она не явилась на эту вечеринку. Я, конечно, ужасно расстроился, напился чуть не до скотского состояния, после чего стал жаловаться на судьбу той самой девчонке, которой помог когда-то с чертежом, а она, вконец расчувствовавшись, вдруг потащила меня в соседний пустой отдел, где без обиняков предложила заняться с нею любовью. Но я, не вняв ее настойчивым просьбам, сбежал, сбежал самым позорным образом – и не потому, что решил хранить верность одной (теперь, по крайней мере, это было просто глупо), а потому, что не мог – не хотел – иметь физической близости ни с какой другой женщиной: мне нужна была она, Галина – в тот день я чувствовал это особенно отчетливо, – ее глаза, ее губы, ее руки, ее тело, и от одной только мысли, что ее нет сейчас со мной, я готов был рвать и метать. О, как я злился на нее за то, что она не пришла, за то, что пренебрегла мной еще раз и так демонстративно унизила!
Наверно, после этого правильней было бы, собрав все свое мужество, раз и навсегда отказаться от нее, поставив крест на наших отношениях, и я совсем уже было решился на это, однако, поразмыслив, понял, что не смогу теперь вот так просто взять и уйти, не высказав всего, что я по этому поводу думаю. И тогда я твердо вознамерился встретиться с Галиной еще раз, и эта встреча уже точно должна была стать последней. Где-то в душе я, возможно, и понимал, что совершаю ошибку, но остановиться уже не мог. Как бык, которого ведут на заклание, я покорно шел навстречу своей судьбе.
С трудом дождавшись окончания праздника, я, прибежав на службу чуть ли не первым, стал караулить ее у дверей отдела и, завидев еще издали, подлетел на всех парах, схватил за руку, не обращая внимания на окружающих, решительно потянул к окну. Представляю, как это все выглядело со стороны!
– Выслушай меня, Галина! – я изо всех сил пытался говорить спокойно, однако у меня это плохо получалось: голос то и дело срывался, губы предательски подрагивали. – Выслушай и не перебивай. Сегодня мне крайне необходимо с тобой встретиться. Да, именно
сегодня, потому что дольше ждать я уже не могу. Поверь, это очень важно. Я прошу тебя – слышишь, прошу! – прийти после работы ко мне. Адрес ты, надеюсь, помнишь. Не перебивай!.. Дома я буду один. Мать неделю как уехала лечиться на Минводы… Только не думай ничего такого! Просто мне нужно с тобой поговорить. Возможно, это будет последний наш разговор… Ну я же просил тебя не перебивать! Не бойся, это не займет много времени – полчаса, не больше. Повторяю, это очень важно для меня. Придешь?
Выпалив все это единым духом, я отважился, наконец, поднять на нее глаза. Мне показалось, что во взгляде Галины промелькнуло что-то давно забытое, доброе, волнующее, но длилось это всего лишь мгновение.
– Хорошо, я приду, – голос ее звучал, как всегда, ровно и бесстрастно. – Но только на полчаса.

Дальнейшие события этого рокового дня я помню довольно смутно – наверно, оттого что потом сильно напился. Помню, как мы сидели друг против друга за скромно накрытым столом – нарезка из сыра и колбасы, несколько ломтиков лимона, бутылка водки – все, что оказалось под рукой (об угощении я тогда как-то не подумал). Помню, как сильно дрожали мои пальцы, когда я разливал водку по стопкам, хотя до этого не выпил ни капли. Помню, как моя гостья вначале решительно отказывалась, но потом все-таки выпила, совсем немного, и как затем повисла неловкая пауза, так как все слова, которые я собирался сказать, вдруг разом вылетели у меня из головы, и тогда она первой нарушила молчание.
Поскольку произнесенная ею тирада сохранилась в моей памяти лишь отдельными фрагментами, воспроизведу только то, что особенно запомнилось.
– Понимаешь, – говорила Галина (ее речь текла ровно, без запинки, с соблюдением всех необходимых модуляций, словно она выступала перед огромной аудиторией), – в жизни каждого человека наступают такие моменты, когда он по-другому начинает смотреть на многие вещи. Происходит как бы переоценка ценностей… Да, когда-то я довольно неплохо к тебе относилась, но прошло время – и теперь меня волнует уже совсем другое… Нет, новым любовником я не обзавелась. Да и к мужу по-прежнему отношусь с неприязнью… Ну как ты не понимаешь, что женщину волнует не один только секс. У нее ведь есть еще дом,
дети, какие-то обязанности. В конце концов, есть такое понятие – долг. Перед кем? Хотя бы перед своей совестью… Чему ты усмехаешься? Нет, это не пустые отговорки. Все это очень серьезно. Просто ты мужчина и не способен этого понять… Да, любовь – это тоже серьезно, но, согласись, то, что было между нами, никак нельзя назвать… Ах, извини! Я никогда не думала, что для тебя это так важно. Если бы я
только могла предположить… Хотя, с другой стороны, о каком серьезном чувстве может идти речь! Ты ведь знаешь: я несвободна. Наши отношения с самого начала были бесперспективны. Что?.. Да, раньше я действительно об этом не думала… Ну-у, не знаю. Решила и все. Кстати, соблазнить тебя для меня не составило большого труда… Как ты сказал? Возобновить наши отношения? Нет-нет, об этом не может быть и речи!..
По всему было видно, что Галина, в отличие от меня, хорошо подготовилась к этому разговору. Голос ее ни разу не дрогнул, слова сыпались, как холодные градины, а я даже не находил в себе сил защищаться, настолько был раздавлен, уничтожен их мощным стремительным напором. Нет, не этого я ждал от нашей встречи. Я надеялся, что все будет гораздо теплее, человечнее, думал, мне удастся пробудить в ней хотя бы искру прежнего чувства. Но разве мог я предположить, что она так сильно изменилась за этот месяц, что от женщины, которую я знал и любил, не осталось теперь и следа.
Наконец, я не выдержал, вспылил. Вскочив с места, быстро заходил по комнате, стал выкрикивать какие-то глупые слова. Орал, что она никогда меня не понимала, что в конце концов это подло, что я думал: она не такая и серьезней относится к своему чувству, а оказалось, это просто игра, жестокая игра – и еще много подобной ерунды. Сейчас мне стыдно об этом вспоминать.
Галина не дала мне договорить, резко поднялась из-за стола.
– Знаешь что, Алексей! Я, пожалуй, пойду. Уже поздно.
Я бросился было к ней, попытавшись удержать за руки, но она предупредила меня, отскочив, как от прокаженного, и это ее движение, помню, потрясло меня больше всех сказанных до этого слов. В тот момент я вдруг осознал с необычайной ясностью: она ко мне никогда не вернется.
И тогда, задыхаясь от охватившей меня жгучей обиды, вряд ли до конца понимая, что говорю, я выкрикнул ей вслед первое, что пришло в голову:
– Ах, так, значит! Ладно же, уходи! Уходи! Держать не буду! Но запомни, что сегодня ты видишь меня в последний раз!
Думал ли я в ту минуту о последствиях? Едва ли. Ведь тогда я еще не знал, какой силой обладают порой слова, тем более, если произнесены с такой убежденностью…
Хотя, полагаю, на тот момент вышло это как-то слишком театрально, потому что, не дойдя до дверей, Галина внезапно остановилась, повернув ко мне раздвинутое в насмешливой улыбке лицо.
– Что ты хочешь этим сказать? Неужто решил стать самоубийцей? Не смеши меня!
Это была последняя ее фраза, услышанная мной в этой жизни. Хлопнула дверь, каблуки уверенно застучали вниз по ступенькам. Я остался один.
Мне трудно описать мое тогдашнее состояние. Скорей всего, так же чувствует себя человек, замурованный в тесном склепе. Чтобы не лишиться ненароком сознания, не задохнуться от спиравшей грудь тяжести, я заставил себя подойти к окну и распахнуть его настежь. В лицо мне пахнуло прохладой, но это не помогло: я по-прежнему ощущал стеснение в легких, как при сильном приступе удушья. В довершение всего я увидел внизу ее, быстрой походкой идущую по той стороне улицы. Как раз в этот момент, словно почувствовав мой взгляд (а может, она действительно его почувствовала?), Галина замедлила шаг и подняла голову. Не желая быть замеченным, я резко отшатнулся от окна, налетев при этом на стол. Жалобно зазвенела посуда.
Тут на глаза мне попалась бутылка водки, которую за разговором мы даже не успели ополовинить. Вот что мне может помочь! Не долго думая, я подсел к столу и налил себе полную стопку. Водка обожгла мне внутренности, словно кто-то теранул по горлу наждачной бумагой, однако тяжесть в груди как будто немного рассосалась, боль на минуту отпустила. Тогда, торопясь предупредить новый приступ, который – я чувствовал – вот-вот должен был последовать за первым, я снова потянулся к бутылке…
Не помню, сколько я выпил в тот день – может, все, может, только половину емкости. Я испытывал тогда лишь одно непреодолимое желание – во что бы то ни стало заглушить эту чертову боль, накатывающую волнами, забыться до полной утраты памяти, чтобы больше не звучал в ушах этот спокойный, размеренный голос и не стояло перед глазами лицо со змеящейся на губах насмешливой улыбкой.
Мне это, вроде бы, удалось, тем более что я, кажется, совсем не закусывал. Однако ощущение удушья все не проходило – наоборот, даже усиливалось, и поэтому я решил выйти на улицу проветриться. Потребность эта, возникнув внезапно, тут же завладела мной полностью. С трудом поднявшись из-за стола, я сделал несколько неверных шагов по комнате – все вокруг меня прыгало и раскачивалось, как в сумасшедшем танце, – толкнул дверь и выкатился на лестничную площадку. По ступенькам спускался, держась за стену. Вот, наконец, и выход.
Все, что произошло со мною потом, видится мне словно сквозь тонкую дымку тумана. Кажется, я кого-то задевал по дороге, кто-то в отместку задевал меня. Вслед мне неслись возмущенные возгласы и ругательства, но я почти не обращал на них внимания. По-моему, несколько раз даже падал, однако тут же поднимался и вновь продолжал путь.
Помню пронзительный женский голос, заверещавший вдруг у самого моего уха:
– Куды ж ты прешь на проезжую часть, ирод?!
Голос внезапно перешел в визг, в котором мне послышались нотки испуга. Я в раздражении повернулся в сторону кричащей, собираясь сказать ей, чтобы она немедленно замолчала, но не успел. В каком-то полуметре от себя я увидел автомобильные фары – два выпуклых сетчатых глаза некого гигантского насекомого, и в уши мне ударил надрывный рев тормозов.
Дальше все развивалось как в замедленной киносъемке. Получив мощный толчок в бедро, я с удивлением увидел, как мои ноги, оторвавшись от земли, описывают в воздухе какую-то немыслимую дугу. Затем я почувствовал, что лечу, а вернее, проваливаюсь куда-то, успев сообразить, что полет этот будет совсем недолгим – считанные секунды, и за ним неминуемо последуют удар и страшная боль во всем теле…
И тогда, чтобы избежать этой боли, я мысленно напрягся, сжавшись в комок, и ВЫПРЫГНУЛ – да, именно выпрыгнул – из несчастной своей оболочки, тянущей меня вниз, во мрак, в смерть, и в тот момент, когда тело мое с нелепо выставленными, словно отталкивающими что-то руками и вобранной в плечи головой с глухим, каким-то утробным стуком приземлилось в нескольких метрах от сбившей меня машины, я беспрепятственно продолжил свой полет (о, какое это было необычное, совершенно новое для меня ощущение!), все выше и выше, над толпой, в немом изумлении застывшей на краю тротуара, над деревьями, над крышами домов…
Все это произошло настолько быстро, что я даже не успел удивиться, сначала приписав это действию водочных паров. Но спустя некоторое время я понял, что весь хмель выветрился из меня несколько секунд назад, то есть в самый момент столкновения. Тогда, по-прежнему плохо соображая, что происходит, я резко изменил траекторию и спланировал чуть пониже, прямо к тому месту, где сейчас находились (мне все еще трудно было в это поверить) мои бренные останки.
Скоро я действительно увидел то, что хотел. Я увидел свое тело (теперь оно, собственно, уже не было моим), с неестественно подогнутыми руками и ногами, в луже крови посреди дороги, машину «Жигули», стоящую как-то боком, с бледным как полотно водителем за рулем, еще две какие-то легковушки, притормозившие поодаль, бегущих к месту происшествия людей. Полный лысый мужчина в кожаной коричневой куртке, склонившись надо мной – а вернее, над тем, что было когда-то мной, – в раздумье покачивал головой. У него за спиной причитало несколько женщин. Одна из них, высокая, видная, в светлом широком плаще – скорей всего, жена – шепнула ему с брезгливостью на лице:
– Смотри, не притрагивайся к нему.
Ее неожиданно поддержал стоявший тут же болезненного вида старик в строгом костюме и шляпе:
– Да-да, не нужно трогать. Вы можете ему повредить. А вдруг он еще живой.
– Что вы такое говорите! – как-то невесело усмехнулся мужчина в куртке. – Будто сами не видите!
– Ох-хо-хо, такой молодой! – заохала тетка с кошелкой. – И как же его угораздило!
– Пьяный, наверно, был, – предположила жена полного мужчины.
– Знамо дело, пьяный! Я ему еще кричала, куды прешь, так он даже не обвернулси!
Это произнесла женщина в красном демисезонном пальто и с таким же красным одутловатым лицом. На нее посмотрели с уважением.
– Врача-то хоть вызвали? – спросил кто-то из задних рядов.
– Да побежали только что, – ответило сразу несколько голосов. – Хотя все равно уже поздно…

(Окончание)